Лучи смерти Свечин Николай

– Да. Платим шпионам, подкармливаем агентуру.

– Большие там суммы?

– Обычно по итогам года остается тысяч сто – сто двадцать. Это весь наш секретный бюджет. У немцев он в пятьдесят раз больше.

– Ясно…

– Сам понимаешь, операция эта не совсем законная с точки зрения Государственного контроля[9]. Неоприходованные суммы должны сдаваться обратно в казначейство, а отнюдь не оставаться в распоряжении Главного штаба. На этом штабс-капитан Гришин и построил свой расчет.

Сыщик насторожился. По лицу барона пробежала брезгливая гримаса, и он продолжил:

– Суммы эти тратились так. Если нужно военному агенту, например во Франции, кого-нибудь подкупить, он обращался с рапортом к генералу Целебровскому. Тот проверял обоснованность заявки… Хотя, чего там! Никогда Виталий Платонович ничего не проверял в силу своей легкомысленности, а просто подписывал бумагу на имя казначея Главного штаба. Кто-то из офицеров Особого делопроизводства относил ее адресату и получал деньги.

– И Гришин провернул такой финт? – не поверил сыщик. – Подмахнул у генерала письмишко и получил сумму себе в пользование?

– Именно так.

– И много взял ваш православный человек?

– Почти все, что было. Сто тысяч с мелочью.

– Вот скотина! Но почему его не раскрыли?

Таубе поморщился:

– Никому и в голову не пришло, что офицер Главного штаба способен на такое. Много лет он носил записки казначею, получал суммы и сдавал их, как полагается. А в этот раз Гришин подготовился. Написал бумагу на сто тысяч, положил ее на стол Целебровскому. Тот не глядя подмахнул. После этого штабс-капитан хапнул деньги и тут же подал в отставку. И уехал на родину, куда-то на Урал. Когда снова понадобилась наличность, уже по настоящей потребности, Целебровский подписал отношение, а ему казначей говорит, что средств в шкафу больше нет! Генерал все забрал. Тогда только и вскрылся обман Гришина. Вышел скандал, но тихий. Знают о нем лишь несколько человек. Ведь Гришина в тюрьму за это не посадишь и деньги украденные не отберешь.

– Но почему?

– А потому. Я же тебе объяснял. Куропаткин подводил государя, вовлекая его в нарушение закона. Как он теперь сознается в этом Его Величеству?

– И что, спустили все отставному штабс-капитану?

– Да, – подтвердил барон. – Пришлось съесть. Гришин теперь богач и не наказан за свою подлость.

– Для чего ты мне это рассказал?

– Для того, Леш, чтобы ты понял: русская фамилия еще не гарантирует порядочности. Олтаржевский – поляк и католик. Но он приличный, я ему верю.

– Смотри не обманись, – пробормотал Лыков.

– Уверен, что Мариан Ольгердович будет достойно служить. И тебе, лапотнику, станет полезным помощником. Но если ты дашь ему понять о своих подозрениях, сотрудничества меж вами не получится. Осознаешь это?

– Да осознаю… А что, он действительно знает пять языков? И пошел в армию после университета?

– Все правда.

– Мне нужен в дознании образованный человек. Тут наука, я в ней ноль без палочки. Знаешь, как называлась диссертация Филиппова? Сейчас прочитаю, погоди… Вот. «Инварианты линейных однородных дифференциальных уравнений». Ни одного слова не понимаю! Как же я буду искать убийц?

– Олтаржевский тебе поможет, – успокоил друга генерал-майор. – Но только в том случае, если будешь ему доверять.

Друзья расстались, и сыщик отправился на набережную Мойки, 12. В этом здании, где когда-то жил и умер Пушкин, теперь находилось Петербургское отделение по охранению общественной безопасности и порядка. Лыков размышлял над иронией судьбы, пока добирался до места. Предварительно он телефонировал начальнику отделения подполковнику ОКЖ Сазонову. Кроме судьбы, ему было еще над чем подумать. Сазонов пришел на ответственную должность недавно. Ранее он служил помощником начальника Московского охранного отделения, того самого Зубатова, который сейчас руководил в Департаменте полиции Особым отделом. И по должности курировал все охранки империи. Правильно ли он, Лыков, делает, обращаясь напрямую к подполковнику? Не следовало ли сначала получить на это разрешение от Сергея Васильевича? Но Филиппова непосредственно вели люди из ПОО, Петербургского охранного отделения. У Зубатова много дел, он всего не упомнит. О поручении Плеве надворный советник знает, сам вручил Лыкову те бумаги, что есть в департаменте. А Сазонов ближе к нужным сведениям, ему и карты в руки.

Ладно, решил сыщик, будь что будет. Он служил в Департаменте полиции уже более двадцати лет. И был в своей области незаменим – или ему так казалось. Новые люди, которые появились при Плеве и Лопухине, раздражали стариков. Но тот же Зубатов – выдающийся мастер политического сыска, глупо это отрицать. Пусть он дуется на Лыкова, как мышь на крупу. Если умный – а он умный, – то быстро успокоится. Если амбиции возьмут верх, ну и черт с ним.

Кроме того, в кармане у коллежского советника лежал открытый лист за подписью самого Плеве. В нем все чины МВД обязывались помогать Лыкову в исполнении возложенного на него министром особого поручения. Сильная бумага!

Сазонов принял гостя настороженно. Сутулый, напряженный, весь какой-то заскорузлый, он ничем не напоминал своего знаменитого начальника. Подполковник происходил из донских казаков. В последнее время донцы заполонили ОКЖ и составили в нем влиятельную партию. Недалекие, но бойкие, они оттирали других и тащили друг дружку наверх.

– Здравствуйте, Яков Григорьевич! Вот и до вас добрался, уж извините, что отрываю.

– Служба есть служба, Алексей Николаевич. Я весь внимание. Что за дело уголовному сыску до наших политиков?

Лыков предъявил подполковнику открытый лист. Тот нахмурился еще больше:

– Даже так? Излагайте.

– Двенадцатого июня в Петербурге умер редактор журнала «Научное обозрение» Филиппов.

Жандарм напрягся, по лицу заходили желваки. Что-то тут не то, подумал сыщик и продолжил:

– За день до смерти он послал в столичные «Ведомости» необычное по содержанию письмо. Вы его читали?

– Это про оружие, которое Филиппов якобы изобрел? Тогда читал.

– Что вы думаете о письме и вообще о возможности создания такого оружия?

– Да смешно слышать, Алексей Николаевич! Что вы, право слово… Филиппов ваш – никакой не ученый, а журналист. Как это сейчас называют: популяризатор науки. То есть сам ничего не знает не ведает, а пересказывает русскими словами весь ученый бред.

– Откуда такая уверенность? – усомнился коллежский советник.

– Да поглядите хоть на его журнал. Обо всем помаленьку, и все с подковыркой. Печатал он у себя противников существующего строя, эмигрантов и даже террористов! Веру Засулич ту же и Плеханова-Бельского.

– Яков Григорьевич, я же вас спрашиваю не об этом. Не о политических взглядах Филиппова, они понятны. А вот какой ранг он имел в науке? Мог по своему умственному потенциалу изобрести новый, чрезвычайно опасный способ истребления людей?

Подполковник пожал плечами:

– Не ко мне вопрос. Но по моему разумению, где ему… Был я у Филиппова в кабинете, после того как все случилось. Просматривал библиотеку, статейки его листал. Обо всем писал покойник, на любую тему. Разве так бывает? Хошь по философии, хошь по химии с физикой, хошь по экономике этого… как его?

– Маркса?

– Да, Маркса. Такие всеядные ничего стоящего создать не могут. Только болтать, и все равно о чем.

– Понятно. Вы сказали, что приезжали в дом на Жуковского в день смерти. Почему? Потому что хозяин был крамольник?

– Да, именно поэтому. Филиппов много лет состоял под надзором полиции. Иногда под гласным и всегда под негласным. И, признаться, доставлял нам много хлопот.

– Почему, Яков Григорьевич? Вы только что сказали, что он был болтун. У нас полстраны таких, каждый интеллигент норовит лягнуть правительство.

– У этого в руках был журнал, – пояснил начальник охранного отделения. – Он влиял на умы, совращал молодежь.

– Пусть так, – согласился Лыков. – Расскажите, пожалуйста, о проведенном дознании. Вы ведь дознавали его смерть? И пришли к выводу, что она наступила от естественных причин?

Сазонов покосился на циферблат настольных часов, вздохнул и начал свой рассказ:

– Значит, так. Одиннадцатого вечером доктор Филиппов заперся у себя в кабинете для очередного опыта…

– У него в квартире была лаборатория? – удивился коллежский советник.

– Точно так. А что тут странного?

– Опыты Филиппова, по его собственным словам, были связаны с взрывоопасными и ядовитыми веществами. Как же он не боялся за домашних?

– Черт их знает, революционеров этих. Но не боялся. Самая большая из комнат была у него отведена под лабораторию. Так о чем уж я?

– Что он вечером заперся, – напомнил Лыков.

– Да, точно. Домашним своим сказал, чтобы до полудня его не беспокоили. Мол, ляжет поздно, должен поспать.

– Часто наш ученый так поступал?

– Часто, поэтому никто не удивился. Ну, утром вся семья встала, ходят на цыпочках, чтобы не разбудить папашу. Из кабинета ни звука, значит, спит. Дождалась супруга, как было велено, полудня и пошла будить мужа. Стучит-стучит, а тот не отпирает. Ну, она забеспокоилась. Кликнули слесаря замок ломать, но тут уже мы подоспели…

– Как вышло, что охранное отделение узнало об этом так быстро?

Подполковник довольно покрутил ус:

– У меня служба поставлена!

– Наблюдение сработало? Кого вы к нему подвели, дворника?

– Точно так. Как пошел шум по подъезду, что дверь у Филиппова открыть не могут и надо слесаря звать, дворник нам тут же телефонировал. Поэтому, когда явился слесарь с инструментами, мы уж его дожидались…

Лыков перебил жандарма:

– Охранное отделение может войти в жилище лишь в сопровождении общей полиции. Кто с вами был в то утро?

– Не утро, день уже шел. Второй час пополудни. А из полиции явились пристав Второго участка Литейной части подполковник Лесников и частный врач[10] статский советник Решетников. Ну, сломали дверь и вошли. Лежал он на полу возле лабораторного стола, ничком. В одном жилете без сюртука. Холодный уже. Крови под ним немножко натекло…

– Отчего кровь? Была рана? Куда и чем?

Сазонов объяснил:

– Филиппов, когда упал, ударился об угол стола. Вот тут, где скула.

– Точно сам, а не ударили его?

– Точно, Алексей Николаевич. И я внимательно разглядел, и доктор все вокруг обползал. Сам оцарапался, когда рухнул. Видать, смерть наступила мгновенно: упал, где стоял. Да и дверь заперта была изнутри на ключ.

– Ну, опытный человек снаружи щипцами повернет, и не подкопаешься.

Жандарм задумался над этой фразой, но быстро возразил:

– Нет, тут все сходится. Один он был, жена подтвердила. Никто ночью не приходил, она бы услышала.

– Хорошо, продолжайте.

– Ну, Решетников осмотрел труп и велел отвезти его на вскрытие. А мы опечатали бумаги, разобрали оборудование, что было на столе, и доставили сюда. Полистали бумаги и ничего стоящего не обнаружили. Вот, пожалуй, и все.

– Я должен увидеть архив Филиппова.

– Сейчас распоряжусь. Там немного, я думал, больше будет. У этой интеллигенции писательский зуд, им все кажется, что без их поучений страна заплутает.

– А лабораторное оборудование где?

Тут подполковник удивил сыщика:

– Да мы его уж выбросили.

– Как выбросили? Отчего?

– А пока разбирали, все взмокли. Железки всякие, линзы, колбы, реторты… Привезли сюда и собрать обратно уже не сумели. Черт там ногу сломит! Наука, а у нас в отделении ученых таких нет. Вот и выкинули как хлам. Но все описали и запротоколировали.

Лыков не верил своим ушам:

– Вы разгромили лабораторию Филиппова?

– Говорю же, так вышло. Оборудование надо было увезти из квартиры, чтобы изучить. Мало ли что этот смутьян изобретал? До меня доходили сигналы, что он готовит какие-то опыты, связанные с передачей на расстояние энергии химических взрывов. Вдруг это для бомбистов? Не мог же я оставить лабораторию в кабинете. Приказал вынести в том виде, в котором она была на столе, так стол в дверь не пролезал! Другого способа не было, кроме как разобрать. Не бросать же приборы. Бомбисты шасть следом за нами, и унесли бы лабораторию с собой.

– И вы ее сломали.

– Да! – подполковник даже вскочил и замахал волосатыми руками. – Моя задача была не дать использовать оружие – если оно оружие – террористам. И я эту задачу выполнил.

– Ваша задача шире, чем вы думаете, – попробовал вразумить жандарма сыщик. – Если то было оружие, в интересах правительства изучить его и поставить на защиту Отечества. А вы? С кем был согласован ваш вандализм?

– С Сергеем Васильевичем.

– Сергей Васильевич Зубатов всего-навсего надворный советник. Не ему единолично решать такие вопросы! Он согласовал это с руководством?

Сазонов смешался:

– Я полагаю, что да…

– С кем именно?

– Алексей Николаевич, вы уж у него сами об этом спросите. Для меня Зубатов – управляющая инстанция. Он приказал – я исполнил.

– Да… Вы хоть сфотографировали аппарат Филиппова?

– В штате охранного отделения нет выездного фотографа. Мой помощник ротмистр Герарди зарисовал аппарат… приблизительно.

Лыкову захотелось рявкнуть во весь голос. Два убогих жандарма сгубили то, что германский генеральный штаб счел угрозой безопасности страны. И что теперь с них взять? То, что они выполняли приказ Зубатова, ничего не меняло; загадочный аппарат был утрачен.

– А научные статьи где? Где лабораторные журналы?

– Сейчас принесут все, что было, – засуетился подполковник и кликнул секретаря. Скоро перед Лыковым положили стопу бумаг, частью машинописных, частью рукописных. Он бегло их пролистал и отложил.

– Я забираю у вас весь архив доктора Филиппова. Пусть пока сделают опись.

– Слушаюсь.

– Но уже сейчас ясно, что архив неполон. Убитый был серьезный ученый, он много лет вел эксперименты. В том, что мне показали, нет ни одной его статьи, только рукописи для «Научного обозрения» и несколько частных писем. Где все остальное?

Сазонов завелся:

– А почему вы считаете, что есть какое-то там остальное? Мы увезли все, что нашлось в квартире. И прибыли на место самыми первыми, никто не мог нас опередить. Алексей Николаевич, извольте объясниться. Мне совсем не нравятся ваши упреки. Я вам ни по какой линии не подчиняюсь. Скажите, что произошло на самом деле? Почему смерть этого журналиста от науки так вас заинтересовала?

– Не меня, а двух министров, военного и внутренних дел. А теперь еще и государя.

– Государя? – опешил жандарм. – С каких пор?

Лыков рассказал ему о перехваченном письме германского агента. Не упомянув, что для этого пришлось вскрыть дипломатическую почту… Сазонов удивился, но как-то чересчур вяло. Будто знал или догадывался о случившемся.

– Филиппова убили немецкие шпионы? Полноте. Мы в свою очередь тоже за ними присматривали. Никаких встреч, никаких таких подозрительных людей вокруг него не было. Хотя…

– Что хотя? – насторожился сыщик.

– Сейчас, после того как вы сказали про колбасников… Есть два момента.

– Слушаю вас, Яков Григорьевич. Дайте хоть какую зацепку.

– Во-первых, Филиппов учился в Германии. И не только в Гейдельберге всяким там дифференциальным уравнениям. Но и у крупнейшего ихнего химика Мейера. Состоял с ним в переписке, обменивался научными работами. А химик тот – специалист по взрывчатке! Ну и… может, сболтнул ему наш по-дружески. А там приняли всерьез.

– Логично. А второй момент?

– Второй момент, что аппарат ему делали в Риге на каком-то заводе. А они там все немецкие. Понимаете?

– Так-так… Правильно рассуждаете, подполковник. Думаете, был другой источник утечки?

– Конечно. Германские инженеры сделали ему аппарат по представленным чертежам и тут же сообщили об этом в свой генштаб. Там всполошились, дальше понятно что. Но как они это провернули? Как убили человека, русского подданного, в столице, так, что никто не догадался? Решетников не аматер[11], опытный врач…

– Будем разбираться. Распорядитесь, чтобы принесли акт дознания.

Секретарь принес дело, заведенное охранным отделением по факту смерти Филиппова. Лыков открыл его и сразу же обнаружил странности.

– Яков Григорьевич, а это что такое?

– Где?

– Да вот, сверху лежало. Заключение вольнопрактикующего врача Полянского. Пишет о том, что обследовал труп, а насчет причин смерти указывает: «Mors ex causa ignota». В переводе с латинского – «Смерть по неизвестной причине». Вы же мне говорили, что явились первыми, еще до того как взломали дверь. С Решетниковым. А Полянский что за персонаж?

Подполковник был сконфужен:

– Ах да. Сейчас я припоминаю. Илиодор Платоныч, Решетников то есть, прибыл не сразу, а маленько опоздал. И вдова вызвала своей волей этого эскулапа в синих очках. Тот нюхал-нюхал, да ничего не унюхал.

– В каком смысле?

– Ну, крутился вокруг трупа, склянки смотрел, палец туда засовывал… И ничего толкового так и не сказал. Только деньги взял, подлец.

– А Илиодор Платонович быстро поставил диагноз?

– Нет, – после короткой заминки ответил жандарм. – А ведь вы правы, Алексей Николаевич… Я, признаться, не придал тогда значения. А сейчас, после ваших слов, думаю: подозрительно.

– Что подозрительно, подполковник? Выкладывайте, почему из вас надо все клещами тащить?

– Решетников тоже затруднился сразу дать заключение. Тело отвезли в морг Литейной части. А спустя сутки тот же Илиодор Платоныч приказал переправить покойника в Мариинскую больницу. Уже там он сделал вскрытие и определил, что у Филиппова произошел паралич сердца вследствие органического сердечного порока. Но с ним не согласился полковник Гельфрейх и дал собственное заключение…

– Погодите. Кто такой Гельфрейх?

– Делопроизводитель Главного артиллерийского управления, – пояснил Сазонов. – Мы привлекли его в качестве эксперта тех опытов, которые проводил покойный Филиппов.

– И что он заключил?

– Он выдвинул свою версию. Будто бы смерть ученого произошла от отравления парами синильной кислоты.

– Каким образом полковник смог это определить? – удивился Лыков. – Он специалист по ядам?

– Нет, по взрывчатым веществам.

– Зачем же вы его призвали?

– Запросили военных, и те прислали Гельфрейха.

– Яков Григорьевич, – медленно, чуть не по слогам, произнес сыщик. – Как специалист по взрывчатым веществам мог дать заключение насчет причин смерти? Если взрыва не было…

Жандарм в очередной раз пожал плечами:

– Вот и я удивился. Пытался убедить Гельфрейха, что тот ошибается. Но он настаивал на своем. Потребовал, чтобы это его особое мнение было занесено в протокол. И даже заявил, что имело место самоубийство!

– Совсем рехнулся? Прощальной записки нет, человек упал как подкошенный. Откуда вдруг самоубийство?

– Надо у него спросить, Алексей Николаевич. Я, признаться, и значения не придал. Имеется заключение Решетникова. Тот уважаемый человек, частный врач, доктор медицины. Что мне слова артиллерийского полковника? Тьфу и растереть.

– Но на чем-то тот строил свои заключения! Полковник осмотрел лабораторию?

– Ну, не саму ее, а то, что осталось после доставки в отделение. Вот, извольте ознакомиться с собственноручным рапортом Гельфрейха.

Лыков взял лист бумаги и зачитал вслух:

– «…В числе вещественных доказательств найден каменный котелок с какой-то солью и жидкостью. Если эта соль – желтая соль, а жидкость – разведенная серная кислота, то не может быть сомнения в том, что эта операция велась М. Филипповым исключительно с целью самоотравления». М-да… Ваш эксперт определенно идиот. Что именно было в котелке, он достоверно не выяснил. Решил, что это серная кислота. Почему не другое? И притянул сюда самоубийство. То есть из одного спорного предположения вывел второе, тоже спорное. И потом, если в котелке была серная кислота, откуда тогда взялась синильная, парами которой якобы надышался доктор? Гоните в шею такого эксперта!

Сазонов промолчал. Коллежский советник подумал и спросил:

– Был ли в кабинете вытяжной шкаф?

– Был. С электрическим вентилятором, германский! Я еще подумал: мне бы в кабинет такую штуку. А то, знаете, летом бывает жарко.

– Тогда тем более не мог покойный ничем надышаться. Шкаф тоже сломали?

Подполковник кивнул:

– Точно так. Вентилятор я прибрал… Желаете посмотреть?

Сыщик вздохнул, стал складывать в папку бумаги.

– Беру с собой. Начну разбираться в ваших домыслах по новой. Опись архива составили?

– Наверняка.

– Яков Григорьевич, а теперь дайте мне донесения ваших осведомителей, которые наблюдали Филиппова.

Подполковник в очередной раз смутился:

– Но…

– И устройте мне с ними встречу.

– Господин Лыков! Алексей Николаевич! Вы же знаете не хуже меня, что это строжайше запрещено инструкцией.

– Господин подполковник, с инструкцией я знаком. А вы знаете характер нашего с вами министра? Я веду дознание по делу, которое находится на контроле у государя. Открытый лист вы видели, там все написано. Про полное содействие – читали?

– Ну читал.

– Вот и окажите его. Если я доложу Вячеславу Константиновичу, что вы препятствуете дознанию, представляете, что с вами будет?

– Разрешите испросить согласие на это у надворного советника Зубатова, – встал и вытянулся жандарм.

– Не вижу необходимости. Можете известить его о том, что вынуждены выполнить категоричное требование коллежского советника Лыкова. Я с Сергеем Васильевичем говорил о своем дознании, он в курсе дела. И, как умный человек, давно сообразил, что я в первую очередь приду сюда. Он ведь вам телефонировал?

– Да.

– И предупредил, что я обязательно заинтересуюсь рапортами внутренних осведомителей. Так?

– Да…

– И сказал: постарайтесь не выдавать сотрудников, авось Лыкову хватит их бумаг. И вообще, тяните до последнего.

– Вы что, подслушивали наш разговор? – вспыхнул подполковник.

– Это просто логика, Яков Григорьевич. Так что санкцию от Зубатова вы уже получили. Кончайте ваш спектакль, надоело. Времени жалко.

Сазонов вытащил из стола еще одну папку. Сыщик отметил про себя, что она была приготовлена заранее.

– Вот. Здесь рапорты секретного сотрудника под кодированным именем Химик. Он был внедрен нами в самое близкое окружение Филиппова два года назад.

– Как настоящее имя Химика?

– Финн-Енотаевский Александр Юльевич.

– Давно он у вас на связи?

– Давно, – вздохнул подполковник. Он смирился наконец с требованием сыщика и принялся рассказывать подробно: – Настоящее его имя – Аба Иоэлевич Финн, он жид из Ковно. Затесался в революционную деятельность в Москве, создал там марксистский кружок. Ну, взяли мы его в девяносто шестом. Я тогда только-только пришел в Московское охранное. Вел его сам Сергей Васильевич и привел к откровенному признанию. А потом и завербовал. Факт вербовки, понятное дело, мы скрыли. Аба получил два года ссылки в Енотаевск Астраханской губернии, а название городишки потом взял себе как революционный псевдоним.

– Вы дали своему агенту два года ссылки? – удивился Лыков.

– А куда деваться? – ответил вопросом на вопрос собеседник. – Иначе все бы поняли, что он предатель. И без того Аба получил минимальный в сравнении с прочими срок, и на него косились. Разговоры об измене шли. Вы же знаете, как товарищи к этому относятся: всегда всех подозревают, ведут собственные дознания… Еле-еле Химик вернул доверие.

– Как он оказался в Петербурге, да еще в окружении Филиппова?

– Мы велели. Филиппов был настоящий враг правительства, непримиримый. Но тайный. Дело не только в статьях Плеханова или Засулич, которыми он заполнял свой журнал. Черт бы с теми статьями. Он читал лекции, а деньги от них передавал социал-демократам. Вел пропаганду среди интеллигенции, среди наших ученых. Самого Менделеева совращал! К Толстому ездил и пытался обратить его в социал-демократическую веру.

– Даже к Толстому? И что, неужели обратил?

– Зря смеетесь, Алексей Николаевич. Нету тут ничего смешного. Вокруг нас много либеральных болтунов. Они, конечно, раздражают правительство, но болтуны не опасны. Как говорят на востоке, собака лает, а караван идет. Не то Филиппов. Он тайный и активный член социал-демократической партии. Выполняет их поручения, помогает средствами. Может, и оружие он создавал по заданию революционеров? Представляете себе последствия, если бы террористы получили к нему доступ?

– То есть вы знали про аппарат Филиппова? – поймал жандарма на слове Лыков.

– Знал, конечно. Он не скрывал, чем занимается.

– Почему же не прекратили эти опасные изыскания?

Сазонов вздохнул и потер макушку. Помолчал, потом с тоской в голосе пояснил:

– Я выходил к начальству с предложением. Не одобрили.

– Чем объяснили?

– Ну, во-первых, какие у нас основания пресечь научную деятельность известного ученого? Во-вторых, видимо, хотели дать ему довести эксперименты до конца, а там все забрать. Мне поручили наблюдать и не запоздать с сигналом.

– Что пора арестовывать?

– Конечно. Представляете, какая ответственность? Вдруг я упущу момент? И оружие попадет в злонамеренные руки. Признаться, когда Филиппов отдал богу душу, я даже обрадовался. И аппарат его сломал не без умысла. Пусть уж никому не достанется это чертово изобретение! Хотя, повторюсь: я считаю, что ничего подлинно опасного доктор натурфилософии изобрести не мог. Сейчас над такими вещами трудятся целые институты и секретные правительственные лаборатории. На изыскания требуется прорва денег, это по карману лишь государству. Вон у германцев вся наука служит военному министерству. А тут одиночка. В кабинете площадью десять квадратных саженей. Без средств, без помощников, все на живую нитку… Видели бы вы его аппарат! Три железки и какие-то линзы – вот и все. Какое из этого могло выйти оружие? Да еще чтобы остановить войны на планете. Чушь!

Сазонов перевел дух. Коллежский советник спросил:

– А если это был гениальный одиночка? И он действительно изобрел оружие страшной разрушительной силы?

– Тогда тем более я прав. Сломать лабораторию, сжечь все его бумаги, предать имя забвению.