Уездный город С*** Кузнецова Дарья
– Оставьте, он не тяжёлый, – поморщившись, недовольно отмахнулась Брамс. – Тем более там много хрупких вещей.
Ещё несколько шагов помолчали.
– Аэлита Львовна, я хотел бы извиниться, – вновь нарушил тишину Титов, и на этот раз Брамс ответила откровенно изумлённым взглядом. – За то, что во время разговора у Петра Антоновича выразил сомнения в ваших умениях и невольно обидел вас.
– Ничего страшного, – ответила она после долгой паузы.
Получилось ворчливо, да и раздосадованный взгляд, который вщевичка бросила на спутника, сложно было назвать извиняющим, но Натан решил всего этого не замечать: он уже понял, что девушка с выдуманным именем чудн в той степени, чтобы полностью это имя оправдывать. А вот как относиться к её словам и поведению и как держать себя с ней, он ещё не определился и потому принял решение пока наблюдать со стороны, на подначки не реагировать, держаться ровно и приветливо.
С остальными служащими было куда проще, общий язык с ними Титов нашёл без труда, и надежда на то, что служба на новом месте окажется немногим хуже прежней, а попытка начать жизнь с чистого листа увенчается успехом, лишь окрепла и почти превратилась в уверенность.
Владимиры, даром что воинский чин имел только один из них, походили на отставных офицеров, к числу которых Натан относился сам и с которыми привык служить вместе, среди полицейских их было большинство. Не договориться с Чогошвили было попросту невозможно, это отрицалось самой его природой и обаянием, помноженным на энергию юности. Элеонора чрезвычайно походила на юных богемных фей, разменявших полвека, но в лучшую сторону отличалась от них простотой, искренностью и ясностью мысли, а также наличием в жизни постоянного, определённого и вполне достойного занятия, что вызывало в поручике симпатию. Даже спящий Бабушкин уже казался Титову родным и понятным, даром что офицер не услышал от него ни единого слова.
На этом светлом, приятном фоне чудачества Аэлиты не только не беспокоили Натана, но вызывали искреннее любопытство и желание разобраться, понять, как именно думает эта девушка и что происходит у неё в голове. Первые чувства – неодобрение и нежелание вести дела в паре с девушкой – схлынули, уступив место живому интересу.
– А ещё я бы хотел попросить вас о небольшом и, надеюсь, необременительном одолжении, – невозмутимо продолжил Натан. – Вы ведь состоите с Петром Антоновичем в родстве и знаете его семью? Он женат?
– Да, а почему вас это интересует? – насторожилась Брамс.
– Возможно, вы сумеете оказать на него влияние, просто так или через его супругу. Видите ли, Чиркову действительно стоит обратиться к настоящему лекарю, а мою рекомендацию он, боюсь, уже выбросил из головы. Он ещё весьма крепок, а вот сердце исключительно изношено. Малейшее потрясение для него сейчас крайне опасно и в любой момент может свести в могилу.
– Но вы же его вылечили! – Рыжие брови вщевички удивлённо приподнялись.
– Я не вылечил, я снял острый приступ, – возразил Натан. – Я вполне владею собственным даром и способен оказать помощь, хотя учили меня совсем другому, но господину полковнику требуется обстоятельное, продолжительное лечение и наблюдение у настоящего доктора, а не случайная помощь оказавшегося поблизости жiвника.
– А какое вам до него дело? – подозрительно осведомилась Аэлита и бросила на мужчину столь недобрый, жгучий взгляд, что обескураженный Титов и не сразу нашёлся с ответом.
И верно, какое ему дело до чужого человека?
– С одной стороны, Пётр Антонович произвёл на меня благоприятное впечатление, и будет попросту обидно, если он по глупой браваде и неосторожности себя загубит. А с другой, можете считать это нравственным долгом жiвника: оказав помощь, я как бы взял на себя некоторую долю ответственности за его здоровье. Я не лекарь, а он не мой пациент, и указывать ему я не могу, но глупо даже не попытаться. Так вы поговорите с его супругой?
– О чём? – кажется, с искренним удивлением уточнила Брамс.
– Попросите её, чтобы уговорила Петра Антоновича обратиться к лекарю, – проявил терпение поручик. – Или хотя бы объясните, что ему стало плохо из-за ерунды и это в любой момент может повториться.
– Хорошо, я поговорю с тётей Татой, – задумчиво кивнула Аэлита и бросила на мужчину новый непонятный взгляд. Натану почудилась в нём досада, но поручиться за верность впечатления он был не готов.
– А куда мы идём? – уточнил мужчина, только теперь заметив, что направление уверенно задавала Брамс. – Кажется, служебный гараж в другой стороне. Или вы желаете добираться на трамвае?
– Через весь город, от нашейПолевой до мыса? – с изумлением глянула на него вщевичка. – Ещё чего!
Направление она не сменила, а выяснять подробности Титов не стал: зачем, если всё одно сейчас узнает?
Путь и в самом деле вскоре закончился спуском по тесной чёрной лестнице. Через тяжёлую узкую жестяную дверь с тугой пружиной, с которой и Натан справился не без усилий, а миниатюрная, изящная Брамс – и вовсе неизвестно, как боролась бы, следователи попали в удивительно уютный крошечный дворик. Пара клёнов, три скамейки, а неподалёку от входа на брусчатке…
– Вы предлагаете ехать на этом? – опешил Титов.
– Боитесь? – даже не пытаясь скрыть непонятное поручику злорадство, оживлённо предположила Аэлита.
– Скорее, ошеломлён, – честно признался мужчина, с трудом преодолевая желание протереть глаза и ущипнуть себя за руку в попытке разбудить – столь странным, даже безумным было происходящее сейчас. – Это ваш?
– Новенький, в этом году с завода, месяц назад только из Екатеринбурга приехал, – с явной гордостью проговорила девушка, укладывая в багажную сетку свою сумку. Та вошла в аккурат, словно родная. – Называется «Буцефал». Может, слыхали? Много шуму наделал в печати, особенно заграничной.
– Признаться, не довелось. Я больше привык к живым лошадям, – сообщил поручик, разглядывая двухколёсного металлического монстра на бензиновом ходу и без всяких доказательств охотно веря, что шуму от этого аппарата немало. В Петрограде Титов, конечно, и не такое видывал, но…
Впрочем, нет, такое ему видеть вблизи прежде не доводилось.
Насмешливо поглядывая на мужчину, Брамс сначала перехватила штанины юбки-брюк под коленями парой ремней, потом натянула широкий зеленоватый брезентовый анорак, потом – кожаный шлем, по виду лётный, и похожие на лётные очки. Последней деталью стали грубые кожаные перчатки с длинными крагами, в которых маленькие девичьи руки буквально утонули. Лихо закинув ногу, вщевичка оседлала мотоциклет, уверенно ухватила за рога и с треском и лязгом, выпрямляясь и резко приседая, пробудила «Буцефала» к жизни с помощью подпружиненной педали стартера. Мотоциклет громко, с подвываниями, затарахтел, в пыль разбивая уютную тишину дворика.
– Ну садитесь же, что вы? – насмешливо крикнула Брамс, через плечо оглядываясь на поручика.
Она уже и забыла, что несколько минут назад была на того сердита и даже обижена за его возмутительную идеальность и правильность. Выражение глубокого потрясения и ошеломлённости на породистом лице петроградца стало лучшим лекарством от хандры, а при виде его неуверенности и опаски Аэлита почувствовала себя отмщённой. Всё же не так он невозмутим и идеален и не так похож на книжного героя, как казалось поначалу!
«Ай, да чёрт с ним! Двум смертям не бывать!» – буркнул себе под нос Титов, преодолев желание в раздражении сплюнуть в землю, и взгромоздился на жёсткое сидение мотоциклета позади Брамс, неловко согнув длинные ноги и утвердив их на жёрдочках подножек.
В этот момент Натан точно знал, как выглядит, а главное, что чувствует пресловутая, часто поминаемая кавалеристами, «собака на заборе».
– Держитесь за фуражку, поручик! – прокричала девушка, и «Буцефал» прыгнул с места в карьер, словно под хвост ему плеснули скипидара.
Титов грязно выругался (к счастью, хватило выдержки сделать это молча), одной рукой и впрямь ухватился за козырёк фуражки, чтобы не потерять, а второй, наплевав на приличия, – за талию вщевички, поскольку иных способов удержать себя на дрожащем, подпрыгивающем и норовящем скинуть седока мотоциклете не нашёл.
Мелькнула мысль, что новая жизнь поручика Титова в сонном провинциальном городе С*** начинается совсем не так тихо и размеренно, как он того ожидал.
Однако через полминуты тряски Натан пообвыкся, сумел поймать равновесие и несколько расслабиться. Даже вскоре начал оглядываться по сторонам, знакомясь с городом, который до сих пор толком не рассмотрел, ограничившись картой.
А потом и вовсе пришёл к выводу, что мотоциклет можно считать пригодным к использованию транспортным средством, хотя с лошадью и не сравнится.
Ни фуражку, ни женскую талию он, впрочем, не выпустил до конца поездки.
Глава 3. Русалка
Аэлита же, пока «Буцефал» с рёвом нёсся по улицам города, пугая лошадей и перепрыгивая через трамвайные рельсы, думала о том, что Бог в самом деле всё видит и порой не откладывает воздаяние на загробную жизнь.
Её радость от растерянности поручика и желание ещё подразнить его быстро сменились раскаянием, потому что Титов на поверку оказался сильным мужчиной и стиснул девушку так, что ей в первое время почудилось – придавило всё тем же мотоциклетом. Да ещё оказалось, что везти пассажира на двухколёсном коне совсем не так просто, как ей прежде думалось. В результате то, что в этот момент Брамс не потеряла управление, можно было считать чудом.
Потом, конечно, поручик ослабил хватку, к поведению «Буцефала» под двумя седоками девушка приноровилась, и ехать стало легче.
Но тут во всей красе дала о себе знать ещё одна мелочь, о которой Аэлите стоило бы подумать заранее: всю дорогу Титов продолжал крепко обнимать её талию, что ужасно беспокоило и отвлекало. И отчего-то именно сейчас Брамс явственно вспоминались все те нормы поведения, которые ей безуспешно пытались привить с самого детства и которые обычно отбрасывались вщевичкой за ненадобностью. Сейчас она отчётливо понимала: всё это жутко неприлично. Что именно «всё», правда, понимала уже заметно хуже, но чувство неловкости от этого никуда не девалось и нимало не ослабевало.
Хорошо ещё, с «Буцефалом» Аэлита управлялась вполне уверенно даже тогда, когда думала о чём угодно, кроме дороги, иначе служащие уголовного сыска могли попросту не добраться до места.
Самый удобный путь к мысу – длинному, поросшему ивняком песчаному выступу, образованному слиянием двух рек, – пролегал по набережной большой реки. Мимо шумного порта, над которым водили носами железные журавли портовых кранов, мимо по-праздничному нарядного бело-красного женского Спасо-Преображенского монастыря и в тех же цветах высокого здания пивного завода, мимо гуляющих в старом саду горожан, ряда рыбацких пристаней и железнодорожного тупика, и наконец по грохочущим под колёсами доскам, устилающим переезд.
Основная дорога за переездом убегала влево, к мосту через приток, а они свернули направо, между непонятными дощатыми сараями, по щебёнке, оставшейся, вероятно, от постройки железнодорожной насыпи. Здесь «Буцефал» загарцевал так, что Титов едва не прикусил себе язык, но далеко Аэлита, к с счастью, не поехала: с десяток саженей, пока всё это ещё напоминало дорогу, а потом остановилась подле транспорта судебных медиков на большом пустыре, покрытом всё той же щебёнкой пополам с песком, да и заглушила мотор.
Новенький чёрный фургон с нарисованным на борту угрожающе-багровым, не выцветшим ещё щитом, на котором серая змея обвивала геральдический меч, уже стоял здесь. В распахнутой настежь кабине дремал, сдвинув на глаза кепку, шофёр.
После набившегося в уши треска мотора прибрежная тишина оглушала. Мягко шелестел ивняк молодыми, сочно-зелёными листьями, отблескивала на солнце живая гладь тёмной, высокой ещё после недавнего половодья реки. Позади роем гудел город, но тихо, отсюда даже приятно.
Одуряюще пахло нагретой болотистой сыростью – мыс ещё не успел до конца просохнуть. Натан, полуприкрыв глаза, вдохнул шумно, полной грудью, украдкой разминая онемевшую за время дороги поясницу.
Всё же хороший он, город С***. В Петрограде сейчас, надо думать, промозглый холод и ветер, и без плаща в удовольствие не походишь, а здесь – весна во всю ширь и солнце шпарит так, что даже в белом летнем кителе жарко.
Впрочем, уже не белом, а местами желтовато-сером – за время пути на него густо осела пыль. К которой поручик, однако, отнёсся снисходительно: он был слишком рад окончанию муторной, тряской езды и не обращал внимания на пустяки.
Пока Титов с написанным на лице аршинными буквами блаженством оглядывался и жадно пил свежий, душистый воздух, Брамс торопливо разоблачалась. Побросала амуницию н сиденье, кое-как, на ощупь, поправила причёску, благодаря шлему почти никогда не выглядевшую аккуратно, и вынула из багажной сетки саквояж.
– Ну что, пойдёмте? – предложила Аэлита нерешительно, хотя она очень старалась, чтобы голос прозвучал твёрдо.
Недовольство и смущение отступили, но теперь в груди у девушки ворочался неприятный холодок тревожного предвкушения. Ей и хотелось наконец почувствовать себя настоящим следователем, и боязно было, а больше прочего волновала возможность попасть впросак и как-нибудь ужасно нелепо оплошать именно рядом с почти безупречным Титовым.
– Да, поспешим, – согласился поручик и махнул рукой куда-то вперёд и влево, где сквозь зелень угадывались фигуры. – Вон, кажется, они.
Натан неуверенно поглядел на сумку в руке девушки, но настаивать на своём и отнимать ношу у хозяйки всё же не стал, а молча двинулся через пустырь.
Пока под ногами осыпалась щебёнка, всё было хорошо. Потом та сменилась влажным песком утоптанной тропы и идти стало даже легче, но в десятке саженей от нужного места песок под ногами начал хлюпать, потом вовсе раздаваться в стороны. Титов в нерешительности замер и оглянулся на вщевичку. Вид у той был грустный, обиженный, но девушка продолжала упрямо следовать за поручиком, хотя её тонкие ботиночки явно уступали в надёжности и прочности форменным сапогам, побывавшим к тому же в руках у вщевика и потому непромокаемым.
– Что случилось? – спросила, наконец, Аэлита угрюмо. – Мы идём?
– Ничего не случилось, – вздохнул Натан.
Дальше между купами жёлтой прошлогодней травы, под горстями буро-серых перепрелых листьев явственно блестела вода, и было очевидно, что к концу пути девица Брамс вымокнет в лучшем случае по колено. Даже если обувка её не промокнет насквозь, всё равно она слишком коротка для подобных прогулок и непременно начерпает. На улице хоть и тепло, но всё же не июль, вода явно холодная; а если эта упрямая особа сейчас по его, поручика, вине и недосмотру заболеет – он себе вовек не простит.
О том, чтобы вернуть девушку назад, не могло быть и речи: подобным предложением Титов рисковал нажить себе смертельного врага.
Мужчина ещё раз огляделся, не нашёл ни единого сухого пути и с решительным видом обернулся к спутнице.
Кажется, Брамс прочитала по его лицу нечто нехорошее, потому что обеими руками судорожно сжала ручку саквояжа, а большие зелёные глаза глядели с испугом и неуверенностью.
– Я сама его понесу, – упрямо выдохнула Аэлита севшим от волнения голосом.
– Не возражаю, несите, – кивнул Титов и решительно шагнул к ней. – А я понесу вас.
Брамс рефлекторно отпрянула и, запнувшись, едва не оступилась, но мужчина успел поддержать её под локоть, после и вовсе легко, без видимого усилия, подхватил на руки.
В первое мгновение вщевичка лишь испуганно охнула и замерла, словно мышь под веником, а потом вдруг энергично завозилась, пытаясь вывернуться из мужских рук, но не заверещала, а прошипела сердитой кошкой:
– Поставьте меня сей же час! Вы… Вы! Что вы себе…
– Не дёргайтесь, Аэлита Львовна, – ровно попросил поручик. – Не удержу – рухнете, а вода холодная. Опять же, грязь.
Сердито сопеть вщевичка не перестала, но возню всё же оставила – кажется, купание её сейчас совершенно не прельщало. Да и прогулка по колено в холодной воде, видимо, тоже, потому что девушка замерла, обеими руками обхватив саквояж и прижав к себе, словно родное дитя. Лицо её в первое мгновение сделалось бледным от негодования, а потом его явственно, на глазах начала заливать краска смущения – от двух ярких пятен на щеках в стороны, на лоб, нос и подбородок и, кажется, дальше вниз, на шею.
Натан бросил на неё единственный взгляд, но поспешил отвести глаза. Встрёпанная, пунцовая от смущения и совсем не боевитая сейчас, Брамс выглядела исключительно забавно, чем вызывала невольную улыбку, и мужчина разумно опасался, что его веселье совсем не порадует и без того сконфуженную вщевичку. Поэтому он предпочёл сделать вид, что происходящее для него в порядке вещей, и внимательней глядеть под ноги: не хватало ещё оступиться!
Невысокая изящная Аэлита вместе со своим рабочим инвентарём весила совсем немного, ноша оказалась необременительной, а путь – коротким, так что Титов не успел даже запыхаться.
Ивняк здесь был реже, перемежался обширными проплешинами голой травы и камыша, и за ними открывался захватывающий дух вид на устье – широкую гладь, по которой медленно скользила одинокая баржа. Дальний берег большой реки и сейчас скорее угадывался в лёгкой дымке, чем виднелся, а по высокой воде здесь, наверное, было настоящее море.
Группа, к которой служащие сыска направлялись, состояла из четверых. Городового, грузного широкого мужчины в годах; двух медиков – молодого рослого парня с широченными плечами, настоящего богатыря, и сухощавого невыразительного типа средних лет; крепкого мужика неопределённого возраста, заросшего густой русой бородой до самых бровей, одетого в холщовые штаны и рубаху, подпоясанную широким ремнём. Последний, очевидно, был тем самым рыбаком, обнаружившим тело: на ногах его имелись высокие, до бедра, болотные сапоги, верёвками притянутые к ремню, в одной руке он держал пару смотанных удочек, а в другой на проволочной низке висели, продетые через глаза, четыре крупных рыбины.
Увлечённые своими делами, их заметили только тогда, когда до места оставалась пара саженей.
– Ох, батюшки-светы! – высказался за всех городовой. – Ты что, нехристь, делаешь? Девку-то зачем притащил?!
– Во-первых, извольте по форме обращаться к старшему по званию, – холодно осадил его Натан. Как это получалось, неясно, но даже с Брамс на руках он умудрялся выглядеть внушительно. Одно слово – офицер. – А во-вторых, немедленно извинитесь: это не девка, как вы позволили себе высказаться, а полицейский эксперт-вщевик.
Говоря это, Титов высмотрел какой-то валун и аккуратно установил на него Аэлиту. Очутившись на свободе, та оправила одежду, переложила саквояж из руки в руку и ощутила себя гораздо увереннее. И даже не забыла благодарно кивнуть мужчине.
Все те сажени, что Натан нёс её на руках, Аэлита мысленно продумывала решительную отповедь, в которой бы холодно поблагодарила поручика за попытку помочь, но вежливо попросила впредь никогда так не делать. Что, мол, она не сахарная, не растает. И сердилась на себя за то, что эта его естественная, без франтовства и снисходительности, забота не оставила её равнодушной, вызвала не только смущение, но и удовольствие. Но от высказывания городового она настолько обомлела, что не нашлась с ответом, а после замечания поручика заготовленная речь вылетела из головы.
Конечно, Брамс продолжала завидовать выдержке Титова и его похожести на героя приключенческой истории, и, разумеется, она бы предпочла самостоятельно поставить наглеца на место, но…
Заступничество поручика именно сейчас оказалось чертовски приятным и уместным. Почти настолько же приятным, словно если бы она сама остроумно отбрила нахала.
– Кхм. Простите великодушно, – смешался городовой, стаскивая фуражку и неловко кланяясь вщевичке. – Не со зла, токмо по горячности. Не хотел обидеть, барышня эксперт-вщевик.
– Прощаю, – великодушно кивнула девушка.
– Аэлита Львовна Брамс, Натан Ильич Титов, уголовный сыск, – миролюбиво и спокойно представил их поручик, очевидно посчитав инцидент исчерпанным. – Докладывайте, что тут?
Медики, с интересом наблюдавшие за сценой, совершенно одинаково усмехнулись, но посторонние мысли оставили при себе и вернулись к телу, поначалу незамеченному Аэлитой. Брамс бросила взгляд на нечто, белеющее сквозь траву у края камышей со стороны притока, и поспешила перевести взгляд на городового, который, назвавшись ефрейтором Храбровым, принялся за доклад.
Рыбак, этот вот самый любопытствующий бородатый горожанин, возвращался с плёса, где имел обыкновение удить. Туда он шёл напрямки, а обратно решил прогуляться кругом вдоль берега, поглядеть, что изменило сходящее половодье, и заметил в камышах тело. Не растерялся, подтянул ближе, а приятелю крикнул звать городового.
– Я, вашбродь, поначалу поумал, что девица эта сама, – пожал плечами Храбров. – Ну, того, в воду сиганула. Они тут частенько выплывают, в сети путаются, так что мужики не сказать чтобы привычные, но русалок этих не пужаются.
– То есть как – частенько? – растерянно переспросил Титов, бросив вопросительный взгляд на Брамс. Та, хоть и являлась местной жительницей, тоже казалась ошеломлённой такими откровениями.
– Грех на душу берут, – пояснил городовой. – Прежде с железнодорожного моста от безответной любви сигали головой вниз и всплывали вон там, у плашкоутов, – он махнул рукой вверх по течению притока. – А как понтон постоянным мостом заменили, так оттуда начали. Мост красивущий, с котами по краям, с фонариками, вот их туда и тянет, как мёдом намазано. Да и то верно, железнодорожный – что, одни балки, да ещё высоко, страшно. А девкам, им романтизьму, значит, подавай. Без романтизьму и убиваться, видать, неинтересно. – Он задумчиво поглядел на насупившуюся после таких рассуждений Брамс, крякнул, буркнул что-то себе под нос и продолжил. – Н-да. Так вот, прежде по одной-две за год вылавливали, а тут как лёд сходит – так и начинается. По пять, по шесть за навигацию. Неспроста в народе Коровий остров ещё Русалочьим называют и стороной обходят. Кого, значит, из самоубивиц этих не вылавливают и земле не предают, те, значит, там всплывают. – Храбров перекрестился. – По ночам, говорят…
– Местные мифы как-нибудь в другой раз расскажете, – со смешком оборвал его Натан. – По именно этой русалке – что?
– А. Ну да. Так вот я, честно признаюсь, не особенно торопился. А вот как пришёл, как глянул, ну думаю – э нет, нечисто дело. Девка-то в одном исподнем, в венке, со свечкой, словно по обряду какому. До Купалы-то ещё вон сколько времени, да на него и не бывает такого: кому охота в праздник-то топиться?
– Действительно. – Титов тихо хмыкнул себе под нос и обратился к судебным медикам. – Есть что-нибудь?
– Не люблю спешить с выводами, – проговорил старший, назвавшийся Филипповым Филиппом Андреевичем, – но кое-что могу сказать до обстоятельного осмотра. В воду она попала недавно, вероятно прошедшей ночью, и умерла примерно в то же время. А вот отчего умерла – смогу сказать позднее.
– Не утонула? – удивился Натан.
– Может быть, и утонула, да только вряд ли сама с моста сиганула, как тонко подметил господин Храбров. – Эксперт пожал плечами. – Внешние признаки утопления, но она явно совсем не боролась. Может быть, была без сознания, когда тонула. Вот, обратите внимание сюда. Венок аккуратно привязан, даже незаметно так сразу, и руки тоже связаны, а под путами – никаких повреждений. Значит, в воде бедняжка не билась и освободиться не пыталась, а оставайся она в сознании, всё это случилось бы непроизвольно. Да и узлы эти – видите? – по моему мнению, связать себя так самостоятельно невозможно, значит, сделал это кто-то другой. Или связали её уже мёртвую. В общем, это совершенно точно не самоубийство, а что именно – смогу сказать позже.
Натан кивнул, не сводя пристального взгляда с тела, которое медики аккуратно грузили на складные носилки.
Девушка при жизни была молода и очень хороша собой, а теперь впрямь походила на русалку. Восковой бледности кожа; потемневшие от воды пшенично-золотистые волосы, распущенные, овивающие тело длинными щупальцами, путающиеся в жухлой старой траве; тёмный колючий венок из еловых веточек – словно библейский тёрн. В покойницки сложенных на груди и аккуратно связанных бечёвкой руках – оплывшая толстая церковная свеча, и капли воска на пальцах говорили о том, что какое-то время свеча горела на этом самом месте.
– Она так и плыла на спине? – спросил, хмурясь, Титов.
– Похоже, поручик, – кивнул эксперт. – Смотрите, как хитро устроено…
Под спиной русалки обнаружился плотик из нескольких кусков горбыля, накрепко стянутых всё той же бечёвкой, а к рубахе по бокам была пришита пара холщовых мешочков, кажется, с песком.
– Батюшки-светы! – опять охнул городовой, перекрестился одновременно с рыбаком, продолжавшим стоять тут же – из любопытства, надо думать. – Это кто же её так? И на кой?!
– Мне это тоже интересно, – качнул головой Натан.
Титов не боялся покойников. За свою жизнь он насмотрелся на них вдосталь, на самых разных, и эта русалка ни в какое сравнение не шла со в куски изрубленными, иссечёнными картечью трупами военных полей или иными изувеченными гибелью телами, виденными уже на службе в сыске. Но именно сейчас, глядя на девушку, даже в смерти остававшуюся красивой, поручик ощутил, как повеяло холодком по спине, словно там, позади, кто-то на мгновение распахнул глубокий погреб и оттуда дохнуло стылостью. Что-то очень противоестественное, мерзкое было во всём образе этой спущенной по реке девушки.
Захотелось закурить, чтобы занять чем-то руки, но своих папирос у Титова не было – от этой дурной привычки он отучился, оставив армию, – а спрашивать у окружающих посчитал глупым, поэтому просто заложил большие пальцы за пряжку ремня. Потом опомнился.
– Аэлита Львовна, вам что-нибудь нужно для проведения осмотра?
Поручик не считал покойницу подходящим зрелищем для молодой девушки, но в это мгновение мужчине было не до сантиментов. Он был насторожён, взволнован и, вздумай Брамс артачиться или, хуже того, падать в обморок, ей непременно досталось бы на орехи ещё и от офицера. Назвался груздем – полезай в кузов, и сейчас Натан воспринимал Аэлиту именно так, как она и просила: полицейским специалистом-вщевиком.
Но девушка была не испуганна, а собранна и сосредоточенна, словно ей предстояло не проделывать рутинные и довольно несложные действия, а прямо сейчас защищать докторскую работу под скептичными взглядами солидных профессоров. Брамс была полна решимости доказать, что она не «девка», которую напрасно притащил сюда Титов, – доказать себе, с затаённой насмешкой глядящим на вщевичку незнакомым мужчинам и, конечно, поручику.
Перед последним она ещё чувствовала большую ответственность. Не потому, что он значился теперь начальником уголовного сыска и, получается, самой Брамс, а внутреннюю, настоятельную потребность увидеть его одобрение. Заступившись за неё перед городовым и решительно назвав специалистом-вщевиком, он проявил к ней такое доверие, какое обыкновенно приходилось заслуживать долго и кропотливо, и Аэлита намеревалась оправдать его любой ценой. Может, она и не годится прямо сейчас в книжные героини, но дело-то своё знает по-настоящему, лучше многих!
– Нет, не нужно, – решительно тряхнула головой девушка. – Вот только…
Аэлита снова глянула на сумку в своих руках, растерянным взором обвела стоящую вокруг воду, тяжело вздохнула и неуверенно протянула мужчине свою ношу.
– Натан Львович, простите, но не могли бы вы подержать? Не в воду же его класть, в самом деле, – смущённо проговорила она.
– Разумеется, – кивнул тот, принял саквояж и с интересом наблюдал, как Брамс извлекает из кожаного нутра малопонятные случайному зрителю предметы. – Может быть, перенести тело ближе?
– Расстояние здесь роли не играет, – отмахнулась Аэлита.
Понимающих, сочувственных взглядов, которыми обменялись судебные эксперты с городовым, решившие, что девица просто испугалась покойницы, она не заметила. Да и несправедливы к ней были мужчины: это четверть часа назад, когда Титов нёс её на руках, Аэлита была смущённой и растерянной барышней, а теперь, сосредоточившись на деле, стала магистром Брамс – талантливым учёным и строгим, взыскательным преподавателем, которого на полном серьёзе опасались и очень уважали студенты Федорки.
– Положите вот эту вщь ей на живот, вдоль тела, чтобы средний оказался ровно над пупком, – твёрдым голосом велела Аэлита, протягивая ближайшему эксперту ленту из семи плоских жетонов белого металла. Небольшие, с червонец, тяжёлые, наверное свинцовые, они были покрыты сложным узором мелких насечек и соединены рёбрами в полосу. Как крепились друг к другу, было неясно, но каждый свободно поворачивался вокруг общей оси. – Ну! – окликнула она раздражённо, потому что младший медик замялся и замешкался, поглядывая на старшего.
Здоровяк осторожно, двумя пальцами ухватил жтоны и выложил на труп как было велено, следом прицепил и несколько небольших, вычурных, диковинного вида прищепок, выполненных из проволоки того же металла – на плотик, на венок, на платье, на держащую запястья бечёвку, даже на свечу.
Когда закончил, Аэлита смерила подозрительным взглядом почему-то именно его, а не результат его трудов, и отрывисто кивнула. Дальше бережно извлекла небольшой прибор, похожий на плод любви арифмометра и ежа.
– Подержите сумку, – велела Брамс всё тому же эксперту, а Титову в освободившиеся ладони осторожно вложила устройство. Задумчиво пожевала губами, переключая какие-то тонкие рычажки, кивнула своим мыслям и потянулась за флейтой. – Вот так и держите, – скомандовала она поручику.
Появление музыкального инструмента встретил с интересом только рыбак, которого до сих пор не подумали прогнать. Остальные заранее кривились, зная, что будет дальше.
Вщи, которые изредка на заграничный манер именовались артефактами, были знакомы людям издревле. Обережные вышитые узоры, резьба на предметах обихода, затейливая руническая вязь – всё это были первые, интуитивные попытки придания необыкновенной силы обыденным вещам, и порой результат выходил на удивление удачным. Со временем выделились закономерности, потом на их основе выросли теории, и к настоящему моменту всё это сложилось в отдельную область знаний – науку о вщах.
Вщью мог быть любой предмет – сапоги, зеркало, да хоть целое здание, – но полностью её возможности определял тот, чьи руки придавали ей особые свойства старинными, дедовскими способами: резьба, шитьё, узоры.
До сих пор в научном сообществе велись диспуты о том, как именно всё это происходит. Старая теория утверждала, что вщевик вкладывает в творения собственную жизненную силу – ту же, какую жiвники используют для влияния на человеческую плоть. Другие, новые учёные, уверяли, что сила спит внутри материи и вщевик только освобождает её своими действиями; та самая сила, которую открыли лишь четверть века назад и которая сейчас сводила с ума физиков всего мира – сила взаимодействия атомов.
Пока теоретики ломали копья, вщевики, будучи практиками, более близкими к изобретателям и инженерам, не особенно углублялись в вопросы происхождения собственных талантов, больше занятые их развитием и применением.
Тщательно выверенные узоры определяли пути, по которым двигалась сила, являлись своего рода проводами для тока или подобием ирригационных каналов. На заре научной мысли все вщи строились по единому принципу: создатель напитывал силой узор, и вщи для исполнения её предназначения этого вполне хватало.
Но больше двух веков назад случился грандиозный прорыв, когда установили, что серьёзное влияние на вщи оказывают звуки. Они как бы пробуждают скрытые резервы, а ещё позволяют тонко управлять действием вщей, добиваясь от них ювелирной точности. И теперь любой вщевик объединял в себе не только собственно умение влиять на неживые предметы, но ещё математика, инженера и музыканта, и именно успешность этого сплава определяла силу и возможности вщевика. Единственный недостаток подобного воздействия состоял в редком неблагозвучии управляющих трелей…
Аэлита, прихватив мундштук губами, сомкнула веки.
Голос флейты вспорол живую речную тишину. Долгие, протяжные стоны перемежались пронзительными вскриками, и оттого, насколько всё это походило на плач – судорожные, отчаянные, безнадёжные рыдания, – не по себе сделалось даже зачерствевшим от службы судебным медикам. Флейта, словно по родной, выла по незнакомой мёртвой девушке, и мокрый холод оглаживал спины живых. Было во всём этом нечто потустороннее, необъяснимо-жуткое, и нарядная майская зелень вокруг не только не сглаживала, но даже усиливала впечатление.
Бледный от страха рыбак бормотал «Отче наш», стянув шапку и истово крестясь на блестящие над ивняком, на краю города, купола Казанского собора – двинуться с места и уйти, он, кажется, боялся ещё больше, чем оставаться здесь. Городовой выглядел не лучше; он затравленно посматривал на «девку», словно та на его глазах превращалась в упыря, и тоже, кажется, молился себе под нос.
Вскоре плач этот оживил вщь, которую держал в руках Натан, заставив того вздрогнуть. А следом дёрнулись и остальные, когда рыдания флейты дополнились пронзительным стрекотом прибора, из чьего нутра, завиваясь локонами, поползла перфолента.
Инструмент умолк на высокой и особенно резкой ноте, а вщь ещё какое-то время монотонно трещала. Аэлита спокойно, буднично убрала флейту обратно в чехол и подхватила ленту, с удивлением поглядывая на пришибленных, притихших мужчин.
Пока Брамс вслепую – ей, как и многим опытным вщевикам, так было проще – читала перфоленту сообщения, остальные потихоньку сбросили наваждение. Рыбак под шумок удрал, решив, что насмотрелся достаточно; городовой Храбров и хотел бы последовать его примеру, но долг не позволял; судебные, опасаясь трогать вщи на трупе, переминались с ноги на ногу.
К концу ленты безмятежное выражение лица Аэлиты сменилось хмурой недовольной гримасой. Девушка собрала бумагу в тугое колечко, проворно намотав на два пальца, жестом поманила младшего из медиков, который понятливо протянул её саквояж. Брамс сначала аккуратно сцепила ленту скрепкой, потом надписала карандашом, убрала в один из внутренних кармашков сумки. Уложила прибор, забрав его у Натана, ссыпала прищепки, снятые судебными, пристроила в кармашек жетоны. Это происходило в тишине: мужчины не решались заговаривать и тем более приставать с вопросами, а Аэлита была слишком погружена в собственные мысли, чтобы замечать новые странности поведения окружающих и, главное, придавать им значение.
В молчании происходило и остальное. Медики взяли носилки и поплелись через залитое водой пространство к фургону, рядом с ними пошлёпал городовой. Титов снова подхватил спутницу на руки, и в этот раз она не только не стала вырываться, но, сосредоточенная, не смутилась, и даже обхватила мужчину за шею для надёжности.
Когда сыскари ступили на твёрдую землю, Аэлита всё с той же задумчивостью уложила сумку в багажную сетку, сама боком уселась на мотоциклет и, сцепив пальцы на коленях, замерла. Распахнутые зелёные глаза с лихорадочно расширенными зрачками глядели пусто, слепо, не замечая мира вокруг, но словно видя нечто иное, недоступное простым смертным.
Натан хотел встряхнуть её и заставить очнуться – поведение Брамс было непонятно, ново, и состояние её вызывало беспокойство, – но решил повременить. Записал на случай какой-нибудь надобности номер городового и, с его слов, имена рыбаков, и распрощался с Храбровым. Простился и с экспертами, получив от них обещание закончить осмотр сегодня к вечеру, преодолел соблазн добраться до Департамента в их компании, избегнув тем самым новой поездки на спине «Буцефала», и проводил грустным взглядом фургон. Чёрный блестящий квадрат с красным щитом на боку уносил людей и начало нового и, как Титов уже точно знал, сложного дела.
Поручик немного постоял в тишине, повисшей после отъезда судебных: мотор их фургона рычал слабее, чем у мотоциклета, но всё равно было приятно его не слышать.
За всё это время вщевичка не только не очнулась, она и пальцем не шевельнула. Натан приблизился и решительно позвал:
– Аэлита Львовна, что показала проверка?
Та вздрогнула, с трудом скидывая оцепенение, несколько раз торопливо моргнула, непонимающе глядя на поручика – казалось, силилась вспомнить, кто он такой. Наконец Брамс совершенно вернулась мыслями из эмпиреев на усыпанный щебёнкой пустырь, чем очень ободрила следователя, и равнодушно пожала плечами:
– Ничего.
– Как это – «ничего»? – не понял Титов. – То есть ничего примечательного? Никаких зацепок?
– Нет. – Усыпанный веснушками нос Аэлиты недовольно наморщился. – Проверка показала, что на ней ничего нет. Понимаете? Совсем! Совершенно!
– Признаться, не понимаю, – растерянно проговорил мужчина. – Расскажите, пожалуйста, немного подробнее.
– Ох, ну это же азы! – сокрушённо вздохнула Брамс, но всё же принялась за разъяснения. – Вщи оставляют в мире следы так же, как любой человек: мы пахнем, истоаем тепло, оставляем на одежде и предметах пот, волосы, частички кожи. Обыкновенно их следы называют тенью, или умброй на латыни. Вщей много, с каждым годом всё больше, и даже не по науке выполненные, они всё равно извещают окружающий мир о своём присутствии. Порой примитивные штучки вроде, скажем, с любовью вышитого исподнего для ребёнка дают тень более густую, нежели иные сложные приборы. Это очень трудная задача – защитить некий прибор или вщь от действия окружения. Так вот тут умброграф совсем ничего не написал. Показания его в пределах измерительной погрешности, да ещё те тени, которые легли уже от самого прибора.
– И как это возможно? – нахмурился Титов. Всё сказанное девушкой он и прежде знал, не первый год в сыске, но перебивать не стал: проще было выслушать короткую лекцию, чем долго объяснять, что именно ему непонятно.
– Наверное, злоумышленник стёр все следы, – неопределённо повела плечами Брамс.
– Это сложно? Кто мог подобное проделать? – ухватился поручик. Вот и добрались до нужного вопроса: с подобным Титов прежде не сталкивался, поскольку преступления, связанные с деятельностью вщевиков, в Петрограде лежали в компетенции специального отдела Охранки.
– Трудно, – медленно кивнула Аэлита. – Но возможно. Право, было бы очень любопытно взглянуть на его методику, – оживилась она. – И узнать, как именно удалось так аккуратно занизить показатель…
– Аэлита Львовна, кто мог подобное осуществить? – перебил её мужчина. Поймав недовольный, обиженный взгляд, чуть смягчил свою резкость: – Вы же понимаете, что не сможете узнать ответ на этот вопрос, пока мы не найдём злоумышленника.
– Да, пожалуй, проще спросить у него самого, – кивнула Брамс с заметным расстройством во взгляде – понимала, что случится это не прямо сейчас. – Собственно, я знаю всего с десяток человек, – задумалась она. – Хотя, наверное, ещё Антон Петрович мог бы, он порой так нестандартно мыслит! Этой проблемой он…
– Аэлита, постойте, – вновь перебил Титов, даже тряхнул головой, будто пытался привести таким нехитрым образом мысли в порядок. Стащил фуражку, встопорщил пятернёй короткие тёмные волосы, на ярком солнечном свете оказавшиеся не чёрными, а скорее тёмно-каштановыми. Вид его сразу перестал быть франтоватым, больше того, поручик в мгновение уподобился мальчишке-сорванцу. – Я уже ни черта не понимаю. Кого из своих знакомых вы имеете основание подозревать в убийстве? И почему?
– В каком убийстве? – изумлённо уставилась на него Брамс. И тут же возмутилась: – Как вы могли подумать?! Это всё достойные, прекрасные…
– Я верю! – оборвал её Натан, потерянно огляделся, чувствуя настоятельную потребность присесть. Но предсказуемо не обнаружив стула, заложил большие пальцы за ремень и заговорил твёрдо, тоже зайдя издалека: – Очевидно, что тень стёрли не просто так, а в намерении что-то скрыть. Если, конечно, подобное не могло быть результатом естественного природного процесса. Или могло? Тень может растаять самостоятельно?
– Может, но не за один день, – пожала плечами Брамс. – Если только следов этих изначально было совсем немного и жила утопленница до этого в несусветной глуши, в какой-нибудь пещере…
– Значит, эту версию мы пока оставим, – кивнул Титов. – И выходит, тень стёр именно тот, кто отправил бедняжку в плавание по реке, верно? И незадолго до собственно спуска, иначе она могла бы нацеплять на себя по дороге что-то ещё. Так?
– Да, это неизбежно, – кивнула Аэлита.
– Прекрасно. Вы сказали, что знаете около десяти человек, способных на подобное действие, значит, именно один из них и столкнул покойницу в воду? Ну как же нет, если мы вот только-только решили, что сделал это один и тот же человек, – хмыкнул он иронически, когда в ответ на вопрос девушка испуганно затрясла головой. – Или подобное мог совершить ещё кто-то, не только эти люди?
– А, вы в этом смысле! – облегчённо улыбнулась Брамс. – Конечно, да. Но в любом случае злоумышленник должен быть вооружён необходимыми приборами.
– Час от часу не легче, – вздохнул Натан. – Какими приборами?
– Понятия не имею, – вновь изумилась Аэлита. – Я же не знаю, каким методом он пользовался и как добился…
– Это я уже понял, – опять оборвал её мужчина.
Мгновение помолчал. Выражение его лица сделалось очень решительным, фуражка легла на сиденье мотоциклета, а пальцы ослабили воротничок мундира. Брамс наблюдала за преображением с искренним любопытством: странно было видеть, как безупречный петроградский офицер на глазах всё больше обретает человеческие черты. И пойми, то ли он от природы не прямой словно штык, как видится с первого взгляда, не то метаморфоза эта – следствие благотворного влияния чистого майского воздуха города С***.
– Значит, так. Давайте по порядку…
«По порядку» заняло более получаса. Натан за это время буквально взмок, но зато мог собой гордиться: из вщевички он вытряс, кажется, все полезные сведения. Которых по сути начатого дела, увы, оказалось прискорбно мало, и сузить круг подозреваемых без установления личности девушки не представлялось пока возможным. Со слов Аэлиты, операция, проделанная с покойницей, пусть и являлась довольно сложной, но была по плечу любому достаточно сильному и опытному вщевику или даже, при большом желании, обычному человеку, сведущему в тонкостях этого ремесла, вроде инженера или даже энергичного любителя. Таковых же в городе С***, промышленном и потому весьма передовом, было в достатке. Да и оснащение для такой операции было возможно добыть, не прилагая к тому титанических усилий, или вовсе изготовить самостоятельно.
Куда больше времени у Титова ушло на то, чтобы разобраться в самой вщевичке. Сейчас он очень явственно вспоминал слова Чиркова о том, что порой возникает впечатление, будто Брамс намеренно издевается. В голове с большим трудом укладывалось вот это противоречие: как настолько умная, талантливая девушка может быть в некоторых вроде бы близких ей вопросах такой… мягко говоря, несообразительной, а попросту – дурой. Поэтому чудилось, что она не искренне недоумевает, а дразнит собеседника.
Но Титова не из пустой лести называли одним из лучших следователей столицы и активно сватали в Охранку ещё там, в Петрограде. За эти полчаса он не только получил от Брамс нужные ответы, но даже сложил в голове примерное представление о том, как эта девушка думает. Безусловно гений во всём, что напрямую касалось вщей, она была до нелепости наивна в вопросах общения и до абсурда не разбиралась в людях, не понимала их и не чувствовала. Она держалась легко и уверенно, когда с ней говорили прямо и по существу, с точностью математических формул; иносказаний не принимала совершенно, даже на уровне эзоповых классических басен, а изъяснение самыми простыми и прозрачными для обыкновенного человека намёками быстро повергало её в уныние, обижало и даже злило.
Ещё, что было крайне неожиданно с подобным складом ума, Аэлита оказалась исключительно эмоциональной особой, настроение её прихотливо и почти мгновенно изменялось по мере разговора. Часть времени Титов потратил именно на то, чтобы узнать пределы этой переменчивости, и результат его обескуражил: в течение одной минуты Аэлита могла сначала кипеть гневом, а потом искренне улыбаться. Точно послушный воле ветра флюгер, легко поддавалась любым словам и показывала именно те эмоции, которых от неё добивались. Однако все эти проявления были поверхностными, словно рябь на воде над омутом, не трогали глубин разума и убеждений. То есть расстроить или развеселить её оказалось проще простого, а вот заставить под влиянием эмоций совершить что-то, не свойственное природе упрямой и харктерной барышни – отнюдь.
Натану девушка представилась молодым крепким деревцем, ветви которого легко гнутся под ударами бури, но сдвинуть с места которое не способен никакой ветер. Опытный вщевик, настоящий профессионал, в чём-то – совсем наивная девчонка, опирающаяся только на малоразвитое чутьё, словно тычущийся носом слепой котёнок, а под всем этим – твёрдый и упрямый, взрослый характер. Удивительная, необычная, но – поразительно цельная натура.
Впрочем, после решения загадки интерес поручика к двушке ни в малейшей степени не угас. Слишком непохожа она была на всех, кого ему прежде доводилось знать, слишком хороша в этой своей невероятной полноте и неделимости. Натан не мог представить себе дружбу со столь своеобразным созданием, но был полон решимости сойтись с ней покороче, до доброго приятельства.
Глава 4. Имя розы
Аэлита после разговора с Титовым чувствовала себя подавленной, была тиха и рассеянна, так что «Буцефал» на обратном пути до Полевой улицы проявлял куда меньше резвости и даже рычал как будто тише. Причины такого своего настроения вщевичка не понимала и пеняла попеременно на продолжительное пребывание на солнце, испуг от вида покойницы и общий избыток впечатлений этого долгого, насыщенного дня. О том, что таковой причиной являлся выдержанный форменный допрос, который Титов провёл с большим умением и искусством, она даже не подумала. Вопросы поручика, даром что он порой говорил сущую ересь и никак не мог толком понять её объяснений, на взгляд Брамс мало отличались от глупостей иных нерадивых студентов, офицер ещё проявлял примерную сообразительность.
Расспросы не трогали её и не удивляли, а вот неожиданная помощь поручика по-настоящему вывела из равновесия, паче всего тем, что оказалась Аэлите по душе. И за эту сердечную слабость девушка очень на себя сердилась.
Романтические отношения в жизни девицы Брамс окончились в восемнадцать лет разорванной помолвкой с молодым офицером Ховриным. Тот был очарован юностью и энергией Аэлиты, сумел без особенного труда увлечь неискушённую девушку, и молодые люди уверенно готовились свить семейное гнездо. Но в один прекрасный момент, когда дело уже почти сладили и назначили день свадьбы, жених имел дурость высказаться при вщевичке, как раз готовящейся держать выпускные экзамены в Федорке (обучалась девушка, в виду особых склонностей к предмету, не по общей программе), что вся эта наука – блажь, не женское дело, и вообще какой в бабе может быть ум. Даже непреклонно заявил, что после свадьбы всех этих глупостей он не допустит.
Разумеется, стерпеть подобное Брамс, всегда видевшая от близких только одобрение и поддержку, не могла, нежное отношение и восторг сменились праведной, и оттого более злой, обидой.
Помолвка окончилась скандалом, офицер получил от ворот поворот. Он, конечно, пытался ещё всё наладить, клялся, что пошутил и ничего такого не хотел сказать, но Аэлита уже не верила: любовь к выбранной научной стезе оказалась гораздо сильнее первого чувства к мужчине.
От этой истории вщевичке на память осталось болезненное отношение ко всем сомнениям в её уме и умениях, высказанным с отсылкой к женскому полу, а также неприязнь к мужчинам за пределами приятельства или служебного партнёрства и лёгкое опасение перед офицерами.
Последнее могло бы вырасти в стойкую враждебность, но помешал тому старший брат-погодок, Николай, который ещё лет в шесть избрал для себя стезю артиллериста. Дружная с Колей и увлечённая его рассказами, Аэлита с детства с симпатией относилась к военным, и единственный случай не мог глубоко переломить эту привычку, однако малую трещинку осторожности всё же оставил.
Несмотря ни на что, Ховрин был отлично воспитанным и достаточно благородным молодым человеком, поэтому никогда не позволял себе с невестой излишних вольностей и не стремился воспользоваться её наивностью, отношения молодых людей ограничивались прогулками рука об руку и детскими поцелуями в щёку. А после того случая Брамс окончательно, с головой нырнула в науку. Родители никогда не умели что-то запрещать единственной любимой дочери, поэтому поддержали её энтузиазм и, невзирая на косые взгляды некоторых родственников и особо консервативных соседей, поныне не пытались на неё повлиять.
С таким скудным опытом общения с мужчинами Аэлита оказалась совершенно не готова к поведению Титова. Поручик не делал ничего по-настоящему предосудительного, просто в силу жизненного опыта и характера держался достаточно вольно и решительно. Да и повода задуматься о душевном равновесии вщевички он не имел, а для той и тесные объятья были уже серьёзным потрясением. Так что обратный путь до Полевой девушка проделала в глубокой задумчивости и смятении.
Задумчив был и Натан, только мысли его занимал куда более серьёзный и приземлённый вопрос, а именно – новое дело. По всему выходило, до отчёта судебных экспертов и того момента, как они передадут уголовному сыску портрет покойной, особенного простора для манёвра у следователя не было.
Городовой упоминал, что покойница могла попасть в воду с моста, но тогда он вещал о самоубийцах, а здесь о подобном и речи не шло. Титов, конечно, по мосту тому не ходил и не мог с уверенностью утверждать, насколько людно там ночью, однако здесь помогала ещё одна обмолвка Храброва: что мост новый, каменный, с фонарями. А стало быть, освещён достаточно ярко даже ночью. Тому же, кто пустил покойницу по реке, требовалось хоть какое-то время на осуществление своего намерения, и поручик не представлял себе человека, который бы отважился на подобной поступок, столь сильно рискуя быть замеченным. Под фонарями – выгружать откуда-то тело, пусть даже оно уже привязано к плотику, потом переваливать через перила… Возможно ли вообще осуществить подобное в одиночку?
По виду покойница сложения обычного, росту среднего, значит веса в ней под четыре пуда. Крепкий мужчина, конечно, справился бы, хотя и плотик осложнял задачу, и исцарапаться как нечего делать, и в остальном совсем не удобно.
Но помимо этого, утопленница выглядела столь тихо и безмятежно, одежда её пребывала в таком порядке, словно женщину аккуратно спустили в воду, самое большее, с борта лодки, а может, и вовсе внесли с пологого берега. Сложно было поверить, что в подобном виде тело осталось после падения с моста, а тот, и с мыса это было прекрасно видно, отличался приличной высотой. Да и свеча в мёртвых руках вспомнилась к месту; конечно, злоумышленник мог погасить её до спуска тела в воду, но… всё же нет, слишком сомнительно.
Успокаивая свою совесть, Натан решил, что непременно глянет вечером на мост, но лишь с тем, чтобы окончательно убедиться в несостоятельности этой идеи. По карте, насколько поручик её помнил, на городской стороне, выше моста, имелось целых две бухты, старая и новая, где злодей мог держать лодку, да и весь берег был довольно пологим, и это место представлялось Титову куда более подходящим для избавления от тела. Но для ясности следовало всё же взглянуть своими глазами. И лоцию почитать, а лучше вовсе поговорить со сведущими людьми, знающими эти воды. Уж они вернее скажут, откуда могло принести тело.
Поручик немного досадовал на себя за то, что не догадался направить Брамс с её мотоциклетом сразу к нужным пристаням, и ему предстоит вновь пересечь весь город. Пустая трата времени. Но, подумав, понял, что и в Департаменте найдутся кое-какие дела. Даст бог, удастся установить личность покойницы сразу: навряд ли в этом тихом городе так уж часто бесследно пропадают люди, и если у бедняжки имелась какая-никакая родня, то её могли уже хватиться и заявить о том в полицию. Таковые записи Натан и планировал проверить.
В двадцать третьей комнате наличествовала только стрекочущая пишущей машинкой Михельсон. В зубах её был зажат мундштук с потушенной папиросой.
– Как вам наши природы? – полюбопытствовала делопроизводительница, глянув на поручика.
– Превосходно, – вполне искренне ответил тот. – Элеонора, а как в городе ведётся учёт заявлений от пострадавших? Если пропал кто, к кому идут?
– К нам и идут, – пожала плечами женщина, прекратив на время клацать по клавишам, утвердив локти на стол и сцепив длинные узловатые пальцы в замок. – Здесь, чай, не Петроград, можно и добраться. А если не можно, бабка там немощная или болезный кто, с городовыми могут весточку передать. Ты, голубь, скажи по делу, чего хочешь?
– Не пропадала ли недавно девушка или молодая женщина, – не поморщившись проглотил «голубя» поручик. – Светловолосая, миловидная, а вот особых примет не назову, только после осмотра судебными.
– Не обращались. Может, некому, может, не хватились ещё, мгновение подумав, заявила Элеонора и добавила покровительственно: – Да ты не егози, поручик, медики портрет дадут – там и начнёшь хлопотать, а покамест перекурите. Я вон чайник закипятила четверть часа как, выпейте чаю с баранками. Глядишь, и мысли какие дельные придут.
– Чай не пьёшь – откуда силы! Выпил чай – совсем ослаб, – продекламировал Адам, вошедший на последних словах женщины. – Дозвольте приникнуть к источнику живительной влаги?
– Дозволяю, не гнать же тебя, олуха, – с материнской теплотой проговорила Михельсон. – И про господина начальника не забудь с Алечкой!
Титов проводил взглядом Чогошвили, скрывшегося в углу у тахты, и, вздохнув, положил фуражку на стол. С одной стороны, конечно, время на пустяки тратить не хотелось, а с другой – день выдался насыщенным и давно перевалил за середину, и поручик, стоило об этом задуматься, почувствовал себя голодным. А чай с баранками определённо полезней для живота, нежели очередная поездка через весь город.
В уголовном сыске пили кипрей – диковинка для уроженца Петрограда, где вернувшаяся лет тридцать назад мода на этот народный напиток не прижилась, даже невзирая на благосклонность к нему императорской фамилии. Титов взялся за незнакомое питьё с опаской, однако распробовал, хотя и счёл его не лучшей заменой чаю привычному, китайскому.
У чайника время, впрочем, напрасно не теряли. Поручик успел пересказать Элеоноре обстоятельства обнаружения тела для заведения дела. Та поахала, но скорее восторженно, чем испуганно, что-то пометила в блокноте, взяла у Аэлиты ленту с показаниями вщей. В Департаменте имелась специальная машина для расшифровки таких записей: закладываешь ленту, а на выходе получаешь лист с понятным печатным текстом. Собственно, именно с её помощью большинство служащих и работало, а уникумов, которые вроде Брамс способны читать перфоленту, среди местных вщевиков было немного: такими навыками больше могли похвастаться учёные, нежели полицейские.
– Какое необычное, волнующее происшествие, – проговорила наконец Элеонора, задумчиво раскуривая папиросу. – Нагая дева в венке…
– Она не нагая, она была в рубашке, – кашлянув, поправил Натан.
Читать бесплатно другие книги:
