Коломбина для Рыжего Логвин Янина
– Ты сама знаешь, «почему».
– Но если тебе не все равно, если ты скучаешь, какая тебе разница? Пошли всех к черту!
– Не надо было обижать их, Тань.
– А меня? Меня, значит, можно было обижать?
– Но они ведь сказали правду.
– Какую? Что я невоспитанная хамка? Или что слишком глубоко засовываю язык в рот их сыночка?
– Что ты слишком много позволяешь себе прилюдно, и да, не следишь за своим языком.
– Но если мне хочется поцеловать тебя или просто обнять, почему я должна скрывать свои чувства? Это же твоя семья. Предполагается, что они тебя любят! И почему я должна бояться что-то сказать?
– Я объяснял тебе: в нашей семье не принято так бурно проявлять эмоции. Говорил не раз. Неужели так трудно было сдержаться? Всего каких-то полчаса, пока мы были в гостях! Я не против, чтобы ты лезла с поцелуями, когда мы наедине, но когда за столом, и отец пытается до тебя достучаться… Когда мать делает тебе замечание, а ты, вместо того чтобы вежливо ответить на вопрос, просто его не слышишь…
– А если мне захотелось? И потом, он говорил ерунду! И мать тоже! Я нормально одеваюсь! Тебе же нравилось!
Серебрянский тяжело вздыхает, и крылья за моей спиной, едва встрепенувшись, тут же никнут в предчувствии необратимого.
– Тань, извинись, и все будет по-прежнему. Что тебе, трудно? Почему ты упрямишься?
– Не могу.
– Ты не хочешь, так и скажи.
– Не хочу.
– Я люблю тебя и прошу так мало. Если ты тоже меня любишь…
– Серебрянский, не начинай…
– Вот! Ты никогда этого не скажешь, Крюкова! Никогда.
– Не понимаю.
– Не скажешь, что любишь меня.
– Перестань говорить чушь! Ты же знаешь, что да. Просто я не люблю все эти сопли, вот и все.
– Не верю.
– Но я же говорила!
– Только когда я тебя просил. Ладно, Тань. Извини, что позвонил. Просто мне вдруг показалось, что сегодня может что-то измениться. Но нет.
– Вовка?
– Да, пусть лучше ты услышишь от меня. Я помирился с Наташей. Мы уже неделю как вместе, так что глупо дальше скрывать от тебя наши отношения. Надеюсь, ты не станешь донимать Сомову в университете? Не ее вина, что у нас все так вышло.
– Помирился?.. Но, как же…
– Вот так, просто. Позвонил, и она пришла. В отличие от тебя, Наташа всегда готова идти навстречу и простила меня. Простила, что уходил к тебе.
Я ничего не понимаю. Я отказываюсь что-либо понимать. День выдался не по-весеннему летним, шумным, полным впечатлений и забот. Солнце достаточно разогрело кожу, чтобы налетевший вдруг со стороны пруда прохладный майский ветерок застал врасплох подобно словам парня, и я непроизвольно ежусь от проступившего на коже озноба.
Неужели мужской голос, что доносится сейчас из динамика, говорит всерьез?
– Ты же… Ты говорил, что она тебе просто школьная подруга. Что было детское увлечение и прошло. Что ты не хочешь дальше притворяться, обманывая ее чувства надеждами…
– Это правда. Не хотел.
– Тогда я снова ничего не понимаю!
– Мне жаль, но я не стал скрывать от нее нашу ссору. Мне нужен был кто-то, чтобы забыть тебя, вот и все. А Наташа всегда была рядом. Как друг, конечно.
– Ч-что? Тогда… Тогда ты гад, Серебрянский! Потому что я была о тебе лучшего мнения!
– Таня, подожди…
– Сволочь!
– Ты просто не хочешь увидеть ситуацию моими глазами!
– Предатель! А я надеялась… Знать тебя не хочу! Слышишь!
– Я не обманывал тебя, мы расстались! И потом, я не сказал, что для нас все потеряно. Просто хочу, чтобы ты поняла, как для меня важно…
– Да пошел ты! Хромой клячей в задницу Сомовой! Хочет он!
Балконная дверь тоже в сговоре с Серебрянским и впускает меня в дом только с пятой попытки. Я распахиваю ее и несусь вниз по лестнице, затем по коридору огромного особняка Градова, стуча каблуками как угорелая, стремясь убежать прочь от шумного праздника, стараясь сдержать себя в руках и не разреветься.
Сволочь! Какая же сволочь! Значит, все это время, как друг! А еще говорил, что любит!
Ненавижу!
– Ого! Полегче на поворотах, девочка. Не заносись!
Крепкая рука останавливает мой бег и выдергивает из пелены злости, почти утопившей меня. Высокая фигура Бампера вдруг заслоняет плечами кругозор, переключая внимание с посеревшей реальности на белозубую, некстати широкую ухмылку лучшего друга теперь уже мужа моей подруги.
И снова этот не к месту приятный запах парфюма и табака. И глаза – голубые, наглые, всезнающие…
– Ты куда пропала, Коломбина? Полчаса ищу. Я что, один за нас двоих отдуваться должен? Разыскивать тебя по всему дому? Илюха с птичкой свалили, гости в пьяном угаре, теперь мы с тобой главная шоу-программа вечера. Еще раз слиняешь, наподдам по упругому и симпатичному, клянусь!
…И пальцы, горячими обхватами впившиеся в голые предплечья… Непрошеным прикосновением вспугнувшие бьющий тело озноб.
Ну почему именно он? Видеть никого не хочу!
Господи, до чего же этот Бампер меня раздражает!
– Снова ты, Рыжий! – выдыхаю со злостью. Знаю – не вежливо, знаю, что он ни при чем, но сломаться в лице в его руках куда унизительней и страшней.
– Снова я, Коломбина.
Руки сами тянутся к парню, цепляясь в низко расстегнутый на груди ворот рубашки. Ноги делают шаг, а лицо поднимается навстречу взгляду, остановившемуся на моих губах.
– Я тебя просила. Я предупреждала! Обещала, что откушу нос, если еще раз назовешь меня этим дурацким прозвищем!
– Ну, обещала…
– Говорила, чтобы не вязался за мной, как веревка! Что без указок твоих обойдусь!
– Что-то похожее было, да.
– Прогоняла к подруге!
– Это ты зря. Я тебе объяснил.
– Плевать! Какого же черта ты снова рядом?! Зачем?
Не знаю, кто из нас делает первый шаг – я или он. Скорее всего, оба. Падать больно, но с первым же мгновением падения я чувствую, как в легкие входит свобода и забытье.
А дальше происходит то, что произойти не может. Не может, и все же случается. Не со мной, не сейчас, и не с Рыжим. С кем-то другим, пустой оболочкой, недочеловеком. Это не я обвиваю руками крепкую шею, притягивая парня к себе, не он подхватывает меня под задницу, толкая к стене, проваливаясь в какую-то комнату. Не он грубо задирает платье, умелым движением стягивая с ноги белье, вскидывая вверх, и ударяясь в меня сильными бедрами… Не я впиваюсь в требовательные губы с отчаянным стоном, почти кусая их в желании наказать за жадность. Не я, не я, не я…
О, Господи! Это и близко не похоже на любовь. Это похоже на голый спарринг-секс – бесчувственный и отвратный. Принесший такое быстрое, опустошающе-яркое наслаждение, что я немею в изумлении и шоке от того, что совершила. Что мы вместе совершили. Я и проклятый Рыжий.
– Че-ерт, милая, это было… Вау! До сволочного приятно!
Он отваливается от меня и отпускает, а может, это я отталкиваю его – неважно. Я просто пялюсь на свои голые ноги, на задранную вверх юбку и начинаю задыхаться, едва Рыжий уносит с собой тепло, и краски реальности меркнут, возвращая меня в серую безысходность вечера.
– Надо же, Коломбина, ты прокусила мне губу! Но я тоже хорош. Надеюсь, не сильно помял? Прости, что без цветов и презерватива, но, девочка, ты застала меня врасплох.
Сортир. Дорогой. В белом мраморе, со статуей голой нимфы у позолоченной кривоногой ванны и пухлыми ангелочками в виде фресок на потолке. Изысканная вульгарщина. Место, только с виду приличное, а на деле такое же отхожее, как я сама. Всего-то купюры на полу не хватает, чтобы пасть еще ниже, узнав себе цену.
– Я… на таблетках.
– Черт! Логично, – в голосе Бампера слышится облегчение. – Буду знать, милая. На мой счет можешь не переживать, все чисто. Обычно такие моменты я контролирую.
Я натягиваю белье, колготки, отвернувшись от парня, поправляю платье, не в силах взглянуть в его сторону. Не желая видеть в его глазах отражение той, кем только что для него стала. Даже голос предает меня, и все же я прошу. Стараясь сохранить в нем хоть толику твердости.
– Не называй меня милой. Это не так.
– Почему вдруг? – удивляется Бампер. – Очень даже так! – мне кажется, или я вновь за шумным вздохом слышу ухмылку в его словах? – Ты всегда будешь для меня милой, детка, когда мы будем делать «это».
– И деткой тоже. Что? – я все-таки смотрю на него. На довольную рыжую морду, в немом вопросе вскинувшую вверх темную бровь. – Ты издеваешься, что ли, надо мной? – замираю, полуобернувшись. – «Это» больше никогда не случится!
Все-таки взглянула. И не хотела, а глаза сами нашли теплый взгляд: сытый, довольный, почти урчащий. Кто знает, быть может, для Бампера подобный секс обычное дело, и только мне сейчас так гадко от самой себя?
Господи, дура! Какая же я дура!
И как только могла такое с собой сотворить!
– Не кори себя, Коломбина. Ну, случилось и случилось. Главное, что нам двоим было хорошо. Я такие моменты из виду не упускаю.
– И не думала даже. Много ты знаешь.
– Врешь! – Рыжий заправил рубашку, застегнул ширинку и теперь уверенно дергает пряжкой ремня, вгоняя последний в шлевку брюк. – Мы давно должны были сделать это. Еще два с лишним года назад, на даче у Альки. Тогда я мог стать для тебя первым. Я прав?
– Сделай одолжение, заткнись, а? – я оглядываюсь в поисках оброненной сумочки-клатча, вновь избегая смотреть на Бампера. Заметив ее, раскрытую у порога, сажусь на корточки, сгребая рассыпавшиеся по полу предметы. – Не твое дело.
– Не мое, Коломбина, – легко соглашается парень. – Просто жалею, что не узнал раньше, насколько ты горяча. Я бы к тебе подкатил иначе. А так глаз ты подбила заслуженно, было за что. Если надумаешь повторить – дай знать, милая, я против не буду.
Он подходит вплотную и останавливается, нависая надо мной. Садится на корточки, поднимая навстречу своему взгляду мой подбородок.
– Все хорошо?
– Это больше не повторится. Никогда. Просто сложный разговор с бывшим за минуту «до», и ты. Я просто использовала тебя. Не ты меня, а я – понял?!
– У-у… – моя бравада смешно звучит даже для меня, и он наигранно огорчается, проводя большим пальцем по моим губам. – Так мы не наставили никому рога, малыш? Хм, досадно.
– Прекрати! – я вскакиваю на ноги, не в силах больше видеть его улыбку. Порываюсь уйти, но сильная рука уверенно ловит мое запястье.
– Подожди, Коломбина, – Бампер останавливает меня на пороге, разворачивая к себе лицом. – Не так быстро.
– Что еще? – раздражаюсь я. Шум праздника, в какой-то момент сошедший на нет, возвращается с новой силой, и после всего случившегося ноги так и норовят убраться подальше от Рыжего и из особняка Градова, каким бы он ни был роскошным, в тишину общаговской комнаты. Чтобы, наконец, остаться наедине с покаянными мыслями и свершенными поступками. С тем, что заставляет меня сейчас отчаянно краснеть под спокойным голубым взглядом.
А Женька, надеюсь, меня простит.
Я смотрю на руку парня и медленно отцепляю от себя его пальцы, чертыхаясь в душе на то, как легко кожа принимает их прикосновение.
Но Рыжий сам отпускает меня. Возвращается в ванную комнату и поднимает сброшенный было на пол пиджак. Отряхнув для приличия, протягивает мне.
– Надень.
– Зачем это? – удивляюсь я непонятному жесту Бампера. – А-а, – разрешаю усмешке появиться на губах, – надоел мигающий светофор? Или хочешь испытать свою подругу на ревность?.. Не советую проверять, Рыжий, рискуешь не досчитаться волос. Я-то уж точно твоей Барби не по зубам. Лучше ей предложи, а я обойдусь, не маленькая.
– Скорее примелькался, – вновь тормозит он меня, останавливая в дверях. – Давай надевай, Коломбина! Не кочевряжься! – тычет одежду в руки. – Если не хочешь, чтобы народ сообразил, чем это мы с тобой здесь занимались, – многозначительно дергает бровью, показывая взглядом на разошедшуюся по среднему шву юбку, неприлично оголившую часть ягодицы. – Да не укусит он тебя, – давится смехом, глядя, как я, скрипя зубами, быстро вползаю в его пиджак.
– Сам виноват, увалень!
– Ой, напросишься, девочка…
– Я домой, а ты как хочешь! – даже в модном пиджаке с плеча Бампера я не намерена в отсутствие Женьки оставаться в доме, потому решительно иду мимо праздничного, гудящего ульем парадного зала к выходу.
– Я отвезу.
– С какого чуда? Боишься, что стащу вещичку?
– Боюсь. А еще хочется отвязаться от тебя по-человечески.
– У тебя нет машины.
– Ничего, позаимствую. Нет желания получить нагоняй от новоиспеченной женушки Люка.
– Ты снова пьян.
– Разве? А мне казалось, что я не промахнулся.
– Дурак!
– Вампирша!
– Чертов Капот!
– Коломбина!
– Рыжий!
– Общага? – и снова темная бровь дугой, а зубы в оскал.
– Да!
Мне приходится прикусить язык и смотреть в окно всю дорогу, игнорируя выпады конопатого гада, пока он, сидя за рулем чужого авто, умело насвистывает известный всей стране рингтон, раздражая, своей импровизацией, кажется, сам воздух. И только когда я вылезаю из задней двери «мерседеса», сбрасываю с плеч пиджак, и, кое-как прикрыв сумочкой вконец расползшуюся на платье дыру, мчусь к ступеням крыльца, я не сдерживаюсь и матерюсь, услышав вдогонку наглое и самоуверенное:
– В следующий раз, милая, надень чулки! Они меня страшно заводят!
Спотыкаюсь возле разом стихших у подъезда девчонок, задохнувшись от стыда, и, покрываясь пятнами, как жираф, тыча «фак» вслед сорвавшемуся с места автомобилю и скрывшемуся в нем водителю, на выдохе кричу:
– Да п-пошел ты, гоблин! Облезешь!
Глава 4
– Да, один билет до Роднинска. Спасибо.
Я снова возвращаюсь в город моего детства без предупреждения. Захожу в подъезд, открываю дверь своим ключом и переступаю порог родного дома, вдыхая полной грудью знакомый запах. Прошедшая неделя была одной из самых сложных в моей жизни. Я с честью пережила ежедневные встречи в университете с Серебрянским и Сомовой, но извела себя упреками из-за своего необъяснимого поступка на свадьбе подруги, и теперь возвращаюсь домой в надежде хоть немного отдохнуть душой возле отца и забыться за любимым делом.
На часах двенадцать дня, обычно отец до позднего вечера находится в своей мастерской, и пока его нет, я рассчитываю принять душ, закатать рукава и приготовить для нас двоих нормальный ужин. По мере своих сил, конечно, здесь я иллюзий не питаю. Рассчитываю, но ожидаемую тишину квартиры нарушает неожиданное: «Дррр-дррр-хэннэннэн! Ррррр!», негромким бухтением доносящееся из родительской спальни.
Странно. Я спускаю с плеча сумку, бросаю у стены и осторожно приближаюсь к приоткрытым дверям, не зная, что и думать.
Мальчишка. Худенький, русоволосый, лет шести-семи. В одних колготках и растянутой футболке, в обнимку с красной пожарной машиной в половину его роста на полу и брошенными у ног фигурками игрушечных монстров. Присел на корточки возле отцовской кровати и отчаянно старается завести мотор пластикового автомобиля силой детского воображения и натужным рыком.
– Внимание! Включить сирену! У-а-у-а-у-а-у! Скорее, все на пожар! Домик монстров горит! Дррр! Дррр! Хэннэнэн! Спокойно! Салли, Рэндальф, без паники! Пожарная команда уже едет! Рррр…
В квартире совершенно точно кроме нас никого нет – слишком тихо вокруг, да и не настолько она большая, чтобы я не смогла заметить чужого присутствия. Я знаю, пугать детей нехорошо, но мое удивление от открывшейся глазам картины настолько велико, что сдержать сорвавшийся с губ вопрос не удается.
– Эй, пожарник, ты кто? Откуда здесь взялся?
Мальчишка вздрагивает и замирает. Вскочив на ноги, отпускает машину и пятится назад, прижимаясь спиной к деревянному поручню кровати. Хватает ртом воздух, поднимает голову, глядя на меня во все глаза.
Ясно. Похоже, чужим присутствием он удивлен не меньше моего. Вот так сюрприз!
– Ну, Снусмумрик, чего молчишь? – я переступаю порог, оглядывая комнату. – Не из воздуха же нарисовался?
– Н-нет, – послушно мотает он головой, испуганно моргая. – Я с м-мамой пришел.
– С мамой? Да ну! – упираю руку в бок, озадаченно поднимая бровь. – Как интересно.
М-да. Было-было, но вот детей в нашу квартиру Крюков, в отличие от женщин, еще не тащил. Дожились! Ай да папа!
– Д-да. К дяде Андрею.
Железная логика.
– Это я уже поняла. И кто у нас мама? – готовлюсь слушать. – Только не говори, что не помнишь, как ее зовут! – строго наставляю на мальчишку палец. – Все равно я тебя здесь с твоими монстрами жить не оставлю!
– М-м-мама Эля, – бормочет нежданный гость, а я не сдерживаю эмоций и чертыхаюсь. Из последних сил, про себя, но настроение на моем лице прочесть нетрудно, и мальчишка заметно огорчается.
Замечательно! И стоило так громко возмущаться, что для нее «это» слишком. Для меня, может быть, тоже!
– Ну и где она, твоя мама Эля? Чего сидишь в доме один, как крот?
Мальчишка совершенно по-детски пожимает плечом и вдруг громко шмыгает носом, проведя по дрогнувшим губам кулачком.
Этого еще не хватало!
– Отставить реветь, пехота! Терпеть этого не могу! – хмурю лоб. – Лучше скажи, мама давно ушла?
Ребенок озадачен вопросом не меньше моего и, кое-как справившись со слезами, растерянно утыкается взглядом в пол, видно, так и не найдясь с ответом.
– Ясно, – устало выдыхаю. – Ну, хоть куда ушла, сказала? – спрашиваю осторожнее.
– Д-да, – мальчишка тут же кивает. – К п-папе.
– Чего?! – теперь я так таращу глаза, что пожарник снова готов разреветься. – К какому еще папе? Ты что, Снусмумрик, издеваешься?
– Н-нет, – дергает он головой, неожиданно обхватывая себя за плечи. – К п-папе Грише. Он п-приехал сегодня к нам пьяный и м-мама сказала, что нужно сходить в м-магазин за м-молоком для меня. А потом мы пришли к д-дяде Андрею, и м-мама п-попросила, чтобы я п-посидел тихо, пока она не придет, совсем немножко, потому что д-дядя Андрей не знает, что я тут и м-м-может рассердиться. А м-ма-ашину я нашел п-под кроватью. Я аккуратно с ней игрался, честное слово! Тетя, вы не расскажете дяде Андрею?
Тетя. Убиться веником! И с каких это пор мой отец, Андрей Крюков, покупает чужим детям подарки?
Черт, похоже, и правда, все куда серьезнее с Элечкой на этот раз.
– Так! А ну, одевайся, пожарник, живо! И смотри не реветь мне, а то покусаю!
Когда мальчишка вслед за мной выходит в подъезд все в тех же колготках, лишь надев на себя длинную кофту и сандалии, я понимаю, что дело рисуется нешуточное и, кажется, закулисная моль Элечка влипла в неприятности, пока ее новый бойфренд, и по совместительству мой отец, ни сном ни духом не встревожен, чинит чужие машины в своей автомобильной мастерской.
– Адрес свой знаешь? Ну, где живешь?
– Д-да, мама научила, чтобы не п-потерялся, – лепечет мальчишка.
– Говори.
– Са-сазонова тридцать четыре, квартира ше-естнадцать.
Недалеко, от нашего дома третья улица, и я уже тарабаню кулаком в дверь соседней квартиры, усиленно скалясь в глазок.
– Теть Жанн! Да, Таня! Откройте, дело есть! Вот, держите нахлебника, ненадолго, скоро вернусь. А ты смотри мне, чтоб под чужими кроватями не ползал, здесь машин нет! Ну, пока!
Отец Снусмумрика оказывается немолодым, худым и хорошо поддатым мужиком. Он шипит на меня, как гусь, напирает хилой грудью, матеря во всю глотку, не пуская в квартиру, и мне приходится срезать его с пути пятикилограммовой авоськой с картошкой, приваленной к стене коридора. Да еще и закрепить аргумент недовольства отпечатком старого телефонного аппарата, тут же сдернутого с полки, в ухо, чтобы знал, на кого сунулся. Сбросить сверху с вешалки пару курток и хорошенько треснуть по трепыхающемуся пьянчуге кулаком, в ответ на выдернутый из хвоста клок волос.
Бог тоже не обделил меня глоткой, и, упав на оглушенного мужика сверху, я воплю во все луженое горло, пугая криком соседей, отыскивая глазами рыдающую Элечку.
– Полиция! При исполнении! Сейчас сядешь у меня в тюрьму на пятнадцать суток, урод, если не уберешься! Ты понял?! Вот же алкаш чертов! Прибить мало!
Дед, достаточно крепкий в плечах и руках, приходит мне на помощь и выволакивает все еще матерящегося, но притихшего мужика из квартиры, передавая в руки подоспевшим соседям, щедро отвешивая последнему тычки.
– Гришка! Снова к Эльке пришаландался, чтоб тебя! Не даешь людям жить спокойно, гнида! Мать в гроб загнал, сына заикой сделал, девке жизнь испортил и снова сюда дорогу торишь! Еще раз увижу – посажу! Клянусь! Ты меня знаешь!..
Элечка сидит на стуле в крохотной кухне и ревет, растирая ладонью и без того заплывший глаз. На полу осколки посуды, штора повисла на сдернутом карнизе… Увидев меня, замершую в дверях, она поднимает опухшее лицо и туже запахивает на груди разорванную блузку.
– Что с Павлушей? – тонко всхлипывает, вздрагивая в плечах.
– У соседки. Тебе не стоило оставлять ребенка одного в чужой квартире.
– Да, – кивает она, соглашаясь. – Не стоило. Но у меня в городе никого нет, а я не могу допустить, чтобы он был рядом, когда… Павлик достаточно насмотрелся на отца маленьким.
– Я поняла. Откуда у тебя ключи?
– Я иногда готовлю для Андрея. Он… помогает нам деньгами, вот я и благодарю его, как умею. Я не хотела, чтобы твой отец узнал эту сторону моей жизни. Мы не живем с мужем пять лет, а он все никак не хочет оставить нас с сыном в покое. Ты ведь не расскажешь отцу?
– Он купил твоему сыну подарок.
– Кто, Андрей?
– Да.
– Я не знала.
– Я тоже. Сюрприз, можно сказать.
– И что… – пальцы Элечки мнут светлую ткань блузки. – Как ты ко всему этому относишься? Осуждаешь?
В квартире тихо, соседей не слышно, и я поворачиваюсь к дверям, чтобы уйти.
– Какая разница. Одевайся, тебе надо к сыну. Я подожду внизу и заодно позвоню папе. Пусть Крюков тоже подключается.
– Тань! – Элечка останавливает меня в прихожей, вскочив со стула и поймав за локоть.
– Что?
– Приведи Павлушу. Очень тебя прошу! Я такая к Андрею не пойду.
Я знаю, что получится жестко, что, возможно, этой бледной женщине – избитой и сникшей, сейчас нужны слова утешения, но вместо них, чувствуя злость на ее нерешительность, помня наспех одетого Снусмумрика и движение детских плеч, в ответ на вопрос, как давно он остался один, говорю, перешагивая порог:
– Раньше надо было думать. Пойдешь, как миленькая. Любви захотела, все серьезно, теперь жуйте оба ложками. Вместе расхлебывать будете.
Глава 5
– Ты смотри! Етить твоё коромысло! Никак сама Закорючка к нам в гости пожаловала! Давно тебя не было, девочка. А папки-то твоего нет. Минут двадцать, как все дела на меня бросил и уехал. Только и сказал: лабай железо один, Егорыч, а я красиво домой. Дочь, мол, приехала, звонила, к обеду звала. А ты вот она, красавица, здесь нарисовалась. Что стряслось-то у вас?
Я захожу в широкое, кирпичное помещение частного автосервиса под названием «Шестая миля» и останавливаюсь возле главного механика отцовского гаража. Обняв за шею, прикладываюсь губами к испачканной мазутом щеке.
– Да ты с ума сошла, Танюха! – довольно кряхтит Егорыч, неохотно отстраняясь. Отирает о штанины рабочего комбинезона крупные мозолистые ладони, выставляя их вперед. – Я ж грязный, как черт! Иди вон лучше Мишку моего приласкай. Нечего меня, старика, волновать. Ишь ты, придумала!
Он улыбается, и я с готовностью отражаю его улыбку, наконец-то, счастливо расправляя плечи. Вместе со смехом отпуская из груди навалившуюся в последние дни тяжесть. Под добрым карим взглядом сбрасывая с себя ее остатки, словно сухую перепревшую шелуху.
– Что, девонька, по железкам соскучилась? – понимающе подмигивает мужчина. – Говорил я Андрею: не порть ребенка, отдай мне, а он – экономический, экономический… Тьху! Что толку для такой смышленой девки, как ты, за три копейки в офисе задницей вертеть? Другое дело – механика!
– Есть немного, соскучилась, – соглашаюсь я, пропуская мимо ушей слышанное десятки раз. – Потому и пришла. Привет, дядь Сень! А Мишку приласкаю, что мне, жалко, что ли? Только насчет старика, это вы Анне Петровне расскажите, она вас быстро в нужную форму приведет, а мне не надо, я своим глазам больше вашего доверяю.
– Ну-тк, Анютка у меня бодрячок! – ухмыляется Егорыч. – Всем молодым жару задаст! Только ты же знаешь: мы с сыном ее индусскую стряпню в гробу видали, будь она трижды заслуженный йог. Нам щи с мясом подавай, да борщец с салом, а голую капусту пусть кроли жрут. Что я, дефективный какой?.. – смешно вздергивает густые брови. – Вот дождаться не могу, когда тебя уже за Мишку просватаю, будешь нам котлеты рубить. Будешь, Танюха?
Я приставляю ко рту два пальца, демонстрируя мужчине рвотный рефлекс.
– Ага, только мел возьму и линию старта нарисую. Не дождетесь, Арсений Егорыч! Рубите сами!
Мы вместе смеемся, и я спрашиваю, указывая подбородком на новенькие трансмиссионные стойки, появившиеся в главном гаражном боксе, и мобильный передвижной кран. Все куда больше и мощнее имеющихся.
– Ого! Новые? Мы что, расширяемся?
– Есть такое. Как тебе? – сбивает кепку на макушку мужчина. – Полуторатонники!
– Солидно!
– Вот и я Андрею говорю, что солидно против того, с чего пятнадцать лет назад начинали. Ну так, заслужено же!
– Это точно, дядь Сень, – с готовность признаю. – Вы молодцы!
– А то! – важничает главный механик. – Вон, во втором боксе, гляди, под какого красавца мой Мишка залез, – тачка самого мэра! Плановый осмотр, мужик к нам прикатил, а мог бы и на фирменное СТО. Доверяют люди, что сказать, приятно. Ну да ладно, осматривайся тут, Тань, не буду мешать, – спохватывается, хлопая себя по карманам. – Где же накладная на детали? Только что была. Васёк! – кричит у меня над ухом, обходя сбоку. – Ты инжектор с «Рено» снял? Следи, чтобы все аккуратно у меня!
Егорыч уходит, а я направляюсь в сторону второго бокса.
– Сан Саныч, привет! – машу рукой маляру в респираторе, проходя мимо покрасочной камеры. Работает компрессор, краска плавно ложится на грунтованный серый металл черным глянцем, и мужчине вряд ли до меня, но он неожиданно коротко дергает подбородком в приветствии, поднимая вверх большой палец из-за дверного стекла.
Вот и хорошо!
Во втором боксе над смотровой ямой стоит белый «Лексус», на добрых двести пятьдесят лошадиных сил – большой, хромированный, глазастый. Я подхожу ближе, обхожу красавца по кругу и, не сдержавшись, присвистываю:
Читать бесплатно другие книги:
