Проповедник Лэкберг Камилла

– Йоста, у тебя есть сын? Честно говоря, не знал.

Мартин покопался в памяти в поисках сведений о семье Йосты. Он знал, что жена Йосты пару лет назад умерла, но не мог припомнить, чтобы слышал что-либо о детях. Он с удивлением посмотрел на сидящего на пассажирском месте Йосту. Коллега не отрывал взгляда от лежащих на коленях рук. Похоже, сам того не осознавая, он вертел золотое обручальное кольцо, которое по-прежнему носил. Казалось, будто он не слышал вопроса Мартина.

– Майбритт поправилась на тридцать килограмм, – продолжил он глухим голосом. – Она стала огромной, как дом. И в жару тоже была не в силах передвигаться. Под конец она лишь сидела в тени и тяжело дышала. Я приносил ей воду, кувшин за кувшином, но это было все равно что пытаться напоить верблюда, жажда никак не переставала ее мучить.

Он засмеялся странным, отрешенным, почти ласковым смехом, и Мартин понял, что Йоста далеко углубился в закоулки памяти и говорит уже не с ним.

– Родился мальчик идеальным, – продолжил Йоста. – Был толстеньким и красивым. – Йоста повертел обручальное кольцо и заговорил быстрее: – Я как раз навещал их в палате, когда он вдруг перестал дышать. Поднялась жуткая паника. Со всех сторон понабежали люди и забрали его у нас. В следующий раз мы его увидели уже только в гробу. Похороны были красивыми. Потом нам не хотелось снова пытаться. Боялись новой неудачи. Мы с Майбритт не смогли бы этого вынести. Вот и пришлось довольствоваться друг другом.

Йоста вздрогнул, словно пробудившись из транса. Он с укором посмотрел на Мартина, будто тот был виноват в том, что он дал волю словам.

– Больше мы об этом не разговариваем, ясно? И болтать об этом за кофе вам тоже незачем. С тех пор прошло уже сорок лет, и никому другому об этом знать не надо.

Мартин кивнул. Не сумев сдержаться, он легонько хлопнул Йосту по плечу. Старик забурчал, но Мартин все-таки почувствовал, что в это мгновение их связала тоненькая ниточка, появившаяся на месте прежнего обоюдного отсутствия уважения. Возможно, Йоста по-прежнему не самый лучший пример, каким должен быть сотрудник полицейского корпуса, но это не означает, что он не обладает опытом и знаниями, и ему самому есть чему у него поучиться.

Приехав в кемпинг, они оба испытали облегчение. После крупных откровений молчание часто бывает тягостным, и последние пять минут они проехали именно в таком молчании.

Засунув руки в карманы, Йоста с унылым видом вперевалку направился обходить постояльцев кемпинга. Мартин, спрашивая по пути дорогу, нашел палатку Лизы, оказавшуюся размером чуть больше носового платка. Она располагалась между двумя большими палатками и по сравнению с ними выглядела еще меньше. В палатке справа от Лизы громко шумела развлекавшаяся играми семья с детьми, а слева под выступающим из палатки тентом сидел здоровенный парень лет двадцати пяти и пил пиво. Все они посмотрели на Мартина с любопытством, когда он приблизился к Лизиной палатке.

Возможности постучаться не было, поэтому он осторожно позвал девушку снаружи. Вслед за звуком открывающейся молнии из входного отверстия показалась голова со светлыми волосами.

Двумя часами позже они уехали оттуда, так и не узнав ничего нового. Лиза не смогла что-либо добавить к тому, что уже рассказала Патрику в отделении, и никто из остальных обитателей кемпинга не заметил ничего существенного, касавшегося Тани или Лизы.

Однако что-то из увиденного не давало Мартину покоя. Он лихорадочно перебирал визуальные впечатления от посещения кемпинга, но по-прежнему пребывал в растерянности. Что-то точно заслуживало пристального внимания. Он раздраженно постукивал пальцами по рулю, но под конец вынужден был оставить мысль о будоражащем воспоминании.

Обратно они ехали в полном молчании.

Патрик надеялся, что в старости станет таким же, как Альберт Тернблад. Не одиноким, конечно, но таким же элегантным. Альберт не позволил себе опуститься после смерти жены, что случается со многими пожилыми мужчинами, когда они остаются одни. У него хорошие рубашка и жилет, а белые волосы и борода производят ухоженное впечатление. Несмотря на трудности при ходьбе, он двигается достойно, с высоко поднятой головой, и, судя по тому немногому, что Патрик видел, дом, кажется, содержит в чистоте и порядке. Патрику также понравилось, как Альберт воспринял известие о том, что его дочь нашли. Было видно, что он смирился с судьбой и в сложившихся обстоятельствах старается жить максимально хорошо.

Показанные Альбертом фотографии Моны глубоко тронули Патрика. Он уже в который раз осознал, что встречающиеся на его пути жертвы преступлений слишком легко превращаются в цифры для статистики или получают ярлыки: «пострадавший» или «жертва». Все равно, ограбили кого-нибудь или, как в данном случае, убили. Альберт поступил совершенно правильно, показав ему фотографии. Теперь ему довелось проследить Мону от рождения до пухленькой малышки, от школьницы до студентки и той веселой, ведущей здоровый образ жизни девушки, какой она была перед самым исчезновением.

Впрочем, существовала еще одна девушка, о которой ему следовало узнать побольше. Кроме того, он достаточно хорошо знал местных жителей, чтобы понимать, что у слухов уже выросли крылья и они с быстротой молнии понеслись по поселку. Лучше бы опередить их, поехать и поговорить с матерью Сив Лантин, несмотря на то что им еще не подтвердили, что это Сив. Перед отъездом из отделения он на всякий случай узнал и ее адрес. Установить ее место жительства оказалось немного труднее, поскольку Гун больше не носила фамилию Лантин, а, видимо, вышла замуж вторым браком или первым, в чем он разбираться не стал. Проведя некоторую детективную работу, он установил, что теперь ее фамилия Струвер и что во Фьельбаке на улице Норра-Хамнгатан имеется летний дом, записанный на Гун и Ларса Струвер. Фамилия Струвер показалась Патрику знакомой, но он не мог вспомнить откуда.

Ему повезло найти парковочное место неподалеку от пляжного ресторана, откуда оставалось только пройти сто метров пешком. Летом движение по Норра-Хамнгатан было односторонним, но на этом коротком отрезке ему встретились три идиота, явно не умевших читать дорожные знаки и поэтому вынудивших его прижиматься к каменной стене, когда сами они протискивались мимо встречного транспорта. Очевидно, местность, где они живут, тоже коварная и вынуждает их ездить на больших внедорожниках. Летние отдыхающие частенько приезжали на подобных машинах, и Патрик предположил, что в данном случае непроходимой местностью считается регион Стокгольма.

Патрика подмывало выхватить полицейский жетон и прочесть им нотацию, но он воздержался. Если они начнут тратить время на то, чтобы учить уму-разуму летних приезжих, они больше ничем не будут успевать заниматься.

Когда он подошел к нужному дому – белому дому с синими углами, расположенному по левую руку напротив цепочки красных сараев для лодок, придававшей Фьельбаке характерный силуэт, – хозяева выгружали из желтой машины «Вольво V70» несколько здоровых чемоданов. Или, вернее, пожилой господин в двубортном пиджаке, пыхтя, вынимал чемоданы в одиночку, а невысокая, сильно накрашенная женщин стояла рядом и жестикулировала. Оба были загорелыми, даже чересчур, и не будь лето таким богатым на солнце, Патрик подумал бы, что они провели отпуск за границей. Но сейчас коричневый цвет мог с таким же успехом объясняться отдыхом на скалах Фьельбаки.

Он подошел к ним и, секунду посомневавшись, кашлянул, чтобы привлечь их внимание. Оба застыли и повернулись к нему.

– Да? – Голос у Гун Струвер оказался чуть слишком пронзительным, и Патрик отметил недовольное выражение ее лица.

– Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Не могу ли я с вами немного поговорить?

– Наконец-то! – Руки с красными ногтями взлетели в воздух, и она закатила глаза. – Надо же, потребовалось столько времени! Не понимаю, куда только идут деньги от наших налогов! Мы все лето указывали на то, что народ незаконно ставит машины на нашей парковке, но не слышали от вас ни звука. Вы собираетесь наконец разобраться с этим хулиганством? Вообще-то мы дорого заплатили за дом и считаем, что имеем право пользоваться парковкой сами, но, возможно, мы хотим слишком многого!

Она поставила руки в боки и уставилась на Патрика. Позади нее стоял муж с таким видом, будто готов провалиться сквозь землю. Он явно не находил все это столь же возмутительным.

– Я, собственно, пришел не по поводу нарушения правил парковки. Но прежде всего я должен спросить: звали ли вас до замужества Гун Лантин и есть ли у вас дочь по имени Сив?

Гун незамедлительно замолчала и приложила руку ко рту. Ответа на вопрос больше не требовалось. Первым опомнился муж и показал Патрику на открытую для вноса вещей входную дверь. Оставлять чемоданы стоять на улице казалось несколько рискованным, поэтому Патрик взял два из них и стал помогать Ларсу Струверу их заносить, а Гун поспешила войти в дом первой.

Они разместились в гостиной: Гун и Ларс уселись рядышком на диване, а Патрик предпочел кресло. Гун уцепилась за Ларса, но его утешающие поглаживания казались скорее автоматическими, словно он считал, что этого от него требует ситуация.

– Что случилось? Что вам удалось узнать? Ведь прошло более двадцати лет, как что-нибудь могло выясниться после такого срока? – Она нервно болтала безумолку.

– Я хочу подчеркнуть, что мы пока точно не знаем, но вполне возможно, что мы нашли Сив.

Рука Гун взлетела к горлу, и казалось, женщина лишилась дара речи.

– Мы по-прежнему ждем от судмедэксперта окончательной идентификации, но, видимо, это Сив, – продолжил Патрик.

– Но как, где?.. – Она едва выдавила вопросы, причем те же, что задавал отец Моны.

– В Королевском ущелье нашли мертвую молодую женщину. Одновременно с ней обнаружили также Мону Тернблад и, вероятно, Сив.

Он, в точности как Альберту Тернбладу, объяснил, что девушек туда перевезли и что полиция прилагает все усилия к тому, чтобы узнать, кто мог совершить эти убийства.

Гун припала лицом к груди мужа, но Патрик отметил, что она плачет с сухими глазами. У него возникло впечатление, что ее проявления горя в какой-то степени являются игрой на публику, но он счел это скорее смутным ощущением.

Собравшись с силами, Гун достала из сумочки маленькое зеркальце и проверила, не испортился ли макияж, после чего посмотрела на Патрика.

– Что будет теперь? – спросила она. – Когда мы сможем получить останки моей бедняжки Сив? – Не дожидаясь ответа, она обратилась к мужу: – Ларс, мы должны организовать для моей дорогой бедняжки обстоятельные похороны. Потом мы могли бы предложить пришедшим немного еды и кофе в банкетном зале Центральной гостиницы. Или даже угостить их обедом из трех блюд. Как ты думаешь, мы смогли бы пригласить… – Она назвала имя одного из промышленных тузов, который, как знал Патрик, живет на той же улице, только чуть дальше.

– Я в начале лета столкнулась с его женой в магазине, – продолжала Гун, – и она сказала, что нам надо просто как-нибудь взять и договориться о встрече. Они наверняка оценят приглашение.

В ее голос закрались нотки возбуждения, и у мужа появилась неодобрительная морщина между бровями. Патрик сразу сообразил, где раньше слышал его фамилию. Ларс Струвер основал в свое время крупнейшую сеть продовольственных магазинов Швеции, но теперь, если Патрик правильно помнил, пребывал на пенсии, а сеть продали иностранным владельцам. Ничего удивительного, что у них есть средства на покупку дома в таком месте. Этот господин тянет на много, много миллионов. Мать Сив достигла больших высот с тех пор, как в семидесятые годы круглый год жила в маленьком летнем домике с дочерью и внучкой.

– Дорогая, не следует ли нам озаботиться этими практическими вопросами немного позже? Тебе сначала требуется некоторое время, чтобы переварить новости.

Он укоризненно посмотрел на нее, и Гун тотчас опустила взгляд, вспомнив о роли горюющей матери.

Патрик оглядел комнату, и ему, невзирая на скорбную задачу, стало очень смешно. Он увидел пародию на дома летних отдыхающих, над которыми обычно иронизировала Эрика. Вся комната была обставлена как корабельная каюта с морским колоритом: лоцманские карты на стенах, светильники в виде маяков, занавески с изображением ракушек и даже журнальный столик сделан из старого штурвала. Яркий пример того, что большие деньги и хороший вкус необязательно сопутствуют друг другу.

– Не могли бы вы немного рассказать о Сив? Я только что посещал Альберта Тернблада, отца Моны, и мне даже показали кое-какие ее фотографии в детские и подростковые годы. Нельзя ли увидеть подобные снимки вашей дочери?

В отличие от Альберта Тернблада, просиявшего, получив возможность рассказать о своем сокровище, Гун озабоченно заерзала на диване.

– Ну, даже не знаю, что это даст. Когда Сив исчезла, мне задавали массу вопросов, и у вас, наверное, сохранились старые бумаги…

– Разумеется, но я имел в виду скорее что-нибудь в личном плане. Какой она была, что любила, кем хотела стать и тому подобное…

– Хотела стать? Ничего особо путного из нее получиться не могло. Она в семнадцать лет забеременела от немецкого парня, и тут уж я проследила за тем, чтобы она больше не тратила понапрасну время на учебу. Было уже все равно поздно, да и потом, я вовсе не собиралась заниматься ее ребенком в одиночку и на этом стояла твердо.

Ее голос звучал насмешливо, и, наблюдая взгляды, которые бросал на жену Ларс, Патрик в глубине души подумал, что, каким бы тому ни представлялся ее образ, когда они вступали в брак, от этой иллюзии почти ничего не осталось. Накопившиеся разочарования наложили на его лицо печать усталости и отчаяния. Было также ясно, что их брак дошел до той стадии, когда Гун уже не заботится о том, чтобы больше приемлемого маскировать свою истинную суть. Возможно, Ларс поначалу ее действительно любил, но Патрик готов был биться об заклад, что для Гун притягательным моментом стали чудесные миллионы на банковском счету Ларса Струвера.

– Кстати, о ее дочке, где она сейчас? – Патрик наклонился вперед, с любопытством ожидая ответа.

Опять крокодиловы слезы.

– После исчезновения Сив я не могла заботиться о ней одна. Мне, конечно, очень хотелось бы, но у меня в то время была довольно сложная ситуация, и заботиться о маленькой девочке я просто-напросто не могла. Поэтому я избрала наилучший выход и отправила ее в Германию, к папаше. Ну, он не слишком обрадовался ни с того ни с сего получить себе на голову ребенка, но поделать ничего не мог, он все же являлся отцом девочки, о чем у меня имелись документы.

– Значит, она сейчас живет в Германии? – В голове у Патрика зародилась маленькая мысль. Не могло ли быть… нет, это, пожалуй, все-таки невозможно.

– Нет, она умерла.

– Умерла? – Мысль Патрика исчезла с той же скоростью, как появилась.

– Да, погибла в автокатастрофе, когда ей было пять лет. Немец даже не потрудился позвонить. Я получила только письмо, где он сообщал, что Малин умерла. Меня даже не пригласили на похороны, можете себе представить! Моя собственная внучка, а мне даже не дали приехать на ее похороны. – Ее голос дрожал от негодования. – Еще при ее жизни он никогда не отвечал на мои письма. Не кажется ли вам, что было бы по меньшей мере справедливо, если бы он немного помогал бабушке своей несчастной сиротки? Все-таки в первые два года я заботилась о том, чтобы ребенок был накормлен и одет. Неужели мне за это не полагалась маленькая компенсация?!

Гун распалилась до ярости от несправедливости, которой, по ее мнению, она подверглась, и успокоилась, только когда Ларс положил руку ей на плечо и мягко, но решительно сжал его, призывая жену угомониться.

Патрик оставил ее слова без ответа, понимая, что Гун Струвер его бы не оценила. Почему, скажите на милость, отец ребенка должен был посылать ей деньги? Неужели она действительно не понимает неправомерность своих требований? Очевидно, нет, раз он видит на ее загорелых, прямо лайковых щеках пятна гневного румянца, хотя внучка умерла уже более двадцати лет назад.

– Может, у вас сохранились какие-нибудь фотографии? – предпринял он последнюю попытку узнать о Сив что-либо личное.

– Ну, я не так много ее фотографировала, но что-нибудь, наверное, отыскать смогу.

Она ушла, оставив Патрика в гостиной наедине с Ларсом. Они немного помолчали, а потом Ларс заговорил, но тихо, чтобы не услышала Гун.

– Она не такая холодная, как кажется. У нее есть очень хорошие стороны.

«Yeah, right[8]», – подумал Патрик. Он бы назвал это утверждение словом безумца в свою защиту[9]. Впрочем, Ларс, вероятно, изо всех сил старается оправдать свой выбор жены. Патрик прикинул, что Ларс лет на двадцать старше Гун, и вполне логично предположить, что выбор жены произошел под влиянием не головы, а иной части тела. Хотя, с другой стороны, Патрик не мог не признать, что профессия, возможно, сделала его чуть слишком циничным. Откуда ему знать – может, это была настоящая любовь.

К ним вернулась Гун, но не с толстыми альбомами, как Альберт Тернблад, а с одной-единственной маленькой черно-белой фотографией, которую она сердито сунула Патрику. Снимок изображал Сив легкомысленным подростком с новорожденной дочкой на руках, но в отличие от фотографии Моны радость на лице Сив полностью отсутствовала.

– Ой, но теперь нам необходимо заняться наведением порядка. Мы только что вернулись из Прованса, где живет дочь Ларса. – По тому, как Гун произнесла слово «дочь», Патрик понял, что каких-либо нежных чувств между ней и падчерицей нет.

Он также понял, что дальнейшее его присутствие здесь нежелательно, и откланялся.

– И спасибо за фотографию. Я обещаю вернуть ее в хорошем состоянии.

Гун только отмахнулась. Потом она вспомнила о своей роли, и ее лицо исказила гримаса.

– Пожалуйста, сообщите мне, как только будете знать точно. Я очень хочу наконец похоронить свою доченьку.

– Я, естественно, свяжусь с вами, как только что-нибудь узнаю.

Обходиться такой краткой фразой было необязательно, но весь этот спектакль внушал ему неприязнь.

Когда он вновь оказался на улице, небо над ним разверзлось. Он немного постоял, позволяя проливному дождю смыть липкое ощущение, которое вызвал визит к Струверам. Ему требовалось поехать домой, обнять Эрику и почувствовать, как пульсирует жизнь, когда он прикладывает руку к ее животу. Требовалось почувствовать, что мир – не столь жестокое и злое место, как иногда кажется. Таким он быть просто не может.