С тобой? Никогда! Сокол Лена
Трижды в неделю я приходила после уроков в подвал, чтобы послушать, как они играют. Надо признаться, это было самое счастливое время в моей школьной жизни. Пусть и короткое, но очень яркое воспоминание тех лет. Я приносила им булочки или другую свою нехитрую стряпню, помогала с уборкой, сидела на диванчике, слушая, как раз за разом они проигрывают одни и те же партии, добиваясь лучшего звучания, и ощущала себя частью чего-то по-настоящему крутого и волшебного.
Можно сказать, я занимала привилегированное положение. Мне всегда были рады. Своими шутками я заставляла парней улыбаться и была первым слушателем их новых музыкальных композиций. Ни с чем не сравнимое ощущение! Я любила смотреть, как Ярик раскладывал свои заметки, нотные тетради, даже салфетки с набросанными на них карандашными пометками, усаживался напротив меня в полутьме каморки и впервые наигрывал новые мелодии на клавишных.
Да, было бы лукавством утверждать, что я слышала эти композиции впервые, ведь я проводила часы, сидя дома у стены и прижавшись к ней ухом. Именно тогда и рождались его мелодии – с нескольких нот, с плавного перебора или ежедневной разминки. Я даже слышала, как ворчит его отец, появляясь в комнате, едва заслышав отступление от классической программы музыкальной школы.
Но Ярослав все равно находил время, когда родителей не было дома, чтобы порепетировать или сочинить что-то новое для их с Борей группы.
– Нет, группа – это сильно сказано, – усмехался Боря, терзая струны своей бас-гитары. – Нам бы определиться с направлением, довести все до ума, найти хорошего ударника, вокалиста и электрика. – Так они называли гитариста, который должен был играть на электрогитаре. – Где мы сейчас найдем ребят с инструментами?
– К нам парня перевели. – Пальцы Ярика ласкали клавиши синтезатора, и я не могла отвести от них взгляда. Наконец они замерли, и парень посмотрел на нас. – Он сегодня только второй день у нас, но общительный очень. Дима Калинин, вроде нормальный. Говорит, что немного на ударных играет. Может, посмотрим его?
– Можно! – оживился Боря.
– Правда, он сказал, что здесь не задержится. Осенью с мамой в Америку уезжает. Но за лето, пока он с нами, мы могли бы найти кого-то ему на замену.
– Да, спроси у него. А этот мажор, как его… – Гитарист почесал затылок. – Тимофей. Из десятого «А». Помнишь его? Левицкий. Про него рассказывали, что у его отца денег немерено и он ему «Гибсон» подарил. Я слышал, что он устроил тогда вечеринку и соседи даже ментов вызвали.
Было заметно, что Ярику не очень нравится идея звать в группу кого-то «левого».
– Так у него просто гитара есть? Или он на ней играет? – нахмурился он.
– Это «Гибсон», братан! – Боря повернулся ко мне. – Представляешь, Дашка? «Гибсон»! Дорогущий! Там же звучание! Если у него папаня такой щедрый, может, нам и комбик хороший перепадет, а не этот ящик компостный. – Он скривился, глядя на старый усилитель. – Может, попробуем организовать настоящие выступления, а? В клубе, как взрослые. Где звук по ушам – ба-бааам! Где девчонки толпами! Скажи ему, Дашка, скажи!
И я кивнула, одновременно пожав плечами.
– Не знаю. – Ярик вернулся к синтезатору. – Может, не стоит торопиться. Я еще поспрашиваю в музыкалке у ребят.
Но язык у Бори был как помело. Уже через неделю старшеклассники прознали о нашем подвале и стали приходить туда. Тимофей Левицкий оказался коротко стриженным высоким хамом в дорогущем спортивном костюме. Поначалу он приходил, чтобы послушать ребят, потом притащил гитару, затем друзей и подруг, а еще позже уже стал диктовать свои правила.
Видно было, что Ярику это совсем не нравится. Он продолжал приглядываться к новичкам. Да, ему лестно было получать восторженные отзывы о своей игре на синтезаторе. Но появление в каморке новых инструментов и серьезного усилителя, похоже, стало решающим фактором, и он решил смириться с присутствием этой компании.
Мне Левицкий сразу не понравился. Наглый, ехидный, высокомерный. Его мало интересовала музыка. Больше нравилось то обстоятельство, что у него теперь есть место, куда он мог приглашать других старшеклассников, чтобы те восхищенно глядели на то, как он бряцает по струнам, а потом запивали впечатления крепким пивом с сигаретами. На меня он косился недоверчиво или вовсе делал вид, что не замечал.
После репетиции Ярик обычно бережно накрывал чехлом свой синтезатор, забирал наши рюкзаки, и мы шли домой. А Тим со своей гоп-компанией оставался в подвале, чтобы дурачиться и тискать девчонок, пришедших восхититься его талантом.
– Как ты его терпишь? – удивлялась я, когда мы с Яриком шли по набережной домой.
Но Ярослав в обычной для себя манере отмахивался:
– Да он вроде нормальный. Дикий немного, но это воспитание. А играет, кажется, неплохо.
И всегда быстро переводил разговор на другую тему, чтобы не обсуждать свою «группу». Я чувствовала, что ему неприятно, но быстро забывала обо всем, едва мы оставались одни.
Мы могли болтать бесконечно. Вспоминать детство: размазанные по щекам ягоды, игры в песочнице или чтение «Дикой собаки Динго» под одеялом в свете фонаря. Эта подростковая книга считалась чтивом для взрослых, ведь она о первой любви. А нам, только ожидающим поступления в первый класс, едва научившимся читать по слогам, было жутко интересно, что же такое скрывают от нас взрослые, убирая ее от нас подальше.
Да, тогда мы смогли прочесть общими усилиями лишь пару первых страниц книги, а потом бросили. Важно было не это, а наличие большой общей тайны. Душный воздух под одним на двоих одеялом, свет фонарика во тьме, детские смешки, воспоминания о которых вызывали теперь лишь неловкость и какое-то странное тепло в животе. Но сейчас, когда книга уже была прочитана полностью и вовсе не казалась какой-то особенной или взрослой, эта память о времени, проведенном когда-то вместе, казалась нам настоящим подарком судьбы.
Мы гуляли вдвоем у пруда, кормили уток, обсуждали школьные дела, ходили друг к другу в гости на чай, пока родителей не было дома. И чувство чего-то прекрасного, творящегося между нами, делало эти мгновения поистине волшебными. «Дружба между нами? Не дружба? Что это тогда?» – сомнения постоянно сменяли друг друга, но одно оставалось незыблемым: минуты летели с невероятной скоростью. Нам всегда было о чем поговорить, и никогда не было скучно.
Неумолимо приближался май, а с ним и последний школьный звонок. На уроках физкультуры, которые я с трудом выносила, учитель больше не мучил нас кроссами и нормативами, а позволял играть в активные игры. В баскетбол и волейбол я не играла, потому что над моими медлительностью и неповоротливостью всегда ржали одноклассники.
А вот вышибалы были более сносны: минута позора, тебя вышибли, и ты свободен. Мальчишки почему-то вели себя сдержаннее, а вот девочки, они не могли упустить шанса, чтобы не проявить во всей красе свою жестокость. Они всегда метили сразу в меня. Кидали мяч в лицо или в живот, чтобы еще раз доказать, какая я большая и неуклюжая, чтобы было больнее во всех смыслах.
Больше всех, конечно, старалась рыжая Яна. Ее особенно раздражали мои эластичные черные штаны, облегающие жирные ляжки, и моя широкая футболка – та была для нее как тряпка для быка.
Она привлекала к себе внимание хлопками и свистом, типа «смотрите, сейчас я выбью эту жируху». И все ее подружки ободряюще улюлюкали. У меня сердце колотилось как бешеное, когда она замахивалась под всеобщие крики. Я, как олень в свете фар, застывала от страха. А она кричала: «Держи, Колбаса!» – и с садистской улыбкой швыряла тяжеленный мяч, который каждый раз, как ни старайся, ударял меня.
Так вышло и на последнем уроке физ-ры. Мяч угодил мне прямо в грудь и оставил грязный серый след. Класс взорвался хохотом. Я, отряхнувшись, молча ушла в раздевалку. Было больно дышать, но мне некому было жаловаться. Все все понимали и привычно молчали, даже учитель.
– Даш! – остановил меня Ярик на большой перемене.
Я только привела себя в порядок, но мои волосы все еще прилипали к потному лбу.
– Да? – постаралась я улыбнуться единственному лучику света в моем темном царстве оскорблений и унижений.
– А мы на последнем звонке выступаем, – радостно сообщил он и крепко стиснул мои руки. – Представляешь?
– Правда?
– Да! Нам дали пару минут, но это уже круто. Поможешь выбрать композицию?
– Конечно! – Внутри все сжалось от волнения.
– Тогда после уроков на нашем месте. – Он отпустил мои руки, улыбнулся и, поправив рюкзак на плече, пошел в класс.
В груди снова трепетали волшебные бабочки.
– Ты чего за ним таскаешься, Колбаса? – послышалось рядом.
Янка. Она тоже глядела Ярику вслед.
– Отвали, – буркнула я.
– Как собачонка за ним бегаешь.
– Мы дружим, – бросила я через плечо.
Но она не унималась:
– Дура! Думаешь, ты ему нравишься? Это же смешно!
Я еле сдержалась, чтобы не вернуться и не дать ей по башке.
– Дура! – злобно тявкнула она мне в спину. – Зачем ему такая, как ты? Сама подумай!
Я шла в класс. Мне было все равно. Она ничего не знает. Не понимает. Они все дураки. Они еще увидят.
8
Каждому классу поручили приготовить небольшой номер на последний звонок, чтобы чем-то заполнить положенное для торжественного мероприятия время. Пустая затея, но, слава богу, меня она не касалась.
– Это должно быть как-то связано с нашими достижениями. Спорт, учеба, дополнительные занятия, – говорила Вера Романовна, наш классный руководитель. – Может, кто-то из вас прочтет стихи? Или разыграем сценку?
Я откровенно скучала на задней парте. Сидела и разглядывала завитушки на обложке тетради.
– Яночка, может, поставишь танец? – спросила педагог. – Ты столько лет ходишь в танцевальную студию.
– Я с удовольствием! – вытянулась в струнку Логунова.
Как же она любила быть в центре внимания!
– Тогда собери команду. У вас десять дней для репетиций. Костюмы найдем на складе ТЮЗа или сошьем сами. Только что-то не слишком сложное, хорошо?
Яна закивала, а я подумала, что же она может такое придумать. Номер точно станет парадом тщеславия этой девицы, привыкшей блистать и любые начинания доводить до безупречности. Ее подружки радостно захлопали в ладоши – видимо, были в восторге от предстоящего выступления на мероприятии.
Я зевнула и отвернулась, чтобы не видеть их довольных лиц.
– Постарайся задействовать мальчишек, – попросила Вера Романовна, – или тех, кто вечно отлынивает.
Я вжала голову в плечи, но учительница покосилась не на меня, а на мигом побледневшую Тасю Фролову. Худенькой, мелкой отличнице тоже вечно доставалось от Янки и ее компании. Как правило, ни за что.
Девочка обычно старалась держаться подальше от обидчиков и не пыталась защищаться, что распаляло их еще сильнее. Если издевки Логуновой игнорировали, она только больше злилась, жертвы пытались огрызаться – она заводилась, как бешеная. Похоже, просто еще не нашелся кто-то, кто дал бы ей в репу, вот и все.
После урока я отправилась в туалет. Закрывшись в кабинке, услышала, как кто-то хихикает где-то рядом. Послышались торопливые шаги, громко лязгнула дверь. Я прислушалась: определенно что-то происходило. Кто-то стучал, царапался и тихонько всхлипывал.
Выйдя, я увидела Тасю. Она стояла, прислонившись плечом к двери. Толкала ее, но ничего не выходило. Судя по хохоту в коридоре, ее специально подпирали снаружи.
– Что случилось? – спросила я у нее шепотом.
– Они закрыли нас, – так же тихо ответила Тася.
Еще раз толкнула плечом в дверь и отошла. Бесполезно.
– Ну и пусть! – сказала я и сполоснула руки. – Сейчас прозвенит звонок, и им придется отойти.
За дверью шумели голоса. Зачинщицам травли было так смешно, что они едва не лопались от смеха. Будто то, что они делали, было таким веселым и оригинальным, что невозможно удержаться от хохота.
– Я ведь ничего им плохого не делала, – опустила голову Фролова.
Она задумчиво уставилась на белый кафель, словно действительно пыталась вспомнить, чем могла насолить Логуновой и ее компашке.
– Не ищи причину в себе. – Я оглядела ее стройное маленькое тельце и подумала, что, кроме слабости характера, пожалуй, ничто не могло быть причиной для нападок на эту кроху. – Если не будет повода, они его выдумают.
– Я так устала… – По ее щеке покатилась слезинка, за ней другая. – Позавчера они шли за мной по коридору и специально наступали на пятки. Заставили меня же и извиняться. Вчера накидали липких жвачек в капюшон, а сегодня это. Вот за что?
Шорохи за дверью усилились, смех тоже. Происходящее собирало все больше зрителей.
– Только не реви! – попросила я.
Огляделась. Взяла флакон с жидким мылом и подошла к двери. Наклонилась к замочной скважине – в отверстии что-то темнело. Так и есть, они смотрели на двух запертых в туалете школьниц-изгоев и ржали.
«Ну отлично. А как вам это?»
Я подставила к скважине дозатор флакона и с силой надавила. Вырвавшись, густая мыльная струя пулей влетела в дыру. Послышался вскрик. Затем копошение по ту сторону.
Воспользовавшись заминкой, я саданула дверь плечом изо всех сил. Обидчики бросились врассыпную, но не все: Янка присела у стены, закрыв ладонями глаза, и громко заныла. Возле нее, склонившись, уже охали ее прислужницы. Кажется, кому-то из них больно прилетело дверью, другие просто сочувствовали поверженной предводительнице.
Но что самое интересное: эти девочки смотрели на меня как на чудовище – с испугом, с отвращением. Словно это не они только что издевались над нами, а я – само исчадие ада, злодейка – посмела так жестоко поступить с ними.
И, конечно же, классная руководитель тоже была в ужасе от этого происшествия.
– Непостижимо! Бесчеловечно! – Она хваталась за голову, расхаживая туда-сюда по классу. – Они всего лишь пошутили, а ты…
– Да, – хныкала Логунова, потирая покрасневшие глаза, – мы всего на секундочку дверь придержали. Думали, там мальчишки, а она…
– Ты нарочно ударила девочек дверью и стреляла мылом в глаза Яне? – наклонилась над моей партой Вера Романовна.
Мои уши и щеки так сильно горели, что, казалось, из них сейчас повалит дым – со свистом, как из чайника. Я молчала. Не собиралась оправдываться.
– Вот и что мне с тобой делать? И бабушку ведь твою жалко… Будет переживать…
Я покосилась на Янку, и мы обменялись ядовитыми взглядами. На секунду мне показалось, что она что-то задумала. Так оно и было:
– Я ее прощаю, – вдруг заявила она.
Святая Дева Мария, не иначе.
– Не надо меня прощать, – хрипло бросила я в ее сторону.
Но Янка только выше задрала сопливый красный нос:
– Возьмем ее на поруки, ребята? Все-таки праздник скоро. А? Пусть Ласточкина танцует с нами, Вера Романовна? Не нужно ничего говорить ее бабушке. Она исправится, вот увидите.
Мое лицо вытянулось от удивления. С чего такое благородство? Что она задумала?
Но очень скоро я поняла, что в этом-то и было наказание. Сколько ни отказывалась от участия в танце, угрозы вызвать в школу бабулю срабатывали, и в конце концов я сдалась. Уже на первой репетиции стало ясно: ламбаду Яночка выбрала не зря. Она знала, как тяжело мне придется вращать бедрами и крутить попой на фоне стройных, как тростинка, девочек.
И пусть стояла я позади всех, затеряться у меня не получалось: костюмы, которая Логунова придумала для танца, были страшным сном для любого, кто обладал хотя бы ста граммами лишнего веса (а уж для меня и подавно). Узкий короткий топ, открывающий живот, и пышная короткая юбка.
Мне хотелось застрелиться.
Они притащили мне самый большой размер – мой костюм напоминал штору, наспех содранную с карниза, разделенную рывком на две части и обмотанную вокруг тела. Яркая, желтая, дешево блестящая и не поддающаяся глажке гигантская занавеска.
Фроловой повезло еще меньше: ей пришлось ушивать юбку с топом, чтобы те хоть как-то держались на ее костлявом теле. Полагаю, вместе мы смотрелись как Тимон и Пумба из известного мультфильма, и этот факт только подтверждал довольный Янкин взгляд. Она ликовала.
Логунова вообще была подозрительно ласкова со мной все дни репетиций – оно и понятно, на фоне таких неуклюжих танцовщиц она смотрелась просто богиней танца. Чего уж говорить, своим нелепым видом мы очень выгодно оттеняли ее на сцене.
Поэтому мне пришлось немного схитрить. Я купила такой же ткани в ближайшем магазине и, пусть и немного криво, но удлинила топ – прикрыла складки на выступающем животе. Затем ослабила резинку на юбке, впивавшуюся в талию, и тоже добавила ей немного длины. Решила: станцую. Да станцую так, чтобы Янка эта своей злостью подавилась! И вечерами усердно тренировалась в своей комнате у зеркала.
«Да, я большая. Но я большая и сильная», – сказала я себе перед самым выходом. Может, я и смотрелась нелепо с этими кудряшками и цветами в волосах, может, выделялась среди одноклассников полнотой, но не собиралась быть неуклюжей коровой на сцене. Ни за что!
Музыка, движения, улыбка во все лицо.
Мне казалось, что я парила над землей. Даже в глупом паровозике, когда мы танцевали, ухватившись за талии друг друга, я думала, что не зря скинула пять килограммов за последние два месяца – наверное, это было очень заметно. И Ярик, где бы он ни был, видел сейчас меня.
А потом мы дружно сошли со сцены и бросились переодеваться.
– О, ты такая… яркая! – остановил меня его голос в закулисной полутьме.
– Привет… – выдохнула я, затормозив. Смахнула пот со лба.
Ярик тащил свой синтезатор к сцене.
– Жаль, я не видел ваш танец, – с улыбкой сказал он, с интересом разглядывая мой наряд.
– Наверное, кто-нибудь снимал на видео, – ляпнула я, инстинктивно прикрывая руками объемный живот.
– Ага. Ну мне пора, мы выступаем через два номера, – замялся он.
– Беги!
– Ты… придешь?
Мне показалось или я увидела в его глазах надежду?
– Конечно, – засияла я, – только переоденусь.
Продолжая оглядываться на меня, Ярик потащил инструмент в сторону сцены.
– Чего встала? – Янка будто специально врезалась в меня плечом. – Нам нужно переодеться и все собрать, чтобы успеть на торжественную часть со звонком. – Она наморщила носик, взглянув вслед Ярику, затем оглядела меня с ног до головы и разочарованно качнула головой. – Так и знала, что ты испортишь костюм. Не забудь отпороть, что напришивала, а то у меня его не примут в костюмерной!
Я ее не стала слушать. Мне было все равно.
Кроме взгляда Ярика для меня вряд ли что-то имело большее значение. А он смотрел… он так смотрел на меня.
С замиранием сердца я переоделась и примчалась в зал. Музыкальные инструменты уже стояли на сцене рядом с ведущим, который рассказывал что-то веселое в микрофон. Зал реагировал задорным хохотом. Ребята-музыканты выстроились за кулисами, готовые выйти на сцену, как только их объявят.
Я, чтобы не отвлекать их и чтобы меня не погнали в зрительный зал, встала за шторку за их спинами. «Отсюда лучше видно и слышно. Я словно буду с ними рядом. С ним».
– Мне понравилось, как она двигала окорочками, – негромко сказал Левицкий своему приятелю на ухо, – как упругая и румяная курочка гриль. – Он изобразил движение, и я сразу его узнала. Ламбада!
– Только не говори это ему, он обидится, – хрюкнул, смеясь, второй парень.
– Да она же не его девчонка! – толкнул его в бок Тимофей. В полутьме было видно, как скривил он свое лицо. – Я бы держал такую только для того, чтобы она покупала мне сигареты и пиво. Знаешь ведь, что жирные старше смотрятся?
Они тихо заржали, а у меня все внутренности стянуло узлом. Обида ударила жаром в лицо. Самым ужасным было то, что я не хотела, чтобы они повернулись и увидели здесь меня. Это еще хуже, чем слышать про себя такие вещи. Боже, как же это стыдно!
– Эй, Яра, – позвал Левицкий, касаясь его плеча рукой. – Мы тут спорим, эта девица с параметрами водонапорной башни, она твоя подружка или просто приятельница?
– Что?
Я видела, как он нахмурил брови, не понимая, о чем речь.
– Ты с ней гуляешь или просто…
Он не успел договорить. Ведущий как раз объявил их выход, и они двинулись на сцену.
Честно, не помню, как они выступали. У меня голова так пульсировала, что, казалось, она лопнет. Слезы безостановочно катились по щекам, я собирала их пальцами и вытирала о штору. А потом убежала в туалет, так и не дождавшись окончания композиции.
Умылась холодной водой, приказывая себе сжать зубы крепче и не реветь. Пыталась выбросить их слова из головы, но они звучали и звучали. С трудом заставила себя вернуться в зал к одноклассникам. Стояла позади толпы, не дыша. С каменным лицом выслушала речи учителей о большом светлом пути, который ждет нас впереди. Мало кто из сверстников уходил из школы после девятого, поэтому эти слова я решила пропустить мимо ушей.
Едва все закончилось, направилась в класс. Накинула плащ, схватила сумку и поплелась домой. Ноги не шли – шаркали по-старушечьи, а сердце, кажется, даже не билось.
Хорошо, плакать больше не хотелось, будто всю душу мне выпотрошили, не оставив внутри ничего.
Он нагнал меня ближе к дому. Немного растерянный и всклокоченный.
– Дашка, ты чего меня не подождала?
– Что? Я… я просто устала.
– Ясно! – Ярик поравнялся со мной. – Видела наше выступление?
– Да. Прекрасно, как всегда. – Желудок скрутило узлом от еще свежих воспоминаний.
– Чуть не забыл тебе отдать. – Он вложил в мою безжизненную ладонь синюю флешку. – Записал тебе немного музыки…
На душе стало теплее. Его голос и светлая улыбка словно растопили во мне льдинки, оставленные злыми словами.
– И вот еще, – он достал из кармана мятый квадратик из тонкого картона, – нашел дома. Этот снимок мама сделала, когда нам с тобой было лет по пять.
Я взяла карточку. Не могла не улыбнуться, глядя на нее. Маленький Ярик в розовых колготках и желтой майке сидел на ковре, сжимая в ручонках деревянный ксилофон. А рядом я в красном платьице – с пластмассовым микрофоном в одной руке и с чем-то съестным в другой.
– Опять баранка? – горько усмехнулась я.
– Или пирожок, – рассмеялся он, – никак не могу понять. Плохо видно.
– Ничего не изменилось…
– Да, ты такая же, – кивнул Ярик и серьезно добавил: – Красивая.
И я заметила, как он сглотнул.
9
Две недели до выпускного выдались необычайно трудными. Днем я что-то зубрила, лежа на кровати с книжками. А вечером, если получалось, мы встречались с Ярославом – тайком, чтобы не травмировать бабушку.
Нет, мы не ходили за ручку. Мы не были парой.
И мы не могли преодолеть этот барьер – когда ты все уже понимаешь, когда все чувства на виду, только дотронься, прикоснись, поцелуй… Но ни один из нас пока не делал этого шага. Не мог решиться. Я – потому, что девочка, потому что толстая и не чувствующая уверенности в себе. А Ярик… Не знаю. Не знаю почему.
А еще не хотелось никуда торопиться. Все эти бабочки в животе, ощущение полета, волнения, сковывающего все тело при виде объекта симпатии, – это было так волшебно, так зыбко и воздушно, что не хотелось нарушать хрупкости того, что происходило тогда между нами.
Дни летели. Если я не занималась, то слушала, как играет за стеной Ярик, если не слушала его, то наслаждалась музыкой, которую он записал специально для меня: никакой классики, немного инди, альтернативного рока, соула и щепотка смежных жанров. Удивительно, но я видела в каждой мелодии его улыбку, ощущала его настроение и мальчишеский задор – эти песни и были самим Яриком: такие же светлые, легкие, точно щедрое летнее солнышко, светившее за окном.
Когда я сдала первый экзамен, мы встретились у школы.
– Ну как? – поинтересовался Ярик. Он шел, опустив голову и спрятав руки в карманы. Так, словно ему почему-то было не по себе.
– Не знаю, – выдохнула я, – математика – это не мое, но мне удалось решить почти все. Надеюсь, какие-то из решений окажутся верными.
– Молодец! Я тоже, кажется, справился.
– На репу сегодня идем? – спросила я жизнерадостно.
– Я… Нет… – Его лицо стало мрачным, будто он вдруг подумал о чем-то плохом. – Я отменил их до выпускного. Нужно готовиться, а еще музыкалка… Ну ты знаешь…
– Да, – кивнула я, – не до репетиций пока. Кстати! Бабуля вчера на даче нашла старые пластинки. Вроде у тебя был проигрыватель. Может, послушаем их?
Его лицо смягчилось, на нем проступило заметное облегчение:
– Конечно!
А через полчаса мы уже были у него дома. Лежа на полу, слушали на виниле Высоцкого, битлов и все, что не успела выкинуть бабушка, убираясь в садовом домике. До прихода родителей Ярика оставался целый час, и у нас был миллион возможностей, чтобы поцеловаться, и никто бы нам не помешал. Но мы… почему-то не делали этого.
Я кивала в такт музыке, делая вид, что мне жутко нравится эта композиция, а сама украдкой смотрела на него – на крепкие руки, на загоревшую на летнем солнце кожу, на мягкие черные волосы, в которые очень хотелось зарыться лицом, – и с трудом сдерживала улыбку.
Он уже не был мальчиком, но и мужчиной тоже не был – об этом говорили нежная, детская прелесть его лица, гладкость и мягкость кожи. Искренность и невинность его улыбки только подтверждали мои наблюдения.
Я больше не спрашивала себя, что со мной не так. Ко мне наконец пришло понимание: я влюбилась. Да, и поэтому трепетала всякий раз, увидев его.
А еще я хотела, чтобы он сам сделал первый шаг, ведь наше сближение было таким очевидным, таким явным, и каждый из нас понимал, к чему все идет.
Тогда я еще не знала, что он меня обманул.
Обычно люди создают образ человека, основываясь на том, как они общаются с ним наедине. Часто они даже не подозревают, что этот самый человек в компании друзей, сослуживцев, знакомых может вести себя совершенно по-иному.
Наверное, я тогда попала именно в эту ловушку. Была настолько уверена в происходящем между нами, что не оглядывалась по сторонам. Была слишком юной и наивной, поэтому верила, что действительно значу для него хоть что-то.
– Ты была вчера на их репетиции?
– Да, потрясно!
– Я сидела совсем рядом, а он так играл!
– Да, а этот мальчик на барабанах?
– Красивый, но, говорят, он скоро уедет. Зато гитарист свободен. Ни с кем не встречается.
– Нет, клавишник симпатичнее! Он из параллельного класса, помнишь? Я давно его заметила.
Я услышала этот разговор после очередного экзамена. Логунова шепталась с подружками. Хотя почему «шепталась»? Она делала это так громко, чтобы я могла расслышать каждое слово.
«Репетиция? Вчера? Но он же вроде сказал…»
– Завтра опять пойду, меня пригласили. Пойдешь со мной?
Не выдержав, я обернулась. И тут же получила полный брезгливости взгляд:
– Не подслушивай, Колбаса!
Такие, как Янка, всегда впереди. Весь мир для них. Они берут от жизни самое лучшее, самых красивых парней в том числе. А в Ярика после выступления на последнем звонке были влюблены почти все девушки нашей параллели, и для Янки было чем-то вроде вызова – заполучить его, чтобы доказать всем и самой себе, что она лучшая.
– Как экзамен? – Ярик дожидался меня за школой.
– Нормально. – Я улыбнулась уголками губ.
– У меня тоже.
– Скучаешь по репетициям? – спросила я и взглянула ему в глаза.
Ярик пожал плечами, медля с ответом. Спрятал руки в карманы, прочистил горло.
– Да, – на его лице отразилась неловкость, – есть немного.
– Я тоже…
На секунду мне стало так больно, будто мне опять швырнули мяч в лицо. А потом меня осенило: все это для меня! Он скрывает, что ходит на репетиции, потому что готовит мне сюрприз. Наверняка написал новую песню и не хочет, чтобы я услышала.
И снова все было как всегда.
Мы гуляли, слушали музыку, долго разговаривали, смеялись. Виделись почти каждый день. И если бы я тогда была хоть чуточку умнее, то сложила бы два и два: этот мальчик хотел дружить со мной, но только когда никто нас не видит.
– Ну как? – спросила бабушка.
Я крутилась перед зеркалом в сшитом ею на выпускной платье. Оно было темно-синим, с пайетками на лифе. Скрывало толщину моих рук и делало акцент на груди, чтобы замаскировать талию. Но особенную гордость у меня вызывал тот факт, что за день до этого, на финальной примерке, бабуле пришлось немного ушивать его, ведь я скинула еще пару килограммов.
– Просто нереально!
У меня даже дух захватывало.
Представляла, как приду в школу и буду кружиться в танце с Ярославом. Все будут смотреть на нас, а я буду счастлива рядом с высоким и красивым юношей, который считает меня красивой. Одноклассники станут шептаться, но он утрет всем им нос. Мы будем вместе, и никто уже не посмеет меня обзывать.
– Спасибо, бабуль! – Обняла крепко-крепко, прижалась к ее теплой груди и замерла.
– Ладно! – Она погладила меня по спине. – Ступай, а то и так уже опаздываешь. И смотри, поздно не возвращайся!
– Конечно!
Читать бесплатно другие книги:
