Море Осколков. Трилогия: Полкороля. Полмира. Полвойны Аберкромби Джо

Свобода

Сумаэль задавала бешеный темп, и остальные шли ее курсом, как и раньше гребли – без лишних вопросов. Их путь пролегал через безлюдный край черных скалистых сопок и белых снегов, где редкие чахлые деревца кривились под скорбными завываниями ветра, несущегося к морю.

– Сколько шагов отсюда до Ванстерланда? – окликнул вожатую Ральф.

Сумаэль сверилась с инструментами, шевеля губами в беззвучных подсчетах, присмотрелась к расплывчатому мазку Матери Солнца на стального цвета небе и, не ответив, двинулась дальше.

В цитадели Торлбю мало кто счел бы сокровищем затхлый кусок парусины, тем не менее сверток Ничто стал самым ценным их достоянием. Скрупулезно отмерив свои доли, словно пираты делили добычу, они поразрывали ткань на лоскуты и обмотались ими под одеждой, обернули стылые руки и головы, понабивали в сапоги. Оставшуюся половину материи нес Джойд – под ней беглецы, сбившись в кучу, провели ночь. Разумеется, внутри было не намного теплей, чем снаружи, в кромешной тьме, но все понимали: даже такая капля тепла заслуживает искренней благодарности.

Ибо эта капля и есть разница между жизнью и смертью.

Прокладывали путь по очереди: Джойд печатал шаг, не обронив и единого недовольного слова, Ральф костерил снег, словно давнего недруга, Анкран боролся с ветром, обхватив себя руками, Ничто – высоко подняв голову и крепко сжимая меч. Будто и себя воображал отлитым из стали, не подвластным ни жаре, ни холоду – даже когда плечи его трофейного кафтана, невзирая на молитвы Ярви, облепили снежинки.

– Зашибись, приплыли, – пробурчал в небо Ральф.

– Снегопад нам на руку, – возразил Анкран. – Заметет следы, прикроет от чужих глаз. Если повезет, бывшая хозяйка подумает, что мы так тут и замерзли.

– А не повезет – так и замерзнем, – пробубнил под нос Ярви.

– Да всем плевать, – заявил Ральф. – Головою двинутых нет – никто сюда за нами не сунется.

– Ха! – гаркнул Ничто. – Такой двинутой, как Шадикширрам, ничего другого и в голову не взбредет. – И перебросив тяжеленную цепь, как шарф, через плечо, он намертво обрубил разговор, словно давеча жизни стражников «Южного Ветра».

Ярви озабоченно оглянулся на пройденный путь: следы змеились, теряясь в серой метели. Он задался вопросом о том, как скоро Шадикширрам обнаружит гибель своего судна? Потом вопросом о том, что она станет делать, когда обнаружит? Потом сглотнул комок в горле и, раскидывая снег, потрусил за всеми, стараясь не отставать.

К полудню, когда Матерь Солнце стояла едва по плечо Джойду и вслед беглецам по белому полю спешили их длинные тени, они набрели на лощину и устроили небольшой отдых.

– Еда, – озвучила мысли каждого Сумаэль.

Никому не хотелось добровольно делиться. Все понимали – в этих краях пища дороже золота. И тут, к общему изумлению, Анкран залез под меховую накидку и извлек оттуда мешочек соленой рыбы.

И пожал плечами:

– Я эту рыбу терпеть не могу.

– Сперва морил нас голодом, теперь нас кормит, – отметил Ральф. – Все по справедливости. – Сам он припас несколько хлебцев, чья свежесть если и была, то давно миновала. Сумаэль добавила от себя две черствые ковриги.

Ярви только развел пустыми руками и попытался улыбнуться:

– Нижайше взываю к вашей… э… щедрости?

Анкран тихонько потер свернутый нос.

– Меня твое унижение как-то не греет. А вы двое?

Джойд подернул плечами.

– Не было времени подготовиться.

– А я ножик принес, – сказал Ничто и подал меч.

И все уставились на скудную снедь на шестерых, недотягивающую вкупе до нормального обеда для одного.

– Пожалуй, стану-ка мамашей я, – произнесла Сумаэль.

Ярви сел, виляя хвостом, как отцовские псы, в ожидании корки, пока она отмеряла шесть устрашающе равных и жутко тоненьких ломтиков хлеба. Ральф проглотил свою долю в два укуса, а потом смотрел, как Анкран по сто раз пережевывает каждую крошку, зажмурившись от восторга.

– Это и вся наша еда?

Сумаэль скатала вожделенный сверток и, без разговоров, отправила его к себе под куртку.

– Я скучаю по Триггу, – горестно вымолвил Ральф.

Из Сумаэль бы вышла служительница что надо. Ее светлая голова не забыла прихватить с корабля две пустые бутыли Шадикширрам, и теперь они набили их снегом и попеременно несли под одеждой. Вскоре Ярви сообразил пить содержимое по глоточку, так как развязать штаны, чтобы помочиться на лютом холоде, оказалось воистину подвигом, который сопровождали хриплые поздравления, все более чистосердечные по мере того, как рано или поздно каждый подставлял жгучему ветру свое хозяйство.

Растянувшийся на целый мучительный месяц день подошел к концу, и с наступлением вечера небеса озарили звезды: сверкающие спирали и яркие шлейфы скоплений, пылавшие как очи богов. Сумаэль на ходу показывала незнакомые созвездия, и для каждого у нее было имя: Храбрый Портной, Извилистая Тропа, Входящий-Со-Стуком, Пожиратель Снов. Девушка рассказывала и улыбалась, дыхание струилось во тьме, и прежде неслыханная радость в ее голосе заставила улыбнуться и Ярви.

– А сколько теперь осталось до Ванстерланда? – спросил он.

– Много. – Она оглянулась, изучая горизонт, и радость моментально сошла на нет. Девушка ускорила шаг.

Он, превозмогая себя, плелся следом.

– Я даже спасибо тебе не сказал.

– Скажешь потом, если мы не превратимся в пару замерзших трупов.

– Поскольку этого потом может и не быть… спасибо. Ты ведь могла позволить Триггу убить меня.

– Если бы задумалась хоть на миг, то так бы и сделала.

Ему ли на это сетовать? Ярви спросил себя, как поступил бы он, если бы это ее душил Тригг – и ответ ему совсем не понравился.

– Выходит, хорошо, что ты не стала долго думать.

Настала долгая тишина, только под сапогами похрустывал снег. Наконец, девушка насупленно посмотрела на него и тут же отвернулась обратно.

– По-моему, тоже.

На второй день они принялись шутить, чтобы поднять себе настроение.

– Ты опять начал зажимать наши припасы, Анкран! Куда жареного поросенка дел? – И все хохотали.

– Давайте наперегонки до Вульсгарда! Кто последний пройдет в ворота, того продадим, чтобы нам хватило на эль! – И все хихикали.

– Надеюсь, Шадикширрам, когда нас догонит, притащит с собой вина. – И никто не улыбнулся.

После того, как на рассвете – если можно было так назвать эту бесцветную мглу – третьего дня они выползли из своей жалкой как-бы-палатки, то все лишь недовольно бурчали.

– Не хочу, чтобы впереди меня шел этот старый растяпа, – скрежетал Ничто, после того как в третий раз наступил Ральфу на пятку.

– А мне не нравится, когда меч в руках полоумного маячит за моей спиной, – огрызался через плечо Ральф.

– А в спине тебе больше понравится?

– Сколько же вам лет, а до сих пор себя ведете как дети? – Ярви прибавил ходу и вклинился между ними. – Если мы перестанем помогать друг другу, всех нас убьет зима.

Впереди чуть слышно прошелестела Сумаэль:

– Скорее всего, она и так нас убьет.

Спорить Ярви не стал.

На четвертый день зимний туман накрыл белые земли подобно савану. Они шли молча. Лишь кто-нибудь неразборчиво буркнет, когда споткнется, да другой буркнет, когда поможет тому подняться, чтобы дальше идти в никуда. Шесть безмолвных фигурок плелись посреди великой пустыни, в бескрайней, ледяной пустоте. Каждый под тяжким гнетом невольничьего ошейника и еще более тяжелой цепи продирался сквозь стужу собственных бед. У всех была своя боль, свой голод и страх.

Первое время Ярви не переставал думать о тех, кто утонул вместе с судном. Сколько их там погибло? Он вспоминал, как крошились доски, как море хлынуло в трюм. И все для того, чтоб уцелеть самому? Видимо, ради этого рабы упирались изо всех сил, тянулись на цепях за последним глотком воздуха, прежде чем Матерь Море утащила их к себе, вниз, на дно.

Но ведь мать все время учила: волнуйся не о том, что сделано, а о том, что делать дальше.

Уже ничего не изменишь – и его терзания о былом, равно как и тревога о будущем, начали гаснуть, оставляя лишь подленькие воспоминания о еде. О четырех дюжинах печеных свиней к визиту Верховного короля – куда столько всего-то ради низенького седовласого человечка да его служительницы с каменным взглядом? О пире в честь прохождения братом испытания воина – тогда Ярви только поковырял в тарелке, зная, что сам никогда не пройдет ничего подобного. О песчаном береге перед отплытием в его роковой набег – люди крутили мясо на вертелах над сотней костров, понимая, что, быть может, обедают в последний раз: жар осязаем, как ладонь на твоем лице, повсюду в свете пламени голодные ухмылки, шкворчит жир и обугливается корочка…

– Свобода! – проревел Ральф, раскидывая руки в стороны, чтобы обхватить весь бесконечный простор белого безлюдья. – Свобода где любо, там и закоченеть! Свобода где в радость, там и сдохнуть от голода! Свобода идти куда хошь, покуда не свалишься!

Он быстро умолк на колючем, разреженном воздухе.

– Закончил? – спросил Ничто.

Ральф безвольно уронил руки.

– Да. – И они поплелись дальше.

Нет, не мысли о матери гнали Ярви вперед, когда он загребал снег шаг за трясущимся шагом, переход за мучительным переходом, падение за промораживающим падением, упрямо, след в след за другими. Не мысли о нареченной невесте, и не о погибшем отце, и даже не о родном табурете у очага матери Гундринг. Его держала всего одна мысль: об Одеме – том, кто с улыбкой клал Ярви на плечо свою руку. Об Одеме – том, кто пообещал стать его соплечником. Об Одеме – том, кто тихо, словно весенний дождик, задал вопрос: неужели государем Гетланда станет калека?

– Э нет… – отплевывался Ярви от снега растресканными губами. – Нет уж… дудки… нет уж… дудки.

С каждой пыткой нового шага Гетланд становился чуточку ближе.

Пятый день оказался ясен и искрился острыми гранями льда, окоем слепил прозрачной голубизной, и Ярви казалось, что впереди видно все, почти до самого моря, черно-белой ленты на дальнем краю черной и белой земли.

– Неплохо мы отмахали, – сказал он. – Надо признать.

Сумаэль, прикрывая глаза от солнца, пока хмуро вглядывалась на запад, ничего признавать не стала.

– Нам везло с доброй погодой.

– Что-то я не ощущаю везенья, – пробормотал Ральф, обхватывая себя руками. – Ты чувствуешь, Джойд, как тебе повезло?

– Я чувствую, как мне холодно, – сказал Джойд, растирая красные кончики ушей.

Сумаэль покачала головой, глядя на небо, которое, если не считать маленького темного подтека далеко к северу, выглядело необычайно чистым.

– Не то ближе к ночи, не то завтра, но вы поймете, что значит недобрая погода. Надвигается буря.

Ральф всмотрелся ввысь.

– Ты уверена?

– Как надо храпеть, я тебя не учу. А ты не учи меня, как отряд вести.

Ральф зыркнул на Ярви и пожал плечами. Но к вечеру оказалось, что она, как обычно, права. Подтек на небе разросся, расползся и приобрел зловещий отттенок черноты.

– Боги злятся, – тихо проговорил Ничто, с опаской поднимая глаза.

– А когда они не злились? – ответил Ярви.

Снег повалил гигантскими хлопьями, метель заклубилась сплошной завесой. Порывисто взвизгивал ветер. Колошматя, как дубьем, сразу со всех направлений, он отпихивал беглецов то влево, то вправо. Ярви упал и когда вскарабкался на ноги, не увидел и следа остальных. В панике он бросился вперед сломя голову и с размаху влетел прямо в спину Джойда.

– Нам надо выбраться из метели! – заверещал он, едва ли слыша себя за воем ветра.

– Кто бы спорил! – проревел в ответ Джойд.

– Нужно найти глубокий снег!

– Снег ему нужен! – проорал Анкран.

Они добарахтались по сугробам до впадины узкого оврага. Это был наилучший уклон, на который мог рассчитывать Ярви в такой бесноватой пурге, когда от спутников остались только бледные призраки. Как кролик, он принялся рыть, выбрасывая снег между ног, во все нелегкие пробивая нору вглубь, пока не прокопал на длину тела, а потом начал буравить вширь. Руки горели от холода внутри парусиновых обмоток, от усилий сводило мышцы, но он не давал себе спуску. Он надрывался, будто от рытья зависела его жизнь.

Так оно и было.

Сумаэль червяком проползла вслед за ним. Рыча сквозь зубы, она орудовала тесаком, как лопатой. Поначалу вдвоем они выкопали нишу, потом полость, а потом – крошечную камору. Сзади притиснулся Анкран, в дыру на месте его передних зубов набивался снег, и он выталкивал его языком. Следующим в холодный сумрак погрузился Ральф, затем в ширящейся пещере раздвинул могучие плечи Джойд, и, наконец, Ничто просунул голову внутрь.

– Впритык, – отметил он.

– Расчищайте вход, – пролепетал Ярви, – не то за ночь нас похоронит. – И он съежился у стены утрамбованного снега, размотал мокрые тряпки и стал дуть на опухшие руки. У него и так мало пальцев, нельзя терять ни один из оставшихся.

– Где ты этому научился? – полюбопытствовала Сумаэль, присаживаясь рядом.

– Отец меня научил.

– Похоже, он наши жизни спас.

– Непременно поблагодари его, когда снова увидишь. – Анкран пошевелил плечами, втискиваясь поудобнее. Все набились вплотную друг к другу – но с ними это не впервой. Здесь, на просторах северных пустошей, не было места ни неприязни, ни гордыне, ни розни.

Ярви прикрыл глаза и представил отца, бледного и холодного на каменной плите.

– Отец умер.

– Жалко, – пробасил Джойд.

– Спасибо, что хоть тебе.

Ярви расслабленно откинул руку и не сразу понял, что та упала поверх руки Сумаэль. У него не возникло неприятных ощущений от ее твердых пальцев, лишь тепло, там, где ее кожа соприкасалась с его. Он не двинул ладонью. Не убрала свою и она.

Медленно он сомкнул пальцы на ее кисти.

Надолго воцарилась тишь. Снаружи снежного укрытия приглушенно печалился ветер, и внутри себя Ярви слышал каждый размеренный вдох.

– Вот. – Он почувствовал на лице дуновение этого слова, почувствовал, как Сумаэль берет его за запястье. Но отряхнув с глаз дремоту, не разобрал в темноте выражения ее лица.

Она перевернула его кисть и что-то вложила в ладонь. Черствый, заветренный, недорастаявший и вместе с тем мокрый – но это был хлеб, и, боги, как он был рад этому хлебу!

И они сидели, прижимаясь друг к другу, кое-как перебиваясь своей долей, и вроде бы удовлетворенно, по крайней мере – с облегчением, жевали, а потом, один за другим, глотали и затихали, и Ярви гадал в тишине, наберется ли он храбрости снова взять Сумаэль за руку.

А потом услышал ее голос:

– Это последняя еда.

И снова воцарилась тишина, но в этот раз куда менее уютная.

Ральф сонно пробормотал в темноте:

– Сколько еще до Ванстерланда?

Никто ему не ответил.

Лучшие бойцы

– Гетландцы лучше всех, – одышливо скрипел Ничто. – Они дерутся все как один. Каждого закрывает щит соплечника.

– Гетландцы? Ха-ха! – Ральф храпел паром из ноздрей, пока вслед за Сумаэль взбирался на пригорок. – Как долбаное стадо овец – их гонят на убой, а они все блеют! А ежели соплечник упадет – все, конец? В тровенландцах – вот в ком горит огонь!

Целый день они так вот и спорили. Что лучше – меч или лук? Южнее или нет Хеменхольм острова Гренмер? Крашеная ли древесина или пропитанная маслом более по нраву Матери Морю и к какому, стало быть, судну та окажется благосклоннее? Ярви не представлял, откуда у них берется дыхание. Ему самому его едва ли хватало.

– В тровенландцах? – проскрипел Ничто. – Ха-ха! А когда огонь весь выгорит – конец? – Сперва они пытались излагать свои точки зрения рассудительно, потом отстаивали их, все меньше считаясь с чужим мнением, и в итоге доходили до соревнования – кто кого передолдонит насмешками. По мнению Ярви, ни один не уступил ни пяди с тех самых пор, как затонул «Южный Ветер».

Третьего дня кончилась пища, и голодная пустота внутри Ярви пожрала уже все его надежды. Когда этим утром он размотал парусину с ладоней, то не узнал их: кисти рук одновременно и высохли, и опухли. Кончики пальцев выглядели как восковые, их сводило от прикосновения, внутри кололо точно иголками.

Впали щеки даже у Джойда. Анкран прихрамывал и безуспешно пытался скрыть свою хромоту. Ральф начал дышать с присвистом, от которого Ярви не переставало коробить. Раскинутые брови Ничто покрыл иней. Располосованные губы Сумаэль становились все тоньше, бледней и все крепче сжаты, стоило путникам протащиться очередную милю.

И гул препирательств этих двух обреченных соперников навевал на Ярви мысль лишь об одном состязании: кто из них умрет первым?

– Гетландцы знакомы с дисциплиной не понаслышке, – гудел Ничто. – Гетландцы – это…

– Да какому дурню конченому не пофиг, кто? – рявкнул Ярви, обойдя обоих стариков. Не на шутку рассвирепев, он ткнул им в хари своим обрубком. – Люди – как люди, везде и всюду. Лучше, хуже – кому как повезет! А теперь поберегите дыхание, надо идти! – И он засунул руки обратно в подмышки и, превозмогая себя, двинулся в гору.

– И поваренок он, и мыслитель, – просипел сзади Ральф.

– Понять только не могу, от которого ремесла тут меньше проку, – бормотнул Ничто. – Надо было дать Триггу его прикончить. Естественно, гетландцы…

Достигнув края холма, он замер. Все замерли. Перед ними раскинулся лес. Лес тянулся во всех направлениях, исчезая вдалеке за серой пеленой снегопада.

– Деревья? – прошептала Сумаэль, не отваживаясь поверить глазам.

– Деревья означают еду, – сказал Ярви.

– Деревья означают тепло, – сказал Анкран.

И, врасплох для самих себя, все как один с улюлюканьем кинулись вниз по склону, резвясь, точно дети, которым отменили на сегодня повседневные труды. Ярви упал, кувыркнулся, взбивая снежные струи, и вновь приземлился на ноги.

Беглецы неслись, бойко барахтаясь в снегу – сперва между невысоких, сглаженных сопок, а потом среди стволов могучих пихт, таких толстых, что иные Ярви не смог бы обхватить руками. Пихты высились колоннами некоего святого храма, где люди казались незваными возмутителями спокойствия.

Люди эти уже не мчались – потихоньку переваливались с оглядкой, а потом и вовсе побрели, загребая снег. Редкие, ободранные ветви не роняли плодов. На меч Ничто не напарывалась косуля. Найденный валежник оказывался сырым гнильем. Обманчивую под снегом поверхность земли покрывал слой годами прелых иголок, повсюду торчали узловатые корни.

Смех угас, среди деревьев воцарилась мертвая тишина – гнетущее безмолвие не прорезал даже птичий щебет.

– Боги, – шепнул Анкран. – Здесь ничуть не лучше, чем там.

Ярви дошаркал до ствола пихты и дрожащей рукой отломил наросший гриб.

– Нашел чего-нибудь? – спросил Джойд, чуть не попискивая от надежды.

– Не-а. – Ярви отбросил трутовик. – Эти – несъедобные.

Оседая вместе со снегом, с небес повалило отчаяние – и ложилось Ярви на плечи куда тяжелее прежнего.

– Огонь – вот что нам нужно, – сказал он, пытаясь спасти последний проблеск силы духа. Огонь отогреет их и поднимет настрой, сплотит и даст продержаться на ходу чуточку дольше. Задумываться, куда они в итоге придут, Ярви себе позволить не мог. Один раз – один взмах, как постоянно внушал ему Джойд.

– Для костра нам не обойтись без сухого дерева, – произнес Анкран. – Может, поваренок подскажет, где его раздобыть?

– В Торлбю я б тебе показал, где оно продается, – огрызнулся Ярви. На самом деле – не показал бы. Для этого всегда имелись рабы.

– Чем выше, тем должно быть суше. – Сумаэль перешла на рысь, и Ярви потащился за ней. Соскользнув под горку, он выбрался к краю белоснежной, чистой от деревьев прогалины, с откосом на той стороне. – Может быть, там, наверху…

Она припустила дальше, выбежала из-за деревьев на этот шрам на лесной чаще, и Ярви двинулся по ее легкому следу. Боги, как он устал! Ног под собой не чувствовал. Что-то странное творилось со здешней почвой – плоской и твердой под тонким покрывалом снега с черными заплатами то тут, то там. Когда Сумаэль сделала следующий шаг, что-то негромко и непривычно хрустнуло.

Она застыла, обеспокоенно уставившись под ноги.

– Стой! – позади на пригорок выбежал Ничто, одной рукой хватаясь за дерево, другой – за меч. – Это река!

Ярви посмотрел вниз, и от ужаса вздыбились все волоски на его теле.

Лед загудел, защелкал, заходил под башмаками. Сумаэль повернулась, и река протяжно застонала, а ее глаза, моргая, обратились к нему. Их отделяет всего-навсего хороший шаг, может, два. Ярви сглотнул, не отваживаясь вдохнуть полной грудью, и протянул к ней руку.

И прошептал:

– Ступай потихоньку.

Она сделала шаг и, не успев даже вскрикнуть, исчезла подо льдом.

Сперва он замер на месте.

Потом его сотрясла судорога, словно тело само решило рвануться за ней.

Взвыв, он остановил свой порыв и, припав на четвереньки, подполз туда, где она провалилась. В черной полынье плавали осколки льда, и никакого признака девушки. Он обернулся через плечо: в буране снежных хлопьев Джойд скакал по камням вдоль берега.

– Стой! – взвизгнул Ярви. – Тебя не удержит!

Что-то сдвинулось, промелькнуло под ледяной коркой, так ему показалось, и он подтянулся на руках, пропахивая лицом снег, расчищая порошу – но, кроме черноты, ничего не увидел, только пара пузырей скользнула подо льдом.

С берега на реку выскочил ошалелый Анкран, проехался, раскинув руки, и остановился, когда под ним загудела скованная морозом поверхность. Ниже по течению взбивал ногами снег Ничто, устремляясь к голой мозолине льда, сквозь которую торчали острые камни.

Надо всем нависла цепенящая тишина.

– Где она? – прокричал Ярви. Ральф лишь таращился с откоса, беспомощно шевеля губами.

На сколько возможно задержать дыхание? Никак не на такое время, это точно.

На его глазах Ничто отошел на пару шагов от берега и высоко поднял меч, острием вниз.

– Ты спятил? – взвизгнул Ярви, не понимая, в чем дело.

Разумеется, так оно и было.

Меч устремился вниз, вверх взметнулись брызги, Ничто упал на лед, его свободная рука метнулась в воду.

– Есть! – И он выдернул из реки Сумаэль – та повисла, как тряпка в струйках замерзающей воды, – и волоком подтащил к берегу, где ждали Джойд с Ральфом.

– Дышит? – проорал Ярви, ползя на четвереньках из боязни уйти под лед самому.

– Как понять? – Джойд, на коленях, склонился над ней.

– Щеку ей ко рту прислони!

– Вроде бы нет!

– Ноги ей задерите! – Ярви выкарабкался на берег и, перебирая свинцовыми коленями, помчался вдоль замерзшей реки.

– Что?

– Вверх ногами ее переверните!

Джойд оцепенело поднял ее за лодыжки, голова девушки болталась в снегу. Подскочил Ярви, просунул ей в рот два пальца и начал водить ими вверх-вниз и по кругу, стараясь пропихнуть их как можно глубже в глотку.

– Ну давай! – он рычал, роняя слюну, упирался и тянулся как мог. – Ну!

Один раз он видел, как мать Гундринг делала то же самое – мальчишке, упавшему в запруду у мельницы.

Тот мальчишка не выжил.

Сумаэль не шевелилась. Холодная и бескровная, уже будто труп, и Ярви неистово шипел сквозь стиснутые зубы все без разбора молитвы, сам уже не зная кому.

Он почувствовал ладонь Ничто на своем плече.

– Любого из нас ждет Смерть.

Ярви стряхнул его руку и давил, наваливаясь сильнее.

– Давай же, ну!