Последние узы смерти Стейвли Брайан

12

Ловушка была пуста.

Пятый день наживку выдергивал кто-то, у кого хватало сил сбить подпорку и проворства – не попасть под падающий сверху тяжелый камень. Валин проглотил ругательства, опустился на колени в мягкую, скользковатую от влаги землю, размел бурые иголки и сухие шишки в поисках следа. Ловушка была не из лучших. Случалось, он слишком осторожничал, устанавливая ее, и тогда палочка-подпорка падала, а камень держался. Если же поставить слишком небрежно, все сооружение обваливалось на лесную подстилку, притом что зверя, похоже, и близко не было. Бывало, камень валился не туда, прижимал зайца или белку, не убив. А зверям покрупнее – бобру, дикобразу – хватало сил вырваться на свободу. Пустая ловушка – довольно обычное дело. Удивительно другое: когда день за днем подпорка выбита, виден ведущий к ней след зверя, на камне кровь, а тушки нет. И обратного следа нет.

– Шаэль побери, – ругнулся он, ловко снаряжая ловушку заново и соображая за работой, в чем ошибся и что надо изменить.

Наверняка это птица. Рыжий орел мог вытащить окровавленную тушку из-под камня. Рыжий орел или боровой коршун. Птица могла унести добычу, не оставив следа.

– Но камня птице не поднять, – пробормотал он себе под нос, двумя руками взваливая на подпорку плоскую гранитную глыбу и покряхтывая от натуги.

Ее и Валин-то поднимал с трудом – а значит, и птица не подходит. Нет, его ловушку обворовал кто-то другой, кому хватило силы сдвинуть здоровенный камень и хитрости – пройти по мягкой почве, не оставив следа. Валин поломал голову над этой загадкой, но ни до чего не додумался.

– Хитрый, гад, – бормотал он. – Хитрый-хитрый.

Как будто произнося это слово вслух, повторяя раз за разом, он отгонял другое, бившееся в голове и более правдивое: не «хитрый», а «страшный».

Ветви пошевелил порыв холодного ветра. Пихты поскрипывали. Они здесь стояли так тесно, что даже сухим некуда было упасть, они склонялись к живым, да так и гнили стоймя. Даже в светлое утро солнце слабо пробивалось сквозь хвою, и каждый луч разгонял бегущие тени.

В обычный день полумрак не пугал Валина. Здешние леса он знал, как собственный дом: знал, где можно вздремнуть на мягчайшем сухом мху, где в извилистом ручье есть форелевый омуток, в какой сырой лощине гуще всего мошкара, а где ее нет, потому что запах смолы и ветерок разгоняют кусачую тварь. Но сегодня, вставая на ноги над налаженной ловушкой, он чувствовал: что-то неладно.

Он еще задержался, чтобы смазать палочку-подпорку жиром, а потом пригнулся и скользнул в щель между мшистыми стволами, вдруг заспешив выбраться из чащи туда, где видно хоть на десяток шагов, где можно пуститься бегом.

До камня-нырялки было не так далеко: плоский, заросший лишайником валун выдавался над излучиной ручья, и, добравшись до него, Валин присел на край, чтобы отдышаться. Солнце уже взобралось много выше зубчатой линии леса, выжгло остатки тумана над извилистым руслом и согрело ему кожу. Чуть выше по течению всплыла за мухой форель; крошечные волны разбежались кругами по буро-зеленой воде. Валин вдруг почувствовал себя дураком. Восьмилетний парень удирает из лесу, как малолетка! В душе он благодарил богов, что брат не видел, какого он сыграл труса.

– Рыжий орел, точно, – громко проговорил он, возвращаясь мыслями к тайне ловушки.

На свету, на удобной закраине валуна, болтая тощими ногами над водой, он легко верил такому объяснению. Какой-нибудь кролик сбил камень, но успел из-под него вывернуться. Орел мог выдернуть бьющегося зверька, даже не поднимая камня. Валин прищурился, вглядываясь в мысленную картину: кривой клюв, вцепившийся в промокшую от крови шкурку. Наверняка рыжий орел!

Он выбросил загадку из головы, откопал в кожаном мешке полоску вяленой оленины и с удовольствием стал жевать, поглядывая на реку. Осталось еще проверить несколько ловушек, и уж в какой-нибудь да окажется белка или заяц, а может, и кот-рыболов. А если и нет – что же, после полудня он попробует выудить форель. Над очагом в их хижине еще висела половина оленьей туши, и в лесу зверя хватало. Может, мать добудет еще оленя или отец с братом доберутся до медведя, которого давно выслеживают. Нельзя сказать, что вся семья держится на нем одном.

Валин уже откинулся спиной на теплый камень, забыв об утренних волнениях и полусонно дожевывая мясо, когда что-то заставило его встрепенуться и дернуть руку к ножу на поясе. По плечам поползли мурашки, он зорко оглядел лес. Ни звука, ни медвежьего ворчания, ни предсмертного вопля зайца. Лес казался даже тише, мрачнее обычного. И птицы затихли, оборвали песню на середине трели. Ладони у Валина стали липкими от пота. Дыхание сорвалось, зачастило. Почему молчат птицы?

– Оставь нож в покое.

Валин развернулся как ужаленный, забегал глазами, высматривая в темной стене деревьев говорящего. Ему пришлось трижды повернуть голову, прежде чем он различил темную, почти сплошь в черном, фигуру, неподвижно застывшую в каких-нибудь десяти шагах и укрытую густой тенью молчаливых сосен и кедров. Лицо тоже было в тени.

Сердце дернулось в груди. Валин вскочил на ноги, затеребил рукоять ножа, высвобождая его из ножен, а другую руку вскинул в зыбкой надежде защититься. Человек не шевельнулся, и оружия у него не было видно, но что с того? Само его появление – уже угроза.

Родители Валина выбрали этот кочковатый болотистый участок леса именно за глухое безлюдье. С приходом ургулов и аннурского войска жизнь в селениях стала опасной, часто смертельно опасной. Ургулы, если до тебя доберутся, убьют, и убьют медленно. Валин не видел трупов, но довольно наслушался, как они насаживают людей на кол, а потом принимаются сдирать кожу. Как шкуру с бобра, только бобра-то сначала убивают.

Считалось, что аннурские войска явились для защиты лесорубов и звероловов в северных лесах. Так считалось. А по правде, они с равным успехом могли и защитить, и унести заготовленные на зиму запасы мяса и меда. Родители старались скрыть от Валина самое страшное, но он слыхал, как аннурские солдаты отбирают все, от одеял до медвежатины, и даже одежду снимают с беззащитных. Бывало и того хуже – до Валина доходили шепотки, что солдаты всяко использовали таких, как он, ребят, сыновей и дочерей поселившихся у границы семей. Это было дурно, что говорить, а если откажешься или станешь отбиваться, солдаты убьют. Убьют или оставят ургулам. Трудно сказать, что хуже.

Вот родители и увели их подальше. Беглецы чаще направлялись на юг. Но об этом мать и слушать не хотела.

– Что мы знаем про южные земли? – набросилась она на отца ночью, когда огонь прогорел до сердитых углей. – Что мы знаем про города? И про горожан?

– Не одни же там города, – отбивался отец Валина, в жизни не ступавший за пределы края Тысячи Озер. – Можно землю пахать.

– А что мы знаем о полевых работах?

Они думали, что Валин спит, забившись под шкуры в дальнем углу хижины, но он сквозь щелочки век видел, как мать обхватила ладонями голову отца, притянула, как если бы хотела поцеловать, и прямо в лицо проговорила:

– Ты зверолов, Фен. Зверолов, следопыт и охотник. Никого лучше тебя я не знаю, но крестьянин ты никакой.

Валин видел, как отец сжал зубы.

– В лесу теперь небезопасно, – сказал он. – С земледелием потом разберемся. Сейчас надо уходить из лесов.

– Нет. – Она медленно покачала головой. – Уходить надо глубже в лес.

И они ушли глубже, на север, в места, которых Валин прежде не знал, в дебри ельников, кедровника, бальзамических пихт, куда забирались только самые закаленные или совсем безумные охотники. Они шли и шли, пока не оставили далеко позади последние поселки лесорубов, за неделю пути миновали линии столкновения ургулов с аннурским войском. Валину уже стало казаться, что они так и будут идти до самого Фрипорта, а может, и до океана, но однажды, когда солнце уже садилось и ветер с севера дул жестоким холодом, они вышли на крошечную поляну, в тихое, заросшее мхом местечко, с которого видны были серые пики Ромсдальских гор на севере.

– Здесь, – сказала мать, опуская мешок на невысокий гранитный валун.

– Здесь, – улыбнулся ей отец.

На следующий день они взялись строить.

Новая хижина вышла даже больше оставшейся позади: две комнаты, каменный очаг, вделанный в стену. Когда они первый раз затопили печь, отец Валина обнял мать волосатыми руками, подхватил и, не слушая бурных протестов, поцеловал прямо в губы.

– Ты была права, – сказал он. – Здесь лучше, чем на юге.

Валин тоже так думал. Он разведывал новые леса, выискивал подходящие места для ловушек, стал хозяином земли, которой никто за долгую историю мира не называл своей. О чем еще мечтать мальчишке? Если ему иногда не хватало сверстников, товарищей по приключениям – что же, брат Каден был всего на два года старше. Каден научил его даже большему, чем мать с отцом: ставить силки, охотиться, бесшумно ступать по лесной подстилке. Благодаря Кадену эти густые темные леса казались ему домом. До сих пор.

– Сказано тебе, оставь нож в покое, – повторил незнакомец, угрюмо мотнув головой.

Его голос – низкий, жесткий, скрежещущий, как ржавое железо, – заставил Валина отшатнуться. Да что голос! Тот, кто стоял перед ним, больше походил на мертвеца, чем на живого человека: тощий, точно оголодавший за зиму волк, ни мяса, ни жира, одна кожа, обтянувшая веревки жил и кости. То, что когда-то было одеждой из черного сукна, так истрепалось, что укрывало тело хуже грубой кожаной одежки Валина. Тело в прорехах тряпья было все в шрамах, по груди и рукам тянулись выпуклые рубцы и длинные швы. Такие раны должны были не раз убить человека, но этого не убили. Вот он стоит, уставившись на Валина – если тут годилось слово «уставившись».

В деревне, где рос Валин, был слепец – старый дед, которого люди называли Горбатым Эннелом. Валин всегда старался заглянуть Эннелу в глаза, его завораживали и немного пугали затянувшие зрачки млечные бельма. Глаза старого Эннела были странными, немного отталкивающими, но что они против глаз этого человека?..

У этого глаза были… расколоты. Как будто кто-то рубанул по ним топором. Кровь, застывшая под роговицей, залила красным то, что было белками. Темные кружки вокруг зрачка – радужка, смутно припомнил Валин, – были черными, как обгорелое дерево, такими же черными, как точки посредине, если бы не линия белого, словно звезды, шрама. Они не походили на человеческие глаза. И вообще на глаза. Валин чуть не заорал.

– Тихо! – предупредил незнакомец, шагнув к нему.

Он все еще не обнажал оружия, но теперь мальчик видел два топора в петлях на плохо выделанном кожаном поясе. На том же поясе болталась смятая, окровавленная тушка кролика.

– Это мой кролик, – глупо выпалил Валин. – Ты обокрал мою ловушку.

– Не о том думаешь, малый, – поморщился незнакомец.

Валин отступил, стараясь держаться от него подальше, и поднял руки:

– Я никому не скажу. Оставь себе кролика. Хоть всех забирай. Я покажу, где ловушки…

Он лепетал и не мог остановиться. Он подглядел то, чего видеть нельзя, увидел этого человека с краденым кроликом и должен теперь умереть. Валин через плечо покосился на сонную реку. Можно прыгнуть в воду и попробовать выплыть. Вдруг этот черный не умеет плавать? Он уже поворачивался, когда рука схватила его за горло.

Между ног стало мокро. Он бы заорал, да рука не давала. На вид этот незнакомец умирал с голоду, но хватка у него была железная.

– Не дергайся, малый. Я тебе помочь хочу.

У Валина звезды вспыхнули перед глазами. Все затянула тьма. Он попробовал лягнуть убийцу в живот.

«Как камень лягнул», – успел подумать он, прежде чем лишиться чувств.

Основательная пощечина привела его в сознание. Незнакомец уложил его на гранитный уступ и стоял на коленях, придерживая за глотку.

– Не ори, – приказал он. – Они далеко, но лучше не рисковать.

Он помолчал, вскинув голову. Это движение – и настороженное, и хищное – напомнило Валину принюхивающегося волка-одиночку. Чуть погодя человек тихо выбранился и обратил к мальчику ужасные расколотые глаза:

– Знаешь, кто такие ургулы?

Валин сумел слабо кивнуть.

– Сейчас они движутся к вашей хижине. Маленький отряд. Человек двадцать. Если вернешься, они тебя схватят. Будут мучить. Убьют.

Сердце отстучало несколько ударов, пока Валин осмысливал его слова. Здесь, далеко на севере, ургулов нет. Они здесь в безопасности – и он, и родные. Они за безопасностью сюда и пришли. Этот черный врет, хочет его убить…

Он уставился в лицо незнакомцу. Глаза – страшнее пустых глазниц черепа. Ужасный человек, хуже любого кошмара, но он не лгал. Валина захлестнул новый ужас. Он попробовал вывернуться, но мужчина крепко прижимал его к земле. Валин бы не поверил, что бывает такая сила.

– Здесь нет ургулов, – заспорил мальчик. – Они сюда не доходят.

– Не доходили, – поморщился незнакомец. – Теперь, как видишь, дошли.

– Ты откуда знаешь?

Мужчина ответил не сразу:

– Я их чую. Лошадей и кровь. Они смердят. – Он подставил ухо ветру. – А сейчас, кажется, и слышу.

Что за чушь! Валин втянул в себя воздух. Не чуял он никаких лошадей. И слышал только собственное испуганное сопение.

– Если пришли ургулы, мне надо предупредить своих, брата…

– Поздно предупреждать. – Человек в черном угрюмо покачал головой. – До твоей хижины далеко. А они уже почти там.

– Тогда я буду с ними драться!

Валин снова попробовал вывернуться. И к его удивлению, черный его отпустил.

– Четверо против двадцати. Вам по силам разве что умереть, малый. – Он обратил пустой взгляд за деревья, тряхнул головой. – Не возвращайся туда.

Валин ждал продолжения, других слов, но незнакомец уже развернулся на пятках. Он и двигался по-волчьи, будто крался к лесу. На краю оглянулся, выдернул из-за пояса кролика и швырнул на землю перед Валином.

– Твой, – сказал он, снова отворачиваясь.

Валин догнал его через десяток шагов. В ужасе он забыл про осторожность: схватил незнакомца за кожаный пояс, потянул и тут же почувствовал, как его подняли за грудки в воздух и приложили о шершавый ствол. Острые сучки прокололи одежду, а человек в черном склонился над ним.

– Никогда ко мне не прикасайся! – прошипел он.

Валин едва дышал, но сумел выговорить:

– Помоги мне!

– Уж помог.

– Еще помоги. Надо спасать моих. Ты боец…

Он сам не знал, как это понял. По тому, как двигался этот человек, по двум топорам на поясе, по страшной силе, прижавшей его к дереву. Воин, и все тут. Эта мысль закружилась в голове Валина сухим листком на стремнине: «Он убийца».

– Один я не справлюсь, – уговаривал Валин. – Мне нужна твоя помощь.

– Я никому не помогаю.

Чуть помедлив, незнакомец уронил мальчика на землю.

Тот хватал ртом воздух, пытался подняться. Ветка, порвав его кожаную рубаху, оставила на спине глубокую царапину. Он чувствовал, как течет кровь. Ему было не до того.

– Ты мне помог, – зашептал он. – Ты меня предупредил. Ты не ургул. Ты аннурец. Ты говоришь по-аннурски. И меня предупредил.

– Так сложилось.

Валин задохнулся. Из головы не шло видение горящей хижины. Утро, все должны быть дома: отец с матерью колют дрова к осени, брат копает новый колодец. Он представил родных в крови, распростертых на земле, со вспоротыми, как у зверей, животами.

– Пожалуйста, – сказал он, встав на колени и не сводя глаз с возвышающегося над ним страшного человека. – Пожалуйста, помоги.

Незнакомец так скрипнул зубами, что Валин испугался, не сломались бы его челюсти. Да и жилы на шее готовы были лопнуть. Что выражало его лицо? Гнев? Жалость? Он не выглядел жалостливым, но уходить больше не спешил, и его промедление внушило Валину хрупкую, ужасающую надежду.

– Пожалуйста, – едва ли громче ветра повторил он.

– Тебе придется меня вести, – отозвался наконец незнакомец.

Валин с готовностью закивал и вскочил на ноги.

– Хорошо, – качнулся он к пологому склону. – Сюда! Скорей!

Он сделал с десяток шагов, прежде чем заметил, что человек в черном за ним не идет. Он остался стоять на каменном уступе спиной к солнцу, так что лицо скрывала тень.

– Прошу тебя, – взмолился Валин. – Идем!

– Я могу сам пройти по лесу, но так выйдет слишком долго, – медленно покачал головой незнакомец.

И он, мгновенно сменив нерасторопность на скорость – так, что Валин даже испугаться не успел, – выдернул из-за пояса топор, перевернул, подкинул и поймал за топорище под лезвием. Рукоять он протянул Валину:

– Берись за другой конец. Веди, так будет скорее.

На миг Валин остолбенел. Его ужасало то, что, по словам незнакомца, ждало его дома, но ужасал и сам незнакомец. Коснуться топора, хотя бы и безобидной деревянной рукояти, казалось опасно. Более чем опасно.

– Что? – спросил он, прикованный к месту столкнувшимися в нем страхами. – Зачем?

– Затем, что я слепой, – угрюмо ответил незнакомец.

«Опоздали!»

Это первое, что подумалось Валину, когда они вырвались из леса на прогалину.

Хижина была еще цела. Ничего не горело. Никто не кричал, но небольшую поляну, расчищенную родителями, чтобы дома было светлее, сплошь заполонили конные мужчины и женщины. Всадники показались ему чудовищами. Такая светлая кожа, такие желтые волосы, такие страшные голубые глаза. Ургулы! Черный человек не солгал. Ургулов здесь быть не могло, но они пришли. Отыскали дом Валина, семью Валина, и теперь все погибло. Конец.

Вопль оцарапал ему горло и вырвался в тишину позднего утра. В другое время Валин устыдился бы своего писка, но сейчас ему было не до стыда и не до страха – ни до чего. Ноги у него дрожали, и воздух, казалось, не шел в грудь, заплутав по дороге. Легкие вот-вот лопнут. Это был страх – и не страх. Что-то хуже страха.

Валин выпустил топорище и сделал шаг вперед, нашаривая рукоять ножа и гадая, больно ли будет, когда ургулы его убьют. Его остановила легшая на плечо рука. Опять эта каменная хватка незнакомца. Мальчик хотел вывернуться, но мужчина оттянул его назад.

– Брось, – проворчал он. – Заткнись. Держись за мной.

– Моя семья…

– Они еще живы.

Мужчина махнул рукой в тень поленницы, к которой прижали мать и брата опущенные копья всадников. Отец лежал в шаге от них, из разбитой головы текла кровь.

– Твои живы. Не делай глупостей, и останутся живы.

Валин почувствовал, как подгибаются ноги, и камнем рухнул наземь.

Мать дернулась, только теперь его заметив, сдавленно вскрикнула, хотела сделать шаг – наткнулась горлом на стальное острие и смирилась, обливаясь слезами. Брат поймал взгляд Валина. Каден дрожал то ли от страха, то ли от ярости. Валину тоже слезы туманили зрение. И опять: он должен бы стыдиться, но и стыд сейчас ничего для него не значил. Он бы всю жизнь провел в стыде и похуже этого, лишь бы ургулы проехали мимо, оставив их семью жить дальше на этой крошечной поляне.

– Хуутсуу, – проговорил незнакомец с топорами.

Валин понятия не имел, что значит это слово, но на голос почти все всадники развернули лошадей. В беспощадном свете блеснули наконечники копий. Заскрипели, натягиваясь, луки. Их бы хватило десяток раз убить человека в черном, а тот стоял как ни в чем не бывало.

«Конечно, он не боится, дурак! – одернул себя Валин. – Он же их не видит».

– У них луки, – выдохнул он. – Они будут стрелять…

Он еще не договорил, когда двое всадников выпустили стрелы. Промахнуться на таком расстоянии они не могли. На восьми шагах Валин сбивал юркнувшего по ветке бурундука, а незнакомец был куда больше бурундука.

И, как оказалось, проворнее. Куда проворнее!

Валин опешил, когда незнакомец отмахнулся неуловимо быстрым, невероятно быстрым движением – и стрела бессильно упала в хвою в шаге от него. Валин обернулся: воин держал в руке вторую, выхватив ее из воздуха в паре дюймов от груди. Он сжал пальцы, и древко переломилось.

– Хуутсуу, – повторил он. – Придержи своих, не то я их убью.

Лучники не опустили оружия, но медлили, как видно, в ошеломлении. Кое-кто оглядывался на высокую женщину с развевающимися светлыми волосами. Она толкнула свою лошадь вперед. Валину не впервой было видеть сильных женщин – его мать могла полдня рубить толстые комли сахарных кленов, а потом до вечера обегать свои силки и ловушки, но рядом с Хуутсуу, если эту женщину звали так, его мать показалась бы слабосильной старухой. Он почувствовал себя котенком дикой кошки, впервые увидевшим скалистого льва. Кожаные штаны и меховая безрукавка не скрывали глубоко врезанных шрамов на плечах и груди ургулки. А когда та шевельнулась в седле, Валин заметил, как вздуваются под кожей мышцы. Лук она держала поперек седла, но не потрудилась достать из колчана и наложить стрелу.

Рассмотрев человека в черном, она кивнула:

– Так. Квина счел тебя достойным испытания. Ты закалился с нашей последней встречи.

Ее слова прозвучали как похвала. У Валина скрутило живот. Черный человек знает эту женщину? А если они друзья? Вдруг он решит ей не мешать? Вдруг он сам из ургулов?

Валин скосил глаза на незнакомца. Кожа совсем темная, и глаза… Но кто знает, какие союзы заключаются вне их тихого лесного уголка? Кто знает, не вступили ли аннурцы – изменники! – в сговор с ургулами? Правда, ургулы стреляли в этого черного, но ведь перестали? А незнакомец соврал ему – сказал, что слепой…

Валин стал дюйм за дюймом отодвигаться от незнакомца поближе к сомнительному укрытию леса. Можно ускользнуть и зайти с другой стороны. Между поленницами есть узенький проход. Они пролезут через него и забьются в пихтовые заросли, куда всадники не пройдут…

В затылке взорвалась яркая, слепящая боль.

Он лежал ничком, лицом в сосновые иголки – рот разинут, в нос бьет вонь мокрой земли и гнили. Кто-то его ударил… незнакомец… напал…

– Я сказал, стой смирно, – проговорил мужской голос.

Валин приподнялся на локтях и поймал взгляд матери через прогалину. Она молча, едва заметно покачала головой. Брата она держала за плечо – удерживала. Каден сильный, порывистый, действует не раздумывая. Раз он стоит на месте, раз его можно удержать, значит это важно. Так надо. Валин снова опустился на холодную землю. Его тошнило – не то от боли, не то от страха.

– Зачем вы здесь? – спросил незнакомец.

Притворялся, что слепой, а сам в упор смотрел на ту женщину. Валин поразился, как она, не дрогнув, выдерживает этот страшный взгляд изуродованных глаз. Молчание затянулось, как будто человек в черном и всадница тянули его каждый на себя, проверяя, кто первый сдаст. В конце концов женщина – Хуутсуу, так ее звали – коротко кивнула, видно что-то решив.

– Ищем. Охотимся.

– Охотитесь… – Незнакомец покачал головой и сплюнул в палую листву. – На кого охотитесь? На семью зверолова? Длинному Кулаку мало аннурцев, которых он убивает на линии боя?

– Длинный Кулак пропал, – ответила женщина.

Черный нахмурился:

– Пропал. Куда?

– Не знаю. Приказал нам слушаться лича, вашего дружка. И скрылся.

– Балендина!

Теперь в голос незнакомца прорвалась злоба. Валину было видно, как сжались его пальцы на топорище.

– Балендин теперь вождь вашего народа?

– Большей его части, – ответила Хуутсуу.

– Большей части?

Женщина бросила через плечо взгляд на своих всадников и кивнула:

– Так не годится. Кое-кто из нас уже сыт по горло.

– Я думал, вы вечно голодные. Боль есть боль, так?

– Ты закалился, а умнее не стал.

– А ты меня поучи.

– Мы почитаем Квину. Иноземный лич почитает только самого себя. Он убивает не в жертву, а загребая силу себе. В этом нет чести. Нет чести для идущих за таким существом.

Незнакомец крякнул. Валин ничего не понимал в их разговоре, но пока они заняты друг другом, его семью не тронут. Он посмотрел через поляну. Отец все еще лежал без чувств в грязи, но брат, высвободившись из рук матери, вытянул, пока на него не смотрели, полено из поленницы, обхватил широкой ладонью, как оружие, будто мог этой деревяшкой проложить себе путь через два десятка ургулов. Мать заметила и попыталась втихомолку отнять у него полено, но Каден вывернулся и стал высматривать себе противника.

– Не надо! – вскрикнул Валин, потому что ближайший к брату ургул уже оборачивался, занося копье.

Мать рванулась вперед, чтобы заслонить сына от похожего на вытянутый лист наконечника. Она двигалась быстро, но еще быстрее оказался топор незнакомца – мелькнул, кувыркаясь, над прогалиной и вошел в спину ургула, точно в гнилой пень. Всадник разом обмяк и беззвучно повалился. Он еще не коснулся земли, когда Хуутсуу гаркнула что-то на своем наречии.

Ургулы смотрели сердито и недоуменно, но бить больше не пытались. Мать вырвала у Кадена полено и вновь оттянула сына к дровнице, обхватила его сильными загорелыми руками, дрожащего от стыда и ярости, прижала к себе, неслышно для Валина зашептала что-то на ухо.