Отшельник Соболева Ульяна

Глава 1

Какими разными путями идут желанья наши и судьба…

© Уильям Шекспир

– Развелось этих олигархов, как собак нерезаных. Жиреют на наши деньги. Кровью нашей накачиваются. Вампирюги. Люди голодают, а они…

– Ты о чем, мам?

Поле ночной смены дико хотелось спать, и я следила за разводами молока в чашке с растворимым кофе, чувствуя, как засыпаю сидя и с открытыми глазами.

– Ну вот еще один. Глянь на него – Роман Огинский написано. Хлыщ лощеный. Филиал банка они открыли новый по европейским стандартам. Кредиты будут якобы без процентов на проекты по развитию города выдавать и бюджетникам на покупку жилья. Посмотри на директора банка – жирный, как три свиньи, и этот рядом стоит, вроде как с обложки журнала, а глаза звериные, ничего доброго в глазах этих. Беспроцентные, ага. А не выплатишь взнос – почку вырежут и продадут вот этому на еще одну яхту. Лучше б детям детдома отстраивал и пенсию старикам подняли. Сволочи. Откуда только капиталы свои берут?

Я голову от чашки с кофе подняла и на экран телевизора посмотрела. Лицо «лощеного хлыща» показали очень близко, и я внутренне подобралась. Бывают такие люди, при взгляде на которых ощущаешь физический дискомфорт. Нечто странное на уровне подсознания, когда еще непонятно – нравится тебе этот человек или нет, а тревога появилась. Может быть, потому что глаза у него необычного цвета – янтарного. Редко такой встретишь в природе. Или это освещение. И взгляд с прищуром цепкий с экрана насквозь пронизывает. Звериный взгляд, хищный, с долей презрения к тем, кто его обступили и щелкают камерами, но как-то настороженно, не нагло, держат дистанцию. Кажется, он сейчас шаг вперед сделает, и они назад попятятся.

И снова притягивают его глаза очень светлые, неестественно светлые, возможно, это линзы. В сочетании с крупными, но симметричными чертами лица и черными волосами – поразительный эффект. Он что-то говорит низким хрипловатым голосом, и видно, как притихли журналисты. Никто ничего не выкрикивает. Они все, словно завороженные, смотрят на Огинского этого, как кролики на удава. Камера отъехала дальше, и теперь я увидела его в полный рост. Нет, он не похож на кого-то с обложки журнала. Только потому что такие для обложек не позируют. Такие вообще не позируют – позируют для них и в той позе, в которую вас поставят, а ставят они обычно только в одну и притом всех. И он далеко не лощеный, а скорее, матерый, внушающий суеверный страх и какое-то оцепенение, ощущение неограниченной власти, способной смести на своем пути абсолютно все. Ростом невысокий, но спина прямая, и видно, как мышцы бугрятся под складками костюма стального цвета. Я тряхнула головой – какое мне дело до этого олигарха? Их только по телевизору и можно увидеть. Как экспонат в музее. Для таких простые люди – мелкие букашки, по которым можно пройтись туфлями, как у него – с натертыми до зеркального блеска носками. Ему плевать на всех, и это открытие банка – показуха. Скорее всего, или выборы на носу, или свой определенный интерес в резонансе. Мужчина на экране отвернулся от камер и не торопясь пошел в здание, журналисты тут же загалдели, начали выкрикивать вопросы, он резко обернулся, и они так же резко замолчали. Камера снова приблизила его лицо, и я сама невольно отпрянула назад – слишком пристальный взгляд, слишком пробирающийся под кожу. Он знает, что его боятся, и наслаждается этим страхом. Чувственные губы слегка дрогнули в подобии улыбки.

– Надь, может, не надо в столицу? Сдалась она нам, а? Я выздоровею немного и на работу выйду. Мы справимся, а дочь? Не уезжай никуда.

Мама отвлекла меня от телевизора и, едва я обернулась, вымученно мне улыбнулась. Я улыбнулась ей в ответ.

– Конечно, мы справимся. Я сделаю все, чтоб мы справились с тобой. Главное, работу хорошую найти. Потому что вот так, как сейчас, больше нельзя ни мне, ни тебе, ни Мите нашему.

Медсестрам в нашей единственной в городе больнице платили мизерную зарплату, которой едва на нескончаемые лекарства для брата хватает и чтоб за квартиру заплатить, да поесть. Нищета – это жутко, кто никогда не был с ней знаком, не поймет, что это значит. Люди боятся, а еще больше – стыдятся нищеты. Прячут ее под видимым благополучием, под картонными декорациями якобы удавшейся жизни. Чтоб никто и подумать не мог, что помада не брендовая и духи турецкая подделка, если и на это хватало денег. Вот мне не хватало даже на подделку. Поэтому я на рынке покупала самое дешевое и красилась либо дома, либо в кабинке туалета, чтоб не так стыдно было. Сейчас людей не по душевным качествам оценивают, а по гаджетам, шмоткам, духам и другим материальным благам. А нет денег – ты тупой нищеброд. Мне наша главврач всегда говорила:

«– Наденька, с твоей внешностью кукольной не задницы колоть и клизмы ставить, тебе в столицу – подиумы покорять и сердца олигархов. В дыре этой сидишь, красоту губишь.

Я смеялась и шприцы укладывала в ряд, подсчитывая, сколько осталось в шкафчике, чтобы дозаказать вечером.

– Да прям и красота. Светлана Анатольевна, в столице красавиц и без меня хватает, а кто Степан Антонычу капельницу на дому поставит? Он никого на порог не пустит. Марья Ивановна без прописки, вы сами знаете – я ее колю. Да и мама не справится с Митей.

– Я вполне серьезно, Самойлова, ты б о брате подумала. В нашей дыре никого не встретишь, а в столице ты любую за пояс заткнешь. Красота – это страшная сила и самая ценная валюта. Это дар свыше. Пользоваться надо.

– Ничего. Я в Интернете подработку нашла. Справимся и так. И без олигархов.

– Справится она. Ты хоть ела сегодня? Иди в столовой скажи, чтоб тебе мою порцию отдали, я из дома принесла. Иди, тетя Дуся борща нальет горячего с котлетой. Смотреть на тебя тошно – халат болтается, как на вешалке. Сама впроголодь живет и справится она… тоже мне».

Разве в наше время кто-то голодает? Разве в наше время кто-то в чем-то себе отказывает? Да, голодают, и да, во многом себе отказывают. Некоторые мясо по праздникам покупают. Это в столице словно мир иной, а по маленьким городкам ни черта не изменилось, а где-то и хуже стало. Вроде все одеты прилично и по помойкам не шастают, и даже в супермаркеты ходят, но это лишь видимость. Менталитет у нас такой – не привыкли мы напоказ наши беды выставлять. Мама всегда вещи перешивала, старалась, чтоб как в журналах, и духи у нее французские уже лет десять стояли на комоде. Как-то подруга ее привезла и на день рождения подарила. Мама пользовалась ими по праздникам по большим. А мне так хотелось духи ей новые подарить и цветы на восьмое марта, и в театр с ней сходить, и в кафе. Столько всего хотелось… то, что для других обыденно, мне казалось недостижимыми мечтами.

Иногда я уныло смотрела на свою зарплату, прикидывала, что и куда надо оплатить в первую очередь, и понимала, что жить снова придется впроголодь. И Мите за лекарствами в другой город ехать надо. У нас их здесь нет. У младшего брата, больного с рождения ДЦП, три года назад начались приступы эпилепсии, и с тех пор мы на нескончаемых противосудорожных препаратах, но они плохо помогают и интервалы между припадками становятся все меньше, а их интенсивность сильнее. Мама ушла с работы бухгалтером и устроилась санитаркой ко мне в больницу. Менялись с ней, чтоб Митя сам не оставался. Спину она там сорвала недавно и сейчас еле по квартире ноги передвигает. Смотрю на нее и иногда больно так становится – ведь она еще молодая женщина, а это безденежье лютое почти старуху из нее сделало, потому что ни одеться красиво, ни сумочку новую купить, ни волосы в парикмахерской уложить и ночи бессонные нескончаемые, и ужас вечный за Митю. Со смены утром приходит и ничком на постель валится. Я ее пледом прикрою, сапоги с отекших ног стяну, и боль-тоска душу гложет. Бессилие, проклятое, до слез из глаз. Отец, когда жив был, полегче нам всем жилось, он на заводе работал, подрабатывал иногда и деньги «левые» домой приносил. Его не стало внезапно. Инсульт. На улице упал, когда с работы шел, и так на остановке почти до утра пролежал – ни одна тварь внимания не обратила, а когда обратили – он уже мертвым был. Людское равнодушие страшнее самого жуткого маньяка-убийцы, оно жизни людей косит конвейером. Предпочитают отмолчаться, отсидеться, не видеть и не знать. Так жить легче.

Недавно один урод на глазах у всех соседскую девчонку-старшеклассницу в машину затолкал, никто даже не заступился. Я из окна увидела, на улицу бросилась, а джип уехал уже. В полицию позвонила, номера продиктовала, мне сказали, что заявка принята. Девочка эта в школу потом с месяц не ходила. Я так и не знаю, что произошло, но могу лишь догадываться, и страшно от этого жить становится. Страшно, потому что кто-то с деньгами способен заплатить за что угодно, а еще страшнее, что кто-то может эти деньги взять и на все закрыть глаза. Безнаказанность и вседозволенность только потому, что денег много. И я по-тихому, но люто ненавидела всех этих любимчиков фортуны, которые не знают, что значит утром сгибаться пополам от чувства пустоты в животе или давиться слюной от запаха сэндвича, и не иметь возможности его купить. Тех, кто могут везде без очереди с наглым видом, кому изначально положено, только потому что деньги есть… а еще больше презирала лизоблюдов, которые за счет вот таких мразей живут припеваючи.

Может, поэтому я врачом хотела стать – людей спасать. Баланса какого-то… но все мечты рухнули, когда средства большие понадобились. Оставалось только работать. На учебу уже ни сбережений, ни времени не осталось. Мама нас двоих не потянула бы кормить.

Я как-то увидела ночью, как она в кухне горько плачет над очередной выпиской от невролога с кучей рецептов, и поняла, что врачом стану когда-нибудь потом, а сейчас работать надо и ей помогать. Пошла в училище после девятого класса на медсестру и по вечерам официанткой в пиццерию.

На маму смотрю и уезжать боязно-боязно. Одну ее оставлять с Митей. Вдруг не справится. Но мне подруга пообещала помочь… конечно, с трудом верилось в то, что она рассказывала, но верить хотелось, потому что просвет я наконец-то увидела в темноте нашей вязкой и надежда задребезжала слабеньким лучиком где-то на горизонте. Человеку ведь всегда верить в лучшее хочется. И мне очень хотелось. Несмотря на то, что двадцать два уже и давно жизнь вынудила перестать быть ребенком и начать заботиться о семье.

Лариса Мельникова – моя бывшая одноклассница. Я встретила ее в соседнем городе, когда в аптеку ездила. Она меня чуть не задавила своим огромным белоснежным джипом, паркуясь у тротуара – тоже тетке своей за лекарствами приехала. Извиняться не собиралась, выскочила руками размахивать, цокая по асфальту сапогами на тоненьких шпильках и кутаясь в короткий искусственный полушубок сиреневого цвета. В школе Ларка была пышкой, а сейчас я бы ее даже не узнала – вся из себя подтянутая, стройная… но зато она сразу же узнала меня.

– Смотри, куда идешь, курица! Совсем ослепли в своем Мухосранске! Твою ж… Самойлова! Обалдеть! Просто оба-л-де-е-е-е-ть!

Она схватила меня за руки и, качая головой, рассматривала с ног до головы.

– Ты ли это, Утенок? Охренеееееть! Модель! Надька, да ты настоящая модель, – потом нахмурила толстые по-модному нарисованные брови, – ну, если приодеть и прическу твою извечную сменить. Ты что, волосы ни разу так и не стригла?

Мне даже расхохотаться захотелось – это все, что ее волновало после стольких лет? Мои волосы были любимой темой в школе. Да, я их не стригла. Никогда. Потому что сама себе поклялась, что отрежу волосы только тогда, когда Митю прооперируют и ему станет легче. Где-то в книге прочла про священные обеты и дала вот такое обещание. И ни разу ножницами не коснулась. Из-за длины приходилось в косы заплетать и узлами на затылке скручивать.

Ларка насильно затолкала меня в свой джип и повезла в кафе, по дороге ругаясь, что ни одного приличного здесь точно нет, а она кофе пьет только в одном заведении, а тут точно не кофе, а помои. Брезгливо вытерла влажной салфеткой стол и лишь тогда поставила на него локти. Разговорились – кто сейчас и где из наших одноклассников. Мельникова щебетала – кто и кем стал, а я на часы посматривала и помешивала сахар в чашке, думая о том, что этот кофе мне так не в тему. Лучше б я бутерброд купила или печенье, в животе так пусто аж до ноющей боли. Словно к спине прилип.

– А ты где сейчас? В этой дыре разве есть работа?

Наконец-то она вспомнила обо мне.

– У нас в больнице. Медсестра. И… ты прости, Лар, у меня смена скоро и лекарства надо Мите отвезти. Я и так сильно задержалась, а у него по времени.

С лица Ларки вдруг пропало наигранное выражение напускного веселья. Словно выключился весь этот раздражающий пафос.

– А что с Митей? Все так же плохо, да?

Ужасно не любила рассказывать о проблемах брата, мне казалось, что это выглядит жалко и я побираюсь или о помощи прошу заранее. Мы, конечно, обращались в фонды, но я не могла в соцсетях денег вымаливать и по знакомым ходить с протянутой рукой. Не могла и все. Нееет, я никого за это не осуждала, наоборот, искренне радовалась, когда у людей получалось собрать. Может быть, это неправильно, и я лишала Митю шанса, но у меня язык не поворачивался попросить. Благодарила от души, когда помогали, но сама не умела и мама не умела умолять дать хоть копейку.

– Эпилепсия началась пару лет назад. Точнее, она и была, но мы не знали, пока хуже не стало. Нужно тщательное обследование и, может, операцию делать – подозревают опухоль. Но пока мы на лекарствах.

– Ужас какой! – всплеснула руками с длинными фиолетовыми ногтями. – Это помимо его аутизма!

– ДЦП. Не аутизм. Ты прости, Лар, у меня вечером девочка приходит – я ей по английскому помогаю. А мне еще трех пациентов обойти и Мите капельницу поставить.

– Подожди ты… подожди.

Она о чем-то думала, постукивая ноготком по столешнице, а потом вдруг спросила.

– Надь, а если я тебе работу предложу хорошую? Тебе ведь не хватает копеек твоих, я же вижу, что плохо все. Давай помогу, а?

Я вдруг поняла, что так и не спросила у нее, чем она сама занимается. Когда своих проблем по горло, невольно становишься эгоистом, и чужая жизнь совершенно не волнует. Ни порадоваться, ни посочувствовать нет ни сил, ни желания.

– У меня с мужем агентство свое. Оказываем разного вида услуги высокопоставленным лицам. Находим для них обслугу, нанимаем дворецких, бухгалтера, садовника, в общем, полностью берем на себя все бытовые проблемы клиента. Я могу найти для тебя хорошее местечко с окладом в десять твоих зарплат, но надо переехать в столицу.

Лариса несколько секунд меня пристально рассматривала:

– Например, можно было бы устроить тебя горничной в приличный дом на полный рабочий день, включая проживание. На заочку пошла б в медицинский со временем.

По мере того, как она говорила, у меня сердце билось все сильнее и сильнее. Громче и громче. Так что в висках пульсацией отдавало. Мне хотелось заорать и схватить Ларку за руки, но я только стиснула чашку и перестала нервно размешивать сахар.

– Ну чего ты молчишь? Ты бы хотела, чтоб я подыскала тебе хорошее место?

Я молча кивнула, не в силах сказать ни слова.

– Ты не думай – работа не грязная. У них такие хоромы, как дворцы. Унитазы чуть ли не золотом покрыты. Там стерильней, чем в ваших операционных, и все автоматизировано. Будешь как сыр в масле кататься. Ну да, это, конечно, не научный центр и не частная клиника… но ты вряд ли смогла бы туда устроиться. Ты ж не дурочка и сама понимаешь… Может, брата со временем привезла б в больницу хорошую.

Глаза Ларки сверкали, и она явно была довольна собой. Люди невероятно любят кому-то помогать, это делает их значимыми в собственных глазах. Они начинают считать себя хорошими и добрыми, гордиться собой и натирать нимб синтетической тряпкой, не оставляющей ворсин. Почему именно ею? Не знаю. У меня перед глазами возникла именно такая тряпка из рекламы.

– Так, я сейчас позвоню Игорьку, он мне пробьет по картотеке, где требуется обслуга, мне сегодня запрос попадался на рабочем мейле, а ты собирайся – вместе полетим, нас там встретят. Я тебе и аванс выбью.

У меня возникло желание просто задушить ее в объятиях. Запищать и душить, душить, душить. Надо же. Ведь мы в школе и не дружили особо, а тут на тебе. Но я впала в ступор. Ларка подняла указательный вверх, набирая номер в сотовом.

– Гош, а Гош… глянь для меня, кому горничная недавно нужна была? Та нет. Нет же. Эта девочка не такая. Именно горничная настоящая. Да, и перезвони мне.

Прикрыла трубку ладошкой.

– У тебя если что со здоровьем все в порядке? Врачей сможешь обойти?

Я быстро закивала. На самом деле медосмотр мы в клинике каждый квартал проходили.

– Вот и чудненько. Судимостей не было?… Хотя, что я спрашиваю, какие судимости, если тут на лбу написано – «я честная, можете меня дурить».

Я рассмеялась впервые за нашу встречу, а может, и впервые за долгое время.

– Неправда.

– Правда-правда. Я помню, как мы тебя с Елисеевой обманули и сперли браслет, который тебе Генка подарил на день рождения. Дурында ты.

– Вы же его вернули.

– Конечно, вернули. Елисеева думала, это золото, а это просто железка желтая оказалась. Вот и вернули. Ой, мы такими сучками в школе были, и вспомнить стыдно.

Мне почему-то подумалось, что вряд ли она сейчас сильно изменилась. Но вслух я этого, как раньше, не сказала. Обижать ее было ни к чему.

– А ты, я смотрю, как была добрая душа, так и осталась. Нельзя, Надька, в наше время такой быть. Люди – звери, а то и хуже. Уж поверь мне. Я такого насмотрелась с работой этой…

***

Я подняла снова взгляд на маму.

– Надо, мам. Пора нам выбираться из нищеты этой. И, может, Митю получится в столицу привезти. Ты радоваться должна, что шанс такой появился. Главное, не грусти и отдыхай побольше. Если что, к Светлане Анатольевне обратись – она поможет обязательно. Обещала позаботиться о тебе.

Мама кивнула и руку мою сильно сжала, а у самой слезы на глазах.

– Ты прости меня, хорошо?

– О боже, за что?

– Что во так вот все… что не дала вам ничего. Сама с зарплаты на зарплату, и ты также… Может, надо было не за отца твоего выходить, а… за кого-то побогаче. Были же у меня всякие ухажеры-мажоры.

– Стоп! Остановись… не говори лишнее. Ты папу любила, и он тебя любил. И это самое дорогое, что у вас было. Деньги – не самое главное в жизни, мама!

– Главное… главное. Деньги – это свобода, Надя. Это возможность жить, как хочешь… возможность жить, понимаешь?

Она разрыдалась, а я обняла ее крепко и зубы стиснула.

– Не главное. Думаешь, у них, у богачей этих, дети не болеют и не умирают?

Но я знала, что она права. Будь у нас сейчас возможность, Мите уже давно стало бы лучше.

– Все хорошо у нас будет. Вот увидишь.

Потом к Мите пошла. Посидела у кровати, за руку подержала. Он спал так сладко и во сне совершенно не выглядел больным. Повзрослел так. Уже не малыш, как раньше.

Мне иногда снилось, как он бегает по двору и мяч гоняет. А мама смотрит на него и смеется громко так и счастливо, как никогда за последние годы, и папа наш живой еще. Просыпалась вся в слезах… потому что лишь во сне все это возможно. Мне б туда, в сон этот перебраться, где мы счастливы все и отец с нами, ласково улыбается, щурится от солнца и мать за плечи к себе прижимает.

***

– Надь, ну ты бы эти косы уложила как-то по-другому и платье покороче надела. Как из деревни какой-то. Ей-богу.

Осмотрела с ног до головы и поджала ярко-малиновые губы.

– Я и так из деревни.

Она рассмеялась, а я нет, только сильнее стиснула чемодан. На самолетах раньше никогда не летала, и мне было страшно до тошноты и дрожи в коленках. Но показать этот страх Лариске я не хотела. Она и так находит повод надо мной поржать, а я чувствую себя ужасно неуютно рядом с ней в ее красивых сапогах, полушубке и коротком фиолетовом платье. Нет. Не зависть. Я не знала, что это за чувство – мне оно было неведомо. Я никогда не хотела иметь что-то, как у других. Мне хотелось чего-то достичь самой, а когда этой возможности не было, то и зачем зацикливаться. Где-то видела цитату: «зависть – добровольное признание себя ничтожеством», я была с ней всецело согласна.

– Надь… смотри, как тот мужик пялится на тебя. Вон тот в очках у окна, аж шею вывернул. Ты такая хорошенькая. Если б приодеть тебя и прическу сделать, такого жениха б нашли тебе…

Я не смотрела ни на кого, меня от страха начало тошнить, и я с трудом старалась справиться с ним и с подступающими позывами вернуть свой завтрак обратно. У меня так всегда – если очень сильно нервничаю, меня начинает мутить.

– Ты вообще не изменилась. Есть мужики-ботаны, а ты баба-ботан. Уравнения, что ли, в голове просчитываешь или препарируешь кого-то?

Я ей не ответила, а отпила минеральной воды и уставилась на журнал.

– Самойловааа, а, Самойлова, а у тебя парень есть? Встречаешься с кем-то?

Я выдохнула и повернулась к ней. Что ж она неугомонная такая никак не успокоится. Впрочем, она и раньше такой была. Мне постоянно хотелось заклеить ей рот скотчем.

– Нет. Не встречаюсь.

– А как же Генка? Замуж после школы не звал?

Звал. И не только Генка звал. Но куда я замуж пойду, когда мама одна совсем и Митя без присмотра. Мне не до замужеств было, не до флирта, не до мужчин совсем. Я лет с десяти скрюченное тельце брата с мамой мыла, переодевала, кормила его с ложечки, книжки ему читала. Мне не до гулек было. Генка позвал и уехал из города, а Стас, наш физиотерапевт, тоже поухаживал какое-то время, понял, что мне не до этого, и женился на лаборантке Вале, которая таскала ему из дома пирожки. Правда, иногда пытался меня зажать на лестнице и получал по морде, матерился, потом извинялся, а через время все снова повторялось. Никак успокоиться не мог, что секса у нас не было… и ни с кем не было. Вышло так. Не специально. На медосмотре Елена Владимировна цокала языком и говорила, что для здоровья вредно мужика не иметь. А когда мне его иметь? Если не было времени даже поспать, не то что ходить куда-то.

– Ясно, ты своему Мите второй мамой заделалась и все на себя взвалила. Тетя Люда могла и о тебе подумать…

– Лар, давай не будем о моей семье, хорошо? Мне неприятно. Все решения, которые я принимала, были только моими. И дай бог всем такую маму, как у меня.

Я не хотела ее обидеть. Мать Лариски бросила их отца и укатила куда-то с молодым любовником, еще когда мы учились в седьмом классе. Она долго скрывала, но как-то наша классная бестактно брякнула эту новость на классном часе, отчитывая Лару за что-то.

Мельникова брови нахмурила и уткнулась в свой смартфон.

– Спасибо, огромное, что помогаешь, Ларис, огромное. Но я, правда, о себе не люблю. Давай о тебе.

– В том-то и дело, Надя, надо прежде всего о себе любить. Тогда в жизни все складывается. Ладно, святоша ты наша, нашли тебе превосходное место у одной старушенции – матери олигарха. Сынок крутой до невозможности. С ним и поговорить особо не удается, обслугу всю она через нас сама нанимает. Регентша, блин. Типа вся из себя царица и душеприказчица. Будешь убираться у них в доме. Выходной – раз в неделю, или раз в месяц можно взять несколько дней. Разберешься на месте. Справку взяла из больницы и о «несудимости»?

Я кивнула, по коже поползли мурашки и от страха глаза расширились. В ту же секунду взлетел самолет, а Ларка расхохоталась.

– Ааааа, я не могу. Ты самолетов боишься? Или не летала никогда? Самойлова, ну ты редкий экспонат. Реально. Держи жвачку – уши перестанет закладывать. Так вот, эта баба тот еще фрукт. Ведьма. Тяжело с ней будет. Ну ты справишься, я думаю. Платят там так, что тебе и не снилось. Аванс дают вперед. Это если вдруг ты в первые дни передумаешь, я поищу другое место, но именно горничной у меня пока ничего нет.

Мне надо было у нее спросить – а что есть или чем еще они занимаются, но мне это даже не пришло в голову. А зря.

Глава 2

Держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль – от действий.

© Уильям Шекспир

– Так, Самойлова, сиди тут, я скоро приду. Не уходи никуда, еще потеряешься опять.

Издевается зараза. Да, я потерялась в здании. А кто б не потерялся? Небоскреб с зеркальными окнами и этажами-лабиринтами. В туалете две входные двери и у лифта две. Если с другой стороны вышел – все, пиши пропало. У меня вообще с ориентацией на местности очень и очень плохо. Я в трех соснах себя теряю. Лариса мне показала, где уборная, и я вышла не там, где надо. В итоге она нашла меня на какой-то пожарной лестнице и искренне недоумевала, как можно было сюда попасть. Мне было ужасно неловко, потому что я такие здания видела по телевизору и в Интернете, а вживую никогда. Может быть, это покажется кому-то забавным, но думаю, что любой из нас, попав в незнакомое место, чувствовал бы себя, как я сейчас – растерянной и совершенно заблудившейся, как в этом здании, так и в себе. Я откинулась на спинку мягкого кресла возле нереально красивого камина с красными языками электрического пламени и, пригревшись, задремала. Проснулась от того, что кто-то тряс меня за плечо.

– Девушка, идемте.

Молодой парень с фотоаппаратом на шее кивнул в сторону коридора.

– Куда?

– Как куда? Сделать фотоснимки. Так положено.

– Я давала свои паспортные фотографии и…

– Я не понимаю, почему нужно повторять по нескольку раз? Вы пришли на работу, а я выполняю свою. И мне сказано вас сфотографировать. К чему лишние вопросы и трата времени?

Дёрганый, нервный. Волосы торчат в разные стороны, на концах крашенные в голубой цвет, рваные джинсы и свитер в полоску облепили округлое тело фотографа, как вторая кожа. На шее бряцают женские бело-синие бусы. Как их там называют? Метросексуалы? А может, геи? И те, и те похожи. Кажется, я увидела одного из них вживую. Нет, никакой неприязни, просто забавный тип. И очень, и очень странный.

– Хватит на меня пялиться. Можно подумать, у меня на лбу что-то написано.

Очень хотелось сказать, что у него не только там написано, но сдержалась и пошла следом.

Он долго вертел меня в разные стороны, просил принять разные позы. Пришел в какой-то космический восторг от моих волос и даже несколько раз их понюхал, и один раз сильно дернул. После него я еще долго сидела в коридоре. Мне стало скучно, и я решила пройтись взад и вперед по этому крылу этажа. Вдалеке слышались женские голоса, и я пошла на них, чтобы в недоумении остановиться поодаль, рассматривая безумно красивых девушек в ярких одеждах и с невероятными прическами, как экзотические птички, сбились в стайку и что-то наперебой рассказывали друг другу. Может, здесь еще и модельное агентство? Вполне может быть. Я ведь не уточняла у Ларисы, что находится на этаже. Какие они все красивые, как с рекламных плакатов. Стройные с матовой или золотистой кожей, пышной грудью и длиннющими ногами. Чем-то друг на друга похожи.

Внезапно из кабинета вышел полный мужчина низенького роста. Прошел вдоль притихших девушек, осматривая каждую из них и бормоча себе под нос. Но так, что было слышно аж в конце коридора из-за возникшей тишины.

– Все не то. Все. Не. То. Я говорил тебе, что мне надо. Точнее, заказчику. А это кто? Зачем мне эти одинаковые куклы? Самые лучшие? Мне стыдно спросить, как выглядят самые худшие. Где ты их берешь? По вокзалам вылавливаешь? Мне лига нужна. Высший класс… а это лохудры безвкусные. Силиконовые лохудры. Как копи-пейсты все. Я их еле отличаю. Я понимаю, что модно… ты заказчикам об этом скажи. Они ж у нас теперь все естественное хотят, натуральное. Ну какая мне разница, что с ними происходит потом? Я продаю товар, а там хоть трава не расти.

Прошел мимо, размахивая пухлой рукой, и вдруг остановился, и медленно обернулся. Посмотрел на меня. Обошел несколько раз. Тоже дернул за волосы.

– Настоящие? – взгляд такой, что, если скажу «нет», он меня пристрелит.

Я кивнула.

– Пошли… давай-давай.

Я не успела ничего сказать, как он схватил меня за руку.

– Что ж ты раньше не сказала. Ну и хитрая стерва. Тут такая девочка… ооох, такая. Точно, как надо. Ларисочка, моя ты прелесть. Забираю слова обратно и с меня винцо. Как ты любишь. Периньончик выдержанный… Нет, мне сейчас не до твоей подружки – я нашёл бриллиант. Подружкой займемся позже, пусть подождет.

Отключился и с довольной улыбкой посмотрел на меня.

– Пошли фотографироваться.

– Опять?

– Сколько надо, столько и сфотографируем. Тебе ж деньги нужны?

– Ддда.

– Вот и славненько.

Фотографировал меня все тот же фотограф. Оказалось, его зовут Нюша и нет, он не гей. Вот просто он стильный. Мне от них всех рябило в глазах и казалось, я попала в какое-то сюрреалистическое кино, где люди вовсе не люди, а неизвестно кто. Меня опять вертели туда-сюда и трогали мои волосы. В конце концов закончили и попросили обождать в коридоре. Я попыталась набрать Ларису, но она мне не отвечала. Позвонила маме убедиться, что все хорошо. Внутри появилось чувство, что я не на своем месте. Захотелось сбежать… и, наверное, это было бы самое правильное, что я могла на тот момент сделать. Но перед глазами возникало лицо Мити, и я продолжала упорно сидеть в кожаном оранжевом кресле и листать журнал. Кажется, я опять задремала, но меня разбудило дребезжание сотового. И едва я ответила, Лариса рявкнула мне в ухо:

– Я тебя просила никуда не ходить? Просила или нет? Тебе трудно было сидеть на месте? Как ты вообще оказалась в левом крыле?

– Нет, я…

– Все уже не важно. Я скоро буду.

Отключилась, а я в недоумении смотрела на сотовый в своих руках. У Ларисы сменился тон, и она явно была не в себе. Ждать пришлось довольно долго. Мельникова появилась спустя пару часов с пакетами и папкой и кивнула мне на кабинет.

– Идем.

Усадила меня за стол и положила передо мной папку. Лицо ее удивительно изменилось – стало непроницаемым, как маска. Взгляд больше особо не задерживался на мне, и она не улыбалась. Лариса больше не походила на хохотушку, летевшую со мной в самолете и сидевшую в кафе. Ее как подменили. Сейчас наш разговор приобрел какой-то официальный тон, и я явно сидела перед работодателем.

– Подписывай и поедешь на работу.

– Все хорошо?

– Да, все хорошо, – пухлые губы растянулись в улыбке, но мне она показалась фальшивой. – Я просто забегалась сегодня, на меня свалилась куча всяких проблем неожиданных. Не обращай внимание. Подписать надо на первой страничке и на последней.

– Да, я почитаю и…

– Нет времени читать, я тебе все расскажу. Ты лучше переоденься.

Поставила пакеты на стол и пристально посмотрела мне в глаза.

– Я сделала все, чтобы помочь тебе, Надя. И я думаю, у тебя все получится. Иди примерь, потом подпишешь бумаги, я дам тебе твой аванс, и поехали.

От ее слов быстрее забилось сердце. Да, конечно, у меня все получится, не может не получиться, это ведь такой шанс, такой невероятный шанс.

Пока я доставала вещи из пакета, Лариса вышла за дверь и до меня доносились обрывки ее фраз.

– Я в ужасе, Гоша. Я не нервничаю, а я в ужасе!… Плохо понимаешь?..... Ты же знаешь, какой он!… Нельзя было так… У меня бы спросил… Предложи другую… Две других. Три, твою мать!… Эту? Ясно! Ну ты и козел!

Я достала из пакета темно-бордовое платье до колен, туфли на шпильках, черное нижнее белье. От непонимания округлились глаза. Когда Ларса вернулась в кабинет, я крутила в руках кружевной лифчик. А она нервно выдохнула и закурила тонкую длинную сигарету.

– Что такое? Я ошиблась с размером?

– Нет… но… зачем горничной все это?

Выдохнула быстро дым и посмотрела мне в глаза из-под длинных накладных ресниц.

– Это приличный дом, и людей туда берут приличных и со вкусом одетых, ясно? А не в тех бомжацких тряпках, в которых ты пришла.

Она почему-то злилась и нервничала, и ее нервозность передавалась мне. Но на столе лежал конверт с деньгами, и я решила, что перетерплю. Что важнее работа, которую она мне выбила. Быстро переоделась, даже не глядя на себя в зеркало, а Лариска окинула меня каким-то странным взглядом, так, наверное, породистых кобыл рассматривают.

– Обалдеть, Самойлова. Реально обалдеть. Как можно было такую красоту прятать под этим бесформенным барахлом? Будь у меня побольше времени, я бы, может, тебя моделью пристроила, а так… Все, ладно. Подписывай, и тебя отвезут на встречу… на собеседование.

Сунула мне два листа бумаги.

– Я все же хотела бы почитать.

Глаза Ларисы вспыхнули, и она нервно постучала по столешнице. В этот момент зазвонил мой сотовый. Я быстро достала его из сумочки и ответила.

– Да, мам… да.

– Снимки Митины пришли, Надь.

Голос глухой, дрожащий и слышно, что плакала она. Я выпрямилась на стуле, а Лариса мне подсунула шариковую ручку.

– И что там?

Мама всхлипнула.

– Опухоль. Пока не знают какая – злокачественная или доброкачественная. Надо в город соседний везти, там частную клинику открыли недавно. Светлана Анатольевна очень рекомендует, там знакомый ее нейрохирург работает.

В тишине голос мамы разносился по всему кабинету, и Лариса поскребла ноготками по конверту, привлекая мое внимание.

– Повези, мам, обязательно. Я тебе деньги переведу.

– Это большие деньги, дочка. Я узнавала… Господи, что делать, а? Я тетке твоей звонила, отцовской сестре – она обещала занять немного и…

В этот момент я поставила две подписи и протянула ручку Ларисе, а она подвинула ко мне конверт.

– Не надо никому звонить – мне дали аванс. Я положу тебе деньги на карту, и вези Митю в клинику. Попроси соседей – дядь Петя точно сможет отвезти вас. Заплатишь ему за бензин.

Я закрыла старенький сотовый и хотела положить в сумочку, но Лариса отобрала ее у меня и достала из пакета другую – бордовую с серебристыми вставками.

– Эта подойдет больше. И давай все же попробуем что-то навертеть с твоими волосами.

– Стричь не дам!

– Ненормальная. Стричь и не надо. Я сама тобой займусь, нет времени звать всяких парикмахеров и визажистов. Хотя не мешало бы.

Через час Лариса повернула меня к зеркалу, но мне было наплевать, что там она нарисовала мне на лице и какую прическу соорудила. Я думала о словах мамы и искренне надеялась, что опухоль не злокачественная. Пусть нам повезет и ей там скажут, что у Мити есть шансы выкарабкаться.

– Посмотри на себя. Вот это другое дело. Куколка.

Я ожидала увидеть разукрашенное пугало, но макияж был аккуратным и очень естественным, при этом мое лицо действительно напоминало кукольное, а волосы распущены и собраны заколкой так, чтобы подняться до бедер.

– Нравится?

– Да. Очень хорошо получилось. Не ярко. Не люблю ярко.

– Я курсы визажиста закончила. Мечтала стать моделью, но меня не брали, и я готовила к показам девчонок. Потом встретила на одном из дефиле в столице Гошеньку, и он женился на мне. Сделал из меня такую, как я сейчас, красавицу для себя и на подиум не пустил.

Я так и не поняла – жалеет она об этом или нет.

– Так, ладно, пошли. И запомни – ты еще будешь мне благодарна за все. Я все сделала только для тебя!

Я быстро закивала и сжала ее руки.

– Прости. Я просто сильно нервничала. Спасибо тебе огромное. Ты очень много сделала для меня, и правда. Я безумно тебе благодарна.

– Вот и хорошо. Поезжай. Тебя отвезет наш водитель. Аааа, документы пока оставь, я оформлю тебе трудовую карточку от нашего агентства.

– Паспорт?

– Да, паспорт, свидетельство о рождении. Я забыла записать, дурья моя башка. Кажется, даже в договор не внесла. Я верну тебе документы в выходной – заеду как раз небольшую проблемку уладить с мадам Ведьмой.

Я протянула ей паспорт, и на ее лице появилась широчайшая улыбка… но глаза все же не улыбались.

– Еще увидимся и, если что, звони мне. Любую проблему можно уладить. Хорошо?

– Конечно. Ты меня проведешь?

– Нет, снаружи стоит Валера – твой водитель и сопровождающий. Он отвезет тебя на место. Ну все. Удачи.

Чмокнула меня в щеку. Точнее, воздух у моей щеки. В коридоре меня, и правда, ждал парень в аккуратном деловом костюме, сложив руки за спиной. Я обернулась на Ларису, а та помахала мне рукой и подмигнула, но, когда я обернулась еще раз – она уже кому-то звонила и нервно захлопнула дверь в кабинете.

Глава 3

Тот человек мне гадок,

В ком мысли гнусные, язык же льстив и гладок.

© Уильям Шекспир

Я ощущала себя Золушкой, ну приблизительно. Потому что у меня уже очень давно не было обновок, я не ездила в такой шикарной машине и у меня никогда в сумочке не лежало столько денег. Не важно, что мне нужно будет их отправить маме… точнее, именно это и важно. Не важно, что они не останутся у меня. Вместе с эйфорией в голове пульсировал страх. Вспоминались слова Ларисы о хозяйке дома. И сердце вдруг сжалось очень сильно, а вдруг я ей не понравлюсь и меня рассчитают в первый же день? Тут же стало нехорошо. Я разнервничалась и тяжело выдохнула. Водитель бросил на меня взгляд и резко отвел его в сторону. Восковой манекен. Ни одной эмоции на физиономии и перчатки белые на руках.

Я отвернулась к окну, глядя на проносящиеся мимо загородные пейзажи. Хотя бы на пригород посмотрю. На столицу не получилось. Хотя я так давно мечтала. Ничего, в следующий выходной обязательно съезжу и погуляю по городу. Щеку приятно щекотал мех полушубка. Надо же – полушубок. У меня была лишь теплая стеганая куртка и то уже лет пять одна и та же с подстежкой, которую снимали весной и осенью. Мама ее уже и зашивала, и змейку меняла, и карманы новые пришила со своей куртки. А сейчас на мне какие-то вещи совсем из другой жизни. Из той, что по телевизору показывают или в книжках пишут. Иногда ловила свое отражение в зеркале заднего обзора и моментами мне казалось, что это не я. Та девушка мало на меня была похожа. И… она впервые мне нравилась.

«– У тебя такие красивые большие голубые глаза, Самойлова. Ты должна непременно подчеркивать их и скулы эти. Ты не представляешь, сколькие за ними бегают к пластическим хирургам, а губы – полные и сочные. Я бы их только блеском красила. Но волосы надо обрезать. Они, конечно, шикарные, светло-русые, но вот эти твои косы, как село какое-то».