Я стану Алиеной Резанова Наталья

Селия потребовала предоставить подробности ей, и пока она майским соловьем разливалась перед дядей Лины, Оливер помалкивал. Лина тоже не перебивала по одной простой причине: она, размякнув в домашнем тепле, все время клевала носом и, наконец, вовсе уснула, скорчившись на лавке в темном углу. Оливер, однако, вовсе не хотел спать. Он сидел рядом с Селией за столом и внимательно слушал повествование, которому поверил бы безоговорочно, если бы сам не был участником событий. Открытие, что Селия умеет складно и убедительно лгать, почему-то оказалось для него болезненным — хотя чего иного он мог ожидать? Хозяин, хитрый мужичонка, явно преступивший за полсотни лет, — Оливер так и не запомнил его имени, — жадно внимал, надеясь выловить из этого упоительного потока то, что могло пойти ему на пользу. Завершила Селия свою вдохновенную речь рассуждениями на тему, что Лина за свои страдания имеет полное право на возмещение из разбойничьей добычи, — равно, конечно, как и путники, своими единственными шкурами в схватке с разбойниками рисковавшие, — поэтому телегу с лошадьми они оставляют здесь, на хуторе, а кроме того… Она вытащила из-под куртки туго набитый кошелек и высыпала его содержимое на стол. При виде груды серебряков глаза хуторянина алчно блеснули, а Селия небрежно отпихнула деньги в его сторону, всячески демонстрируя, что, мол, чужого добра нам не надо…

— Да, кстати, — добавила она, — сам понимаешь, от чужих людей всю эту историю с разбойниками лучше бы скрыть, чтобы позору тебе и твоей племяннице не было. А то ведь как заведено: языками столько грязи нанесут — весь век не отмоешься. Поэтому, ежели кто спросит тебя, когда Лина приехала… сегодня у нас какой день?

— Канун Преображения.

— Ну, скажешь — на святого Бернарда Эрдского.

— Это, значит, неделей раньше.

— Так ведь так бы оно и было, если бы злодеи не помешали.

— Верно говоришь, народ здесь хоть и злой, но сонный, левую руку от правой не отличают, скажешь, что на святого Бернарда, — значит, на святого Бернарда…

Казалось, они совершенно поняли друг друга. Оливер чувствовал себя лишним. Поскольку уже было оговорено, что ночевать они не останутся, Оливер поднялся из-за стола, сказав, что пойдет седлать лошадей. Селия не торопилась, обменивалась с хозяином прощальными любезностями. Однако, вернувшись от лошадей, Оливер застал ее во дворе. Она стояла у незамкнутого окошка и вглядывалась внутрь. Оливер проследил за ее взглядом. Хозяин копошился у ларя. На скамье, вздрагивая во сне, ворочалась Лина. На нее Селия и смотрела.

— Это я, — тихо сказала она. — Понимаешь? Растоптанная, униженная, поруганная — это должна быть я. И это была бы я, если бы не то, что сидит во мне и велит мне убивать. И будь у нее хоть капля соображения, ей бы следовало убить меня за то, что с ней вместо меня сделали. А она благодарит…

«А что с ней будет завтра, когда она проснется и увидит, что тебя нет?» — хотел было спросить Оливер.

Выкатилась неправдоподобно яркая луна, что словно тщилась возместить беспробудную тьму предыдущих ночей. Селия отвернулась от окна. Теперь, словно впервые за все время, он видел ее ясно. Такие лица можно встретить на любой улице, в любой деревне. Вот почему вместо нее схватили другую женщину (одну ли?). Вот почему он никак не мог ее отождествить.

А сейчас может. Хозяин выметнулся на крыльцо:

— Может, останетесь? Ночь все же…

— Да ладно, — ответила Селия. — Какая ночь? Сам видишь — луна, хоть иголки собирай…

— Ладно так ладно, не силком же вас держать. Вот, смотри. Я вам в дорогу собрал — два хлеба, соли мешочек, сыр, вязка чесноку…

— Благодарствуем…

Чинно попрощавшись, Селия повела лошадь в поводу. Оливер последовал ее примеру. Он понимал, что их поспешный уход и без того подозрителен и не должен выглядеть бегством.

— Надеюсь, он поверил тебе, — сказал он.

Она хмыкнула:

— Не считай его дурнее, чем он есть. Ничему он не поверил.

— Зачем же ты так перед ним распиналась?

— А из вежливости, — грубо ответствовала она. — Мы поиграли в хитрецов, и ему приятно. Кроме того, с моих слов он учился, что отвечать, если к нему пристанут.

После паузы он спросил:

— Откуда у тебя было столько денег, Селия?

Ответ он угадал раньше, чем тот прозвучал. Что ж, сам нарвался, теперь выслушивай…

— А что ж ты думаешь, когда я стрелы собирала, то трупы не обыскала? Для того тебя и услала прочь…

Далее они молчали до самой дороги, где она сказала:

— А сейчас забирай хлеб — и будь здоров.

— Что?

— Расстаемся — вот что. Ты же вроде ехал в Эрденон. — Оказывается, она не все пропускала мимо ушей из того, что он о себе рассказывал. А может, и ничего не пропускала. — Ну вот. А я не еду в Эрденон.

— Ошибаешься.

— То есть?

— Я тоже не еду в Эрденон. Я еду с тобой. — И прежде, чем она успела перебить, продолжил: — Я знаю заранее все твои возражения. Не надо мне говорить, что с тобой идти опасно. Я в этом убедился. Именно поэтому я и пойду с тобой. И не убеждай меня, что ты сама можешь за себя постоять. И в этом я убедился тоже. Но опасности бывают разные, в том числе такие, о которых могу знать я и не знаешь ты. В таком случае лишние голова и пара рук лишними в действительности не будут.

— Тебя хорошо обучили риторике в университете. Но на меня она не действует. И конвоиры мне не нужны. У меня они уже были.

— Не пытайся меня оскорбить. Все равно я не обижусь и решения не изменю.

— Слушай, что ты знаешь обо мне, раз готов так безоглядно следовать за мной?

— Я знаю, что ты добра, благородна и отважна. И мне этого достаточно.

Она чуть не захлебнулась смехом:

— Это я-то добра? Ты что, не видел, как я убиваю?

— Видел. Кроме того, эти дни ты все время пыталась убедить меня, какая ты есть негодяйка, мошенница и мародерка. Слишком даже. А что до убийств — ты не могла поступить иначе.

— Так можно оправдать что угодно. Ты вообще-то представляешь, чего от меня можно ожидать?

— Нет.

— Так вот, я тоже не представляю. То, что я вне закона и обвинений против меня больше, чем прожитых мною лет, и обвинения эти по большей части верны, — не самое страшное. Со мной действительно опасно, но самая большая опасность, в том числе и для меня, — это я сама. И не спрашивай меня, что это значит.

— Я и не спрашиваю. Возможно, ты когда-нибудь сама расскажешь.

— Опять он за свое… Ну, убеди меня. Мне бы очень не хотелось оглушать тебя и связывать, а иных способов избавиться от тебя я не вижу.

— Это очень просто. Я не знаю, куда мы едем, но предполагаю, что достаточно далеко и по неизвестным местностям. Ни один человек не может знать всего. Но я учился, и я старше тебя. У меня могут быть знания, которые тебе пригодятся.

— Логично. Ладно, можешь следовать за мной. По крайней мере, у меня будет гарантия, что по расставании ты не бросишься к ближайшему представителю Святого Трибунала и не сообщишь, что произошло с конвоем. — Она подтянулась в седло, довольно неуклюже, надо сказать, но прежде, чем взять поводья, добавила: — И еще. Из того, что ты помог мне перебить конвой, оснований доверять тебе больше, чем кому-либо, у меня нет. Наоборот, я сделала вывод, что ты можешь убивать не раздумывая, без труда и угрызений совести. Так что, если захочешь повторить этот номер со мной, предупреждаю — не стоит. Сон у меня чуткий. Все, поговорили — в дорогу!

И тронулась, не дожидаясь его и не оглядываясь. Он поспешил вслед. Итак, мрачно думал он, Селия пришла к тем же выводам, что и он сам. Но какие она на этом строит умозаключения… Ничего! Сам нарвался, сам. Она не виновата.

Сытые кони, недавно сменившие хозяев, рысили по пустынной дороге, и глухой топот копыт никого не тревожил в ночи. Только луна способна была умучить воспаленный не спящий мозг, но она неумолимо катилась назад, не сходя с места, и все дальше отодвигался столичный Эрденон с его храмами, базиликами, тюрьмами, торжищами, герцогским дворцом и отделением Святого Трибунала. Двое ехали в ночи.

Заботу о лошадях Оливер взял на себя. Селия верхом ездила посредственно, и у него были подозрения, что и во всем остальном опыт обращения с лошадьми у нее небогат. Он задал наводящий вопрос и услышал, что раньше-де была у нее лошадь, но, не доезжая болот, захромала.

— Прикончила?

— Зачем? Отпустила. Забредет в деревню — вылечат. А я не умею.

— Возможно, это будет ошибкой — спросить, в каком направлении мы едем?

— А ты навалял уже кучу ошибок. И самая большая — то, что увязался со мной. А первая, которая могла стать и последней, — когда полез на болота. Нет, я не о моральной стороне этого поступка говорю (слово «моральный» довольно странно звучало в ее устах), о сугубо прагматической. До этого мне было нужно просто стрелять во все, что движется. А ты все усложнил.

— Ясно. Ты хочешь сказать, что от моей помощи тебе только хуже. Но это не помешает тебе ответить на мой вопрос.

— А ты еще ничего не спросил. И я не могу сказать тебе, куда еду.

— А я не спрашиваю — куда. Только о направлении.

— Это тоже вопрос. Я предполагала двинуться в сторону Эрдского Вала, но, очевидно, заплутала и слишком взяла к северу. Я ведь раньше не бывала в этих местах… кажется, не бывала… — Она неуверенно прервалась, и Оливер понял, что она не придуривается, а действительно мучается недоумением. Затем щека ее досадливо дернулась. — А ты бывал у Вала?

— Нет. Правда, в Эрденоне раньше бывал. Сам-то я из Старого Реута и по Югу побродил достаточно. А сейчас странствовал из Тримейна посуху, добрался сюда… — Он хотел добавить: «Чтобы снова пойти в Эрденон», но, понимая, что в ответ услышит: «Вот и шел бы в Эрденон», не закончил фразы.

— Тьфу на тебя! А молотил: «Знания, знания»!

— Позволь, но я видел карты.

— Карты и я видела.

Это было странно. Чтобы девушка из простонародья разбиралась в картах? Впрочем, какое простонародье? Образование явно проглядывало сквозь личину грубости. И строй речи… «Логично… мораль… прагматический…»

— В чем, собственно, состоит ересь, в коей тебя обвиняют?

— А здесь доносить некому! — совершенно хамски сообщила она.

— Я спрашиваю из академического интереса.

— Ага. Подавись своим академическим интересом. — Она сунула ветку в костер. — Это и для меня было новостью, когда, следя за конвоем, я узнала, что здесь меня обвиняют в ереси. За рекой меня называли ведьмой, о ереси и речи не было. Но очевидно, пока я тут шаталась, дело, за неимением обвиняемой, переслали в столицу, а там его пересмотрели.

— Ты знаешь почему?

— Могу только догадываться. Возможно, вспомнили старое положение: «Virgo non est malefica». Вообще-то в девяноста случаях из ста о нем успешно забывают и преспокойно жгут даже младенцев. Но иногда, когда какой-нибудь крючкотвор прицепится, статью обвинения меняют. Чаще всего это ересь. Хотя в моем случае хватило бы и убийства стражников, тем более что это снова правда…

— Но ты убила конвойных уже после того, как обвинение было вынесено.

— Это здешних. Были и другие — там, за рекой.

— Я думал, они врут.

— Кто?

Оливер коротко пересказал ей, что наговорили о ней (точнее, о Лине) в деревне Оттар и компания.

— И врали тоже. Во-первых, подели на два. Только пятеро. И «подло, бесчестно» перерезала глотку я лишь одному. Он в это время был очень занят — задирал на мне юбку, полагая, что руки у меня связаны. Остальных я зарубила в честном бою. Верь не верь, а бой был абсолютно честный — четверо здоровенных мужиков против девчонки, доселе меча в руках не державшей.

— Как же тебе удалось?

— Не знаю. Повезло. Больше вряд ли повезет. Поэтому предпочитаю арбалет.

— Я… могу научить тебя.

— Стрелять? Спасибочки.

— Нет, фехтовать.

— А ты разве умеешь?

— Я, конечно, не великий воин, но…

— В каких это университетах тебя мечом владеть обучали?

— Именно что в университетах.

— Схоларам же и оружием владеть запрещено.

— Запрещено… но все владеют.

— Так что ж мы сидим? — Она легко вскочила, положила арбалет на котомку и вытащила свой меч. — Попробуем…

С первых же ударов Оливер почувствовал, что Селия не лжет — фехтовать она не умеет. Она не боялась оружия и не держалась за него как все женщины — эдак двумя пальчиками на отлете, вдобавок отличалась незаурядной физической силой. Но это было все. Их умение было несоизмеримо, а ведь он никогда не блистал на студенческих поединках. Как же она сумела зарубить четверых солдат, каждый из которых имел какой-никакой навык обращения с оружием?

Но и здесь она не лгала.

Когда он в четвертый (в счет убиенным солдатам, наверное) раз выбил меч из ее руки, она меланхолически, глядя вслед отлетевшему клинку, заметила:

— Вот так. Чисто теоретически… Или если в морду дать — это мы всегда пожалуйста… Или вот так…

Неожиданно кинувшись вбок, она поддала ему сапогом под колено так, что он не удержался и грохнулся на землю. Припоминая приемы школярских драк, попытался было ухватить ее за щиколотки и дернуть на себя, но допрежь дотянулся, она успела отскочить к своей котомке — и уже арбалет был нацелен ему в переносицу.

— И был бы конец разговору, — подытожила она. — Тебя же предупреждали, что я подлая.

Он сел, отряхиваясь:

— У меня такое ощущение, будто ты разыграла всю эту фехтовальную сцену, независимо от развязки, только для того, чтобы не отвечать, куда мы едем.

— Ощущение, ощущение… Чесноку поешь, может, пройдет.

Но вопрос по-прежнему остался без ответа.

Селия.

Имя, по всей вероятности, настоящее.

Возраст: не более двадцати.

Происхождение: скорее всего, горожанка, откуда-то из-под Тримейна.

Выказывает знания, несовместные с принадлежностью к женскому полу, за что обвинена в ведовстве и ереси.

Убийца.

Лгать умеет, но не любит.

Едет неизвестно куда.

Что, подозрительно звучит? А если на него самого такой же синодик составить?

Оливер.

Двадцать шесть лет.

Дворянин.

Бакалавр свободных искусств.

Предлагали хлебное место на таможне, ибо на Юге дворяне подобной службой не брезгуют.

Мнит себя историком — magistra vitae (Учительница жизни (от латинской пословицы «История — учительница жизни»)), знаете ли…

Шатался по всей стране.

Убийца.

Едет неизвестно куда.

Еще ведь гаже получается. Таких, как он, как называют? Перекати-поле? Это слишком вежливо. Рохля. Размазня. И он готов бежать за ней хоть на край света только потому, что она сказала: «Ты сильнее, чем кажешься»?

Нет. Он крикнул: «Я за вас!» — прежде, чем ее увидел.

Их встреча была предрешена. Он знал это за день до встречи.

Если бы ее лошадь не захромала… что, скорее всего, спасло ей жизнь… Судьба придержала ее, сделав жертвой бедную Лину. А покуда она шла пешком и блуждала по болотам, он лишнюю неделю ожидал в деревне. Хотя никто его там не держал.

Все правильно.

С судьбой не спорят.

Не каждому дано воочию увидеть свою судьбу. И тот, кому это выпало, обязан радостно принять ее.

И полюбить.

Вот слово и сказано.

Он спросил ее, как она собирается назвать своего коня. Она пожала плечами и призналась, что не задумывалась об этом.

— Серый, и ладно. Можешь сам придумать.

— Я тоже не большой знаток конских кличек. Не Буцефалом же его называть!

— И не Инцитатом.

— Так назови по имени хозяина Инцитата.

— Зачем я стану скотину оскорблять? Кроме того, чем лошадь похожа на сапог?

— Ну, возьми личное имя Калигулы — Гай.

— Это еще куда ни шло.

— А мой, если уж полезли в Рим, будет Тит.

— Отвратное имя. Уж лучше Гней.

— Согласен. Гай и Гней. Тогда будем считать, что твоего мы назвали не по Калигуле, а по Божественному Юлию. Цезарь и Помпеи. Вперед, на спинах полководцев!

— Что, в Египет захотелось?

— А если не в Египет, то куда?

— Опять ты… Возьмем за основу мой прежний план. Эрдский Вал.

— А тебе известно, что этот край — прибежище всевозможных разбойников и вообще людей вне закона?

— Слышали, слышали. Ты много в последнее время людей вне закона встречал, кроме меня?

— Тогда мы были ближе к Эрденону.

— А близ Эрденона ловят не абстрактных людей вне закона, а конкретную меня. — Усмехнулась. — А хороша бы я была, если бы поверила Найтли, что в герцогстве Эрдском я вне опасности, и двинулась прямиком в Эрденон. Но у меня было предчувствие, что раз Найтли хотел туда пойти, мне туда ходить не надо.

— Кто такой Найтди?

Она не сразу ответила. Собственно, он уже полагал, что она вообще не ответит, когда услышал:

— Мой учитель.

— Это он научил тебя истории, юриспруденции и латыни?

— Более всего он научил меня никому не верить. А вообще-то мои знания, хоть и не столь упорядочены, как твои, довольно разнообразны.

Он так и не разгадал, хотела ли Селия чем-то уколоть его последней фразой или это была чистая информация. Затем она надолго замолчала. Когда же вновь заговорила, изрекла:

— А дорога-то — прямиком на юг.

— Естественно. Точнее — на юго-восток. А что?

— То, что к Валу мы по ней никогда не попадем. Сваливать пора, и лесом.

— Вообще-то ты права — пока мы недостаточно удалились от Эрденона, тебе небезопасно ездить по большой дороге. Бог даст, лесом выберемся.

На привале он достал из мешка чистый лист пергамента, оставшийся от работы над рукописью, зачинил перо.

— У тебя, может, и чернильница с собой имеется? — с подковыркой спросила Селия.

Он не попался на издевку:

— Конечно имеется. Обычно я ношу ее на поясе, но пару недель назад переложил в мешок. Вот она. — Он достал свинцовый флакон с плотно привинченной крышкой.

— И для чего тебе это понадобилось? Хочешь создать хронику наших совместных подвигов?

— Со временем, может, и создам. Но пока я собираюсь вычертить карту. Если я буду представлять местность зрительно, то легче смогу сообразить, как нам передвигаться…

Никакого ответа — ни положительного, ни отрицательного он не дождался и принялся за работу.

— Вот смотри. Твоя цель, как я понимаю, находится где-то посередине между Эрдским герцогством и Древней землей.

— Ну.

— Мы свернули с Большого Южного тракта. Несколько дальше его пересекает другая дорога, ведущая в западном направлении и по неизвестным мне причинам именуемая Белой. Она петляет вдоль Эрдского Вала и почти соприкасается с ним. Еще дальше, по южную сторону Вала, мы находим некое скопление деревень и замков, никогда не являвших собой самостоятельной административной единицы, а затем начинаются заповедные земли, называемые в прошлом Заклятыми, в соответствии же с имперским эдиктом — Открытыми. Насколько мне известно, там нет поселений. Короче, если ты по-прежнему считаешь, что нам нужно двигаться с северной стороны Вала, то ничего не остается, как срезать часть пути лесом, чтобы прямиком выбраться на Белую дорогу.

— За неимением лучшего плана — принято.

Двое суток, с его точки зрения, все шло прекрасно. Погода вновь установилась летняя, словно ядовитое дыхание болот перестало ее отравлять. Лес не казался такой уж непроходимой чащобой, и лишь изредка им приходилось спешиваться, чтобы прорубать себе дорогу. Грубость Селии была вполне умеренной. Она словно позволила себе забыть, что на свете есть Святой Трибунал, пыточные камеры, солдаты-насильники и гипотетические эрдские сикарии, как пышно их именовали тримейнские законоведы. (Даже книга была из ряда поучительных — «Малая геста о достославном эрдском сикарии Колченоге». Дураки. Куда им до настоящих сикариев.) На привалах они фехтовали. Впрочем, здесь никаких успехов не замечалось. Первое впечатление было правильным. Селия выказывала полную неспособность к воинскому искусству. Но это его не очень огорчало, потому что стрелять-то уж она умела хорошо, и если они попадут в переделку… но об этом думать не хотелось. Хлеб они съели, изготовили (точнее, Селия изготовила) котелок какого-то грибного варева и, к удивлению Оливера, не только не отравились, но даже было вкусно.

И все это время они медленно поднимались в гору, и пути этому, казалось, не будет конца.

Все изменилось, когда они остановились на гребне лесистого холма. Далеко внизу виднелась дорога, которая ни в коем случае не была белой, но не могла быть никакой иной. А за ней Селия углядела крыши деревни. И заявила, что надо бы сходить на разведку да заодно и разжиться жратвой какой поосновательнее, чем эти грибы, и она незамедлительно готова это сделать.

Оливер воспротивился с удивившей его самого яростью:

— Если ты забыла, что тебя ищут, то я не забыл!

— Я же сказала — на разведку, а не выставляться перед всеми!

— Там может быть засада! И потом, если ты будешь покупать еду, тебя все равно увидят!

— Чудак-человек, кто тебе сказал, будто я собираюсь что-то покупать? У меня и денег-то нет… Тебя, наверное, удивит — меня так точно удивляет, — но все деньги я оставила Лине.

— У меня есть немного…

— Ну и прекрасно. Если ты так не хочешь, чтобы я шла в деревню, ступай сам.

— Нет, — категорически сказал он. — Я тоже не пойду.

— Это еще почему?

Он некоторое время колебался, но наконец решился:

— Потому что, пока меня не будет, ты сбежишь. Взгляд ее был чист, как родниковая вода.

— Конечно сбегу.

Поскольку он явно собирался пропустить следующую реплику, она набрала воздуха в легкие, чтобы разразиться тирадой, содержание которой он мог расписать как по нотам. «А ты чего ждал? Навязался на мою шею, урод, ходит как привязанный, а теперь еще условия ставит!» И так далее, с вкраплениями соответственных эпитетов.

— Ты ничего не слышишь?

— Нет…

Он услышал их после того, как увидел. А вот Селия, очевидно, уловила шум прежде, чем стало различимо…

…что по петлистой Белой дороге медленно движется воинский отряд. Впрочем, отряд — это было слабо сказано. Отсюда, сверху, трудно было сосчитать, сколько их. Но — много.

— Отведи лошадей в чащу, — почти беззвучно произнесла Селия — хотя кто отсюда мог ее услышать? — Я должна посмотреть… ближе.

Он не успел возразить, как она уже скрылась за деревьями. Движения ее стали иными — легкими, скользящими, как тогда, на болоте.

Но теперь нет ни тумана для прикрытия, ни болота для ловушки. А перед ней не десять человек. И даже не сто.

— Триста, — сказала она, появившись вновь, когда облако пыли, поднятое солдатскими сапогами, начало медленно оседать. — Сотня конных, сотня копейщиков, и еще одна — при тяжелых луках…

Поначалу он совершенно не прислушивался к ее словам, сознание было парализовано почти невыносимой радостью: она жива и она вернулась — добровольно вернулась к нему… и лишь постепенно до него стало доходить.

— Морды — во, лоснятся, я не о лошадях конечно, и амуниция надраена… и по два значка над каждой сотней — имперский и этот… с однорылом. И прутся как на смотру…

— Но это не может быть… за нами! — Он хотел было сказать «за тобой», но передумал. — Для иного княжества триста человек — уже армия…

— Точно. Но для полноценной войны — маловато. Ты, в отличие он меня, последние месяцы от людей не хоронился — может, слышал, скажем, о каком мятеже поблизости?

Он вдруг разом успокоился. Необходимость анализировать факты швырнула его в привычную стихию.

Они снова уселись на землю. Селия все посматривала в сторону заката, куда по дороге еще пылило облако.

— Насчет мятежа не слыхал. Но обрати внимание. Здравствующий герцог Эрдский долгое время отказывался выдавать своему сюзерену беглых из других областей империи, ссылаясь на то, что это нарушает древние вольности герцогства. Благодаря чему в оное герцогство стекались преступники со всей империи.

— Вот я, например.

— Именно. А теперь подумай. Тебя должны были судить в Тримейне. Туда же, по собственному твоему предположению, переслали твое дело, а ловят тебя в Эрде. А у солдат ты видела значки как с императорской розой, так и с эрдским единорогом. Не служит ли это косвенным подтверждением тому, что герцог все-таки сдался и подписал соответствующий договор?

— Ну?

— Хочешь версию? По-моему, готовится нечто вроде Большой Резни.

— Что ты знаешь о Большой Резне? Ты тогда еще не родился, да к тому же ты с Юга…

— Не забывай, что я жил и учился в Тримейне, а люди о некоторых вещах помнят долго… А я вдобавок историк. Итак, в прошлом веке в Тримейне был, можно сказать, собственный «Эрдский Вал» — Площадь Убежища с правом неприкосновенности тех, кто там укрылся. Около сорока, а точнее, тридцать шесть лет назад она была уничтожена. По официальной версии преступники квартала Площади Убежища подняли вооруженный мятеж, и рыцарскому ополчению пришлось его подавлять. Но в Тримейне утверждали, что тогдашний император решил просто выжечь Площадь как центр городской преступности, наплевав на права и традиции. Что ему и удалось. Та же судьба была приготовлена беглым Эрда. Император направил туда карательные отряды — вряд ли тот, что мы видели, единственный, — сопроводив их эрдскими штандартами, дабы вассалы герцога не чинили им никаких препон. Только господа правители не учли одной особенности, отличающей данную акцию от предыдущей…