Вилы Иванов Алексей

Великая степь

В своём космическом вращении планета Земля словно шаркнула по эклиптике выпуклым боком – и протёрла на нём полосу Великих Степей Евразии. Ковыльные пространства соединили Карпаты и Алтай. Здесь горячие ветра гонят по солончакам клубки перекати-поля, а вдоль караванных дорог, словно остовы кораблей, лежат скелеты лошадей и верблюдов. Здесь весной долины полыхают алым опиумным маком, а летом реки делятся на белые и чёрные – которые в жару пересыхают до белой сухой корки или только до чёрной жирной грязи.

Историю Степи творили суровые кочевые народы. Две с лишним тысячи лет назад владыками равнин были сарматы. Они завоевали Евразию медными мечами. Их смуглые женщины сражались наравне с мужчинами и носили чешуйчатые костяные доспехи, наструганные из конских копыт, а чернокосые дочери не выходили замуж, пока не убьют первого врага. От сарматов в степи остались «усатые курганы» – рукотворные холмы с длинными каменными насыпями.

Потом тревожные глубины Востока извергли неисчислимые орды гуннов. Их вожди после смерти уезжали в курганы на колесницах, а жрецы пасли в небесах стада облачных баранов. Отбитые Китаем, гунны перекатились через вселенную, по пути истребили сарматов и уже на излёте разрушили Рим. Похоже, сарматы были арийцами, а гунны – тюрками. Но в Великой Степи жили они одинаково. Великая Степь всегда переделывает всех под себя. Это закон.

На восемь веков брюхо Евразии стянул тюркский пояс, причудливо расшитый узорами многих государств. Под прикрытием Кавказа от Каспия до Азова в камышах приморских низменностей стояли твердыни Хазарского каганата, выстроенные из сырцового кирпича. На высоких ярах вдоль Волги шумели каменные города богатой Волжской Булгарии. Опушку непроходимой сибирской тайги и степи Иртыша стерегли бревенчатые крепости Ишимского царства.

А потом по бескрайним просторам тюрков, наводя ужас, пошли монгольские тумены Чингисхана. Их кибитки прокатились от Каракорума до Киева. Земли от Тобола до Терека стали улусом хана Джучи, сына Чингиза. При внуках Чингиза улус Джучи отложился от империи монголов и превратился в Золотую Орду. Орда поглотила почти всю Древнюю Русь и даже не насытилась.

Но и Орда тоже оказалась не вечна. По её золоту ударил железный Тимур. Монгольский улус раскололся на татарские ханства, как льдина на куски. Линии разломов прошли по Великой Степи примерно там, где прежде были границы исчезнувших тюркских держав. Казанское ханство легло поверх Волжской Булгарии. Астраханское ханство покрыло земли Хазарского каганата. Сибирское ханство утвердилось на царстве ишимских татар. А кочевой Ногайской орде досталось Дикое Поле печенегов и половцев.

Степь – это образ жизни и тип личности. Это особое понимание пути во вселенной: вечное кочевье по всегда неизменному, всегда одному и тому же кругу ытия. Это странное сочетание несочетаемого – ограниченности и бесконечности

На татарские государства Волги зарился ханский Крым, а его подзуживала Турция. Крымские ханы Гиреи потихоньку прибирали к рукам Астрахань и Казань. Но Иван Грозный беспощадно отрубил Бахчисараю руки и забрал Казань и Астрахань для Руси. А русские казаки разгромили татарские города на Иртыше и Яике.

От тридцативековой истории Великой Степи, как от пересохшего моря, остались только рифы могильных курганов. Их здесь называют «марами»: Высокий Мар, Двуглавый Мар, Семиглавый Мар…

Однажды некий яицкий казак, распарившись в жаркий полдень, присел на склон мара отдохнуть и перекусить. Над рыжими сыртами стоял зной, стрекотали кузнечики. Рассёдланный конь шумно рвал жухлую траву. Рядом с казаком из норки вылез суслик. Добродушный казак отломил кусочек хлеба и бросил соседушке. Суслик схватил угощение и утащил к себе. Казак грыз горбушку, оглядывал горизонты. И тут суслик опять вылез из норки и вынес казаку древнюю монетку: заплатил за добро из своих сбережений. В тёмных недрах мара скрывалась сарматская сокровищница, до которой дотянулись ходы хозяйственного суслика.

Клады кажутся единственным, что Великая Степь сохранила от своего прошлого. Но пугачёвский бунт показал, что это не так. Золото курганов – не главное наследие Улуса Джучи и Золотой Орды. В мареве над марами дрожал призрак степного государства – но невидимый, как электронная программа.

Улус Пугачёва

Карл Маркс считал, что Пугачёв строил «христианскую казачью республику». В Германии это похоже на правду, а в Оренбуржье, на Урале и на Волге – нет.

«Христианская»? Башкиры и татары составляли половину бунтовщиков, но были мусульманами. Калмыки – буддисты. Черемисы и чуваши – язычники.

«Казачья»? Пугачёв лишь один раз провёл настоящий казачий круг, который его же и не поддержал. Станичные избы, которые вводил Пугачёв, суть обычное самоуправление общины, что у казаков, что у крестьян, – только название казачье.

«Республика»? Пугачёв правил единолично, как ордынский хан.

Хан Пугачёв казнил дворян от Терека до Тобола, даровал свободу веры, отменял прежние законы и иерархии. Он кажется реинкарнацией Джучи, великого чингизида. Улус Джучи простирался от Тобола до Терека, и здесь тоже царила свобода веры, прежние порядки были порушены, а власть принадлежала конной военной элите – монголам. Не отдавая себе в том отчёта, мятежные казаки Яика возрождали новый улус Джучи – улус Пугачёва. Конечно, казаки не знали истории, просто Великая Степь могла породить лишь один тип государства: как у сарматов, гуннов или ордынцев. Улус Джучи.

Пугачёвщина – дичайшая архаика для России, то есть для державы, которая выходила в мировые лидеры. Главной валютой тогда было не золото, а железо. Уральские заводы завалили им Европу. Русская армия одолела всех противников от Стокгольма до Стамбула. Русские вельможи блистали во дворцах Парижа, Вены и Рима. Екатерина стала Великой, потому что Великим был Пётр, и теперь она дружески переписывалась с Вольтером, лучшим интеллектом эпохи. Откуда же тогда взялся монгольский откат пугачёвщины?

Откат – это когда есть импульс движения, а путь вперёд закрыт. Точнее, пути вперёд тогда просто не было, потому что некому было его указать. Путь вперёд указывает элита, которая формулирует смыслы и цели общества. Элиту порождают не богатства и власть, а знания и способности. Пётр I провозгласил элитой России дворянство. Но после смерти Петра дворянство решило, что его дело – дворцовые перевороты.

Заводы Урала, модернизированные Петром, изготовили столько пушек, что все опасные враги России стали не опасны. А нации рождаются в борьбе. Когда не оказалось внешнего врага, пришлось найти внутреннего. И нация объявила своим врагом свою элиту – дворянство, которое не исполнило своей исторической задачи.

Пугачёв решил заменить дворян на казаков. Всех мятежников он верстал в казаки. Казачество он объявил идеалом России. Элитой. Монголами. Конечно, в XVIII веке улус был государством нежизнеспособным. Но ведь нужно иметь какой-то образ новой державы, когда ломаешь старую.

Бунт Пугачёва был борьбой за новую элиту, а не за свободу. Казаки были свободными. Свободными были башкиры и калмыки. И поначалу Пугачёв не думал о свободе для нации. Он давал свободу лишь тем крестьянам, которые вступали в его войско и становились казаками. Когда припекло, тогда Пугачёв и объявил свободными всех крестьян поголовно. Отмена неволи была не целью бунта, а средством борьбы мятежников со старой элитой – с дворянами.

Созревание элиты в России запоздало, потому что для дворянства не было стимула исполнять свою миссию. Дворянству и без миссии было комфортно: страна лидировала на мировых рынках, деньги текли рекой. Несовпадение целей элиты и нации – извечная драма России. В расцвете царствования Екатерины потребность нации в элите оказалась куда выше, чем потребность элиты в нации. И в этот зазор эволюций прорвался буран казачьей пугачёвщины – альтернативный проект России.

Чего не хватило дворянству в XVIII веке? Чести. Сословной спеси имелось в избытке, а вот чести не достало. Чести в понимании Петра: то есть гражданской ответственности за свою роль в обществе. «Береги честь смолоду», – согласился с нацией Пушкин. Его «История Пугачёва» стала историей страшной народной мести за утраченную честь элиты.

Пушкину ли не понимать проблему чести? В борьбе за свою честь он вышел на роковую дуэль с Дантесом. Тема чести стала последней в его судьбе и прозе. В «Капитанской дочке» только честь спасает Петрушу Гринёва и от Пугачёва, и от Екатерины. «Капитанская дочка» – символ веры в спасительность чести. А «История Пугачёва» – урок. Урок о том, что страна превращается в улус Пугачёва, когда у неё хватает пушек, но не хватает Пушкиных.

Летописец бурана

Пушкин оглянулся на Пугачёва после бунта военного поселения в Старой Руссе. Пушкина потрясла ордынская свирепость и бунтовщиков, и усмирителей. «Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы», – написал он другу. И поехал из столицы в далёкий Оренбург искать тайну русской «дурной бесконечности».

Пушкин ехал по степям Заволжья солнечным сентябрём 1833 года. Он не видел бесовских оренбургских буранов, а само слово «буран», ещё не известное читающей России, услыхал от ямщиков. И дивное слово отчеканилось в памяти. Буран стал символом пугачёвщины. Ради него в «Капитанской дочке» снега разбушевались летом: ведь Петруша Гринёв попал в буран за три-четыре месяца до штурма Белогорской крепости, а крепость бунтовщики взяли в октябре. Слово, пойманное в степи, Пушкин добросил до орбиты Земли – будто сам пушкинский тарантас превратился в аэрокосмический челнок «Буран».

Пушкин рассчитывал на гостеприимство оренбургского военного губернатора Василия Перовского, своего давнего друга. Крепость Оренбурга уже потеряла значение, её валы превратились в бульвары, но город был полон солдат и офицеров, словно его по-прежнему осаждали пугачёвцы. Так пограничная Россия оберегалась от тревожной Великой Степи.

18 сентября Пушкин обнялся с Перовским. Первая оренбургская ночь Пушкина прошла на даче Перовского, уставленной рыцарскими доспехами. Днём Пушкин ездил по городу и окрестностям.

Второй ночлег Пушкина был у Владимира Даля. Даль тогда только задумывал свой знаменитый словарь, а пока считал себя доктором. Да он и был врачом – «второй хирургической перчаткой» России. В Оренбург Даля пригласил Перовский. На поле Бородинской битвы Перовского посекло картечью. Раненый, в Москве он попал в плен к французам, и освободили его уже в Париже. Остаток жизни его мучили боли. Доктор Даль умел их снимать.

Пушкин провёл с Далем чудесный вечер. Пылкие оренбургские барышни дознались, что в их город приехал знаменитый поэт, и прибежали к дому доктора. Одна из девушек отважно забралась на дуб, чтобы заглянуть в квартиру Даля, где гость беседовал с хозяином, и оба хохотали. В эту встречу Пушкин не успел перейти с Далем на «ты». «Ты» Пушкин скажет Далю только перед смертью, которую примет на руках оренбургского друга-доктора. Доктор Даль услышит последний вздох поэта Пушкина. В этот день Даль пополнит свой толковый словарь новой статьёй о слове «бессмертие».

А Пушкин отправился из Оренбурга в Уральск. Великий поэт ехал дорогой великого бунта. Дорога бежала по ковыльным склонам холмов, вдоль крутых красноватых откосов Яика-Урала, через мосты над буераками. Скромные яицкие деревеньки оказывались бывшими крепостями. Никакой фортификации Пушкин в них не обнаружил, ведь со времён основания крепостей прошло уже восемьдесят лет.

Вечером тарантас Пушкина вкатился в Уральск – бывший казачий Яицкий городок. Наутро Пушкин обошёл немногие местные достопримечательности, сел в свой тарантас и уехал домой. Всё. Оренбургский вояж поэта занял три дня, если не считать дороги до Оренбурга и обратно. Однако этих трёх дней на осеннем Яике Пушкину хватило, чтобы потом написать два шедевра.

Казаки, бунт, всё остальное – это важно. Однако не менее важно, что по следам пугачёвщины на Яик приехал Пушкин. Это он великим словом завершил великое дело

«Капитанскую дочку» публика встретила прохладно. «Слава г-на Пушкина давно отзвучала, и сейчас его сочинения читают разве что где-нибудь в Саратове», – свысока изрёк критик того времени. А «Историю Пугачёва» ущемила цензура. Пушкина не допустили к главному документу бунта – к протоколам допросов самого Емельяна Ивановича.

Император Николай, прочитав рукопись «Истории Пугачёва», настоятельно попросил сменить название на «Историю пугачёвского бунта». «У разбойника не может быть истории», – холодно заметил император. Но история есть у всего – и у бунта, и у Пугачёва. Не всегда они тождественны друг другу. Хотя поначалу бунт и Пугачёв были вместе. И этот период Пушкин пояснил примером казаков Яика.

Сарацины для русских

Разгром Казани и Астрахани открыл русским лиходеям свободный путь по Волге в море Хвалынское. Его просторы бороздили богатые фелюги турков и персов с полосатыми парусами. Русским пиратам оставалось только кричать: «Сарынь на кичку!». Получилось, что Иван Грозный подарил казакам Каспий.

Однако требовалось надёжное убежище, чтобы «дуван дуванить». Дельту Волги могли обшарить царские стрельцы. И казаки приценились к далёкой дельте Яика, пока что недоступной для воевод. Там на протоках и старицах в камышах рычали тигры, хлопали крыльями фламинго, а среди лотосов плавали пеликаны.

Но в устье Яика стоял город Сарайчик: глинобитная столица Ногайской орды. Здесь мурзы держали на продажу полные зинданы рабов, на базарах торговались купцы из Багдада и Генуи, муэдзины кричали с минаретов, а дервиши кланялись святым могилам семи ханов Золотой Орды. Сарайчик надёжно запирал Яик с моря.

В то время с Каспия вверх по Яику, бурля, ходили густые косяки осетров и стерляди, белуги и севрюги. На протоках невольники строили загородки-учуги и развешивали на них рыболовные сети. От учугов город и получил своё название: Сарай-учуг, Сарайчик. «Сарай» – значит, дворец. Вторая твердыня улуса Джучи. А русские звали жителей Сарайчика сарачинами. Ногайцы Яика стали сарацинами Руси.

В 1580 году атаманы Нечай и Мещеряк атаковали Сарайчик с моря. Казачьи ватаги захватили город врасплох. Налётчики рушили мечети и жгли деревянные мосты через протоки, рубили сплеча всех подряд. Нечай и Мещеряк разнесли город так же свирепо и беспощадно, как почти за век до них это сделал Тамерлан. Дым горящего Сарайчика поплыл по керамически синему небу Азии.

Казаки сели в лёгкие лодки-чайки и угребли от Сарайчика вверх по Яику на триста вёрст. За жёлтым устьем реки Илек Яик разошёлся надвое, обтекая большой холмистый остров, покрытый дубравой. Остров казакам понравился. Они разбили здесь стан и начали строить городок: выкопали рвы, отсыпали валы и поставили частоколы. И остров, и городок казаки назвали Кош-Яиком.

Но в Сарайчике в резне уцелел ногайский хан Урус. Он собрал по развалинам своих разбежавшихся воинов и двинулся на Кош-Яик. Казаки бешено палили со стен из пищалей, а потом кинулись на сарачинов с пиками и саблями врукопашную. Ногайцы вновь бежали. Неукротимые казаки столкнули в Яик свои чайки и на вёслах догнали врагов. Отрубленные головы ногайцев раскатились по степи. Хан Урус опять еле спасся.

Оскорблённый, он покинул свой разрушенный город и увёл сарачинов на горькие реки Узени, где через два столетия начнётся и закончится путь Пугачёва. Руины Сарайчика затянуло травами. Теперь никто не мешал яицким казакам ходить на грабёж в Хвалынское море и привозить добычу в убежище Кош-Яика.

Кош-Яик стал вторым казачьим городком Руси. Первым был городок Раздоры, построенный на Дону, на острове Поречном, в 1571 году. И Яицкое казачье войско по старшинству следовало сразу за Войском Донским. Этот порядок во многом определит, почему же Пугачёв поднимать бунт с Дона явится на Яик. Донские казаки оказались русским заслоном от Европы, а яицкие казаки – от Азии. Донские казаки по духу тяготели к республике, а яицкие – к орде.

Но Москва не нуждалась в новой вольнице. И вскоре московские стрельцы согнали болотных черепах с развалин Сарайчика. Воеводы решили построить на месте ногайского города царскую крепость, чтобы отрезать наглый Кош-Яик от просторов Каспия. Казаки издалека злорадно смотрели, как стрельцы копают землю и таскают камни. Затея была бессмысленной. Наконец и воеводы поняли, что крепость им не по плечу. Плюнув, стрельцы бросили лопаты, сели в струги и подняли паруса. Стрелецкое войско исчезло среди синих волн Хвалынского моря.

Яицкие казаки вырубили себе место под солнцем. Сарачинов они прогнали, а Руси не хватило сил дотянуться до Яика. В 1591 году гордый собою Кош-Яик принял первых московских послов, которые смиренно попросили наглецов Яика пойти вместе с царскими полками в поход против хана Шамхала. Такая просьба означала то, что Яицкое войско признано государем: аминь!

«Орлы брадатые»

По правому берегу Яика до самой Волги вздуваются ковыльные увалы Общего Сырта, рассечённые глубокими, извилистыми оврагами. Здесь шныряли степные лисы-корсаки, а боровые ручьи, журча, текли сквозь бобровые плотины. Эта сторона реки называлась Самарской. Другая сторона называлась Бухарской. Здесь в степях, где ветер шелушил лишаи солончаков, паслись стада диких ослов и диких лошадей, а в раскалённой лазури неба плавали коршуны.

Рыжие отмели, багровые обрывы… Яик не выглядит великой рекой, хотя по длине он третий в Европе. Казаки уважительно звали его Урал-Горынычем. По Самарской стороне Урал-Горыныча кочевали ногайцы, по Бухарской – казахи. Второму поколению яицких молодцев надоело жить на границе посреди реки. И гонцы Кош-Яика отправились за благословением на Камынин остров.

Мутный Яик высыпал в Хвалынское море целый архипелаг. На каменистом и пустом острове Камынь в скитах поселились старые «лыцари»: ушедшие от мира основатели яицкого войска. В XX веке Каспий обмелеет, легендарный Камынин остров превратится в холм и затеряется на болотистой и тростниковой равнине побережья.

Молодые казаки Кош-Яика желали одобрения «лыцарей» на перенос городка. В протоке у Камынина острова гонцы встретили рыбацкую лодчонку с древним «лыцарем». Старик выслушал гонцов и сказал: отселяйтесь к устью Чагана. Будут на том месте бунты, пожары и кровопролития, но в итоге «узрите спокой».

Драгоценное разрешение казаки принесли на Кош-Яик и в 1613 году спалили старые частоколы, а новый Яицкий городок основали на Самарской стороне при впадении в Яик реки Чаган. Только первый пожар открыл казакам истину: подле острова Камынь гонцы встретили не «лыцаря», а митрополита Алексия, что почил в Москве ещё до Куликовской битвы. Мёртвый пророк, конечно, знал грядущее.

Казаки Яика дрались с казахами и сарачинами и ездили на службу к царю. Пасли скотину и поливали бахчи. Главным промыслом был рыбный, а его венцом стало январское багренье. Всё казачье войско расходилось по крещенскому льду Яика и сквозь проруби острогами таскало из омутов жирную снулую рыбу.

О зимнем багренье слышали даже в Зимнем дворце. В 1837 году губернатор Перовский привезёт на Яик цесаревича Александра, и наследник пожалеет, что летом нельзя посмотреть знаменитый промысел. В России наследники престола считались Верховными атаманами всех казачьих войск империи. Хитрецы Яика сообразят, как утешить атамана. Цесаревичу сколотят плот с «прорубью», и двужильный казак-водолаз под водой станет ловко насаживать на августейший багор заранее приготовленных рыбин. Цесаревич будет в восторге.

Безлюдная жаркая степь, цикады, обрывистые берега реки, покатый и заросший урёмой остров… пастораль и глухомань. Не верится, что четыре века назад здесь в сражениях ковалось русское казачество – формат национальной свободы

На багренье 1773 года яицкому войску собирался объявиться и самозванец Пугачёв. Он уже заготовил историю: ему, гонимому государю, «турский салтан» растолковал, что русский царь всегда найдёт помощь на Яике у тамошних казаков, у «орлов брадатых». Но это багренье Пугачёв просидит в казанском каземате.

Яицкие старики рассказывали смуглым казачатам, что на их Яике киевский богатырь Добрыня Никитич истребил свою врагиню ведьму Кайдаловну, а Сарайчик разорил богатырь Василий Казберыч. Что три яицких «Ивана-лыцаря» – Шатало, Пужало и Клад – бились с Мамаем на поле Куликовом. Что колдунья Маринка Мнишек пряталась на Яике в глиняном городище и палила по московским воеводам из пушек и пистолетов, а её полюбовники затопили в Яике лодки с сокровищами. Что казак Харко в одиночку отогнал кочевников в степь и победил степного царя Чувака. Что казак Рыжечка под Полтавой на радость государю Петру проколол пикой бронированного шведского витязя, а потом с другом-калмычинином на царский кошт цельный год без единой передышки кутил по кабакам всей империи.

Яицкое войско принимало в себя татар, башкир и калмыков и потихоньку меняло разрез глаз. Но далёкий Яик крепил свой русский дух тем, что врастал в русскую историю казачьими сказками. Хотя главное предание «орлов брадатых», мрачное пророчество острова Камынь, было ещё впереди.

Хива: казачий армагеддон

Яицкие казаки знали, когда грянет Судный день: когда русские возьмут Хиву, Иерусалим и Царьград и «обойдут свет кругом». Вот тогда и миру конец. Город Хива, столица оазиса Хорезм, – детонатор казачьего Апокалипсиса. Но почему?

Хивинцы не раз грабили русские караваны и рубились с казаками. С рынка Хивы у крепостных ворот Палван-Дарваза русские невольники навсегда уходили в жёлтые просторы Азии. Древняя Хива была врагом молодой России.

В 1713 году казанский губернатор Салтыков сообщил императору Петру, что некий туркмен открыл ему великую тайну Хорезма. Оазис питает река Амударья, которая течёт якобы из Арала в Каспий. А в водах Амударьи – золото, которое моют рабы хивинского хана. Хан не хотел, чтобы русские позарились на его золотоносную реку, и приказал в урочище Карагач засыпать Амударью песками и отсечь от Каспия.

Сухое русло Амударьи – это гигантская лощина Узбой. Миф об Узбое, по которому Амударья бежала из Аральского моря в Каспийское, был жив даже в XX веке, а в XVIII веке ему верили безоговорочно. И в 1717 году Пётр I отправил в поход на Хиву отряд князя Александра Бековича.

Бекович должен был разгромить Хиву, прокопать плотину в Карагаче и снова пустить Амударью по Узбою в Каспий. В Карагаче для охраны Амударьи Пётр приказал князю возвести крепость. Строить на Каспии корабли был командирован морской офицер Кожин. Новенький русский флот проплывёт по возвращённой в Узбой Амударье из Каспия в Арал, а из Арала по Сырдарье – в Индию. В пути, если найдётся свободное время, Кожин приведёт в русское подданство и Бухару.

Отряд покорителей Хивы отплыл из Астрахани морем к устью Яика, в город Гурьев. Там к Бековичу и Кожину присоединились три полка яицких казаков: они будут растягивать Россию от Яика до Цейлона.

В урочище Карагач казаки разбили 24-тысячное войско хивинского хана и победителями вступили в крепость Ичан-Кала, тысячелетнюю цитадель Хивы. А ночью хивинцы пробрались в Ичан-Калу по тайному ходу и повязали всех русских. На площади у древней мечети Джумы с пленных казаков живьём содрали кожу. Отрезанную голову Бековича хорезмшах с поздравлениями послал хану Бухары.

Для казаков Яика эта беда раздулась в катастрофу. Император Пётр давно уже боролся с казачьей вольницей. На Дону против империи в 1707 году поднял восстание атаман Кондратий Булавин. Империя давила этот бунт два года и всё же подчинила Дон своим интересам. Теперь пришла очередь Яика. Разгром Бековича в Хиве для Петра стал удобным поводом разгневаться на яицких казаков. Пётр объявил их никудышными вояками и беглыми холопами, которых надо вернуть хозяевам, и двинул на Яик регулярные войска.

На Яике вспыхнул мятеж: свой император оказался не добрее чужого хана. Яицкие казаки решили драться, а не сбегать на Амударью под защиту Хивы, как донские казаки Игнатия Некрасова сбежали на Кубань под защиту Стамбула. Мятеж затянулся на пять лет. Полив степи кровью, Яик и Петербург замирились на том, что империя оставляет Яику казачье сословие, но казачий круг отменяется. Отныне атамана и старшин назначает императорская Военная коллегия.

С эпохи средневековья Хива владела просторами, по которым пролегали караванные дороги Азии. А дитя простора – миф. И казачий Яик соперничал с Хивой в мифологическом измерении

В сознании казаков Яика мощь чужой Хивы прочно сцепилась с гнётом своего Петербурга. Хива – индикатор. Когда Российская империя сможет покорить Хиву, тогда она сможет отменить казачество на Яике. Потому грядущее падение Хивы для яицких казаков и стало Армагеддоном.

В 1839 году в поход на Хиву солдат и казаков повёл самонадеянный граф Перовский, друг Пушкина и оренбургский губернатор. Казаки считали, что этот подвиг нужен графу для титула «генералмуса», а «генералмусы» становятся императорами. Но подвига у Перовского не получилось. Он заморозил солдат в снегах у дикого плато Устюрт, а единственную атаку конных хивинцев отразил барабанщик, испугавший азиатов отчаянным треском «тревоги».

Но Хива не устоит перед Россией. Русские войска генерала Кауфмана возьмут её в 1873 году. Российская империя решительно запретит в Средней Азии рабство и урежет власть хивинского хана, однако хан всё же останется владыкой Хорезма.

Всё закончится в Гражданскую войну: Красная Армия разгромит и царства, и ханства. А заодно советская власть уничтожит и казачество. Для казаков Яика сбудется предсказание о падении Хивы и конце их света.

«Бедные родственники»

Яицкие казаки охраняли только нижнюю часть Яика, а Яик – очень длинный, и на всём протяжении он был границей между азиатской Россией и нероссийской Азией. В 1734 году началась долгая и кровавая Оренбургская экспедиция. Одной из многих её целей было возведение крепостей на верхнем Яике. К делу приступили с середины: в 1735 году на впадении в Яик реки Орь заложили крепость Оренбург. Эта крепость потом стала Орской.

Стройка нуждалась во всём, и в первую очередь – в хлебе. Его можно было привозить из тучных зауральских слобод на Верхояицкую пристань и сплавлять в Оренбург на судах вниз по Яику. Но дорогу из слобод на пристань следовало охранять от башкирского разбоя, и обозам требовался вооружённый конвой. Тракт из Зауралья на Яик тянулся вдоль реки Исеть и её притоков Течи и Миасса.

Недоверчивый Василий Татищев, начальник уральских заводов, превратил тракт в цепочку небольших крепостей – в Исетскую оборонительную линию. Она начиналась Шадринским острогом и заканчивалась Верхояицкой пристанью.

Крепости нового образца совсем не походили на старинные русские деревянные остроги. Это были окружённые рвами невысокие земляные сооружения со стенами-куртинами и бастионами. Иногда их облицовывали камнем или кирпичом, но чаще – плетнём или дёрном. Инженеры называли такие крепости ретраншементами, а солдаты говорили – «транжементы». Самым знаменитым ретраншементом в России стала Петропавловская крепость в Петербурге, а последним – непокорная Брестская крепость.

В селениях, сквозь которые прошёл Верхояицкий тракт, насыпали типовые «транжементы». Их валы покрыли дёрном, закрепив его деревянными спицами: через год дёрн прижился, и насыпи держали форму. На бастионах «транжементов» выстроились чугунные пушки. И кто-то должен был нести службу у батарей.

В службу на «транжементах» набрали народишко с миру по нитке. Эту разношёрстную ораву в 1736 году решительный Татищев объявил Исетским казачьим войском. Так бывалым казакам Яика явились «бедные родственники» Исети.

Исетское войско получилось невеликим. Иметь казачий круг ему не дозволили, а командовал войском старшина, тянувшийся во фрунт перед любым офицером. