Мессия очищает диск Олди Генри

3

В канцелярии, как всегда, было душно, так же монотонно жужжали мухи и сюцай Сингэ Третий. Впрочем, за десять с лишним лет службы в Нинго судья Бао успел привыкнуть и к мухам, и к сюцаю, воспринимая их примерно одинаково – то есть просто не воспринимая. Более того, монотонное жужжание и беспрерывный поток нудных рассказов Сингэ Третьего создавали некий фон, которым судья как бы отгораживался от внешнего мира, сосредоточиваясь на своих мыслях.

Увы, на этот раз сосредоточиться ему не дали. Сначала судье пришлось-таки на скорую руку разобраться с ворохом скопившихся на его столе жалоб, прошений и заявлений, игнорировать которые и далее он уже просто не мог – в конце концов, повседневные служебные обязанности судья должен выполнять независимо от расследования, навешенного на него принцем Чжоу!

Как раз в тот момент, когда судья Бао дописывал свое решение на последней жалобе и собирался передать весь ворох ненавистных бумаг тихо зудевшему в углу сюцаю – так сказать, к исполнению, – в дверь вежливо, но настойчиво постучали. Через мгновение стук повторился, и на пороге появился давешний распорядитель сиятельного Чжоу-вана. Судья тяжело вздохнул, отодвигая в сторону бумаги, и до его ушей долетела последняя фраза неугомонного сюцая:

– Вот тут-то и вошел к нему демон, и потребовал…

Что именно потребовал демон и от кого, судье узнать так и не довелось. Потому что Сингэ Третий, подняв голову от собственных ногтей, которые тщательно полировал крохотной пилочкой, узрел вошедшего и обалдело захлопнул свой рот – что с сюцаем, надо заметить, происходило крайне редко.

Сразу же выяснилось, что придворный почитатель Конфуция зашел справиться о ходе порученного судье расследования. Судья туманно сообщил об «опросе свидетелей, проведенном освидетельствовании трупов, сборе улик, а также некоторых других предпринимаемых следствием шагах, о результатах которых говорить пока еще преждевременно», – и распорядитель, недвусмысленно напомнив, что сиятельный принц Чжоу крайне заинтересован в скорейшем раскрытии этого дела, наконец удалился.

Судья Бао перевел дух, с нескрываемым злорадством лично сгрузил рассмотренные бумаги на стол пребывавшего в ступоре сюцая и снова попытался сосредоточиться на расследуемом деле.

– …А еще, говорят, – мигом опомнился Сингэ Третий, – престранная собака по городу бегает: воет под окнами, честным людям в глаза заглядывает – аж мороз по коже! – и все лапой на земле чертит, вроде как иероглифы старого головастикового письма; да что там собака – вон сюцай Лу Цзунь, что из аптекарской управы, рассказывал вчера, будто к нему говорящий леопард приходил, весь в квадратных пятнах! Рыкнул ругательски, откусил у его, Лу Цзуня, любимой козы ногу, поблагодарил и ушел…

«Кто б тебе язык откусил, – подумал выездной следователь, извлекая из шкатулки свиток со стихами, – я бы того сам поблагодарил!»

И Бао Драконова Печать углубился в изучение поэмы в честь сиятельного вана, отрешившись от болтовни Сингэ Третьего.

Было уже поздно, когда высокоуважаемый сянъигун осилил наконец поэму словообильного цзюйжэня. Тем не менее судья, быстро зайдя домой, проглотив ужин и прикрикнув на жену, не хотевшую отпускать мужа на ночь глядя, снова вышел на улицу. Он очень надеялся, что Лань Даосин до сих пор в городе – а с кем еще, кроме Железной Шапки, мог поделиться своими догадками выездной следователь? Только мудрый даос, ежедневно соприкасавшийся с незримым миром духов и демонов, знающий и видящий многое, недоступное обычным людям, мог выслушать его без улыбки и, возможно, даже чем-то помочь. А помощь судье Бао сейчас была ой как нужна!

Тем не менее, направляясь к окраине Нинго, где находилось временное жилище даоса, судья продолжал терзаться сомнениями. Конечно, Лань Даосин человек мудрый и уважаемый, даже, можно сказать, его друг, который не станет трепать языком на площадях и базарах, как, к примеру, Сингэ Третий, но все же он, судья Бао, не вправе доверять постороннему сведения, являющиеся служебной тайной.

Это с одной стороны.

А с другой стороны, он, судья Бао, явно зашел в тупик. Сведений от посланного лазутчика в ближайшее время ждать не приходится, всевозможные факты и улики собраны, выводы сделаны – а далее следствие в его лице уперлось в непреодолимую стену.

Непреодолимую обычными методами.

А мягко говоря, «необычные» методы Лань Даосина не единожды помогали судье прийти к разгадке, о чем выездной следователь Бао регулярно забывал упомянуть в своих отчетах. Возможно, и на этот раз даосский маг сумеет разобраться со сверхъестественным – а уж с повседневным судья Бао и сам разберется!

В конце концов, ведь он собирается прибегнуть к помощи Железной Шапки в интересах следствия! И не все ли равно будет потом принцу Чжоу, да и всем остальным, каким способом судья Бао распутал это дело?!

Главное – результат, а не препятствия и борьба с ними…

Вот на этой самой мысли препятствие возникло не только на пути следствия, но и на пути самого судьи.

И оно, то бишь вышеупомянутое препятствие, имело вид двух изрядно подвыпивших оборванцев, вывалившихся из дверей харчевни, мимо которой как раз проходил судья.

– А вот, братки мои разлюбезные, и толстый чиновник, у которого наверняка водятся денежки! – радостно возопил один из забулдыг, нетвердой рукой извлекая из ножен короткий кривой меч (кстати, совершенно не полагавшийся ему по чину и званию). – Эй, толстячок, тряхни мошной, одолжи-ка нам связочку-другую медяков, а еще лучше пару ланов[20] – и мы с удовольствием выпьем за твое драгоценное здоровье, чтобы ты стал еще толще!

И оба проходимца радостно захохотали над этой шуткой, подступая к судье вплотную.

Это и было их ошибкой. Меч, пускай даже короткий, все же хорош на некотором расстоянии. А судья Бао, хоть с виду и впрямь был грузен и неуклюж, в свое время особо отмечался столичным наставником при Академии Истинной Добродетели во время сдачи очередного экзамена по кулачному бою.

Оружия сянъигун не носил – но его и не потребовалось. Перехватив руку с мечом за запястье, он коротко рванул ее обладателя на себя, одновременно нанеся ему мощный тычок в локоть, от которого любитель чужих ланов с криком покатился по земле, не успев заработать ничего, кроме двойного перелома.

Завладеть мечом судья не смог. Но пока второй быстро трезвеющий грабитель судорожно извлекал откуда-то из-за спины два широких ножа-«бабочки», в воздухе успела весело присвистнуть тяжелая серебряная печать на витом синем шнуре, которую судья всегда носил на поясе, – и второй любитель выпивки на дармовщинку тихо улегся рядом со своим истошно орущим товарищем; а всякий желающий мог всласть налюбоваться багровеющим отпечатком дракона, кусающего собственный хвост, на лбу пострадавшего.

Но следующую ошибку совершил уже сам судья Бао.

Вместо того чтобы поспешить за стражниками, он нагнулся над поверженными противниками, опрометчиво собираясь связать их собственными поясами. В этот самый момент из дверей харчевни и вывалила целая компания вооруженных молодцов, привлеченных криками своего приятеля.

Сколько их было, судье сосчитать не удалось. Да он, собственно, и не пытался считать врагов. Подхватив с земли оброненный первым грабителем меч, Бао наискось рубанул по лицу ближнего нападающего, в обратном движении зацепил еще одного, пытавшегося зайти сбоку, – но тут судью сбили наземь, вырвали из рук оружие и стали остервенело пинать ногами.

«Убьют!» – обреченно понял судья, захлебываясь кровью и криком.

– Эй, братки, а может, хватит? – вдруг нерешительно остановился один из дебоширов. – Смотрите, какая у толстяка печать – небось судья местный! А за судью нас и в горах достанут, и в лесах отыщут…

– Судья, значит? – Сухопарый крепыш в рваной безрукавке и широченных штанах подскочил к говорившему и схватил его за грудки, сверля своего насмерть перепуганного братка безумным взглядом.

На самом дне этих горящих глаз покачивались дымные облачка, как бывает у всех злоупотребляющих опиумом.

– А ты посмотри, что твой судья сделал с Лысым Фаном! – заорал он, топорща растрепанную жидкую бороденку и брызжа слюной. – Он ему голову напополам разрубил! А Чжао-Умнику руку в двадцати местах сломал! Клянусь чужой мамой и не своими детьми, плевать мне на то, кто он такой, – я никому не позволю убивать и калечить моих людей!

Отшвырнув менее решительного товарища, крепыш – явно главарь шайки, приехавшей в Нинго по своим темным делишкам, – растолкал всех и, рванув с пояса секирку с короткой ручкой, взмахнул ею над головой, намереваясь раскроить сянъигуну череп.

Лезвие полыхнуло в сумерках отраженным светом заката, судья Бао увидел накрывающее его желтое облако и решил, что он уже умер.

К счастью, он снова ошибся.

Из желтого облака в какой-то неуловимый момент выросли две жилистых руки с очень знакомой татуировкой, и облако молча и деловито свернуло шею главарю разбойников.

Это судья Бао еще успел заметить. А что произошло потом, он заметить не успел – и не только потому, что лежал на земле, кашляя и плюясь багровой слюной, а один глаз у него заплывал основательным кровоподтеком. Просто удивительное желтое облако внезапно превратилось в размазавшийся по небу драконий хвост, и к тому времени, когда этот хвост вновь собрался в одном месте, судья Бао только-только начал вставать, нашаривая на земле оброненный меч, чтобы помочь нежданному спасителю, – но тут выяснилось, что помощь не требуется. Те же сухие жилистые руки, будто высеченные из железного дерева, без труда поставили не до конца пришедшего в себя судью на ноги – и выездной следователь Бао увидел, что разбойники лежат на земле в самых разнообразных позах.

Мертвые.

Все.

– Да простит меня высокоуважаемый сянъигун за то, что я лишил его возможности предать этих негодяев справедливому суду, – смиренно произнес преподобный Бань, с поклоном подавая судье его печать и шапку. – Но у меня просто не оставалось иного выхода.

Монах помолчал и добавил:

– Еще раз великодушно прошу простить ничтожного инока.

4

Наверное, после этого прискорбного происшествия судье следовало бы вернуться домой и позвать лекаря – но выездной следователь Бао недаром носил почетный титул Господина, Поддерживающего Неустрашимость.

Говорить было больно, но можно. Дождавшись появления уже спешивших на шум стражников и отдав им все необходимые распоряжения, доблестный сянъигун наотрез отказался от настойчивых предложений Баня-спасителя проводить его до дома. Дескать, тридцать и еще три раза благодарен вам, милосердный бодисатва,[21] но уж лучше вы проводите стражу до канцелярии и проследите за ходом освидетельствования, а я зайду в лавчонку напротив, умоюсь и поплетусь себе в одиночестве.

Что?

А, конечно… дойду, дойду, не тревожьтесь, все цело… ну, в крайнем случае, пошлю лавочника за носильщиками с паланкином!..

Насчет того, что у него все цело, судья изрядно привирал. Тучность, о которой уже было говорено, и впрямь спасла сянъигуна Бао от многих неприятных последствий, но колола в боку этакая опаска по поводу одного-двух сломанных ребер, время от времени вынуждая сплевывать в сторону слюной цвета столь любимой даосами киновари. Да и членораздельно объясняться с преподобным Банем становилось все труднее – давали о себе знать разбитые губы и несколько потерянных зубов.

Впрочем, настойчивость судьи – при всех его благодарностях, многократно высказанных вслух, – наконец дала свои результаты. Стражники удалились, таща на волокушах из копий и плащей тела лихих молодцов, преподобный Бань после некоторых сомнений последовал за ними, а судья действительно зашел в лавку. Там испуганный старик торговец помог ему умыться и перетянуть двумя полотенцами болевший все сильнее бок, после чего достойный сянъигун похромал дальше.

Продолжим свой так удивительно прерванный путь к жилищу мудрого даоса – ибо, кроме как жилищем, то есть местом, где в принципе жить можно, но не стоит, сие странное сооружение назвать было трудно.

И всю дорогу судья Бао размышлял: случайно ли нападение на него гулящих людишек и откуда так своевременно объявился преподобный бодисатва из тайной канцелярии всемогущего Чжан Во, монах-убийца с клеймом тигра и дракона на руках?!

Лань Даосин, к счастью, был дома. Не спрашивая, что произошло с судьей (впрочем, об этом можно было догадаться, и не обладая сверхъестественными способностями), даос мигом заставил гостя раздеться догола и усадил в огромную лохань с подогретой водой. После чего быстро и умело обработал все обнаруженные на теле достойного сянъигуна повреждения, не обращая внимания на кряхтение и стоны своего подопечного, смазал разбитое лицо остро пахнущей мазью и сунул в руки разомлевшему Бао глиняную чашку с какой-то подозрительной мутноватой жидкостью.

Когда даос отошел к большому чурбану, служившему магу столом, и взял оттуда кусок пчелиного воска, напоминающий по форме лошадиный череп, принявшись машинально сдавливать воск пальцами в разных местах, судью Бао поразила перемена, происшедшая с магом мгновенно и неотвратимо, будто удар молнии.

Лань Даосин стоял, не делая ничего особо примечательного, – невысокий, худой, даже, можно сказать, щуплый человек в драном полосатом халате, сандалиях с плетеными завязками и в неизменной железной шапке, похожей на рыбий хвост, но сквозь весь этот невзрачный облик явственно проступало нечто темное и страшное, как поднимающееся из прозрачных глубин морское чудовище.

– Они умрут, – тихо бросил даос, и пальцы его судорожно сжались, комкая череп из воска.

Судья Бао не спросил, о ком идет речь. И так было понятно. Он даже не успел произнести ни слова, как вдруг гримаса нечеловеческой досады исказила лицо Железной Шапки.

Словно невидимые пальцы повторили с лицом даоса то же, что он сам мгновение назад сотворил с восковым черепом.

– Жаль! – почти выкрикнул маг. – Ах, как жаль, друг мой Бао!..

– Что жаль? – Судья так и не понял: спросил он это вслух или только подумал?

Но Лань Даосин ответил:

– Жаль, что они уже умерли. Преподобный Бань перестарался. Ну да ничего…

И на этот раз судья решил не интересоваться, что имеет в виду даос-чародей.

– А чем это ты поишь меня, о Мудрец Белых Облаков? – шутливо перевел выездной следователь опасную беседу в иное русло.

– Соломоцвет двузубый, клей из оленьих рогов, – думая о своем, машинально ответил Железная Шапка, – ветви коричного дерева, щит черепахи, кардамон, пион светлый, пророщенные зерна проса…

Тут он опомнился и замолчал, а судья Бао поспешил отхлебнуть из выданной ему чашки, хотя перечисленные компоненты не вызвали у него особого доверия.

Наконец Лань Даосин расслабился, бросил бесформенный кусок воска обратно на чурбан и, усевшись на циновку, приготовился терпеливо слушать.

– Для начала хочу попросить прощения, что в очередной раз обеспокоил тебя, святой Лань, – начал судья, прихлебывая терпкую горячую настойку, оказавшуюся удивительно приятной на вкус. – Мало того, что всякий раз помогаешь ты мне, как, например, только что облегчил мои телесные страдания, – так я, недостойный, снова обращаюсь к тебе за содействием. И не за таким, которое ты уже оказал мне, а за другим, куда более существенным! Смею ли я надеяться…

– Надеяться – смеешь. Говори.

Реплика даоса прозвучала столь неожиданно, что судья на мгновение сбился, потеряв нить своих мыслей.

– Хорошо, уважаемый Лань, я ценю твое время и потому постараюсь быть кратким, – проговорил он, быстро справившись с собственным замешательством. – Ты слышал о недавнем нападении на принца Чжоу и его охрану?

– Только глухой мог об этом не услышать, – проворчал даос. – Но все это суета, не интересующая бедного отшельника. Особенно сейчас, когда в мирах Желтой пыли творятся куда более любопытные вещи…

– И тем не менее позволю себе обратить твое внимание на некоторые особенности нападения. – Судья Бао был вежлив, но тверд, и Лань Даосину пришлось выслушать краткую историю этого действительно удивительного дела в изложении судьи Бао.

И впрямь:

Лань Даосин выслушал.

Подумал немного, ничего не сказал и налил гостю еще полчашки своей настойки, от которой Бао действительно чувствовал себя значительно лучше – особенно сидя в лохани с медленно остывающей водой.

Выездной следователь истолковал намек правильно, отхлебнул глоток и продолжил.

– А слышал ли ты, светоч Дао, о бесславно погибшей тигровой орхидее цзюйжэня Туна? – задал он в достаточной мере риторический вопрос, после чего снова принялся рассказывать.

Лань Даосин выслушал и это повествование. По его отрешенному лицу невозможно было выяснить, заинтересовало ли мага услышанное хоть в малейшей степени.

– Ну а теперь я позволю еще немного испытать твое терпение, святой Лань. И поведаю тебе, к каким выводам я пришел, расследуя эти два преступления, которые на самом деле кажутся мне звеньями одной очень длинной цепи.

Маг благосклонно кивнул, давая понять, что отнюдь не против узнать, к каким же выводам пришел судья.

«Интересно, хоть чем-то тебя пронять можно? – подумал судья Бао. – Ну ничего, главный-то подарок я приберег под конец!»

– Так вот, в обоих происшествиях – казалось бы, внешне ничем не связанных, – есть общая суть. И не только их кажущаяся нелепость и бессмысленность; не только то, что в обоих случаях преступники, исполнив задуманное, покончили счеты с жизнью, хотя и этого достаточно, чтобы предположить наличие некоей внутренней связи между случившимся в разное время и в разных местах. Главное не это: оба происшествия косвенно связаны с принцем Чжоу! Безумная женщина, одержимая неведомо каким духом, силой прорывается к кровнородственному вану – но вместо брата Сына Неба убивает собачку его любимой наложницы, после чего перерезает себе горло! В результате сиятельный Чжоу-ван мгновенно охладевает к своей недавней фаворитке. Конечно, лишившаяся чувств Сюаньнюй Беспорочная, с искаженным от страха лицом, залитым чужой кровью, и с дохлой собачонкой на груди – далеко не самое приятное зрелище! Особенно когда принц привык видеть в наложнице утонченную поэтическую натуру, чуждую земной грязи как в прямом, так и в переносном смысле! И тут – с небес да в отхожую яму, как метко выражаются простолюдины…

Заметим, что красавица Сюань обладала немалым влиянием на принца – я сам недавно имел возможность убедиться, какое поразительное действие оказывает на слушателя ее замечательный голос. О да, она действительно любит сиятельного Чжоу-вана; она, как могла, помогала ему советами, вдохновляла примерами из жизни древних правителей… с моей точки зрения, весьма достойными и весьма своеобразными примерами: Су Цинь, У-ван, Цао Пэй – крайне любопытные образцы для подражания! Ведь все они, при прочих неоспоримых достоинствах, пришли к власти насильственным путем, свергнув предыдущего законного правителя!

Не думаю, что госпожа Сюань сознательно подталкивала принца к мысли о захвате престола или убийстве собственного брата, но выбранные ею герои древности наводят меня, скудоумного, на некоторые размышления…

Что же касается тигровой орхидеи господина Туна, то именно этот цветок он намеревался приподнести сиятельному Чжоу-вану в честь его возвращения в удел! А ведь тигровая орхидея, о мудрый Лань, не только символ красоты и изысканности – но также знак силы и власти! Особенно в сочетании с вот такими стихами:

– Надеюсь, моему уважаемому собеседнику излишне объяснять, кто такие Лю Бан и Чэн Тан, упоминаемые в этом выкидыше поэтической утробы, и каким путем они пришли к власти? А там есть еще много других прелюбопытнейших фрагментов, которые я, к сожалению, не запомнил в их оригинальном виде. Подобные намеки-восхваления вкупе с тигровой орхидеей и влиянием госпожи Сюань…

Впрочем, все это только могло произойти. Но не произошло – благодаря необъяснимому, но крайне своевременному безумию, охватившему тишайшую женушку безвестного красильщика Мао, а также почтенного торговца Фан Юйши. В результате чего прекрасная госпожа Сюань больше не станет подталкивать принца Чжоу к ненужным для кровнородственного вана мыслям; да и вообще все, связанное с бывшей фавориткой, теперь наверняка будет вызывать у сиятельного Чжоу-вана легкую брезгливость. Чего, заметьте, не произошло бы, если бы госпожа Сюань была убита и принц скорбел бы о безвременно погибшей возлюбленной! Ну а стихи, восхваляющие все истинные или мнимые достоинства и доблести Чжоу-вана, теперь никогда не будут услышаны принцем; а его неумеренный поклонник господин Тун не поедет в этом году в Столицу сдавать экзамены – и, следовательно, не сможет претендовать на более высокую ученую степень и повышение по службе.

Кстати, не далее как сегодня я имел возможность лично убедиться, на что способен сопровождающий принца преподобный Бань, когда дело доходит до серьезной схватки, и теперь я начинаю думать: не слишком ли промедлил достойный монах, когда Восьмая Тетушка ломала шеи охране принца? С его-то мастерством…

…Судья умолк, давая понять собеседнику, что сказал достаточно.

Некоторое время Лань Даосин тоже молчал.

– Слишком тонкий расчет, – пробормотал он наконец. – Это не похоже на методы преподобного Чжан Во, главы тайной службы Поднебесной. Конечно, наставник Чжан – человек умный и знающий толк в интригах, но он скорее приказал бы просто-напросто убрать сиятельного Чжоу-вана без лишнего шума, разом решив все проблемы.

«А святой Лань разбирается в делах нашего суетного мира куда лучше, чем стремится показать», – отметил про себя судья.

– Но принц Чжоу мог быть зачем-то нужен им живым. – Судья вспомнил слова красавицы Сюань, одновременно не став уточнять, кому именно – «им».

– Не исключено, – слегка наклонил голову даос, и его железная шапка тускло сверкнула, поймав пригоршню лунных бликов, – ночь снаружи давно вступила в свои права. – Не исключено. Однако те, кто задумал и осуществил подобный заговор, должны обладать просто божественной проницательностью, доступной лишь немногим из познавших Истинное Дао, или, как говорят служители Будды, сподобившихся Просветления! Но употребить столь великий дар ради достижения столь суетной цели… Сомневаюсь. Вдобавок невидимка, стоящий за всем случившимся, обладает весьма необычными способностями, природа которых пока не ясна даже мне.

– Возможно, то, что я сейчас скажу, отчасти поможет тебе прояснить природу этих сил, – с замиранием сердца произнес судья. – Ответь, святой Лань: знакомы ли тебе изображения тигра и дракона, которые можно увидеть на предплечьях монахов, прошедших знаменитый Лабиринт Манекенов монастыря у горы Сун?

– Разумеется.

– Тогда знай, что именно эти изображения в виде отчетливо видимых трупных пятен проявились на предплечьях Восьмой Тетушки и торговца Фан Юйши на второй день после их смерти!

На сей раз даос молчал долго.

Очень долго.

И вода в лохани совсем остыла.

Судья Бао подумал-подумал, выбрался наружу и стал, постанывая и кряхтя, одеваться.

– Ты знаешь, друг мой Бао, – произнес наконец Железная Шапка, – наверное, я еще далек от Истинного Пути.

– Почему, друг мой Лань? – Последние слова вырвались у судьи сами собой, и вспухший бок словно стал болеть вдвое меньше.

– Потому что я самонадеянно полагал, что уже разучился удивляться. Твой рассказ удивил меня. Более того, он меня заинтересовал. Что ж, друг мой Бао, тайна за тайну. Я расскажу тебе, что беспокоит меня последние несколько месяцев, на что я пытаюсь – и пока не могу – найти ответ. Может, мы попробуем найти его вместе. И, может быть, в какой-то мере это будет ответ и на твои вопросы.

5

Думаю, не стоит напоминать тебе, друг мой Бао, о том, что творится в последнее время в Поднебесной, – впрочем, насколько мне известно, почти не затронув остальные миры Желтой пыли. Странная болезнь, о какой ранее никто не подозревал, получившая среди простолюдинов неверное название «Безумие Будды»; не могущие обрести покоя бесы, ищущие себе замену среди живых; а еще звери-оборотни, летающие на облаке якши-кровососы, с ног до головы поросшие длинными белесыми волосами, демоны Преисподней, что без разрешения Владыки Темного Приказа выходят в мир живых…

Да, я не сомневаюсь, что ты обо всем подобном много слышал, а кое-что и видел собственными глазами.

Я же наоборот: многое видел, к моему сожалению, ибо предпочел бы доживать свой век в неведении; а кое о чем слышал.

И впрямь:

Раньше такие случаи, нарушающие гармонию предопределенности, происходили раз в десять-двадцать лет, а сейчас – чуть ли не ежедневно! Все (вернее, почти все) думают, что наши беды начались в последний год, но это не так, поверь слову бедного отшельника – просто в последний год это начали замечать даже слепцы! А те, кто в меру сил пытается следовать Пути, и неважно, как мы зовем этот Путь – Безначальным Дао или Учением Будды… Мой учитель, небожитель из Западной Земли Пэнлай, говаривал, что Закон Кармы взбаламутили около полувека назад, примерно когда из Поднебесной изгонялись остатки варваров-монголов и сокрушалась династия Юань; я склонен ему верить, как верил до сих пор. Но тогда никто не придал этому особого значения: даосов, плавящих киноварные пилюли бессмертия, не слишком интересовала суета людей и нелюдей, последователи Кун-цзы совершенствовали себя и ритуалы, не в силах усовершенствовать мир, бритоголовые хэшаны настойчиво искали просветления и иногда находили, а остальным… остальным было все равно.

Теперь же я начинаю опасаться, что мы опоздали, упустив время сомневаться и раздумывать. Ибо мне кажется, будто на нас неотвратимо надвигается хаос из не существовавших прежде, и под его натиском потускнела отчасти даже изначальная чистота великого Дао – хотя раньше я считал, что такое невозможно!

Я и сейчас так считаю.

Но сейчас я верю в невозможное.

Что-то безнадежно разладилось в самой основе мироздания, сдвинулся какой-то маленький камешек – и мы с криками барахтаемся под вызванной им лавиной, грозящей погрести под собой всю Поднебесную. Возможно, именно в этом и состоит сейчас Путь Истины – понять, что происходит, и попытаться устранить причину. Попытаться, даже зная, что наши слабые потуги обречены на провал. Недеяние – не значит вообще не действовать, лежа на циновке или резном ложе и обреченно глядя в потолок. Недеяние – это действие, не отягощенное чувствами, без горечи при поражении и радости при победе. Чистое зеркало отражает все, пока на него не ляжет пыль ложных страстей… впрочем, я отвлекся. Где-то на этом Пути лежит и та частная истина, которую ищешь ты, расследуя порученное тебе дело. Уверен: если мы сможем понять целиком, что происходит в Поднебесной, то легко сумеем решить и твою загадку.

То, о чем поведал ты: властные знаки тигра и дракона,[22] проявившиеся на руках преступников после смерти, дало новый толчок скудным мыслям бедного отшельника. Возможно, мы действительно на шаг приблизились к разгадке. Ведь искусство боя, которому не была обучена Восьмая Тетушка, но которое неожиданно проявилось в ней, сродни тому, что люди называют «Безумием Будды»! И поведение торговца Фан Юйши, покончившего с собой над уничтоженной им же тигровой орхидеей, свойственно скорее героям древности, нежели обычному торговцу сладостями. Не были ли эти двое орудиями в чьих-то руках? Орудиями, выращенными, быть может, еще в прошлой или даже более давних жизнях, когда на их предплечьях и появились вышеупомянутые знаки? Что, если кто-то из людей, бесов или небожителей (пока это не столь важно) нашел ключ к Закону Кармы и теперь безраздельно и безнаказанно пользуется им?! Ведь столь тонкий расчет, как тот, о котором ты мне поведал, невозможно сделать, не зная – вернее, не чувствуя наперед, куда протянутся от каждого нового узла нити судеб. А для этого… для этого обыденного знания недостаточно!

Как недостаточно его и нам, чтобы осознать причину надвигающегося на мир хаоса.

Ты принял два правильных решения, друг мой Бао: послал лазутчика в монастырь у горы Сун и пришел ко мне за помощью.

Все, что можно увидеть глазами, услышать ушами и осмыслить разумом или сердцем, узнает и поведает нам твой лазутчик.

Ну а мы попробуем тем временем иной способ. Он небезопасен, но другого выхода я не вижу.

Нам придется нанести визит Владыке Восточного Пика.

– Полагаю, ты хотел сказать – владыке Преисподней Яньло? – уточнил судья Бао, внимательно выслушав даоса.

– Я сказал именно то, что хотел сказать, друг мой Бао. Нам следует поговорить с Тем, в чьем ведении управа Перерождений и судьи загробного мира. А это и есть Владыка Восточного Пика, хозяин горы Тайшань, именуемой в народе Величайшей.

– А я-то всегда считал, что перерождениями ведает князь Темного Приказа, господин Яньло, – пробормотал себе под нос выездной следователь.

Но спорить с магом не стал, справедливо решив, что тому виднее. Несомненно, даосу было известно многое. Как, к примеру, Железная Шапка узнал о засланном в монастырь лазутчике, судья даже представить себе не мог, а потому почел за благо не заострять внимания на опасной теме.

– Но почему ты не сделал этого ранее, друг мой Лань? – поинтересовался он.

– На то было несколько причин, – неохотно отозвался Лань Даосин, налив и себе лечебной настойки. – Во-первых, до того как я услышал твою историю, я еще не был до конца уверен в необходимости такого рискованного шага. Во-вторых, как я уже говорил, это небезопасно – за все надо платить, и нельзя предугадать заранее, какую именно плату потребует Владыка. А отказываться или торговаться будет поздно. В-третьих… у нас, идущих по Пути Дао, свои отношения с мирами теней, демонов или духов; мы не всегда можем напрямую обратиться к их властелинам – нужен человек, который бы поручил нам это и от имени которого мы могли бы действовать. Кстати, такой человек будет подвергаться не меньшей опасности, чем, к примеру, я, – так что советую тебе еще раз как следует подумать, друг мой Бао, прежде чем решиться на подобный шаг! Ну и, наконец, для того чтобы попасть на прием к Владыке Восточного Пика, нам понадобится свежий покойник, умерший ненасильственной смертью, которого мы возьмемся сопровождать.

Судья ничего не успел ответить своему другу, потому что в следующий момент дверь в жилище даоса распахнулась самым непочтительным образом, и на пороге возникла растрепанная молодая женщина, вся в слезах, которая немедленно пала на колени при виде судьи и мага.

В этой женщине судья с удивлением и тревогой узнал служанку Мэйнян из собственного дома.

– Господин судья, господин судья! – пролепетала служанка с пола. – Ваш племянник… молодой господин Чжун… он только что умер!

И, выговорив это, она дала волю с трудом сдерживаемым рыданиям.

Судья и маг посмотрели друг на друга, и оба, не сговариваясь, слегка кивнули.

Оба поняли, что это – судьба.

6

Выехать из Нинго на рассвете, как хотел даос, не получилось: судье сперва пришлось выдержать неравный бой со всей своей убитой горем родней, не ставшей, однако, от этого более покладистой. Родня вопила, ссылалась на все традиции, которые только существовали с того дня, когда стрелок И сбил с неба девять солнц из десяти, и наотрез отказывалась отпускать покойного Чжуна куда бы то ни было из родного Нинго. Лишь клятвенное обещание, что он, судья Бао, вместе со святым Ланем отыщут наиболее благоприятное с точки зрения геомантии место для захоронения юноши, после чего испросят у князя Яньло особого благоволения для безвременно усопшего, – лишь это возымело наконец свое действие.

Затем выездной следователь (который под конец препирательств с родней начал чувствовать, что его вот-вот хватит заворот мозгов) направился отдавать распоряжения своему заместителю, тинвэю[23] Фу. К счастью, заместитель у судьи был толковый, так что Бао вполне мог на него положиться.

Потом – сборы в дорогу. Впрочем, выезжать из города судье приходилось нередко, так что собираться он привык быстро.

В общем, незадолго до полудня повозка судьи, запряженная низкорослой каурой лошадкой, остановилась возле жилища Лань Даосина на окраине Нинго. У входа в это странное сооружение, не устававшее поражать воображение судьи, был привязан меланхолично жующий сено упитанный ослик с мордой существа, давным-давно познавшего Дао. Ослик наверняка принадлежал магу, но откуда он у него взялся, судья понятия не имел.

Едва слуга судьи Бао, на этот раз исполнявший роль возницы, остановил голубую, разукрашенную золотыми и розовыми лотосами повозку – на пороге жилища мигом возник Железная Шапка собственной персоной, оценивающе окинул взглядом повозку и сидящих на ней людей.

– Ты, друг мой Бао, прямо не на похороны, а на Праздник Фонарей Юаньсяо собрался! – заметил он, подходя к повозке.

– Извини, друг мой Лань, – развел руками выездной следователь, – другой повозки у меня не нашлось, а перекрашивать эту не было времени.

– Ничего, – пробормотал даос, склоняясь над лежащим в повозке покойником, – так даже лучше. Может быть, посыльные Янь-вана не так быстро учуют нас и не явятся за твоим племянником раньше времени.

– Янь-вана? – переспросил судья, наблюдая за тем, как Лань Даосин сосредоточенно водит руками над телом покойного и на лбу даоса постепенно проступают мелкие капельки пота.

– Именно так следует называть Владыку Темного Приказа во время встречи с ним. – Голос мага был глух и невнятен. – И не вздумай назвать его просто Яньло – разгневается…

Наконец Железная Шапка прекратил свои загадочные действия, устало вытер пот со лба и, коротко бросив: «Поехали!» – принялся отвязывать своего ослика.

– А куда мы, собственно, направляемся, друг мой Лань? – осведомился судья Бао, когда даос ловко оседлал ослика-мудреца, повесил позади себя на спину безропотного животного две связанные ремнем сумки из темно-красной кожи со странным орнаментом по краю и поравнялся с уже тронувшейся с места повозкой.

– В провинцию Сычуань, уезд Фэньду, – коротко бросил даос и умолк, явно сочтя дальнейшие пояснения излишними.

Пояснения действительно были излишними. Почти любой житель Поднебесной, включая и выездного следователя Бао, прекрасно знал, что именно в уезде Фэньду провинции Сычуань находится спуск в ад Фэньду, где и стоит дворец Сэньло Владыки Яньло, которого в глаза лучше называть Янь-ваном.

А то разгневается.

Видимо, Владыка Восточного Пика в то время, когда не сидел на своей горе Тайшань, обитал где-то поблизости.

А вот где именно в уезде Фэньду находится спуск в обиталища обоих Владык – это было известно отнюдь не многим. Впрочем, судья надеялся, что Лань Даосин должен входить в число людей, осведомленных в этом вопросе.

Они уже почти выехали из города, когда внимание судьи привлекло некое странное движение на обочине дороги. Придержав возницу, судья, охнув от вспышки боли в пострадавшем боку, слез с повозки. После чего принялся во все глаза разглядывать удивительное существо, кружившее как заведенное в дорожной пыли.

Это была большая собака неопределенной масти, вся покрытая толстым слоем грязи. Хребет у собаки был перебит, потемневший и тоже успевший покрыться пылью язык вывалился из пасти, задние лапы бессильно волочились по земле, но пес упорно двигал свое умирающее тело по кругу, из последних сил перебирая передними лапами.

На земле был хорошо виден этот совершенно правильный круг, вычерченный в пыли собачьим телом.

Заслышав шаги судьи, пес с трудом повернул голову, взглянул в лицо подходящему человеку – и судья Бао невольно вздрогнул от этого взгляда, настолько человеческим он ему показался, столько боли и муки было в нем. Но не только страдание и ожидание медлящей смерти – было во влажной глубине еще что-то. Предчувствие скорого избавления? Надежда на нечто, непонятное другим? Досада от всеобщего непонимания? Или иная тайна, какую невозможно выразить известными людям словами?

По телу собаки прошла судорога, глаза закатились, подергиваясь мутной пленкой, – но последним усилием пес привел в движение еще слушавшиеся его передние лапы, и они с трудом вывели в пыли несколько совершенно неуместных в данной ситуации знаков.

Потом тело собаки вытянулось и застыло.

Судья сделал шаг, другой – и наконец смог разобрать, что именно начертил в пыли пес, вложив остатки жизни в это последнее усилие.

Иероглифы.

Два старых иероглифа, написанных головастиковым письмом: «цзин» и «жань».

Так и запомнился судье его отъезд из Нинго, в одной повозке с покойником и в сопровождении хмурого даоса: идеально ровный круг, вычерченный в дорожной пыли, мертвый пес, замерший с совершенно человеческим выражением умиротворения на собачьей морде, – и два вписанных в круг иероглифа: «цзин» и «жань».

Чистое и грязное.

Глава четвертая