Ренегат Корнев Павел

Глава 1

Пронзительный осенний ветер трепал пожухлые листья, мел по дороге колючую снежную поземку, выл в печных трубах и свистел под скатами крыш. А еще рвал полы плаща, сдергивал шляпу, обжигал неожиданно хлесткими порывами лицо. Будто издеваясь над флюгером почтовой станции, он беспрестанно менял направление, дул то в одну сторону, то в другую, и медный голубь на крыше крутился просто безостановочно.

Не желая уподобляться безвольной вертушке, я прислонился плечом к стене и несколько раз сжал и разжал кулаки, разминая занемевшие из-за утреннего морозца пальцы. Тонкие кожаные перчатки защищали от холода не лучшим образом, но все зимние вещи были убраны в забитый под завязку дорожный сундук.

Ангелы небесные!

День откровенно не задался: сначала пришлось вставать спозаранку и завтракать всухомятку хлебом с холодной кровяной колбасой, затем битый час ждать карету на продуваемой всеми ветрами площади перед почтовой станцией. А погода не радовала. Первый месяц осени выдался на удивление холодным и ненастным, словно мы находились в Северных марках, а не в Средних землях империи. Ко всему прочему еще и почта оказалась заперта!

Безобразие! Совсем здешний смотритель страх потерял! Или дело вовсе не в беспечности и разгильдяйстве?

Я выдохнул короткое проклятие, изо рта вырвалось облачко пара.

– Как думаешь, Хорхе, – обратился я к слуге, – не сыграли, случаем, с нами дурную шутку, выставив за порог раньше условленного часа?

Хорхе Кован придержал едва не сдернутый ветром капюшон и поднял к небу смуглое лицо, обветренное и морщинистое. Пустое! Над крышами расползлась серая пелена низких облаков; если солнце и взошло, этого было не разглядеть.

Слуга поежился и покачал головой.

– Ума не приложу, магистр, какой в том прок хозяину, – с сомнением произнес он после недолгих раздумий, затем стянул вязаные перчатки и принялся растирать ладонями раскрасневшиеся щеки и орлиный нос.

Я обвел рукой темные окна выходивших на площадь домов и начал перечислять:

– Кареты нет, почтовая станция заперта, лавки не открылись. И кругом – ни души. Какой вывод из этого следует, Хорхе? Ну же! Используй логику!

– Логика… – осторожно произнес Кован не в первый раз слышанное от меня слово, – и… опыт подсказывают, что шутнику всыплют по первое число. Но, магистр, нужны ли нам неприятности?

Долгое пребывание на холоде отнюдь не наполнило мое сердце смирением и всепрощением, рассмеялся я недобро, даже зло.

– Хорхе! Императорской хартией ученый люд выведен из подсудности и светских, и церковных властей. Не забывай об этом!

Но так легко слугу оказалось не смутить.

– При всем уважении, магистр, – покачал он головой, – слова о хартии не остановят взбешенную толпу. Императорское правосудие далеко, а колья и косы – близко. Кинжал на поясе никого не напугает, придется пустить наглецам кровь. Ваши коллеги будут недовольны.

Тут он меня уел. Напряженные отношения между школярами и простецами давно стали притчей во языцех. Но и спускать столь изощренное издевательство я не собирался. Ноги замерзли так, что уже пальцев не чувствую!

– Мои коллеги никогда не бывают довольны, – проворчал я, не желая признавать правоту слуги.

– Хорошо хоть нет маэстро Салазара, – вздохнул Кован. – Грешно радоваться чужим бедам, но этот пропойца непременно втравил бы нас в неприятности.

– Трезвый Микаэль – сама доброта.

– И часто ли он пребывает в подобном состоянии? – не удержался Хорхе от едкого замечания. – Разве что когда спит да пока не похмелился. Но с похмелья он и вовсе злой, как все князья запределья, вместе взятые!

Предвзятое отношение слуги к Микаэлю не являлось для меня секретом: старик на дух не переносил уроженцев Лавары, да и остальных южан тоже не жаловал. На юге соплеменников Кована издревле обвиняли во всех смертных грехах, начиная от ростовщичества и скупки краденого и заканчивая конокрадством и воровством детей.

– В городской тюрьме Риера не наливают, – проворчал я, внутренне негодуя, что срочный вызов спутал все карты и помешал вызволить подручного из цепких лап правосудия до отъезда из города.

Судебное разбирательство грозило затянуться надолго, а значит, в новом деле придется обходиться без талантов Микаэля.

Я постучал сапогом о сапог, но придумать достойную месть поднявшему нас ни свет ни заря шутнику не успел. Хорхе вдруг сообщил:

– Свет зажгли.

– Где? – оживился я.

– У булочника.

– Беги узнай, который час! – попросил я слугу, но тут же встрепенулся и снял с пояса кошель. – Держи грешель, купи какого-нибудь горячего питья. И не скупись, себе тоже возьми.

Хорхе Кован принял мелкую монету в четверть гроша и заколебался.

– Могу покараулить, пока вы сходите. Хоть погреетесь.

– Иди! – отмахнулся я.

Если дело не в дурацкой шутке и почтовая карета просто задержалась в пути, то кучер постарается наверстать упущенное время и ожидать пассажиров наверняка не пожелает. При необходимости Хорхе мог навязать свое мнение кому угодно, но, как совершенно справедливо заметил он сам, меньше всего сейчас нам нужны проблемы с местными властями.

Накинув на голову капюшон, слуга пересек площадь и постучался в булочную. Какое-то время ничего не происходило, затем дверь распахнулась и слуга скрылся в лавке.

Я остался на улице наедине с холодом и ветром. Та еще компания.

Сделав несколько глубоких вдохов, я обратился к своему эфирному телу и попытался с помощью внутренней энергии ускорить кровоток и хоть немного согреться, но ожидаемо натолкнулся на невидимую стену. Когда-то для подобного трюка не требовалось даже сосредотачиваться, теперь же единственным результатом стало болезненное жжение в левой руке.

Провалиться мне на этом месте! В кого я превратился?! Беззвучно выругавшись, я начал перебирать пальцами янтарные четки, и вскоре раздражение и злость отошли на второй план, жжение в руке ослабло, перестал трясти озноб. Нет, холод никуда не делся, просто стало легче не обращать на него внимания.

Стукнула дверь, на улицу вышел Кован. Он пересек площадь и протянул мне одну из двух глиняных кружек, горячее содержимое которых курилось белесым паром.

– Два пфеннига, магистр, – полез он за сдачей.

– Потом! – оборвал я слугу и стиснул озябшими пальцами теплые бока кружки.

Затем вдохнул чудесный аромат глинтвейна, миг помедлил и сделал первый осторожный глоток. По телу разошлось живительное тепло, хмурое утро сразу перестало казаться таким уж беспросветно холодным. Впрочем, непогода мигом напомнила о себе порывом стылого ветра. Поземка на площади так и кружилась.

– Булочник говорит, с утра все в церкви, – сообщил Хорхе, хлебнул глинтвейна и поежился.

– Ну конечно! – Я хлопнул себя по лбу. – Болван! Сегодня же осеннее равноденствие! Первый день пути пророка в Ренмель!

Хорхе особой религиозностью не отличался, поэтому уточнил:

– И чем нам это грозит, магистр?

– Проторчим тут еще не меньше часа, – ответил я и вновь приложился к пузатой кружке. Сделал жадный глоток и поморщился. – Пока не закончится праздничная служба, никто в дорогу не отправится.

Кован скривился и досадливо сплюнул под ноги.

– Идите греться, магистр. Я покараулю карету.

– Допивай, сразу и кружку унесу.

Хорхе запрокинул голову, кадык на худой шее заходил вверх-вниз в такт быстрым глоткам, и я остановил слугу:

– Не торопись так!

Подогретое вино подействовало наилучшим образом, да и обращение к эфирному телу пусть и с заметным опозданием, но все же принесло свои плоды – холод на время отступил. В гости к булочнику пойду позже, когда снова озябну.

Слуга вдруг встрепенулся и скинул с головы капюшон.

– Магистр! Слышите?

Я замер на месте и очень скоро уловил цоканье копыт и скрип конной упряжи. Влил в себя остатки глинтвейна и не без сожаления отдал Ковану кружку, о бока которой было так приятно отогревать замерзшие пальцы.

– Живо! Одна нога там, другая здесь!

Хорхе побежал в булочную, а я поднял с земли саквояж и прошелся по площади в ожидании почтовой кареты. Увы и ах, из-за домов на дорогу вывернула четверка лошадей, тащивших за собой неповоротливый дилижанс. Передней парой управлял паренек-форейтор, на козлах сидели кучер в зеленом плаще и заросший кудлатой бородой охранник в теплой стеганой куртке. Одной рукой последний придерживал устроенный на коленях арбалет.

Дилижанс! Я страдальчески сморщился. Мало того что пассажиры обыкновенно набивались в них будто селедки в бочки, так эти сундуки на колесах еще и ехали куда медленней почтовых карет. С тем же успехом можно было отправиться в путь пешком. Когда б не холод и опасность наткнуться на ватагу лихих людей, видят небеса, я бы так и поступил.

Лошади остановились, и парнишка-форейтор немедленно выбрался из седла, прошелся по площади, разминая занемевшие ноги и разогреваясь. Войлочная шапка, надвинутая на уши, и латаная-перелатаная куртка защищали от холода не лучшим образом.

Кучер закашлялся, трубно высморкался и простуженно крикнул:

– Кому на Стожьен? Ваша милость, поспешите! Лошадок здесь менять не будем!

Я заколебался, и успевший вернуться от булочника Хорхе Кован негромко спросил:

– Магистр, так мы едем или нет?

Почтовую карету можно было прождать еще час или даже два, поэтому я подошел к седоусому кучеру и поинтересовался:

– Что с местами, любезный?

На крыше были закреплены какие-то тюки и пара вместительных сундуков, рассчитывать на поездку в одиночестве не приходилось.

Кучер шустро спрыгнул с козел и распахнул дверцу общего отделения:

– Прошу!

Внутри друг напротив друга были установлены две лавки. На одной относительно вольготно расположились два дородных горожанина в одежде мастеровых. На другой устроилась почтенная матрона сложением им под стать. Рядом с ней приткнулся пухлый юноша, и эта парочка буквально вдавила в противоположную дверцу румяного молодчика, чей род деятельности навскидку определить не удалось.

Смотрели на нас пассажиры безо всякой приязни; тесниться им никоим образом не хотелось.

И в таких условиях ехать до самого Стожьена? Увольте!

– Империал свободен, магистр, – заметил Хорхе. – Прокачусь наверху.

– На крыше поездка за полцены, – поспешно вставил кучер и вытер рукавом нос. – Всего три крейцера с человека за почтовую милю.

– А спереди? – указал я на отделение для состоятельных и благородных.

– Дюжина с человека. – Кучер оценивающе глянул на мой дорожный сундук и добавил: – Багаж бесплатно.

Я заколебался, не зная, как поступить: отправиться в путь на дилижансе или дождаться почтовой кареты? Простоять на холодном ветру еще невесть сколько времени или выехать в Стожьен на эдаком тихоходе, зато прямо сейчас?

Ангелы небесные! Ненавижу ждать!

Я поднял руку с четками, привычным движением намотал их на кисть и поцеловал золотой символ веры – звезду с семью волнистыми лучами.

– Закрепи сундук на крыше и лезь внутрь. Поедешь в общем отделении, – скрепя сердце, приказал я Ковану и достал кошель, но слуга покачал головой:

– На империале дешевле, магистр.

– Не по такому холоду, – отрезал я. – Лечить тебя потом дороже выйдет!

Хорхе пожал плечами и направился за моими пожитками, а кучер перестал загибать пальцы, высчитывая плату за проезд, и заорал на всю площадь:

– Гюнтер, бездельник! Помоги человеку!

– Бегу, дядя!

Форейтор бросился к Хорхе, и вдвоем они потащили сундук к дилижансу. Дальше Кован взгромоздил сундук на крышу и принялся закреплять его там веревками.

Кучер наконец покончил с расчетами и объявил:

– С вашей милости тридцать шесть крейцеров.

С учетом почтовых сборов при каждой смене лошадей поездка на карете обошлась бы даже дороже, и я распустил тесемки кошеля.

– Сколько времени займет дорога? – поинтересовался, выудив половину талера и пару грошей.

– Часа два, не больше, – ответил кучер, внимательно изучил серебряные монеты и расплылся в подобострастной улыбке. – Прошу!

Но тут встрепенулся бородатый охранник.

– Кинжал, – хрипло произнес он, заметив на моем поясе оружие.

– И что с того? – хмыкнул я, стянул с правой руки перчатку и продемонстрировал серебряный перстень с гербом Браненбургского университета. – Или бумаги показать?

Сомнение в грамотности собеседников прозвучало явственней некуда, и кучер быстро произнес:

– Не стоит, ваша милость. Забирайтесь, и тронемся!

Пальцы моментально занемели от холода, и это обстоятельство моего настроения отнюдь не улучшило, но до прямых оскорблений я все же опускаться не стал. А только распахнул дверцу, и сразу пошли прахом надежды на поездку в одиночестве. Место у дальней стенки оказалось занято худощавым сеньором, смуглым и темноволосым.

Как бы невзначай замешкавшись на верхней ступеньке, я окинул незнакомца быстрым взглядом. Было дворянину лет тридцать от роду, на худом лице с резкими высокими скулами и короткой черной бородкой выделялся крупный прямой нос. Волосы он стянул в косицу, в левом ухе посверкивала золотом серьга с крупным зеленым самоцветом. И глаза – тоже зеленые. Из-под распахнутого плаща проглядывала добротная ткань синего камзола, на шею был повязан теплый платок. Кожаный оружейный пояс оттягивала дага, а ножны с широкой и не слишком длинной скьявоной мой попутчик упер в пол и придерживал коленями. Левая рука лежала на сложной корзинчатой гарде.

– Сеньор… – Я коснулся кончиками пальцев шляпы, опустился на сиденье и устроил на коленях саквояж.

Кучер прикрыл дверцу, но темно из-за этого не стало: свет проникал через оконце с поднятой ставней в передней стенке.

Сосредоточенное лицо незнакомца дрогнуло, и он расплылся в обаятельной улыбке.

– Сильвио де ла Вега, к вашим услугам!

– Филипп вон Черен, лиценциат, – представился я, пытаясь распознать акцент собеседника.

Это оказалось непросто: говорил он на северо-имперском наречии столь бегло и чисто, что вполне мог сойти за местного уроженца. Но южанин – это точно; слишком характерная внешность.

Сильвио с интересом посмотрел на мой серебряный перстень и не удержался от вопроса:

– Великодушно простите мое любопытство, Филипп, но разве вы не изучаете тайные искусства? Я слышал обращение «магистр»…

– О! – улыбнулся я. – Путаница вполне объяснима. Помимо всего прочего, так обращаются и к лекторам факультета свободных искусств.

– Благодарю за пояснение, – принял мой ответ собеседник, запахнул наброшенный на плечи плащ с меховым подбоем и погрузился в собственные мысли.

Лошади тронулись, дилижанс качнуло, и я задвинул засов, дабы случайно не вывалиться наружу из-за некстати распахнувшейся дверцы. Дорога оставляла желать лучшего. Казалось, вся она состоит из колдобин, выбоин и луж. Впрочем, морозец прихватил грязь, поэтому экипаж шел свободно и не застревал, к тому же, в отличие от жестких лавок общего отделения, наши сиденья были мягкими, с обтянутыми кожей войлочными подушками. Трясло не так уж и сильно.

– Путешествуете по делам, магистр? – обратился ко мне Сильвио со свойственной выходцам с юга непосредственностью.

– Получил кафедру в университете Святого Иоганна, – ответил я, в общем-то, чистую правду, шмыгнул носом и добавил капельку лжи: – Буду преподавать словесность.

– А! – оживился южанин и хлопнул себя по туго обтянутому кожаной штаниной бедру. – Как там было сказано: «Слово живое подобно эфиру небесному, книги – тела смертных людей»!

Зеленые глаза собеседника азартно блеснули, и я его не разочаровал.

– Не самый точный перевод со староимперского. В оригинале говорится о небесном светиле, не об эфире.

Сильвио развел руками:

– По нынешним временам подобное изречение граничит с ересью. Того и гляди, причислят к солнцепоклонникам.

Повисла неловкая пауза, и я отвлекся, чтобы раскрыть саквояж. Как назло, дилижанс сильно тряхнуло, под ноги мне вывалился лакированный деревянный футляр с затейливыми серебряными уголками.

– Что там у вас? – полюбопытствовал Сильвио.

Я провел ладонью по гербу Ренмельского императорского университета и улыбнулся:

– Мои орудия труда.

– Книги? – предположил южанин, оценил размеры футляра и поправился: – Книга?

– Трактат об изящной словесности небезызвестного Лотара Медасского, – подтвердил я, выудил из саквояжа носовой платок и вернул на место слишком уж увесистую для вместилища книги шкатулку. Затем отвернулся и с облегчением высморкался, перестав наконец шмыгать носом.

Колесо провалилось в очередную яму, и нас здорово подбросило, но дальше дилижанс пошел на редкость ровно, тряска стихла, смолк скрип колес. Я выглянул в окошко и обнаружил, что экипаж вывернул на староимперский тракт. Прошедшие с момента его создания века не сумели разрушить уложенные впритирку друг к другу каменные плиты. Древняя дорога тянулась на северо-запад через равнины и перевалы вплоть до Свальгрольма – главного порта Самоцветного моря.

Я с облегчением откинулся на спинку сиденья и начал перебирать четки, пропуская меж одеревеневших от холода пальцев шарики полированного янтаря. Те казались теплыми на ощупь; очень быстро призрачный огонь отогрел ладонь и стал взбираться вверх по руке, снимая напряжение, прогоняя сомнения и нервозность. Я начал проговаривать про себя молитву о благополучном завершении путешествия, но тут оценивший плавный ход дилижанса Сильвио отметил:

– Умели раньше строить, магистр! Не так ли?

– И не говорите, сеньор! – был вынужден я поддержать разговор. – Чего у древних не отнять, того не отнять.

– Если б только это! – экспрессивно махнул рукой южанин. – Если б только это, магистр! Мы выстроили дом на фундаменте сгинувшего мира. Поскреби хорошенько – и непременно отыщешь следы Полуденной империи.

Я кивнул и оспаривать это утверждение не стал, поскольку оно не только соответствовало истине, но и было вполне безобидным и не могло навлечь неприятности одним лишь молчаливым согласием. Впрочем, беседовать на подобные темы со случайным попутчиком все же не стоило. Я посмотрел через узенькое окошко на улицу.

Дилижанс начал обгонять шагавшего по обочине путника, но бродяга вдруг ухватился за подножку и побежал рядом. Прямо на ходу он перекинулся парой фраз с кучером и пропал из виду, а по крыше экипажа застучали тяжелые башмаки.

Нет, не бродяга, раз смог оплатить поездку, пусть и на империале.

Сильвио поднял лежавший в ногах заплечный ранец, достал из бокового кармашка плоскую фляжку, глотнул сам, протянул мне. Ноздри уловили аромат виноградного бренди, и я отказался, хоть и едва не стучал зубами от холода.

– Благодарю, сеньор. Предпочитаю менее крепкие напитки.

– Как знаете, – не стал настаивать Сильвио, сделал еще один глоток, и глаза его заблестели. – Древние умели не только строить. Они хоть и были презренными солнцепоклонниками, но во многом превосходили нас. Мы по сравнению с ними будто карлики рядом с великанами.

Тут уж я промолчать не смог и заметил не без сарказма:

– Как говаривал один мудрый человек, карлики на плечах великанов имеют более широкий кругозор по сравнению с последними.

– Пустые слова! Северные народы жили в дикости, цивилизацию сюда принесли имперские легионы!

– Принесли цивилизацию и забрали свободу. Рабство в обмен на право говорить на чужом языке – не слишком равноценный обмен, на мой взгляд. Вы не согласны?

– Юристы до сих пор изучают в университетах классическое, сиречь староимперское право. А денежная система? Талер в шестьдесят крейцеров и крейцер в четыре пфеннига – это же идет еще оттуда! – напомнил южанин. – А медицина? Все медицинские познания мы получили в наследство от язычников!

Я рассмеялся, принимая правила игры.

Сеньор де ла Вега хочет диспута? Он его получит!

– О да! Имперские гаруспики разбирались в анатомии как никто другой. Потрошить людей они были мастера.

Сильвио вновь глотнул бренди, закрутил колпачок и убрал фляжку в ранец. Затем начал перечислять:

– Арифметика, геометрия, астрономия…

Но недаром умение вести диспуты полагалось в университетах одним из главнейших достоинств ученого мужа; я тут же ухватился за оплошность оппонента и без всякого почтения его перебил:

– Астрономия?! Сеньор, имперские книжники всерьез полагали, что на севере солнце светит не так жарко исключительно из-за недостатка жертвоприношений. Кровь на ритуальных пирамидах завоеванных земель лилась рекой! А беднягу, который объявил наше светило звездой, одной из многих, сожгли на костре, несмотря на родство с императорской фамилией!

– Сжигают на кострах и сейчас! – немедленно напомнил южанин.

– Еретиков, не ученых!

– А так ли велика между ними разница? К тому же это лишь в империи ученое сословие не подлежит церковному суду, по ту сторону Рейга дела обстоят иначе, уж поверьте на слово. Упаси вас Вседержитель привлечь внимание Канцелярии высшего провидения! А о деяниях инквизиции в землях мессиан и вовсе лучше не вспоминать. В Карифе, Архорне или том же Мерсано на костре может оказаться любой! Даже в Гиарнии никто не застрахован от этого, если на то пошло.

Впереди послышался резкий отзвук рожка, и замедливший ход дилижанс начал прижиматься к обочине. Я выглянул в окошко и увидел катившую навстречу почтовую карету. Мы разъехались, и Сильвио в ожидании ответа вновь обратил свое внимание на меня.

Что я мог противопоставить его словам? Многое, наверное. К примеру, рассказ о том, что церковники сжигают лишь своих погрязших в ереси собратьев, а тех же чернокнижников лишь топят в проточной воде. Вот только длинный язык еще никого до добра не доводил; не стоило слишком уж откровенничать с совершенно незнакомым человеком. Я предпочел отделаться банальным, зато самым безопасным высказыванием:

– Сеньор, Полуденная империя была построена на крови покоренных народов!

Этот неоспоримый факт я готов был отстаивать до хрипоты, но Сильвио оказался вовсе не так прост, он немедленно обратил утверждение против меня самого.

– Весь наш мир построен на крови, магистр! – объявил южанин и процитировал священное писание: – «Пророк предрек Дни гнева, и они случились по слову его»… – Не дождавшись никакой реакции на свои слова, он продолжил: – Южный континент ушел под воду, и от обширных некогда земель остались жалкие ошметки Солнечного архипелага. Сколько людей сгинуло тогда в Каменном море? А сколько погибло в последующих войнах?

– Язычники! – презрительно фыркнул я, поглаживая четки. – Они могли покаяться, но не нашлось среди них праведников. Вседержитель давал шанс спастись, им не воспользовались. Так кто повинен в этом, кроме них самих?

Крючок был наживлен весьма искусно, последователи немалой части ересей не удержались бы от замечания об изначальной неизбежности катастрофы, но сеньор де ла Вега лишь покачал головой и с ответными высказываниями спешить не стал. Пришлось взять инициативу на себя.

– Что же касается последующего кровопролития, то язычники резали язычников, это был их собственный выбор. Банальная борьба за власть, не более того…

Тут Сильвио кивнул:

– Борьба за власть, в которой самое деятельное участие принимал самопровозглашенный император Максимилиан, ныне причисленный к лику святых.

– Он принял истинную веру лишь через тридцать лет после тех событий, – парировал я, гадая, в какую ловушку пытается завести меня южанин.

Раз за разом собеседник менял направление разговора, и никак не удавалось понять, делает он это из желания оставить последнее слово за собой или исподволь направляет беседу в нужное ему русло. А быть может, просто захмелел и не вполне отдает отчет в своих речах?

Я даже рискнул воспользоваться истинным зрением, но эфирное тело Сильвио никаких сюрпризов не преподнесло, оказавшись блеклым и однородным, абсолютно нормальным для простеца. И пусть любые аномалии можно скрыть и замаскировать, едва ли мой собеседник практиковал тайные искусства. Еретик, провокатор или просто подвыпивший болтун, истосковавшийся по общению с равными себе? Оставалось лишь теряться в догадках, по крайней мере – пока.

Изменивший направление ветер закинул в узенькое окошко колючую снежную крупку, и я потер ладонями озябшие щеки.

– Подумать только, клятвопреступник стал императором и святым! – покачал головой сеньор де ла Вега. – Максимилиан был всего лишь наместником Северной провинции, вы ведь знаете об этом? А в итоге он поднял бунт, разрушил Арбес и убил законного наследника Солнечного трона. И даже истинную веру принял лишь из желания заручиться поддержкой черни и остановить народные волнения.

– Династия прервалась в Дни гнева, в Арбесе короновали бастарда. Да и кого волнует, что случилось почти восемь столетий назад? Северная империя не просуществовала и ста лет, внуки Максимилиана растащили ее на королевства, как падальщики растаскивают по костям павшее животное.

Сильвио лукаво улыбнулся:

– Кого это волнует? К примеру, это волнует светлейшего государя – его императорское величество Фердинанда Второго. Иначе он давно бы перенес столицу из Ренмеля. Разделенный город – не лучшее место для монаршего двора.

Ренмель. Святой город и город разделенный. Империи принадлежала лишь левобережная часть столицы, на противоположном берегу Рейга начинались земли догматиков, признававших верховенство Сияющих Чертогов.

– Ренмель – единственное место к западу от Рейга, где ступала нога пророка! Никто не станет переносить столицу из святого для всех ортодоксов города.

– Догматики полагают святой лишь свою часть, ведь Сияющие Чертоги расположены на восточном берегу.

Я посильнее запахнул плащ и, переборов внутреннее сопротивление, произнес:

– Ну мы-то сейчас к западу от Рейга. Какое нам дело до мнения этих раскольников?

Собеседник испытующе посмотрел на меня, вроде бы немного даже поколебался, но все же не смог промолчать и сказал:

– Поговаривают, будто светлейший государь намерен повторно короноваться в Сияющих Чертогах, и корону на его голову на этот раз возложат и архиепископ Ренмельский, и понтифик догматиков Иннокентий.

– Абсурд! – взорвался я, на миг позабыв об этикете. – Нелепая и невозможная выдумка! Светлейший государь не примет власти понтифика, а иначе тот никогда не провозгласит Фердинанда законным императором!

Случившийся семь столетий назад церковный раскол разделил верующих на тех, кто признал догмат о верховенстве наместника Сияющих Чертогов, и тех, кто сохранил верность изначальным традициям. Восток остался за догматиками, запад – за ортодоксами. И пусть войны веры давно канули в прошлое, а на смену им пришли редкие пограничные стычки, отношения между представителями разных религиозных течений оставляли желать лучшего.

Пойти на поклон к наместнику Сияющих Чертогов и обмануть ожидания собственных подданных? Настроить против себя всех ортодоксов разом? Невозможно! Император не безумец и не вероотступник.

Так я об этом собеседнику и заявил. Сильвио в ответ на мои слова лишь ухмыльнулся.

– У всего есть цена, – сказал он столь спокойно, словно речь шла о покупке свиных ребрышек в соседней мясной лавке. – Светлейший государь многое отдаст, лишь бы избавиться от диктата совета курфюрстов. Сейчас князья империи полагают его лишь первым среди равных, а коронация в Сияющих Чертогах докажет всем и каждому, что власть императора идет от самого Вседержителя!

«Если так, то лишь большая удача поможет Фердинанду дожить до коронации», – подумал я, но вслух говорить об этом не стал. Неосторожные слова будто удавка – и моргнуть не успеешь, как она затянется у тебя на шее. Тем более что насчет князей Сильвио ничего нового мне не сообщил.

Власть монарха и в самом деле была далека от абсолютной. Империя напоминала лоскутное одеяло, сшитое из королевств, герцогств, княжеств, марок, графств, церковных земель, вольных городов и рыцарских ленов. Порядок престолонаследия определяли тринадцать князей-выборщиков, и некоторые из этих влиятельных особ относились к правящей династии безо всякого пиетета. Те же герцоги Лоранийские и вовсе никогда особо не скрывали своих притязаний на трон.

И большой вопрос, хватит ли у светлейшего государя решимости одним махом сломать устоявшийся порядок вещей. Усиление императорской власти точно не обрадует крупных феодалов, а духовенство воспримет любую договоренность с понтификом догматиков не иначе как плевок в душу.

Святые небеса! Да о чем тут вообще говорить? Это всего лишь пьяный бред!

Я откинулся на мягкую спинку сиденья, подышал на озябшие пальцы и негромко рассмеялся:

– Сеньор большой шутник. На миг я решил, что вы говорите серьезно. Удивите меня, расскажите о мотивах понтифика. Только не упоминайте о подкупе. Золота в казне Сияющих Чертогов водится с избытком.

– Денег много не бывает, – подмигнул южанин, но настаивать на этой версии не стал. – Да будет вам известно, магистр, что понтифик с юных лет грезит походом веры против язычников Арбеса. Монархи восточного мира не спешат ввязываться в эту авантюру, но участие империи способно их подстегнуть. Никто не сможет остаться в стороне.

Я позволил себе скептическую улыбку и покачал головой:

– Наместник Сияющих Чертогов и его кардиналы – прагматики до мозга костей. Разумеется, они все как один ревнители веры, но идти на уступки империи лишь из желания перебить в пустыне несколько тысяч солнцепоклонников…

– В пустыне?! – взвился де ла Вега. Невесть с чего мое предположение оскорбило его до глубины души, но южанин сумел взять себя в руки и произнес, надменно растягивая слова: – Магистр! Пиратский флот Арбеса господствует в западной части Каменного моря безраздельно. Мимо язычников там не проскочит даже утлая рыбацкая лодчонка. Все торговые суда забирают далеко на восток, идут к портам Золотого Серпа. Келуя, Медьяно, Зальяни полностью контролируют торговлю с Солнечным архипелагом и снимают с нее все сливки. Золото, специи, ткани, рабы… Для вас это на другом краю света, но, быть может, стоит… расширить кругозор?

– Вы правы, сеньор, – примирительно произнес я, размышляя над тем, кому донести о странном попутчике по приезду в Стожьен, – для меня это действительно на другом краю света. Так вы полагаете, его святейшество намерен взять под контроль торговлю с Солнечным архипелагом?

– Его святейшество… – в голосе Сильвио прозвучала нескрываемая усмешка, – просчитывает ситуацию на много ходов вперед. Не удивлюсь, если взятие Арбеса он использует для разведывания сухопутного пути к Берегу Черного Жемчуга. – Южанин недобро усмехнулся и заметил: – В Гиарнии этому рады не будут, монополии на торговлю с дикарями придет конец.

– Города Золотого Серпа потеряют куда больше, – сказал я, обдумывая услышанное. – Если торговый флот пойдет напрямик мимо Арбеса, богатеть начнут порты Западного побережья.

Сильвио остро глянул на меня, кивнул и замолчал, как-то враз перегорев и потеряв всякий интерес к продолжению беседы. Да еще дилижанс дернулся, качнулся и запрыгал на кочках так сильно, что я пребольно приложился плечом о дверцу.

– Ангелы небесные! – невольно вырвалось у меня. – Ради всего святого, зачем мы съехали с тракта?

И в самом деле – экипаж повернул на лесную дорогу, узенькую и разбитую тележными колесами. Ветви деревьев с пожухлой листвой так и заскребли по стенкам и закрепленным на крыше сундукам.

– Кучер разве не предупредил? – удивился южанин. – Перед Стожьеном он собирался заехать в какую-то деревеньку поблизости.

– Будь я проклят! – выругался я. – Стоило дождаться почтовой кареты!

– Стоило, – согласился со мной Сильвио, надел бархатный берет и потянулся к ставне. – Вы позволите, магистр? Я собираюсь вздремнуть.