Фактор кролика Туомайнен Антти

7

Человек махал у меня перед лицом пачкой документов. «Ла-ла-ла-ла-ла!» – издевательски приговаривал он. Он пятился от меня, а я на него надвигался. Я попытался схватить бумаги, но руки у меня налились свинцом и почти не двигались. Человек продолжал меня дразнить. Я не мог разглядеть его лицо. Его части – рот, нос, щеки, лоб – беспрестанно менялись местами. Эти документы содержали нужную мне информацию; они объясняли, куда делись деньги. Наконец я заставил себя сделать рывок; нырнул и схватил…

Я проснулся за миг до того, как упал на пол. Но все-таки упал. Упал я на левый бок, врезавшись правым кулаком, которым тянулся за бумагами, в прикроватный коврик. Боль от падения наступила с легкой задержкой. Я уже вставал, пошатываясь, на ноги, когда понял, что ударился еще и головой. Удар пришелся на ламинат рядом с ковриком. Левая часть лба начала пульсировать. Я исхитрился встать и оценить ситуацию.

Часы на прикроватном столике кроваво-красными цифрами показывали время: 03:58.

Шум разбудил Шопенгауэра, который следил за мной с края кровати. Я ничего не сказал. Не хотел спорить насчет его ночных перекусов. Натянул халат и шерстяные носки. Прошел на кухню, выпил стакан воды и открыл дверь на балкон. Цементный пол холодил ноги, в воздухе веяло свежестью. Стояла абсолютная тишина.

Домой я приехал измотанный. Быстро поел – несколько холодных сосисок и кислое яблоко – и отправился спать. Мой первый день в Парке приключений оказал на меня такой же эффект, какой он оказывал на всех наших посетителей. Во всяком случае так сказала Лаура Хеланто. Когда весь день носишься по парку, вечером отключаешься моментально. Спорить с этим было бы бессмысленно – она сказала чистую правду.

Холод больше не казался мне неприятным. Лоб у меня по-прежнему пульсировал. Тупая боль постепенно утихала. В памяти всплывало многое из того, что я услышал от Лауры Хеланто. Как будто кто-то невидимый с регулярными промежутками кидал камень за камнем в неподвижный пруд ночи. Ее удивило, как скоро я прибыл в парк после смерти брата. Я не понимал, что тут такого. Она сказала, что мне нужно время, чтобы пережить утрату. Неужели я не намерен дать себе возможность предаться скорби? В этот момент разговора мы как раз подошли к сломанному Банановому зеркалу, но тут случилось нечто непредвиденное, и ответить ей я не успел. Но сейчас, как и в любой другой день, я разговаривал с людьми, которых здесь не было.

Я мысленно ответил ей, что не вижу, как эта ситуация изменится к лучшему, если я буду сидеть на диване, размышляя о будущем и природе смерти, тем более, что мои размышления никоим образом не могли повлиять на состояние дел в Парке.

С похоронами все было улажено. Адвокат сказал, что он все организовал в соответствии с инструкциями, полученными от Юхани. Я выберу гроб, который в надлежащее время отправится в печь крематория. После этого мне сообщат, когда можно будет захоронить урну с прахом. Никакой церемонии прощания не предусмотрено. Никаких приглашенных. Никому не захочется жевать сухие фрикадельки с теплым картофельным салатом и лежалые булочки с корицей, доставленные кейтеринговой компанией. Никому не захочется слушать священника, восхваляющего покойного, которого он в жизни не видел и о существовании которого только что узнал. Я предположил, что мне сообщат, где закопать урну, а также скажут, где взять веревку – чтобы опустить урну в могилу, а затем последовать за Юхани в объятия земли. Но больше меня волновал другой вопрос: какое время считается достаточным, чтобы пережить такую утрату?

Юхани был моим братом.

В детстве мы не ведали никакой стабильности.

Наши родители по очереди теряли контроль над различными аспектами обычной жизни. Выражение «из огня да в полымя» является для их описания идеальным. Когда они обуздывали, хотя бы временно, свою богемную привычку к алкоголю, не проходило и недели, чтобы они не начали накупать ненужные вещи, которые не могли себе позволить. Когда ситуация достигала почти катастрофического уровня, они ухитрялись притушить свою страсть к барахлу, переезжали и начинали все с нуля в вонючей коммуне, возглавляемой бородатым мужчиной в слишком коротком для него шерстяном свитере, который – это было очевидно даже ребенку – спал со всеми женщинами в доме. Когда наш импульсивный отец узнал правду, мы снова переехали, и в виде мести Мистеру Утопия направились прямиком в мир капитализма. Родители занялись торговлей пластиковой посудой, пока наша слишком дорогая съемная квартира не оказалась доверху заполнена одноразовыми тарелками и контейнерами всех форм и размеров; чтобы за них расплатиться, они решили открыть кукольный театр. Даже в тринадцать лет я понимал, к чему это приведет. К очередной катастрофе.

И так далее.

Ничто никогда не имело никакого смысла.

В юности я поклялся, что моя жизнь будет основана на признании фактов, на разуме, планировании, контроле, оценке потенциальных преимуществ и рисков. Даже в детстве ключ к этому я видел в математике. Люди нас предавали – цифры нет. Я рос в окружении хаоса, но числа символизировали порядок. Покончив с уроками, я ради удовольствия занимался разнообразными вычислениями. По математике я опережал одноклассников на два года.

Наши родители умерли, когда нам с Юхани было чуть за двадцать. В их смерти не было ничего драматического. В каком-то смысле родители умерли от старости, хотя им не было еще и шестидесяти. Полагаю, их преждевременно состарила бесшабашная жизнь и попросту вымотали бесконечные авантюрные предприятия. Их последней сумасшедшей затеей был фестиваль болгарского йогурта, который они снова организовали совершенно по-идиотски: импортировали огромное количество йогурта и хранили его дома до начала фестиваля.

Но какое отношение это все могло иметь к Юхани и оплакиванию его смерти?

Опираясь на металлические перила своего балкона, я думал, что в каком-то смысле давным-давно оплакал его, как и своих родителей. Юхани и наши родители были птицами одного полета. Казалось, его это нисколько не беспокоило. Как и они, он скользил из одной безвыходной ситуации к другой, неизбежно оставляя за собой дымящиеся руины. Снова и снова сбегая подальше от вызванного им разрушения и смеясь на ходу. Наверное, поэтому я так на него злился. И, разумеется, на то, что он завещал мне Парк приключений с загадочными долгами на сотни тысяч евро.

Вцепившись руками в холодный металл перил и наполняя легкие прохладным ночным воздухом, я наконец понял, что это – история моей семьи.

«Заходи, тут весело!» – то был Юхани. Это были наши мать и отец.

«Заходи, тут весело!» – то была наша семья.

Именно поэтому все оказалось так трудно.

Я не забыл разговоров с родственниками. Я пытался показать каждому из них несостоятельность избранного ими жизненного пути, подчеркнув риски пофигизма, которым было отмечено все, что они делали. В каждом случае я оперировал фактами. Какую цену в реальности придется заплатить – вопреки их надеждам и ожиданиям. Как одно решение влияет на следующее. Каким может быть наиболее вероятное развитие событий и к какому финалу оно приведет. Все эти разговоры всегда заканчивались одинаково: спор, оскорбления, обида, обиженное молчание, напряжение – и новый спор.

Пока все они не умерли.

С цементного пола тянуло холодом. У меня заболели ноги. Звезды напоминали булавочные головки, освещенные яркой светодиодной лампой.

Мысль накатила волной, зародившейся давным-давно; она была как набирающий скорость поезд, и я знал, что он приближается. Я знал, о чем эта мысль, задолго до того, как смог облечь ее в слова. Я знал, к какому решению в итоге приду. Хотя на долю секунды мне захотелось всего этого избежать: мыслей, заключений, последствий. Ответственности, которую мне придется взять на себя.

8

Лаура Хеланто в одиночестве обедала во дворе за Парком приключений, на служебной территории, где специально для сотрудников расставили садовую мебель. Я спустился по лязгающим металлическим ступеням разрузочной эстакады и направился к ней. С учетом времени года день стоял безветренный и теплый. Синело безоблачное небо. Мир казался ярким, открытым и неподвижным.

Я сделал глубокий вдох.

Предыдущий вечер и ранние часы этого утра я потратил на изучение бумаг Юхани. Мое отчаяние стало только глубже. Хотя я думал, что, возможно, отыскал посреди этого финансового хаоса крохотный проблеск надежды.

Лаура в правой руке держала вилку, а в левой – телефон. Она посмотрела вверх, только когда я был в трех шагах от стола. В ее очках отражался солнечный свет, но я уловил в ее глазах удивление прежде, чем она улыбнулась.

– Ой, привет, – сказала она.

– Я понял, что учет мелкой наличности живет своей собственной жизнью, – сказал я и присел за стол напротив нее. – Кто за это отвечает?

Лаура промолчала, насаживая на вилку кубики огурца из пластикового контейнера. Ее улыбка исчезла.

– Юхани назначил ответственной меня, – сказала она.

– Почему?

– А что? Что-то не так? Я всегда сдавала ему отчет о продажах за предыдущий день. Каждое утро. Как мы и договаривались. А каждый понедельник – отчет за неделю. А в конце месяца – месячный отчет. Распечатывала на бумаге. Это все у него на столе. Он сам так попросил.

– Да, – сказал я. – Звучит хорошо. Отчеты по мелкой наличности. Я обнаружил на столе самый свежий плюс несколько десятков предыдущих. Но почему?.. Юхани не сказал? Или раньше это делалось по-другому?

Огуречный кубик застыл в воздухе. Вилка остановилась на полпути между ее ртом и контейнером.

– Если я правильно понимаю, документы отправляли бухгалтеру одним файлом, прямо с компьютера, – заговорила она. – Но Юхани сказал, что уволил бухгалтера и ищет нового. И попросил, пока его не наняли, присматривать за кассой и отчеты сдавать ему.

В ее лице мелькнуло что-то похожее на неуверенность. Она вернула вилку в контейнер.

– А что, с этим какая-то проблема? – спросила она.

Краткий ответ был «да». Факт заключался в том, что на счет поступало достаточно много денег, но еще больше с него выводилось. Чем дальше я продвигался, складывая эту головоломку, – визит адвоката; Кристиан с его мечтой о должности исполнительного директора; два бухгалтерских отчета, один из которых был явно нарисован; недавние кредиты Юхани; другие долги Парка – странности только нарастали. Я не успел ответить, потому что Лаура Хеланто снова заговорила:

– Все, что я знаю, это то, что дела в Парке идут хорошо. Я обо всем позаботилась, как мы и договаривались.

Похоже, Лаура Хеланто говорила честно. И это было еще одной проблемой. Кристиан тоже казался честным, как и адвокат. Все были честными, но это не объясняло, куда пропала крупная сумма денег.

– У вас есть опыт в таких делах? – спросил я.

– В каких делах?

Она ответила быстро. В очках снова короткой вспышкой отразилось солнце.

– В корпоративных финансах, – сказал я. – «Заходи, здесь весело» – омпания скорее среднего размера, чем маленький стартап. Поэтому…

– А у вас… – ачала она. – У вас есть такой опыт?

Такого вопроса я не ожидал, хотя это был совершенно разумный вопрос. Возможно, Лаура это заметила.

– Нет, – честно ответил я. – Никакого.

Мы посмотрели друг на друга. Лаура Хеланто молчала. Мне тоже нечего было добавить. Я не хотел озвучивать никаких предварительных, не до конца продуманных выводов. Это не принесло бы пользы мне и не разрешило бы ситуацию.

– Я просто пытаюсь понять, как здесь все устроено, – сказал наконец я и не солгал. – Для меня все здесь в новинку. У нас достаточно посетителей. Это плюс. Как вы и говорили, Парк действует успешно.

Я снова не сказал всего. Парк действовал успешно – с учетом всех обстоятельств. Лаура окинула меня коротким взглядом. Она явно расслабилась. Снова подняла вилку и почти донесла до рта.

– Вы уже пообедали? – спросила она.

– Нет, – сказал я и понял, что никаких планов насчет обеда не составил. Я был голоден. – Я не… Может, возьму что-нибудь в «Плюшке и кружке»…

– Вот фалафель и хумус, – сказала она, придвигая ко мне маленькие пластиковые коробочки. – Я уже поела. Съем еще огурцов. Я много с собой взяла.

Я посмотрел на коробочки. Еда в них выглядела так, как будто из них кто-то уже ел. Несмотря на голод, у меня не было ни малейшего желания доедать объедки за тем, кого позже я, возможно, стану подозревать в присвоении чужих денег.

– Нет, спасибо, – сказал я.

Лаура продолжила есть огурцы. У нее зазвонил телефон. Она посмотрела на экран, раскрыла телефон. Возникла красочная картина. Несмотря на блики, я понял, что это картина. Лаура вздохнула и снова взглянула на меня.

– Извините, – сказала она. – Один тип хочет купить картину, но предлагает за нее меньше, чем я потратила на краски. Вот так сейчас обстоят дела. Люди все хотят получить даром. Никто не желает платить художнику за труд. Все думают, что, если бы у них было время и желание, каждый мог бы написать что-то похожее. Даже лучше.

– Можно посмотреть? – неожиданно для самого себя спросил я.

Такое случилось со мной уже во второй раз. Вчера я к собственному удивлению начал рассказывать Лауре Хеланто о своих отношениях с братом. Я не совсем понимал, что происходит.

– Конечно, – сказала она и повернула телефон ко мне.

Экран был заполнен яркими красными и белыми пятнами. Похоже, картина была немаленькой. Она не изображала что-то конкретное, но вскоре в этих переплетениях красок я начал замечать какие-то фигуры и даже движение. Через какое-то время до меня дошло, что я почти загипнотизирован. Мне стоило усилий оторвать глаза от экрана.

– Впечатляюще, – инстинктивно сказал я и тут же почувствовал, что ступил на опасную территорию. Я не мог понять, почему продолжаю говорить. – Сильная картина. Чем дольше на нее смотришь, тем больше видишь. Она живая. В ней все время появляется что-то новое.

– Спасибо, – сказала Лаура и выключила телефон. – Приятно это слышать.

Мне хотелось прекратить этот разговор, но я почему-то продолжал сидеть с ней за столом. Я начал его с чисто бухгалтерских вопросов, а закончил туманными художественными метафорами. Не похоже на меня. Я встал, стараясь не смотреть на Лауру Хеланто.

– Значит, в вас все-таки есть творческая жилка, – сказала она.

– Какая-какая жилка? – Это вырвалось у меня само.

– То, что вы сказали о моей картине. Не ждала от вас таких слов.

А что я должен был сказать? Что я понятия не имел, откуда у меня взялись эти слова?

– Приятно такое слышать. Особенно потому, что в последнее время мне трудно пишется. Спасибо за поддержку.

– Не за что.

У меня в ушах раздался гул – и это не был гул машин на шоссе поблизости. Лаура наклонилась над столом. Ее плечи поднялись.

– Когда вы приехали, вы сразу перешли к делу. Никакой болтовни. Вы даже не поздоровались, не спросили, как у меня дела.

– Я никогда никого об этом не спрашиваю, – сказал я и тут же почувствовал, что расслабляюсь. Это была легкая тема: я знал, о чем говорю.

– Ну да, – кивнула Лаура.

– Мне не нужно знать, как дела у других людей. Мне неинтересно, что они думают, что делают, что чувствуют. Мне неинтересны их планы, их надежды и цели. Поэтому я не спрашиваю.

– Ну да, – повторила Лаура.

– За исключением экстремальных ситуаций.

– Ну да.

Я по-прежнему стоял рядом с ней. Лаура Хеланто улыбалась? Ее реакция удивила меня не меньше своей собственной. Я не собирался делиться с ней своими мыслями; просто это произошло. Меня охватило чувство дискомфорта. Меня больше всего занимали бухгалтерские и финансовые нестыковки. Я видел свою цель в том, чтобы разобраться с ними до конца. А не это… Что именно? Я не знал. Ни точно, ни приблизительно, ни даже в общих чертах. Почему я все еще здесь стою и смотрю в глаза Лауре Хеланто? Я чуть было снова не ляпнул что-то непредвиденное, когда меня спас оглушительный вопль за спиной.

– Эй, Гарри! – крикнул Кристиан с погрузочной площадки, махая руками. – Тут два парня. Пришли с тобой повидаться. Они в твоем кабинете. Говорят, они тебя знают. И знают, где ты сидишь.

Я сделал шаг к Кристиану и повернулся к Лауре.

– Никто не зовет меня Гарри, – сказал я. – Мне не нравится это имя.

– Ну да, – сказала Лаура Хеланто, а затем добавила – Значит, Хенри.

И да, она улыбалась.

9

Первое впечатление: мужчины являлись полной противоположностью друг друга – как небо и земля.

На старшем, моего возраста, была синяя рубашка с воротником, черный пиджак, светлые джинсы и светло-коричневые топ-сайдеры. Как только я вошел в кабинет, он продемонстрировал, что знает, кто я такой. И судя по всему, это было известно ему давно.

– Соболезную, – сказал он. – Твой брат был интересным человеком.

Круглое и рябое лицо, глазки маленькие, голубые. Короткие, аккуратно постриженные светло-каштановые волосы зачесаны на левую сторону. Телосложение обычное, если не считать футбольного мяча вместо живота. Мы кратко пожали друг другу руки. Я представился, хотя он, без сомнения, знал, как меня зовут. Я ждал, что он назовет свое имя.

– Сейчас перетрем по-быстрому, – бросил он.

И только.

Я взглянул на его спутника. Тот стоял на другом конце кабинета, почти вплотную к стене. Лысый, молодой, широкоплечий, челюсти безостановочно перемалывают жевательную резинку. Черный спортивный костюм Adidas размера XXL. В правой руке – здоровенный смартфон, из ушей торчат белые наушники. Общее впечатление – недоразвитый мутант.

– Чем могу быть полезен?

Старший прошествовал через кабинет, словно у себя дома, и закрыл дверь в коридор. Затем указал мне на мое же кресло, приглашая сесть, и вытянул из-под длинного стола в центре комнаты стул для себя. Я обошел свое рабочее место и сел. Мутант стоял, словно памятник, с торчащими из ушей наушниками.

– Ты вроде как математик, – сказал мужчина постарше, устроившись на стуле.

– Математик в области страхования. Так вы по какому делу?

Прежде чем ответить, мужчина мгновение рассматривал меня.

– По делу твоего брата. Хотя теперь это твое дело.

Ну разумеется, подумал я. Наклонился к столу, взял в руки толстую стопку счетов и придвинул ее поближе к себе.

– Какую компанию вы представляете?

Маленькие голубые глазки распахнулись и медленно прикрылись. Рептилии не входят в область моих интересов, но именно они пришли мне на ум. Ящерица. Игуана.

– Долг Юхани на момент его смерти составлял двести тысяч евро, – сказал Игуана. – Теперь это двести двадцать тысяч евро. Знаешь почему?

– О какой задолженности мы говорим? – спросил я.

– Знаешь почему? – повторил мужчина свой вопрос.

– Для начала мне надо узнать…

– Из-за процентной ставки, – сказал Игуана. – Она составляет десять процентов.

– За какой период?

– За тот период, когда он, то есть твой брат, умер.

– Две недели и четыре дня? Ставка десять процентов? Где же это могли заключить такой договор?

– В этом кабинете, – сказал мужчина и, раскинув руки, обвел ими комнату, словно преподнося мне в дар мой собственный кабинет. – Здесь мы и столковались.

– Столковались? Двести тысяч евро?

Тут мужчина соединил руки, протянул их в мою сторону и медленно кивнул. Я подумал, что пора заканчивать идиотское представление.

– Это совершеннейший абсурд, и я вынужден просить вас удалиться, – сказал я. – Не знаю, кто вы такие, да вы и не говорите. Вы не предъявляете договора. Это какая-то дикость. Прошу вас покинуть помещение.

