Линейцы Белянин Андрей

Вот именно там, после недолгих примерок, уговоров, пояснений, ругани и хохота на свет божий были явлены два новых героя. Молодой подпоручик Василий Николаевич Барлога вышел к честным людям в приталенном, зелёном мундирчике с надраенными пуговицами, белой фуражке с лаковым козырьком, чистеньких сапожках, с новенькой сабелькой в стальных ножнах на портупее через плечо. Красавчик, одним словом!

Ну и следом, путаясь в полах длиннющей коричнево-буро-синей черкески, выползло грязное чучело в лохматой папахе, сползающей едва ли не до плеч, продранных на коленях штанах и босиком. Зато на поясе его висел длиннющий кинжал в железном проржавевшем приборе, а слева на бедре болталась чёрная шашка абрека с роговой рукоятью, утопленной в ножны. В общем, такое пугало огородное надо было ещё старательно поискать по аулам…

– Вася-я, – едва сдерживая слёзы, простонал господин Кочесоков, – я не могу так ходить, надо мной ведь лошади ржать будут!

– Нашёл кого слушать! Не парься, джигит.

– А можно меня, как джигита, прямо тут застрелить из соображений гуманизма-а?

– И вот как ты себе это представляешь? – праведно возмутился Барлога, эффектно поправляя фуражку, чуть набекрень, дабы добавить к своему образу нотку весёлой лихости. – Старшекурсник исторического факультета застрелил младшего товарища на фоне кавказских войн из-за не сданного вовремя доклада?! Я на такой кипиш не подписывался.

– Ох ты ж, матерь Божья, пресвятая Богородица! – не сдержался подошедший следом старый казак. – Та за что ж тебя, татарин, так изуродовали-то? У москаля-интенданта на энтой черкеске собака спит, Зулейкой кличут.

– Какая собака?! – шёпотом переспросил бледный Заурбек.

– Брехливая сука да блохастая. Линяет исчё, как зараза…

– Вася-я, пожалуйста-а!

– Не, не, не! Даже не умоляй. Хочешь, вон, дедушку попроси, – по-быстренькому перевёл стрелки Василий. – Извините, вы не могли бы моего друга прирезать? Прямо сейчас, видите, ему очень надо!

– От же два дурня! – Дедок в сердцах сплюнул наземь. – А пошли-ка отселя до нашего огоньку, кулеш есть, начальство велело присмотреть за вами до завтра. Там ужо с утречка, по зореньке, на Линию и отправитесь.

– Я в таком виде никуда не пойду.

Господин черкес окончательно на всех обиделся, забросил шашку в кусты и сел, где стоял, прямо на землю, привычно скрестив ноги. Старый казак и Барлога обменялись понимающими взглядами, развернулись и пошли подальше, не прерывая негромкого разговора. Внимания на них никто не обращал – мало ли о чём могут беседовать молодой офицер с заслуженным пластуном терского войска. И хоть вопросов у Васи было много, но самый главный буквально рвался с языка…

– Дед Ерошка, а что значит «линия»?

– А засека.

– А по-русски?

– Та и я с тобой рази ж не русским языком разговариваю? – искренне удивился старый казак, почесал короткую бороду, вздохнул и пустился в пространные объяснения. Что-то из его рассказа студент факультета истории помнил по учебникам, что-то пришлось осваивать прямо тут на месте, так сказать в онлайн-режиме.

Засека (она же черта, она же линия, она же государева заповедь) использовалась на Руси как фортификационное сооружение ещё с середины XIV века. Одна из самых больших засек защищала русские земли от набегов крымских татар, начиная со стен Бранска и вплоть до Переяславля Залесского. А ведь вещь, если задуматься, крайне простая по сути, но весьма действенная в те суровые времена.

По факту это были ряды срубленных и поваленных друг на друга деревьев, уложенных таким причудливым образом, чтобы переплетение ветвей, быстро опутываемых колючим плющом, и вес стволов попросту не позволяли растащить, сжечь, объехать или перепрыгнуть засеку. До кучи туда же добавлялись «волчьи ямы», рвы с водой, колья и прочие малоприятные прелести.

То есть быстрый конный налёт на соседей с целью весёлого грабежа становился практически невозможен, а без лошадей, пешим строем пилякать за сто вёрст вершить преступления как-то не комильфо, не говоря уж о необходимости экстренного удирания с военной добычей.

Точно такие же засеки терские и гребенские казаки ставили по рекам Сунже и Тереку. От небольших разбойничьих групп это вполне себе помогало, но когда дагестанцы, чеченцы, черкесы, лезгины и прочие сбивались в большие интернациональные банды, то они беспощадно выжигали станицы, разрушали церкви, убивали мужчин, а женщин и детей везли на турецкий рынок. Кровь пропитывала землю там, где была мирная пашня…

– Так-от Лексей Петрович к хищникам шибко крут. Уж он-то знает, как на Кавказе всё устроено: ежели милость к лжецу проявил – ты слаб, ежели за обиду простил – ты слаб, ежели на переговоры с волками пошёл – ты слаб, ежели мстить за кровь своих не стал – ты слаб! Народец-то здешний собою силён да горд, потому и сам тока силу уважает. А гольная сила без чести что? Обман один… – вздыхал говорливый дедок, исподволь радуясь неожиданному и вежливому слушателю. – Для горца честь превыше жизни! Да и что им тут жизнь? Сам смотри – горы, камни, снег, ветер, днём зной, в ночь холод, земля неудобь[9], одно небо над головою. Каждый-от, у кого десять баранов, так тот уж, смотри, и князь! Коли чужую скотину-то вор к себе загнал, стало быть, она по закону его! Пленных русских в рабство продают, а с друг дружкой грызутся почём зря, свои своих в набегах режут без всякой жалости.

