Маринка, хозяйка корчмы Гринь Ульяна

Глава 1. Товарно-денежные отношения

Первым, кого я увидела в этом странном мире, оказался мужчина весьма примечательной наружности.

Был он высок, широк, бородат и говорил на незнакомом языке. А ещё – мне так показалось – сердился. Хотя почему именно на меня, я не понимала. В чём я-то виновата?

Ни в чём. Так ему и ответила, глядя прямо в его глубоко посаженные чёрные глаза. А он только отмахнулся и пробурчал:

– А, гярд парсын!

– Я не понимаю! – сказала ему гордо. Он закатил глаза и, схватив меня за плечо, подтолкнул к повозке. Я хотела отпихнуть его руку, потому что боль пронзила тело, но сил не осталось. Пришлось подчиниться. Да и в любом месте будет лучше, чем в этом сыром от дождя и холодном от ветров лесу.

В повозке, сколоченной из грубых не ошкуренных досок, я сразу поймала занозу в палец. Застопорившись, попыталась вынуть её, но мужчина нагло шлёпнул меня пониже спины, придав ускорения, и я свалилась лицом в вонючее, но мягкое и тёплое сено.

Мужчина бросил в меня плащом, который снял с плеч, и пошёл к лошади. Повозка качнулась под его тяжёлым телом, он причмокнул, щёлкнули поводья. Лес двинулся по обе стороны от меня, и я зарылась поглубже в сено, накрывшись плащом. Ох, с этой сыростью я точно заработаю пневмонию…

Рука наткнулась на тугой свёрток. Я зашарила ладонью, чтобы отыскать, как его развязать, но свёрток неожиданно раскрылся сам собой, и на меня глянули два больших блестящих глаза.

– Ах ты ж! – громко вскрикнула я от неожиданности, и обладатель глаз шарахнулся в сторону. Но я разглядела маленькое худенькое личико в грязных разводах, курносый носишко и крепко сжатый ротик. Спросила уже шёпотом: – Как тебя зовут?

Она не поняла, хлопая ресницами. Я покрутила головой, досадуя на свою тупость. Ну конечно, она не говорит на моём языке…

Протянув к ней руки, я невольно вспомнила Ташу. Моей девочке сейчас исполнилось бы четыре годика… Нет, нет, не хочу думать об этом, хочу забыть! Но этой малышке явно было холодно, даже закутанной в вязаную шаль, и я решительно подвинулась ближе, посадила её себе под бок и обняла. Девочка сжалась, как цыплёнок под квочкой. Какая кроха! Что она делает тут, в телеге? Кто она этому грозному мужчине, и где её мать?

Телега мерно покачивалась из стороны в сторону на ямках и неровностях дороги, и меня стало клонить в сон. Клевать носом было неудобно, и я прилегла в сено, удобно устроив ребёнка в изгиб руки. Будем греть друг друга, раз уж оказались вместе в это время и в этом месте.

А куда я попала, подумаю потом.

– Марина! Мар! Ты спишь? Открой дверь, Мар!

Так больно двигаться… Не хочу никого видеть. Не открою. Меня нет. Я умерла. Я останусь лежать здесь, в моей кровати, где спала вместе с мужем, который ушёл от меня, куда моя Таша прибегала по утрам и заползала под одеяло, стараясь не разбудить… Я просто комок тоски и одиночества.

Моей семьи больше нет, и всё остальное уже не важно.

Кто бы ни звонил в дверь, ни стучал, ни звал.

Повозку тряхнуло, и я проснулась. Ощущение острой боли в том месте, где, как говорят, находится душа, заставило застонать. Но тёплая девочка зашевелилась у груди, и я тихо позвала:

– Таша…

Сильная рука схватила меня за ногу и потянула:

– Тарай!

– Что?

– Тарай, парсын-ба!

Это что значит? Вылезай, что ли?

Ну, я вылезла. Снова в холод, в промозглый ветер, в ночь. Но девочка осталась со мной, и мужчина гаркнул на меня что-то непонятное и очень страшное. Вырвал её из моих рук и снова посадил в повозку. Малышка, разбуженная, захныкала, но мужчина прикрикнул на неё, и она замолчала, сунув в рот край своей накидки. Вид этого запуганного существа, которому было так хорошо со мной, а теперь стало плохо, разозлил меня. Я набросилась на мужчину с кулаками, колотя в грудь:

– Ты, придурок, не ори на неё! Ей холодно и страшно, а ты зверь дикий, вот ты кто!

– О-о-о! – удивился такому повороту мужчина и схватил меня за запястья. Всё, как пришпиленная бабочка, я больше не могла двигаться! Но вот рот мне заткнуть он не догадался, и я продолжила свой монолог:

– Это твоя дочь, да? Посмотри на неё, какая она маленькая и несчастная! Всё, что ей нужно, это немного тепла и внимания! А ты только кричишь на неё!

Он встряхнул меня, и я захлебнулась своим гневом. Чего я выпендриваюсь? Я же никто этой девочке… Но она напомнила мне Ташу! Свою дочь я не смогла спасти, быть может, мне удастся спасти чужую? Поэтому не отводила взгляд от тёмных злых глаз. Выдержу – победа моя, не выдержу, опущу взгляд – пропаду сама и девочку не спасу.

Он отвёл глаза в сторону первым и кивнул мне на дом, возле которого мы остановились. Прочитать вывеску я всё равно не смогла бы, но мне этот дом не понравился. Я помотала головой и кивнула на девочку. Мужчина отпустил мои руки, оглядел меня с ног до головы и скривился. Я нахмурилась и тоже осмотрела себя. Что ему не нравится?

Мои треники? Кроссовки, полностью промокшие и измазанные грязью? Мой плащик? Пояс я где-то посеяла, майка напиталась водой и липла к голой груди, показывая соски. Я запахнула плащ и снова вскинула голову. Мужчина нахмурился, но, видимо, принял решение, потому что схватил меня за руку и потащил к дому. Я пыталась затормозить, крича что-то о его дочери, но он меня не слушал. Распахнул дверь и втолкнул меня внутрь.

Ох, мама дорогая, разве заслужила я, попав в этот мир, оказаться в публичном доме?

В зале, где мы находились, было несколько клиентов, а с ними девушки – помоложе, постарше, но в основном лет эдак тридцати. Выражения лиц у них были жеманные, одежда словно куплена в онлайн-магазине для интимных ролевых игр. А вот макияжа почти не было, отчего выглядели девицы довольно непривычно – как линялые золотые рыбки. Волосы сальные, распущенные по плечам, на головах у некоторых – кокетливые шляпки.

И обстановка этого провинциального кабаре была под стать. Облезающая кое-где позолота на подсвечниках, растрескавшиеся половицы, прикрытые потёртыми коврами, фарфоровые статуэтки с отбитыми руками и носами – всё бросалось в глаза, как бы ни старались это спрятать. Мда, могло бы быть и пошикарнее…

Мужчина окликнул одну из женщин и поманил её рукой. Та подошла, глядя на меня оценивающе. Завязался разговор, смысл которого я поняла – мой спаситель торговался с моей будущей хозяйкой. Во сколько они оба меня оценили? Знай я язык и цену валюты… Однако кожаный кошель, перекочевавший из рук женщины в руки мужчины, показался мне увесистым. Ладно, похоже, я стою довольно дорого! Однако здесь не останусь. Сбегу.

Девочку только жалко…

Мужчина глянул на меня в последний раз и ушёл в ночь, не оглядываясь. Козёл! Я вздохнула, готовясь к предстоящему мне веселью. Нет, так нечестно! Я умерла в своём мире, но не для того же, чтобы тут стать проституткой!

Женщина бесцеремонно сорвала плащ с моих плеч и заговорила быстро, гортанно. Я поджала губы, глядя на неё с укором. Неужели этот козёл не сказал, что я не понимаю их языка? Женщина принялась махать на меня рукой, чтобы я, очевидно, поторопилась подняться наверх по лестнице. Я поднялась по скрипучим ступенькам, осматриваясь в поисках путей побега. Наверняка тут есть не только парадный вход, но и задний выход, через который можно будет легко просочиться наружу…

– Гас, гас, – нетерпеливо сказала женщина, указав мне на одну из дверей в коридорчике. – Паденг гас о фаллори!

– Я тебя не понимаю, – мстительно улыбнулась. – Ни единого словечка! Поэтому не тараторь, будь добра, мне в уши!

– А-а-а, таракенга идо гас! – она даже ногой топнула и втолкнула меня в крохотную комнатку, где стояла одна лишь кровать, а в стене были полки для свечей и одежды. Да тут только собаке можно жить, честное слово! Не развернуться вдвоём. Женщина бросила мне какие-то тряпки, ткнула в них пальцем, потом в меня и сказала:

– Фаллори! Идо!

– Дурацкий язык, прости господи, – вздохнула я. – Да поняла, поняла, мне надо переодеться.

Развернув тряпки, наморщила лоб. Это теперь моя униформа? Да ну, такое надевать – себя не уважать. Платьице короткое, юбочка присборенная, как у субретки в немецком порно, не хватает только вызывающих чулок и десятисантиметровых шпилек!

– Фаллори, идо! – повторила женщина и показала на дверь, пальцами изобразила идущие ноги: – Гастар идо!

– Окей, – как дебилке, ответила я ей, стаскивая плащ. Походу, выбора у меня нет, нужно напялить этот позор и спуститься вниз, в зал.

В моей жизни уже были моменты, когда приходилось пожертвовать своей гордостью для общего дела или чтобы вытащить, например, мужа из щекотливой ситуации. Сейчас речь шла о моей жизни. Этот мир оказался неприветлив. Демократией тут и не пахнет, человека можно купить и продать, раз плюнуть. Что ж, буду бороться за свои права и за свою свободу… Если выживу, будет, что рассказать… кому?

Напялив на себя дурацкую юбку, плюнула. Некому рассказывать. Муж от меня ушёл, сказал, что я его вгоняю в депрессию, что не могу справиться с собой, что он думал – я сильнее. А дочь… При мысли о Таше на глаза снова навернулись слёзы. Но я не вытирала их. Они доказательство того, что я жива.

Ещё жива.

Пока.

Лиф платьица оказался на бретелях. Носила я такие, только подлиннее и без нагло оголённой спины. Кое-как втиснувшись в узкую одёжку, преодолевая естественную брезгливость, я сложила свои мокрые вещи в плащ и связала его края узлом. Мало ли, если бежать – так в нормальных вещах, а не в этом простигосподи.

– Гаста-а-ар! – раздалось из-за двери. Я закатила глаза. Нельзя же быть такой нетерпеливой!

– Выхожу! – гаркнула в ответ и толкнула дверь. Хозяйка кабаре критически оглядела меня, поцокала языком и указала на лестницу. Понятно, понятно. Иду вниз.

Но уже на лестнице мне стало не по себе. Что я здесь делаю? Что я делаю в этом месте? Разве такого я заслужила? Ведь всегда старалась жить правильно, никого не обижала, а иногда даже боялась сказать слово «нет». Все знали, что можно обратиться ко мне с любой просьбой, и я помогу. Так почему я оказалась в этом жутком мире, в этом жутком месте? Я должна была попасть в рай…

В зале вовсю веселились девушки и мужчины. Алкоголь лился рекой и, походу, мимо кружек, потому что на полу были разлиты подозрительные лужи. Мимо меня со свистом пролетел подсвечник и упал на пол. Огонь от свечи почти подпалил ковёр, но хозяйка всего этого безобразия резво вылила на него воду из ведра, а потом раскричалась на метнувшего «снаряд». Чуть ли не пинками выгнала его с одной из девушек на лестницу, схватила меня за руку и толкнула к одному из мужчин, который покачивался с кружкой в руке, уже пьяный и с глазами в кучку.

Я была в ужасе, поэтому просто глупо улыбалась, а мужик вдруг навострил уши и подёргал носом так, что мне показалось – это свиное рыльце! Нет, быть такого не может! У меня глюки!

Но глюк вцепился в мою руку и притянул к себе. Отставив кружку, хрюкнул самым натуральным образом и схватил за филейную часть. Я возмутилась, пытаясь убрать его ладонь:

– С ума сошёл! А поухаживать за дамой? А налить ей для храбрости?

Но меня не слушали. Вторая рука шлёпнула меня по груди, и мужик довольно засмеялся, полез ко мне своим свиным рылом целоваться, и тут я не выдержала – отпихнула его изо всех сил так, что он не удержался и свалился на пол.

В зале наступила тишина.

А я вдруг чётко осознала, что вот теперь-то у меня начнутся серьёзные проблемы.

Хозяйка взвизгнула:

– А-а-а, парсын игера акайу фа-а-а!

И бросилась с причитаниями к свинорылому клиенту. Я отступила к стене, готовясь обороняться до последнего, если нападут, но входная дверь с треском распахнулась. Все обернулись к вошедшему, а я с трепетом опознала в нём моего спасителя, который привёз меня сюда. Мужчина выглядел разъярённым и гаркнул хозяйке что-то резкое. Та ответила возмущённо и указала на поверженного мною клиента. Мужчина покрутил головой и снова рявкнул.

Я испугалась. Что он опять от меня хочет? Может, обвинит в краже? Хотя, что там красть в его бесценной телеге?!