Мужчина даже не шевельнулся. Мутант не двигался с самого начала разговора. Маленькие острые глазки старшего медленно закрылись и вновь открылись.

– Я ведь без труда могу и поднять ставку, если появится такая необходимость, – сказал он.

Я покачал головой:

– Вы являетесь сюда и требуете двести тысяч евро…

– Двести двадцать тысяч, – поправил мужчина.

– Ну да, еще с процентами, – сказал я. – Десять процентов за две недели и четыре дня. То есть речь идет о почти шестистах процентах годовых.

– Это ты вот прямо сейчас посчитал?

– Разумеется. Это нетрудно.

– Неплохо, – сказал мужчина.

– Что именно?

– Быстро считаешь. Сам я не сумел бы так хорошо сформулировать про процентную ставку.

– Я посчитал это для того, чтобы вы понимали, насколько безумны ваши требования. В следующий раз, когда вы решите попробовать развести кого-нибудь на деньги, делайте это более убедительным способом.

– Убедительным способом?

– Ну, хотя бы как Вертгеймер, которому удалось обвести вокруг пальца самого Эйнштейна. Вертгеймер задал такую задачку: старый раздолбанный автомобиль должен проехать два километра – километр на холм и столько же вниз. Поскольку эта машина – просто ржавое ведро, она не может ехать первый километр, то есть вверх, со скоростью выше пятнадцати километров в час. Вопрос: с какой скоростью эта развалина должна катиться с горы (тут скорость, разумеется, может быть больше), чтобы средняя скорость всей поездки составила тридцать километров в час?

Мужчина поджал губы раз, другой, затем произнес.

– Это просто. Два километра. Первый километр – со скоростью пятнадцать километров в час. Это понятно. Второй километр едет на сорока пяти. Сорок пять плюс пятнадцать равняется шестьдесят. Делим на два километра и получается тридцать. То есть под горку на спидометре должно быть сорок пять – и все сойдется.

– Правильнее сказать, что надувательство успешно сработало. – Ведь это на самом деле чушь. Правильный ответ – задача не имеет решения. Даже если бы машина неслась с горы со скоростью космической ракеты.

Мужчина ничего не сказал.

– Старой развалине потребуется на преодоление одного километра в гору со скоростью пятнадцать километров в час четыре минуты, – сказал я. – Но сколько нужно, чтобы проехать вверх и вниз, если скорость составляет тридцать километров в час? Расстояние на холм и с него – два километра. Тридцать километров в час означает, что машина проедет два километра за четыре минуты. Таким образом, ей нужно четыре минуты, чтобы одолеть весь путь на этой более высокой скорости. Но ведь эти же четыре минуты уже были использованы на подъем в гору!

Снова взгляд Игуаны. Веки опускаются и поднимаются.

– Эйнштейн заметил это только тогда, когда стал тщательно анализировать задачу, – прибавил я. – Но эйнштейны встречаются редко. И вы не Эйнштейн. Ни в коем случае. Отмечу только, что вам следует более тщательно подготавливать свои разводки – так, как это сделал Вертгеймер.

– Ну а ты?

– Что – я?

– Ты не повелся?

– Поначалу да, – ответил я честно. – Но поскольку я имею привычку считать и думать, что я делаю, то сразу заметил подвох. Меня не разведешь. Я не полагаюсь на случай. Верю в то, что все можно просчитать.

– Звучит обнадеживающе.

– В каком смысле? – спросил я, сам не знаю почему. Мне просто хотелось, чтобы они уже ушли.

– В том смысле, что, может быть, до тебя когда-нибудь дойдет… – сказал Игуана и повернул голову. – Поможем ему быстрее соображать, А. К.

Последнее странное слово, по всей вероятности, относилось к Мутанту.

Тот никак не отреагировал – видимо, в наушниках было что-то поинтереснее.

– А-А-А – К-А-А-А!

«Мутант» очнулся и вытащил наушник из правого уха.

Из наушника донеслись ритмичные басы: бу-бум – бу-бум. Я наконец сообразил, что А и К – это инициалы Мутанта. Тот посмотрел на Игуану с некоторым интересом.

– А. К., – сказал Игуана, – давай.

После этой короткой команды события стали развиваться стремительно.

А. К. запихнул наушник обратно в ухо, убрал телефон в карман спортивного костюма и сделал по кабинету несколько решительных шагов, которые удивительно быстро и, я бы сказал, ловко, привели его к моему столу. Обогнув стол, Мутант оказался рядом со мной. Не сбавляя оборотов, он схватил мою правую руку, как будто она была частью его собственного тела.

Меня подбросило со стула прямо к подмышке А. К. В нос ударил ядреный запах туалетной воды и дезодоранта. Руку пронзила боль, которая стала волнами расходиться по телу. А. К. ухватился за мой мизинец и вывернул его вертикально вверх. Свободной рукой я хватался за руки А. К., пытаясь оторвать их от своей плененной конечности. Это было все равно, что стараться голыми руками удержать плотину под напором разбушевавшейся воды. А. К. вывернул мне палец еще сильнее. Боль как будто замерла, у меня перехватило дыхание.

– Ну что, Эйнштейн, Вертгеймер ты сраный, как впечатления? А. К. может вообще оторвать тебе палец. Мне приходилось видеть, как он это проделывает. Раз – и готово. Картина не для слабонервных. Мне нравится этот звук. Такой же, как если ножку у бройлера открутить. Сочный, внушительный. Но, конечно, гораздо, гораздо громче. Может, вот прямо сейчас и раздастся. А. К. меня не слышит. Но ты-то меня слышишь, Хенри?

Я кивнул. Раз, потом второй.

– Хорошо, – сказал Игуана.

А. К. поднажал.

– Для тебя это будет неожиданностью. Твой брат, Юхани, любил играть в покер. Ему это очень нравилось. Мы ссужали ему деньги, чтобы он мог продолжать игру. Все шло хорошо. Он играл, мы ссужали. Он выплачивал долги и одалживал снова. Почему нет? Все были довольны. Но потом он вдруг перестал платить, но играть не бросил. Таким поворотом событий не все остались довольны. До тебя, наконец, дошло?

Я снова два раза кивнул, уже без промедления. Игуана сделал знак руками, как футбольный арбитр, показывающий, что гол не засчитан. А. К. отпустил мою руку. Она полыхала болью. А К. переместился обратно к дальней стене и застыл, словно от нее и не отходил.

Здоровой левой рукой я ощупал правую. Уверенности, что в ней ничего не сломано, не было.

– Кажется, твой мизинец еще на месте, – сказал Игуана и выдержал короткую паузу. – Двести двадцать тысяч евро.

– У меня нет…

– У тебя есть, и я это знаю, – сказал Игуана. – Парк ежедневно приносит выручку.

Последние слова я услышал дважды – в первый раз, когда их произнес Игуана, и во второй – когда я повторил их про себя. Игуана знал, о чем говорит.

– На тот случай, – продолжил он, – если решишь обратиться в полицию. Прежде подумай хорошенько. Ситуация станет еще хуже – парк, скорее всего, закроется, а ты останешься нам должен. И тогда из каких денег будешь платить?

Он помолчал и на несколько секунд снова превратился в ящерицу. Затем продолжил:

– Но есть и хорошая новость. Мы готовы продлить срок по кредиту. Разумеется, проценты будут накапливаться, но главное, дело пойдет. Парк аттракционов вытянет.

Палец пульсировал болью. Я принял решение.

– Нет, – сказал я. И добавил: – Это парк приключений.

– Что?

– Это парк приключений, а не аттракционов.

Я объяснил разницу так же, как раньше адвокату: в парке аттракционов людей крутят и раскачивают, а в парке приключений они крутят себя сами. Ну и так далее. Добавил, что, хотя в обоих парках могут быть похожие объекты, разница важна и сразу заметна. Игуана с минуту помолчал.

– Нет?

– Именно так. – Я кивнул. – Я не отвечаю по долгам брата. Не понимаю, какое они имеют ко мне отношение. Не буду платить.