– «Верна здесь дружба, но вернее мщение»[10], – не дословно процитировал призадумавшийся Барлога. – Что ж, я всё понял, идём на линию, спасать мир.

– Эх, алахарь[11], на простой линии-то и казачков с царскими солдатиками достаточно.

– А вот теперь не понял?

– Оно ж и видно…

На этом разговор закончился, или, что вернее, был прерван бесцеремонным явлением взмыленного Заурбека, за которым гнались с десяток солдат и круглолицый повар в белом фартуке поверх обычной войсковой рубахи.

– Держи его, люди добрые! Прямо с кухни хлеб покрал!

– Я ничего не крал! Вася, честное благородное, не крал! – Замызганный владикавказец ринулся к институтскому товарищу, но спрятался почему-то за узкой спиной деда Ерошки. – Я поменялся, я ему кинжал взамен оставил!

Все невольно припухли, но Заур успел поправиться:

– Слушай, э! Зачем такое сказал, да?! Хлеба не крал, патрогал тока, ну там, свэжий, нэ свэжий? Кинжал тебе падержать дал, а ти ругаишься, вах?! Нехарашо-о, э-э…

Повар грозно сдвинул брови, замахиваясь большим половником, но старый казак с улыбкой преградил ему дорогу, широко раскинув руки:

– Иди-кось себе своей дорогою, мил человек. Не дай бог там-от каша подгорит, солдатики огорчатся, так и прикладами взашей насуют.

– Сперва я энто жульё за ногу повешу! Его ж за кражу расстрелять мало!

К шумному разговору начали прислушиваться, и Барлога понял, что друга надо спасать.

– Во-первых, кто позволил глотку драть в присутствии подпоручика?! – грозно рявкнул он, изо всех сил стараясь выглядеть презентабельно.

– Так, ваш благродь, за кражу-то расстреливать положено…

– Где положено, кем положено, кто тебе такое положил?! Оговаривается он ещё! Да я тебя в Бутырку, в Кресты, в Матросскую Тишину, на каторгу, на зону, на галеры! Об Казбек башкой ушибу, в европейских газетах пропишу, корм «Вискас» ложкой жрать заставлю!

– Правильнее было бы говорить «в солдаты лоб забрею», – привычно не удержался с уточнениями джигит Кочесоков, когда повар, не выдержавший такого напора жутких угроз, позорно сбежал, рыдая в голос. А дед Ерошка меж тем развернул кавказского студиозуса к себе лицом и не задумываясь отвесил ему оплеуху:

– Теперь меня слушай, баглай[12] клювоносый! Кинжал горцу ни на минуту оставлять нельзя! Кинжал с малолетства носят, везде, как спать ложатся, под подушку кладут. Без него ты не мужчина, а пёс драный. Оружие николи на хлеб не меняют, позор это несмываемый!

– Ай-яй-яй, стыд и срам на весь исторический факультет! – печально покачал головой Василий. – Что скажут ваши почтенные родители, господин Кочесоков?

– Чья бы корова мычала, а твоя б жевала мочало! – Довольный собой Барлога и пискнуть не успел, как столь же резко словил по шее. – Ты пошто, чудак[13] своего кунака бросил? Татарину в русском военном лагере не место, мало ли кто чего подумает, а он, голодный, аж ради краюхи хлеба кинжал с пояса снял! Разве так дружбу дружат?

Оба наших героя покаянно повесили головы. Втайне ни тот ни другой себя нисколечко виноватыми не считали, но раз уж действия разворачивались таким вот причудливым образом, следовало всё-таки соответствовать. После минутного размышления ребята принесли устные извинения строгому, но справедливому дедушке со смешным именем, после чего проследовали за ним к дальнему ряду костров.

Казаки традиционно ставили свои шалаши поближе к коням, подальше от начальства, одновременно охраняя военный лагерь. Считалось что вольные джигиты (они же абреки, разбойники, хищники, налётчики, волки и прочее) на большие отряды нападать не дерзают, но украсть лошадей или похитить неопытного зазевавшегося солдатика вполне способны.

Терцы охотно дали гостям место у костра, где на огне вкусно попыхивала обычная ячневая каша с луком, салом и дымком. Если вспомнить, что тот же Заурбек с утра ограничился чашечкой кофе, а потом отказался есть лаваш с козьим сыром, то парень настолько изголодался, что никак не отреагировал на наличие в каше нехаляльного[14] продукта. Кто-то даже ухмыльнулся на этот счёт, но в целом внимания заострять не стали: не принято. Казаки в массе своей весьма деликатный народ. Меж своими так вообще жуть какой вежливый.

Да и как иначе выжить в сообществе жилистых, брутальных мужчин, когда у каждого кинжал на поясе, шашка на боку и ружьё за плечами? Собственно, у них и женщины такие же: первыми бьют не задумываясь и сдачи дать не скупятся. Дети и старики отдельная тема, мы к ней потом ещё вернёмся.

А за плотным ужином, да стаканчиком кислого чихиря[15], людей потянуло на разговоры. Любопытствующий коллектив требовал общения.

– Слышь, твоё-от благородие, а чой сейчас поють в столицах-то? – как можно вежливее поинтересовался самый молодой из казачков, на вид едва лет семнадцати.

– В столицах-то? – старательно подражая манерам речи девятнадцатого века, Василий постучал себя кулаком в грудь. – Разное поют-с. Но попробую воспроизвести одну мелодийку. Уж простите, нонче не в голосе… Как же там? Кхм, гм… агась…

– Вы с ума сошли, это же песня Билана, к тому же старая, как экскременты мамонта! – зашипел ему на ухо образованный черкес.

– Ну и что? Они-то этого не знают.

– Нам нельзя менять историю!

– Не нуди, с одного раза не запомнят.

Эти запомнили.

Наутро пластунский взвод терского полка уходил на новую позицию, вразнобой топоча сапогами, но слаженно горланя на весь лагерь:

Про атамана нам ничего не известно, но Заурбек, кусая губы, с укором немой ярости смотрел на старшего товарища, а тот делал вид, будто с интересом любуется розово-голубыми утренними облаками.

– А что, они красивые… Шикардос ведь, правда?

С этим вряд ли можно было бы поспорить, хотя взгляд учёного человека наверняка мог бы отметить неестественный изумрудный оттенок по самому краю. Словно белый лебединый пух обвели по контуру разбавленной медицинской зелёнкой. И у этого явления была своя причина…

Несмотря на впечатляющие размеры и вес, «Нергал» приземлился почти бесшумно. Проверенное плато было подготовлено ещё тысячелетие назад, а зелёные лучи прожекторов указывали точное место посадки. Роботы технического сопровождения ожидали прибытия крейсера уже два года. Горы надёжно скрывали базу, а войны, которые одни туземцы вели против других, создавали идеальное прикрытие для переброса на Тиамат любых сил межпланетного воздействия.

Чёрный Эну всегда был противником новых веяний и, как представитель старой школы колонизации, не стеснялся жёстко указывать нижестоящим на их место. А выше него в этой экспедиции был лишь мифический бог Мардук Бесконечный, чей горделивый профиль ему вытатуировали на левой стороне груди ещё несколько столетий назад. Именно грозным именем этого бога владыка периодически выжигал непокорность или недостаточную почтительность в этом мире.

– Доложите обстановку.

– Всё идёт по вашему плану, бвана. – Капитан жестом приказал двум распластавшимся жрецам подползти ближе. – Верховный пожелал выслушать вас.

Жрецы были уже немолоды – туземцы вообще безвозвратно старели за какие-то восемьдесят-девяносто лет. Их глаза казались лишенными блеска, суставы скрипели, кожа напоминала сухую серую землю с вкраплениями черных камней и красной глины. Но исходящий от них запах был приятен владыке: это был запах безудержного страха…

– Говорите, – милостиво кивнул он, опуская бронированные веки.

Те пустились в долгий и обстоятельный рассказ о сошедших богах, воле небес, здешних народах, порохе, дамасской стали, неразрешимых проблемах между Иисусом и Магометом, великих армиях, реках пролитой крови, ломаной линии, за которую нельзя преступать, ещё каких-то малозначительных деталях, напрочь заглушивших главную тему – золота больше не будет, поскольку туземцы вдруг сами осознали его ценность.

Жрецы спешили высказать всё, ведь они прекрасно понимали, что не выйдут живыми из покоев Чёрного Эну. Он тоже знал это. Никто не строил иллюзий.

Вася и Заур, также поднятые ни свет ни заря неумолимым старым пластуном, получили на завтрак по ломтю черного хлеба с солью и диким чесноком и честно намеревались встать в строй, но дед Ерошка, кряхтя, пояснил, что у них немножечко другая задача.

– Получается, мы тоже идём на Линию, но не туда, куда все?

– Навродь того, офицерик, – туманно ответил старик, потом порылся в каком-то мешке и достал оттуда старые кавказские чувяки[16] из почерневшей сыромятной кожи. – Эй, татарин! Держи-от, всё лучше, чем босиком по горам чикилять[17].

Заур с содроганием принял подарок, мысленно представил, с кого и когда их сняли, насколько реален риск подхватить в этой обуви какое-нибудь грибковое заболевание, убедился, что велики они ему минимум на размер или два, но в конце концов признал – увы, да, это по любому лучше, чем идти босым.

– И кинжал свой забери, повар мужик незлой.

– Спасибо вам большое, дедушка Ерофей.

– А как тебе говорить надобно? – досадливо поморщился старик.

– Спаси Аллах тваю доброту, пачтеннейшый! Такой красывый туфель падарыл, э-э?!

– Ай-яй, егупетка[18], подлиза такая, вот ведь можешь, как попросят…

И пусть ребята не вполне всё понимали, но главное уяснили быстро – надо держаться друг дружки, потому как в этом историческом отрезке никакой помощи из будущего ждать не приходится. Сами, всё сами! К тому же оба немало читали, смотрели фильмы и худо-бедно представляли себе, если уж куда довелось попасть вдвоём, то и вернуться обратно можно лишь в том же составе. Так принято – законы жанра, как ни крути…

Дед Ерошка лёгким пружинистым шагом направился к ближайшему перелеску, едва ли не на корточках нырнул в низкий прогал меж кустов орешника и ни разу даже не обернулся посмотреть, как там его подопечные. Они, разумеется, тоже старались как могли, но сдались меньше чем через час. Оба просто натёрли ноги. Василий, как оказалось, и близко не представлял себе, что такое правильно наматывать портянки, ну и в заскорузлых чувяках на размер больше, чем надо, тоже особо далеко не пробежишь.

– Нам кобзда! – поймав страдающий взгляд друга, признал взмокший Барлога. – Может, привал устроим, а?

Старый казак и усом не повёл.

– Дед Ерошка, я говорю – мы всё, приехали, если что, дальше без нас!

Но их проводника, похоже, такие незначительные мелочи и близко не волновали, он как шёл, так и на секунду шага не сбавил.

– Скажите хоть, в какой стороне лагерь? Мы генералу Ермолову, Алексею Петровичу, жаловаться на неуставное отношение будем!

Последний вопрос, совмещённый с угрозами, повис в сумрачном лесном воздухе. Дед-пластун незаметно растаял средь густых ветвей осин и вязов. Заур и Вася уныло посмотрели друг на друга. За какие-то полчаса блуждания неведомыми тропками по лесу они настолько потеряли ориентацию на местности, что, естественно, не представляли, откуда собственно шли и в какую сторону теперь возвращаться.

– Так, джигит, я где-то слышал, что мох на деревьях всегда растёт только с северной стороны.

– И каким чудом нам это поможет?

– Мы будем знать, где север!

– Уважаемый Василий, вы гений! Вот вам пень, вот мох – правда, он покрывает его полностью, но допустим, что север везде. И-и? Что дальше-то?

– Я откуда знаю! Вот предложил бы что-нибудь сам? Критиковать любой дурак может!

– Писарев, Белинский и Чернышевский дружно перевернулись в гробу.

– Ха, в их времена не было интернета и троллей! Чернышевский бы так огрёб за свои потаённые сны с Верой Павловной-с…

…В общем, как все поняли, разговор был о чём угодно, лишь бы не по делу. Ещё спустя какое-то время оба умника вспомнили, что они ещё и Фенимора Купера читали. Если кто не понял, эти двое приняли самонадеянное решение выследить опытного пластуна в густом лесу по примятым листочкам, опавшей хвое и сломанным под его ногой веточками. Типа, если у Чингачгука с пером такое получалось, то чем они хуже?! Пошли не торопясь, естественно, босиком, держа обувь под мышкой. Ну и надо ли говорить, что из этого вышло…

– Вася, я, кажется, во что-то чавкающее наступил.

– А я тебе говорил, смотри под ноги… Ай! Меня какая-то сволочь за пятку укусила-а!

– Не змея?

– Что, тут есть змеи?! Ну всё, мне, кажется уже плохо, голова кружится, в глазах резь… Слушай, а ты можешь отсосать яд? Нет, не в этом смысле… Ой!

От еловой шишки, летящей в башку, старшекурсник увернуться не успел. Но и Заур в свою очередь поскользнулся от резкого движения, опрокинувшись на спину, а при попытке встать вляпался во что-то ещё и руками.

– Вася-я! Кто это сделал? Я его задушу, я его вот этим же кинжалом кастрирую, я ему…

– Если только он не медведь, – философски буркнул господин Барлога и тут же поправился: – Нет, я чисто предположил. Они же тут не водятся, да?

Из леса вслед ему раздался глухой рёв крупного зверя. Джигита и офицера приподняло и подкинуло. Кажется, они начали перебирать ногами уже в воздухе и рванули от опасного места прямиком в неизвестность, где, если на минуточку задуматься, могло быть ещё хуже. Но когда за твоей спиной пыхтит настоящий медведь, то разумом правят инстинкты. Вернее, всего один – инстинкт самосохранения.

Остановились они, лишь выскочив на излучину реки, где за кудрявой изгородью плюща в небольшой заводи плескалась девушка. Молодая, красивая, с длинными чёрными волосами и совершенно голая. Видимо, в простонародной среде кавказских народов купальники в те годы ещё не вошли в повседневный обиход.

Ребята дружно замерли, распахнув рты, и как можно тише опустились на корточки. Красавица стояла к ним спиной, буквально в трёх-четырёх шагах, повернув голову в полупрофиль и отжимая блестящие мокрые волосы. Кажется, она могла бы даже слышать биение двух возбуждённых сердец, но по каким-то своим, кокетливым причинам не спешила оборачиваться.

На раскрасневшихся физиономиях Заурбека и Василия невольно расплылись счастливые улыбки. Бонус был крайне приятным…

– Что ж, хороша девка? – вкрадчиво раздалось сзади.

– Хороша, – практически в один голос сладострастно прошептали студенты-историки, и стальные клешни подняли их за уши.

– Я от вас научу, щеня шкодливая, как за внучкой-то моей подсматривать!

Парни было взвыли, но заткнулись в тот же миг, поскольку каждый увидел перед своим носом чёрное зияющее дуло. Всё та же красавица-брюнетка, уже в длинной белой рубахе на голое тело, держала в руках длинноствольные черкесские пистолеты с железным шариком вместо спускового крючка и большим костяным набалдашником на конце изогнутой рукояти.

– Пристрелю-от без жалости! – Ни тяжёлый взгляд, ни холодный голос девицы оптимизма не добавляли. – Дедуль, откачнись в сторонку, ща я их шмальну!

– Чего завелась-от, Танюшка? – широко улыбнулся дед Ерошка, не выпуская жертв, но тем не менее прикрывая их обоих. – Энто ж те самые линейцы. Их сам Ляксей Петрович на Линию отправил. Велено довесть и присмотреть!

– Дедуль, ты выпил, чё ли? Какие из них линейцыто?!

– От сама и спроси. Пистолетики опусти тока, не ровён час палец по курку скользнёт, стрельнёшь хлопцам в лоб, пулю потратишь почём зря!

Дедушкина внучка (так и хочется продолжить: брюнетка, спортсменка, казачка и просто красавица) медленно опустила стволы узорных пистолетов. Пара молодых людей, тихонечко выдохнув, отступили на два-три шага, чисто на всякий случай, мало ли чего…

– Отворотились оба!

Владикавказец с калужанином безоговорочно выполнили вежливую просьбу, значимо подкреплённую огнестрельным оружием. Разговаривали уже исключительно шёпотом:

– Кстати, чисто исторически женщинам на Кавказе не позволялось одеваться в мужскую одежду… Это же моветон и полное порушение всех основ!

– Думаю, и казачкам тоже, хотя у них вольностей побольше было. Но чтоб войсковой атаман или сам генерал Ермолов такое разрешил? Нет, не верю! Не может такого быть!

– Однако есть. Но поддержу вас. И, между прочим, мне она сразу не понравилась!

– Всё-таки грубость как-то противоестественна для женского пола, не правда ли?

– Совершенно согласен, коллега. Маньячка выросла, не зная берегов.

– У нас во Владикавказе вообще не принято, чтобы девушка в присутствии старших позволяла себе угрожать жизни незнакомым мужчинам, которые ей и слова не сказали.

– Да, да, увы, жуткое падение нравов.

– Ну что ж, хлопцы, – ободряюще позвал их старый казак. – Не хотите ли с внучкой моею от души поздоровкаться?

– Позвольте представиться…

– Нет уж, вы позвольте…

– Барлога Вас…

– Заур Кочес…

Студенты сломя голову, толкаясь и отпихивая друг друга, наперегонки кинулись знакомиться с черноволосой красавицей в потрёпанной тёмно-синей черкеске, перетянутой в тонкой талии серебряным пояском с висящим на нем небольшим узким кинжалом, облегающих чёрных шароварах и мягких сапожках без каблуков, до колена. Оба пистолета всё так же были при ней, но на пухлых губках уже играла миролюбивая улыбка: если всё-таки и убьёт, то, наверное, не сегодня.

– Татьяна, – в свою очередь кивнула она.

– А фамилию вашу можно полюбопытствовать? – Василий вежливо приподнял фуражку.

– Бескровная.

– Э-э… – У Заурбека вставшие дыбом волосы слегка приподняли папаху.

Почему-то скромный ответ девушки обрадовал студентов примерно как ушат ледяной воды за шиворот: оба они одновременно перевели фамилию казачки как «убивающая без крови». Это было жутковато до дрожи в коленях.

Меж тем Татьяна Бескровная, коротко поклонившись парням, вернулась к ожидающему в сторонке деду. О чём они там шептались, доподлинно неизвестно, но старый казак всё больше ухмылялся в усы, многозначительно пожимая плечами и возводя невинные глаза к небу. Вроде как лично он тут абсолютно ни при чём, начальство приказало, стало быть, им видней, а уж как куда кривая вывезет, про то, поди, одному только господу богу и ведомо…

Его красавица-внучка, в свою очередь, тоже итальянской жестикуляции не демонстрировала, разговаривала ровно, уважительно, вслух не матерясь. Но вот некоторые взгляды, как бы вскользь брошенные на наших героев, свидетельствовали о том, что она их даже близко не считала за мужчин, скорее за пару раскрашенных дымковских игрушек. Вот этот военный, а этот горец, один в зелёном, другой в коричневом, и ума у обоих примерно как у пытающихся вылупиться цыплят. И будь её воля, она бы их, как лиса, прямо со скорлупой съела.

– Та вы что ж запоздали-то? – наконец дед Ерошка соизволил обратить внимание на молодых линейцев. Оба, не сговариваясь, подняли правые ноги. – Агась, спасибочки Ляксею Петровичу, удружил! Видать, порешил из меня на старости лет няньку какую сделать!

Василий и Заур виновато опустили глаза.

– Так-от ты, офицерик, прыгай-кось сюды, будешь учиться портянку мотать. А ты, татарин…

– Я черкес.

– Шуруй отсель, пятки в речке мыть! Не ровён час, мухи на навоз слетятся.

– Да он случайно наступил! – вступился Барлога. – За нами, между прочим, медведь гнался!

– Сам ведмедь?! Да неужто? Ай-яй-яй… И рычал от так-то страшным голосом? – старик, запрокинув голову, легко издал протяжный медвежий рык. – Права Танюшка-то, нам с ней проще вас на ручках к Линии отнесть! Не то ить пропадёте тут ни за грош…

Возможно, в другой ситуации ребята хотя бы покраснели. Но за последнее время им так часто приходилось чувствовать себя полными идиотами, что начал вырабатываться иммунитет. Поэтому Вася с Зауром, стыдливо посмотрев друг на друга, лишь нарочито громко рассмеялись, хлопая друг друга по плечам: типа, вот уж подколол так подколол пенсионер, вах, крутейно, прям в цветулю, да, э-э! Улыбаемся и машем…

Пока Барлога терпеливо осваивал сложное искусство правильного пеленания ступни перед засовыванием оной в сапог, наш черкес кое-как отмыл ноги в горной речке, используя глину, пучок травы и ледяную воду. Как оказалось, носить почти окаменевшие чувяки тоже так себе удовольствие, ближе к мечте мазохиста.

Ну и поскольку лишних шерстяных носков ни у кого не оказалось, пришлось мотать те же портянки, отрезав два куска ткани с подола драной черкески. Еще в обувь напихали сухих листьев – так она хотя бы не спадала. Смилостивившийся дед Ерошка пообещал на ближайшем привале подогнать «золушкины туфельки» по ноге.

– А когда у нас привал?

– А вот как я устану, так и будет, офицерик, – бодренько откликнулся старый казак.

По всему выходило, что отдых двум студентам светит примерно послезавтра, не раньше. Что поделать, судьба…

– Да шутю, я шутю! Чего ж морды-то кислее айрану? Дальше верхами пойдём, весело, вона внучка моя лошадок приняла. До ночи на месте будем!

Действительно, черноволосая девушка выводила откуда-то из-за густой стены кустов четвёрку осёдланных лошадей, передав поводья деду.

– Гнедой мой, хоть-от и не молод, зато шаг у его тихий. Каурая зла да кусача, к тому ещё задом козлит – никто окромя Татьяны на неё сесть не сможет. Буланыйот дурак дураком, порой своей тени пугается. А вороной упрям, как чёрт, встанет над пропастью – и не сдвинешь его, ни туды, ни сюды… Выбирайте, хлопцы!

Собственно, выбор как таковой отсутствовал напрочь. Современные молодые люди свободно владеют сложной компьютерной техникой, легко сдают на права, водят машины, байки, малокаботажные суда, велосипеды, скутеры, в конце концов те же самокаты или даже скейтборды, но чтоб живую лошадь…

Это тебе не бездушная техника, где вставил ключ зажигания и держи руль два на восемь, мягко топи в педали, проверяй уровень бензина и смотри за знаками на дороге, вот и всех делов. На коняшку так просто не вскочишь, а если попробуешь, то где сядешь, там и слезешь. Она животная капризная, со своим характером, привычками, взглядами на жизнь. К ней, как к любому человеку, свой подход нужен.

Ребята с тоской посмотрели в бездонно-наглые глаза доставшихся им горбоносых жеребцов. Два злобных грубых зверя с мохнатыми гривами и нечёсаными хвостами переминались с копыта на копыто, упреждающе цыкая крупными зубами: типа, вас конкретно предупредили, пацаны…

– Вася, я, в принципе, и пешком пройдусь.

– Я за, пешком гулять полезно.

– Держите уже, – фыркнула молодая казачка, бросая поводья парням.

– Пешим-то ходом долго добираться, – поддержал её дед. – Опять же, местные хищники все верхами. Коли на хвост присядут, так-от хорошо, ежели кони утечь дадут, а не то беда. Бывали случаи, что пленных на кол сажали!

– Это вы в фигуральном смысле или в прямом? – покраснел Василий.

– В прямом, – немножко удивился старый казак. – А в фигуральном – энто как?

– М-м… это вам тоже не понравится, – туманно выкрутился старшекурсник, поправил фуражку и решительно потянул поводья. – А ну иди сюда, Сивка-бурка, я на тебе ездить буду!

«Ага, ща-а-аз…» – так и читалось в глазах буланого скакуна с чёрной гривой и чёрным хвостом. Барлога решительно шагнул вперёд, поймал его за оголовье и задумался, а как садятся-то, с правого или с левого бока? «Да какая кому разница?!» – успел подумать он, промахиваясь ногой мимо стремени.

Конь включил дурачка и просто сделал шажок в сторону. Минуты полторы они так и кружили – Вася за жеребцом, а тот от него. Со стороны это походило на иллюстрацию к «Войне и миру», что-то вроде: «– Сударыня, вы обещали мне танец! – Ах, оставьте, я не такая!»

– С другой стороны подойди, – не выдержала Татьяна. – А будет кучевряжиться, вражина, дай ему по ушам!

Василий замахнулся и… едва успел отдёрнуть руку. Буланый, клацнув зубами в считанных сантиметрах от нее, словно бы честно предупредил: «Ещё раз так маханёшь и останешься без пальцев! Откушу нафиг, скока в рот уместится! И выплюну, и никто не докажет – типа, сам виноват».

Дед Ерошка молча покачал головой, подошёл к коню, посмотрел ему в глаза, отвесил звонкого щелбана в лоб и, перекинув повод на холку, взялся за левое стремя:

– Лезь давай, офицерик.

Барлога храбро вскарабкался пузом на седло, кое-как развернулся, поймал второе стремя правой ногой и принял позу Боярского. Буланый упрямец флегматично опустил голову, ловя плюшевыми губами сочные травинки.

– А ты чего ж обмер, как неродной? Вам-то, черкесам, лошади не в диковинку.

– Я на эту зверюгу не полезу, – твёрдо объявил Заур. – Вы только посмотрите на него, это же конь-убийца!

Вороной жеребец меж тем умильно прядал ушками, вертел хвостом и строил самое невинное выражение морды лица. Не поверить в его детсадовскую искренность было просто невозможно, если не обращать внимания на пылающие глаза, залитые жаждой крови…

В общем, верхом гордого кавказца сажали в четыре руки. Студент яростно упирался, орал дурным голосом, возмущался отсутствием страховки, взывал к милосердию, требовал предоставить ему адвоката и правозащитника или хотя бы просто сообщить родным, что он пал смертью храбрых! Ну и, естественно, вороной рванул с места на третьей космической без предупреждения, едва жертва хоть как-то угнездилась в седле.

– Расшибётся же, хороняка…

– Ништо, – перекрестился дед Ерошка. – Або волей божию помре, або ездить научится!

Пока голосящий Заурбек наматывал круги, остальные взяли поводья, тронули лошадей пятками и двинулись без спешки, ориентируясь по солнышку. Буланый жеребец, едва почуяв на спине всадника, мигом стал послушным умничкой, ступал осторожно, взбрыкиваний не позволял и на разные вкусные цветики-семицветики не облизывался. Барлога сразу почувствовал себя важным барином, объезжающим леса родового поместья.

А вот тот же вороной непарнокопытный чёрт, пролетая мимо то справа, то слева, месил передними воздух, вставал на дыбы, подкидывал задом, но перепуганный кавказец держался цепко! Даже орать перестал, видимо, попросту прикусив язык. Студент-историк проклял всё на свете, но с лошади каким-то чудом не упал – память предков и кавказские гены всё-таки давали о себе знать.

Через какое-то время ему даже удалось поставить своего буйного коня третьим в кавалькаде, сразу за старшим товарищем. Первым двигался старый казак, а замыкала группу его воинственная внучка, бдительно прислушивающаяся к каждому шороху в чужом лесу и не убирающая правую ладонь с рукояти длинноствольного пистолета. Но и она не видела тех, кто уже следил за ними…

Верховный не ненавидел людей. Подобное чувство было бы слишком большим снисхождением к тем, кто на неуловимый миг перед ликом Вечности прилипал к подошвам его имперских сапог. Эта планета была законной колонией ануннаков ещё тысячелетия назад, и никто не собирался всерьёз делиться её природными богатствами с местным туземным населением. Есть вещи, которые невозможно не понять.

Одно то, что прежние владыки одаряли их крохами знаний и технологий, уже само по себе было величайшим благом и немыслимым даром людям. Но ценили ли они это? Благодарили ли денно и нощно безмолвные небеса в ожидании следующего сошествия звёздных богов? Приносили ли кровавые жертвы скота каждое полнолуние и младенцев мужского и женского пола каждую весну? Люди мало жили, но ещё меньше помнили, они слишком легко забывали свои клятвы перед теми, кто пришёл из межгалактических далей…

Внешне «Нергал» представлял собой нечто вроде конусообразной крепости из матового металла. Машинное отделение, каюты, трюмы, цеха – всё самое важное, всё, что давало ему непостижимую с точки зрения людей возможность комфортного путешествия во вселенной, скрывалось внутри. И когда корабль совершал посадку на подготовленное плато, почти семьдесят процентов его корпуса ушли в подземный бункер. Все подходы к нему также находились глубоко в каменистой почве, и поэтому для любого пытливого взгляда межпланетный крейсер представлялся лишь обычной серой горой, лишённой мха и растительности. Мало ли таких разбросано по всему Кавказскому хребту!

И это был не вопрос безопасности владыки, а скорее дань традициям. Любой приход «небесных богов» всенепременно должен быть окутан тайной. Ануннаки не понимали этого, но земные жрецы настаивали, что лишь так можно управлять стадами людей. Чёрный Эну ждал одного – момента принесения жертв, но с его прошлого визита сюда здесь что-то изменилось. Это царапало – не фатально, не болезненно, но тем не менее почему-то вдруг…

Появилась Линия. То есть она была и раньше, но тогда служила лишь некой разделительной чертой, красной линией, за которую нельзя преступать аборигенам. Наказание за это было одно – смерть. Мужчине, женщине, старику, ребёнку – без разницы. Но сейчас кто-то испытывал этот запрет на прочность…

…Если кто считает, будто бы четырёхчасовая прогулка верхом по камням и бездорожью для человека, ни разу не сидевшего в седле – это просто праздник души и тела, то не верьте лжецам.

Вначале гордый собой Василий Барлога спустя короткое время раз сто обматерил всё на этом свете, и раз двести – всё, что его ожидало на том! Кусали мухи, палило солнце, ныла поясница, жутко устали ноги, почему-то чесался левый мизинец в сапоге, эполеты давили на плечи, голова совершенно взмокла под фуражкой, висящая на портупее сабля стучала то о голень, то о колено, хотелось пить, есть, спать, слезть и умереть где-нибудь в прохладной тиши под кустиком ракиты.

Заур вполне разделял страдания старшего товарища, но, кроме всего прочего, его мучили всякие мысли. Нет, собственно, мысль-то была одна, просто разветвлялась на сотни рукавов, как устье Волги под Астраханью. Исток был где-то под Тверью и, начинаясь с тонкого ручейка: «Как мы сюда попали?», далее переходя в полноводную: «Как нам отсюда выбраться?», следом разливался почти в море паники: «А никак!!!»

Господин Кочесоков, как все уже поняли, в некоторых моментах был куда старше, умнее и ответственнее безалаберного друга Васи. И если тот, при всех сложностях, не скрывая, всё равно каким-то образом наслаждался свалившимся на их головы приключением, то мозг Заурбека буквально кипел в бесплодных попытках поиска решения и не находил его.

В тех книгах, которые читал молодой человек, или фильмах, которые он видел, у героев всегда был выбор – они знали, как именно попали в новый мир, им давали разнообразные подсказки, тем или иным способом подталкивая к выходу. Ну, хорошо, допустим, не сами герои это знали, а знали читатели и зрители, принимая задумку автора или сценариста.

Однако в данном случае не было ни единого намёка – тот, кто послал их сюда, не давал ответов и даже не ставил вопросов. Он вообще никак не проявлял своего интереса в этой истории. Пожалуй, вот это изрядно раздражало. Но было ли таким уж важным?

– Шабаш, хлопцы, покуда добрались, – громко объявил старый казак, оборачиваясь и почему-то прикладывая палец к губам.

– Псиба, – еле шевеля губами, поблагодарил офицер со второго исторического курса, мешком падая прямо в траву носом вниз.

Буланый нежнейшим образом дунул ему горячим паром в ухо, видимо, из желания как-то приободрить своего всадника. Кочесоков если и заметил странный жест деда Ерошки, то внимания всё равно не обратил, с коня слез сам, даже подмигнул вороному, после чего при попытке сделать шаг, точно так же растянулся рядом с товарищем – нос к носу, пятки врозь, коленками назад. Куда за это время исчезла Татьяна, не видел никто…

– Подымайся, твою ж мать, ваше-от благородие! – Бесцеремонно поднимая мешок с костями, именуемый Василием Барлогой, его вежливо поставили на ноги. – Та давай-ка вот на камушке посидим, отдухманимся[19], ветерочку глотнём, а?

– Дедуль, я ни-ка-кой…

– А я те и подмогну, – бодрый старичок вытащил из седельной сумки кожаную флягу, снял с молодого человека офицерскую фуражку, наполнил её до краёв и нахлобучил парню на голову. Пока Вася блаженно обтекал, настала очередь Заура:

– Ползи сюда, татарин, шевели-от гачами[20], – и уже поддерживая за грудки двух, качающихся героев, донёс до их подсознания. – Жалковать о вас не стану, хоть-от провалитесь оба. Однако ж приказ-то есть приказ, а начальство уважать надо. Ляксей Петрович человек шибко серьёзный, на ветер словами не бросается. Уж какие вы линейцы, про то ещё поглядим. А сейчас замерли…

Московские студиозусы ничего не поняли, но старый казак вдруг как мог прикрыл их спиной. Потом раздался шаркающий звук шагов, и на узенькой тропинке между валунов показалась странная старуха. Она была низкого роста, но необычайно широка в бёдрах, горбата; одета как нищенка, в самое грязное и жуткое тряпьё. Крючконосое лицо в обрамлении седых сальных косм казалось запечённым в костре яблоком, а глаза сияли яркими вспышками синего света. Именно света, а не цвета – словно под сросшимися на переносице бровями включили электрические лампочки.

Старуха ни на мгновенье не замедлила шаг, продолжая идти, куда шла, совершенно не обращая внимания на молодых людей и старика, замерших, словно своеобразная версия Лаокоона с сыновьями. От неё буквально исходила волна странного тошнотворного запаха, которого, казалось, избегали даже мухи. Однако сама старуха никому ничего не сказала, ничего не спросила, а, прошаркав мимо, так же неспешно исчезла в густом смешанном лесу.

Когда шаги окончательно стихли, дед Ерошка тихо присвистнул через нос:

– Охолонись, братцы, дыши всей грудью. Танюха?

– Туточки, – из густой травы поднялась красавица-казачка, в руках у которой было тонкое черкесское ружьё с взведённым курком. – Утекла беззубая ведьма?

– Нишкни мне тут! Знаешь, какой у ей слух?! – на всякий случай перекрестился старый пластун. – Свезло нам, хранит Господь, добрались, здесь и обустроимся. Покажешь хлопцам Линию?