Вилли Дашевская Нина

Три плюс один, и Бах, и стражники

— Ну что, поедем сегодня к Августине? — спросил Вилли. — Давно не были.

Это правда. Давно не были, два дня. Но мы уже договорились с Колей, что сегодня пойдём к нему. И он покажет нам свою скрипку. Маленькую. Договорились же.

— А если вместе? С Августиной? Вообще, чего ты их никак не познакомишь?

Чего я. Вот Вилли. Всё-таки он железный, не всё понимает. Во-первых, это странно: позвать в нашу компанию девчонку. Хотя не просто девчонку, а Августину. Не подумайте, я не стесняюсь, что дружу с девчонкой. Она необыкновенная. Но одно дело — самому дружить, а другое — тащить в компанию. А у нас ведь уже как бы компания, правда?

Вообще, им понравилась бы Августина. Наверняка. И даже очень. И они ей понравились бы.

— Правда, — сказал Вилли, — давай. Она обрадуется!

Да, она обрадуется. В том-то и дело. Дело в Марке. Он высокий. Он такой высокий, он почти по плечо моей Августине Блюм. И ей не придётся складываться, как перочинный ножик, чтобы с ним поговорить. И он умный. Ужасно умный. Да, он ей, конечно, понравится.

А я? Зачем тогда ей нужен буду я?..

— Вот уж не думал, что ты такой трус, — сказал Вилли.

Никакой я не трус. Ничего он не понимает. Вот возьму и пойду пешком, без него. Тем более что ребята не могут на велосипедах: у Коли его нет, а у Марка рука в гипсе. Ну и я буду пешком. А к Августине мы поедем завтра.

Колина скрипка и правда оказалась маленькая. Мне больше понравилось, когда он играл первый раз, у Марка. А у этой его звук какой-то… Скрипучий. Но всё равно. Так удивительно — уметь что-то такое, чего никто не умеет.

— Что это за музыка? — спросил Марк. — Очень знакомое, я уже где-то слышал.

— Это Бах, — ответил Коля.

— Бах? — удивился я. — Иоганн Себастьян? Ничего себе. А у нас Баха совсем другая пластинка дома.

— У вас пластинки? — удивился Марк. — На чём вы их слушаете?

— На проигрывателе. Старый, мамин. Диски тоже есть, но она больше любит пластинки. Там оркестр играет, и пианино ещё.

— Наверное, рояль, — поправил меня Коля. — Пианино — это маленькое, для дома. А рояль — такой, с крылом. Большой, в общем. А общее название у них — фортепиано.

Ничего себе, я и не думал, что Коля может такое длинное за один раз сказать. А про фортепиано я сам знал, конечно. Но почему-то забыл.

— Севка, — сказал вдруг Марк, — так тебя зовут одинаково с Бахом! Вы тёзки!

— Ну да, — кивнул я, — меня в честь него и назвали вообще-то.

— Вот это да, никогда бы не подумал!

— А я, — сказал вдруг Коля, — с самого начала как раз подумал. Что Себастьян — в честь Баха. Почему-то.

И он страшно смутился. Не привык так много говорить.

И тут я вспомнил наш разговор с Августиной и спросил:

— А когда он жил вообще?

— Давно, — пожал плечами Коля. — Родился в 1685 году, а умер в 1750-м. Вот, у меня в нотах написано.

— А откуда же тогда пластинка? Тогда же ещё не умели записывать звук!

— Почему не умели? Вот, записано нотами!

— У меня же пластинка, а не ноты!

— Ну и что, — сказал вдруг Марк. — У нас тут нет никакой пластинки, а просто Коля играет. И всё равно это музыка Баха.

— А, — вдруг дошло до меня, — то есть на пластинке не он играет! А другие — его музыку. Обидно даже. Я всегда думал, что это он сам.

— А скажи, странно, — Марк говорил и задумчиво листал ноты, — что человека давно нет, а его музыка есть. Он и думать не мог, что будут какие-то пластинки, вообще не думал, наверное, что так долго будет. Ну, мысли его будут. Как это объяснить?

Вот удивительно! Я первый раз видел, что Марк не может что-то объяснить.

— Он же всё равно есть, раз ноты! Вот Коля играл сейчас то, что было в его голове, Баха. Понимаете?

— А может… Может, у них тоже такой город? Невидимый. Если человек написал хорошую музыку, то он как бы построил там дом. Но попасть в этот город может только тот, кто понимает в музыке. Умеет читать ноты.

— А те, кто просто слушают? Те не могут? — спросил Марк.

— Нет… То есть да, но… Не знаю, я запутался.

— Я понял, — сказал Комарик. — Композиторы строят город из звуков, и любой человек может туда попасть, если слушает. Ходить по улицам. Но жить в этих домах могут только те, кто умеет играть их музыку сам.

Я обрадовался, что Комарик понял про мой город даже лучше, чем я сам.

— А книги? — вдруг спросил Марк. — Это ведь тоже дома, а? Тоже город. Кто читает — как будто в это время живёт там.

— Значит, в твоём городе есть место и для писателей? — спросил Комарик.

Я не мог объяснить до конца, но чувствовал, что всё верно. Если человек что-то такое сделал в жизни важное — значит, он построил в этом городе дом. И дом уже никуда не денется, всегда будет стоять. Пока люди читают книги и слушают музыку.

— А учёные? — спросил Коля.

— Почему учёные? — не поняли мы с Марком.

— Ну как! Учёный, например, открыл какой-то закон природы. И вот он столько лет работает!

— А до этого учёного, можно подумать, не работал, — засмеялся Марк. — Я вообще думал об этом, о смысле научных открытий. Они же всегда были, просто нужно открыть! И получается, кто первый открыл, тот и молодец. Как Северный полюс. Вот есть закон Архимеда. А на самом деле это закон не Архимеда, а просто воды. Он и до Архимеда чудесно действовал.

— Зато человек изобрёл паровоз, например. А в природе раньше не было паровоза, — сказал я. — Слушай, Коля, а кто скрипку изобрёл?

— Не знаю, — он пожал плечами, — мне кажется, она не сразу… Не сразу получилась такой. Значит, изобретало много людей.

— Ну да, — сказал Марк. — Похоже, в Севкином городе народу хватает. Прямо целый мегаполис у тебя там, Севка.

— Почему у меня? — смутился я.

— Потому что кто открыл, тот и молодец, — засмеялся Марк.

А Вилли обиделся на меня. Даже разговаривать не хотел.

— Послушай. Ну пойми, я с велосипедом, а они нет. Им же обидно.

— А мне не обидно?! Мне, значит, нормально. Ты с ними! А я тут совершенно один! Вообще! Совсем уже!

— Ладно, не дуйся. — Я погладил его по рулю. — Хочешь, я завтра пораньше встану и мы с тобой покатаемся, ещё до школы?

— Не встанешь. Проспишь.

…Конечно, я не проспал. Потому что как можно проспать, если тебя ждёт лучший в мире велосипед? Я даже чай не стал пить. Ещё, чего доброго, мама проснётся.

Было шесть утра. Даже ещё не очень светло. Холодно: я надел шарф и натянул капюшон. И на улице — никого. Только ветер гонял по пустым тротуарам бумажки. И мы поехали кататься, просто так.

— Видел? — спросил меня Вилли.

— Чего? — не понял я.

— Стражник сбежал.

— Какой ещё стражник?

— Какой-какой. Зачем тебе глаза вообще?! Ничего не видишь. В городе живёшь, а не знаешь. Вот, смотри, ещё один! Этот на месте. Успел!

А я не видел никого на улице. Совсем. Было очень рано и совершенно пусто. Даже дворник ещё не проснулся. Только пустые улицы и дорожные знаки. Знаки! С человечком на пешеходном переходе было что-то не так. Я не понял пока что, но не как всегда. Ой! Как это?!

— Понял? — усмехнулся Вилли.

У него рука была поднята, у этого человечка. Обычно же у них руки внизу, а этот будто кому машет.

— Он всегда такой был? — спросил я.

— Вот же бестолочь, — удивился Вилли. — Нет, конечно. Он просто махал тому, другому. А тут мы. Ну, он и замер. Они всегда так.

Мы остановились. И тоже замерли. И я постарался сделать вид, что я — это не я, а знак «Осторожно! Мальчик на велосипеде!». И тогда я увидел, как этот человечек-из-палочек осторожно опустил руку. И застыл.

— Кто они? — спросил я у Вилли.

— Стражники. Следят за порядком. Смотрят, чтобы всё было по правилам.

— А что они сторожат?

— Не что, а кого! Нас с тобой. Ну и вообще город. Трудная работа. Нужно быть внимательным. Но иногда они любят сбегать. Они же разные, ты не замечал? По чётным числам одни дежурят, а потом другие. Они меняются.

— Я всегда думал… Они же нарисованные!

— Ничего себе. Ты что, не выспался? С кровати не падал ночью? Нарисованные! Скажешь тоже!

— Но как же, Вилли… Если они меняются, тогда где тот, который отдыхает? Почему я их никогда не видел?

— Да они к тебе поворачиваются боком, и всё. У них же нет толщины!

Вот почему я их не вижу. Нет толщины. Такие узкие, что их даже не видно.

Мы поехали дальше, и я увидел других Стражников тоже. Они и правда перемигивались, махали друг другу. Уже не стеснялись. Может, поверили, что я и правда тоже дорожный знак — «Осторожно, мальчик на велосипеде!». На всякий случай посмотрел на свои руки — да нет, всё нормально. Есть у меня толщина.

Мимо книжного магазина, через мост и за угол. И совершенно случайно, просто так получилось, мы приехали в переулок Маятников. У дома номер пятнадцать чинили подземные трубы, и яма была огорожена решёткой. Человечек-из-палочек со знака «Дорожные работы» кивнул мне и помахал своей лопатой. Я тоже помахал в ответ — и тут увидел, что в доме номер пятнадцать в одной квартире горит свет. На втором этаже.

Я сначала хотел позвонить в колокольчик с зелёным шнурком. Но побоялся, что разбужу кого-нибудь из соседей. И мы объехали дом с той стороны, где сад и кухня. Там, с другой стороны, — большой холм, и дом как бы забирается на него. Поэтому второй этаж с этой стороны там оказывается первым. И, когда объезжаешь, приходится втаскивать велосипед по узкой крутой лестнице вверх. Хорошо ещё, что Вилли не очень тяжёлый.

Зато там как будто теплее, на той стороне. И там есть маленький сад и кухня. И ещё там на деревянных ступеньках сидит длинная-предлинная Августина Блюм.

— Привет, — сказала она. — А я как раз тебя жду. Пойдём завтракать!

И мы пошли завтракать. Я ей рассказал про Стражников. И она совсем не удивилась. То есть по-другому удивилась:

— А ты что, не знал?

Я всё хотел спросить, откуда она знала, что мы приедем так рано, до школы. Но почему-то так и не спросил.

Мы ели омлет с сыром. Это очень вкусно, гораздо вкуснее, чем творог, которым кормит меня утром мама. Про кашу я уж не говорю.

— Знаешь, у меня родители должны приехать, — сказала она. — Я всё жду, жду. То есть я привыкла одна. Но иногда неплохо, когда родители. Вот если бы в нашем городе был театр…

Тогда я рассказал ей, что у Коли папа тоже работал в театре. В оркестре. А теперь не работает, потому что нет театра. И ещё я рассказал ей про Марка.