С минуту мужчина и женщина препирались, и это снова было похоже на торг. Мою судьбу решали уже во второй раз за сегодняшний день без моего участия, а я могла только слушать идиотский язык, не понимая ни слова. Наконец хозяйка воздела руки к потолку и взвыла что-то похожее на ругательство. Потом приказала одной из девиц подняться по лестнице – это я уже поняла – и ещё что-то. А к мужчине обратилась с ехидным вопросом. На который он ответил, молча кинув женщине давешний кошель и ещё несколько монет.

Меня что, выкупили обратно?

Не вкурила…

Зачем?

Девица прибежала, стуча босыми пятками по доскам ступенек, с моим узелком из плаща, а женщина ткнула пальцем в моё платье. Мужчина, скривившись, порылся в карманах своего то ли кафтана, то ли сюртука и демонстративно положил на столик одну медную монету. Потом шагнул ко мне, и меня обдало его запахом – сырости, леса, лошади, сена. Испуганно глянула ему в глаза, а он буркнул:

– Парсын.

Взял за руку и повёл из дома на улицу.

Дождь сразу намочил мою одежду, волосы, ноги без обуви мгновенно замёрзли, но мужчина подтолкнул меня к повозке и велел:

– Гас.

Это, насколько я поняла, было приказание поторопиться. Делать было нечего, и я неуклюже забралась в сено, стараясь не светить попой из-под юбки. Вслед мне прилетело досадное цоканье языком и узелок из плаща. Зато я нашла девочку, которая, как маленькая обезьянка, протянула ручки, обхватила мой живот и прижалась всем телом, ища тепла и защиты. На худеньком личике прибавилось разводов грязи, словно она горько плакала, пока меня не было.

Внутри стало так горячо, что почти растопило сковавший сердце лёд. Почти. Зарыдать бы – в голос, закричать, чтобы упал камень с плеч, чтобы освободиться от боли и страданий, но я не смогла. Только обняла малышку, укрыла от дождя, зарылась с ней в сено и закрыла глаза под мерный цокот копыт по булыжникам мостовой.

– Мариночка, это судьба. От судьбы не уйти… Понимаешь?

Я понимала. Только не понимала, за что именно мне такая судьба. И знала, что никогда не смогу понять, принять, успокоиться. Мои любимые – дочь и муж – были для меня центром вселенной, всё крутилось вокруг них. А теперь я одна, совсем одна…

Повозку снова тряхнуло, выводя меня из полусна. Я выглянула из-под сена, попыталась рассмотреть хоть что-нибудь в темноте. Ни одного фонаря, как возле публичного дома, небо затянули низкие мокрые облака, поэтому луны тоже не было. Но мы остановились у большого кряжистого строения, размеры которого оценить не представлялось возможным. Надеюсь, утром тут будет светлее…

Меня снова схватила сильная рука, которая состояла из одних туго сплетённых мышц, вытащила из сена.

Мужчина глянул на девочку, которая пригрелась у моей груди, и молча кивнул мне на дом. Сунул узел и подтолкнул к двери. Ладно, пусть молчит, пусть дёргает, главное – малышка со мной, в тепле и безопасности. Спит, глазёнки закрыла, и посасывает край покрывала во сне. Ох, нельзя к этому приучать, прикус будет неправильный…

Боже, о чём я думаю?

Дверь скрипнула, открывшись, и я на меня повеяло старым домом, холодной печью, пыльными половиками на крашеных полах. Как у бабушки в деревне… Но я не там, я здесь. Здесь не может пахнуть так же, как в моём мире.

Мужчина вынул из рукава красный шар, который на воздухе зажёгся алыми искрами и осветил комнату. В ней стояли стол с двумя стульями, узкая кровать, покрытая аляповатым покрывалом пэчворк, и огромный, просто гигантский сундук. Занавески из разноцветных полосок ткани прикрывали два входа в другие комнаты. Пахло вчерашней едой, которая наверняка где-то протухла, сыростью и псиной.

Мой спаситель уверенным жестом подвесил шар в воздухе под потолок из грубых деревянных балок и обернулся ко мне. Его глаза блеснули красным – видимо, в отблесках света, – и он приложил ладонь к своей груди:

– Аллен.

Потом указал на девочку, сопящую у меня на руках:

– Чиби.

И ткнул в меня пальцем. Как мило! Он представился! Я тоже представилась:

– Марина.

– Мааррииннаа?

Его удивлённый вид заставил меня пожать плечами и ответить:

– Совершенно необязательно удваивать все гласные и согласные в моём имени. Чем оно хуже Аллена или Чиби?

Он покрутил головой, потом махнул рукой и указал мне на кровать. Поняла, это моё спальное место. Я уложила Чиби под покрывало, и Аллен фыркнул, видимо, от моей тупости. Взял за плечо и принялся жестами объяснять что-то. Потом зарычал, видя, что я не понимаю, и потянул в другую комнату, за занавеску. Там я нашла ещё одну кровать, пошире и помягче, и совсем маленькую кроватку – для маленькой девочки, с подушечками, с вышитыми птицами на одеяльце.

Аллен указал на неё и сказал внушительно:

– Чиби.

На большую кровать:

– Аллен.

Ткнув пальцем в другую комнату, добавил:

– Маарриинна.

– А-а-а, – протянула я, – поняла. Всё поняла.

Когда малышка была переложена в свою постель, Аллен повёл меня за другую занавеску. Там оказалась кухня. Не слишком большая и, кажется, очень грязная. Поочерёдно тыкнув в очаг с котелком, в ведро, где было на донышке воды, и в стол, хозяин сказал:

– Эрме чак арраме гауш.

– Я всё поняла, – фыркнула я. – Я тут служанка. Огонь разжечь, воды принести, завтрак приготовить. Ага.

Аллен махнул рукой и ушёл в свою комнату. А мне только и осталось, что забраться под одеяло на узкую кровать и дрожать там от холода, пока сон не сжалился надо мной.

Глава 2. Первые шаги

Рано просыпаться меня приучила бабушка. Именно там, в деревне, она безжалостно поднимала меня, сонную и тёплую, вела во двор и заставляла умываться свежей водой из колодца. Потом растирала лицо полотенцем и всегда говорила одно и то же: «А теперь посмотри, какое утро!» После таких процедур утро и правда казалось симпатичнее.

Школа и универ утвердили меня во мнении, что вставать лучше рано. Поэтому даже в выходные я была жаворонком и обязательно плескала в лицо ледяной водой перед тем, как выпить первую чашку кофе.

Но сегодня меня разбудила возня в моей кровати посреди ночи. Испуганная, открыв глаза, я сразу не поняла, где нахожусь, но красный шар, еле светивший в воздухе под балкой потолка, позволил разглядеть комнату, вспомнить мужчину по имени Аллен, который сперва нашёл меня в лесу, потом продал в бордель, а потом выкупил и привёз к себе.

А в постели у меня возилась, устраиваясь поудобнее, девочка Чиби лет четырёх от роду. Глазёнки её были закрыты, она спала. Видимо, во сне пришла ко мне в тепло. Я улыбнулась, обнимая её покрепче. Малышка смешно зачмокала губами, обхватив мою руку, как доверчивая зверюшка, и засопела, успокоившись. А я вдохнула запах её волос и прикрыла веки. С утра надо искупать девочку, пахнет она не очень…

Заснуть мне больше не удалось. В голове вертелись мысли о том, как я попала в этот мир. В том, что это другой мир, сомнений не осталось, а вот какую дверцу я открыла…

Я точно была не дома.

Я куда-то вышла.

А куда и зачем – не помню. Вспомню потом, наверное… Пока вместо воспоминаний чёрная дыра. И спать не хочется. А встать, чтобы обследовать дом, я не могу – Чиби разбужу. Поэтому я стала думать о том, что ждёт меня здесь.

Мысли путались.

Помнится, я подумала: «Ха, положено гадать! На новом месте приснись жених невесте». И после этого всё совсем смешалось в голове. Я отчего-то оказалась во дворе с маленькой Чиби, которую держала за руку. Она весело, заливисто смеялась и прыгала, опираясь на мою ладонь. А когда я обернулась, то увидела большого и широкого мужчину с густой красивой бородой. Аллен стоял, прислонившись к опоре крыльца, сложив руки на груди, и улыбался мне. От уголков глаз его разбегались мелкие смешные морщинки.

Разве Аллен умеет улыбаться?

Хозяин дома согнал улыбку с лица, замахал руками, словно это были крылья, и гаркнул прямо мне в лицо:

– Кук-ка-рек-ку!

Я подскочила от неожиданности. Ох ты господи! Сон. Мне приснился сон, а петух разбудил. Сколько же времени? Когда петухи кричат? В четыре утра или в шесть?

Мне срочно понадобилось в туалет. Где в этом мире может быть отхожее место? Приоткинув одеяло, я аккуратно высвободила руку из-под головы Чиби и очень медленно встала, чтобы не разбудить девочку. Она только пожевала губами, но не проснулась. Я накрыла её одеялом, подоткнув под бочок, и сердце сжалось. Так же было с Ташей… Она прибегала ко мне по утрам из детской и сладко засыпала, а я вставала, чтобы сварить ей кашку или поджарить сырников и выжать стакан сока.

Потрясла головой, чтобы выгнать мысли о Таше.

Мне надо срочно снять это ужасное платье из борделя. Хорошо, что вчера я даже в бессознательном состоянии разложила свою одежду сушиться! Вот теперь я могу переодеться и начать исследовать дом.

Особенно кухню.

Кухня была, как и вчера, за другой занавеской, не той, где вход в комнаты. Кстати, занавески надо бы постирать, они совсем засалились. Я обескураженно оглядела маленькое закопченное помещение, в одном углу которого был открытый очаг с подвешенным над углями котелком, в другом некрашеный стол с грубо сколоченной лавкой. Везде висели букеты каких-то сухих трав, колбасы кольцами, связки грибов и плетёнки лука.

Колбаса пахла умопомрачительно.

А я со вчерашнего утра ничего не ела. Перехватила что-то в холодильнике, не помню, что именно, чтобы занять пустой желудок, даже кофе не попила… Может, срезать одно колечко и съесть? С хлебушком… А есть ли в этом доме хлеб?

Припасы я обнаружила в сундуке, стоявшем за столом. Правда, молоко в крынке скисло. Ничего, постоит ещё немного, и можно будет блинчики сделать на кислом. В одном углу сундука лежал лёд, и я удивилась – почему не тает? Волшебный лёд какой-то… В холщовой тряпке на льду обнаружила кусок жёлтого жирного масла, в горшочке – сметану, а в промасленной бумаге – кусок мяса. Не то говядина, не то свинина, а что точно – понятия я никакого не имела.

А вот и крупа! Есть из чего кашу варить. Правда, наверное, вариться она будет долго, это же не хлопья быстрого приготовления. Ладно, раньше начну, раньше сварю! Крупа, правда, странная, ни тебе пшено, ни перловка… А, разберусь, главное – найти в чём варить и как разжечь огонь.

Мда.

Неудачный мир какой-то, несите другой! Спички? Фигушки вам. О пьезозажигалке и говорить не приходится. Чем же могли пользоваться в этом странном средневековье, чтобы поджечь дрова в очаге? Кстати, дровишек-то и нету! Я снова повернулась вокруг своей оси, выискивая взглядом поленья. Они нашлись в углу, сложенные в пирамидку и прикрытые грязной тряпкой. Так, Маринка, вспоминай свою походную молодость!

В походы меня таскал мой первый парень. Мы с ним не сошлись характерами на этой почве. Я слишком любила домашний уют и наличие горячей воды в кране, чтобы с удовольствием лишиться комфорта и наслаждаться рассветными пейзажами, чистя зубы в озере. Ну не моё это!

А тут вдруг вот такой пердимонокль… Горячая вода? Ага, детка, когда натаскаешь её и нагреешь в котле над очагом.

Разжечь огонь, разжечь огонь…

Я очень неумело, но вполне прилично сложила полешки в очаге колодцем. Ну, извиняюсь, навык ушёл, хорошо, что хоть это помню. Насовала внутрь тонких веток, которые были свалены в уголке. Кажется, мой бывший называл это хворостом. Огляделась. Солома в углу отлично подойдёт вместо бумаги. Только проблемка – чем всё же это поджечь?

Откуда-то всплыло слово «кресало».

Теоретически, это очень хорошо, но практически кресало мне вообще ни о чём не говорило. Даже в самых смелых экспериментах мой бывший не использовал этот древний девайс. Поэтому мне пришлось понадеяться на природную смекалку.

Да, а почему бы и нет?

Все же в детстве баловались таким и поджигали траву?

За неимением лупы я взяла склянку, которая, разбитая, валялась возле стола. Подумала между делом, что тут надо очистить и повыбрасывать полдома хлама. А лучше, конечно, вообще огнемётом… Но его у меня нет. Обживусь немного и погляжу, нельзя ли купить где-нибудь. Ведь хозяин станет платить мне за работу, не так ли?

Солнце только-только встало. Оно бросало свои лучи косо в окно, но мне и этого хватит. Я поколупала раму, чтобы понять, как она открывается, и распахнула скрипнувшее окно. Положила пучок соломы на подоконник, поймала луч в фокус стекляшки и направила, куда надо.

Не помню, как это было в походе, но солома вспыхнула так сильно, что я испугалась. Мама дорогая, сейчас подожгу здесь всё! Ведь пыль и грязь, везде какие-то тряпки! Ай! Спасайся кто может!

Первым рефлексом было отбросить горящий пучок на пол. Вторым – залить его водой, чего я, конечно, не сделала. Схватила с пола, сунула быстро под дрова и принялась раздувать, чтобы огонь не потух и перекинулся на кору. Ох, какая же я всё-таки молодец! Огонь лизал полешки с таким удовольствием, что я порадовалась за него. Сейчас можно будет сходить за водой и сварить кашку для Чиби.

И для себя.

Я голодная – мама не горюй!

Запах горящего дерева наполнил кухню. И не только запах. Я отшатнулась от очага, потому что дым, который должен был уходить в трубу дымохода, повалил прямо на меня. Что за хрень такая? Что я сделала не так?

Дым был сизым и вонял. Закашлявшись, я распахнула окно посильнее, потом попробовала заглянуть в трубу. Чуть не обожглась, да и не разглядела ничего… Ох, не молодец я, не молодец! Сейчас хату спалю к чертям!

А обернувшись, увидела, что часть подожжённой соломы, упавшей на пол, горит вместе с тряпкой, раньше бывшей рушником.

Ноги тряслись, руки не слушались. Я не могла дышать, в груди словно что-то раздулось, как будто шарик проглотила и он застрял, мешая лёгким работать. Дура, соберись! Нельзя же так! Пожарных тут не вызвать, по крайней мере, я не знаю, как это делается!

Сдавленным шёпотом выдохнула ругательство, и это помогло. Я сорвала с себя плащик и набросила на горящую тряпку, потопталась сверху. Дым всё валил, и пришлось плеснуть в дрова водой. С шипением огонь погас. А мне больше ничего не оставалось, как схватить рушник из тех, что почище, и вертеть им в воздухе, выгоняя дым в окно.

Божечки, хоть бы Аллен не узнал, хоть бы… А то ведь выгонит на улицу, а что я буду делать? Да и Чиби! Она опять будет плакать!

Нет, нет, Аллену нельзя знать о том, что я натворила…

– Парсын-ба-а-а…

Протяжный стон за спиной вогнал меня в оцепенение. Я обратилась в соляной столп с рушником в руках и мысленно пожелала провалиться на месте, сейчас же, немедленно.

Обернувшись и прижав рушник к груди, я сразу же быстро отказалась ото всего:

– Это не я, это оно само!

– Кая?

– Не знаю, кто такая Кая, но я как зажгла, а оно как задымило, и вообще оно загорелось, а я потушила, но не надо меня ругать, потому что я и так очень сильно испугалась!

Я тараторила, как сумасшедшая, чтобы не чувствовать липкого страха вдоль позвоночника. Аллен наводил на меня такой панический ужас, что я боялась просто упасть в обморок и боялась того, что могло бы случиться в этом обмороке. А мой хозяин, этот добрый человек, только смотрел на меня, поджав губы и нахмурив густые брови. На его лице я читала недовольство. Нет, не просто недовольство, а бешенство!

Аллен затыкал в очаг, в мокрые дрова, в трубу, что-то заговорил быстро и сердито. Я показала ему осколок склянки:

– Я зажгла и хотела сварить кашу!

Шлёпнув себя по лбу, Аллен зарычал. Самым натуральным образом рыкнул, как страшный медведь. Потом махнул рукой. Я поняла его жест. Мол, что делать с убогой… Ну и ладно, пусть считает меня дурочкой, только бы не прибил!

Ровно минуту хозяину дома потребовалось, чтобы разжечь очаг. Выбросив поленья, он отгрёб влажную золу в сторону и сложил новые дрова колодцем, сунул внутрь хвороста и снова вынул откуда-то красный, потрескивающий от жара шар. Подвесил его в воздухе у трубы камина, пальцем как будто отщипнул кусочек огня и отправил в самую середину поленьев. Хворост вспыхнул, весело заиграл пламенем, разгораясь, а я вздохнула.

Хорошо Аллену, у него вон какая зажигалка есть!

А что делать мне?

А мне, оказывается, следовало идти за водой. Аллен сунул мне в руки деревянную бадью и рыкнул:

– Гауш! Гас!

Гас, гас, бегу, уже бегу! Вот только куда?

Замешкавшись, я подняла с пола плащ, слегка подпаленный по краям, и, выразительно глянув на Аллена, показала на бадью, развела руками. При этом постаралась максимально точно выразить на лице недоумение. Аллен фыркнул и указал на дверь, которая стыдливо пряталась за очагом. Так-так, там ещё один выход? Интересненько!

Пожав плечами, я толкнула дверь и оказалась на крыльце внутреннего двора. Так, всё понятно. Там вход, тут двор. Спустилась по ступенькам – ровно четыре шага по потемневшим от дождей доскам. Они холодили босые ноги, и я спохватилась, что забыла надеть кроссовки. Но возвращаться? Чтобы Аллен опять рычал? Ну нет. Пробегусь быстренько до колодца, вон он стоит почти посреди двора. В конце концов, я и так уже умерла, ничего со мной не случится.

Деревянный сруб был очень похож на те, которые встречаются иногда ещё в старых деревнях. Сложенный из толстых брёвен, солидный и кряжистый, колодец оказался под стать своему хозяину. С трудом откинув тяжёлую крышку, я с опаской заглянула внутрь. Чёрная вода чуть дрожала на глубине, в нос ударил запах влаги, сырости, пропитавшегося всем этим дерева – неповторимый запах колодца.

И оттуда, как в отменном фильме ужасов, меня спросили:

– Ну что? Нашла, что искала?

Первой реакцией, конечно, было желание швырнуть в колодец бадью и убежать далеко-далеко!

Но я давно уже не боюсь ужастиков. Всё самое страшное давно случилось: Таша, муж, моя смерть. Чего бояться? Так я подумала, отгородившись ведром, и пожала плечами. Ногам было холодно, но разве мёртвый человек может подхватить простуду?

Глубоко вдохнув, я снова наклонилась к воде и спросила на выдохе:

– Кто там есть?

Ответ не замедлил очаровать своей простотой:

– Какая разница, кто я?

– Ну, в принципе, это верно, – сказала осторожно. – А что я должна была найти?

– Это знаешь только ты, – ответил мой собеседник. Голос у него был странный. Не мужской и не женский. Такой… загробный.

Хотела было откреститься, что ничего не знаю, что вышла куда-то из дома в ночь, а потом чёрная дыра и мрачный лес в дожде, но закрыла рот. Я даже не помню, куда и зачем вышла. Я вообще ничего не помню, кроме острой боли в душе! Но эта боль стала моей жизнью на протяжении почти целого года, я привыкла к ней, я лелеяла её и хранила от внешних факторов.

Бадья выпала из рук и стукнулась о край колодца. Деревянный звук отрезвил меня, вернул к нереальной реальности, в которой я очутилась.

– Кто ты? – дрожащим голосом повторила свой весьма насущный вопрос и только сейчас поняла, что беседуем мы с неизвестным существом по-русски. А существо хмыкнуло:

– Ладно, если хочешь, зови меня Эло.

– А я Марина, – представилась машинально. В колодце фыркнули:

– А я знаю!

– Откуда? – удивилась я, но сзади послышался уже знакомый окрик:

– Парсын-ба! Да гауш? Гас-гас?

Чёрная вода вздохнула, и присутствие исчезло. Я ощутила это так явно, что даже птиц услышала, звуки природы и жизни вокруг. Огляделась.

Уже окончательно рассвело. День обещал быть солнечным и тёплым, хотя земля во дворе ещё не прогрелась от долгой зимы. Тут, как и у меня дома, весна. Ранняя, наверное, март. Птички перекликивались ещё несмело, ещё робко и даже вопросительно, а вот где-то в сараях, которые окружали двор, замычала корова – протяжно, зовуще. Это меня напугало.

Коров я боялась. Боялась и лошадей, и крупных собак, и даже коз. Этих животных я не понимала. Они вселяли в меня неуверенность. Как общаться с большим зверем, если не знаешь, что он выкинет в следующий момент? Муж всегда смеялся надо мной и рассказывал про какие-то знаки тела, про поведение, про то, как можно и нужно подходить к животным, но я разве что уши не затыкала. Слушать не хотела и подходить тоже не собиралась никогда.

Не заставит же меня Аллен доить корову!

При мысли об этом я замерла, чувствуя, как всё моё тело протестует против такого обращения с хрупкими женщинами.

Я не стану доить корову! Пусть лучше меня убьёт!

Блин, меня же за водой послали…

На краю колодца стояла другая бадья, привязанная тяжёлой цепью к колесу. Я бросила бадью в воду, подёргала за цепь и принялась крутить колесо. Руки сразу же онемели, но я не сдавалась. Меня не сломит какой-то колодец!

В котором, к тому же сидит некто по имени Эло.

Может, дух какой-то?