Пока ты не спишь Бюсси Мишель
Телефонная трель вырвала майора Огресс из сна.
Несколько секунд она смотрела на свое голое тело, словно бы застывшее в ледяном гробу. Марианна уже час лежала в ванне, задремала, и вода успела остыть. Потянувшись за мобильником, она задела рукой корзиночку с игрушками, стоявшую на бельевом баке, и пластмассовые кораблики, заводные дельфинчики и светящиеся рыбки свалились в воду.
– Черт!
Она схватила трубку мокрыми пальцами.
Номер неизвестен.
«Ну что за свинство!»
Огресс надеялась, что к реальности ее вернул один из лейтенантов – Ж. Б., Дед или любой другой дежурный детектив комиссариата Гавра. Она пребывала в нетерпеливом ожидании со вчерашнего дня, когда Тимо Солера заметили в квартале Сен-Франсуа рядом с аптекой. Майор приказала четырем своим людям устроить засаду между двумя гаванями – Торговой и Королевской. Они уже почти год гонялись за Солером, если точнее – девять месяцев и двадцать семь дней. Охота началась во вторник, 6 января 2015 года, после того как на пульт дежурного поступил сигнал о вооруженном ограблении в Довиле, в ту секунду, когда камеры наблюдения запечатлели лицо Тимо Солера. Он скрылся от преследователей на мотоцикле Mnch Mammut 2000, хотя его ранили из парабеллума 9-го калибра. Эксперты утверждали, что пуля должна была застрять где-то между плечом и легким. Марианна хорошо себя знала – теперь она не сможет уснуть до утра, будет дремать, перетаскиваясь из ванны на диван, с дивана в кровать в надежде, что придется среди ночи сорваться на работу. Тогда она натянет на бегу кожаную куртку и выскочит за дверь, не убрав постель, не погасив свет, оставив на столике перед включенным телевизором пластиковую тарелку с едой и недопитый стакан минералки Quzac. Только насыплет сухого корма в миску Могвей, ленивой метиски, в которой смешалась кровь породы ли-браун и «кисис вульгарис». «Лигарис» – Марианна очень гордилась придуманным названием новой «породы», как будто сама ее вывела.
– Слушаю…
Она осторожно протерла запотевшее стекло айфона краем свисавшего с бортика полотенца, очень надеясь, что подлючий сенсорный экран не погаснет.
– Майор Огресс? Меня зовут Василе Драгонман. Я школьный психолог. Вы меня не знаете, но у нас есть общий друг, Анжелика Фонтен. Она дала мне ваш номер.
Энджи… Вот негодяйка! Ну она ей покажет, этой трепливой любительнице кружевного белья от Aubade!
– У вас ко мне официальное дело, господин Драгонман? Я жду важного звонка по этой линии.
– Обещаю быть кратким.
Чудесный у него голос – спокойный, мягкий, внушающий доверие. Так мог бы говорить молодой священник, или гипнотизер, или восточный маг, практикующий телепатию, или… завзятый враль. А для придания особой прелести – легкий славянский акцент.
– Я слушаю… – со вздохом произнесла Марианна.
– Мой рассказ может показаться вам странным, майор. Я школьный психолог, зона моей ответственности – весь северный район у приливного устья Гавра. Уже несколько недель я занимаюсь одним не совсем обычным ребенком.
– В каком смысле не совсем обычным?
Свободной рукой Марианна похлопывала по поверхности воды, по коленям. Не так уж и плохо быть разбуженной вкрадчивым мужским голосом. Даже если его обладатель не намерен приглашать тебя на ужин.
– Мальчик утверждает, что его мать – не его мать.
Ладонь Марианны соскользнула в воду.
– Что, простите?
– Он говорит: моя мама – не моя! И папа, кстати, тоже не папа.
– Сколько ему лет?
– Три с половиной.
Марианна прикусила губу.
Не повезло – нарвалась на слишком усердного мозговеда! Видно, Энджи совсем увязла в его психологическом трепе, раз дала ему телефон…
– По тому, как этот ребенок говорит, я бы дал ему все пять лет, – поторопился уточнить Драгонман. – Он, конечно, не гений, но развит не по годам. Если верить тестам, которые…
– А мать с отцом – настоящие родители? – перебила его Марианна. – Вы узнавали у учителей? Уверены, что не было усыновления, помещения в приемную семью?
– Я все проверил – ребенок не приемный, органы юстиции и опеки им не занимались. Родители уверяют, что у их сына просто очень богатое воображение. Директриса вызвала их на завтра, хочет поговорить.
– Значит, все в порядке?
Она сразу пожалела, что слишком резко оборвала сладкоголосого собеседника. Резиновый деьфинчик щекотал ей бедро. Грегуар, племянник Марианны, уже полгода не оставался ночевать в этом доме. В следующем месяце ему исполнится одиннадцать, такого взрослого парня пиццей и фильмами на DVD не соблазнишь, так что неизвестно, когда она его снова увидит. Может, стоит сложить все это барахло в мешок и вынести на помойку, чтобы не расстраиваться?
– Нет, ничего не в порядке! – прервал ее размышления Драгонман. – Как это ни странно, я считаю, что мальчик говорит правду.
Ну конечно! На то он и психолог, чтобы так думать… Ребенок всегда прав!
– А что мать? – спросила Огресс.
– Она в бешенстве.
– Ее можно понять… Так чего же вы от меня ждете, Василе?
Марианна оттолкнула коленом настырного дельфина. Голос незнакомца бередил душу. Слава богу, этот человек не знает, что она разговаривает с ним голая, поставив босые ступни на бортик ванны!
Мужчина молчал, а она предавалась жарким фантазиям. Нет, не о том, чтобы разделить ванну со стройным сильным любовником – места маловато, да и комплексы мешают. Чего ей хотелось на самом деле, хотя она никому бы в этом не призналась даже под пыткой, так это оказаться в ванне со своим ребенком. Она могла бы часами бултыхаться в воде с пухленьким человечком, намыливать ему и себе голову шампунем, брызгаться, смеяться и плевать на указания всех педиатров мира.
– Чего я жду? – переспросил наконец Василе Драгонман. – Не знаю… Наверное, помощи.
– Хотите, чтобы я провела расследование? Открыла дело?
– Так далеко я в своих мечтах не заходил. Простите, майор, неудачная шутка. Я надеялся – Энджи мне сказала, – что вы сумеете кое-что разведать. Проверить утверждения мальчика. Я бы дал вам кассеты с записью бесед, свои заметки, рисунки малыша…
Безумный дельфин снова поднырнул под Марианну.
Разговор затянулся, и она подумала, что проще всего будет встретиться с этим психологом. Тем более что он протеже Энджи… Анжелика Фонтен знает, что подруге нужно. Марианна ясно дала ей понять, что в ближайшие месяцы будет охотиться на единственное в своем роде мифическое животное – ОТЦА. Возможно, Энджи решила свести ее со школьным психологом, сочтя его идеальным кандидатом в папаши. Профессионал по детям, цитирующий Френе, Пьяже и Монтессори[3], в то время как другие особи мужского пола читают L’Equipe, Entrevue или Detective. Марианна приказала себе забыть о довильских налетчиках и аптеке в квартале Сен-Франсуа. Если этой ночью или утром будут новости о Тимо Солере, ее сразу оповестят.
– Вы наверняка не хуже меня знаете, господин Драгонман: когда возникает подозрение, что ребенок находится в опасности, следует немедленно сообщить в службу правовой охраны несовершеннолетних и в Социальную помощь детству. Случай, который вы описали, кажется мне, скажем так, необычным. Вы собираетесь подать рапорт, опираясь на слова мальчика? У вас создалось впечатление, что с ним плохо обращаются? Родители показались вам опасными личностями? Есть у вас хоть один веский довод, который позволил бы нам изъять малыша из семьи?
– Нет. Родители выглядят до противности нормальными.
– Понимаю. В таком случае никакой срочности нет. Мы займемся этой историей, но события форсировать не будем. Не посадим мать с отцом в кутузку только за то, что у их сына буйная фантазия…
Марианна зябко поежилась. Соль с ароматом лаванды-эвкалипта-фиалки растворилась, вода в ванне была розовой. Желтый пластмассовый кораблик колыхался над ее животом и казался совсем крошечным на фоне выглядывающих из пены грудей-айсбергов. «Апокалиптическая картина конца мира… – мысленно усмехнулась она. – Теплоход плывет мимо райских островов, загрязняя акваторию и побережье».
Голос психолога вернул ее к реальности:
– Простите, майор, но я вынужден не согласиться! Я не просто так выпросил у Энджи ваш телефон и позволил себе этот вечерний звонок. Дело чрезвычайно срочное. Не терпящее отлагательств. Промедление может обойтись мальчику фатально дорого!
– Что значит – фатально? – Марианна повысила голос: – Вы только что сказали, что он в безопасности!
– Поймите меня правильно. Ему нет и четырех, завтра он забудет все, что знает сегодня. Или послезавтра. Или через месяц-два.
Марианна села:
– Объясните поточнее.
– Малыш цепляется за обрывки воспоминаний, пытаясь убедить меня, что его мать – не его мать. За несколько следующих дней – или недель – он повзрослеет, узнает что-то новое, запомнит названия животных, цветов и букв, и прежние воспоминания сотрутся. Он забудет ту, другую, мать и прежнюю жизнь, о которой рассказывает на каждой нашей встрече. Все это просто перестанет для него существовать!
Маленькая стрелка на 9, большая – на 12
Малон долго вслушивался в тишину – нужно убедиться, что Мама-да ушла совсем и не вернется.
Его пальчики гладили Гути под одеялом, почесывали теплую шкурку. Маленькое сердце плюшевого друга забилось сильнее, Малон спрятался под одеяло с головой и весь обратился в слух. Сегодня день Луны. День истории о Гути и орешках. Он слышал ее много-много раз.
Мальчик прижал ухо к мягкому тельцу.
Гути исполнилось три года, и в своей семье он мог считаться вполне взрослым, ведь его маме было восемь, а старенькому дедушке – пятнадцать лет.
Они жили в самом большом дереве на пляже, третий этаж, первая ветка слева. Их соседями были вечно где-то летающая крачка и старый хромоногий филин-пенсионер, когда-то служивший на пиратских кораблях.
Мама не раз повторяла, что Гути очень похож на своего дедушку – такой же мечтатель. Дедушка и правда часто пребывал в грезах, потому что терял память. Он то и дело засыпал на чужой ветке, а иногда вместо желудя зарывал в землю серый камешек. Гути любил сидеть на пляже и мечтать, как однажды заберется на корабль, спрячется в трюме и поплывет на новый остров, а чтобы не умереть от голода, прогрызет дырочку в одном из мешков с пшеницей или овсом. Гути хотелось поселиться в незнакомом месте и завести другую семью. Вот такие мысли занимали его голову, заставляя забывать обо всем остальном.
А между тем у Гути была работа, всегда одна и та же, но важная: собирать в лесу орехи и зарывать их рядом с домом. Семья Гути поселилась на острове именно из-за леса. Осеннее небо цвета оранжевых листьев щедро рассыпало по земле фундук, грецкие орехи, желуди и сосновые шишки. Все это богатство следовало собрать до наступления зимы, чтобы семье кормиться остаток года. Мама Гути не могла этим заниматься – она заботилась о его младшем брате Мюло и маленькой сестричке Мюзе.
И Гути каждый день делал важное для всей семьи дело, а потом шел на берег и мечтал, глядя на воду. Каждый вечер, по пути назад к большому дереву, он вдруг понимал, что забыл, где закопал плоды.
Под большим камнем? Между корнями? Рядом с раковиной?
Бедный Гути не мог вспомнить, но ни разу не осмелился признаться в этом маме.
Время шло, Гути сгорал со стыда – и молчал.
Однажды утром наступила зима.
Все родственники Гути покинули родную ветку и укрылись в чистой глубокой норе под паутиной корней. Когда-то давно ее вырыл дедушка, но семья с тех пор разрослась, и места для хранения припасов не осталось.
Полгода промелькнули как одна секунда.
Когда все наконец проснулись и вылезли наружу, оказалось, что большое дерево исчезло!
И не только оно, но и крачка с филином. Вокруг не было ни одного орешника, дуба или сосны. Лес испарился!
Наверное, зимой буря вырвала с корнями все деревья, а ветер унес их далеко-далеко.
Мама Гути знала, как все исправить. «Первым делом нужно поесть», – спокойно сказала она и велела сыну достать из песка припасы.
И тогда Гути горько заплакал.
Пляж такой огромный, искать там еду все равно что иголку в еловом лесу. Пока он найдет хоть один орешек, семья умрет с голоду… а деревья валяются у кромки воды вверх корнями, с поломанными ветками и больше никогда не принесут плодов.
Мама не стала спорить. «Нам придется перебраться на новое место, дети, – объявила она. – Туда, где будет еда…» – и попросила, чтобы Гути посадил себе на спину Мюзу. Она несла на спине дедушку, который еще больше постарел за время спячки.
Они обошли весь мир. Пересекали реки и долины, горы и пустыни. Искали пропитание в погребах и на чердаках, на верхушках странных незнакомых деревьев и в глубине бездонных ям под толщей океанских вод. Их гнали прочь метлой, они до визга пугали детишек в школах и старых дам в церкви, путешествовали в грузовиках, плыли на кораблях, а один раз даже летели самолетом.
Прошли месяцы, а может, даже годы, и вот однажды – в тот день голод мучил их особенно сильно – седоусый дедушка нарушил молчание. «Пора возвращаться домой!» – вот что он сказал.
Маме его слова, скорее всего, показались глупыми, но дедушка редко открывал рот, и семье следовало подчиниться.
Они отправились в обратный путь. Всем было грустно, каждый вспоминал погибшие деревья, длинный пляж, засыпанный сухими ветками, где не осталось ни листика, ни раковины. Там пустыня пострашней тех, которые им пришлось пересечь!
Сначала они решили, что ошиблись пляжем.
Только дедушка улыбался, и его белые усы смешно подергивались. Он велел им сесть на кучку песка и начал рассказывать. «Давным-давно, когда я был маленьким, как Гути, и очень рассеянным, мне хотелось отправиться в путешествие по миру. Мы были бедными и худыми, на нашем пляже росло мало деревьев, о лесе никто слыхом не слыхивал, еды не хватало, а я к тому же каждый раз забывал, где зарыл орешки. Потом из одного потерянного ядрышка выросло дерево, а на его ветках – целых сто орехов. Следом за первым – второе дерево. За ним – третье. Та к появился лес, где вы родились…
Наш лес.
У нас началась новая жизнь, и мы очень радовались, но знали, что однажды налетит буря и придется все начинать заново».
Дедушка замолчал, и они пошли по песку.
На пустынном пляже из сотен орехов и желудей, которые Гути когда-то собрал и забыл, где закопал, вырос самый высокий, густой и зеленый лес на свете. Никто никогда не видал такой красоты на берегу моря. Мама Гути крепко прижала его к груди, Мюло и Мюза бегали между деревьями и аплодировали старшему брату маленькими лапками. За ними спокойно наблюдали крачка и филин, давно вернувшиеся в родные края.
Дедушка сказал, что очень устал и скоро уснет на секундочку, которая продлится дольше зимы, и ему нужно сказать Гути что-то очень важное.
Он повел внука к воде и заговорил мягким нежным голосом: «Видишь, Гути, настоящие сокровища – это совсем не то, что ты ищешь всю жизнь, они всегда спрятаны рядом с нами. Ты их сажаешь, ухаживаешь за ними, поливаешь каждый вечер – даже если не помнишь, зачем это делаешь! – и в одно прекрасное утро они расцветают».
Малон позволил Гути уснуть. Завтра утром его пушистый друг должен быть бодрым и сильным, ведь Мама-да и Па-ди идут в школу, к учительнице. Малон немножко побаивался того, что они ей скажут.
Ему тоже давно пора было спать, но он не хотел. Знал, что кошмары вернутся. Он как будто уже слышал шум ледяного дождя – холодного, сверкающего, острого, как осколки зеркала. Малон даже глаза закрывать не желал.
И вовсе не потому, что боялся темноты!
Стоило ему зажмуриться, и в голове все становилось одного цвета. Как будто кто-то взял кисть и одним мазком перекрасил все вокруг.
Цвет.
Единственный.
Красный.
Везде.
Вторник
День войны
Василе Драгонман терпеливо ждал встречи с Марианной. Он сидел в холле комиссариата, положив на колени папку, и разглядывал сновавших мимо сотрудников. Если бы не униформа полицейских и байкерская куртка психолога из состаренной кожи, обстановка напоминала бы больничный коридор, забитый посетителями и усталым персоналом.
Появилась майор Огресс. Она шла не торопясь, по самому центру, и люди обтекали ее с двух сторон, как гордый линкор.
– Ты перезвонил врачу, Дед? – Вопрос был адресован инспектору, который направлялся к лифту.
Лейтенант Пьеррик Паделу замедлил шаг. Все сыщики Гавра звали его Дедом – из-за предпенсионного возраста и шести внуков, живущих в разных уголках Франции. Он наголо брил череп, носил серебристо-черную эспаньолку, тело у него было поджарое, как у профессионального бегуна, а глаза – как у большого доброго пса. Старожилы бригады говорили: «Наш Дед еще о-го-го!» – новички же считали его «ужасно пожилым».
– Он все утро на консультации, помощница пообещала, что шеф перезвонит, как только появится минутка.
– Но он подтвердил, что штопал именно Тимо Солера?
– На все сто. Солер связался с ним через несколько минут после того, как был замечен у аптеки в квартале Сен-Франсуа. Профессор Ларошель обслужил нашего налетчика в порту, в гавани Осака, между контейнерами.
– И доблестный доктор сразу связался с полицией? Его не смутило, что он нарушает профессиональную тайну?
– Нисколько, – улыбнулся Дед. – То ли еще будет…
Марианна отогнала мысли о раненом налетчике и повернулась к Василе Драгонману:
– Ну что, идем? Я нашла для вас время между двумя… консультациями и не могу обещать, что нам дадут спокойно поговорить.
Невозмутимость психолога резко контрастировала с царившим в участке возбуждением. Он сел, расправил полы куртки, открыл папку, достал блокнот и разложил перед собой детские рисунки. Взгляд светло-карих глаз был острым, как луч лазера, славянский акцент проявлялся сильнее, чем по телефону. «Красивые глаза, – подумала Марианна, – не банально карие, а цвета полированного дерева, терракоты или золотистой запеченной корочки круассана».
– Я принес вам рисунки Малона, майор, и мои заметки с комментариями. Они пока рукописные, но…
Марианна жестом остановила Василе, чтобы получше его рассмотреть. Обаятельный мужик, ничего не скажешь! Чуть моложе ее. Она обожала застенчивых мужчин: за их сдержанностью таится огонь. Славянский шарм и трагическая судьба героев Толстого и Чехова.
– Что, если мы начнем с самого начала? О ком вы говорите? Где он живет?
– Конечно, майор, простите. Когда волнуюсь, становлюсь бестолковым. Мальчика зовут Малон. Малон Мулен. Он ходит в младшую группу начальной школы. В Манеглизе. Знаете, где это?
Она сделала ему знак продолжать, кивнув на висевшую на противоположной стене карту эстуария[4] Сены. Манеглиз находился в десяти километрах от Гавра. Маленькая деревенька среди полей с населением в тысячу жителей.
– Со мной связалась школьная медсестра, сообщила, что ребенок все время повторяет нечто странное. Я впервые увидел мальчика три недели назад.
– И он рассказал, что его родители – не его родители?
– Именно так. Малон утверждает, что помнит другую жизнь, прежнюю…
– А родители, конечно, все отрицают.
– Естественно. – Драгонман взглянул на часы. – В этот самый момент они встречаются с директрисой школы.
– Без вас?
– Да. Предпочли обойтись без моего присутствия.
– Родители или начальство?
– По обоюдному согласию…
– Ваше вмешательство их раздражает?
Психолог смущенно улыбнулся и посмотрел на Марианну взглядом бродячего пса, выпрашивающего у прохожего кусок хлеба.
– Их можно понять. Честно говоря, если бы вас прислала не Анжелика…
– Позвольте мне кое-что объяснить. Я постараюсь говорить сжато…
Майор Огресс колебалась. Этот психолог чертовски хорош! Мямлит, запинается, но своего не упустит. Нужно будет выяснить, где эта хитрюга Энджи его выловила.
– Ладно, господин Драгонман, даю вам четверть часа.
Дверь без стука распахнулась, и появившийся Дед разрушил очарование момента:
– Доктор на проводе!
– Вот же черт! Переведи на мой телефон.
– Ты можешь не только поговорить с профессором Ларошелем, но и увидеть светило больницы Моно на экране размером три на три! Его кабинет нашпигован классным оборудованием для видеоконференций.
Марианна попросила Василе подождать несколько минут в коридоре:
– У нас крупное дело – январское ограбление в Довиле, наверное, слышали?
Психолог кивнул и послушно пошел к двери, столкнувшись на пороге со вторым лейтенантом, катившим тележку с видеокамерой и микрофоном.
– Наконец-то пригодилась чертова техника, – произнес тот и присел на корточки, чтобы установить камеру напротив белой стены.
На вид сыщику было лет тридцать. Белая футболка, тесные джинсы, кроссовки – вид у накачанного красавчика был явно непротокольный.
Лейтенант Жан-Батист Лешевалье. Женат. Двое детей. Верный муж. Нежный отец.
Ожившая мечта одинокой женщины.
– Пошустрее, Ж. Б.!
Марианна ворчала для проформы. Взгляд скользнул по сильной спине подчиненного, уперся в полоску голого тела между задравшейся майкой и поясом джинсов.
Трусы-боксеры от Calvin Klein обтягивали классную задницу.
Руки прочь, частная собственность! Чужая…
– Прямо какое-то широкоэкранное кино. – Ж. Б. с кошачьей грацией поднялся с корточек.
Лейтенанты Паделу и Лешевалье устроились на стульях, Марианна осталась за своим столом. Секунду спустя на белой стене появилась роскошная декорация в стиле хай-тек. Сплошь прямые углы – лакированное бюро, дизайнерские кресла, обтянутые серой кожей, мебель из ценных пород дерева, большая плазма на стене и даже высокая балконная дверь, через которую в комнату льется яркий свет.
А вот и хозяин кабинета. Хирург в белом халате поверх шикарного костюма-тройки (небось подбирал специально к своей хищной улыбке!), в руке стакан, в котором позвякивает лед.
– Здравствуйте, майор Огресс, сожалею, но могу уделить вам всего несколько секунд. Одна дама уже лежит и с нетерпением ждет, когда я вернусь вместе с моим орудием!
Пауза. Ларошель пошутил и теперь как будто ждал награды – заранее записанного смеха зрителей, – сияя безупречной белозубой улыбкой (хвала коллегам-ортодонтам!).
– Я буду пересаживать ей печень. Так что давайте поторопимся.
– Вчера вы оказали помощь Тимо Солеру, так? – задала вопрос Марианна.
Доктор сделал глоток медно-красной жидкости. Интересно, что он пьет перед операцией? Неужели виски? Или Red Bull? В углу, в сумке от Hugo Boss, клюшки для гольфа, каждая деталь обстановки точно выверена, словно это театральная декорация или съемочная площадка, а не настоящая комната.
– Налетчику? Так точно, мадам. Я уже все рассказал вашим инспекторам. Беглец позвонил вчера, во второй половине дня. Назначил срочную встречу в порту, в гавани Осака – вдали от чужих глаз, понимаете? Он ждал в белой «тойоте ярис». Номер я запомнил, не волнуйтесь. Рана у него плохая – между подключичной артерией и верхней долей левого легкого. Пулю калибра девять миллиметров несколько месяцев назад вытащил какой-то коновал, ухаживали за ним непрофессионально. По его собственным словам, он недавно упал, рана открылась и начались адские боли. Я сделал, что смог.
– Прооперировали Тимо прямо в машине? – изумилась Марианна.
– Конечно нет! Я имел в виду, что сделал все, чтобы помочь вам.
– Нам?
Ж. Б. был потрясен антуражем и угадывающимся за окном бассейном. Или морем? Ведь это Сент-Адресс, шикарный пригород Гавра, и больница стоит на берегу Ла-Манша.
– Именно так. Помочь правосудию, сообщить о преступнике, которого не один месяц разыскивает полиция, долг каждого честного гражданина, ведь так?
– Безусловно, профессор! Как еще вы нам помогли?
– Ввел двойную дозу нальбуфина. Это обезболивающее, намного сильнее морфина. Лекарство мгновенно облегчило страдания и будет действовать еще как минимум двенадцать часов. Я немножко почистил рану и снова зашил. Шов получился – загляденье. Высокая мода, да и только!
Еще одна улыбка во славу хирургов-стоматологов… Профессор наклонился к камере, будто хотел сообщить нечто конфиденциальное:
– Но внутри я пошалил скальпелем, комиссар! Когда нальбуфин перестанет действовать, Тимо Солер взовьется под потолок. И снова позвонит мне, никуда не денется… а там подтянетесь вы с кавалерией.
Марианна шумно сглотнула, прежде чем ответить:
– Не беспокойтесь, подтянемся.
Ларошель поставил на стол пустой стакан:
– Договорились. А теперь, если позволите, я отправлюсь в операционную и помогу пациентке, которая в меня верит. Если все пройдет хорошо – тьфу-тьфу-тьфу! – через несколько минут все ее страхи будут позади.
Прощальная улыбка – и экран погас. Трое полицейских еще несколько секунд молча смотрели на белую стену.
– Да он просто святой, – умиленно произнес Дед.
– И что органы правопорядка делали бы без помощи таких вот сознательных граждан? – ухмыльнулся Ж. Б.
– Ладно, позубоскалили, и хватит! Доктор нам, может, и не слишком симпатичен, но будет отлично, если с его помощью мы возьмем Солера. – Марианна повернулась к Ж. Б. и скомандовала: – Давай, Спилберг, убирай отсюда всю эту технику. Дед, будь на связи с нашим доктором Хаусом. А я…
Она подвинула к себе рисунки, принесенные Драгонманом. Четыре вертикальные черты сделаны черным фломастером, пятая, диагональная, – синим.
Каракули.
– А меня оставьте на четверть часа с этим психологом, который жаждет объяснить, как функционирует память трехлетнего ребенка.
Маленькая стрелка на 12, большая – на 1
Класс опустел, и Малон остался один. Половина ребят уже построились в пары и, весело галдя, потянулись в столовую через маленькую железную калитку на задах школьного двора. Остальных ждали родители, в основном мамы; папы появлялись утром или вечером. Каждый ребенок хватался за мамочкину руку, обнимал за шею, прижимался к ноге.
Все – кроме Малона.
– Сиди здесь и будь умником. Жди, мы скоро придем, – сказала Клотильда, его учительница, и не обманула: Мама-да и Па-ди появились сразу после того, как ушли другие родители. Мама-да почти никогда не опаздывала, но обычно уводила его обедать одна, без Па-ди.
Малон подбежал и взял ее за руку.
Утром родители напомнили ему, что в полдень будут разговаривать с учительницей. Малон знал: это из-за историй, которые он рассказывает. Странно и здорово было войти в пустой класс и получить в свое распоряжение все игрушки.
– Господин и госпожа Мулен? Прошу вас, садитесь… – Клотильда Брюйер смущенно кивнула на маленькие, сантиметров тридцать в высоту, стульчики – других в младшей группе не было. Обычно собрания с родителями учеников проходили здесь, и проблем ни у кого из взрослых не возникало.
Обычно…
Димитри Мулен – рост метр восемьдесят, вес сто десять кило – пристроился на лилипутском стуле и сразу стал похож на циркового слона, взгромоздившегося на тумбу. Колени почти уткнулись в подбородок.
Клотильда повернулась к Малону:
– Оставишь нас, великан? Пойди поиграй во дворе и не скучай, мы тебя позовем.
Малон не удивился и не расстроился. Он заранее посадил Гути в углу рядом с куклами, на синюю кроватку. Никто не обратит внимания на плюшевую игрушку, а Гути потом все-все ему расскажет. Мальчик вышел из класса и с вожделением посмотрел на горку и туннель: там всегда играли дети из старшей группы, а до малышни очередь доходила редко. Он не знал, на что решиться.
Небо совсем потемнело и грозилось дождем. Туалет находился далеко от игровой площадки, очень далеко, практически на другом конце двора. Если начнется ливень, он не успеет добежать и наверняка попадет под стеклянные капли.
Из-за закрытой двери раздался крик Па-ди. «Бедненький мой Гути…» – подумал Малон. Он знал, что его любимец побаивается Па-ди, когда тот ругается.
Димитри Мулен нервно переступал ногами по линолеуму с нарисованным городом, давя дома, сады и дороги с машинками.
– Буду говорить прямо, госпожа Брюйер. У меня есть дела поважнее визитов в детский сад! Я наконец снова нашел работу, и мне пришлось упрашивать патрона, чтобы разрешил выйти сегодня после обеда. Вам на это наплевать, вы свою зарплату будете получать каждый месяц, до самой пенсии. У меня совсем другая жизнь…
Ну, пошло-поехало! Очередная обвинительная речь в адрес государственных служащих. Клотильда пропустила инвективы недовольного папаши мимо ушей. Педагогический стаж у нее небольшой, всего шесть лет, и два года на посту директора, но кое-какой опыт она накопила. Клотильда выбрала работу с самыми маленькими детьми, потому что по характеру была мягкой и терпеливой, и это помогало ей справляться с разбушевавшимися отцами.
– Давайте вернемся к теме нашего разговора.
– Согласен. И ближе к делу. Вот, я принес все бумаги, убедитесь сами! – Он достал из висевшего на плече рюкзака несколько картонных папок. – Свидетельство о рождении! Семейная книжка с печатями мэрии и родильного дома. Альбомы с фотографиями малыша с первого дня его жизни. Глядите, глядите! Разве это не наш мальчик?
Сидевшая рядом с мужем Аманда вела себя отстраненно и в разговор пока не вступала. Ее взгляд был прикован к синей игрушечной кроватке в углу, на которую ее сын посадил Гути. «Он как будто шпионит за нами… Господи, что за глупости! Не может плюшевая игрушка ни за кем шпионить…»
– Не стоит так нервничать, господин Мулен! Мы никогда не подвергали сомнению тот факт, что Малон – ваш сын. Но…
– Не держите нас за идиотов! – перебил директрису Димитри Мулен. – Мы очень даже хорошо поняли намеки этого мозговеда, румына, как его там? Василе? И ваши фразочки в дневнике моего малыша.
Мягкость и терпение. Нужно придерживаться выбранной стратегии. Вряд ли папашу Мулена укротить будет труднее, чем Килиана и Ноа, главных заводил класса.
– Я пригласила вас на встречу по одной-единственной причине: ваш сын говорит вещи, необычные для ребенка его возраста. Детский психолог забеспокоился и поделился тревогой со мной, а я всего лишь хочу кое-что уточнить.
– Уточнить! Прямо полицейский допрос.
Клотильда сделала шаг вперед и присела на корточки – так, чтобы ее лицо оказалось вровень с глазами Мулена-старшего. Поза была привычной – она почти весь день существовала на высоте детского роста, так что у этого детины нет пространственного преимущества. Только не в ее классе.
Читать бесплатно другие книги:
