Трое Перрен Валери
В «год Пи» Нина, Этьен и Адриен встречались перед школой Пастера за десять минут до начала уроков. Других товарищей у них не было, и они держались вместе, как щенки из одного помета, хоть и совсем не похожие друг на друга ни внешне, ни отношением к жизни.
В одиннадцать лет большинство девочек общаются с девочками, а мальчики водят «мужскую» компанию.
Нина ложилась спать поздно и потому часто чувствовала себя усталой. Говорили, что она помогает деду разбирать корреспонденцию, которую он должен будет доставить по адресам, но это не соответствовало действительности – письма и посылки сортируют вручную на почте каждое утро. Пальцы Нины всегда были серыми от угольного карандаша, она не могла отмыть их даже жесткой щеткой и хозяйственным мылом.
Мне ужасно нравились мешки под глазами Нины, я им даже завидовала, они придавали ей серьезный вид. Я бы с радостью украла эти отметины, мне хотелось забрать у нее все. Носик, походку, посадку головы, улыбку.
Девочкой Нина походила на Одри Хепбёрн. Позже сходство не исчезло, но она стала грустной Одри. Впрочем, в глубине глаз знаменитой актрисы пряталась тень меланхоличности, а в Нининых обитал мрак. Никто не знал ее отца, но кое-кто называл его уроженцем то ли Северной Африки, то ли Южной Италии. У рыжеволосой матери Нины глаза были зеленые, а у девочки такие черные, что зрачки сливались с радужкой.
Три Б ходили в школу пешком, на скейтах Этьен с Адриеном катались по вечерам, во второй половине дня по средам и на каникулах.
Нина с дедом жили в рабочем предместье, в одном из жмущихся друг к другу, похожих как близнецы кирпичных домов с клочком земли под сад-огород на задах, который кормил целую семью, а в урожайный год еще и «безземельных» соседей.
Адриен и его мать Жозефина обитали в трехкомнатной квартире на четвертом (и последнем) этаже здания 60-х годов.
Этьен, его родители и младшая сестра Луиза роскошествовали в красивом доме, окруженном столетними деревьями. Его старший брат Поль-Эмиль уехал учиться в Дижон.
Нину воспитывал старик.
Отец Этьена был стариком.
Отец Адриена блистательно отсутствовал, матери исполнилось шестьдесят восемь, она без конца курила сигареты и слушала «Скажи, что это не так, Джо» Мюррея Хеда[10], когда мыла окна в своей столовой.
Троица жила на приблизительно одинаковом расстоянии от школы (плюс-минус двести метров). У них была общая заветная мечта: повзрослеть и уехать жить в большой город со светофорами на каждом углу, шумный, яростный, полный эскалаторов и сверкающих витрин. И чтобы всюду горели огни – даже ночью, а по тротуарам ходили незнакомцы, чужие люди, о которых нельзя посудачить.
Все свободное время трое проводили вместе, в том числе на переменах и в столовой. Их смешили одни и те же вещи. Они любили взять телефонный справочник, выбрать наугад страницу, набрать номер и сделать заказ, изменив голос. Смотрели «Магнума»[11] и «Славу»[12], закрыв двери, ставни и объедаясь конфетами. Бились в «Умника»[13] и «Морской бой». Читали вслух комиксы о Тинтине и «Альманах странного», лежа на кровати Нины. «Готово…» – произносили в унисон мальчики, и Нина переворачивала страницу.
Они обожали пугаться, рассказывали страшные истории, подбрасывали шарики-вонючки в проходы в супермаркете, часами записывали себя на кассеты, изображали радиоведущих, а потом слушали и глупо хихикали. Этьен был лидером маленького сообщества, Нина – его сердцем, Адриен – верным молчаливым оруженосцем.
Их ритуалы зависели от Нининой астмы, капризные бронхи задавали ритм. Некоторые приступы могли длиться часами, не помогали даже сильные лекарства. Самые острые моменты Нина предпочитала переживать один на один со своим свистящим дыханием.
Адриен и Этьен расходились по домам. Первый читал или обдумывал их разговоры. Второй катался на скейте и смотрел по телевизору конец Rcr A2[14] вместе с малышкой Луизой.
Соединяла мальчишек Нина, без нее они не общались. «Мы – троица, только так и никак иначе!»
Ребята любили Нину, потому что она никогда никого не судила – в отличие от остальных обитателей Ла-Комели. Слухи и россказни копились, их передавали по наследству. Репутация матери превратила Нину в «жалкую незаконнорожденную малышку». Застенчивый Адриен интересовал только Нину, она считала его умным и загадочным. Мать Адриена Жозефина Симони носила длинные, в пол, юбки и работала в муниципальном детском саду. Отца у него не было. Парочку сын-мамаша называли хиппи. Этьена многие ученики презирали – как «сынка добропорядочных граждан». Ла-Комель не знала смешений, здесь жили по принципу «салфетки – к салфеткам, тряпки – к тряпкам». Рабочих уважали больше старших мастеров и бригадиров, к сыновьям государственных служащих относились с пренебрежением, благополучие и богатство считались почти… подозрительными.
Троица ходила в кино только вместе. Билеты они всегда брали в первый ряд, и Адриен сидел рядом с Ниной, а не сзади, как в классе. Место по ее левую руку принадлежало Этьену.
Однажды они пошли на «Манон с источника»[15], и, когда влюбленный Юголен пришил ее ленту прямо к своей руке, Нина вцепилась в мальчишек и еще долго не отпускала после самоубийства героя.
Что бы там ни утверждали Адриен с Этьеном, этот фильм остался для них лучшим из лучших. На вопрос: «Твой любимый фильм?» – каждый называл «Возвращение джедая». Оба врали.
6
7 декабря 2017
По четвергам я закупаюсь в супермаркете и каждый раз надеюсь – увы, тщетно – встретить там Нину. Быстренько беру продукты первой необходимости, потом спускаюсь на рыночную площадь и снова рассчитываю увидеть ее, вглядываюсь во все встречные машины и… никого не вижу. Она живет как нелегалка, затаившись.
Купив овощи-фрукты, я пью кофе на теплой террасе «Церковного бистро» и наблюдаю за людьми, катящими мимо сумки на колесиках и несущими корзинки. Пары, одинокие женщины, вдовцы.
Мне очень нравится официантка Сандрин Мартен. Она меня не узнает, хотя мы учились с ней в пятом классе. Вместе с троицей. Потом Сандрин пошла в Центр подготовки подмастерьев, там можно с нуля освоить любую рабочую профессию. В детстве у нее была странная привычка: она то и дело сплевывала на землю, но была и осталась хорошенькой, правда преждевременные морщинки и разочарованно опустившиеся вниз уголки губ говорят о том, что живется ей нелегко. Сандрин слишком много курит, и работа у нее временная. Зимой она носит шерстяные пуловеры с длинными рукавами, скрывающими татуировку – выцветшую блекло-синюю русалку на предплечье. Этой русалке не довелось насладиться шикарной жизнью на террасах богатых особняков…
Иногда меня так и подмывает признаться: «Это я, Виржини…», но пока удается сдерживаться. Нам нечего сказать друг другу. «Дети у тебя есть?» – «Нет. А у тебя?» – «Да-двое». – «Сколько-им-лет?» – «Пятнадцать-и-восемнадцать». – «Давно-разливаешь-тут-пиво?» – «Ты-зачем-вернулась? Тут-все-умерло».
Предпочитаю, чтобы Сандрин меня не узнала. Мы обмениваемся улыбками. Она протягивает мне свежую газету. Я оставляю тридцать сантимов чаевых. Думала дать 50, но было бы многовато с 1,20 евро за чашку кофе. Привлекло бы ненужное внимание.
– До свидания.
Иногда неузнавание приносит пользу. И гарантирует покой.
По дороге домой я делаю крюк, чтобы проехать мимо моего бывшего коллежа. Он давно закрыт – из-за вредного асбеста и сквозняков, сюда много раз проникали вандалы. Сквоттеры загадили его (мягко выражаясь!) и пытались поджечь. Несколько окон забиты картоном, вокруг выросла высокая трава.
За городом построили новый коллеж – имени Жора Перека[16], в него принимают учеников из разных населенных пунктов.
Сегодня утром, проезжая мимо моей alma mater, похожей на корабль, брошенный капитаном посреди моря позеленевшего бетона, я притормозила.
Обычно я так не поступаю – избегаю его, как Эйфелеву башню в своей прежней жизни.
Я припарковалась на обочине. Наконец-то они приступили к работе! Экскаваторы ровняют с землей коллеж Вьё-Коломбье. Я десять минут наблюдала, как уничтожают мое прошлое. Все происходит со скоростью света, словно это театральные декорации, а не реальное здание с крышей и стенами, где много десятилетий подряд подростки приобретали знания.
Через несколько дней не останется ничего.
Я вспомнила, как когда-то на переменах наблюдала из окна класса на четвертом этаже за учениками, разгуливающими по двору. Смотрела и думала: «Через сто лет все они умрут». Но и вообразить не могла, что камни окажутся недолговечнее людей.
Сворачивание завода «Магеллан» и перемещение транспортной компании «Дамамма» подписали смертный приговор целым кварталам, некоторое достоинство пытаются сохранять только две главные улицы. Последние герои современного мира – «мелкие коммерсанты», как их называют телерепортеры, – собирают остатки сил, чтобы заставить биться сердце центра города размером с булавочную головку.
Сорная трава заполонила весь участок. Повсюду, где в моем детстве дышал целый мир, остались одни растрескавшиеся стены, захлопнутые ставни, проржавевшие таблички и тротуары, поросшие мхом.
А там, где Адриен с Этьеном катались на скейтах, теперь ничейная земля.
7
В понедельник, 9 марта 1987 года, Пи взялся ненавидеть Адриена, и тот начал отсчет – как узник, зачеркивающий в настенном календаре дни, оставшиеся до освобождения. Исключив вторую половину дня всех суббот, воскресенья, среды[17] и праздники, до летних каникул он должен был продержаться шестьдесят один с половиной день.
Шестьдесят один с половиной раз заставить себя войти в класс на негнущихся ногах, с тяжестью в желудке. Шестьдесят один раз хватать вечером фломастер и, нажимая что было сил, «уничтожать» прожитый день в календаре пожарной части. Его страницы украшали изображения храбрецов, помогающих жертвам автокатастроф и наводнений и погорельцам. Страдания Адриена, над которым измывался учитель, были вполне сравнимы с болью этих людей.
Его задерживали в классе на каждой перемене, оставляли после уроков под предлогом плохо выученного стихотворения, небрежно написанного сочинения – текст приходилось переделывать по несколько раз. Пи заставлял Адриена снова и снова чертить прямоугольный параллелепипед, читать и перечитывать параграфы о приставках, суффиксах и порядке величины числа, а также выводить по сто раз в тетради фразу: «Я не предаюсь мечтам на уроке!»
С 9 марта 1987 года Адриен перестал мечтать. Он больше не созерцал затылок Нины, ее волосы, ее заколки, ее платья, ее плечи, ее спину.
Пи подстерегал, принюхивался, и стоило Адриену ослабить бдительность, учитель посылал его к доске, чтобы поизобретательнее унизить перед всем классом. Тщетно.
Застенчивые люди – не слабаки и не трусы. Палачи не всегда берут над ними верх. Адриен никогда не плакал. Он смотрел учителю в глаза и ухитрялся отвечать на вопросы, какими бы непонятными и вредными они ни были, а Мартену Деланнуа, первому козлу отпущения этого года, легче дышалось. Он так до конца и не поверил в чудо, в то, что гроза прошла стороной.
Вечером Нина и Этьен ждали Адриена, сидя на бровке тротуара, как две неприкаянных души. Они провожали друга до дома, а у него болело все тело, мышцы ныли от перенесенных судорог.
Нина все время спрашивала:
– Почему он к тебе прицепился?
Адриен неизменно отвечал:
– Когда-нибудь я тебе объясню.
– Объяснишь что?
Адриен замыкался и не реагировал.
Этьен предлагал проколоть шины папаше Пи или набросать в его почтовый ящик собачьих какашек. «Я знаю, где он живет…» Адриен отказывался. Пи догадается, и станет только хуже.
Во сне он плакал и просыпался на мокрой наволочке.
Они больше не читали «хором» одну книгу в комнате Нины и не включали телевизор, как будто герои любимых сериалов внезапно скончались в страшных муках.
– Нам нужны наши среды на свежем воздухе…
– Нам необходима наша жизнь на свежем воздухе! Раньше все было так хорошо…
– Один раз я видела его в городе, он прячет жирный зад под длинной учительской блузой.
Все трое то и дело повторяли: «Скорее бы лето!»
Походы в кино стали редкими – угнетенное настроение не способствовало, – но места они занимали по заведенному раз и навсегда порядку: Нина в середине, Этьен слева, Адриен справа.
Они вместе открыли для себя «Большую дорогу» Жана-Лу Юбера[18]. В тот день Адриен понял, что от тяжкой повседневности можно укрыться в произведении искусства.
4 мая 1987 года Пи обнаружил «недостачу» письменных работ для проверки в своем портфеле, накинулся на Адриена и устроил ему выволочку, обвинив в краже. Нина и Этьен вскочили, собираясь вмешаться, но друг усмирил их одним-единственным взглядом.
Дома Жозефине показалось, что сын очень бледен. Что у него отсутствующий вид. Озабоченный. Она попыталась разговорить мальчика, но у нее не получилось. После ужина Жозефина позвонила Нине и спросила, не случилось ли чего в школе, но та все отрицала: «Нет-нет, не волнуйтесь, все в порядке!»
Ночью Адриена начало трясти, поднялась температура. Пришедший утром доктор диагностировал бронхит, который, к несчастью, перешел в воспаление легких. На несколько дней его даже положили в больницу, и он три недели не ходил в школу. Нина и Этьен каждый вечер навещали друга и приносили ему уже выполненные домашние задания.
Жозефина – теперь она курила только на балконе – подогревала ребятам полдник, и они съедали его, сидя за пластиковым столиком.
Волосы матери Адриена когда-то были белокурыми, но теперь утратили блеск и пожелтели, кое-где в них пробивалась седина. Она немного напоминала грызуна, но черты лица остались тонкими и плавными, а кроткий взгляд выражал неверие в счастливый исход дела.
Побыв любовницей отца Адриена, больше она романов не заводила. Он был женат, разводиться не собирался и потому вел себя крайне осторожно, чтобы не дай бог не засветиться. Когда Жозефина сообщила ему, что ждет ребенка, он не выказал ни гнева, ни злости, ни радости и ушел, не предупредив, что не вернется. В тот день Жозефина пекла яблочный пирог, руки у нее были в масле и муке, и она не сразу поняла, что он протягивает ей чек, а увидев сумму, поставила жирное пятно прямо на подпись.
Сильвен Бобен встретился с Жозефиной еще один раз, явившись, чтобы признать ребенка. Она разлюбила его, но не нашла в себе сил сказать, что в этом нет необходимости. Когда-то этот мужчина вызывал у нее желание, но обидные слова и трусливое поведение все изменили. Жозефина сказала Сильвену: «Подойди поближе к кроватке…» Он не пожелал.
Время от времени Сильвен появлялся. Как инспектор общественных работ. Или надзирающий офицер полиции. Он, конечно, звонил, чтобы предупредить о своем приходе, но на большее его «воспитанности» не хватало. Мсье Бобен осматривал квартиру, проверял, не облупилась ли краска на стенах, не текут ли трубы, интересовался школьными успехами Адриена, оставлял на столике в гостиной очередной чек и удалялся. В мире с собой.
Жозефина позвонила ему, когда Адриена забрали в больницу. Впервые за одиннадцать лет. Сильвен Бобен был за границей, и она оставила сообщение на гостиничном номере телефона. Он перезвонил. Слышимость была неважная, в трубке раздавался треск, и разговор состоялся короткий. Жозефина успокоила Симона, объяснила: «Я просто очень испугалась, врач сказал, что бронхит перешел в воспаление легких, но теперь мальчику намного лучше!»
Матери Адриена нравились новые друзья сына, особенно Нина. Она всегда хотела иметь дочь, девочку-куколку с карими глазами, похожими на звездочки. «И чтобы они всегда блестели…» – думала женщина.
Сделав домашние задания, Нина обнимала Адриена, Этьен хлопал его по спине, произносил как заклинание: «Скоро лето», и они расходились по домам.
Адриен выздоровел, вернулся в школу и продолжил зачеркивать дни, остававшиеся до Избавления. За вычетом дня Вознесения Господня, Духова дня, сред, второй половины дня суббот и всех воскресений оставался тридцать один с половиной день.
Адриен где-то вычитал, что человек с необузданным темпераментом способен совершить сверхчеловеческое усилие. Такие усилия он совершал, когда вставал утром, пил горячее молоко, одевался, покидал дом, входил во двор школы Пастера, тащился по крытой галерее, преодолевал шесть ступенек, оставлял куртку на вешалке, садился за свою парту, вдыхал запах Зла – одеколона, пропитавшего серую учительскую блузу, и смотрел на мсье Пи.
Ему казалось нестерпимым не иметь отца, который в случае несчастья брал бы его за руку и говорил: «Можешь быть спокоен, сынок, ты под моей защитой!»
В первый после болезни день в классе даже присутствие рядом Нины и Этьена не помогло утишить его бешено колотившееся сердце. Желудок скрутило. Горло опухло. Он только что не подвывал, как побитая собака.
Адриен решил, что заразился от Нины астмой, иначе как объяснить затрудненное сиплое дыхание?
Учитель одарил его улыбочкой, заговорил медоточивым тоном. К доске он Адриена не вызывал, в классе не задерживал – ни на перемене, ни после уроков.
Мсье Пи испугался. Впервые за всю его профессиональную карьеру один из козликов отпущения заболел прежде, чем он успел сбавить обороты.
Неделя шла за неделей, Адриен получал хорошие отметки за домашние задания, учитель писал красной ручкой на полях справа ободряющие ремарки: «Очень хорошо, отличная работа, серьезный ученик…»
Как-то раз, июньским вечером, Адриен остался в классе по собственной инициативе, а Пи работал в своем кабинете. Ученики должны были получить двенадцативольтный ток, приклеив к каждой лопасти вентилятора по магниту и подсоединив его к трансформатору с помощью двух люстровых зажимов. Адриен очень увлекся, выкрасил в белый цвет деревянную до-сочку и закрепил на ней три лампочки разных цветов. К шести вечера он не успел, и Пи, спешивший уйти, предложил ему закончить работу дома.
Прилежный ученик трудился все выходные, меняя силу тока с помощью прерывателя, и заворожил Нину.
– Ты – суперумник!
– Это физика, а никакой не ум.
– Не вижу разницы.
В понедельник утром, подойдя к двери класса, Адриен, Нина и Этьен увидели, что их ждет директор. Вид у мсье Авриля был очень серьезный. Он велел им занять места за партами, достать учебники по грамматике и молча повторять правила.
Пи отсутствовал. Такое случилось впервые в жизни.
Ребята молча переглядывались, потом кто-то не выдержал, поднял руку и осмелился задать вопрос:
– А где мсье Пи?
– В моем кабинете, – ответил директор.
Его слова были встречены гулом разочарования. Каждому хотелось пойти домой, покататься на велосипеде, поиграть в настольные игры, посмотреть телевизор, пусть по понедельникам и не было молодежных программ.
Увы – мсье Пи не похитили, он не заболел, не умер, и занятия будут.
Мсье Авриль нашел взглядом Адриена и сказал:
– Адриен Бобен, изволь пойти со мной.
Несчастный поднялся, чувствуя себя невинно обвиненным невесть в чем, испуганно взглянул на Нину, потом на Этьена и последовал за директором, уныло повесив голову.
Он брел нога за ногу и разглядывал криво положенную метлахскую плитку, пытаясь ее считать. Чтобы ни о чем не думать. Раз, два, три, четыре. Дурное предзнаменование. Почему директор ведет его в кабинет, его одного?
Плохо дело…
Они вошли в секретариат – когда-то тут был один из классов, но его переделали, поставили шкафы под личные дела учеников, стол с телефоном и пишущей машинкой. За ним и сидел Пи, положив ногу на ногу. Он был не в серой блузе, а в голубой рубашке с короткими рукавами и тергалевых брюках. Адриен впервые увидел своего учителя-мучителя в цивильной одежде, он поздоровался, но мсье Пи не ответил, даже не взглянул на него и только улыбнулся директору.
– Итак, Бобен, не будем ходить вокруг да около: мсье Пи сообщил мне, что ты украл школьное оборудование.
Адриену понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать услышанное, а Пи упорно не желал встретиться с ним взглядом.
– Тебе прекрасно известно, что все материалы, которые вы используете на практических занятиях, запрещено выносить из школы… Таков наш внутренний распорядок.
Адриен онемел. Пи подставил его, заманил в ловушку. Он взял над ним верх. К глазам подступили слезы, но он проглотил их, как горькую микстуру, вцепился ногтями в свои предплечья. Ему помогла одна незначительная деталь, превратившаяся в очевидность. Адриен начал глубоко дышать, сердце успокоилось, и он вдруг почувствовал едва уловимый, потом ставший едким острый запах пота, заполнивший комнату. Пи вонял. От него исходил запах лжи.
Вопрос мсье Авриля вывел его из задумчивости.
– Тебе что, нечего сказать в свою защиту, Бобен?
Молчание сочли за признание вины. Адриен принял назначенное наказание – каждый день, до конца учебного года, переписывать несколько страниц и сдавать директору – и не промолвил ни слова.
Перед всем классом его назвали вором и подвергли остракизму – посадили одного за парту, в последнем ряду, рядом с холодной батареей, но в личном деле отметки не сделали: Адриен всегда был прилежным учеником да и «оборудование» вернул следующим же утром. Три лампочки и электрические провода. Товарной стоимости они не имели. Покарали его из принципа. Заклеймили позором.
Узнав о случившемся, Жозефина Симони решила немедленно отправиться в школу и пообещала сыну дойти до директора, чтобы снять с него подлые обвинения.
Адриен не принял материнскую защиту.
– Пи прав, я украл оборудование.
– Думаешь, я идиотка?! Зачем ты его защищаешь?
– До каникул осталось девятнадцать дней.
– Я позвоню твоему отцу!
– Нет у меня отца! Плевать он на меня хотел! Сделаешь это – сбегу! Клянусь, что сбегу, и ты меня больше не увидишь! Никогда!
Жозефина сдалась. Не связалась с Сильвеном Бобеном, не пошла к директору. Она поверила сыну на слово: он и правда мог совершить отчаянный поступок и исчезнуть. Угроза была скрытой, но опасность существовала изначально. Ее мальчик никогда не был беззаботным. В его характере уживались мягкость и серьезность. Он не нуждался в напоминаниях, чтобы сесть за уроки, почистить зубы, убрать квартиру. Адриен часто радовал сердце Жозефины хрустальным смехом, он умел веселиться, особенно когда вместе с Ниной и Этьеном смотрел комедию или забавное телешоу. Впрочем, Адриен всегда приземлялся на обе ноги, обутые в ботинки 35-го размера, и твердо стоял на земле.
Адриен перестал доверять окружающим, он убедился, что в мире главенствует порок.
Тот учебный год подарил ему двух друзей и лишил прекраснодушия.
8
8 декабря 2017
Кажется, у меня началась ангина. Пришлось обмотать горло шарфом. Хрупкое горло – результат жизни в одиночестве и молчании.
Сегодня не день сухого корма, но я доставляю тридцать кило к воротам собачьего приюта.
Как всегда, слышу, но не вижу псов.
Как всегда, небритый верзила забирает мешки, буркает:
– Спасибо – от их имени.
– Нина на месте? – спрашиваю я.
Он отвечает не сразу – как плеер, поставленный на «паузу».
Обычно я произношу только «привет», «пока» и теперь мгновенно спохватываюсь и, не дожидаясь ответа, бегу к своей машине. Он провожает меня взглядом. Я вяло машу рукой – сама не понимаю, что на меня нашло.
Чувства нахлынули…
Коллеж Вьё-Коломбье снесен с лица земли, найдена фотография класса, во сне то и дело приходит воспоминание, в котором я возвращаюсь туда. К Нине. Вечер похорон. Оторопь, ужас, замедленные движения, Этьен, его бледное лицо, синяки под глазами, прерывистое дыхание, а… Нина в постели с другим?
Меня неотступно преследует мысль о мертво теле, найденном в машине из Лесного озера. Информация подтвердилась. Полицейские уже начали процедуру опознания останков. Не знаю, по какой причине мне запретили давать материал в газету, но это ужасно – я так много хотела бы сказать Нине.
Нина сидит за письменным столом и грызет колпачок ручки.
Ужасный день. Две новые собаки. Вроде бы охотничьи. Зараженные паразитами. Уже два месяца никто не «усыновлял» животных. Одна из волонтерок уволилась. К счастью, искорка надежды все-таки вспыхнула: кое-кто заинтересовался стариной Бобом. Он живет в приюте уже четыре года. Шестнадцать сезонов в тюрьме с бетонными стенами. В 15:00 на него придут посмотреть. Боб понравился гипотетическому спасителю по фотографии на сайте. Собачий тромбиноскоп, который выпускает Нина, действует не хуже сайта знакомств.
Она улыбается. Надо попробовать зарегистрироваться на сайте Essayeunmec.com[19]. Нет, ни за что, не хочет она оказаться наедине с чужаком и не будет участвовать в Парижском тотализаторе, а в Ла-Комели чужаков нет. Она знакома со всеми своими ровесниками. Пузатые женатики с пожелтевшими от никотина зубами, пьянчужки, бывшие спортсмены, потерявшие форму и лишившиеся куража… Нина хихикает, и ей становится легче, как будто лампочка в душе зажглась. Нужно уметь улыбаться, когда ничего другого не осталось. Улыбаться и продолжать.
В кабинет заходит Кристоф, наливает себе едва теплого кофе, обмакивает в пиалу печенье.
– Дама – та, что каждый месяц привозит корм, – она вернулась. Спрашивала о тебе. Необычно… Знаешь, о ком я говорю?
Нина поднимает на него глаза, ее взгляд затуманивается, как будто она переваривает информацию.
– Да, конечно.
– Правда, что ли? Она – призрак?
Нина надевает куртку и направляется в лазарет, он расположен рядом с кошачьим отделением. Пора делать укол Орлану, кажется, у него начинается насморк. Нельзя, чтобы другие обитатели приюта заразились.
9
Июль 1987
– Думаешь, у меня так рано начались месячные из-за мамочки-шлюхи? – спрашивает Нина у Адриена.
– Не глупи, у матери Терезы это приключилось в десять… как у тебя.
– У матери Терезы?
– Ну да.
– Ты не врешь?
– Вот еще… Я прочел в «Науке и жизни».
Этьен с Адриеном провожают Нину в медкабинет. Они не виделись со вчерашнего дня, с того момента, как она пулей унеслась из бассейна, ничего им не объяснив.
Мальчишки катят на скейтах, Нина идет пешком, и они подстраиваются под ее темп.
Кровь не остановилась, и она записалась к доктору Лекоку, даже не подумав изменить голос или назвать чужую фамилию. Нина Бо наблюдается у семейного врача по поводу астмы, бывает на приеме регулярно, но впервые идет в кабинет без деда, и собственное непослушание выбивает ее из колеи.
– Сказала мсье Бо?
– Нет! – раздраженно бросает Нина.
– В бассейн пойдешь?
– Не могу…
– Это надолго?
– Понятия не имею… Дней шесть… Но вы сходите…
– Мы тебя одну не оставим! – возмущается Адриен.
Этьен радостно предлагает:
– Возьмем два фильма! Садовник и мадам Ранкёр в отпуске, дом только наш!
– А как же твоя сестра? – беспокоится Нина.
– Да ее никогда не бывает.
Нина просит друзей подождать на улице и не светиться рядом с кабинетом.
– Может, проводить тебя до приемной?
– Нет, я все сделаю сама.
Адриен с Этьеном вычерчивают прямые, круги и овалы на стоянке грузовиков, расположенной рядом с детским садом. Они разгоняются и прыгают, Этьен очень рисковый и к тому же способней Адриена, он все делает быстрее и как будто летает по воздуху. «Мы как учитель с учеником… – думает Адриен. – Профессионал и начинающий. Этьен великолепно владеет своим телом, таким ловким и гибким, а еще он на две головы выше!»
На скейте, в воде и на суше. Этьен сохраняет равновесие и красоту движений, его кроль безупречен.
Адриен давно усвоил фатальную истину: люди не рождаются равными. Он пытается подражать движениям Этьена, падает, отряхивает колени и локти, делает перерыв, чтобы завязать шнурок, и вдруг чувствует спиной чей-то пристальный, остро-кинжальный взгляд. Накатывает дурнота, он оборачивается и лишается сил, как от удара ногой в живот, ему трудно дышать.
Он здесь. Метрах в трехстах от Адриена. Наблюдает. Давно? «Он что, следит за мной?!» Отвернулся, захлопнул дверцу машины и исчез в магазине садового инвентаря.
В одно мгновение стены рушатся, радость улетучивается, человек, за которым он прятался, растворяется в воздухе. Кажется, что кто-то дал ему пинка, понуждая к действию. Все обиды и унижения, пережитые в противостоянии с Пи и не смягченные слезами, рвались наружу, и Адриен побежал, бросив скейт у стенки, не обращая внимания на недоуменный оклик Этьена.
Он так резко рванул на себя тяжелую дверь, что чудом не расшиб лоб: тело отказывалось подчиняться командам мозга, ноги дергались, как под током.
Первый проход между полками – пусто. В следующем тоже никого.
Адриен ищет Пи, как гончая травленого зверя.
Какой-то служащий улыбается ему.
– Привет, малыш!
Адриен будто оглох, сердце колотится, как рыбина в сетях, стучит в ушах.
Ему чудятся запахи бумаги, клея, аммиака, мела и пота – так пахнет во всех помещениях школы.
Третий проход. Он здесь, приценивается к мешкам, спокойно выбирает семена для своего сада и улыбается – успел, как и каждое утро, надеть на лицо дежурную усмешечку.
Адриен до сих пор просыпается в липком поту, если увидел в ночном кошмаре улыбку Пи.
Он так стремительно бросился на учителя, что тот не успел заметить его, только почувствовал удар кулаком в лицо, детским, размером с три ранних яблочка кулаком одиннадцатилетнего мальчишки. Рука ученика заряжена яростью и тяжкой печалью, она разит как пуля.
Разбившиеся стекла очков поранили лицо, из носа течет кровь, зрение мутится. Адриен с лету наносит следующий удар – в пах, Пи сгибается пополам, а Адриен колотит его и вопит как безумный, кто-то хватает «агрессора» за плечи, пытается оттащить, он вырывается.
По магазину разносится жуткий отчаянный крик Нины:
– Адриен!
Ее лицо искажено страхом, в глазах стоят слезы, Этьен застыл с разинутым ртом, как одержимый бесами.
Адриен весь горит, по рукам бегают мурашки, ноги стали ватными. Темнота. Он лишается чувств.
В себя Адриен приходит в подсобке, здесь пахнет растениями и влажной землей. Два жандарма и три продавца не сводят с него глаз. Он слышит слова: «Мсье Пи не будет подавать жалобу… мать заплатит за очки… поверхностные повреждения… мы беспокоимся за этого ребенка… сейчас придет врач… что на него нашло?»
У Нины начался приступ астмы, очень тяжелый, из ее груди рвутся хрипы, дыхание то и дело срывается на свистящий фальцет. Этьен не сводит глаз с Адриена, он не узнает друга. Можно подумать, рядом с мешками компоста лежит пришелец.
Адриен поранил руку, ударив по очкам Пи.
Появляется перепуганная Жозефина.
«Где Пи?» – думает виновник переполоха, придя на секунду в себя, и снова теряет сознание.
Уже несколько дней трое не ходят в бассейн и вместо этого слушают альбом U2 «Дерево Джошуа»[20], врубив звук на полную мощность. Танцуют и поют в большой гостиной дома Этьена, закрыв ставни на окнах. Без света они могут делать что хотят. Их движения несогласованны – из-за темноты, и это всех ужасно веселит. Они хохочут, как детсадовская малышня.
– With or without you…[21]
Эти послеполуденные приступы веселья помогают им зализывать душевные раны, нанесенные безумной выходкой Адриена. Они ни разу не заговорили о случившемся. Адриен побывал на приеме у доктора, та хотела разобраться, но пациент упрямо хранил молчание. Он уже в шесть лет утратил веру в медицинское сообщество.
В тот день, когда Адриен отлупил Пи, доктор Лекок побеседовал с Ниной и успокоил ее насчет месячных. «Ничего из ряда вон выходящего, – заверил он девочку. – Ты на год или два опередила ровесниц, но такое бывает».
– Вы знали мою мать? – спросила Нина.
– Конечно, – ответил мсье Лекок, выслушивая через стетоскоп ее спину.
– Она тоже растеклась в десять лет?
Врач достал из ящика папку с медицинской картой Марион Бо, родившейся 3 июля 1958 года, и попытался расшифровать записи.
– Извини, Нина, времени прошло много, и я не могу разобрать собственный почерк.
Читать бесплатно другие книги:
