Прекрасный мир, где же ты Руни Салли

Sally Rooney

BEAUTIFUL WORLD, WHERE ARE YOU

Copyright © 2021 by Sally Rooney

Published in the Russian language by arrangement with The Wylie Agency

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2022

This book was published with the support of Literature Ireland

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2022

Когда я что-то пишу, это обычно кажется мне очень важным, а себя я считаю отличной писательницей. Я думаю, так происходит с каждым. Но какая-то часть меня осознает, кто я на самом деле: посредственный, очень посредственный писатель. Клянусь, я все знаю. Но для меня это не имеет значения.

Наталия Гинзбург. Мое призвание

1

Женщина сидела в баре отеля, наблюдая за входной дверью. Смотрелась изящно и опрятно: белая блузка, светлые волосы заправлены за уши. Бросив взгляд на экран мобильного, где был открыт мессенджер, она снова оглянулась на дверь. Конец марта, в баре было тихо, а справа за окном солнце уже опускалось за Атлантику. Четыре минуты восьмого, затем пять, шесть минут восьмого. Мельком и без особого интереса она посмотрела на свои ногти. В восемь минут восьмого в дверь вошел мужчина. Стройный, темноволосый, лицо узкое. Оглядел посетителей, достал мобильник и скользнул взглядом по экрану. Женщина у окна заметила его, но просто наблюдала и не пыталась привлечь внимание. Они были примерно одного возраста: обоим сильно за двадцать или слегка за тридцать. Она так и не шелохнулась, пока он сам не заметил ее и не подошел.

Ты Элис? – сказал он.

Это я, ответила она.

Ага, а я Феликс. Прости, что опоздал.

Она мягко ответила: Все нормально. Он спросил, что она будет пить, и пошел к бару заказывать. Официантка поинтересовалась, как дела, и он ответил: Все хорошо, а у тебя? Он взял водку, тоник и пинту лагера. Бутылку тоника к столу не понес – тут же перелил в стакан быстрым привычным движением. Женщина за столом в ожидании барабанила пальцами по подставке для пива. С тех пор как в зал вошел мужчина, она держалась бодрее и оживленнее. Всматривалась в закат за окном, будто ей и в самом деле интересно, хотя до этого туда и не глядела. Мужчина вернулся с напитками; капля пива убежала через край, и женщина наблюдала, как та быстро скользит по стенке стакана.

Ты говорила, что переехала сюда недавно, сказал он. Ничего не путаю?

Она кивнула, сделала глоток и облизала верхнюю губу.

Зачем? – спросил он.

В каком смысле?

В смысле обычно народ не стремится сюда переехать. Люди уезжают отсюда, и это понятно. Вряд ли ты здесь по работе?

А. Нет, не совсем.

Они коротко переглянулись – очевидно, он ожидал более развернутого объяснения. Ее лицо дрогнуло, словно она раздумывала, стоит ли говорить, а затем непринужденно, почти заговорщически улыбнулась.

Ну, я просто искала, куда бы переехать, сказала она, а потом услышала про дом тут недалеко от города, мой друг знаком с владельцами. Они, оказывается, пытались его продать целую вечность и в конце концов решили пока что поселить там кого-нибудь. А я подумала, что здорово будет пожить у моря. Просто вдруг захотелось. И, короче… Больше и нечего рассказать, никаких других причин.

Он пил и слушал ее. К концу фразы она как будто немного разнервничалась – дыхание сбилось, на лице читалась какая-то насмешка над собой. Он невозмутимо посмотрел этот спектакль и отставил стакан.

Ясно, сказал он. А до этого ты жила в Дублине, да?

Не только. Какое-то время в Нью-Йорке. Вообще я из Дублина – кажется, я говорила. Но до прошлого года жила в Нью-Йорке.

И что собираешься тут делать? Работу искать?

Она помолчала. Он улыбнулся и откинулся на стуле, по-прежнему глядя на нее.

Прости, что допрашиваю, сказал он. Мне кажется, ты еще не все рассказала.

Да нет, ничего. Но, как видишь, отвечать я не мастер.

Ладно, а кем ты работаешь? Это последний вопрос.

Теперь она улыбнулась натянуто. Я писательница, сказала она. Может, ты расскажешь, чем занимаешься?

Да ничем особенным. Мне интересно, о чем ты пишешь, но спрашивать не буду. Я работаю на складе за городом.

И что делаешь?

Ну, что делаю, философски отозвался он. Собираю заказы с полок, складываю на тележку и отвожу наверх, чтоб их упаковали. Не очень-то захватывающе.

Так тебе не нравится?

Господи, нет, конечно, сказал он. Я, блин, ненавижу это место. Но, если бы я делал что нравится, вряд ли мне стали бы платить, правда? В этом и суть работы: если дело хоть немного приятное, любой им займется бесплатно.

Так и есть, улыбнувшись, сказала она. За окном небо потемнело, и на парковке трейлеров зажигались огни: прохладное соленое свечение уличных фонарей и теплее, желтее – в окнах. Официантка вышла из-за стойки бара протереть пустые столы. Та, которую звали Элис, несколько секунд следила за ней, а затем снова взглянула на мужчину.

Ну, и как тут люди развлекаются? – спросила она.

Как и везде. В округе несколько пабов. В Баллине ночной клуб, это минут двадцать отсюда на машине. Само собой, есть аттракционы, но это больше для детей. Ты, я так понимаю, друзей тут еще не завела?

По-моему, ты первый человек, с которым я разговариваю с тех пор, как приехала.

Его брови поползли вверх. Ты стеснительная? – сказал он.

Сам как думаешь?

Они переглянулись. Нервозности в ней уже не было, но осталась какая-то отстраненность; его глаза блуждали по ее лицу, словно он пытался ее разгадать. Прошла секунда, другая, но ему, похоже, так и не удалось.

Думаю, на то похоже, сказал он.

Она спросила, где он живет, и он ответил, что они с друзьями снимают дом неподалеку. Наверное, даже прямо отсюда видно, сразу за парковкой трейлеров, добавил он, взглянув в окно. Он потянулся через стол, чтобы показать ей, но потом решил, что уже слишком темно. В общем, вон там, с другой стороны, сказал он. Когда он подался ближе к ней, их глаза встретились. Она тут же перевела взгляд на свои колени, а он, откидываясь назад, вроде бы сдержал улыбку. Она спросила, здесь ли живут его родители. Он ответил, что мама умерла год назад, а отец «черт его знает где».

В смысле, если честно, он где-то, например, в Голуэе, добавил он. Не на пути в Аргентину, ничего такого. Но я сто лет его не видел.

Сожалею о смерти твоей мамы, сказала она.

Да. Спасибо.

Я, честно говоря, тоже давно не видела отца. На него не очень-то можно положиться.

Феликс оторвал взгляд от своего стакана. Даже так? – сказал он. Пьяница?

Ммм. И, знаешь, все время выдает какие-то истории.

Феликс кивнул. Я думал, это твоя работа, сказал он.

Тут она заметно покраснела, что его удивило и даже встревожило. Очень смешно, сказала она. Ну не важно. Может, еще выпьем?

Они выпили еще, и еще. Он спросил, есть ли у нее братья или сестры, и она ответила: да, младший брат. Он сказал, что у него тоже брат. Они уже допивали по третьему стакану, Элис разрумянилась, в глазах появился стеклянный блеск. Феликс выглядел так же, как и когда явился в бар, и держался точно так же, и говорил. Она все чаще блуждала взглядом по залу, рассеянно разглядывая все подряд, а он все внимательнее и пристальнее всматривался в нее. Она развлекалась, позвякивая кусочком льда в пустом стакане.

Хочешь взглянуть на мой дом? – спросила она. Мне все хочется похвастаться перед кем-нибудь, но некого пригласить. В смысле я приглашу друзей, конечно. Но они все далеко.

В Нью-Йорке.

В основном в Дублине.

А где дом? – сказал он. Пешком дойдем?

Разумеется, дойдем. Придется дойти. Я не вожу машину, а ты?

Не сейчас, нет. Я бы не рискнул, по-любому. Но права у меня есть, да.

Вот как, проворковала она. Весьма романтично. Еще выпьешь или пойдем?

Он едва заметно нахмурился в ответ: может, ему не понравился вопрос, или то, как она его задала, или слово «романтично». Она рылась в сумочке, не поднимая головы.

Да, давай выдвигаться, почему нет, сказал он.

Она встала и принялась натягивать бежевый однобортный плащ-ветровку. Он наблюдал, как она подгибает один рукав вровень с другим. Стоя он был не намного выше ее.

Далеко идти? – сказал он.

Она игриво улыбнулась. Засомневался? – сказала она. Если устанешь, всегда можешь бросить меня и развернуться, мне-то не привыкать. К пешим прогулкам, в смысле. Не к тому, что меня бросают. Возможно, и к этому я тоже привычная, но в таком я едва знакомому человеку не призналась бы.

Он ничего не ответил, просто кивнул – мрачновато и снисходительно, словно после часа-двух разговора уже отметил ее манеру блистать «остроумием» и сыпать словами и решил не обращать внимания. Выходя, он пожелал хорошего вечера официантке. Что поразило Элис – она даже оглянулась через плечо, словно пытаясь заново рассмотреть эту женщину. На улице, уже на дорожке, она спросила, знает ли он официантку. Волны с тихим плеском разбивались у них за спиной, воздух остыл.

Девушку в баре? – сказал Феликс. Да, знаю. Шинейд. А что?

Она, наверное, удивилась, с чего вдруг ты там болтал со мною.

Без особых эмоций Феликс ответил: Я бы сказал, что она догадывается. И куда нам?

Элис засунула руки в карманы плаща и зашагала вверх по холму. В его тоне ей почудился вызов или даже неприятие, но это не испугало ее, а, наоборот, добавило решимости.

Так ты часто встречаешься там с девушками? – спросила она.

Ему пришлось ускориться, чтобы поспевать за нею. Странный вопрос, ответил он.

Разве? Видимо, я странный человек.

Какое твое дело, встречаюсь ли я там с кем-то? – сказал он.

И правда, все, что тебя касается, – совершенно не мое дело. Просто любопытно.

Он словно обдумал эти слова и спустя время повторил, тише и уже не так уверенно: Да, но я не понимаю, как это тебя касается. И через несколько секунд добавил: Это ты предложила встретиться в отеле. Просто для информации. Я туда обычно не хожу. Так что нет, я не часто встречаюсь там с людьми. Нормально?

Нормально, просто отлично. Мое любопытство разыгралось, когда ты обронил, мол, девушка из бара «догадывается», что мы там делаем.

Ну, я думаю, она догадалась, что у нас свидание, сказал он. Я имел в виду ровно это.

Хотя Элис не оглянулась на него, лицо ее повеселело – слегка или, может, иначе. Тебя не пугает, что твои знакомые увидят тебя на свидании с кем-то не из местных? – спросила она.

Ты намекаешь, что это как-то неловко или типа того? Не вижу проблемы.

Весь оставшийся путь вверх по дороге вдоль берега они разговаривали про круг общения Феликса – точнее, Элис задавала вопросы, а он, коротко обдумав, отвечал, и оба из-за шума моря говорили громче прежнего. Он не выказывал удивления, на вопросы отвечал с готовностью, но не слишком развернуто и не добавлял ничего сверх того, о чем спрашивали. Рассказал, что в основном общается с людьми, которых знает еще со школы, либо с приятелями по работе. Эти два круга пересекались, но лишь отчасти. Он, в свою очередь, не спрашивал ничего – может, его насторожили ее робкие ответы на его предыдущие вопросы, а может, ему стало неинтересно.

Ну вот и пришли, сказала она наконец.

Куда?

Она отворила маленькую белую калитку и сказала: Сюда. Он остановился и посмотрел на дом, стоявший на склоне посреди зеленого сада. Окна в доме были темны, деталей фасада не рассмотреть, но по лицу Феликса было ясно: он понял, где они оказались.

Ты живешь в пасторском доме? – сказал он.

Ой, я не думала, что ты его знаешь. Я бы тогда еще в баре рассказала, я не пыталась изображать загадочность.

Элис держала калитку открытой, и Феликс, не отрывая взгляда от силуэта особняка, что возвышался перед ними фасадом к морю, шагнул во двор. Вокруг них шелестел на ветру сумрачный зеленый сад. Она легко зашагала по дорожке, обшарила сумочку в поисках ключей. Ключи звенели где-то внутри, но никак не удавалось их нащупать. Он молча стоял рядом. Она извинилась, что ему приходится ждать, включила фонарик мобильника и посветила в сумку, а на ступени дома пролился холодный серый свет. Феликс держал руки в карманах. Нашла, сказала она. И открыла дверь.

Внутри оказался огромный холл с красно-черной узорчатой плиткой на полу. Под потолком висел стеклянный абажур под мрамор, изящный хлипкий столик у стены украшала резьба по дереву – фигурка выдры. Элис бросила ключи на столик и мельком взглянула в тусклое, с разводами зеркало на стене.

Ты одна снимаешь этот дом? – сказал он.

Да, понимаю, сказала она. Он слишком огромный, это очевидно. И я трачу миллионы, чтобы его обогреть. Но здесь мило, правда? И я не плачу за аренду. Пойдем на кухню? Я включу отопление.

Он пошел за нею по коридору в просторную кухню с встроенными шкафчиками у одной стены и обеденным столом у другой. Над раковиной было окно на задний двор. Феликс стоял в дверном проеме, пока Элис искала выключатель. Она обернулась.

Присаживайся, если хочешь, сказала она. Но если предпочитаешь стоять, то непременно оставайся на ногах. Может, бокал вина? Из выпивки у меня больше ничего нет. Но я сначала выпью воды.

А что ты пишешь? Если ты писательница.

Она ошеломленно обернулась. Если я писательница? – сказала она. Сомневаюсь, что ты решил, будто я вру. Я тогда придумала бы что-нибудь получше. Я романистка. Пишу книги.

И ты этим зарабатываешь?

Словно почуяв в вопросе новый подтекст, она опять глянула на него и продолжила наливать воду. Зарабатываю, сказала она. Он, не отрывая от нее глаз, сел за стол. Мягкие стулья были обиты грубоватой шерстяной тканью кирпичного цвета. Все вокруг сияло чистотой. Он потер гладкую столешницу подушечкой указательного пальца. Она поставила перед ним стакан воды и тоже села к столу.

Ты уже здесь бывал? – сказала она. Ты знаешь этот дом.

Нет, я просто вырос в этом городе. Но не был знаком с теми, кто здесь жил.

Да я сама их почти не знаю. Пара в возрасте. Женщина, кажется, художница.

Он молча кивнул.

Я могу провести тебе экскурсию, если хочешь, добавила она.

Он по-прежнему молчал и на этот раз даже не кивнул. Ее это не обескуражило; похоже, это лишь подтверждало некие подозрения, которые она уже какое-то время вынашивала, так что она снова заговорила в той же бесстрастной, чуть саркастичной манере.

Наверное, по-твоему, я сумасшедшая, раз живу тут одна, сказала она.

Бесплатно-то? – ответил он. С хрена ли? Сумасшедшей ты была бы, если бы отказалась. Он беззастенчиво зевнул и посмотрел в окно – точнее, на окно, потому что снаружи уже стемнело и стекло лишь отражало обстановку комнаты. Просто любопытно: сколько здесь спален? – спросил он.

Четыре.

И где твоя?

Она даже не моргнула, услышав этот внезапный вопрос, но еще несколько секунд пристально всматривалась в свой стакан, а потом взглянула прямо на Феликса. Наверху, сказала она. Они все наверху. Показать?

Почему бы и нет, сказал он.

Они встали из-за стола. На лестничной площадке второго этажа лежал турецкий ковер с серыми кистями. Элис толкнула дверь в свою спальню и включила небольшой торшер. Слева стояла большая двуспальная кровать. Половицы голые, а вдоль одной стены камин, облицованный плиткой нефритового оттенка. Справа большое подъемное окно смотрело на море, в темноту. Феликс подошел к окну, наклонился к стеклу, и его тень заслонила яркий отраженный свет.

Днем, наверное, отличный вид, сказал Феликс.

Элис так и стояла у дверей. Да, прекрасный, сказала она. По вечерам даже лучше.

Он отвернулся от окна, взглядом просканировал обстановку, а Элис наблюдала.

Очень славно, оценил он. Очень славная комната. Ты собираешься писать у нас книгу?

Попытаюсь, пожалуй.

А о чем твои книги?

Ну, я не знаю, сказала она. О людях.

Как-то расплывчато. О каких людях – типа тебя?

Она холодно посмотрела на него, словно собираясь что-то сказать: возможно, что разгадала его игру и даже позволит ему выиграть, если он будет играть по правилам.

Что я, по-твоему, за человек? – сказала она.

Видимо, что-то в спокойной холодности ее взгляда выбило его из колеи, и он коротко, хрипло хохотнул. Так-так-так, сказал он. Я с тобой познакомился пару часов назад, еще не успел разобраться.

Надеюсь, ты со мной поделишься, когда разберешься.

Могу.

Она постояла очень тихо, а он послонялся по комнате, притворяясь, что рассматривает разные штуки. Они знали, оба знали, что должно произойти, но ни один не смог бы объяснить, откуда знает. Она невозмутимо ждала, пока он озирался, и, наконец, – видимо, уже не в силах оттягивать неизбежное – он сказал «спасибо» и ушел. Она проводила его по лестнице – но не до конца. Она стояла на ступенях, когда он вышел за дверь. Ничего не попишешь, бывает. Обоим после было паршиво, и оба так толком и не поняли, почему финал вечера оказался настолько провальным. Стоя на лестнице, в одиночестве, она оглянулась на лестничную площадку. Теперь проследите за ее взглядом и обратите внимание, что дверь в ее спальню осталась открытой, и сквозь перила белеет кусок стены.

2

Дорогая Айлин. Я так долго ждала ответа на свое предыдущее письмо, что в конце концов – представь! – пишу тебе новое, не дожидаясь, пока получу твое. В оправдание скажу: у меня так много всего накопилось, что, если я еще подожду, могу что-то и забыть. Знай же, что наша с тобой переписка – это мой способ не терять связи с жизнью, делать заметки о ней и сохранять что-то от моего – в остальном почти бесполезного или даже совсем бесполезного – существования на этой стремительно деградирующей планете… Я пишу этот абзац в основном для того, чтобы ты почувствовала себя виноватой, и тем самым хочу на этот раз обеспечить себе быстрый ответ. Чем ты там занимаешься вообще, вместо того чтобы писать мне? Только не говори, что работаешь.

Меня с ума сводит, сколько ты платишь за съемную квартиру в Дублине. Выходит дороже, чем в Париже, ты в курсе? И прости, но Дублин далеко не Париж. Начать с того, что Дублин, буквально и топографически, плоский – всё в нем на одном уровне. В других городах есть метро, что добавляет глубины, и крутые холмы, и небоскребы – то есть высоты, а в Дублине только скромные, приземистые серые дома да трамваи, снующие по улицам. И никаких внутренних двориков или садов на крышах, которые есть на материке и заметно разнообразят пространство – если не вертикально, то концептуально. Ты никогда над этим не задумывалась? Даже если нет, думаю, на каком-то подсознательном уровне ты тоже замечала. В Дублине сложно высоко вознестись или опуститься слишком низко, сложно потерять себя или кого-то другого, обрести перспективу. Возможно, ты считаешь, что это демократичный способ организовать город – все происходит лицом к лицу, в смысле – на равных. Действительно, никто не смотрит на тебя сверху вниз. Но в результате надо всем тотально господствует небо. В небо нигде и ничто значимо не вторгается, не прерывает его. Ты можешь сказать – «Игла»1, и, ладно, я соглашусь насчет «Иглы», хотя на самом деле она самый узкий из возможных прорывов, болтается, как линейка, и показывает, насколько миниатюрное все вокруг. Тамошний подавляющий эффект неба плохо действует на людей. Ничто и никогда не закрывает его от глаз людских. Эдакое memento mori2. Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь проделал в нем дыру для тебя.

На днях я думала о политических правых (а кто из нас не думал) и о том, как вышло, что консерватизм (социальное течение) начал ассоциироваться с хищническим рыночным капитализмом. Связь не очевидна, по крайней мере для меня, ведь рынок ничего не сохраняет, но пожирает все существующие социальные практики и перерабатывает их в транзакции, лишая смысла и памяти. Что «консервативного» в этом процессе? Кроме того, мне кажется, что идея «консерватизма» ложна сама по себе, ведь ничего нельзя «законсервировать» как есть – я имею в виду, что время движется только в одном направлении. Идея настолько проста, что, впервые подумав об этом, я почувствовала себя блестящим умом, но потом задумалась: может, я идиотка? Как думаешь, дело я говорю? Мы ничего не можем законсервировать, особенно социальные отношения, не изменив их природу, не обрубив хотя бы часть их взаимосвязей со временем самым неестественным образом. Просто посмотри, что консерваторы делают с природой: их «сохранная» идея состоит в том, чтобы добывать, грабить и уничтожать «потому что мы всегда так делали», – но именно потому, что они так делали всегда, это уже не та земля, с которой они проделывали все это прежде. Подозреваю, ты думаешь, что мои мысли ужасно примитивны, а я, наверное, не диалектична. Но это просто мои теоретические размышления, которые мне хотелось записать, а тебе (желала ты того или нет) пришлось прочитать.

Сегодня я была в местном магазине, ходила купить чего-нибудь на обед, и вдруг меня накрыло странное чувство – внезапное осознание невероятности этой жизни. То есть я подумала о всех тех людях – а их большинство, – что живут в условиях, которые мы с тобой сочли бы абсолютной нищетой; они никогда даже не бывали в таких магазинах. И всё, всё это держится их трудом! Весь наш стиль жизни! Всевозможные сорта прохладительных напитков в пластиковых бутылках, и готовые обеды «только разогрей», и сладости – каждая в отдельной упаковке, и выпечка в магазине – вот она, кульминация всего труда в мире, всего сжигаемого топлива, добытого из земли, всей непосильной работы на кофейных и сахарных плантациях. Все ради этого! Ради такого круглосуточного магазина! При мысли об этом у меня закружилась голова. Реально замутило. Чувство было такое, словно я вдруг вспомнила, что участвую в телешоу, – и каждый день люди умирают, чтобы шоу продолжалось, их мучают до смерти жутчайшим образом, детей, женщин, а все для того, чтобы я смогла выбрать один из вариантов готового обеда, и каждый упакован во множество слоев одноразового пластика. Вот ради чего они умирают – вот он, великий эксперимент. Я думала, меня вырвет. Конечно, такое чувство невозможно носить в себе долго. Может, до конца дня мне все еще будет плохо, а может, даже до конца недели – и что? Обедать-то надо. И на случай, если ты за меня волнуешься, позволь тебя уверить, что обед я купила.

Еще немного о моей сельской жизни, и на этом я закончу. Дом абсурдно огромен, он словно внезапно обрастает новыми комнатами, которых я раньше не замечала. Еще здесь холодно, а местами и сыро. Я живу в двадцати минутах ходьбы от вышеупомянутого местного магазина, и такое чувство, будто я только и делаю, что хожу туда и обратно докупить то, о чем забыла в предыдущий поход. Это, наверное, воспитывает характер, и в следующий раз, когда мы увидимся, я буду во всех отношениях замечательной личностью. Дней десять назад я ходила на свидание – он работает на складе доставки и окатил меня презрением. Если не врать себе (а это мой принцип), наверное, я разучилась общаться с людьми. Боюсь представить, как я гримасничала, пытаясь изобразить человека, который регулярно коммуницирует с другими. Даже когда пишу это письмо, чувствую себя какой-то разобранной, диссоциативной. У Рильке есть стихотворение, которое заканчивается так: «Кто и теперь один, и без угла, / тот будет знать всегда одни скитанья; / тот будет каждой ночью, досветла, / писать кому-то длинные посланья, – / и проходить в аллеях, средь молчанья, / где буря много листьев намела»3. Лучшего описания моего нынешнего состояния и не придумать, за исключением того, что сейчас апрель и буря листьев не наметает. Прости за «длинное посланье». Надеюсь, ты приедешь повидаться. Люблю люблю люблю навсегда. Элис

3

В двадцать минут первого в среду днем женщина сидела за офисным столом в деловом центре Дублина, листая на мониторе текстовый документ. Волосы у нее были очень темные, собранные на затылке черепаховой заколкой, одета она была в серый свитер, заправленный в черные брюки-дудочки. Касаясь мягкого и захватанного резинового колесика компьютерной мышки, она скользила по документу, бегая глазами туда-сюда по узким колонкам текста, время от времени останавливалась, кликала, печатала или удаляла. Чаще всего она вставляла две точки в имени «Оден УХ», чтобы получилось стандартное «Оден У. Х.»4. Добравшись до конца документа, она открыла функцию «Найти», отметила «Учитывать регистр» и запустила поиск сочетания «УХ». Совпадений не обнаружилось. Она отмотала к началу – слова и абзацы пролетали с такой скоростью, что ничего не разобрать, – а затем с видимым удовлетворением сохранила и закрыла файл.

В час дня она сообщила коллегам, что идет на обед, и они с улыбками помахали ей из-за мониторов. Натянув куртку, она зашла в кафе рядом с офисом и села за столик у окна – одной рукой держала сэндвич, а другой книгу «Братья Карамазовы». Время от времени она откладывала роман, вытирала руки и рот салфеткой, оглядывала комнату, словно проверяя, что никто на нее не смотрит, и возвращалась к чтению. Без двадцати два она подняла глаза и заметила в дверях высокого светловолосого мужчину. На нем был костюм с галстуком, на шее ленточка с бейджем-пропуском; мужчина говорил по телефону. Да, сказал он, мне сказали, что во вторник, но я перезвоню, проверю и вам сообщу. При виде женщины у окна лицо его изменилось, он вскинул свободную руку и беззвучно произнес: «Привет». И продолжил в телефон: По-моему, вас не было в копии, нет. Не сводя с женщины взгляда, он нетерпеливо указал на телефон и рукой изобразил «бла-бла-бла». Она улыбнулась, теребя уголок книжной страницы. Хорошо, хорошо, сказал мужчина. Послушайте, я вообще-то сейчас не в офисе, но все сделаю, когда вернусь. Да. Хорошо, хорошо, хорошо, что вы позвонили.

Мужчина закончил разговор и подошел к ее столику. Окинув его взглядом с головы до ног, она сказала: Ох, Саймон, ты на вид такой важный – боюсь, тебя убьют. Он взял в руку бейджик и скептически взглянул на него. Все из-за этой штуки, сказал он. С ней у меня чувство, что убьют, – так мне и надо. Можно я угощу тебя кофе? Она ответила, что ей уже пора назад на работу. Ну вот, сказал он, можно я куплю тебе кофе навынос и провожу до офиса? Я хотел посоветоваться. Она закрыла книгу и ответила «да». Он отошел к стойке, а она встала и стряхнула крошки с колен. Он заказал два кофе, один черный, один с молоком, и бросил пару монет в банку для чаевых. Женщина подошла, распустила волосы, расстегнув заколку, и собрала заново. Как примерка у Лолы? – спросил мужчина. Женщина подняла глаза, встретилась с ним взглядом и не то охнула, не то вздохнула. О, отлично, сказала она. Ты слышал, мама приехала, и мы все завтра идем выбирать свадебные наряды.

Он добродушно улыбнулся, наблюдая, как готовят их кофе. Забавно, прошлой ночью мне приснился кошмар, что ты выходишь замуж.

Что же в этом кошмарного?

Ты выходила не за меня.

Женщина рассмеялась. Ты женщинам с работы тоже такое говоришь? – сказала она.

Он развеселился, повернулся к ней: Боже мой, нет, неприятностей не оберешься. И справедливо. Нет, на работе я ни с кем не флиртую. Скорее флиртуют со мной.

Подозреваю, что все дамы там не молоды и мечтают, чтобы ты женился на их дочерях.

Не могу согласиться с этим негативным культурным клише о женщинах среднего возраста. На самом деле, из всех демографических групп они мне наиболее симпатичны.

А что не так с молодыми женщинами?

Есть определенные моменты…

Он покачал ладонью в воздухе, намекая на трения, ненадежность, сексуальную химию, нерешительность или, возможно, заурядность.

Всем твоим подружкам далеко до среднего возраста, заметила женщина.

Так и мне тоже, по крайней мере пока, спасибо.

На выходе из кафе мужчина придержал дверь, и женщина вышла, не поблагодарив. Так о чем ты хотел поговорить? – сказала она. Мужчина зашагал с нею к офису; сказал, что хотел ее совета насчет ситуации между двумя его друзьями – похоже, их имена были ей знакомы. Друзья вместе снимали квартиру, а потом к этому добавился секс, но без обязательств. Какое-то время спустя один начал встречаться с кем-то другим, и теперь второму, по-прежнему без пары, лучше бы съехать с квартиры, но пойти некуда, и денег тоже нет. Это история про чувства, а не про аренду, сказала женщина. Мужчина согласился, но добавил: И все-таки мне кажется, для нее было бы правильнее съехать. Она ведь может услышать, как они занимаются сексом по ночам, и это будет совсем не здорово. Они двое к тому моменту уже дошли до офиса. Ты мог бы одолжить ей денег, сказала женщина. Мужчина ответил, что уже предложил, но девушка отказалась. И я прямо выдохнул с облегчением, добавил он, потому что инстинктивно мне не хочется слишком уж погружаться. А что первый друг может сказать в свое оправдание? – спросила женщина, и мужчина ответил: Первый друг считает, что не делает ничего плохого, предыдущие отношения исчерпали себя, и что ему теперь, вечно быть одному? Женщина поморщилась и сказала: Черт, да уж, ей и правда надо убираться из этой квартиры. Буду иметь в виду. Они задержались на ступеньках. Между прочим, мне пришло приглашение на свадьбу, заметил мужчина.

Ах да, сказала она. На этой неделе рассылали.

Ты знала, что они прислали мне «плюс один»?

Она взглянула на него, словно проверяя, не шутка ли это, и брови ее взлетели. Мило, сказала она. А мне они «плюс один» не дали, но, учитывая обстоятельства, это, наверное, было бы неделикатно.

Хочешь, я тоже приду один в знак солидарности?

Помедлив, она спросила: А ты хотел пойти с кем-то?

Ну да, наверное, – с девчонкой, с которой встречаюсь. Если тебе без разницы.

Она сказала: Хм. И добавила: Надеюсь, все-таки с женщиной.

Он улыбнулся. Ха-ха, давай как-нибудь подобрее, сказал он.

Меня ты за глаза тоже называешь девчонкой?

Нет, ни в коем случае. Я никак тебя не называю. Стоит прозвучать твоему имени, я в волнении выхожу из комнаты.

Сделав вид, что не услышала, женщина спросила: Когда вы с ней познакомились?

Не знаю. Месяца полтора назад.

Это ведь не очередная скандинавка двадцати двух лет?

Нет, она не скандинавка, сказал он.

С преувеличенно усталым видом женщина бросила кофейный стаканчик в мусорку около офисной двери. Наблюдая за ней, мужчина добавил: Я могу пойти один, если хочешь. Будем строить друг дружке глазки через зал.

Ты выставляешь меня совсем отчаявшейся, сказала она.

Боже мой, я не это имел в виду.

Она постояла молча, глядя на поток машин. Наконец произнесла: На примерке она выглядела прекрасно. Лола. Ты спрашивал.

Все еще не сводя с нее взгляда, он ответил: Могу представить.

Спасибо за кофе.

Спасибо тебе за совет.

Остаток дня женщина работала в офисе в том же текстовом редакторе, открывала новые файлы, переставляла апострофы и удаляла запятые. Закрыв один файл, прежде чем открыть новый, она привычно пролистывала соцсети. Выражение ее лица, ее поза не менялись в зависимости от того, что она там видела: новость об ужасном стихийном бедствии, фото чьего-то обожаемого домашнего питомца, пост журналистки о том, что ей угрожают убийством, мутные шутки, которых не понять, если не знаешь старые интернет-мемы, страстные сетования на господство белых, рекламные твиты, продвигающие витамины для беременных. Внешне в ней не менялось ничего, что помогло бы стороннему наблюдателю догадаться – отзывается ли увиденное хоть как-то в ее душе. Спустя время, без всякой видимой причины, она закрывала окно браузера и запускала текстовый редактор. Периодически коллеги спрашивали у нее что-то по работе, и она отвечала, или кто-то рассказывал анекдот, и раздавался общий смех, но в основном все молча работали.

В тридцать четыре минуты шестого женщина сняла с вешалки куртку и попрощалась с коллегами. Она распутала провод наушников, подключила их к телефону и пошла по Килдэр-стрит в сторону Нассау-стрит, затем свернула налево, на запад. После двадцати восьми минут ходьбы она остановилась у жилой новостройки на северной набережной и вошла в подъезд, поднялась на два лестничных пролета и открыла обшарпанную белую дверь. В квартире никого не было, но, судя по планировке и обстановке, она жила тут не одна. К тесной полутемной гостинй с занавешенным окном, смотрящим на реку, примыкала кухонька с духовкой, мини-холодильником и раковиной. Женщина достала из холодильника миску, обернутую пленкой. Стащила целлофан и поставила миску в микроволновку.

Поев, она пошла в спальню. В окно была видна улица внизу и медленное течение реки. Женщина сняла куртку и туфли, расстегнула заколку на волосах и задернула шторы. Занавески были тонкие, желтые, в зеленых прямоугольничках. Она стянула свитер и выскользнула из брюк, бросив одежду скомканной на полу; ткань брюк слегка лоснилась. Женщина надела хлопковый свитшот и серые легинсы. Ее темные, чистые, чуть суховатые волосы свободно рассыпались по плечам. Она устроилась на кровати и включила ноутбук. Побродила по новостным сайтам, время от времени открывая предвыборные обзоры и дочитывая их лишь до половины. Бледное лицо выглядело усталым. В квартиру вошли еще двое, обсуждая, что заказать на ужин. Они прошли мимо ее комнаты в кухню, их тени мелькнули в щели под дверью. Открыв браузер в режиме инкогнито, женщина зашла в социальную сеть и вбила в строке поиска «эйдан лавин». Загрузилась страница с результатами поиска, и женщина кликнула на третью строку, не обращая внимания на другие. На экране появился профиль с именем «Эйдан Лавин» под фотографией мужчины, снятого сзади по плечи. Волосы у мужчины были густые и темные, одет он был в джинсовку. Подпись под фото гласила: грустный парень по соседству. с головой порядок. ищите на soundcloud. Последнее обновление, опубликовано три часа назад – фотография голубя в канаве, засунувшего голову в пакет из-под чипсов. Подпись: то же самое. Пост собрал 127 лайков. В своей спальне, привалившись к изголовью незастеленной кровати, женщина кликнула на пост, и ниже появились комментарии. Комментарий от юзера с никнеймом Реально Мертвая Девушка: похож на тебя и вообще. Аккаунт Эдайна Лавина ответил: ты права, безумно симпатичный. Реально Мертвая Девушка лайкнула этот ответ. Женщина за ноутбуком кликнула на профиль Реально Мертвой Девушки. Тридцать шесть минут она изучала страницы людей, связанных с Эйданом Лавином, а потом закрыла ноутбук и легла.

Уже был девятый час вечера. Лежа головой на подушке, женщина прижала запястье ко лбу. В свете прикроватной лампы поблескивал тонкий золотой браслет. Женщину звали Айлин Лайдон. Ей исполнилось двадцать девять. Ее отец Пат управлял фермой в графстве Голуэй, а мать Мэри работала учительницей географии. У Айлин была сестра Лола, на три года старше. В детстве Лола была крепкой, отважной, озорной, а Айлин тревожной и болезненной. Школьные каникулы они проводили вместе, играя в замысловатые сюжетно-ролевые игры, воображая себя обычными человеческими сестричками, которым удалось проникнуть в мир магии, – Лола придумывала почти все повороты сюжета, а Айлин просто подыгрывала. Иногда к игре подключались младшие двоюродные братья и сестры, дети соседей и друзей семьи, в том числе, время от времени, Саймон Костиган – он был на пять лет старше Айлин и жил за рекой в доме, что прежде был местной усадьбой. Саймон был запредельно вежливым ребенком, всегда опрятно одетым, и никогда не забывал говорить «спасибо» взрослым. Он страдал эпилепсией и порой попадал в больницу, однажды даже по «скорой». Стоило Лоле и Айлин расшалиться, как их мать Мэри вопрошала, отчего же они не похожи на Саймона Костигана, который не только не шалит, но и никогда не жалуется. Когда сестры подросли, они перестали приглашать в свои игры и Саймона, и вообще кого бы то ни было; теперь они запирались в доме, рисуя карты вымышленных стран, изобретая тайные алфавиты и что-то записывая на магнитофон. Родители смотрели на все это с доброжелательным безразличием, с удовольствием снабжали бумагой, ручками и чистыми кассетами, но и слышать ничего не хотели о воображаемых обитателях выдуманных стран.

В двенадцать Лола перевелась из их маленькой местной школы в женскую католическую, при монастыре Милосердия в соседнем городке. Айлин, которая и прежде в школе слыла тихоней, совсем замкнулась. Учитель сказал родителям, что у нее есть способности, так что два раза в неделю она ходила на дополнительные занятия по чтению и математике в специальный кабинет. Лола завела друзей в монастыре, они стали приезжать в гости на ферму, порой даже с ночевкой. Однажды они в шутку заперли Айлин в ванной наверху на двадцать минут. После этого отец Пат запретил друзьям Лолы приезжать на ферму, а Лола заявила, что Айлин сама виновата. Когда Айлин исполнилось двенадцать, ее, как и Лолу, отправили в ту же школу, разбросанную по нескольким зданиям и временным корпусам, с классами, куда детей собрали отовсюду – общей численностью шестьсот человек. Большинство учеников жили в городе и знали друг друга еще с начальной школы; с собой они принесли свои давние привязанности, дружбы, в которых Айлин места не нашлось. Лола и ее друзья уже были достаточно взрослыми, чтобы ходить на обед в город, а Айлин в одиночестве сидела в столовой, отклеивая фольгу от домашних бутербродов. На второй год учебы одна одноклассница подошла сзади и на спор вылила ей на голову бутылку воды. Завуч заставила ту девочку написать Айлин письмо с извинениями. Дома Лола заявила, что ничего подобного не случилось бы, если бы Айлин не прикидывалась фриком, а Айлин ответила, что не прикидывается.

Летом, когда ей исполнилось пятнадцать, соседский сын Саймон нанялся к ним на ферму помогать. Ему было двадцать, и он изучал философию в Оксфорде. Лола только что закончила школу и почти не бывала дома, но в те вечера, когда Саймон оставался на ужин, она появлялась пораньше, и даже переодевалась в чистую толстовку, если вдруг испачкается. В школе Лола всегда держалась подальше от Айлин, но при Саймоне начинала вести себя как любящая и снисходительная старшая сестричка, поправляла Айлин прическу, одергивала одежду, словно та совсем малышка. Саймон в эту игру не включался. Он держался с Айлин дружественно и с уважением. Слушал, когда она говорила, даже если Лола параллельно перекрикивала сестру, – продолжал спокойно смотреть на Айлин и отвечал что-то вроде: ничего себе, как интересно. К августу она привыкла просыпаться рано, высматривать в окно своей спальни его велосипед, а увидев, сбегала вниз и встречала Саймона у задней двери. Пока он кипятил чайник или мыл руки, Айлин расспрашивала его о книгах, учебе в университете, жизни в Англии. Однажды спросила, случаются ли у него еще приступы, а он улыбнулся и сказал, что нет, удивительно, что она вообще об этом помнит. Они болтали недолго, минут десять-двадцать, потом он уходил на ферму, а она поднималась обратно к себе и ложилась в постель. Иногда по утрам она выглядела счастливой, румяной, глаза блестели, а иногда плакала. Это пора прекратить, сказала однажды Лола их матери Мэри. Это одержимость, сказала Лола. Это неприлично. К тому времени Лола прослышала от друзей, что Саймон ходит к мессе по воскресеньям, хотя его родители не ходят, и теперь, если он оставался на ужин, возвращалась домой позже. Мэри начала сама сидеть по утрам в кухне – завтракала и читала газеты. Айлин все равно спускалась, и Саймон приветствовал ее так же сердечно, как и всегда, но она угрюмо огрызалась и быстро возвращалась в свою комнату. Вечером накануне отъезда в Англию он пришел попрощаться, но Айлин спряталась у себя и отказалась выходить. Он пришел наверх повидаться с нею, а она пнула стул и сказала, что он единственный человек, с которым она могла разговаривать. В моей жизни ты один такой, сказала она. А они мне даже не дали с тобой наговориться, а теперь ты уезжаешь. Уж лучше б я умерла. Он стоял, дверь за ним была полуоткрыта. Он тихо сказал: Айлин, не говори так. Все будет хорошо, я обещаю. Мы с тобой друзья на всю жизнь.

В восемнадцать Айлин поступила в Дублинский университет, на филологию. На первом курсе она сдружилась с девушкой по имени Элис Келлехер, и на следующий год они сняли на двоих квартиру. Элис говорила громко и уверенно, носила плохо сидящую одежду из секонд-хенда и все вокруг находила забавным. Ее отец был пьяницей-автомехаником, так что в детстве о ней не особенно заботились. Ей было не так-то просто найти друзей среди однокурсников, да и с преподавателями возникли проблемы, когда она назвала одного из них «фашистской свиньей». Во время учебы Айлин терпеливо читала все, что задавали, сдавала все проекты к дедлайнам и тщательно готовилась к экзаменам. Она получила почти все возможные академические награды и выиграла национальную премию за эссе. Она завела знакомства, ходила в ночные клубы, не принимала ухаживания парней и неизменно возвращалась домой, чтобы вместе с Элис съесть тост в гостиной. Элис говорила, что Айлин гений и бесценная жемчужина и что даже люди, которые ее ценят, все-таки ее недооценивают. Айлин называла Элис бунтаркой и по-настоящему незаурядной личностью, опередившей свое время. Лола училась в другом колледже на другом конце города, и с Айлин они встречались редко, только если случайно столкнутся в городе. Когда Айлин была на втором курсе, Саймон переехал в Дублин ради юридической магистратуры. Однажды вечером Айлин пригласила его к себе, чтобы познакомить с Элис, и он принес с собой коробку дорогих шоколадных конфет и бутылку белого вина. Элис весь вечер держалась с ним вызывающе грубо, назвала его религиозные убеждения «мерзкими» и еще добавила, что у него уродливые наручные часы. Кажется, Саймону это поведение почему-то показалось забавным и даже милым. После этого он стал частенько появляться у них в квартире, стоял, прислонившись к батарее, подолгу спорил с Элис о Боге и весело высмеивал их бездарное ведение домашнего хозяйства. «До чего же вы убого живете», – говорил он. Иногда он даже мыл им посуду перед уходом. Однажды вечером, когда Элис не было, Айлин спросила, есть ли у него девушка, а он рассмеялся и сказал: Почему ты спрашиваешь? Я же мудрый старик, забыла? Айлин лежала на диване; не поднимая головы, она швырнула в него подушкой, он поймал. Просто старик, сказала она. Не мудрый.

В двадцать Айлин впервые занялась сексом – с парнем, с которым познакомилась в интернете. После она шла от него домой одна. Было поздно, почти два часа ночи, улицы вымерли. Когда она добралась до дома, Элис сидела на диване и что-то печатала в ноутбуке. Айлин привалилась к дверному косяку гостиной и громко сказала: Ну, это было очень странно. Элис прекратила печатать. Что, ты с ним переспала? – сказала она. Айлин ладонью потирала предплечье. Он попросил меня не раздеваться, сказала она. Вообще. Элис уставилась на нее. Где ты только находишь таких? – сказала она. Не отрывая взгляда от пола, Айлин пожала плечами. Элис встала с дивана. Не расстраивайся, сказала она. Невеликое дело. Ничего особенного. Через пару недель ты о нем забудешь. Айлин уткнулась лицом в хрупкое плечо Элис. Гладя ее по спине, Элис мягко сказала: Ты не такая, как я. Твоя жизнь будет счастливой.

Саймон тем летом жил в Париже и работал на группу по изменению климата. Айлин ездила его навестить – это был первый раз, когда она одна летела на самолете. Саймон встретил ее в аэропорту, и они поехали в город на электричке. Той ночью они выпили бутылку вина у него на квартире, и она рассказала ему, как лишилась невинности. Он рассмеялся и тут же извинился за свой смех. Они валялись на кровати в его комнате вдвоем. Немного помолчав, Айлин сказала: я хотела спросить, как ты лишился невинности. Но, судя по тому, что я о тебе знаю, ты ее так и не лишился. Он улыбнулся в ответ. Нет, лишился, сказал он. Она тихо полежала лицом в потолок и подышала. Несмотря на то, что ты католик? – сказала она. Они были близко, их плечи почти соприкасались. Именно так, сказал он. Знаешь, как говорил святой Августин? Господи, дай мне целомудрие, только не сейчас5.

Получив диплом, Айлин поступила в магистратуру на ирландскую литературу, а Элис устроилась работать в кофейню и начала писать роман. Они по-прежнему жили вместе, и по вечерам Элис порой читала вслух смешные отрывки из своей рукописи, пока Айлин готовила ужин. Сидя за кухонным столом, откинув волосы со лба, Элис говорила: Вот послушай-ка. Я тебе рассказывала про главного героя, да? Короче, он получил сообщение от сестры. В Париже Саймон съехался со своей девушкой, француженкой по имени Натали. Окончив магистратуру, Айлин устроилась на работу в книжный магазин, возила груженые тележки по торговому залу и наклеивала ценники на бестселлеры. К тому времени ферма ее родителей почти разорилась. Когда Айлин приезжала домой, ее отец Пат, угрюмый и озабоченный, слонялся по дому днем и ночью и включал и выключал все подряд. За ужином он почти не разговаривал и часто вставал из-за стола, пока остальные еще ели. Однажды вечером Айлин оказалась в гостиной вдвоем с матерью, и Мэри сказала, что пора что-то менять. Дальше так продолжаться не может, сказала она. Айлин озабоченно спросила, что мама имеет в виду – ситуацию с деньгами или свой брак? Мэри развела руками; она выглядела опустошенной и гораздо старше, чем на самом деле. Всё, сказала она. Я не знаю. Ты приезжаешь и жалуешься на свою работу, на жизнь. А моя жизнь? Кому есть дело до меня? Айлин тогда было двадцать три, а ее матери пятьдесят один. Айлин на секунду легонько надавила кончиками пальцев на веко и сказала: Так и ты сейчас на жизнь жалуешься. Мэри расплакалась. Айлин с беспокойством посмотрела не нее и сказала: Мне не плевать, что ты несчастна, но я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Мать закрыла лицо ладонями, всхлипывая. Что я сделала не так? – сказала она. Как я вырастила таких эгоистичных детей? Айлин откинулась на спинку дивана, будто всерьез обдумывала вопрос. Чего ты хочешь в итоге? – спросила она. Я не могу дать тебе денег. Я не могу вернуться в прошлое и выдать тебя замуж за другого мужчину. Ты хочешь, чтобы я выслушала, как ты сокрушаешься? Я выслушаю. Я уже слушаю. Но я не понимаю, почему ты считаешь, что твое несчастье важнее моего. Мэри вышла из комнаты.

Когда им было по двадцать четыре, Элис подписала договор на книгу с издателем из США на двести пятьдесят тысяч долларов. Она сказала, что в книжном бизнесе никто ничего не понимает про деньги, и, если им хватает тупости заплатить ей такую сумму, ей хватит жадности эти деньги взять. Айлин встречалась со студентом-философом по имени Кевин и по его наводке нашла плохо оплачиваемую, но интересную работу помощником редактора в литературном журнале. Вначале она просто редактировала, но через несколько месяцев ей доверили заказывать тексты авторам, а к концу года редактор предложил ей и самой что-нибудь написать. Айлин сказала, что подумает. Лола тогда работала в консалтинговой фирме и встречалась с парнем по имени Мэттью. Она пригласила Айлин поужинать втроем в городе. В четверг вечером после работы они сорок пять минут ждали на темнеющей выстывающей улице, пока освободится столик в новой бургерной, где Лола хотела побывать. Бургеры, когда их принесли, оказались вполне ничего. Лола расспрашивала Айлин о ее карьерных планах, и та ответила, что и в журнале счастлива. Ну, это сейчас, сказала Лола. А что дальше? Айлин ответила, что не знает. Лола изобразила улыбку и сказала: Когда-нибудь придется столкнуться с реальностью. Айлин вернулась домой и застала Элис на диване: та писала книгу. Элис, сказала Айлин, мне когда-нибудь придется столкнуться с реальностью? Не подняв головы, Элис хмыкнула и сказала: Боже, да нет, разумеется, нет. Кто тебе такое сказал?

В сентябре, который пришел следом, Айлин узнала от матери, что Саймон расстался с Натали. Вместе они пробыли четыре года. Айлин сказала Элис, мол, думала, они поженятся. Я всегда была уверена, что они поженятся, сказала она. А Элис ответила: Да, ты говорила. Айлин отправила Саймону имейл с вопросом «как дела?», а он ответил: Ты, наверное, не собираешься в Париж в ближайшее время? А то я был бы очень рад повидаться. На Хеллоуин она поехала на несколько дней к нему. Саймону уже исполнилось тридцать, а ей двадцать пять. Днем они бродили по музеям и разговаривали об искусстве и политике. Когда она спрашивала про Натали, он отвечал шутливо, с самоиронией, и тут же менял тему. Однажды они сидели вдвоем в музее Орсе, и Айлин сказала: Ты все обо мне знаешь, а я о тебе ничего. С болезненной улыбкой он ответил: О, ты заговорила как Натали. Тут же рассмеялся и извинился. Это был единственный раз, когда он упомянул ее имя. По утрам он варил кофе, а по ночам Айлин спала в его кровати. Когда они занимались любовью, ему нравилось после долго лежать, обнимая ее. Она порвала со своим бойфрендом в тот же день, когда вернулась в Дублин. И больше ничего не слышала о Саймоне до Рождества, когда он заглянул к ее родителям выпить бренди и повосхищаться елкой.

Книгу Элис опубликовали следующей весной. Ее выход сопровождала медиашумиха, поначалу в основном хвалебная, а потом несколько отрицательных заметок, спорящих с первыми восторженными обзорами. Летом, на вечеринке у их подруги Киры, Айлин познакомилась с парнем по имени Эйдан. У него были темные густые волосы, он носил льняные брюки и грязные теннисные туфли. Они просидели на кухне допоздна, болтая о детстве. В нашей семье не очень принято разговаривать, сказал Эйдан. Все заметается под ковер, и внешне полный порядок. Налить тебе еще? Айлин смотрела, как он подливает красное в ее бокал. В нашей семье тоже ничего не обсуждается, сказала она. Иногда мы вроде пытаемся, но никто не умеет. Глубокой ночью Айлин и Эйдан ушли вместе, в одну сторону, и он сделал крюк, чтобы проводить ее до двери квартиры. Береги себя, сказал он на прощанье. Пару дней спустя они встретились выпить, вдвоем. Он был музыкантом и звукорежиссером. Рассказывал о работе, о своих соседях по квартире, об отношениях с мамой и обо всем, что любит и ненавидит. Разговаривая с ним, Айлин много смеялась и была очень оживленной, касалась губ, подавалась вперед. Тем вечером, вернувшись домой, она получила сообщение от Эйдана: ты так прекрасно слушаешь! вау! а я ужасный болтун, прости. может, еще встретимся?

На следующей неделе они снова ходили выпить, а потом еще. В квартире Эйдана повсюду по полу тянулись черные кабели, а постелью ему служил матрас на полу. Осенью они на пару дней ездили во Флоренцию и вместе бродили по прохладным храмам. Однажды Айлин остроумно пошутила за ужином, и он так расхохотался, что пришлось фиолетовой салфеткой вытирать слезы. Он сказал, что любит ее. Жизнь невероятно прекрасна, написала Айлин в сообщении Элис. Не могу поверить, что можно быть настолько счастливой. К тому времени Саймон вернулся в Дублин – работать политическим советником в парламентской группе левого толка. Порой Айлин сталкивалась с ним в автобусе или на перекрестке, и он всегда приобнимал какую-нибудь симпатичную девушку. Накануне Рождества Айлин и Эйдан съехались. Он вытащил ее коробки с книгами из багажника своего автомобиля и гордо заявил: Твой мозг имеет вес. Элис заглянула к ним на новоселье, уронила бутылку водки на кафельный пол в кухне, рассказала невероятно затянутую историю из их с Айлин учебы в колледже, которая показалась хоть капельку смешной только Айлин и ей самой, и быстро ушла. Почти все остальные гости на новоселье были друзьями Эйдана. Под конец Айлин, немало выпив, спросила Эйдана: Ну почему у меня так мало друзей? Всего двое, да и те со странностями. А остальные просто знакомые. Он погладил ее по волосам и сказал: У тебя есть я.

Следующие три года Айлин и Эйдан жили в двушке в центре города к югу от Лиффи, скачивали у пиратов зарубежное кино, спорили, как делить арендную плату, по очереди готовили и мыли посуду. Лола и Мэттью были помолвлены. Элис выиграла денежную литературную премию, переехала в Нью-Йорк и начала слать Айлин имейлы в странное время дня и ночи. Потом она бросила писать письма, удалилась из соцсетей и стала игнорировать послания от Айлин. Однажды в декабре Саймон позвонил Айлин и сказал, что Элис вернулась в Дублин и попала в психиатрическую клинику. Айлин на диване прижимала телефон к уху, а Эйдан у раковины споласкивал тарелки под краном. Они с Саймоном договорили, но она так и сидела, и молчала в трубку, и он тоже ничего не говорил, оба притихли. Ну, сказал он наконец. Я тебя отпускаю. Пару недель спустя Айлин и Эйдан расстались. Он говорил, что слишком много всего навалилось и им обоим нужно личное пространство. Он вернулся жить к родителям, а она переехала в северную часть города, в трешку с кухней-гостиной и двумя спальнями, одну из которых уже занимала женатая пара. Лола и Мэттью решили летом сыграть скромную свадьбу. Саймон молниеносно отвечал на письма, время от времени приглашал Айлин пообедать и не очень распространялся про свою личную жизнь. Пришел апрель, и многие друзья Айлин уже покинули Дублин или собирались уехать. Она ходила по отвальным вечеринкам в темно-зеленом платье с пуговицами или в желтом платье с поясом того же цвета. В гостиных с низкими потолками и бумажными абажурами люди заговаривали с ней про рынок недвижимости. Моя сестра выходит замуж в июне, сообщала она. Очень волнительно, отвечали ей. Ты, наверное, очень счастлива за нее. Нда, странное дело, говорила она. Но нет.

4

Элис, мне кажется, у меня тоже бывало такое чувство, как у тебя в круглосуточном магазине. Такое ощущение, будто смотришь вниз и осознаешь, что стоишь на узеньком карнизе на головокружительной высоте и поддерживают его только страдания и деградация практически всех остальных людей на земле. И думаешь такая: но я даже не хочу тут стоять! Мне не нужна вся эта дешевая одежда, и импортная еда, и пластиковые контейнеры, мне совсем не кажется, что все это как-то улучшает мою жизнь. Все это просто превращается в мусор и так или иначе делает меня несчастной. (Не то чтобы я сравнивала свою неудовлетворенность со страданиями реально угнетаемых людей, я просто имею в виду, что такая жизнь, ради которой они для нас надрываются, даже не приносит удовлетворения, как по мне.) Люди думают, что социализм насаждается силой – она нужна, чтобы экспроприировать собственность, – но я хотела бы, чтобы они осознали: капитализм точно так же насаждается силой, только с обратным знаком, которая защищает существующее распределение собственности. Знаю, что ты это знаешь. Ненавижу снова и снова спорить об одном и том же, отталкиваясь от неверных предпосылок.

Я тоже недавно думала про время и политический консерватизм, но в ином ключе. Думаю, честно будет признать, что сейчас мы живем во времена исторического кризиса, и с этим согласно большинство населения. Я имею в виду, что внешние симптомы кризиса – например, существенные и непредсказуемые изменения в электоральной политике – большинству кажутся ненормальными. Даже такие неявные структурные симптомы, как массово тонущие беженцы, повторяющиеся погодные катаклизмы, связанные с изменением климата, уже воспринимаются как проявления политического кризиса. И, если не ошибаюсь, исследования показывают, что в последние пару лет люди тратят гораздо больше времени, чтобы уследить за новостями и текущими событиями. Стало совершенно обычным делом (по крайней мере, для меня) отправлять сообщения вроде такого: тиллерсона убирают6 смешноооо. Хотя, вообще-то, мне кажется, что отправлять такие сообщения ненормально. Как бы то ни было, в результате каждый день сегодня становится новым и уникальным информационным юнитом, который замещает и прерывает информационный мир предыдущего дня. И мне интересно (хотя ты, наверное, скажешь, что вопрос неуместен), что все это значит для культуры и искусства? В смысле, мы привыкли воспринимать произведения культуры «в настоящем». Но это чувство длящегося настоящего больше не свойственно нашей жизни. Настоящее стало прерывистым. Каждый день, даже каждый час каждого дня замещает и делает неуместным предыдущий, и события нашей жизни имеют смысл, только будучи вписанными в постоянно меняющийся новостной поток. Так что, когда мы смотрим на персонажей кино, которые сидят за столом, разъезжают в машинах, замышляют убийства или грустят о своих любовных делах, нам реально надо знать, когда это все происходит по отношению к катастрофическим историческим событиям, которые сегодня структурируют восприятие реальности. Больше нет нейтральных сеттингов. Есть только шкала времени. Не знаю, может, благодаря этому появятся новые формы искусства или это, наоборот, означает конец искусства, по крайней мере, каким мы его знаем.

Твой абзац о времени напомнил мне кое-о чем, недавно вычитанном в сети. Пишут, что в поздний бронзовый век, примерно за полторы тысячи лет до христианства, на востоке Средизмноморья возникла система централизованных государств-монархий, которые перераспределяли деньги и товары через сложные и специализированные городские хозяйства. Я читала в Википедии7. Торговые пути в то время были чрезвычайно развиты, появилась письменность. Дорогие предметы роскоши перевозили на огромные расстояния от места производства; в 1980-х у берегов Турции обнаружили потерпевший крушение корабль того времени – на нем везли египетские украшения, греческую керамику, эбеновое дерево из Судана, ирландскую медь, гранаты, слоновую кость. Затем за семьдесят пять лет, где-то между 1225 и 1150 годами до нашей эры цивилизация схлопнулась. Великие города Восточного Средиземноморья были разрушены и заброшены. Грамотность упала, отдельные виды письменности были полностью утеряны. Между прочим, никто не может сказать наверняка, почему так произошло. Википедия выдвигает теорию под названием «системный кризис»: согласно ей, цивилизация позднего бронзового века стала такой уязвимой из-за «централизации, специализации, сложности и громоздких политических систем». Другая теория озаглавлена просто «Изменение климата». Это проливает на нашу нынешнюю цивилизацию зловещий свет, правда? Раньше я не никогда не думала, что возможен «общий коллапс систем». Конечно, я отдаю себе отчет: все, что мы рассказываем себе о человеческой цивилизации, – ложь. Но представь, если придется столкнуться с этим в реальной жизни.

Безотносительно к вышесказанному, то есть настолько безотносительно, что прямо перпендикулярно к предыдущему абзацу: ты когда-нибудь задумывалась о своих биологических часах? Я не намекаю, что ты должна, я просто спрашиваю. Мы еще довольно молоды. Но на самом деле большинство женщин в человеческой истории к нашему возрасту уже растили по нескольку детей. Так ведь? Не знаю надежного способа проверить. Подумалось, что я даже не уверена, хочешь ли ты вообще детей. Ты хочешь? Или, может, ты еще не решила. Подростком я думала, что лучше умру, чем заведу детей, после двадцати как-то так безотчетно решила, что в итоге это со мной случится, а теперь, уже под тридцать, я уже думаю: ну и где? Стоит ли говорить, что желающие помочь мне выполнить эту биологическую функцию не выстраиваются в очередь. И еще у меня появилось странное и совершенно необоснованное подозрение, что я бесплодна. Никаких медицинских оснований так думать нет. Я упомянула об этом недавно в разговоре с Саймоном, жалуясь на другие свои медицинские тревоги, и он сказал, что, по его мнению, переживать не стоит, потому что у меня «фертильный вид». Я целый день смеялась. Я, собственно, и сейчас пишу про это и смеюсь. Как бы там ни было, просто интересно узнать твои мысли. Учитывая надвигающийся крах цивилизации, может, ты вообще считаешь вопрос о детях неактуальным.

Возможно, я об этом думаю, потому что на днях случайно увидела Эйдана на улице, – у меня тут же остановилось сердце, и я умерла. С тех пор как я его увидела, мне с каждым часом все хуже. Или просто сила проживаемой сейчас боли мешает мне вспомнить, насколько больно было до этого. Вероятно, прошлая боль всегда кажется терпимее той, что чувствуешь сейчас, даже если она была гораздо хуже, – мы не можем вспомнить, насколько ужасной она была, потому что воспоминание всегда слабее переживаемого в настоящий момент. Может, поэтому люди среднего возраста всегда думают, что их чувства и мысли важнее, чем у молодых: они сохранили лишь слабые воспоминания о пережитом в юности, и их мировосприятие определяют сегодняшние чувства. Как бы там ни было, мне кажется, что сейчас, спустя два дня после встречи с Эйданом, мне гораздо хуже, чем когда я его увидела. Я знаю, произошедшее между нами просто факт, никакого символизма – случилось и случилось, он сделал, что сделал, это не значит, что я провалила всю свою жизнь. Но увидеть его – как пройти через все это заново. Элис, я реально ощущаю себя неудачницей, чья жизнь ничего не стоит, и лишь нескольким людям не наплевать, что со мной творится. Порой так сложно разобраться, почему вещи, которые ты считала по-настоящему важными, вдруг оказались пустышкой, а люди, которые вроде как любили тебя, вовсе и не любили. Слезы наворачиваются, даже когда я печатаю это дурацкое письмо, а ведь у меня было полгода, чтобы прийти в себя. Я уже не знаю: может, я вообще никогда не оправлюсь? Возможно, определенные виды боли, пережитые на определенном этапе жизни, впечатываются в самоощущение навсегда. Это как я потеряла девственность только в двадцать лет, и это было так болезненно, ужасно и неловко, что с тех пор у меня всегда ощущение, что вот такой я человек, с которым все так и должно было случиться, хотя прежде ничего подобного даже не думала. А теперь я чувствую себя девушкой, которую парень разлюбил после нескольких лет совместной жизни, и не знаю, как перестать такой быть.

Ты там работаешь над чем-нибудь новеньким в своей глуши? Или только таскаешь на свидания строптивых местных парней? Скучаю по тебе! С любовью. А.

5

В отделе охлажденных продуктов круглосуточного магазина Феликс равнодушно изучал полку с готовой едой. Было три часа дня, четверг, над головой гудели белые светильники. Двери магазина распахнулись, но он не оглянулся. Вернул контейнер на полку и вытащил телефон. Новых уведомлений не было. Он безразлично засунул телефон обратно в карман, как будто наугад взял пластиковую упаковку с полки, прошел к кассе и заплатил. На пути к выходу у витрины со свежими фруктами остановился. Там Элис разглядывала яблоки: брала их одно за другим и изучала, выискивая изъяны. Узнав ее, он переменил осанку, чуть выпрямился. Непонятно было, поздоровается он или просто уйдет, так и не сказав «привет», – похоже, он и сам не знал. Он сжимал в руке упаковку с едой и рассеянно постукивал ею по ноге. И в этот момент, не то услышав его, не то углядев боковым зрением, она обернулась, заметила его и тут же заправила волосы за уши.

Привет, сказала она.

Привет. Как дела?

Хорошо, спасибо.

Подружилась с кем-нибудь? – спросил он.

Вообще ни с кем.

Он улыбнулся, еще раз постучал себя упаковкой по ноге и оглянулся на двери. Ну вот, сказал он. И что нам с тобой делать? Ты там с ума сойдешь наедине с собой.

Да я уже, сказала она. А может, это случилось еще раньше, до приезда.