Последние узы смерти Стейвли Брайан
Хуутсуу взглянула на черного человека с укором:
– Как мы с тобой ни встретимся, ты убиваешь моих мужей.
– В прошлый раз ты говорила, что те, кого можно убить, не мужчины.
Незнакомца как будто вовсе не беспокоило, что он остался всего с одним топором. Его как будто вообще ничего не беспокоило. В том, как он стоял, как держался, было что-то знакомое.
«Безумие! – вдруг понял Валин. – Он похож на бешеного зверя».
Его мысль перебил смешок Хуутсуу. От него мороз прошел по спине, как от полночного воя койотов, когда те стягивают кольцо вокруг добычи.
– Зачем здесь ты? – спросила она черного. – Где твои друзья?
Незнакомец покачал головой, словно слово «друзья» было ему неведомо.
– Ступай своей дорогой, Хуутсуу, – сказал он. – Оставь этих людей.
– Опасно оставлять за спиной тех, кто тебя ненавидит, – улыбнулась она. – Я думала, ты усвоил этот урок.
– У этой семьи нет к вам ненависти, Хуутсуу. Я полгода за ними наблюдал. Они бьют зверя, ставят ловушки. Рубят дрова на зиму. Они не участвуют в войне. Оставь их в покое.
Женщина, поразмыслив, покачала головой:
– Я убью их быстро.
– Нет, – возразил он. – Не убьешь.
Она снова усмехнулась:
– Ты – один человек, Малкениан.
– И на одного едва тяну, – так тихо, что Валин едва расслышал, буркнул незнакомец, но потом он поднял голову и повысил голос: – Уезжай или сражайся, Хуутсуу. Остальное решит Ананшаэль.
– Ананшаэль… – Женщина скривилась и с силой выдохнула. – Ты готов за них умереть? Готов за них убить?
– Я и не за такое убивал.
Ургулка долго разглядывала его. У Валина вспотели ладони. Сердце скакало по ребрам. Ему казалось, он вот-вот потеряет сознание, но не терял. Наконец в лице женщины что-то переменилось.
– Это дурачье безобидно, – сказала она, махнув рукой на семью Валина. – Их я могла бы оставить за спиной, оставить в живых.
Незнакомец готов был кивнуть, но она остановила его, вскинув руку:
– А вот ты, Малкениан, далеко не безобиден. Однажды ты меня не убил и чуть не поплатился за это жизнью. Я не повторю твоей ошибки.
– Если думаешь, что сможешь меня убить, – проговорил он негромко, – давай, попробуй.
По голосу слышно было, что он готов – Валин только не знал, убивать или умирать.
– Я не хочу твоей смерти. Я хочу, чтобы ты был с нами.
– С чего бы мне объединяться с ургульскими дикарями? – прищурился черный.
Хуутсуу ответила ему улыбкой:
– С того, что ургульские дикари убьют развращающего наш народ лича. Того, кто осквернил нашего бога.
– Балендина.
В его устах имя – если это было имя – прозвучало грязным ругательством.
– Ты, как и мы, – говорила Хуутсуу, – ненавидишь лича. Я это хорошо помню.
Помедлив, незнакомец покачал головой:
– Мало ли кого я ненавижу.
– С чего-то же надо начинать, – пожала плечами женщина.
– Я не собираюсь ничего начинать.
– Собираешься, – ответила Хуутсуу. – Пора бы. Ты сам сказал, что полгода бродил по лесам, как больной волк. Я предлагаю… другой путь.
– Мне не нравится твой путь. Я доволен своим.
– А если ты не пристанешь к нам, – сверкнула глазами Хуутсуу, – я убью тебя, а потом отдам эту семью богу. Медленно.
Незнакомец долго изучал ее с застывшим, как гранитная глыба, лицом.
– Зачем? – не сказал, а прорычал он.
– Мне нужны воины, – пожала плечами женщина. – А ты, кто бы ты ни был, воин.
– Если тебе нужны воины, что, во имя Хала, ты делаешь здесь? Бои идут далеко.
– Мы искали призраков, Малкениан. Трех призраков. Людей, похожих на тебя.
Незнакомец дернулся, как от удара, приподнял оставшийся у него топор, оскалил зубы, будто готов был кинуться на женщину и вырубить у нее сердце.
Прозвучавшие наконец слова были холоднее камня зимой.
– Каких людей?
Хуутсуу медленно покачала головой:
– У них нет имен, но одеваются они в черное. – Она указала на лохмотья незнакомца. – Как ты. Их всего трое, но они не дают нам покоя много месяцев. Перехватывают гонцов, нападают на воинов, бывает, врываются в лагерь и убивают. Те, кто за ними погонится, возвращаются с пустыми руками или вовсе не возвращаются. Лошадей у них нет, у этих троих, но передвигаются они быстро и удары наносят всегда ночью.
– Так… – Губы незнакомца скривило что-то похожее на улыбку. – И вы решили к ним пристать? Помочь им? Я думал, аннурцы – хилый, выродившийся народ.
– Эти – нет. Они закалены не хуже любого ургула. И притом они аннурцы, как возглавивший мой народ лич. Они могут знать, как его убить.
– По твоим словам, они пытались, – возразил человек в черном, – да не сумели.
– Их всего трое, – отмахнулась Хуутсуу. – Им трудно смешаться с нашими людьми. А вместе мы сумеем перерезать глотку этому личу.
– Если они прежде не перережут глотку тебе. Раз они такие грозные, как бы не нашли вас сами и не убили.
– Может, убьют, а может, и нет. Ты будешь с нами. Ты все объяснишь этим аннурцам.
Незнакомец опустил топор и надолго задумался, будто разрываясь между решениями, но под конец покачал головой:
– Нет. Я с этим покончил.
– Тогда будем биться, – пожала плечами Хуутсуу, – а после боя я отдам эту семью богу.
Валин забыл дышать и только таращил глаза. Он почти ничего не понял. Он не знал, кто такой Длинный Кулак, кто такой Балендин, почему человек скрывался в лесах, откуда он знает эту женщину и почему она называет его Малкенианом, будто какого-то аннурского императора. Он понял одно. Судьба его семьи висит на волоске. Скажет незнакомец «да», они будут жить. Скажет «нет» – случится ужасное. Он заметил, что всхлипывает, стонет, уткнувшись лицом в грязь.
– Ничего, Валин, – донесся через поляну голос матери. – Просто лежи смирно, сын. Все будет хорошо.
Он поднял голову, нашел ее взгляд, увидел протянутую к нему руку. Ее загораживали ургульские копья и ургульские кони, но он видел ее глаза и слышал голос.
– Все хорошо, Валин, сынок. Все хорошо.
Рядом с ним, справа, шевельнулся незнакомец. Мальчик повернул голову и увидел, что тот всем телом развернулся к нему.
– Как тебя зовут, малый?
– Валин, – заикнулся он. – Назвали по принцу. По старшему сыну императора.
Он не понимал, зачем черному это знать, но пока они разговаривают, они не убивают.
«Пожалуйста, – взмолился он про себя, обращаясь к любому богу, какой мог его услышать. – Пожалуйста, говорите!»
А Хуутсуу, к его великому изумлению, хохотала. Смотрела на человека в черном и хохотала без удержу. Незнакомец повернул голову к ней и снова к Валину, словно изучая его. Наконец он как будто расслабил плечи. И кивнул.
– Ладно, – проворчал он. – Все равно мне надоело обкрадывать детские ловушки.
– Так я и думала. – Женщина говорила так, как если бы знала все заранее, а натянутые луки и нацеленные копья были только для виду. – Плоть у тебя закалена, а в сердце осталась мягкость.
Встретивший ее взгляд черный казался каким угодно, только не мягким.
– Может статься, ты еще пожалеешь, – сказал он.
– Тем интереснее, – улыбнулась всадница.
Отвернувшись от незнакомца, она отрывисто скомандовала, и ургулы поехали прочь с поляны, обращая на Валина и его родителей не больше внимания, чем на грязь под копытами. Валин круглыми глазами смотрел на незнакомца, который склонился над ним, за шиворот поднял на ноги и уставил на него свои страшные глаза.
– Ты храбрый парень. Молодец. Как бы тебя ни звали, ты лучше любого сраного императорского сынка. Понял?
Валин нерешительно кивнул. Незнакомец еще долго смотрел на него, потом тоже кивнул.
– Хорошо, – ворчливо бросил он и, отвернувшись, прошагал через поляну.
Человек выдернул свой топор из спины убитого ургула и пнул труп ногой, как гнилое негодное полено – ни на сруб, ни на дрова не сгодится.
13
– Адер лжет, – сказал Каден.
Киль разглядывал его в приглушенном свете лампы. Почти сразу после разговора на причале Каден вернулся на тридцатый этаж, в свой кабинет, – задержался только, чтобы послать слугу разыскать историка. Он дожидался Киля и обдумывал разговор, уставившись сквозь стену закаленного стекла на город внизу и перебирая в голове каждый жест и каждую фразу Адер, высматривая за словами правду. Киль появился к ночи, и к тому времени самые черные подозрения Кадена переросли в уверенность.
– В чем? – спросил Киль и, прихватив оливку из деревянной мисочки на столе, встал у прозрачной стены рядом с Каденом.
Тот помолчал, снова вызвав в памяти сама-ан сестры – ее глаза, губы, напряженные мышцы челюстей. Поразмыслив над застывшим образом, он медленно запустил его движение и стал обращать внимание на ее запинки, на мгновения, когда она отводила глаза.
– Не во всем, – наконец решил он. – Но по части Валина она что-то скрывает.
Киль не сводил взгляд с города. Он с бесстрастным лицом молча ждал продолжения.
– От Гвенны и ее крыла, – негромко рассуждал Каден, – я узнал кое-что новое. Талал, их лич, сказал, что Валин встречался с Адер в Аатс-Киле, это городок на южной оконечности озера Шрам, за несколько дней до начала сражения.
– А твоя сестра, – заключил историк, – утверждает, что вовсе его не видела.
– Именно так. – Каден покачал головой. – Но почему?
Он снова всмотрелся в запечатленный образ.
Кое в чем он сразу узнал в Адер женщину, выросшую из той девочки, с которой Каден много лет назад простился в аннурской гавани. Глаза, конечно, не оставляли простора для ошибки – у Адер они всегда горели ярче и жарче всех, даже когда жив был отец. И абрис лица он узнал: вытянутый тонкий овал, высокие скулы, узкий подбородок. Все ее черты, которые он перебирал одну за другой, соответствовали чертам худенькой девочки, памятной ему по детским годам.
Но было что-то еще в ее лице, одновременно явное и неуловимое и не имевшее ничего общего с той девочкой. Каден всмотрелся в глаза сестры, ища слов, чтобы выразить это новое. Она казалась более…
Он закрыл глаза, отрешился от привычного вида отцовского кабинета, сосредоточился на врезанном в память образе. Конечно, появились шрамы – тонкие красные линии, выжженные у нее на коже молнией у Негасимого Колодца. За эти отметины, да и просто за то, что она тогда выжила, тысячи людей числили ее пророчицей, но шрамы, при всей их необычности, – просто шрамы: гладкие черточки, явственно видимые при свете дня, озарявшем воспоминание.
– Адер переменилась… – произнес он и сбился.
– Естественно, – заметил Киль. – Ваш род всегда был… нестабилен, непостоянен. Адер, как и все смертные, как ты сам, переменчивое создание.
– Нет. – Каден мотнул головой. – Дело в другом. Она не только повзрослела, она стала… глубже. Жестче. Она не только выросла, она стала иной, как будто ее разбили и, склеивая черепки, вставили что-то чуждое ее природе. Она напомнила мне Валина.
– По своей природе люди непостоянны, – возразил Киль. – Вы не стоите на месте, вечно меняетесь. Обычно вы не замечаете метаморфоз в своих сородичах, потому что они совершаются постепенно на протяжении недель и месяцев. Но ты был надолго разлучен с братом и сестрой, и теперь тебе трудно принять столь внезапные перемены.
Каден медленно выдохнул, с дыханием отпустив сама-ан, и открыл глаза.
– Талал сказал, что Валин хотел убить ил Торнью. – Он выкладывал факт за фактом, словно камни в основание строящейся стены: – Длинный Кулак для того и отпустил, и вооружил брата. Валин с Лейтом и Талалом перешли границу, нашли в Аатс-Киле Адер и ил Торнью – те осушали озеро, чтобы открыть проход войску. Там Валин переговорил с Адер. Она убедила его, что в предстоящем сражении с ургулами без ил Торньи не обойтись. По словам Талала, Валин засел на крыше самой высокой башни Андт-Кила, это что-то вроде маяка для подходящих с юга судов. Дальнейшего Талал не видел, он спустился, чтобы сразиться с Балендином, но от Адер нам известно, что с той же башни ил Торнья командовал сражением и сама Адер была там…
Молчание договорило за него.
Киль долго безмолвствовал, прежде чем кивнуть:
– Твой вывод представляется вероятным. Пожалуй, и неизбежным.
Каден дал себе время выйти из собственного сознания, скользнув сперва в ваниате, а затем, чуть задержавшись, – в воображаемые границы чужого рассудка, принадлежащего брату. Искусство бешра-ан было несовершенным, особенно когда ты плохо представлял человека, в чей ум решил вселиться, его поступки, привычки, обычный рисунок эмоций. Валин был Кадену братом, но едва ли они были знакомы. Слишком рано развела их жизнь, а встреча выдалась короткой и полной боев и бегства. И все же изнутри сознания Валина кое-что виделось яснее: если Валин добивался смерти ил Торньи, он бы не отказался от своего намерения.
Каден никогда не бывал даже в окрестностях Андт-Кила, но представлял себе башню: грубо обтесанные, скрепленные известкой камни на северной оконечности озера. Он вообразил лежащего на крыше Валина – тот следил за битвой внизу, разрывался между желанием вступить в бой плечом к плечу с друзьями и решимостью убить ил Торнью. Если верить Талалу, брат пожертвовал всем, чтобы остаться на крыше. И когда сражение закончилось, когда он наконец дождался…
Каден распахнул глаза – и отпустил рассудок брата.
– Он ударил. Попытался убить ил Торнью – и не сумел.
– Это, – кивнул Киль, – согласуется с сообщением Гвенны и Талала.
– И соответствует тому, каким он был. Даже зная, что ил Торнья – кшештрим, даже без надежды на победу, он бы не отступил. Он бы попытался довести дело до конца.
Только замолчав, Каден услышал эхо своих слов: «…каким он был». В какой-то момент посреди бешра-ан он стал говорить о брате в прошедшем времени. Сейчас Каден снова обратился к воспоминаниям о сестре. Как она отводила глаза, заговаривая о Валине…
– Он погиб, – сказал Каден, – и Адер это известно. Если она была в башне, то видела его смерть.
– Или сама его убила, – тихо добавил Киль.
Кадена скрутило мучительной болью. Он было потянулся к ваниате, но остановил себя. Прав или не прав кшештрим, предупреждая об опасностях слишком долгого пребывания в пустоте, но это… если это правда… он должен встретить лицом к лицу. Что же это такое: думать об убийстве родного брата родной сестрой – и без горечи, без гнева, без ужаса? Если человек – лишь клубок им пережитого, кем станет ничего не переживающий, скрывающийся от чувств, сбросивший с себя узы мира? Ваниате хин, как оно ни заманчиво, холодно, инородно, оно рождает отчужденность.
– Не думаю, чтобы она сумела его убить, – наконец ответил Каден. – Разве что ткнула ножом в спину.
– Независимо от того, кто держал нож, – заметил Киль, – представляется вероятным и более чем вероятным, что Валин пытался убить ил Торнью. Не справился и погиб. Адер все это известно.
– Никого не щадит, – покачал головой Каден. – А ради чего? Чтобы сесть на трон? Примерить императорский титул?
Он попытался проникнуть в разум сестры, но Адер он представлял еще хуже, чем Валина. Не понимал ни ее поступков, ни ее выбора. Несколько ударов сердца он силился сложить бешра-ан – и сдался. Он давным-давно смирился с тем, что существуют люди – Рампури Тан, Пирр Лакатур, да и собственный отец, – которых ему никогда не понять.
– Адер солгала о Валине, – снова заговорил он, – зато о Мешкенте сказала правду.
– И какую же правду, – склонил голову к плечу Киль, – она тебе сказала?
Каден глубоко вдохнул. Этой части разговора он не успел обдумать. Факты просты, а вот что из них следует… Затем ему и понадобился совет Киля.
– Длинный Кулак, Мешкент, пользуется кента.
Кшештрим долго смотрел на него, прежде чем откинуть голову, устремив взгляд в иные дали. Как правило, кшештрим искусно скрывал свою истинную природу, но этот взгляд, виденный Каденом не в первый раз, стоило только историку задуматься над какой-нибудь неразрешимой задачей, был совершенно нечеловеческим.
– Она точно знает? – спросил наконец Киль.
– Она в этом уверена. И ил Торнья тоже. Это объясняет согласованность атак на рубежи Аннура, объясняет, почему все так разом навалилось.
– И не только это, – тихо сказал кшештрим.
– О чем ты?
– Длинный Кулак – не просто ургул. – Казалось, Киль изучает звезды за прозрачной стеной Копья. – Он еще и ишшин. И даже их глава.
Каден опешил. Такие простые слова, а сколько за ними стоит, и как трудно проследить их нить в плотном плетении ткани мира. Нет, не складывается. Но если сложить, отсюда следует…
– Их возглавлял Матол, – медленно проговорил Каден, повторяя то, в чем был уверен, словно, произнесенные вслух, слова делались истиной. – Тристе убила его с помощью кента.
– Матол был всего лишь заместителем, – покачал головой Киль, – хотя сохранял этот пост долго, многие годы. И все же заместитель. Они называли другого, Горма. Его я не видел.
Каден рылся в своих воспоминаниях, перебирал услышанное. Тан этого имени не называл. Матол тоже, но где-то в закоулках памяти оно сохранилось, упомянутое вскользь одним из тюремщиков: «Рампури Тан был охотник. Кое в чем не уступал Кровавому Горму». Тогда Каден слишком заинтересовался прошлым Тана, чтобы расспрашивать о человеке, с которым того сравнили, а позже не видел причин возвращаться к той фразе. В Мертвом Сердце было полно жестоких людей, и он не собирался знакомиться с каждым.
– Итак, Горм ушел в степи, – медленно заговорил Каден, чувствуя, как становятся на места камни-мысли. – Ишшин, разыгрывающий ургула и назвавшийся Длинным Кулаком…
– Не совсем так. Телом Длинный Кулак и есть ургул – кожа, глаза, волосы. Трудно сказать, когда в это тело вселился Мешкент – возможно, когда Длинный Кулак еще жил в степи или когда вступил в орден ишшин, но важно, что он стал ишшин. – Киль удивил Кадена улыбкой. – И как я раньше не понял?..
– Ты же никогда не видел Горма.
– Едва ли это оправдание. Общую картину видел.
Каден насупился:
– Итак, Мешкент вселился в Длинного Кулака, объединил ургулов…
– Нет, – покачал головой Киль. – Он покорил степь уже после того, как стал ишшин, может быть, долгое время спустя. Ишшин часто такое проделывают: внедряются под новыми личинами в сообщества Вашша и Эридрои и нередко остаются в них на годы. На десятилетия.
– Они и тебя так выследили?
Кшештрим кивнул:
– Не выходя из Мертвого Сердца, они не сумели бы разыскивать моих сородичей. Им приходилось покидать свою крепость, смешиваться с людьми, а в случае с Длинным Кулаком – возвращаться к ним.
– К чему было так уклоняться от цели? Мешкент задумал уничтожить Аннур, а ишшин до Аннура нет дела. Их волнует только искоренение твоей расы.
– Ты мыслишь прямолинейно, – упрекнул Киль. – Иногда к цели ведет не самый короткий путь.
Кадену собственные мысли вовсе не казались прямолинейными. Они спутались в голове, их швыряло, как сучья в быстром потоке. Он с усилием замедлил этот поток и поискал, за что зацепиться, чтобы отдохнуть, набраться сил.
– Врата, – заговорил он после долгого молчания. – Мешкент понимал, что победить Аннур сумеет, только заставив нас сражаться на несколько фронтов, а для этого ему понадобился доступ к вратам.
– Действительно, – согласился Киль. – Даже вся мощь ургулов не помогла ему снести ил Торнью и Северную армию. Он побеждает потому, что всюду ведет бои. Пираты, мятежники, расплодившиеся на дорогах разбойники, кровопролитие на Пояснице – эта война не столь очевидна, как напор с севера, но это тоже война.
– И она нас губит, – выдохнул Каден.
Он вдруг почувствовал себя соколом из дворцовой соколятни. Птиц, не занятых охотой, держали под капюшончиками, и ему вдруг разом представилось, как те пытаются сбросить кожаные колпачки, воображая, что, если избавятся от них, окажутся на свободе. А сбросив колпачки, увидят: лапы у них спутаны, перед глазами решетка клетки, а за ней непробиваемые стены. И в полном шорохов полумраке созданной человеком тюрьмы не видно и проблеска небес.
Каден давно знал, что они проигрывают. Но только сейчас понял, как безнадежно.
– Могла быть и другая причина, – рассуждал Киль, не смущаясь его молчанием. – Если Мешкент заподозрил, что в средоточии власти Аннура – кшештрим, он счел бы разумным объединиться с охотниками на кшештрим.
– А он мог? – спросил Каден. – Мог узнать?
Что ни говори, Мешкент – бог. Почему бы богу не знать все?
Киль долго не отвечал. И не шевелился. Наконец он встретил взгляд Кадена.
– Не могу ответить. Боги не всеведущи, но что им известно… и откуда… не знаю.
Каден в темноте своей памяти осматривал холодные пещеры Мертвого Сердца, пытался вообразить, как бог в одежде человеческой плоти ходит по этим промозглым подземельям, ест год за годом разваренную белую рыбу, живет среди безумцев, сломленных обрядовым самоистязанием.
– И ему это нравилось, – тихо проговорил Каден.
Киль вопросительно поднял бровь.
– Мешкенту, – пояснил Каден. – Длинному Кулаку, Кровавому Горму… Как бы он ни назывался, даже если он вступил в орден ишшин ради врат или чтобы добраться до кшештрим, ему это еще и нравилось. Мертвое Сердце – храм страдания.
– Это так, – задумчиво кивнул историк.
Каден минуту всматривался в его лицо, прежде чем снова обратиться к стеклянной стене, за которой открывался Аннур. Острый клинок месяца прятался за крышами на западе. Ночь выдалась темной и обещала стать еще темнее.
– Мне надо вернуться туда, – тихо сказал он.
Что-то внутри дрогнуло от этих слов, но Каден отыскал и раздавил в себе страх.
– Мне надо вернуться в Мертвое Сердце.
Киль присмотрелся к нему:
– Надеешься его найти. Мешкента.
– Я должен. Победить ил Торнью мне не по силам. Мы вызвали сюда Адер в надежде, что она подскажет, где у него слабое место, может быть, даже поможет его убить… – Каден устало договорил: – А теперь очевидно, что ей нельзя доверять, что она лжет. Откуда нам знать, не прислал ли ее ил Торнья с какой-то своей целью? Он переигрывает нас на каждом шагу. Мы уничтожили империю и ничего этим не изменили. Война по-прежнему идет.
– Напрасно ты так думаешь, – сказал Киль. – Объединив всю мощь Аннура, ил Торнья мог бы уже уничтожить Мешкента. Если бы ты не удерживал Рассветный дворец, он мог бы уже добраться до Тристе. До Сьены.
Каден покачал головой:
– Мы выиграли время, и только. Ил Торнья знал про Длинного Кулака, знал, что вождь ургулов – бог. Мешкент мало того что ведет войну на несколько фронтов, он, возможно, даже не сознает, что ему грозит. Он думает, что воюет за Аннур, а ил Торнье нет дела до Аннура. Все это, – Каден указал на город и спящие за ним темные поля, – для него только набор фигур, которыми он легко пожертвует.
– Ран ил Торнья быстр, – признал Киль, – и умен. Но Мешкент бог. Он тоже умеет распорядиться фигурами.
– Но он ведет не ту игру, – возразил Каден. – Он пытается завладеть игровым полем, вернуть власть над Вашшем и Эридроей, возродить свой кровавый культ. Ил Торнью власть не интересует. Для него победой будет захват двух фигур: Тристе и Длинного Кулака. Для Тристе я не могу уже сделать ничего большего. Она в самом безопасном месте, какое я знаю, и более того, она здесь, внутри Копья, где ей и следует быть. Ей я ничем не могу помочь, зато мог бы предупредить Длинного Кулака. И постарался бы и его привести сюда.
– В Копье.
– Куда же еще? – кивнул Каден.
Киль некоторое время наблюдал за ним – или так показалось Кадену. В то же время ему чудилось, что взгляд кшештрим устремлен сквозь него, на какую-то главную, непостижимую истину.
– Длинный Кулак не то, что Тристе, – нарушил затянувшееся молчание кшештрим.
– Оба боги.
– Нет. – Киль покачал головой. – Тристе, какой ты ее знаешь, – молодая женщина с запертой внутри ее разума богиней. Мешкент не заперт. Он носит Длинного Кулака, как ты носил монашеский балахон. Он им владеет, владеет целиком и полностью.
– Тем более я должен с ним поговорить. Он способен помочь…
– Зачем бы он стал помогать?
Каден захлопал глазами:
– Ил Торнья добивается гибели Сьены и его гибели. Мы стремимся остановить ил Торнью. Значит, мы на одной стороне. Хотя бы на время этой войны мы союзники.
– Это если бог понимает, что нуждается в союзниках. Ты думаешь, он их ищет? Но не забывай, Каден, что Мешкент явился на эту землю, захватил человеческое тело с целью уничтожить Аннур, снести все, что так усердно возводили твои предки.
– Если верить Адер, Аннур создавал ил Торнья. Малкенианы были всего лишь… марионетками.
– Как раз марионеткам обычно и приходится платить дорогой ценой. Мешкент может и не знать об участии ил Торньи в делах вашей империи. А если знает, возможно, ему плевать. Ты уже не император, но остаешься первым оратором Аннура, Аннурской Республики. У него есть все основания тебя убить. Твоя мысль о союзе – стеклянный щит. Разлетится от первого удара и тебя же порежет осколками.
– Ошибаешься, – медленно покачал головой Каден. – Мой щит – это не союз, а моя никчемность.
Киль смотрел на него, ожидая объяснения.
– Я ничего не добился здесь, в Аннуре. – Каден ровным голосом назвал неприглядный факт: – Республика в руинах. Я бы не так преуспел, даже если бы с самого начала нарочно помогал Мешкенту.
– И все равно он может тебя устранить. Хоть для того, чтобы упростить ход войны.
– А если и убьет, разве это такая большая потеря? – тихо спросил Каден. – Я не понимаю хода истории, как ты. Не умею обращаться с ножами, как Габрил. У меня нет бесчисленной подпольной армии, как у Кегеллен.
– У тебя глаза Интарры.
– У Адер тоже, а она еще и сидит на троне, – улыбнулся Каден (улыбка ощущалась странно, он отвык улыбаться). – Я могу отправляться к Мешкенту, могу, если придется, умереть, потому что здесь я не нужен.
Киль развел руками:
– Если ищешь того, кто здесь не нужен, пошли слугу. Раба.
– Нет, – возразил Каден. – Раб той дорогой не пройдет.
Кшештрим устремил на него свой пустой взгляд.
– Кента, – произнес он.
Каден молча кивнул.
– Врата охраняют ишшин, – напомнил Киль. – Все врата. Едва ты ступишь на остров, как тебя убьют. Трех слов сказать не успеешь.
– Значит, уложусь в два.
14
– Отозвать ил Торнью в город невозможно по двум причинам, – говорила Адер. – Во-первых, пока он здесь, некому будет сражаться с ургулами.
Она обвела рукой руины карты внизу, словно в золе и пепле можно было за сотни миль разглядеть передвижения всадников по выгоревшим миниатюрным лесам края Тысячи Озер. После выступления Адер совет покинул палату. Она не могла их упрекнуть. Вонь горелой смолы и масла, половина светильников перебита, стол еще засыпан осколками, мостки и кресла тоже. Слуги, повинуясь неслышному приказу, почти сразу взялись за уборку. Адер их отослала. Карту она восстановит после восстановления самого Аннура. А пока в разрушенной палате она могла без помех со стороны советников побеседовать с Каденом и Килем.
Читать бесплатно другие книги:
