Месть валькирий Емец Дмитрий

– У тебя черный рот!

– И я всегда был дураком... – подсказал Эдя.

– И ты всегда был дураком! И кабаном, и хряком! – подумав, добавила Зозо, знавшая болевые точки брата. В конце концов, как еще могли дразнить в школе Эдичку со свинской фамилией?

Эдя, в котором всколыхнули болезненную, всю жизнь не зарастающую детскую обиду, стал искать, к чему бы ему придраться.

– А вот это уже лишнее! Можно подумать, сама ты не Хаврон!

– Я Буслаева, Эдичка! Красивая такая русская фамилия с новгородским уклоном. Могу паспорт показать. Никаких Хавронов я знать не знаю, ведать не ведаю; – сказала Зозо, порываясь и в самом деле показывать паспорт.

Однако Хаврон от рассматривания паспорта отказался, заметив вскользь, что паспорт опытному человеку подделать – это два часа работы.

– Повезло же с такой сестричкой! – заявил он.

– Кто тебе сказал, что я твоя сестра? Твои родные сестрички – тупость, глупость и нелепость! Я же твоя совесть! – гневно одернула его Зозо.

Хаврон с тревогой посмотрел на нее, покрутил пальцем у виска и отошел от греха подальше. Зозо мало-помалу оттаяла. Проскучав на стуле минут десять, она вновь ощутила себя бодрой. Энергетические батарейки подзарядились.

– Эдь, иди сюда! Знаешь, как звали одного мужика, с которым мы сидели за столиком? Диего Витальевич! Нарочно не придумаешь! – вспомнила Зозо.

– Почему? Нарочно как раз очень даже придумаешь, – из упрямства не согласился Хаврон.

Зозо пожала плечами и отправилась в комнату разбирать чемодан. Эдя, утративший было к сестре интерес, мгновенно вновь обрел его и протянул загребущие ручки к сувенирам. Купленного специально для него кожаного верблюда, набитого песком, Эдя потрогал за ногу, но не оценил и посоветовал оставить Мефодию. Зато он сразу запал на две безразмерные майки с пляжным рисунком.

– Зозо, тебя надо срочно расхомячить! Женщине вредно иметь слишком много собственности! – заявил он, решительно забирая их.

Зозо безропотно уступила, однако когда обнаглевший братец потянулся к деревянному кинжалу из красного дерева для разрезания бумаг, она шлепнула его по руке.

– Брысь отседа! Это не тебе! – А кому тогда?

– Тесову.

– Какому Тесову?

– Георгию Даниловичу, – сказала Зозо с вызовом.

Хаврон старательно поскреб по сусекам памяти и наскреб-таки – нет-нет, не колобка – а румяное радостное существо в махровом свитере.

– Погоди-ка! Это не тот писатель в стиле «Упавшие с моста разбойники тонули и кричали „SOS“?

– Нет, не он! – быстро отреклась Зозо.

– Ну как же! Он еще читает лекции в педунивере, а в свободное время детективы переводит? Ну типа: «Я мстю, и мстя моя страшна! – сказал мистер Гадкинс, закладывая бомбу в детский горшок».

Зозо нахмурилась, оберегая от брата очередную свою иллюзию.

– А ты не завидуй! Сам небось даже фантик от шоколадки перевести не смог бы...

Пуля пролетела мимо цели. Хаврон не был честолюбив.

– А еще у твоего кадра в ушах были ватки! – добавил он, подумав.

– Как ты разнюхал? Разве вы знакомы? – расстроилась Зозо. Такой подробности она, признаться, не углядела.

– Ну как же! Ты еще приглашала его икеевскую табуретку скручивать... Ну ту, которую сама накануне раскрутила. Ах-ах, я вся такая беспомощная, такая тютя! Жаль, я ему не сказал, что ты даже башенный кран можешь починить вилкой.

– Только попробуй вякнуть. И вообще что за дурацкая привычка сидеть по вечерам дома? – огрызнулась Зозо. – А переводами он занимается от безысходности, для хлеба. На самом деле он филолог, Пушкиным занимается. А в душе он поэт.

Эдя пожал плечами. Он давно привык к тому, что сестра его способна углядеть поэта в ком угодно. Даже в продавце зонтиков у Курского вокзала.

– Поэт с ватками в ушах? Фу! Это не демонично, – сказал Эдя.

– Какая разница? Может, у него уши тогда болели? – поморщилась Зозо.

– Болят уши – отрежь их и съешь, если кушать хочется, но оставайся поэтом! А детективчики не переводи! Вот! – возразил Эдя.

– А ты не суди – и сам не сядешь! Поэт тоже человек и имеет право визжать и возмущаться, когда ему подсунут в обменнике фальшивую сотню, – возразила Зозо.

Хаврон ехидно потер ладони.

– О! Мы еще и в обменниках визжим! Как все запущено! Нет, милая моя! Визжать поэты не имеют права. Вот вызывать на дуэль или писать эпиграммы – это сколько угодно.

Как всякий циник, в глубине души Эдя был идеалист и потому кусал мир, что он не соответствовал его размытым, неопределенным, но, вне всякого сомнения, величественным идеалам. Вот только становится ли мир лучше оттого, что несколько циников пинают его ногами, пытаясь разбить толстую, как у грецкого ореха, скорлупу и добраться-таки до ядра?

– И вообще: у многих поэтов есть странности. Фет, например, был жадный, а Маяковский мнительный... И что, кого-то это сильно трогает? – огрызнулась Зозо.

С Тесовым она познакомилась месяца за два до поездки в Египет. Роман как-то сразу стал вялотекущим, как грипп, и слезливым, как вирусный конъюнктивит. Зозо сразу выбросила его из головы, надеясь на курортное чудо. Однако в Египте ничего интересного не подвернулось, и Зозо, как мудрая и дальновидная женщина, вновь начала подогревать в себе нежность к Тесову.

Тем временем Эдя разделся до голого торса и отправился в ванную примерять майки. Попутно он разглядел себя в зеркале и даже повернулся боком, чтобы оценить, насколько величественно выглядит при таком обзоре. Мускулатура у Хаврона была довольно внушительная, но несколько отягощалась пивным бурдючком, который, начинаясь чуть пониже солнечного сплетения, упорно доказывал свое происхождение от комка нервов.

«Надо было попросить Трехдюймовочку, чтобы она живот куда-нибудь дела... Но она так быстро умотала, когда маги перестали за ней охотиться» – подумал он озабоченно.

– Нет, все-таки он поэт. Ему знакомы муки честолюбия. Знаешь, что он мне как-то сказал? «Я мог бы побить Пушкина, родись я в другую эпоху!» – донесся из кухни голос Зозо. Думая, что Эдя слушает, она все это время разговаривала сама с собой.

– Угу. Многие могли бы. Ломом в подворотне. Знаем мы таких, – заметил Эдя, с удовольствием отмечая, что в майке живот бесследно исчез.

Зозо невольно хихикнула. Несмотря на желание быть Буслаевой, она все-таки была урожденной Хаврон.

– А еще он ужасный чистюля! У него две зубные щетки, – неожиданно для себя наябедничала она. – По количеству зубов? – отозвался братец, Зозо снова хихикнула, но немедленно взяла себе в руки. Посмеяться над Тесовым можно будет и после, в случае, если он не оправдает возложенных на него надежд. Пока же рано еще себя расхолаживать. Напротив, имеет смысл напитаться к Тесову возможно большей заочной нежностью. Зозо была опытная женщина и понимала, что самый надежный и окупаемый способ быть любимой – это любить самой. Именно поэтому влюблялась быстро и профессионально, не слишком приглядываясь к недостаткам и тренированной фантазией раздувая достоинства.

Вот и сейчас Зозо моргнула и с некоторым усилием пробудила в памяти дорогие черты. Поэт, лектор и переводчик Тесов встал перед ней как живой. Впрочем, он и был живой и даже разведенный.

– Хаврон! Ты дурак и мелкий завистник. Тема закрыта. Еще раз вякнешь – отберу майки, – сказала она сухо.

Эдя не стал рисковать майками и оставил Тесова в покое.

Закончив разбирать чемодан, Зозо решила вспомнить о сыне. Последнее время они виделись редко. И всякий раз Мефодий казался ей отрешенным. Когда она что-то говорила ему, он вежливо слушал и кивал, временами поглядывая на часы. Больше всего Зозо пугала усмешка, иногда появлявшаяся на его губах, когда она, как ей казалось, пыталась поговорить с ним серьезно. Усмешка эта была снисходительной, словно все материнские откровения Зозо являлись для него детским лепетом. Не будь Зозо так безумно занята своей собственной жизнью, возможно, ранняя самостоятельность сына тревожила бы ее куда больше.

Последний раз они виделись незадолго до ее отъезда в Египет, на дне его рождения. Меф тогда заскочил домой буквально на час-полтора. И сейчас еще на столе, который по привычке продолжал считаться столом Мефодия, лежала открытка. Зозо знала, что если открыть ее, то заиграет музыка и ее голос, пойманный хитрым диктофончиком, скажет:

Дорогой Мефочка!

Твоя мамочка поздравляет тебя с 14-летием. Четырнадцать – это очень важный рубеж. С него начинается третье, самое ответственное семилетие в жизни каждого человека. Будь всегда таким же умным и добрым мальчиком!

13 апреля 20** г.

Зозо огорченно царапнула открытку розовым ногтем. Похоже, Мефодий не слишком оценил подарок, раз даже не взял его с собой. Откуда ей было знать, что ему хотелось держать домашние дела в секрете от настырных комиссионеров и сиропно-приторных суккубов?

Взяв с полки альбом с фотографиями Мефодия, наспех отщелканными на мыльницу здесь же, в день его четырнадцатилетия, Зозо пролистала его. Вот Мефодий обнимается с Эдей. В глазах у обоих отблескивает вспышка, и они кажутся красными, как у двух вурдалаков. Вот Меф задувает свечи, воткнутые в торт из кондитерской. Вот Мефодий уже с Зозо. Стоит с видом «Эдя-ну-щелкай-же-скорее-как-все-это-достало». Макушка Зозо достает ему примерно до уха. Вымахал детина! А вот Зозо зачем-то щелкнула Мефодия со спины, когда он отвернулся. Светлый хвост длинный, до середины лопаток Волосы блестящие, ухоженные. «Похоже, мальчик начал следить за собой», – удовлетворенно подумала Зозо, не знавшая, что волосы Мефодия напитываются злом. Ее несколько удивило, что ни на одной фотографии не было Даши, хотя в тот день она была у них в гостях и снималась охотно. Откуда Зозо было знать, что Даф просто не пожелала оставаться на фотографии?

Зозо задумалась, ощущая потребность выразить свои сложные, неуловимые мысли. Но так как мысли не хотели выражаться, а потребность становилась свербящей, она прибегла к одному из общечеловеческих клише, заготовки которых, как известно, рассеяны в воздухе.

– Нет, ты подумай! Моему сыну четырнадцать! У него сорок третий размер обуви и рост сто семьдесят семь сантиметров! Для женщины, которой никто не дает больше двадцати семи, иметь в сыновьях такого лося просто неприлично! – кокетливо сказала она Эде.

Хаврон скривился. Очень профессионально. Он всегда кривился так, словно его угостили по меньшей мере лимоном, одна сторона которого была обмазана горчицей, а другая хреном. Слушать женщину – последняя вещь, которую должен делать мужчина. Если женщина любит ушами, то мужчина больше любит, когда уши не загружают посторонними звуками. Особенно если эти звуки производит родная сестра или кто-нибудь из родственников.

– Зоя, перестань!.. Не репетируй! Я твой брат! Я отлично помню, на сколько лет ты меня старше, – сказал он лениво.

– Ничего ты не помнишь! И вообще: ты не родитель. Тебе не понять, что такое иметь взрослого сына, – воскликнула Зозо.

– Оно конечно. Любить детей и иметь детей – это два разных диагноза, – согласился Эдя. – Но вообще-то почему это я не родитель? Очень даже родитель. Твоему оболтусу четырнадцать. А моему минус десять.

– Как-как-как? Какие еще минут десять? – удивилась Зозо.

– Потому что раньше чем через десять лет я до отцовства все равно не дозрею. Вообрази себе только: я и какой-нибудь памперс: «Пап, купи шоколадку!» Да, щас! Разбежался! Сопли не замерзнут, нет? Иди сам заработай! – заявил Эдя с такой решимостью, словно в ногах у него уже крутился маленький и наглый хавроненок.

Зозо посмотрела на брата с чисто медицинским беспокойством.

– Утихни! Для отца ребенка, которому минус десять лет, ты как-то слишком развоевался! – утихомирила она брата.

Эдя осознал это и утих. Зозо сделала пару звонков и учесала к знакомой парикмахерше. Ей хотелось привести себя в порядок, чтобы во всеоружии обрушиться на лектора-тире-переводчика-тире-де-моническую-личность-с-ватками-в-ушах.

За те девять-десять месяцев, что мы не виделись, в жизни у Эди Хаврона мало что изменилось. Он нашел было работу в ресторанчике, который изо всех сил старался казаться японским, но продержался там совсем недолго. В память о японском ресторанчике у него осталась разве что привычка называть разбавленную водку «саке» и кланяться, подавая счет. Рассуждая глобально, Эдя был человек, в котором сталкивались две струи характера: природная бойкость и беспокойство мысли мешали ему делать все на троечку, с разумным пофигизмом и кое-как, в общем русле, тащиться по жизни. Лень же, не менее природная, препятствовала чудесам трудового героизма и мешала продвигаться по службе. Ураган этого парадокса сотрясал его всю жизнь. Наконец компромисс был найден – и теперь Эдя вновь не делал ничего.

В личной жизни что-то такое мелькало и цепляло порой довольно больно, да все как-то навылет.

В сердце стрелы купидона пока не попадали. Либо купидоны целились небрежно, либо сама мишень была слишком бронирована эгоизмом.

Эдя взял с подоконника анемичную грушу сорта «конференс», обтер рукавом и мрачно укусил. Фрукты он никогда не мыл. Пресловутое же движение рукавом объяснял в том смысле, что давит микробов. Микробы не протестовали и, проваливаясь в журчащий соками желудок, покорно обживались на новом месте.

Не успел Эдя доесть грушу, как неожиданно у него зачесался нос. Едва он воздал носу желаемое, как немедленно, не отходя от кассы, зачесалась и шея. А тут еще ложки и вилки дождем посыпались из раковины безо всякого видимого понукания.

«Эге!» – подумал Хаврон со странной уверенностью. – «Вот сейчас начнется! Позвонят в дверь, явится какой-нибудь шут гороховый, и пошло-поехало. Знаем: проходили!»

Откуда он знал, что что-то должно начаться, да еще и прямо сейчас, – непонятно, но знал твердо и наверняка. Это было надежное и уверенное предзнание, знакомое не одним только магам. Про запас накусав себе полный рот груши (руки стоило держать свободными на случай драки), Эдя поплелся к двери, пытаясь хотя бы приблизительно представить, что за ней окажется. Неприятный мордоворот, сварливая фея или просто старый приятель, притащившийся с милой просьбой, нельзя ли приткнуть в однокомнатной квартире без балкона четыре зимние покрышки с дисками. Разумеется, приятелю откажут, и, разумеется, он оставит покрышки до утра, чтобы потом забыть их до поздней осени.

Хаврон протянул уже руку к замку, когда звонок запоздало надумал и тренькнул, соблюдая ритуал привычных последовательностей. Безусловно, следовало спросить: «Кто там?» И, без сомнения, так поступил бы любой здравомыслящий человек, но проблема в том, что Эдя как раз не был ни любым, ни здравомыслящим.

Открыл – и все слова, которые обычно говорятся в таких случаях, осыпались с голосовых связок невнятным набором звуков.

На площадке стояла и выжидательно смотрела на Эдю незнакомая русоволосая девушка. Это была самая прекрасная русоволосая девушка после Евы, ибо невозможно представить, чтобы праматерь была брюнеткой или блондинкой. Первые несколько мгновений Эдя был ошарашен и даже ослеплен, как человек, нечаянно взглянувший на солнце. Сказать, что эта девушка была в его вкусе, значит не сказать ничего: она была самим его вкусом. Не стрелой Купидона, а разрывной пулей, угодившей в самое сердце.

В комнате и в сумочке полный порядок (в отличие от той же Зозо, к слову сказать).

Работая в «Дамских пальчиках», Эдя насмотрелся на самых разных барышень и довольно хорошо просек суть большинства из них. Вплоть до того, что мог бы составлять справочники. Однако эта девушка по какой-то причине выпадала из общей схемы. Не офисная пленница, у которой на шее словно висит табличка: «Живу после шести вечера. До шести – мучаюсь»; не студентка, торопливо вставляющая в тетрадь сменный блок; не скучающая дамочка в духе «обнимите меня хоть кто-нибудь!», которая, садясь за стол, непременно выкладывает из сумочки и выстраивает в ряд каждодневные свои сокровища: пачку слабых ментоловых сигарет, тонкую изящную зажигалку и телефон.

– И-и-и... э-эээ…. Привет! – сказал Хаврон, находя среди великого множества слов только это, простое, как напильник.

Девушка молчала. Она явно ожидала чего-то иного. Во взгляде, которым она смотрела на Эдю, была, пожалуй, обида.

– Я могу быть чем-то вам полезен? Вы к кому? – продолжал Эдя.

Фразы были скучные и тупые, что Хаврон в полной мере осознавал. Он испытывал странную стесненность в языковых средствах, но ничего не мог с собой поделать. Если бы девушка ему не нравилась или нравилась бы не так сильно – он осыпал бы ее целым ворохом остроумных слов. Сейчас же язык замерз и выдавал лишь банальности. Девушка продолжала удивленно молчать. Ее брови все больше напоминали полукруги вопросительных знаков. Перебрав варианты, Эдя пришел к выводу, что девушка либо ошиблась этажом – ибо в лифте с сожженными кнопками нажимать их приходилось наудачу, сообразуясь разве что с вдохновением, либо, что более вероятно, это какая-нибудь начинающая юристка, которую подослали затопленные соседи снизу. Настроение у Эди резко испортилось. Кратковременное наваждение было уничтожено.

– Хочу кое-что уточнить. Если ваш визит как-то связан с деньгами или вас подослали эти орангутанги снизу, то вам лучше сразу усвоить, что я... – решительно начал Эдя, но внезапно осекся, издав не сколько невнятных звуков, точно его речевая машинка засорилась гречневой кашей.

Из глаз незнакомки брызнули слезы. Не вытирая их, она оскорблено обернулась, собираясь уйти, но неожиданно покачнулась, а в следующую секунду Эдя обнаружил, что держит ее в объятиях.

– Ты все испортил! Я ожидала: большая и чистая любовь, настоящее чувство, а ты... Как я могла так ошибиться в человеке! Ты испортил... все испортил! – бессвязно бормоча, рыдала девушка.

Спина ее, которую Эдя, разумеется из чистого сострадания, поглаживал рукой, вздрагивала. От волос пахло горьковатыми, волнующими духами с ароматом полыни. Нельзя сказать, чтобы слезы девушки сломили Хаврона. Эдя относился к тому типу мужчин, которые считают, что слезы нужны женщинам, как природе дождь, и если уж дождь идет, то пусть он будет сильным, чтобы побольше воды вы лилось и небо подольше оставалось чистым.

Но все равно ему было грустно. А если и правда существовала большая и чистая любовь, которую он случайно раздавил, как хрупкую елочную игрушку? Хотя что это за любовь, если ее так просто уничтожить? Любовь должна быть упругой и пушистой, как новый теннисный мяч.

Хаврон тоскливо замычал и уставился в паутинчатый потолок Он не мог не признать, что эта странная особа его волнует, и даже очень, но все же слишком все было подозрительно. Казалось сомни тельным, что его упитанная, небритая и нахальная физиономия способна пробудить в ком-то мечту о большой и светлой любви.

Внезапно девушка, которую Эдя незаметно для себя сжимал со все большим человеческим участием, энергично вырвалась и повернулась к нему.

– Не понял юмора! Кто ты вообще такая? – спросил Эдя.

– Ты хочешь сказать, что не узнал меня? – воз мутилась девушка.

– Нет, ясный перец! Почему я должен кого-то там узнавать?

Девушка взвизгнула и попыталась ударить Хаврона кулаком. Эдя лениво уклонился.

– Спокойнее, родная!

– И ТЫ ГОВОРИШЬ ЭТО МНЕ? Я твоя невеста! Через месяц наша свадьба!

– Оп-с! – сказал Эдя, задумчиво потирая лоб. – Через месяц? Это ничего, бывает!

Девушка попыталась лягнуть его, но Эдя был наготове и поймал ее за ступню, заставив незнакомку смешно подпрыгивать на одной ноге.

– А ну, перестань меня трогать? Ты предложил мне деньги... Мне, как какой-то дряни! – воскликнула она, пылая от негодования.

– Извиняюсь. Денег-то я как раз не предлагал! Напротив, я исключил даже сам факт их случайного появления в моей квартире! – уточнил Хаврон.

– А еще ты сказал, что меня подослали какие-то там шимпанзе!

Эдя философски пожал плечами.

– Ты передергиваешь. О шимпанзе я не говорил. И вообще, у меня отвратительное чувство юмора. Я хочу сказать одно, а говорю совсем другое.

Незнакомка начала успокаиваться. Она последний раз судорожно вздохнула и вытерла слезы.

– Отпусти мою ногу! – потребовала она. Эдя отпустил.

– Какое сегодня число? – спросила девушка деловито.

– 27 апреля с утра было.

– Апреля? Не июня?

– В числах я путаюсь постоянно. Но не в месяцах. В месяцах и годах путается моя сестра, – заметил Эдя.

Девушка грустно села на пол и взлохматила себе волосы.

– О нет! Теперь все ясно!

– Что ясно?

– На дворе апрель – вот нелепость! Конечно, ты ничего не понимаешь, и я выгляжу как дура. Меня зовут Мила.

– Людмила?

– Нет, не Людмила, лучше Мила. Нет, ну надо же! Говорила же я ей; нельзя готовить эликсир в посуде с отбитой эмалью! И вот результат! Я промахнулась на два месяца. Она, как всегда, в своем репертуаре! – воскликнула девушка.

– Она – это кто? – уточнил Эдя.

– Бабушка, – после некоторой паузы сказала Мила.

– Твоя бабушка? Значит, мама моей будущей тещи?

– Похоже на то.

– А как, кстати, правильно называется мама тещи? Я, по-моему, не встречался еще с таким зоологическим термином, – неосторожно брякнул Эдя и тотчас, схватившись за живот, скорчился от сильнейшей рези. – О-о-оу! Блии-и-ин!

Мила нахмурилась, погрозила неизвестно кому кулаком и, точно снимая паутину, провела по воздуху рукой.

– Больно было? – спросила она участливо.

– Нет! Щекотно! – прохрипел Хаврон, с трудом разгибаясь.

– Лучше не говори ничего лишнего. Моя бабушка сильная колдунья. Она одна из немногих умеет готовить темпоральный эликсир. Выпить его можно только раз в жизни.

– Ага. И желательно наквакать эликсира в миску с отбитой эмалью, чтобы все провалились куда подальше. Очень трезвый подход! Я заранее обожаю своих будущих родственников! – сказал Эдя сердито.

Мила посмотрела на Эдю с негодованием. Зрачки ее опасно сузились. Хаврон попятился. Он вспомнил, что способности к сглазу передаются по наследству по женской линии. Но Мила уже взяла себя в руки.

– Ты ничего не понимаешь! Бабушка спасала тебе жизнь! Именно потому я и выпила эликсир, – терпеливо сказала она.

Эдя с сомнением поскреб небритую щеку.

– Спасала жизнь? Мне? Чего это она, а?

Девушка собственнически оглядела Эдю и сняла у него с плеча нитку.

– Майка светлая, а нитка темная. Не вижу логики, – сказала она ревниво.

– И я не вижу, потому что свитер у меня темный. Ты отвлеклась. С какой радости твоя бабушка вознамерилась меня спасать? – напомнил Эдя.

– Все просто. Я ее об этом попросила, – пожав плечами, сказала Мила. – За две недели до свадьбы на тебя напали, после чего ты исчез... В твоей комнате все было разбито, пол в крови. Поиски ничего не дали. Я плакала три дня... Ворожила сама, обращалась к лучшим магам. Бесполезно. Многие считали, что в твоем исчезновении замешана нежить. Вот только кто ее направлял, ты не знаешь?

– Трехдюймовочка, – брякнул Эдя. Известие, что его похитят, а то и убьют, Хаврону совсем не понравилось.

Мила подняла брови, порядком удивленная.

– Фея? Ты уверен, что это она?

– Совсем не уверен. Думаю, она грохнула бы меня сама... Лягушек, мышей, змей – ничего такого в комнате не было? – уточнил Хаврон.

– Нет. Никаких превращений. Это мы проверили особо, – заверила его Мила.

– И таракана с моим благородным римским профилем тоже не было? Тогда точно не она, – сказал Эдя, постепенно обретая чувство юмора.

Мила уныло кивнула. Эдя подумал, что там, в будущем, дело было куда серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Кому, интересно, он мог до такой степени насолить?

– А как мы с тобой познакомились? Ну в прошлый раз?.. – спросил он, поддаваясь внезапному любопытству.

– Ты и этого не помнишь? – спросила Мила с сожалением. Похоже, для нее это воспоминание представляло немалую ценность.

– Наверное, я спас тебя от хулиганов. Ночь, луна, женский крик... Двое амбалов в темном переулке, – предположил Эдя.

– С амбалами в переулке я бы сама разобралась, – вздохнув, сказала Мила, и Эдя вспомнил, с кем имеет дело. – Дама и разбойники... Как это скучно. У нас все было куда романтичнее.

– Да? И как? – заинтересовался Эдя.

– Ты уронил мне в маршрутном такси на колени мороженое. Стал вытирать и налил в туфлю пива... Я тебя чуть не убила. Все ржали как чокнутые. Но, в общем, ты своего достиг: я обратила на тебя внимание, – с нежностью сказала Мила.

– А пиво-то откуда взялось? – не понял Эдя.

– Представления не имею. Это у тебя нужно спросить. В первый раз в жизни я видела оболтуса, у которого в одной руке пиво, а в другой мороженое!

Эдя округлился от гордости. Кто еще мог познакомиться так оригинально?

– А... ну да... Правда, чаще вместо мороженого я покупаю крабовые палочки, – поделился ОН.

– Чтобы крошить их в транспорте девушкам на колени? – ревниво спросила его невеста.

– Нет. В основном чтобы их есть. Мила слегка удивилась.

– А у нас они служат для опытов.

– В смысле?

– Эти крабовые палочки – ценная вещь. Их любят использовать в школах магии для опытов по оживлению. Третий или четвертый курс. Обычно при оживлении обнаруживается, что это там не крабы, а мелкая рыбешка, крахмал и яйца, – сказала Мила.

– Э-э-э... – пробурчал Эдя. – Слушай, а тогда, ну когда я облил тебя пивом, ты что, сразу поняла, что у нас будет роман?

Русоволосая наследница Евы вздохнула.

– Почти сразу, к сожалению. Я умею читать судьбу по рисунку радужки зрачка. Она гораздо надежнее ладони. Едва заглянув в твои глаза, я поняла, что влипла. И угораздило же меня оказаться в мире лопухоидов именно в этот день.

– Почему к сожалению-то? – не понял Хаврон. Мила посмотрела на него любящим терпеливым взглядом. Таким взглядом обычно смотрят мамочки, рассуждающие: «Хоть и сопливый, и нос в зеленке, а мой».

– Начнем с того, что ты совсем не в моем вкусе. Посмотри на себя в зеркало: небритый субъект в дурацкой пляжной майке, – сказала она.

– Спасибо за моральную поддержку. Это как раз го, что я давно мечтал услышать, – кланяясь, поблагодарил Эдя.

– Клоун! Паяц.' Недаром моя бабушка говорит, что ты из этих... ну которые, когда их на лопату сажа-' ешь, ручки и ножки расставляют». – фыркнула Мила.

– А она случайно не в колумбарии работает? – сумрачно поинтересовался Эдя.

Девушка заверила его, что он ошибается. Бабушка вообще не работает. Однако о ней лучше не говорить. Так будет гораздо спокойнее.

– Мне дует. Мы так и будем в коридоре стоять? – спросила она.

Эдя отодвинулся. Девушка прошла в комнату и затравленно огляделась. Под ноги ей метнулся египетский чемодан Зозо. Пестрые в цветочек обои лохматили взгляд. Из-под кровати круглым пыльным глазом смотрела штанга. Стулья и стол были завалены вещами – дикими бедными вещами, которые никогда не знали, что такое шкаф. Из решетки батареи одиноко торчал закушенный ботинок Забытый ошейник Депресняка болтался на люстре. Иногда Эде приходила фантазия поотрабатывать удары ногами, и ему нужна была высокая звякающая цель.

– Ты здесь впервые? – спросил Эдя.

Мила кивнула, скользя взглядом по дивану, покрытому чешуей старых журналов.

– Да.

– Так, значит, меня украли не отсюда?

– Нет. Но теперь я понимаю, почему ты не рвался меня сюда приглашать, – сказала она.

– Хм... Не обращай внимания на беспорядок У меня в доме ремонт. Меняю дизайн на более прогрессивный. Здесь будут стены в стиле «техно», прозрачные перегородки из бронестекла, медные панели и круглые люки, как у речных буксиров, – небрежно сказал Хаврон.

Он давно не заморачивался по поводу истины.

Истина вещь относительная, особенно в вещах таких зыбких, как человеческий быт.

– А этот питательный крем забыли штукатуры? – насмешливо спросила Мила, кивая на заваленный косметикой столик Зозо.

– Это вещи моей сестры. У нее серьезное психическое расстройство. Она боится темноты и одиночества, и мне пришлось поселить ее у себя. Другое дело, что это затянулось почти на тридцать J лет, – пояснил Эдя, для которого врать было естественно, как дышать.

– А у сестры есть сын? – спросила Мила с внезапным интересом. Ресницы ее заметно дрогнули, когда взгляд скользнул по кровати Мефодия.

– Да. Милый мальчуган. Дома не живет. И вообще непонятно где живет. И именно по этой причине я люблю его вдвойне, – заметил Эдя.

Уютно устроившись в единственном кресле, Мила по-кошачьи подтянула под себя ноги и вдруг поманила к себе Эдю. Хаврон наклонился, зажмурившись в сладком предвкушении поцелуя. Но – увы!

Мила схватила его руками за уши, притянула и несильно куснула в шею.

– Эй! Ты чего? – завопил Хаврон, вырываясь. Разумеется, он знал, что над мотивами женских поступков лучше не задумываться, ибо в этом случае они кажутся совсем бессмысленными, однако все равно был потрясен.

– Прости, дорогой... Дурная наследственность! Это у меня от дедушки... Но ты не бойся. Я никогда не довожу укус до конца, – застенчиво улыбаясь, сказала Мила и с видом добродетельной домохозяйки сняла с майки Хаврона еще одну, на этот раз несуществующую ниточку.

– А зачем тогда было это делать? – подозрительно сказал Хаврон, потирая шею. Крови не было, однако бедная артерия пульсировала в неясной тревоге.

– Ерунда... Старое вампирское приветствие. Люди пожимают друг другу руки, а вампиры обмениваются ритуальными укусами. Все очень мягко и деликатно, – объяснила ему невеста. Эдя только вздохнул.

– Теперь я понимаю, почему женщины на вечеринках делают вид, что целуются, хотя на самом деле клюют губами воздух. Это тоже такой вампирский анахронизм, – сказал он.

– Ну уж не знаю. Я вампирша только на четверть. Это даже в документах не указывается. По документам я белый маг. Тебя это не смущает, милый?

– Смущает, – сказал Эдя. – Твоя родня. Если честно, то знакомиться с твоими родственничками мне совсем расхотелось. Мила погладила его по руке.

– Да, я знаю... Честно говоря, они тоже не восторге. Когда я сказала им, что мне сделал предложение лопухоид, пришлось вызывать наряд циклопов. Иначе они бы тебя прикончили. Особенно бесился старший братец... Он никак не может простить лопухоидам, что его обезглавили в Лионе за людоедство. На шее остался омерзительный шрам. На самом деле никакой он не людоед. Просто он оживлял покойников и отправлял их грабить банки.

– С-совсем озверели: казнить за такие м-мелочи! – заикаясь, сказал Эдя.

– Вот и мой брат тоже так считает. Хочешь, устрою встречу, чтобы ты сам ему все сказал? Ему будет приятно.

– Не надо. Не факт, что это будет приятно мне. А раз так, то лучше не экспериментировать, – заикнулся Эдя.

Мила вскочила с ногами на кресло и, оказавшись вровень с лицом Хаврона, потерлась носом его нос. Эдя провалился в пуховую перину блаженства.

– Ты прав, – промурлыкала невеста. – На твоем месте я бы тоже боялась узнать, что будет скоро. Очень скоро.

Эде стало не по себе.