Фармацевт Санфиров Александр

Александр Санфиров

– Гребнев, к доске, – раздался строгий голос учительницы математики.

Витька нехотя встал, громко хлопнув крышкой парты.

– А чо, меня опять спрашиваете, Валентина Яковлевна? – тоскливо заныл он. – На том уроке к доске вызывали, и на этом тоже.

Одноклассники захихикали. За окном класса стояла весна 1966 года, в те годы ученики одевались достаточно скромно, девочки в обычных школьных платьях, ну, а мальчишки, кто во что горазд. По одежде Гребнева можно было сразу понять, что с деньгами в его семье дела обстоят не очень хорошо. На локтях его пиджака, заношенного еще старшим братом, погибшим год назад, виднелись аккуратные заплатки. Такие же заплатки красовались и на брюках. А застиранная рубашка, когда-то имевшая наглость называться белой, была застегнута на аккуратно пришитые, но разные пуговицы.

– Кого хочу, того и вызываю, – сварливо сообщила учительница. – Сейчас Гребнев расскажет нам три признака подобия треугольников.

Витька печально вздохнул и направился к доске.

В классе откровенно заржали, глядя на его невзрачную фигурку. Действительно, Гребнев был самым мелким пацаном в классе, за что получил гордую кликуху – шибздик. За время учебы кличка много раз мутировала от шибздяка до шибзды и бздика. Но к восьмому классу в школе его знали под прозвищем Шибза, и мало кто помнил, с чего все начиналось.

Кое-как ответив, Витька уселся за парту и почти сразу зазвенел звонок.

– Ребя! Бежим в буфет! – заорал Сережка Харьковский – надо очередь занять!

Витька подскочил и ринулся к дверям, в которые уже пытались протиснуться самые шустрые парни. Из девочек никто не захотел участвовать в толкучке. Они насмешливо и с долей презрения следили за своими одноклассниками. Еще бы! У девочек уже грудь появилась, а парни, как были дураками, такими и остались.

Ничто не предвещало беды, когда Витька выбежал на лестничную клетку, но когда он поставил ногу на ступеньку, то запнулся об кого-то и кубарем покатился вниз по ступенькам. Он влетел головой прямо в пол, а затем упал на спину и уставился незрячими глазами в потолок, а на полу тем временем под его головой расплывалась небольшая лужица крови.

На дикий визг девчонок мгновенно собралась толпа любопытных учеников, сквозь которых пришлось пробираться встревоженной медсестре и пожилому директору школы, на ходу достававшему из нагрудного кармана валидол.

– Жив! – сообщила медсестра, проверив пульс на сонной артерии. – Надо скорую вызывать.

Директор, кинув под язык вторую таблетку валидола, принялся разгонять всех школьников на урок, звонок на который прозвучал пару минут назад.

Скорая помощь появилась через пятнадцать минут, а через двадцать Витьку Гребнева на деревянном щите и зафиксированной головой везли в городскую нейрохирургию.

– Блин! Как ломит голову! С похмела что ли? – проламываясь сквозь боль, я пытался понять, где нахожусь и что вообще происходит. Глаза у меня вроде бы были открыты, но вокруг стояла полная темнота.

Попытка повернуть голову не удалась, но зато отозвалась еще большим приступом болей так, что невольно застонал.

В ответ на мой стон в пересохший рот полилась струйка воды. Я прихватил губами носик чайника и начал лихорадочно глотать такую желанную прохладную жидкость. После чего вновь впал в забытье.

Придя в себя, через какое-то время открыл глаза и увидел в ярком дневном свете высоко над собой белый потолок с отшелушивающейся известкой.

Помня о боли, очень осторожно повернул голову налево, и увидел на соседней койке мужика с забинтованной головой, похрапывающего во сне. Повернув направо, увидел примерно такого же мужика с забинтованной головой, только его нога была загипсована и подвешена на сложной системе блоков.

– Понятно, я в больнице, и, скорее всего, в травме, или нейрохирургии, – подумалось мне. – Только я то, с какого перепуга здесь оказался?

Попытка проверить свою память оказалась тщетной. Я помнил подробно, как пришел на корпоратив в честь столетия нашей психиатрической больницы. Помнил, как поднимал бокал, как танцевал с жарко обнимавшей меня главбухом Марией Ивановной Петуховой весьма симпатичной женщиной средних лет. А потом все, память отшибло напрочь. Последнее, что помню, как Мария Ивановна, стоя на коленях, лихорадочно расстегивала мне ширинку на брюках.

Оставив воспоминания на потом, снова начал разглядывать соседей по палате. Как ни странно, но из шести больных в сознании кроме меня никого не было.

Остановив взгляд на загипсованном больном, удивленно подумал:

– Интересно, ему вытяжку, что ли делают? Надо же! Не знал, что у нас такие технологии еще в ходу.

В это время распахнулась дверь и палату зашла медсестра, толстая бабенция лет сорока пяти. И если бы я не лежал, то точно бы упал в обморок. В руках она держала лоток со шприцами. И эти шприцы были многоразовыми.

– Боже! Куда я попал! Здесь садисты собрались? Откуда она набрала такое старье?

Пользуясь тем, что больные ничего не соображали, медсестра быстро делала им уколы в бедро. Когда она ткнула иголку в бедро моему соседу, та не пробив кожу, согнулась напополам.

Медсестра, не задумываясь, пальцами выпрямила иголку и вновь засадила её в бедро. Мужик что-то промычал и дернул ногой.

– Ну, все, все, – пробурчала женщина и повернулась ко мне.

– Увидев мои открытые глаза, она слегка вздрогнула и сказала:

– Мальчик, у тебя укольчик пенициллина.

– Я не разрешаю делать укол многоразовым шприцем, вы меня гепатитом заразите, или СПИДом! – воскликнул я и испуганно замолк.

Тонкий писклявый, отвратительный голос был не моим и, причем тут мальчик?

– Поворачивай жопу ко мне, – приказала медсестра. – Хватит дурью маяться, мне еще две палаты надо проколоть.

– Даже не подумаю, – сообщил я тем же голоском. – И вообще я на вас жалобу напишу в Минздрав, будете знать, как старыми иголками больных колоть и без перчаток работать. Что тут у вас за бардак происходит?

– Ах ты, шкет! Не успел в себя придти, как права качать начал! – воскликнула толстуха.

– Вера, что у тебя случилось, что за крики? – послышался мужской голос и в палату заглянул врач, высокий мужичок грузинистого типа.

– Георгий Георгиевич, представляете, этот пионер только в себя пришел и сразу претензии начал предъявлять, – возмущенно доложила медсестра.

– Молодой человек, потрудитесь объяснить, чем вы недовольны? – спросил врач.

К этому времени, несмотря на шум в голове, я уже сообразил, что со мной происходит что-то непонятное, поэтому уже более спокойно сказал, что не хочу, чтобы мне делали уколы многоразовыми шприцами, так, как боюсь заразиться гепатитом. Все это сообщил прежним писклявым голосом, так не похожим на мой прежний.

Собеседник нахмурился.

– Молодой человек, поздно пить Боржоми, когда почки отказали. Мы ведь тебя уже неделю колем, и еще один укол уже не повредит. А одноразовых шприцов у нас не имеется, рожей мы для них не вышли. Так, что поворачивай свой глютеус, я тебе помогу, и Вера Николаевна сделает укол.

– Обойдетесь, – сообщил я и натянул на себя одеяло. После чего уставился на свои руки. Они тоже оказались не мои.

– Да я же херов попаданец! – наконец, дошла до меня правда жизни, что-то долго я соображал, хотя прочитал за свою жизнь не одну сотню книжек с такими приключениями.

– Скажите, какой сейчас год? – неожиданно охрипшим голосом спросил я.

Георгий Георгиевич окинул меня заинтересованным взглядом и спросил:

– Паренек, а ты вообще, что-нибудь помнишь? Расскажи немного о себе.

Я задумался.

О себе я мог рассказать много чего интересного. А вот о мальчишке, в котором сейчас нахожусь, не знаю абсолютно ничего.

– Что, даже имя не помнишь? – спросил доктор, видя мои раздумья.

Я отрицательно мотнул головой.

– Ви… – сказал доктор. Видя, что я продолжаю тупо смотреть на него, он продолжил:

– Викт…

– Виктор, – сказал я, – Виктор Гребнев.

И, замолк, почувствовав, как новые знания укладываются в моей памяти, в процессе чего снова отключился.

Видимо без сознания я провалялся достаточно долго, не день и не два, потому, что у соседа справа, когда я открыл глаза, блоков уже не наблюдалось, зато гипса явно прибавилось.

Но мне уже было не до него. Я разбирался с воспоминаниями прежнего хозяина этого тела. Увы, мальчишка умер. Момент смерти совпал с попаданием моей души, или еще какого-то нематериального образования в его мозг. И сейчас я являюсь его полным владельцем. Каким-то образом, моя память и память юноши смогли сосуществовать, и я сейчас вполне свободно пользуюсь ими обеими. Эх, в другой обстановке, я бы мог пофилософствовать со своими коллегами, начитавшимися Ясперса, и Гегеля. Но сейчас обстановка не располагала. Не с кем было размышлять об ощущениях собственного Я и вещи в себе.

Сейчас моя мини задача состояла в том, чтобы не допустить очередную медсестру, вооруженную шприцом к своей заднице.

Чувствовал я себя на удивление неплохо, лишь немного ломило затылок.

Собравшись с духом, я уселся в кровати.

– Эй, пацан, не вздумай вставать, – предупредил загипсованный сосед. – Если хочешь в туалет, позови санитарку, она утку подаст.

Да, санитарку придется позвать, ибо звонков в палате не предусмотрено.

Какие звонки в 1966 году.

Голова закружилась, и пришлось снова улечься в кровать. Как раз подошла санитарка и со старческим ворчанием ловко подсунула мне утку.

– Смотрю, оклемался ты паренек, – заметила она между делом. – А когда тебя привезли, говорили, не жилец. Литру крови с головы откачали.

Я вздрогнул, в памяти моего предшественника хорошо запечатлелся момент, когда он со всего маху влетел головой в метлахскую плитку лестничной клетки.

Санитарке я ничего не ответил, да она ответа и не ждала. Забрав утку, она двинулась к дверям.

А я вновь пытался разобраться, что же произошло со мной, после танца с главбухом во время корпоратива. Но вместо воспоминаний на этом месте оставалась настоящая черная дыра.

Похоже, наша мизансцена с Марьиванной в туалете, не оставила равнодушным кого-то из гостей и тот нанес мне, как пишут в милицейских рапортах, травмы несовместимые с жизнью. Но теперь это уже было неважно. Все произошло в другом времени, отделенным от настоящего момента почти шестьюдесятью годами. Целая человеческая жизнь можно сказать.

Мои размышления были прерваны буфетчицей, привезшей лежачим больным обед в палату. Из шести больных таковых имелось двое, я и сосед. Остальные лежачие хрипло дышали на своих койках, в сопорозном состоянии, дожидаясь, когда им медсестра нальёт жидкой кашки в желудок по зонду, потому, как самостоятельно есть не могли.

Только вдохнув запах не особо аппетитного обеда, понял, как оголодал. Свесив ноги с кровати, уселся ближе к тумбочке, где стоял мой обед и принялся за еду. Капустные щи, сменились тушеной капустой с рыбной котлетой, но я сожрал все и даже попросил добавки. Котлеты мне, естественно, не дали, но капусты наложили даже больше, чем в первый раз.

С этого дня выздоровление пошло стремительными темпами. Вскоре я уже бродил неприкаянным призраком по отделению, что весьма не нравилось персоналу. Ну, привыкли они, что их пациенты в основном спокойно себе лежат на койках и никуда не встревают.

Я собственно тоже никуда не встревал, занимался читкой газет и прочей литературы, попадающей в руки.

Вообще ситуация была неприятная. Мой предшественник в этом теле, ухитрился получить травму практически в конце мая. Считай, весь июнь я провалялся в больнице. А экзамены за восьмой класс то не сданы.

В принципе мне было наплевать на экзамены, но, к сожалению, меня никто особо не спрашивал. Ни учителя, ни мама. Та, придя в больницу, после непродолжительных рыданий и объятий заявила, что обо всем договорилась, и я смогу сдать экзамены сразу после выписки. Все учителя в курсе моего несчастья и придираться не будут.

Я слушал эту, совершенно чужую для меня женщину и понимал, что при всем желании не могу её огорчить, и насколько возможно буду играть роль её сына. Тем более, что одного сына она уже похоронила. Старший брат Витьки погиб во время службы в армии.

Я же в это время был озабочен совсем другим. Никогда бы не подумал, что так прикипел к сотовому телефону и возможностям Интернета. Их отсутствие раздражало до ужаса. То и дело ловил себя на мысли, что надо позвонить, или зайти на очередной сайт.

Наверно из-за этого я вел себя слегка неадекватно, так, что меня отправили на консультацию к психиатру. Увидев его, я не смог сдержать смешка. В кабинете сидел мой коллега, можно сказать учитель Абрам Кацман. С ним я познакомился еще в интернатуре, когда начал работать в психиатрии, он к этому времени уже проработал более десяти лет и для меня казался неистощимым кладезем премудрости.

Сейчас же он был только в начале своей карьеры, поэтому внимательно относился к беседе с больными.

Мы с ним поговорили за жизнь, пришлось растолковать пословицы, разгадать несколько загадок и даже пройти тест Роршаха. Меня так и подмывало подшутить над ним, но удержался, зная, что Абрам шуток не понимает и может написать всякую гадость в заключении.

Выйдя из кабинета, я открыл историю болезни, в которой синим по белому было написано: Умственная отсталость в степени легкой дебильности на фоне перенесенной черепно-мозговой травмы.

– Отлично, даже шуток не понадобилось – подумал я. – Хоть в армию не возьмут. А если и возьмут, то только в стройбат. Два года придется терять. Эх, жизнь моя жестянка! Интересно, кто был тот подлец, что отправил меня на перерождение. Приревновал, что Петухова не ему собралась делать минет. Вот ведь гадёныш! Между прочим, Марьиванна Петухова свободная, самостоятельная женщина и сама решает, где и с кем проводить время.

А ведь в принципе у меня была вполне приличная жизнь.

Авторитетный заведующий отделением психиатрической больницы, кандидат медицинских наук. Ну и что, что мою диссертацию никто кроме рецензентов не читал, главное, что денежки за звание капали. Квартира, машина, дача, десять лет назад развод с женой, любовница, двое взрослых детей и четверо внуков, что еще нужно для счастья. И вот какой-то хмырь лишил меня всего этого набора, запихнув в тело восьмиклассника, которому придется заново добиваться всего этого капитала.

Кстати, визит Валентины Викторовны, матери моего нынешнего тела, что-то сдвинул в моём мироощущении. До её появления я занимался ерундой. Большую часть времени размышлял над тем, каким образом моё сознание переместилось на много лет назад, притом в юношу из того же города, но почему-то не в меня молодого и кто в этом виноват.

Однако беседа с матерью заставила оставить бесплодные умствования, от которых полезного выхода было ноль целых ноль десятых и перейти к размышлениям о своём будущем. Что-то мне подсказывало, раз я переселился в новое тело, жить в нем придется до самой смерти, так, что от этого и начнём плясать.

Увы, особой пляски не получалось. Да, знания врача-психиатра остались у меня в полном объеме, вот только кому они сейчас нужны? Правильно, никому. Второй вопрос, есть ли что-то в прошлом, то есть в настоящем, что-то такое, что поможет мне в жизни?

Да ни фига! О кладах я знать ничего не знаю, итогов всяческих матчей не помню. От большинства песен спою по паре строчек. Да и со слухом у меня проблемы. Последние годы я даже телевизор не смотрел, мне вполне хватало изучения своей специальной литературы, ну и лазанья по сайтам в Интернете. Вот такой я бесполезный для общества попаданец, ничего толкового из будущего не притащил, даже кнопочного телефона, не говоря уже об айфоне. А уж заявить о том, что я из будущего, мне и в голову не могло придти, учитывая мою профессию.

Эх, сколько таких гостей из будущего перебывало у меня в отделении! Надо сказать, что за тридцать лет работы структура бредовых высказываний шизофреников претерпела значительные изменения. В прежние времена о космосе редко вспоминали. Больше о ведьмах, русалках и прочей нечисти. Помню, правда, одного больного, считающего себя сыном Аллы Пугачевой. Он свой дом изнутри обшил листами алюминия, чтобы заэкранировать космические лучи, которыми его облучали зеленые человечки. Вроде помогло. По крайней мере, к нам попадать он стал намного реже. В последние годы все больше моих пациентов вступали в контакт с инопланетянами, участвовали в межгалактических сражениях и телепатически общались с братьями по разуму в иных измерениях. Конечно, это были мужчины. У женщин же вся бредовуха была основана на сексе, и слушать их быстро надоедало, тем более они моментально включали в свой бред лечащего врача, то есть меня, что было не очень приятно.

Я же вроде бы считаю себя здоровым индивидуумом, чтобы рассказывать о переселении душ и в результате навек поселиться в палате № 6. Хотя, кто его знает? Возможно, я недалеко ушел от моих бывших пациентов. Самому себе диагноз психического заболевания не поставишь.

Ага, а вот это интересное воспоминание! Оказывается, Витька Гребнев неплохо рисовал, но, будучи стеснительным парнишкой, никому об этом не говорил.

В альбоме, который принесла мама, чтобы мне было чем заняться, имелось несколько карандашных набросков, с моей непрофессиональной точки зрения вполне приличных. Интересно, смогу ли я повторить эти рисунки?

Но сейчас надо было определяться с будущим, и решать продолжать ли учебу в школе, или идти в техникум и получать профессию. По Витькиным воспоминаниям жили они с мамой от зарплаты до зарплаты, но вдвоем на восемьдесят рублей особо не разбежишься, поэтому приходилось экономить. Хорошо еще, что сразу за домом начинался лес, поэтому в сезон не надо было далеко ходить, чтобы натаскать грибов и ягод на целый год вперед. А с разработанного огорода снималось по десять мешков картошки и в меньшем количестве прочих овощей.

В общем, к моменту выписки из больницы я определился – надо поступать в техникум, или ПТУ. Не определился лишь с вопросом, в какой именно техникум я хочу попасть.

В первых числах июля меня после долгих и упорных просьб выписали домой. Да, это вам не лечиться в российской больнице по страховому полису ОМС, когда тебе дадут пинка сразу после того, как ты отлежишь установленный срок для своего заболевания. У нас пока еще лечат, сколько потребуется, хотя за всю огромную страну говорить не буду. Знаю только одно правило действительное в нашей стране для всех времен. Чем южнее ты живешь, тем дороже тебе обойдется лечение, а качество будет ниже.

– Ты Витек, на удивление быстро восстановился, – отметил при выписке лечащий врач. – Пожалуй, я такого еще не видел. И заметь, как я тебя классно заштопал. Даже вмятины в твоей глупой башке не осталось. Все черепные косточки сохранил. На рентгене следы перелома почти не видны.

Я с благодарностью кивнул доктору. Действительно, мне повезло, а мог бы, как многие больные ходить с вмятиной на полголовы и год ждать очереди на постановку металлической пластины, и постоянно носить шапку, чтобы не пугать окружающих своим видом.

Хотя я относил мое быстрое восстановление большей частью на счет той неведомой силы, перенесшей мое сознание не только на шестьдесят лет назад, но и на многие миллиарды километров назад, в ту точку, где планета Земля находилась в то время и затем со скоростью 200 км\с удалялась от нее. Но переубеждать доктора я не собирался. Пусть относит мое выздоровление на счет своего профессионализма.

Мама, зная о выписке, пришла меня встречать. Что было совсем нетрудно. Наш дом находился на другой стороне улицы, где располагалась больница, и закрывался от неё зданием станции переливания крови.

Обойдя здание станции, мы вышли на узкую грунтовку, ведущую к двум деревянным двухэтажным домам, расположенным на краю лесного массива.

В дальнем доме на втором этаже располагалась наша квартира.

Когда мы подошли к входу в подъезд, из него вывалил пьяный в хлам Валерка Лебедев, парень примерно моей комплекции, но на год старше.

– О, какие люди! Шибза, ты чо, уже поправился? – воскликнул он, размахивая гитарой, держа её за гриф.

– Ой, здрасти, тетя Валя! – поздоровался он с мамой.

– Здравствуй, Валера, – печально вздохнула та, – Ты, почему не в училище?

– Тёть Валь, ты чего? – натурально удивился Валерка, – у меня же практика сейчас, на заводе.

– Да, вижу я, как ты практикуешься, – сердито ответила мама. – Опять на гитаре весь вечер тренькать будешь?

– Ага, буду, – согласился Лебедев, – мне сегодня слова одной песенки подогнали. Вот послушайте.

Он уселся на пенек, стоявший у дверей, тронул гитарные струны. И запел прокуренным тенорком.

«Самой нежной любви наступает конец.

Бесконечной тоски обрывается пряжа».

– А у парня неплохо, получается, – подумал я. Но тут мама дернула меня за рукав.

– Не стой столбом, пошли домой. Еще наслушаешься этих песен. Лучше бы уроки учил, больше бы толку было.

Когда мы подошли к двери в квартиру, Валерка сменил пластинку.

– «Затихает музыка в саду и девчонка видно всем чужая.

Все подруги с парнями идут, только лишь её не провожают». – разносился его голос по окрестностям. А когда я выглянул из окна кухни, напротив Лебедева на скамейке уже пристроились две сестры, Машка и Ирка Феклистовы из первой квартиры. Их присутствие явно приободрило музыканта, и он продолжил свой концерт.

– Ну, что ты к окну прилип? – раздраженно заметила мама. – Переодевайся в домашнее, мой руки, и будем обедать. Я сегодня щи сварила на баранине. Повезло у цыган купить на рынке.

Оторвавшись от уличного представления, я прошел в свою комнату и сразу встретился с глазами брата, смотревшего на меня с фотографии на комоде. Не знаю отчего, но я почувствовал себя неловко, как будто в чем-то виноват перед ним.

Вовка Гребнев был старше меня на четыре года и в отличие от младшего брата был весьма здоровым и крепким парнем, к тому же боксером. Поэтому меня, то есть Витьку в младших классах школы, несмотря на кличку Шибздик, трогать опасались. Все прекрасно знали, что расплата последует незамедлительно. И даже, когда после восьмого класса Вовка поступил в строительный техникум, мои одноклассники прекрасно понимали, что ему ничего не стоит ближе к концу уроков подойти к зданию школы встретиться с обидчиками своего брата и начистить им рожу.

Так, что Витьке в этом отношении явно повезло, никаких ссор в классе у него не имелось, тем более что он сам вел жизнь тихую и бесконфликтную.

Зато Вовка, попав в армию, примириться с тамошними порядками не смог. Поэтому всего через три месяца он погиб, как написал командир части при исполнении воинского долга. Так мы его и похоронили в закрытом гробу. Только через полгода, когда из армии пришел Димка Филатов, служивший в той же части, он рассказал, что Вовка был убит в драке со старослужащими. После чего старшина роты полгода отлежал в госпитале и был комиссован. Мама, услышав об этом жаловаться, никуда не стала. В принципе, она и так, зная характер старшего сына, подозревала по какой причине он погиб. Ну, а Витька, трусоватый по натуре, не раз плакал, вспоминая брата, и со страхом ждал призыва на службу.

В отличие от Витьки, я службы не боялся, прекрасно зная все её «прелести». Как говорится, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Через три года, не исключено, что и мне придется отправиться в стройные ряды Советской армии. Это произойдет, если я на комиссии не вспомню о тяжелой черепно-мозговой травме. История болезни запрятана в больничном архиве на двадцать пять лет, поэтому кроме выписного эпикриза, который нужно передать в поликлинику, врачи призывной комиссии ничего больше не увидят.

А выдрать из карточки единственную бумажку секундное дело, главное, чтобы она попала хотя бы на несколько минут в мои руки. Но это, если я решу отдать долг Родине еще раз. Один то раз я его уже отдал. Два года выброшенные кошке под хвост. И шесть с половиной тысяч километров, пройденных разводящим караула в любую погоду, под дождем, снегом, в холод и зной. Так, что выбор у меня имеется.

Нет, если и решу служить, то сделаю это совсем не так, как в первый раз. Но и повторять судьбу Вовки Гребнева не собираюсь. Отстаивать свои права, совсем не обязательно в драке с сослуживцами, для этого имеется много других путей. В следующем году призывной возраст снизят до восемнадцати лет. Правда и служить придется на год меньше. Смысл этого решения вполне понятен, командовать мальчишками гораздо легче, чем взрослыми мужчинами. Но я то взрослый человек и действовать собираюсь по взрослому.

В этот момент на фотографии брата, перевязанной черной лентой мелькнул солнечный блик, как будто Вовке пришлась по нраву мои мысли по поводу службы.

Порядок в комнате царил идеальный. Но Витькиной заслуги в этом не имелось ни капли. Уборкой занималась мама. Но и сын без дела не сидел. Колка и укладывание дров в сарай второй год оставались на нём. Так же, как и сбор грибов. За ягодами они ходили вдвоем с мамой.

Благодаря травме Витьке удалось избавиться в этом году от прополки и окучивания картошки. Зато её копкой придется заниматься уже мне.

На простом дощатом столе аккуратной стопкой лежали учебники и тетради.

Взяв в руки учебник Барсукова по алгебре, задумчиво перелистал потрепанные страницы. Как ни странно, рисунков на страницах не было. Видимо бывший хозяин моего тела, предпочитал рисовать в альбоме, а не в учебниках.

– Мда, хрен знает, как буду сдавать всю эту лабуду? – подумал я. – Не помню ведь ни хрена. Придется как-то договариваться, давить на жалость. Диктант то напишу, без проблем. Ладно, со школой как-нибудь разберусь, а что делать с техникумом, там ведь тоже придется сдавать экзамены.

Придется все проблемы решать по мере поступления.

В шкафу я сразу не разобрался с одеждой, но маму на помощь звать не стал. Точно ведь решит, что у сына с памятью проблемы. И так периодически косится на меня с подозрением. Видимо, Витька говорил иначе. Но это ничего, все мои огрехи сейчас списываются на травму.

С этой мыслью я переоделся и направился кухню, откуда доносился соблазнительный запах щей из свежей капусты с бараниной.

После однообразного больничного питания щи пошли на ура. Я смолотил полную тарелку и потребовал добавки.

Но вместо неё мне была навалена полная тарелка картошки с говяжьей тушенкой. Завершил всю эту благодать стакан компота.

С трудом выбравшись из-за стола, я поблагодарил маму и в полусогнутом состоянии направился в свою комнату. Там с вздохом облегчения упал в кровать и расслабился.

Думал, что засну, но сна не получилось. Сначала обдумывал свое поведение за столом. Похоже, когда я себя полностью не контролирую, в теле начинает преобладать поведение Вити Гребнева. С одной стороны это и неплохо, по крайней мере, маму ничем удивить не удалось. С другой стороны, хотелось бы своим нынешним телом распоряжаться более самостоятельно.

Валера Лебедев, который на некоторое время замолкал, неожиданно снова начал орать очередную песню.

– «Как посадишь рассаду, так и вянет она.

Так и годы уходят в туман. И любви мое сердце не знает, сколько пролито слез океан».

Я выглянул в окно и сразу понял причину его энтузиазма. Вместо малолеток Феклистовых, напротив Лебедя сидели мои одноклассницы Нинка Карамышева и Светка Птичкина. Нинка Карамышева стройная черноволосая девица с немалой грудью больше походила на выпускницу, чем на начинающую девятиклассницу. Зато невысокая, коренастая шатенка Светка достойно оттеняла её красоту. В общем, это была классическая женская дружба. Нинка на фоне Светки чувствовала себя королевой, ну а Светке достаточно было того, что она получает частицу внимания благодаря подруге.

Видимо, Витька был неравнодушен к Нине, потому, что мне срочно захотелось выйти на улицу.

Противиться этому желанию я не стал. Тем более что мне хотелось посетить уютное заведение, расположенное за домом. Увы, наш двухэтажный, восьми квартирный дом туалетов в квартирах не имел.

Зато впечатлений от уличного туалета хватало. В Витькиных воспоминаниях раннего детства я видел, как радостно кричал он вместе с другими детьми.

– Ура, говночисты приехали!

И вот во двор заезжала машина, имеющая специфический запах, из нее появлялись неряшливо одетые люди и, сняв из креплений на баке черпаки с длинными ручками, начинали методично черпать содержимое выгребной ямы. А куча детей возрастом от пяти до десяти лет с восторгом глядели на это представление.

Но сейчас в 1966 году, все происходило гораздо цивильней, скучнее, чем в пятидесятых годах. И говночисты исчезли, как класс.

– Куда собрался, – спросила мама, увидев мои сборы.

– В туалет сбегаю, – сообщил я.

– Вон ведро помойное в углу. Туда посикай, – посоветовала мама, ей, видимо, совсем не хотелось отпускать меня на улицу.

– После такого обеда ведром не обойдешься, – сообщил я, надевая кеды.

Выйдя из двери подъезда, застал паузу в пении Лебедева. Тот, отложив гитару, что-то усиленно втирал Нинке, слушавшей его с царственной небрежностью местной королевы.

– Эх, мне бы в тюрягу попасть, я бы там еще кучу песен выучил, – воскликнул Валерка и вновь взял в руки гитару. Но, увидев меня, вновь её отложил. Сунув руку во внутренний карман куртки, вытащил оттуда плоский флакон «Старки».

– Шибза, будешь? – спросил он, протягивая мне бутылку. Я глазами показал ему на окно, из которого за нами внимательно наблюдала Валентина Викторовна.

Валера в диспозиции разобрался мгновенно.

– Ну, я выпью, – заявил он, понятливо кивнув. Отхлебнув приличный глоток, он убрал плоский бутылёк обратно в карман, взял гитару и, глядя на Нину, громко запел.

– «В Московском городском суде, своими видел я глазами.

Судили девушку одну, она дитё была годами».

Воспользовавшись этим моментом, я незаметно покинул кампанию. Когда вернулся к подъезду, Лебедев уже спокойно спал на травке, гитара лежала рядом с ним, а несколько комаров беспрепятственно сидели у него на лбу.

Нина со Светкой стоя неподалеку что-то оживленно обсуждали. Увидев меня, Карамышева приветливо улыбнулась.

– Витя, здравствуй, ты так быстро куда-то убежал, мы даже расспросить тебя не успели. – немного манерно сказала она.

– Привет, девчонки, извините, что так получилось, в туалет торопился, – сообщил я. – Зато теперь в полном вашем распоряжении, спрашивайте, чего хотели.

Одноклассницы недоуменно переглянулись, и затем засмеялись.

Наверно ожидали другого ответа. Обычно младший Гребнев, что в классе, что на улице красноречием не блистал, большей частью отмалчивался. Так, что мои слова оказались для них неожиданными.

Мы втроем уселись на скамейку и под мерное похрапывание гитариста, девушки начали просвещать меня, обо всем, что происходило в школе за время моего вынужденного отсутствия.

И хотя все, что они говорили, не особо меня интересовало, беседу заканчивать не хотелось.

– Вы в девятый класс собираетесь, или будете куда-нибудь поступать? – спросил я, когда мне удалось вставить несколько слов в поток информации поставляемый собеседницами.

– Я лично продолжу учиться в девятом классе, не то, что некоторые, – сообщила Нина и неодобрительно покосилась на подругу.

– Я хочу поступить в медицинское училище, – виновато пискнула Света. – Буду учиться на медсестру.

– Нет, Витя! Ты слышал? Я ей сто раз говорила, не надо бросать школу. После десятого класса можно будет поступить на медицинский факультет университета и выучиться на врача, – воскликнула Нина. – Разве я не права?

Такое обращение к моему мнению меня изрядно озадачило. Из Витькиных воспоминаний я знал, что подобных бесед раньше никогда не было. Никого не интересовало мнение школьного задрота. Что же случилось сейчас?

– Наверно, они только сегодня поняли, что со мной можно нормально поговорить? – подумал я. – Кстати, вариант с медучилищем неплохой. Может, попробовать туда податься. Помнится, в прошлой жизни я не раз думал, чтобы было, если бы пошел учиться на зубного врача, или просто техника, стала бы моя жизнь от этого лучше, или нет. Сейчас самое время кардинально решить этот вопрос.

– Света, ты наверняка знаешь, большой ли конкурс в группе зубных техников? – спросил я.

Девочка зарделась от моего вопроса, настолько она привыкла, что собеседники обращаются в основном к подруге, игнорируя её присутствие.

– В этом году набора в зубные техники не будет, – обломала мои мечты Птичкина. – Витька, ты хотел, что ли учиться именно на техника? – удивилась она.

– Ну, не так, чтобы совсем определенно, но мысли были, – подтвердил я.

– Послушай, Гребнев, я тебя не узнаю, – вдруг призналась Карамышева. – оказывается с тобой вполне можно поговорить. Ты раньше притворялся что ли, специально дурака из себя строил?

Светка укоризненно глянула на подругу.

– Витя, не слушай, у Нины есть такая манера обижать людей в разговоре. Но я с этим борюсь.

Однако! Сегодня прямо день открытий. Я думал, что Птичкина полностью под каблуком у Карамышевой, а она, оказывается, еще и воспитывает свою горделивую подругу. Ну, что же флаг ей в руки и барабан на шею.

Нашу беседу прервало появление матери Валерки Лебедева. Худенькая невысокая женщина с полной авоськой продуктов подошла к нам, держа за руку шестилетнюю дочку Галину.

– Мама, смотри, Валерка на траве спит, – звонко крикнула та. Мать, глянув на своего сына, спящего на газоне, вздохнула, и на её глазах появились слезы.

Присев рядом она принялась его тормошить, периодически хлюпая носом.

– Валера, проснись, пойдем домой.

Однако тот что-то нечленораздельно бубнил и продолжал спать.

– Тамара Михайловна, давайте я помогу довести Валеру домой, – предложил я.

– Ой, что ты, Витя, не надо. Ты же сегодня только из больницы выписался. Тебе, наверно, нельзя тяжести поднимать?

Мысленно я усмехнулся. Сегодня ночью помогал медсестре выносить умершего больного в морг. И весил тот раза в два больше чем тощий Валерка. Хорошо, что в ночь дежурила Вера Николаевна, та наверно перегрузила бы труп с кровати на каталку и без моей помощи, но все же от неё не отказалась.

– Можно, тетя Тамара, – сообщил я и вместе с ней начал поднимать юного алкаша, чтобы дотащить его до дома.

– Молодец, что помог, – похвалила мама, когда я зашел домой, и взъерошила короткий ёжик волос на моей голове. После операции прошло почти два месяца, так, что волосы отросли достаточно, чтобы скрыть зарубцевавшиеся швы.

Но под пальцами они все равно хорошо прощупывались.

Улыбка на мамином лице пропала, она крепко прижала меня к себе и сквозь слезы начала говорить:

– Витенька, хороший мой, как же ты меня тогда напугал! Я ночи не спала, все думала, за что бог нас наказывает. Сначала Володю прибрал, затем с тобой несчастье приключилось. В церковь несколько раз ходила. Молилась, свечки ставила. Врачи пугали, говорили ты, скорее всего инвалидом останешься. Но отвел Господь беду, ты выздоровел. Лев Абрамович, заведующий отделением, сказал, что у тебя один шанс на тысячу был. Все переживал, что у тебя падучая начнется.

Давай завтра со мной сходим в церковь, помолимся вместе с тобой, заодно за Вову свечку поставишь.

Я осторожно высвободился из маминых объятий.

– Мам, я, конечно, схожу, мне нетрудно, только поедем в церковь на Неглинском кладбище. Там с нашего района никого не бывает, я все-таки комсомолец, не хочется получить себе лишних проблем на голову.

Мама внимательно посмотрела на меня.

– Витька, признавайся, когда ты успел там побывать? Это же на другом конце города.