— Видишь, как оно получилось, — сказала Августина. — Ты давно хотел с ним дружить, а оказывается, он тоже. А ты и не знал.

— Да. А ещё я не знал, что Коля Марченко играет на скрипке. И что никакой он не Комарик.

— Да, — засмеялась Августина, — если на скрипке, тогда не Комарик. Скорее Сверчок.

Я улыбнулся. Коле подходит имя Сверчок. Но я не знаю, будет это обидно или нет. Так что на всякий случай не буду ему говорить.

— Хорошие у тебя друзья, — вздохнула Августина. И замолчала. И я тоже замолчал. Так мы молчали и молчали. И я понял, что мы и дальше будем молчать, если я ничего не скажу. И сказал вот что:

— Августина… а хочешь? Хочешь, мы придём к тебе с ними вместе?

Мельница

Ну что, мы и пришли. Коля не смог, он как раз занимался с папой, и мы были с Марком вдвоём.

Он сначала растерялся. Я говорил ему, конечно, что Августина высокая. Но он думал, что я преувеличиваю. А теперь он всё смотрел на неё и смотрел.

— Почему я тебя никогда не видел? — спросил он. — Город ведь небольшой. Я бы тебя запомнил. Обязательно запомнил бы.

— А я никуда не хожу, — пожала плечами Августина. — Только в магазин — за мукой, и сахаром, и что там ещё нужно, и назад. Раньше проще было. А теперь все смотрят, оглядываются. Не люблю, когда так смотрят. А что дальше будет, даже и не знаю.

Она вздохнула. Да, тяжело быть человеком, на которого все постоянно смотрят. Но что же ей теперь, дома сидеть? Всю жизнь?

— Пускай смотрят, — сказал Марк. — Они просто завидуют. Тебе сверху видно больше их всех.

Похоже, он совершенно забыл, что рядом есть я. И что рост у меня не очень. И что мне это может быть обидно. Вообще, мне показалось, что Августина тоже забыла, что есть я. И мы с Вилли тихонько ушли. И поехали кататься. Ну и пусть. Зато она теперь не одна.

Мы поехали по дорожке, сначала тихонько, а потом всё быстрее. Сиреневые кусты, зелёные заборы, речка и мостик, там-там-парарарарам. Ехали и ехали, всё дальше. И Вилли молчал, и я. Мне даже не хотелось особенно смотреть по сторонам, а просто хотелось ехать, дальше, дальше. Нравилось, как шуршат камешки под колесом и свистит в ушах ветер. И мы, похоже, уехали довольно далеко, туда, где я никогда ещё не был. И тут я увидел мельницу. То есть она раньше была мельницей, а теперь у неё не было крыльев-пропеллера. Похоже, её давно забросили. Наверное, теперь мелют муку каким-то другим способом, современным. Муку для Августины Блюм. Хотя Августина тут совершенно ни при чём.

Дорога к мельнице совсем заросла, ехать стало трудно. Наконец я остановился, спрыгнул с Вилли и просто пошёл с ним рядом, пробираясь через высокую траву. Уж очень она какая-то высокая, никогда и не видел такой. И мельница огромная, как башня. Наверное, её специально построили такой высоченной. Там, наверху, всегда хороший ветер.

Двери не было. И пол тоже не везде был. Но несколько досок осталось, и я пошёл по ним внутрь. А Вилли остался ждать меня на улице.

Первый этаж мельницы был тоже очень высоким. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что до потолка — как до неба. И лестница наверх: у неё не хватало нескольких ступеней. А расстояния между теми, что остались, были очень большие. Я бы не смог шагать по такой лестнице, пришлось бы карабкаться руками и ногами.

Вилли с улицы тренькнул мне звонком.

— Смотри, что я нашёл!

Я выглянул наружу и увидел: у порога валялась вилка с гнутыми зубцами. Размером со шпагу. Я поднял её.

— Ты понял, где мы? — спросил он.

— Да. В стране великанов.

— Тоже мне, Гулливер. Это не страна. Просто деревня великанская.

Да, точно. Только великаны стали бы строить такую огромную мельницу. И лестницу с такими ступенищами. И трава здесь великанская.

Я сидел на развалившемся крыльце. И думал, что вот, здесь жили великаны. Такие люди, как Августина Блюм. Ей было бы с ними уютно, как дома. И никто бы не оборачивался и не глазел на неё, как на снежного человека.

А может, когда-то здесь жили её предки. Прапрабабушки и прапрадедушки. Что же с ними случилось потом? Может, их дети вдруг стали вырастать не так сильно. А их дети — всё меньше и меньше… И теперь они обычного роста, как все, не отличишь. Вот наша Анна Сергеевна, например. А ведь дедушка у неё великан. Наверняка из этой деревни.

Но иногда их прапраправнуки, вернее, прапраправнучки вдруг опять вырастают высоченными. Как Августина Блюм.

Интересно, какие были у них сапоги. Вот бы найти след великана. Мы поискали с Вилли, но в траве не видно. Великанская прямо трава, мне до подбородка.

Темнело. Пора было ехать домой. Огромную вилку оставили там, в её великанском мире.

По пути заехали в наш книжный. Рассказали продавцу книг про мельницу из Деревни великанов.

— Интересно, — сказал он, поправляя очки. — А другие дома там были? А сколько шагов вы прошли от дорожки? Меня всегда чрезвычайно волнуют подробности.

Я рассказал ему всё, что запомнил.

А потом мы поехали домой. А дома было совсем не то, что я думал. Потому что я думал, что всё будет как всегда. А было не как всегда, а вот что: мой папа приехал!

— Где же тебя носит, Севка? — спросил он. — Я уже целых сто часов тебя жду!

Папа приехал

На следующий день было воскресенье и школы не было. И мы ходили с папой по городу, и Вилли с нами. Я не ехал на своём велосипеде, а просто водил его за руль. И папа сказал, что обязательно купит и себе велосипед тоже и мы поедем кататься вместе. По всем моим местам.

А я подумал, что это очень хорошо, но не совсем. Есть такие места, куда можно только вдвоём. Вилли и я. Втроём туда не попасть, это мне Августина объяснила.

Но это только некоторые места. А так — представьте только, на велосипедах! И папа, и я!

— А мы возьмём с собой Августину? — спросил я. — Ей, наверное, тоже купят взрослый велосипед. Поедем тогда с ней?

— Конечно, — сказал папа. — Такого человека, как Августина Блюм, обязательно надо брать с собой.

А я обрадовался, что мой папа сразу понял, что это за человек такой — Августина Блюм.

А потом мы долго обедали, все вместе, с мамой, так долго, что потом сразу же начали ужинать. А потом папа показывал мне чертежи. Обожаю смотреть чертежи эти.

— Смотри, Севка. Это вид сверху. А это — поэтажный план первой башни. Видишь?

— А это что?

— Это? Ты что, не видишь? Винтовая лестница же! А тут, смотри, такой мост. Нужно было так рассчитать, чтобы получился длинный пролёт. Но прочный. Видишь, какая тут система, — он как будто сам себя держит!

Мой папа брал кубики. И не только кубики — ещё книжки, и коробки, большие — из-под ботинок и маленькие — от маминых духов, и показывал мне, что это за система такая. Мы сидели с ним на полу и строили этот мост из всего.

— Миша, ты совсем впал в детство! — говорила мама.

— Вообще-то я из него не выпадал, — говорил папа.

— Оно и видно, — вздыхала мама и уже собиралась на кухню мыть посуду, но тут папа вскакивал и говорил:

— Между прочим, я всё детство прекрасно мыл посуду. Пойдём, Севка!

И мы мыли посуду, а он показывал мне, какой свод получается из воды, если направить струю на ложку.

И всё было очень, очень, очень хорошо. Целый вечер. И самое начало ночи. А потом я долго не мог уснуть.

И вот это было зря. Лучше бы я спал. Спать вообще иногда полезно.

У нас очень толстые стены, и звук через них почти не проходит. Но эта ночь была тёплая, и мы открыли на ночь окна. Вот через окно я всё и услышал.

— Сколько уже можно, Миша, — говорила мама отцу. — Сколько можно выдумывать? Взрослый человек, а всё строишь воздушные замки. А ещё удивляемся, что Севка живет в выдуманном мире. Зачем тебе это нужно? Почему нельзя просто жить? Сказать ему наконец, что ты обыкновенный строитель. Что здесь такого стыдного? Ты ведь строишь хорошие, крепкие дома. Разве хорошим каменщиком быть плохо?

— Да нет, не плохо, — ответил папа. — Каменщиком, тем более хорошим, — замечательно быть. Только понимаешь, в чём дело. Дело во мне. Я не просто каменщик, я художник.

— Я это сто лет уже слышу! — взорвалась вдруг мама. — Художник, художник…

Архитектор выдуманных замков! Никто их никогда не построит, как ты не понимаешь! Люди хотят жить в крепких, удобных домах, а не в твоих замках!.. Ты посмотри, до чего дошло, — Севка разговаривает со старым ржавым велосипедом и дружит с выдуманной девочкой!

«Никакой он не ржавый», — сказал я шёпотом и вцепился зубами в подушку, чтобы не заплакать.

— Никакой он не ржавый, — повторил папа мои мысли. — Понимаешь, в чём дело… Вилли как раз очень в порядке велосипед. Ты бы посмотрела хоть раз поближе — это просто замечательная машина! Немецкого, между прочим, производства. Очень качественный. А что касается Августины Блюм… Видишь ли…

Я замер. Видишь ли — что? Что?!

— Видишь ли, дело в том… Дело в том, что Августина действительно существует. Девочка два метра ростом, которая печёт замечательные пироги. Я нисколько в этом не сомневаюсь.

Я выдохнул. А папа вдруг добавил:

— Это так же верно, как то, что мой замок будет построен.

Прямоугольные дома

Ну вот. Зато теперь я всё знаю. Мой папа живёт в выдуманном мире. А так он обыкновенный строитель и строит самые обычные прямоугольные дома. Из обычных кирпичей. А я верил. Как дурак. И Августине рассказал ещё.

Августина, Августина Блюм. Может, я тоже живу в выдуманном мире? И никакой Августины вовсе нет?

Тогда откуда у меня Вилли? Я высунулся из окна, посмотрел. Не свихнулся же я, в самом деле, вот он, Вилли, стоит под окном. Только…

Обыкновенный велосипед. С чего я взял, что он говорящий? Он же говорит только в моей голове, больше никто не слышит. Может, я всё-таки псих?

Я полежал ещё немного. Было уже утро, такой серенький промозглый рассвет. Надо выйти из дома, поговорить с ним! Только… Я испугался. По-настоящему испугался, что я всё выдумал. И всё никак не мог заставить себя вылезти из-под одеяла. И в результате проспал. Проспал не только школу, но и кое-что похуже: папа рано утром уехал без меня. На электричке. Такая, значит, работа у них на стройке. Нельзя пропускать и опаздывать. Потому что папа никакой не самый главный. Просто обыкновенный каменщик.

Я тащился в школу еле-еле. Пешком. Потому что утром я поздоровался с Вилли, а он мне не ответил. Не ответил. И я… Я не смог на него сесть и поехать. Всё равно опоздал. Какая теперь разница.

Пришёл и сел на последнюю парту. Один. Потому что моё место было занято. Комарик сидел теперь вместе с Марком.

— Всё нормально? — шёпотом спросил меня Марк. Я не ответил. Конечно нормально. Пусть сидят с кем хотят. Всё равно.

Я не понял, как так получилось. Почему я опять один. Комарик, Коля-Сверчок, молчит. Как всегда. Молчит и слушает. Уже не меня, а Марка. Конечно, Марк умный. Есть что послушать.

После школы я не пошёл домой. То есть пошёл, но через парк; а парк, если вы помните, от моего дома совсем в другую сторону. Потому что вот приду я домой — и что? Там велосипед. Просто велосипед, а никакой не Вилли.

К Августине тоже теперь не пойдёшь. У неё же есть друг. Такой умный, и высокий ещё.

Какой-то у нас некрасивый город. Дома прямоугольные. Асфальт. Деревья. И всё. Ну, парк. В парке мусора полно. Дурацкий город, ничего в нём нет интересного. Вырасту — уеду отсюда. В Новую Зеландию. Там море со всех сторон.

Домой я пришёл поздно, совсем темно уже было в подъезде. Я сунул руку в карман — за фонариком. А его там не оказалось. Потерялся. Вот как: значит, опять вернулся туда, в Город потерянных вещей.

Или там нет никакого города. Просто куча хлама, и всё.

Только Вилли мог бы сказать мне, было это всё на самом деле или нет. Вилли, Вилли, почему ты молчишь?..

Теодор Архивариус, продавец книг

Я сначала думал, что теперь мне придётся пешком ходить. Но ведь на велосипеде удобнее. И всё равно он Вилли, всё равно. Так что утром я поехал в школу на Вилли. Но он по-прежнему молчал.

А потом я понял, куда мне нужно ехать, к кому. Как я мог забыть, что у меня есть ещё один друг! И после школы мы с Вилли помчались в книжный магазин.

— Здравствуй, Себастьян, — сказал мне Тео. — Опять был в новой стране? Расскажешь?..

Я покачал головой.

— А, — сказал Тео, — вот оно что. Иди, просто посиди тогда. Хочешь?

Да, я хотел. Просто сел на подоконник и смотрел, что он делает. А делал он интересное.

На большом столе была разложена бумага, и Тео там что-то чертил. Поправлял очки, хватал то циркуль, то линейку. Иногда в магазин приходили покупатели, но они не очень-то интересовали продавца. Ну, спросят — он ответит, достанет нужную книгу. И опять за свой стол. Тео не объяснял мне, что он делает, а я и не спрашивал.

А ещё было интересно, зачем люди приходят в книжный магазин.

Они спрашивали у Тео:

— Скажите, а у вас есть что-нибудь для третьего класса?

— Скажите, а про пингвинов есть?

— А смешное? А есть с наклейками? (Не было у Тео с наклейками, совсем.)

— А есть…

— А для бабушки есть что-нибудь? («Кто у тебя бабушка? — спросил Тео. — А, ихтиолог. Так бы сразу и говорила. Бабушка-ихтиолог, чрезвычайно, чрезвычайно интересно. Вот это для неё. Да, крупный шрифт как раз».)

— А приключения?

— И ещё приключения?

— А есть про велосипед? (Вообще странно, что нет про велосипед.)

— А скажите… Вы не… (Красные уши, розовые заколки с кошками. Девчонка, кажется, из нашей школы.) Вы можете мне посоветовать, мне для мальчика. На день рождения. Десять лет.

— А, — сказал Тео, — это не ко мне. Это вот у нас консультант. Чрезвычайно компетентный.

Какой ещё консультант?

— Чего ты сидишь, Себастьян? У тебя покупатель.

Ой. Ой-ой. Я?!

— Ну просто подумай, что бы ты хотел, — шепнул мне Тео. — Для себя.

— Ладно, пойдём, — сказал я этим розовым заколкам.

С кошками.

— Он что любит? Математику, там, или географию? Путешествия? — Я пытался делать умный вид. Будто я во всём этом разбираюсь.

— Не знаю… Путешествия, может.