Паутина Свечин Николай
– И правильно делаете, – назидательно ответил начальник сыскной. – В меня за последний год уже четыре раза стреляли. Однако есть вопрос… Франчук рассказывал, что вы будто бы пятаки ломаете. Правда это или нет?
– И пятаки, и гривенники, – ответил удивленный Лыков. – А вам зачем?
– А вот зачем. В Александровском централе отбывает срок самый сильный во всей Нерчинской каторге уголовный, «иван» по фамилии Неизвестный. Так в его бумагах написано, а подлинного имени бандита никто не знает…
– И что? – продолжал недоумевать Лыков.
– Этот Неизвестный командует тюрьмой, он ее некоронованный правитель. Все его боятся, и арестанты, и стражники. Неимоверно силен! И очень жесток. Так вот, Тимофеев-Сизов, которого мы собираемся захватить, однажды на спор схватился с тем богатырем. И вышла у них ничья. Так что… как бы он нам на том складе самим бока не намял. Вот я и думаю…
Алексей Николаевич хмыкнул:
– Я пойду в первых рядах. Посмотрим, насколько ваш геркулес силен. Оставьте его мне, хорошо?
– Охотно оставлю, ваше высокородие! – шутовски вытянулся титулярный советник, а сам прятал глаза…
Сыскные прибыли на Пшеничную уже ночью. Фонарей вокруг не наблюдалось, однако луна и так хорошо подсвечивала. За квартал от склада их поджидал Франчук. Он сказал:
– Там они. Человека три, а то и четыре.
– А сторож где? – спросил начальник отделения.
– Пьяный спит. Ворота он запер, придется кому-то лезть через забор.
– У нас на это есть Журомский, – хихикнул надзиратель Огий-Тышкевич, корпусный мужчина с пивным животом.
Журомский, маленький и юркий, как подросток, послушно кивнул.
– Где полиция? – влез Алексей Николаевич.
– Наряд из Второй части в пути, будет тут с минуты на минуту.
Действительно, подойдя к воротам, сыщики увидели шедших от угла городовых под командой околоточного.
– Ну, ребята, с богом, – сказал Андреев, перекрестился и вынул револьвер. Все дружно последовали его примеру.
Журомский ловко перескочил через забор и отодвинул изнутри засов. Полицейские тихо вошли во двор и рассыпались вокруг склада. Они действовали слаженно, без слов понимая друг друга.
Михаил Павлович ткнул пальцем в Лыкова и Франчука и показал себе за спину: идите за мной! Они выстроились цугом и проникли в сени. Там на ящике храпел сторож, от него разило водкой. Ступая бесшумно, арестная команда медленно продвигалась по темному коридору. Наконец они остановились перед дверью, из-за которой слышались голоса. Кто-то громко и внушительно говорил:
– …а нас девятнадцать душ, мы кого хочешь переголосуем!
– Да ладно тебе, Василий Гаврилович, – возразил ему хриплый тенор. – Мы в Сибири, вона как от Питера далеко. И все наши «иваны» по тюрьмам сидят. Когда еще выйдут… А те, кто возле столиц греются, завсегда по-своему решат, как им выгодно, так и будет.
Интересный разговор, подумал Лыков. Только непонятно, о чем… Но слушать долго ему не дали. Андреев пнул дверь, ворвался в комнату и заорал диким голосом:
– Стоять, полиция! Стрелять буду!
Внутри оказалось четверо, но статский советник, не глядя на остальных, сразу кинулся к главному противнику. Высокого роста, с грубым сероватым лицом, тот в позе вождя стоял под лампой. Не иначе, это был Тимофеев. Вздрогнув сперва от неожиданности, атаман быстро оправился и сам налетел на питерца. Однако не преуспел: Лыков нырнул под огромный кулак, схватил бандита за правую ногу, а левую подсек. Тот с грохотом опрокинулся на спину, а сыщик оседлал его и нанес с маху два сильнейших удара в лицо. После чего не спеша поднялся и одернул пиджак. Он мог уже не торопиться: «иван» потерял сознание.
Алексей Николаевич осмотрелся. Его товарищи тоже зря времени не теряли. Двух вязали, а последнего, успевшего выскочить в другую дверь, заталкивали обратно. Похоже, полный успех: обитатели притона схвачены, потерь среди полицейских нет…
Разгоряченный Андреев выстроил в ряд трех арестованных и мигом их всех опознал:
– Это Ефимка Беззубый, он же Ефим Степанович Рашковский. Серьезная птица, прямо пеликан, не меньше! Так… Вторым у нас Вовка Тридцатипятилетов, тоже головорез первый сорт. Третий… хм… похож, да не совсем… А! Николай Осокин, он же Петр Агеев, осужден на десять лет каторги за разбой. Удачно мы пришли на склад, ваше высокородие. А что с атаманом?
Как раз в этот момент Тимофеева подняли с пола и пытались поставить на ноги. Тот мычал и валился обратно.
– Эк вы его уделали, Алексей Николаевич. Любо-дорого смотреть. А я еще сомневался…
– Похоже, тут был сход головки, – высказал предположение Лыков. – Для обычного притона слишком много чести.
– Да, – сразу согласился главный иркутский сыщик. – Публика калиброванная. И ни одного кавказца, только русские. Что тут было, Беззубый? Что за съезд?
– Водку пили да селедкой закусывали, вот и весь съезд, – ответил Рашковский. – А тут вы…
Сыщики поняли, что быстрых признаний они не добьются. Бандитов увезли на Лесную, а Лыков остался обыскивать помещение. Что-то важное происходило тут до появления полиции. Но что? Четыре авторитетных бандита, все в бегах, один из них «иван». И говорили про тех, кто в столице, что их надо переголосовать.
Обыск дал результаты, но не те, на которые рассчитывал Алексей Николаевич. Были обнаружены ящики с американской подошвенной кожей, украденные с железнодорожных товарных складов. Нашлись также серебряные изделия на сумму около десяти тысяч рублей – явно воровская добыча. Все это питерца не интересовало. Уже с рассветом он явился в городское управление полиции. Там заспанный судебный следователь заканчивал допросы арестованных. Лыков чуял добычу и вытребовал у него распоряжение о выемке почтовой корреспонденции всех четверых. Потом разложил перед собой липовые паспорта бандитов и задумался.
Ребята говорили про Петербург. Тут девятнадцать «иванов», все сидят по тюрьмам, когда еще выйдут… А там, возле столиц, греются другие «иваны», они и решат, как им выгодно… Черт. Что же это значит?
Тут пришел Андреев и протянул Алексею Николаевичу лист бумаги:
– Не пойму, что такое. Но явно важное: у Тимофеева было зашито в подкладке.
Статский советник развернул листок. Сверху было написано: «Единогласно за Мезгиря». И подписи: Неизвестный, Тимофеев Василий, Сашка Чахотошный, Смушкарь, Хурда-Мурда, Толик Вятский, Пика, Кляун, Бызов «и еще десять человек из Зерентуя присоединились устно».
– Та-а-к… – Лыков даже взопрел. – Помните, они говорили про какие-то выборы? Когда мы стояли под дверью.
– Помню, – ответил титулярный советник. – Их девятнадцать, они кого хочешь переголосуют. И здесь девятнадцать подписей. Если считать присоединившихся устно. Что за выборы, Алексей Николаевич?
– Вы упомянули про Неизвестного, что он самый влиятельный в каторге «иван». Вот его закорючка. Остальных я тоже знаю. Пика и Кляун – московские громилы, тянут бессрочную каторгу в Александровском централе. Бызов верховодит Алгачской тюрьмой, Смушкарь и Толик Вятский – Кутомарской, а Чахотошный с Хурдой – Кадаинской. Устно присоединились те, кто держит Зерентуй, там всегда были свои вожди. Чуете?
– Нет.
– Перечисленные люди – «иваны». Они сидят в Нерчинской каторге. Каторга состоит из семи тюрем, в них и обитают наши девятнадцать ребятишек. Кто смог – подписал лично, остальных опросили заочно. Это голосование среди сибирских «иванов». Кого они могут выбирать, да еще в Петербурге? Только одно приходит на ум.
– Не может быть! – ахнул начальник сыскного отделения.
– А что же еще? «Иваны» выбирают себе «ивана ивановича». И вот послали в столицу гонца, сообщить, за кого они отдали свои голоса. Ну дела… Уже много лет, как нет такого. Не любят воротилы подчиняться. И вдруг засуетились. Что-то случилось…
– Алексей Николаевич, а кто такой Мезгирь?
– Мезгирев Петр Лукьянович, атаман Горячего поля.
– А что за Горячее поле?
– Самое страшное место в Петербурге. Болота, потаенные землянки, свои извозчики и организованное оповещение. Там укрываются беглые, а полиция не может их изловить. Интересно, с кем наш Мезгирь конкурирует. Но пленники навряд ли нам что-то скажут.
Лыков не ошибся: арестованные бандиты молчали. Тогда сыщик послал рассыльного городового на почтамт узнать, сохранились ли оттиски[18] телеграмм. У Тимофеева нашли паспорт на имя мещанина Лукина, и Алексей Николаевич предположил, что «иван» мог писать в столицу. Должен же был там его кто-то встретить. Однако рассыльный вернулся с пустыми руками:
– Так что, ваше высокородие, от Лукина никаких депеш послано не было!
Статский советник отпустил парня, а когда тот вышел, спросил Андреева:
– Михаил Павлович, вы ничего в нем не заметили?
– В ком, в рассыльном?
– Да.
Андреев пожал плечами:
– Городовой не хуже других. Фамилия ему Сидоров. Он уже семь месяцев служит. Расторопный. А что?
Лыков вскинулся:
– Вы же начальник сыскного отделения! Откройте глаза. Разве не видите, что он из уголовных?
Андреев уставился на питерца:
– Ну вы фокусник. На них что, написано?
– Конечно, написано. Опытный полицейский чует эту дрянь за версту. Ваш Сидоров не тот, за кого выдает себя. У него явно уголовное прошлое.
– Не может быть, Алексей Николаевич. В полицию когда берут на службу, всю подноготную сверяют. Меня вон два месяца лучами Рентгена просвечивали.
– Ну это вас, кандидата на серьезную должность. А городовых вечно некомплект, берут кого попало. Следует немедля посмотреть бумаги этого Сидорова. Поверьте мне, Михаил Павлович, – он фартовый. У вас в полиции шпион.
Сыщики засуетились и, видимо, насторожили рассыльного. К вечеру оказалось, что он украл из денежного ящика городского полицейского управления 397 рублей 80 копеек. И сбежал. К этому времени уже было установлено, что рассыльный жил по подложному паспорту. Сидорова опознали как ссыльнопоселенца из воров Гаврилу Балибардина.
В управлении поднялся переполох. Случай был из ряда вон: фартовый проник в ряды полиции и семь месяцев получал сведения обо всех секретных операциях. Люди Андреева рассердились не на шутку. Уже через сутки они отыскали Гаврилу в Подгорно-Жилкинском селении. Лыков сам пришел его арестовывать и лично вывернул Гавриле карманы. Он уже знал, что оттиски телеграмм Тимофеева на почте имелись. Но лжегородовой их украл.
Лыкова ждала неудача. Сидоров-Балибардин успел сжечь корреспонденцию. Перед этим он порвал бумаги в мелкие клочья. Лишь один такой клочок отыскался в углу за печкой – его вор не успел пустить на растопку. На обрывке можно было разобрать только пять букв: «…збенн…». Что это за слово?
Лыков и весь состав сыскного отделения долго ломали голову над этой загадкой, но так ничего и не придумали. В словаре отыскалось всего три созвучных прилагательных: особенный, полбенный и согбенный. Однако все они без буквы «з». Избенный? Нет такого слова. Допрос фартового тоже ничего не дал. Тот сознался, что действовал по приказу Николая Ононашвили и получал от него по тридцать рублей в месяц за доклады о планах полиции. Но что было в оттисках, кто являлся адресатом телеграмм – он не смотрел. Порвал и сжег не глядя.
Настало время Алексею Николаевичу уезжать. Командировка и так затянулась на неделю из-за истории с разрубленными на части извозопромышленниками. Никто ведь не поручал статскому советнику дознание, он влез в него по своей воле. Бумаги по Верхнеудинску давно оформлены, все подписи поставлены. Да и надоело ему в Сибири, хотелось уже домой.
Выпив на прощание с Андреевым, питерец сел в скорый поезд и поехал на запад.
Глава 3
По следу
Соседом сыщика по купе оказался видный мужчина, седовласый и уверенный в себе. Когда стали знакомиться, он представился:
– Муравов Анатолий Владимирович, гидрогеолог.
– Как-как? Кто такой гидрогеолог?
– Я занимаюсь питьевой водой, – пояснил попутчик. – Ищу водоносные слои. Вы не представляете, какую дрянь пьют в наших деревнях и даже в крупных городах. А ведь Россия очень богата чистейшей питьевой водой. Только ее нужно сначала найти. Ну а вы чем занимаетесь?
– Так, по коммерческой части, – уклонился от честного ответа сыщик. Он имел привычку скрывать свой род занятий от случайных людей.
Завязался разговор. Сыщику было интересно занятие Муравова: у него в поместье колодцы регулярно засорялись. Да и качество воды оставляло желать лучшего. Два немолодых человека быстро поладили и ехали дальше как добрые соседи. Геолог должен был сойти в Ялуторовске. В Ишиме попутчики вышли проведать буфет. Когда они выпили по коньяку, Лыков, неожиданно для самого себя, признался:
– Я вас обманул, Анатолий Владимирович. Прошу извинить. На самом деле я не купец, а чиновник полиции. Просто у нас не принято об этом рассказывать без особой нужды.
Муравов поморщился:
– Политических ловите?
– Нет, уголовных. Самых опасных, убийц и разбойников. И вот какое дело. Вы умный, много повидали. Вдруг догадаетесь?
Статский советник вынул из кармана клочок бумаги и показал гидрогеологу:
– Вот. Всю голову сломал. Какое слово тут было написано?
Муравов вчитался и задумался:
– «Збенн»… Ну и задачка. Хотя…
И он вдруг объявил:
– Резбенно-иконостасная мастерская!
Сыщик опешил:
– Резбенно-иконостасная? Разве подобные существуют?
– А то как же. У меня сват держит такую в Москве. Их в Первопрестольной даже много.
– А в Петербурге?
– И там есть, не может не быть. Должен же кто-то мастерить иконостасы? Там резчики, столяры, иконописцы…
– Вот это да… Спасибо, Анатолий Владимирович! Вы даже не представляете, как выручили меня своей догадкой. Резбенно-иконостасная… Кто бы мог подумать? Ай да молодец!
В Ялуторовске Муравов сошел, и дальше сыщик ехал с разными попутчиками. Но предположение гидрогеолога давало зацепку. Алексей Николаевич с нетерпением считал часы. Наконец на шестой день пути он сошел на столичный перрон. Быстро заскочил домой, обнял жену и тут же потребовал:
– Ольга, дай мне адрес-календарь, срочно!
– Может, сначала примешь ванну и пообедаешь?
– Сначала календарь.
Оконишникова притащила книгу за прошлый год:
– На, держи. Нового пока нет.
Алексей Николаевич зашелестел страницами и скоро радостно вскрикнул:
– Есть! Целых четыре.
– Чего целых четыре?
– Много будешь знать – скоро состаришься. Все, готовь ванну и прикажи подать на стол. Соскучился я по дому. Послал меня кретин Макаров, куда Макар телят не гонял. Думал унизить статского советника Лыкова глупым поручением. А вышло очень даже интересно!
Ольга Дмитриевна не пыталась выпытать, чего интересного обнаружил ее супруг в Забайкалье. Она уже привыкла, что на его службе сплошные секреты. Приехал здоровый, непораненный, и слава богу.
– Английской горькой налить?
– Налить. Знаешь, есть, оказывается, такая профессия: гидрогеолог. Умные люди ею занимаются, у-у! Кроме того, имеются в русском языке сложные обороты. Вот ты слышала когда-нибудь про резбенно-иконостасные мастерские?
– Леша, повтори еще раз. Какие мастерские? Что за ужасный набор слов? Ты сам его выдумал?
– Самому такое не выдумать. Посмотри в календаре и убедись. Я мог ломать голову целый год и так и остался бы в неведении. Но попался мне толковый попутчик. Эх… Неси горькую настойку, выпьем за гидрогеологию!
Утром, не заходя в департамент, Алексей Николаевич отправился на квартиру к Зуеву. Его бывшего начальника причислили к первому департаменту Сената, и теперь тайный советник блаженствовал. Должность директора Департамента полиции – одна из самых беспокойных. А в Сенате жалованье тоже о-го-го, но делать почти нечего. Синекура! Вот и сейчас Зуев оказался дома, в халате.
– Здорово, Крокодил Петрович! Я тебе омулей копченых привез. Прямо из Байкала!
– Да это же сам Лыков! Бывший арестант и безобразник.
Старые приятели сели. Хозяин спросил:
– По рюмочке? Под омуля.
– Тебе не на службу теперь, а?
– Эх, Леша… Сбылась моя мечта наконец. Хочу – иду туда, не хочу – не иду. Табель никто не ведет, а деньги платят исправно. Это ты богатый, а я нищеброд, мне такое в диковинку. До сих пор никак не привыкну. Боюсь, однажды вызовут и скажут: старый пень, ты еще и бездельник? Ступай вон, жалованья больше не будет…
– Не скажут, потому как все законно, – успокоил статский советник тайного. – Живи и радуйся. Вспомни, как было в пятом году. А в шестом? А в седьмом? Заслужил. Вон и экзема прошла от хорошей жизни.
Зуев во время декабрьского мятежа заболел нервной экземой, которая обезобразила его лицо. Так и ходил на совещания, пугая всех красными пятнами на щеках. И лишь перейдя в Сенат, выехал на лечение в Германию, где избавился от хвори.
Они выпили по рюмке, и Зуев спросил:
– Как ты? Трудно там было?
– В Литовском замке? По-всякому. Чины тюремной стражи в большинстве своем вели себя прилично. Помогали, чем могли. Были и другие, вроде старшего помощника смотрителя и главного вора. Тот снюхался с уголовными, вместе они грабили других арестантов. Я, как узнал, вмешался. Тут все и началось… Три или четыре раза пытались меня убить, пока товарищи не вытащили на волю. Бр-р… До сих пор иногда снится, что я в тюрьме… Просыпаюсь в холодном поту.
– Да. А я ничем тебе не помог. Извини меня, Леша, очень боялся, что выкинут на пенсию вместо синекуры.
– Извинять мне тебя не за что, Нил. Как видишь, я живой и здоровый, только немного попорченный молью. Легко отделался. И ты на теплом месте. Все обошлось наилучшим образом. У тебя усиленный оклад?
– Да, девять тысяч!
Зуев вдруг разом посерьезнел:
– Чего пришел? С Белецким у тебя все в порядке. А Макарова скоро турнут.
– Точно турнут?
– По всем признакам, к осени.
– Это хорошо. Мы с ним не встречаемся, поручения мне передает Золотарев. Но напряжение витает, так сказать, в воздухе, и это мешает службе. А я в Иркутске открыл кое-что интересное. Нужна поддержка начальства, чтобы копать дальше. Но министр помогать не станет, если к осени его заменят… Я продолжу рыть на свой страх и риск. Будет знать Степан Петрович, и больше никто. И вот еще ты.
Сенатор замялся:
– Я-то тебе для чего? Дай помереть спокойно.
– Дело, Нил, уж больно интересное. Похоже, «иваны» готовят в Петербурге сходку. Будут выбирать себе набольшего, «ивана ивановича».
– Вот это да! А сведения точные? Такого же не было с тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года…
– Да. В восемьдесят третьем мы раскассировали Лобова, которого довольно быстро сменил Прохор Левков. Услали в каторгу и его, при моем активном участии. И с тех пор свято место пустовало. Как думаешь, Нил Петрович, с чего это вдруг блатные захотели поставить себе царя? Двадцать пять лет жили без него, и тут на тебе… готовят коронацию. А?
– Не тому человеку ты вопрос задаешь, Алексей Николаевич. Я теперь в Сенате баклуши бью и больше не директор Департамента полиции. И то сказать, в нашем департаменте всегда имелся перекос. Главные усилия, и раньше и теперь, направлены на политический сыск. Уголовный был в загоне. Тебе ли объяснять? Хорошо, что создали Восьмое делопроизводство. Хорошо, что отдали его Лебедеву. И все! Ну, какой-никакой контроль за сыскными отделениями на местах Василий Иванович ведет. Координация там, единая картотека, дактилоскопия… Вот еще служебное собаководство, это уж Лебедев по своей инициативе тянет, любит он собак. Но сыскной кредит, агентура, кадры – все брошено на борьбу с крамолой. Твои любимые уголовнички предоставлены сами себе. Общая полиция с ними не справляется. А сыскная малочисленна, на то жалованье, которое им отвел Коковцов, порядочные специалисты не идут. Вот и распустились ребята. Царя захотели? Ну-ну, пускай. Ты в департаменте дока по уголовным, вот и воспользуйся случаем. Отловишь делегатов прямо на этой сходке – и тузь сукиных детей. В Сибирь их! Вместе с «иван иванычем». Пусть в Нерчинске на нарах царствует.
«Дока» вздохнул:
– Легко сказать, да трудно сделать. Информации ноль, одна лишь ниточка.
И рассказал бывшему шефу о мастерской по изготовлению иконостасов.
– Похоже, это условный адрес для переписки сибирских «иванов» со здешними. По крайней мере, арестованный мной беглый каторжник Тимофеев слал туда телеграммы. А он в местах заключения очень авторитетная фигура. Вишь ты, специально сбежал, чтобы присутствовать на выборах. И голоса с собой вез, совсем как на партийных съездах эсдеков где-нибудь в Швейцарии. Да, прав Филиппов: начались контакты между политическими и уголовными. Пока едва заметные, но если так пойдет и дальше…
Но Зуев отмахнулся:
– Пусть Владимир Гаврилович рассказывает свои сказки другим, а мне не нужно. Масло есть масло, вода есть вода; они никогда не смешаются. Однако, если ты прав и в Петербурге действительно готовятся выборы главного над фартовыми, без Филиппова не обойтись. А Макаров тебе развернуться не даст. Ох, время неудачное… Нужна совместная операция: Департамент полиции, градоначальство, охранное отделение, судейские. Кто их вместе соберет? У Белецкого не хватит силенок. Ждать же, пока Макарова заменят, тоже нельзя – выборы уже состоятся. Да и кого еще поставят вместо него! Говорят, государю понравился Маклаков… Не дай бог такого.
– Маклаков? – статский советник чуть не упал со стула. – Черниговский губернатор?
– Он самый. А что? Сделали же Столыпина министром внутренних дел прямо из губернаторов.
– Так ведь Маклаков не Столыпин!
Алексей Николаевич вскочил и обежал вокруг письменного стола.
– Знаешь, как называют братьев в Москве?
– Напомни, – приказал сенатор.
– Есть три брата Маклаковых, сыновья известного в городе офтальмолога. Младший, Алексей, пошел по стопам отца, его кличка – Окулист. Старший, Василий, присяжный поверенный и депутат Государственной думы – Юрист. А Николай, средний брат, нынешний диктатор Чернигова, имеет кличку Стрекулист. И вполне, говорят, заслуженно.
– Для тебя все равно лучше он, чем Макаров, – опять замахал руками Нил Петрович. – Но как быть сейчас с «иванским» съездом? Белецкому ты обязан доложить. А дальше как?
– Дальше будет видно, – рассудительно ответил Лыков. – Ждать осени я не могу, надо действовать немедля. Собрать в общую операцию нас, охранное отделение и столичную сыскную без санкции министра маловероятно. А он ее не даст, если застрельщиком буду фигурировать я. Надо скрыть мое участие, точнее, поставить статского советника Лыкова в конец шеренги. Один из многих, рядовая роль. А про «иванский» съезд сказать, что поступила агентурная информация. Мы обязаны принять меры, удушить зло в зародыше, иначе получим в столице сильную преступную организацию со своим вождем.
– Пожалуй, – согласился тайный советник. – От меня что нужно? Телефонировать Степе и выказать беспокойство?
– Да, а еще поддержать со стороны ОКЖ. Если понадобится.
Брат Нила Петровича Дмитрий Петрович служил прежде в жандармском корпусе начальником штаба. А до того в Военно-ученом комитете под началом Таубе! Сейчас Зуев-старший в чине генерала от инфантерии командовал 25-м армейским корпусом. Между братьями сохранялись тесные отношения, и генерал часто выручал Нила Петровича советом или справкой.
– Ну, пойду в департамент, – решил Лыков. – Извещу Степу, что у нас под носом готовятся выборы короля преступного мира Санкт-Петербурга. То-то он обрадуется.
– Иди, служака, иди служи. А я еще чайку попью да книжку почитаю, – ехидно ответил сенатор.
– Но…
– Я все понял, если понадобится, перед кем надо слово замолвлю.
На Фонтанке, 16, статский советник первым делом пришел в свой кабинет и спросил Азвестопуло:
– Как, сильно орет?
У Сергея четыре дня назад родилась девочка, которую назвали Дашенькой.
– В сравнении с вашим тезкой она просто тихоня, – бодро ответил коллежский асессор. – А вы как? Вчера еще приехали, даже не телефонировали. И с утра куда-то подевались. Я жду, жду…
– Есть новости из Иркутска. Сейчас расскажу, и будем думать, что дальше делать.
Шеф изложил помощнику сведения о готовящихся в столице выборах. Данных было немного, но догадка гидрогеолога давала надежду на след. Сергей дотошно расспросил Лыкова и резюмировал:
– Серьезные дела надвигаются. А кто сейчас в столице первейшие «иваны»? Из кого будут выбирать?
– Надо обсудить с Филипповым, – ответил статский советник. – Думаю, главным конкурентом Мезгирю будет Сорокоум.
– Это что еще за персонаж?
– О нем никто ничего толком не знает. Очень законспирированная личность. Появился на преступном небосклоне лет десять назад. Кличку получил за то, что умен, действует всегда выверенно, следов не оставляет.
– Что, и в тюрьме не сидел? – удивился Азвестопуло. – Как же он прошел в вожди? Так не бывает. Нельзя сделаться «иваном», не отмотав каторгу со ссылкой. Сами мне говорили.
– Было одно исключение, – вспомнил Алексей Николаевич. – Давно, в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году в Москве. Там королем стал некто Михаил Ильич Мячев. Для этого ему пришлось убить своего предместника, настоящего бандита по кличке Анчутка Беспятый. Причем убрал он его моими руками. Едва тогда Мячев не списал нас с Челубеем, когда мы сделали дело и оказались не нужны…[19] Так вот, новый московский король в тюрьме ни разу не сидел, а выдвинулся умом и хитростью. Правда, через два года его свои же зарезали, но факт налицо.
– Это когда было, – парировал Сергей. – Я еще и не родился. Давайте лучше про Сорокоума. Имя и фамилия, стало быть, полиции неизвестны?
– Нет. Отличительная особенность этого человека – умение зарабатывать. Он тоже бандит, и руки наверняка в крови. Но в последние годы проник в деловую среду. По косвенным признакам, легально он торговый человек, мануфактурщик или кто-то в этом роде. Повторю, сведений достоверных нет, одни обрывки. Трудный противник.
– Может Сорокоум быть владельцем резбенно-иконостасной мастерской?
– Думаю, что вряд ли. Мелковато для него. Или это условный адрес, просто «почтовый ящик». Или там сидит один из выборщиков, рядовой громила.
– А другие? Чай, в Питере не два «ивана», а поболее.
Лыков задумался:
– Я этим народом занимаюсь, сколько служу в полиции. «Иваны» самые опасные, без них не решаются серьезные дела. Искоренить это сословие уже невозможно – оно пустило глубокие корни. И сведений на них никто из шпанки не даст, за такое сразу прикончат. Как проникнуть на их съезд? Скорее всего, никак.
– Вы, барин, фамилии назовите, а мы уж поищем, – осклабился помощник. – Ну? Сколько их на сегодня? В Сибири девятнадцать, а в Петербурге?
– Здесь около дюжины, их перемещения нам точно неизвестны.
– А в Москве?
– Побольше. Кошко[20] насчитывает до двух десятков.
Азвестопуло черкнул в блокноте и продолжил:
– А в центральных губерниях?
– Там их почти нет. Денег в провинции мало, вот они и тянутся к большим городам. В Нижнем появляются два-три человека, но летом, когда ярмарка. Варшавские вожди наших выбирать не приедут, кавказские тоже. Выходит, партию разыграют между собой три силы: каторга, Петербург и Москва. «Рапорт» из Забайкалья вез с собой Василий Тимофеев, да не довез. Теперь они пришлют бумагу повторно, уже, видимо, с секретной арестантской почтой, без делегата.
– Так… У нас есть четыре мастерских в столице и агентурные разработки по местным вожакам. Правильно рассуждаю?
Статский советник одобрил:
– Правильно. Но пока копаешь мелко. Резбенно-иконостасная мастерская – слабая зацепка. Если там лишь получают корреспонденцию и передают ее дальше, мы надолго увязнем. Спугнем съезд, ребята усилят конспирацию… Надо напрячь всю агентуру. И филипповскую, и мою.
Департамент полиции еще при Трусевиче передал свою сеть осведомителей в ПОО и ПСП. Лишь Лыков не подчинился приказу и оставил личную агентуру при себе. В ней насчитывалось около двадцати человек, зато проверенных. С той поры несколько раз начальство делало попытки забрать их, но обычаи были на стороне сыщика. Осведомители – золотой фонд любой секретной службы. Их подлинные имена не должен знать никто, кроме того, кто ведет агентов. И денег Алексей Николаевич из сыскного кредита брал немного, поскольку часто доплачивал агентам из собственных средств. Зато, если требовалось, статский советник поднимал их по тревоге хоть днем, хоть ночью. И часто именно его люди давали результат по осведомлению.
Но пора было идти к начальству. Алексей Николаевич телефонировал Белецкому и попросился на прием. Сказал, что ему требуется не меньше часа, поскольку он привез из Сибири чрезвычайные сведения. Степан Петрович, человек весьма умный, первым делом спросил:
– Без Макарова мы ваши новости осилим? Или…
– Сначала я сообщу все вам, даже Золотарева не надо. А там решите.
– Тогда не раньше десяти. У меня сегодня доклад, а это надолго. Если министр спросит о вас, что сказать?
– Что Лыков вернулся и ночью отрапортует о командировке.
– До встречи!
Белецкий отсоединился, и сыщики опять заговорили об «иванах».
– У Филиппова своя агентура, – начал Сергей. – И возможно, ему уже доложили о съезде.
– Возможно.
– Кроме того, они могут знать что-то насчет Сорокоума. Все-таки тот ходит по земле, а не по небу летает. Значит, оставляет следы.
– Ты предлагаешь увидеться с Владимиром Гавриловичем прямо сейчас? – догадался Лыков. – До встречи с Белецким?
– А что такого? Зато, если у ПСП есть сведения, вы дополните ими свой вечерний доклад.
Читать бесплатно другие книги:
