Сердце зверя Корсакова Татьяна

– Дерзите, мастер Берг?

– И не думал даже, Сергей Демидович. Я уже не мальчик, чтобы дерзить. Да и не в том я нынче положении.

– Про положение это вы верно подметили. – Злотников усмехнулся. – Нынче вся ваша жалкая жизнь зависит исключительно от моего к вам расположения.

– Значит ли это, что правду вам говорить опасно?

– А это смотря какую правду. Куда подевался Сиротка?

– Пропал. – Август пожал плечами. – Может, сбежал, может, озерный змей его к себе прибрал, а может, зарыл его кто-нибудь на острове.

– Про змея вы мне байки не рассказывайте, я в них все равно не верю.

– А зря, Сергей Демидович, очень зря! Я же говорю, места здесь темные.

– Не темнее человеческой души, мастер Берг.

Фальшивая аллея закончилась круглой площадкой. Для чего и кто ее придумал, Август не знал и знать не желал. От площадки уходили две тропы, одна из них вела к маяку.

– Непорядок. – Злотников ступил на тропу. – Аллею надо продлить, чтобы соединяла маяк с замком. Что еще за глупость такая!

– Не моя глупость.

Август снова пожал плечами. Уж он-то дом с маяком соединил. Только не по земле, а под ней. Иногда ему хотелось спуститься в подземную пещеру, посмотреть, что стало с серебряным сердцем, не бьется ли. Теперь он не боялся ни подземелий, ни чудищ, в них обитающих. И сил, чтобы разбить замурованный вход, хватило бы. В пещеру с сердцем можно было зайти не из маяка, а по подземному переходу со стороны замка. Но что-то его останавливало. Нет, не трусость, а разумные опасения. Не стоит тревожить то, что с таким трудом, такой ценой удалось усмирить. Если понадобится, он сделает еще один подземный ход к башне. Есть у него такая возможность. И карта подземных дорог и подземных же пещер тоже имеется. У него нынче много удивительных вещей и удивительных знаний. Жаль, поделиться не с кем. Виктор скоро уедет, а Кайсы это неинтересно.

– Эй, – бесцеремонный шлепок по плечу вывел его из задумчивости, – кто его в землю закопал?

– Кого? – Как удобно, оказывается, быть пьянчужкой! Никто не воспринимает тебя всерьез. Даже твой заклятый враг.

– Сиротку. – Злотников улыбался, но улыбка его была настороженная. Все-таки что-то чуял.

– Был тут один татарин. – Тайбек бы его понял и простил. Никто лучше его не понимал Августа, его боль и его желание отомстить. Тайбек сам был таким же. – Говорили, что Сиротка со своими подручными убил его семью, жену и малолетних детей. – Сказал и замолчал.

А Злотников не удивился. Видно, многое знал о своем управляющем.

– Он и здесь лютовал. – А сейчас нужно сказать правду. Правда бывает полезнее лжи, прячет то, что нужно спрятать. – Я думаю, это он мою… Это он убил Евдокию. – Август замолчал. – Я почти уверен. Он ей угрожал.

– Так, может, это вы, мастер Берг, его в землю зарыли? – спросил Злотников, и в голосе его была насмешка.

– Зарыл бы. Если бы хватило духу. – Еще одна правда. Или полуправда? Сиротка, конечно, сволочь, но он исполнял приказы вот этого человека, который смотрит очень внимательно, кажется, даже с пониманием. – Но я всего лишь художник, а татарин тот хорошо с ножом управлялся. К слову, он тоже исчез почти сразу за Сироткой. Тут многие исчезли. Место такое…

– Я уже слышал про место. Достаточно! Если напугать меня думаете, так не трудитесь. Это мой остров. И править здесь будет не озерный змей, не мертвецы, здесь оставшиеся, а я!

– Змей уснул. – Август остановился, всматриваясь в серебряную полосу озерной воды. – Спокойно нынче на озере. Того, что еще совсем недавно творилось, больше нет.

– И с чего бы это он вдруг уснул? – Злотников тоже всматривался в даль, но смотрел не на воду, а на возвышающуюся над островом башню. Выражение лица у него было восторженное, как у мальчишки. Он думал сейчас не о приключившихся на Стражевом Камне смертях и бедах, а о своем великолепном будущем. Ну что ж, пусть…

– Отчего уснул? – переспросил Август. – Так не знает никто. Может, натешился, наигрался.

– Людскими жизнями? – На Августа Злотников глянул в жалостью, так, что сразу стало ясно – добровольно от такой власти не откажется ни один гад. Ни ползучий, ни тот, что о двух ногах. – Ответьте мне, мастер Берг, где Сироткины люди? – Злотников передернул плечами, словно стряхивая наваждение, пошагал к маяку.

– Кто где. Кто сбежал. Кто пропал. А кто и умом тронулся. Видели в конюшне рыжего бугая? Вот он повстречался с озерным змеем лицом к лицу, увидел, как тот его товарища под воду утащил, и все… тронулся умом.

– Мастер Берг, – Злотников обернулся, – поражаете вы меня своими рассказами. Ведь вы умный, образованный человек, а несете всякую чушь.

– Был. – Август улыбнулся. – И образованным, и умным, и неверующим, а теперь вот изменился. Страшно, знаете ли, стало жить.

– Оттого и пьете беспробудно?

– Пью. – Что ж отрицать очевидное? – Удивительный это остров, Сергей Демидович. Он одновременно и пугает, и притягивает.

А ведь Злотников его понял. Понял и согласился, хоть виду и не подал, а вслух сказал:

– Если хотите, чтобы я позволил вам остаться на острове, пить прекращайте.

– Так ведь я и раньше пил. Не мешало вам тогда мое пьянство.

– Пили. – Злотников кивнул. – Да вот только изменилось в вас что-то, мастер Берг, сломалось. А мне поломанные вещи ни к чему. Вы уж не обессудьте.

Вещи. Вот кто для него люди – всего лишь вещи. И если какая-то вещь сломается или перестанет приносить пользу, от нее избавятся, не задумываясь. Как избавились от Евдокии…

Кровь отхлынула от лица, а в сердце выкристаллизовалась холодная ярость. Злотников своим звериным чутьем снова что-то почуял, вот только понял неправильно.

– Не нужно так волноваться, мастер Берг, – сказал он с притворным участием. – А то вон аж испариной покрылись. Вас я ценю и таланты ваши очень уважаю. Даже дерзость вашу давнюю готов забыть, потому как кто не без греха? Так уж получилось, что я один у вас остался. Один-единственный. Вы только не разочаровывайте меня. Я страсть как не люблю разочаровываться.

– Как в Марии Саввишне? – спросил Август и чуть язык свой длинный не откусил.

Но Злотников не разозлился, лишь усмехнулся невесело:

– А вы людей видите насквозь.

– Было время, когда я верил, что вы ее любите.

– Верили? А я вот не верю в любовь. Нет ничего подобного, люди сами все придумали. Людям нравится обманываться. Вот вы, мастер Берг, разве любили Евдокию? Вы в работу влюблены, в башни свои, а женщина… С ней удобно. Гении, знаете ли, тоже хотят и еды вкусной, и одежи чистой, и бабьей ласки, коль уж на то пошло. Вот по этому всему вы скорбите, а не по жене. Тут я даже честнее вас, не корчу из себя ничего этакого. Мари моя жена, и факт этот я признаю, но закрыть глаза на ее женскую несостоятельность я не могу.

Разговор у них получался задушевный. Раньше-то Злотников делиться семейными тайнами не спешил. Накипело? Устал жить с нелюбимой женой? А впрочем, он ведь не верит в любовь.

– Мне нужен наследник, а она не может родить. – Злотников сжал и снова разжал кулаки. – К такой малости оказалась неспособная. Другие-то бабы как кошки плодятся, а моя…

– Мальчик…

– Да вы и сами догадались, что он мой сын. Да, незаконный, да, ублюдок, но мой. Кровь от крови… С матерью его у меня и амуров особых не было, так… пару раз всего. А она, гляди, понесла. И мне не призналась, побоялась, что заставлю от ребенка избавиться. Я бы и заставил. У меня тогда как раз на Мари виды появились. Зачем мне байстрюк! – Он посмотрел на Августа, словно ища у него понимания, и тот кивнул. – Думал, сладится все с кутасовской дочкой и стану я кум королям. Нарожает она мне детей. Ничего, что собой страшна, моя кровь сильная, горячая. А тут вот как все вышло. Богом данная жена – пустоцвет, а случайная девка от одного раза забрюхатела. Я, когда узнал, не поверил, но пришел на ублюдка посмотреть.

– Он на вас похож.

– Похож. – Злотников кивнул. – Оттого и не придушил прямо в колыбели, пожалел.

Пожалел ли? Разве знакома этому зверю жалость? Анечку он в озеро на верную погибель швырнул прямо на глазах у матери и не дрогнул. А тут жалость…

– Небось, думаете, чего это я с вами разоткровенничался? А потому, что вы должны понимать, с кем имеете дело, и если подлость какую за моей спиной удумаете, чтобы эти мои слова вспомнили. Если я младенца не пожалел, думаете, вас пожалею? Да и не поверит вам никто, коли вздумаете болтать. Я нынче человек уважаемый, а вы всего лишь никчемный пьяница.

– Не поверит, – согласился Август, и Злотников усмехнулся, ободряюще похлопал его по плечу.

– Но мы с вами не допустим никаких недоразумений. Ведь так? Сказать по правде, привязался я к вам. Кругом одни лгуны и лизоблюды, а вы можете и правду-матку в глаза. Иногда бывает полезно знать, что о тебе думают. Так что убивать мне вас не с руки, живым мне от вас больше проку.

Дальше шли без остановок, до маяка добрались быстро. Не терпелось Злотникову увидеть башню вблизи. А Бергу было интересно, где сейчас албасты. В башне она появлялась незваной, всегда внезапно. Вот, кажется, темнота, а вот уже ткется из ее черных нитей тонкий девичий силуэт. Другим своим ликом албасты Августа больше не пугала. Может, поняла, что он не боится?

С замком Август возился долго. Отчего-то начали трястись руки, и ключ все никак не попадал в замочную скважину. Злотников держался позади, не торопил, но Август затылком чувствовал его взгляд. Наконец дверь поддалась, открылась беззвучно. Петли он смазывал регулярно, не мог выносить скрип. Внутри царил привычный полумрак, после яркого солнечного дня показавшийся кромешной тьмой. Август зажмурился, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Так и стоял, пока не услышал голос Злотникова:

– А у вас здесь кабинет. Хорошо устроились, мастер Берг, целый маяк в вашем единоличном распоряжении.

Не единоличном. Есть еще кошка и албасты, но на глаза чужаку они предпочитают не показываться.

– Только уж больно грязно. – Злотников обошел кабинет по кругу, задержался перед столом, заваленным чертежами и немытой посудой, не обделил своим вниманием и книжный шкаф. – Распоряжусь, чтобы прислали кого-нибудь прибраться.

– Не стоит. Сам приберусь. – Зачем ему чужие на маяке?

Злотников не ответил, вместо этого сказал:

– Хочу подняться наверх, посмотреть на остров с высоты птичьего полета. – Он обернулся, требовательно взглянул на Августа. – Устроите мне еще одну маленькую экскурсию, мастер Берг?

– Отчего же не устроить, Сергей Демидович?

На винтовую лестницу Злотников первым не сунулся, пропустил вперед Августа. Боялся удара в спину? Это зря, у Августа другие планы.

Их тяжелые шаги тут же подхватывало эхо, разносило по колодцу башни. Здешнее эхо было не таким, как в замке, более глухим, крадущимся, затухало быстро, едва успев родиться.

Наверх поднимались долго, делая передышки. Август кряхтел, постанывал, тер поясницу, изо всех сил старался быть похожим на немощного старика. Злотников верил, оттого и не торопил.

На смотровой площадке жил ветер – молодой, игривый и достаточно сильный, чтобы столкнуть зазевавшегося человека вниз. Или Августу так просто казалось? Свой страх перед подземельем он поборол, а вот с высотой дела обстояли иначе. Сильны были воспоминания, как он болтался между небом и землей, едва не свалившись с часовой башни.

А Злотников ничего не боялся, к краю шагнул смело, уперся ладонями в каменное ограждение, посмотрел вдаль, туда, где солнце золотило черные бока химеры, притворяющейся замком. Нравилось ему увиденное? Наверняка нравилось, но бдительность он не терял. Август знал, стоит только шелохнуться, и хозяин поместья почувствует, развернется.

А искушение было велико. Броситься, навалиться всем весом, обнять крепко, почти по-братски, и вдвоем сорваться вниз на черные камни. Небось, такого Злотников не ждет, не мыслит, что кому-то месть может быть дороже собственной жизни. Но… нельзя, слишком легкая смерть, когда ни понять ничего не успеешь, ни покаяться. По-другому нужно, неторопливо, как когда-то Тайбек.

– А это еще что? – в голосе Злотникова прорезалось раздражение, и Август уже знал, что он увидел.

– Это памятник моей жене. – Отсюда, с высоты птичьего полета, каменная Евдокия казалась совсем крошечной, как шахматная фигурка.

– Нет, – Злотников отошел от края, – так не годится, мастер Берг. Я не позволю превращать свой остров в кладбище с надгробиями.

Стражевой Камень давно уже стал кладбищем, и Злотников тоже приложил к этому руку.

– Памятник – это не надгробие.

– К черту! Я позволил вам построить маяк, пошел на поводу у вашей странной прихоти. Этого достаточно. Даю вам три дня, мастер Берг. Если через три дня эта, – он раздраженно махнул рукой, – будет на прежнем месте, я прикажу своим людям сбросить ее в озеро. Вы меня поняли?

Сбросить в озеро… Его любимую Евдокию, пусть и каменную, но все равно немного живую. Может, стоит сбросить кого-то другого, очистить мир от падали?..

Не получится. Злотников не так прост, он уже не у края, он замер в проеме двери, ведущей на лестницу. А за Злотниковым замерла албасты, потянула силы из сумрака, воплотилась в среброволосую улыбающуюся красавицу. Вот только улыбка ее была страшна, она обнажала белые десны и острые зубы, а длинная коса свивалась в петлю у Злотникова над головой.

– Только скажи… – беззвучно прошептали бескровные губы.

– Не сейчас.

– Что вы сказали? – спросил Злотников. – Три дня у вас на то, чтобы убрать этого каменного истукана с острова, – сказал и поежился, а потом стремительно обернулся. Не успел. Разве может смертный опередить не-живую албасты?

– Странно, – на его лице появилась растерянность. – Поклясться был готов, что за спиной моей кто-то стоит.

– Это все остров. – Август пожал плечами. – Темное место, мерещится тут всякое.

– Я не из тех, кому мерещится! – рявкнул Злотников и первым шагнул на лестницу, на сей раз не опасаясь того, что Август остался позади. Его безупречной белизны сорочка пропиталась потом, прилипла к спине. От жары или все-таки от страха?..

Жирная муха с громким жужжанием билась о стекло. Забыв о собственных горестях, Илька наблюдал за ее потугами. Он и сам чувствовал себя пойманной в ловушку мухой, таким же бессильным и беспомощным. Болела голова, и в ушах гудело после оплеухи, которую отвесил ему тот человек. Назвать его папкой у Ильки не поворачивался язык. Не было у него папки, никогда не было. Сколько он себя помнил, жили они вдвоем с мамкой. Как хорошо жили! Илька в счастье не больно-то и разбирался, но считал себя счастливым человеком.

Каждый день мамка будила его на заре, поила парным молоком, давала узелок с хлебом и печеной картошкой, а иногда и с салом, и отправляла на луг, помогать пастуху деду Назару. Дед Назар был ворчливый, но не злой, он не выпускал из зубов самокрутку, ходил, прихрамывая, опираясь на посох, а страшного вида кнут носил, перебросив через плечо. С кнутом он управлялся ловко, одним махом мог снести головку ромашке, не потревожив больше ни единой былинки. А коров не бил никогда, только щелкал кнутом грозно да ругался нехорошими словами. Однажды Илька тоже попробовал ругнуться, но тут же получил подзатыльник, не сильный, но обидный. Вот только обижаться Илька долго не умел. Вскоре дед Назар из молодой осины вырезал ему свистульку, и Илья сразу все обиды забыл. А когда дед Назар учил его управляться с кнутом, так и вовсе чувствовал себя самым счастливым пацаном в деревне, потому что свой кнут дед Назар не давал никому, кроме Ильки, значит, считал его взрослым. Уважал, значит. И рассказчиком он был отменным, знал много историй, но Ильке больше всего нравилось про войну. Дед Назар воевал с турками, участвовал в штурме города со странным, чуждым Илькиному слуху названием – Плевна. Там его и ранили в ногу, оттуда и хромота. Но про штурм и турок дед Назар вспоминать не особо любил, а когда все-таки брался рассказывать, то морщился, точно от боли, говорил, что от этих рассказов начинает ворочаться осколок в его ноге. Осколок ворочался на перемену погоды и в холода, и тогда дед Назар становился особенно хмурым и неразговорчивым, натирал раненую ногу какой-то вонючей мазью, курил папиросу за папиросой. В такие дни Илька к нему не совался, ни к чему ему лишние оплеухи, дожидался в сторонке, за коровами приглядывал исправно, носился за стадом наперегонки с Волчком.

Волчок был для Ильки вторым после деда Назара лучшим другом. Большой, косматый, серой волчьей масти, он только с виду казался страшным, а на самом деле был очень добрым. К его горячему боку Илька прижимался, когда погода выдавалась ненастной и ветреной, грелся. А в благодарность и просто по дружбе делился с Волчком хлебом.

Вот такая у Ильки была замечательная жизнь, пока однажды все не изменилось. В тот день они с Волчком и дедом Назаром, как обычно, были в поле. Разомлевшие от жары, измученные гнусом коровы забрели в реку и замерли в воде, а они, все трое, упали в высокую траву. Пришло время отдыха и обеда. Но поесть Илька так и не успел.

Первым чужаков почуял Волчок, вскинулся, навострил уши. Дед Назар сел, приложил заскорузлую ладонь к глазам, всматриваясь в даль. Илька тоже посмотрел, но прошло время, прежде чем он разглядел на горизонте три быстро увеличивающиеся точки. Это были всадники. На резвых, очень красивых жеребцах они неслись галопом, и Илька залюбовался. Лошадей он любил куда сильнее, чем коров, но покататься верхом ему все никак не доводилось – только на телеге. А телега – это совсем не интересно!

Всадники были чужаками. Недобрыми чужаками. Илька почувствовал это шкурой, по которой вдруг побежали мурашки. А дед Назар уже не просто сел, а встал на ноги и кнут с плеча сдернул. Чужаки спешились. Были они мордатые, богато одетые и смотрели на втянувшего голову в плечи Ильку.

– Он? – спросил один из них и ткнул в сторону Ильки рукоятью плетки.

– Кажись, похож. – Второй стоял, сунув большие пальцы рук за кожаный ремень. Вид у него был как у настоящего бандюка.

– Берем.

Дед Назар оказался рядом с Илькой раньше чужака.

– Беги, малец, – сказал хрипло и перехватил поудобнее кнут.

И Илька побежал.

Он бежал изо всех сил, не разбирая дороги, стараясь не вслушиваться в свист кнута, громкие крики и отчаянный лай Волчка. Он мог бы бежать так очень долго, но не успел. Сначала его настигла черная тень, а потом верховой. Крепкая рука на скаку ухватила Ильку за шкирку, перебросила через седло.

– Не ерепенься, – послышался над ухом сиплый голос, а потом и залихватский свист.

Жеребец сорвался в галоп. Сбылась давняя Илькина мечта, вот только счастья она ему не принесла.

Скакали долго. Ильке показалось, что целый день. В голове ухала кровь, а ребра болели так, что было больно дышать, и, когда его наконец спустили на землю, на ногах он устоять не сумел, упал в серую дорожную пыль, сжался в комок, ожидая, что станут бить.

– Привез, – сказал его похититель.

– Долго вы что-то. Остальные где? – этот голос был ему незнаком.

– Прытким оказался чертенок, насилу угнался. А остальные остались разбираться с его защитничком. Нашелся защитничек. Какой-то колченогий старик отходил кнутом Степку и Демьяна до крови. Они остались научить его уважению.

– И как, научили? Что-то не вижу я рядом с тобой ни Степку, ни Демьяна.

Прямо перед Илькиным носом остановились сапоги – красивые, блескучие, а потом кто-то снова дернул его за шиворот, рывком поставил на ноги.

Дядька тоже оказался красивый, как его блескучие сапоги, но ни добра, ни жалости в нем не было. Это Илька понял сразу, как понял он и то, что попал в беду, что не отпустят его эти страшные люди ни к деду Назару, ни к мамке. Не понимал он только одного, за что же с ним приключилось такое несчастье. А дядька крепко сжал его подбородок, потянул вверх, изучая, разглядывая перепачканное в дорожной пыли Илькино лицо.

– Не соврала, – сказал и наконец отпустил Ильку, а пальцы вытер о штанину. – Моя кровь.

– Ваша, Сергей Демидович, тут и к бабке не ходи. Похож малец, – поддакнул Илькин обидчик, который, по всему видать, дядьку боялся. А дядька все разглядывал Ильку, теперь уже со стороны, а потом спросил:

– Как звать?

Была мыслишка не признаться, назваться чужим именем, но мамка учила говорить правду, а за вранье так и вовсе порола.

– Илька. – Он старался, чтобы голос не дрожал, но получилось плохо, дядька почуял его страх.

– Что еще за имя такое песье – Илька? Зваться будешь полным именем. Отныне ты Илья, Илья Сергеевич. А я Сергей Демидович. – Дядька снова подошел почти вплотную. – Понимаешь, что это значит?

Ничего он не понимал. Боялся до дрожи в коленках, но все равно не понимал.

– Деревенщина, – сказал дядька беззлобно. – Это значит, что я твой отец. Уяснил?

Папка? Сколько раз Илька мечтал, что в его жизни появится папка. Вот однажды постучится в дверь, скажет – здравствуй, сынок, вот я и пришел.

Пришел. Только не хотел Илька такого папку. Не хотел!

– Ладно, некогда мне тут с тобой… – Дядька, который просто не мог быть его отцом, смотрел не на Ильку, а мимо него. – Поехали!

И они поехали, поскакали сначала лугом, а потом дорогой. Илька до последнего надеялся, что все уладится, что его если не вернут обратно мамке, то уж точно бросят посреди дороги. Кому он нужен? Человеку, который назвался его отцом, до Ильки так и вовсе дела нет. Точно бросят, а потом он уж как-нибудь до деревни доберется, может, и целый день придется идти, так он сильный, даром что малой еще совсем.

Не оправдались надежды. Скакали долго, замученный и испуганный Илька успел даже придремать в седле, а когда открыл глаза, лошади уже шли неспешной рысью, и не по дороге, а по городу. В городе Ильке раньше бывать не доводилось, и, позабыв о страхе, он, как зачарованный, вертел головой по сторонам, разглядывая непривычно большие, кое-где даже двухэтажные дома, лавки с яркими вывесками и людей, похожих на селян, но все же неуловимо других.

Остановились у нарядного дома, такого большого, что у Ильки аж дух захватило. Что было написано на вывеске, он прочитать не успел, читал он еще не слишком хорошо и буквы путал. Его снова ссадили на землю, и мальчик едва не упал. Может, и упал бы, если бы назвавшийся его отцом не подхватил его уже привычно – за шкирку. От долгой езды ноги онемели, а в голове шумело. Хотелось есть и еще больше пить. А тем временем высокая дверь распахнулась, выпуская на улицу толстого дяденьку в засаленном переднике. Еще не успев выйти, дяденька уже начал кланяться.

– А мы вас уже заждались, Сергей Демидович! Мария Саввична отдыхать изволили, мигрень у них приключилась, а я вот на кухне-с… – Он все кланялся и кланялся, что с его преогромным животом было очень тяжело, а сам украдкой косился на Ильку. – Нумера уже готовы, все как вы и велели. Распорядиться, чтобы ужин подавали?

– Распорядись, и Марии Саввичне доложи, что мы вернулись, скажи, что я хочу ее видеть.

– Так ведь мигрень, Сергей Демидович… – Толстяк вдруг испуганно затрясся, и Ильке подумалось, что мигрень – это что-то ужасное, чего непременно следует бояться.

Но назвавшийся его отцом не испугался, а, наоборот – разозлился.

– Я сказал, пусть спустится! Твое дело маленькое, передай да ступай на кухню. И за лошадьми пусть присмотрят, овес чтобы отменный был, а не как прошлый раз.

Дяденька закивал и начал пятиться, а из дверей дома уже выскочили два пацана, немногим старше самого Ильки, схватили лошадей под уздцы, куда-то увели.

– Ну, пойдем, Илья. – Назвавшийся его отцом крепко сжал Илькину руку, повел, почти силой поволок в дом.

Внутри было богато. Красоты такой Илька отродясь не видел и испугался, что может ненароком здесь что-нибудь испортить или сломать. Оттого и замер на пороге, не решаясь войти в комнату. Его подтолкнули к стулу с диковинными резными ножками, велели:

– Садись. Ждать будем.

Он послушно сел, сцепил пальцы в замок, чтобы не сильно было заметно, что они дрожат.

Ждать пришлось недолго, а иначе Илька бы не выдержал, совсем раскис. В комнату стремительным шагом вошла высокая, худая женщина. Она была нарядная, словно бы сошедшая с одной из тех открыток, что собирала мамка, но очень уж некрасивая. Ладно бы просто некрасивая. Как говорила мамкина подруга тетя Лида, с лица воду не пить, лишь бы человек был хороший. Илька не понимал, зачем пить с лица воду, но одно понял сразу и безоговорочно: вошедшая женщина не была и не будет доброй. Она ненавидит весь мир, а его, Ильку, отчего-то особенно.

– Я же просила тебя, Сергей! – На Ильку она посмотрела так, что от дурного предчувствия у него засвербело в носу. – Я умоляла тебя, а ты привел в дом этого… выродка.

Слово было незнакомое, но такое же некрасивое, как мигрень. Илька поежился.

– Мари, не начинай, прошу тебя. – В отличие от Ильки, назвавшийся его отцом женщины нисколько не боялся. – Все уже давно говорено-обговорено. Если по-другому у нас не выходит, значит, будет так, как я решил. Он останется.

– Ты мне шанса не дал, чтобы было по-другому! – Женщина схватилась за голову и поморщилась так, словно съела что-то кислое. – Ты без меня все решил, Сергей!

– Хватит. – Назвавшийся его отцом говорил тихо, спокойно, но в спокойствии этом Ильке чудилась угроза.

Женщина ее тоже почуяла, посмотрела с мольбой.

– Неужели ты не понимаешь, как мне тяжело? Не понимаешь, что я чувствую, когда вижу вот этого?.. – Острым подбородком она указала на Ильку. – Я же только об одном могу думать, о том, что ты с ней был, что не я его мать.

– Теперь ты, Мари, его мать. Мне нужен наследник, и уж коль ты долг свой бабий выполнить не в силах, а свободы мне дать не желаешь, будет так, как я решил. Это мой сын, кровь моя.

– Выродок… – Женщина уже не говорила, а шипела по-змеиному. – Грязный ублюдок, которого ты собираешься привести в мой дом…

– Не твой – мой! Ничего на Стражевом Камне твоего нет, все мое. И ты либо слушайся меня, либо уходи. Держать не стану.

Они ругались, эти два взрослых незнакомых Ильке человека, а он из всего сказанного понял только одно, что некрасивая женщина со злым лицом отныне будет его мамкой.

– Мне не нужна она! – Страх придал ему сил, сделал отчаянно смелым. – У меня есть мамка! Она добрая и красивая! Она меня любит…

– Молчать… – от оплеухи, не сильной, но обидной, на глаза навернулись злые слезы. – Рта чтобы не раскрывал, пока я не велю. Воли тебе тут никто не давал, запомни.

Назвавшийся его отцом смотрел на Ильку спокойно, даже с интересом. Наверное, ждал, что Илька сейчас разревется, как маленький. Не дождется! Илька вместо этого лучше сбежит. Обязательно, как только представится подходящий случай.

– Ишь, – человек усмехнулся, – не завыл. Это хорошо, значит, есть надежда, что не окончательно испортила тебя бабья ласка. В моем доме все иначе будет, за ослушание буду наказывать, драть как сидорову козу. Мне наследник нужен, а не размазня. Не было в роду Злотниковых неженок и слюнтяев.

– Он на тебя не похож, – сказала женщина едва слышно и сжала виски.

– Он на меня похож, Мари. В этом можешь не сомневаться. Где нянька?

– Не знаю. – Женщина по имени Мари пожала плечами. – У меня мигрень, Сергей. Голова раскалывается, а тут еще этот… – На Ильку она больше не смотрела, словно его и не было.

Пусть бы так и было, не нужна ему ни эта Мари, ни ее мигрень!

– Я здесь, Сергей Демидович! – От громкого баса Илька испуганно вздрогнул, всем телом развернулся к двери, готовясь увидеть крепкого детину, а увидел рослую тетку в сером платье с белым кружевным воротничком. На Ильку тетка тоже не смотрела, не сводила глаз с чужака, назвавшегося Илькиным отцом. Никогда он не назовет этого человека отцом! Чужак чужаком и останется.

– Вот, Раиса Семеновна, твой подопечный. О разговоре нашем ты, надеюсь, помнишь. Поблажек ему никаких не делай, а если станет взбрыкивать, сразу же говори мне. Может, еще и не поздно… – Чужак задумчиво пригладил бородку. – Сейчас отведи его на кухню, пусть накормят, и вели баню истопить. Чумазый он, что чертенок. Одежду новую я ему купил, только, видно, с размером прогадал – хиляк у меня сынок. Ну, ничего, доберемся до места, а там уж я за него возьмусь.

Вот так и началась новая страшная Илькина жизнь: с тарелки щедро приправленной маслом каши, с горячей бани, колючей, страшно неудобной одежи и с чувства, что он никому не нужен. Тетка, которую чужак называл Раисой Семеновной, оказалась такой же злой, что и та другая, некрасивая. Ильку она невзлюбила с первого взгляда и, когда никто не видел, то отвешивала ему подзатыльники, то щипала пребольно, а сама приговаривала, что бастарду суровость только на пользу. Бастард – еще одно новое словно, не страшное, но обидное. Илька как-то сразу это понял. Как понял он и то, что в нынешней его жизни не будет больше ничегошеньки хорошего, потому что он больше не Илька Свиридов – мамкин любимый сыночка, а Илья Злотников – единственный сын очень богатого и очень уважаемого человека Сергея Демидовича Злотникова. Фактом этим Ильке надлежало гордиться, так сказала нянька и больно ткнула его промеж лопаток, наверное, чтобы лучше запомнил.

Дорога до острова со странным названием Стражевой Камень показалась Ильке сущим мучением. И сбежать не было никакой возможности, Раиса приглядывала за ним строго, даже по нужде одного не отпускала. Повеселел Илька, только когда увидел корабль, белый, красивый, точно нарисованный – настоящий! Никогда раньше ему не доводилось плавать на кораблях, и приключение это казалось ему куда удивительнее, чем скачка на лошадях. А капитан, высокий, бородатый, с трубкой в зубах, даже подмигнул ему по-свойски и пообещал пустить к большому колесу, который назвал штурвалом. Это слово было красивое, от него пахло приключениями и пиратами. Про пиратов Ильке как-то рассказывал дед Назар, очень давно.

К штурвалу его не пустили… Ему вообще не позволили остаться на палубе. Раиса силой стащила его вниз в какую-то камору, из которой ничегошеньки не было видно, а сама вернулась наверх. Это было так обидно, что Илька спрятался, да так хорошо, что Раиса его потом очень долго искала, а когда нашла, больно дернула за вихры, кажется, даже клок вырвала.

– Ах ты ж выродок, – сказала ласково, но Илька уже знал цену этой ласке. Раиса непременно придумает ему какое-нибудь наказание.

Наказание придумал ему тот, кто назвался его отцом. Вся жизнь Илькина отныне должна была стать сплошным наказанием. Остров, на который его привезли, был престранный, он возвышался над озером каменной, поросшей лесом громадиной, выглядел неприветливо. Но куда более странным казался дом, на острове построенный. Домов таких Илька отродясь не видел, даже на мамкиных открытках. Черный, грозный, он смотрел на Ильку сквозь узкие высокие окна, щетинился каменными шипами, злился. А на башне, нависающей над самой водой, сидели крылатые чудища. С перепугу Ильке сначала показалось, что они живые, что сорвутся сейчас со стен башни и разорвут людей на мелкие клочки.

А люди не боялись, словно бы и не замечали крылатых чудищ, и только Раиса посмотрела вверх с отвращением и сплюнула себе под ноги, потом дернула Ильку за руку, сказала:

– Нечего на этих тварей пялиться! В дом пошли!

В дом Ильке не хотелось, но желанием его никто не интересовался, пришлось идти. Оказавшись внутри, он растерялся и испугался еще сильнее – таким огромным был дом. Куда больше храма, в который каждое воскресенье водила его мамка, куда наряднее. Но рассмотреть все внимательно ему не позволили, назвавшийся отцом впервые за все время пути обратил на Ильку внимание. И внимание это закончилось для Ильки плохо: вот этой запертой на ключ комнатой, из окна которой видны притаившиеся на стене башни крылатые чудища. Может, они там специально, чтобы его сторожить, чтобы не надумал никуда удрать? А куда ему бежать, когда кругом вода, а плавать он не умеет? Дед Назар все обещал, но так и не научил. От воспоминаний о деде Назаре на глаза навернулись слезы, и, чтобы не разреветься, Илька закусил губу. Ничего, он как-нибудь… Все равно сбежит, никто его на этом проклятом острове не удержит, даже крылатые чудища.

Муха в последний раз с невиданной силой ударилась в стекло и упала замертво, а каменный подоконник, на котором сидел Илька, вздрогнул вместе со стенами дома. Дом никого не собирался отпускать: ни муху, ни Ильку…

Август пил, сидя у каменных ног каменной Евдокии, обхватив узкие щиколотки одной рукой, а бутыль с самогоном другой. Кошка сидела рядом, но на колени не лезла, понимала – не в том Август сейчас настроении, не дождаться от него ни ласки, ни молока.

– Ну, что ты там стоишь? – Появление албасты он почувствовал по холоду, по тому, как зашевелились редкие волосы на макушке. – Сюда иди, гостьей будешь.

– Почему не дал мне его убить? – Албасты присела напротив, расправив складки на белом платье. Кончик косы ее тут же потянулся к кошке, погладил по рябой спине, и кошка довольно заурчала.

– Потому что еще не время. – Август поставил на землю бесполезный самогон, прислушался к скрытому где-то в недрах острова едва различимому рокоту, спросил: – Ты слышишь?

Албасты молча кивнула. Кошка интересовала ее куда больше Августа.

– Это… его сердце? Оживает?

– Нет, – албасты покачала головой, – это его душа.

– Змея?

– Острова. Сам сказал, что место тут темное.

– Раньше было светлым. Когда Айви с Акимом Петровичем тут жили, по-другому все было. Даже при змее.

– Раньше ворота между мирами не открывались. Одно зло, привычное. С ним и остров, и озеро, и город свыклись.

– А теперь?

– А теперь зло новое.

– Ты?

– Я. – Албасты усмехнулась, обнажая острые зубы. – Не только я. Поменялось все, ты вот чувствуешь, а люди пока еще нет.

– Дом живой. – Август стер пыль с каменных Дуниных башмачков. – Я его построил, а теперь он живой. Но не мое он детище. Башня вот моя, а он – не мой. Понимаешь?

– Понимаю. У него душа.

– У дома?

– Темная, голодная, злая.

– Почему?

– Потому что родилась темной ночью от не-любви двух миров. Когда дите от не-любви рождается, оно темное и злое.

– Как звереныш.

Вспомнился вдруг сын Злотникова. Тоже ведь родился от не-любви, и во что вырастет, уже сейчас понятно. Если Август позволит вырасти. А он не позволит. Нужно лишь решить, как правильно поступить, когда начать мучить своего кровного врага. Станет ли смерть единственного ребенка для Злотникова мучением? Нет. А смерть единственного наследника? Видно, что к зверенышу он пока еще не привязался, но ведь забрал же зачем-то у родной матери, держит при себе, вопреки желанию Мари. Значит, рассчитывает на что-то, значит, надеется. Вот и Август будет надеяться, что когда-нибудь смерть звереныша станет для Злотникова ударом.

– Звереныш. – Албасты снова улыбнулась, на сей раз Августу показалось, что мечтательно. – Его тоже ненавидишь?

Пока нет, но заставит себя ненавидеть, вырастит в душе, взлелеет лютую ненависть. Для этого и нужна-то сущая малость: каждый день надо напоминать себе, что отец звереныша повинен в смерти Евдокии. А сова не родит сокола, это всем известно.

– Его отец дочку Айви не пожалел, когда в озеро швырнул. Отчего же мне жалеть?

– Хочешь, я его навещу?

– Звереныша?

– Любопытно мне посмотреть. – Кошка перебралась к албасты на колени, блаженно зажмурилась.

– Не убивай только. И сильно не пугай.

– Я ему даже показываться не стану, только одной волосинкой дотронусь.

– И что будет? – Август и сам понимал, что будет, но все равно хотел услышать ответ.

– Страшно ему будет. Очень страшно. Хочешь, чтобы зверенышу было страшно?

– Хочу, – ответил Август без колебаний. Почти без колебаний. А потом, уже обеими руками, обнял каменную Евдокию за ноги. – Он велел ее убрать… Сказал, если я не уберу, он прикажет ее в озеро столкнуть. – А куда я без нее? На кладбище я не хожу. Нет там ее, моей Дуни. Я хочу, чтобы она рядом была, чтобы поговорить можно было.

– В пещеру. – Кончик белой косы тоже коснулся башмачка каменной Евдокии, осторожно, словно албасты боялась обжечься. А может, так оно и было? – Светлая она у тебя, сильная. – Коса убралась, соскользнула белой змеей с башмачка и с каменного постамента. – Тяжело мне рядом с ней.

– Больно?

– Боли я не чувствую. Просто тяжело. Но помочь тебе могу. По дружбе. – Кончик косы завис прямо перед щекой Августа, повеяло холодом, но он не уклонился, не отодвинулся. Кто ж от друга отказывается?! Пусть этот друг и нежить. – Перенесу ее в пещеру с подземным озером. Отсюда недалеко, место укромное. Никто не найдет, а ты сможешь туда спускаться. Там светло, ей понравится. – Что-то такое послышалось в голосе албасты, что-то, от чего коса ее дрогнула, едва не распоров Августу кожу.

– Понравится? – спросил он, едва сдерживаясь, чтобы за косу не ухватиться. – Откуда тебе знать?

– Не откуда. – Албасты пожала плечами, и коса ее убралась, так до Августа и не дотронувшись. – Или ты думаешь, что на дне ей будет лучше?

– Я тебе помогу. – Он решился, поднялся на ноги.

– Не надо. – Албасты бережно поставила кошку на землю. – Я сама все сделаю. Иди в башню. И не бойся, – она обернулась, – я твою мертвую жену не обижу. Даже если бы хотела, не смогла бы.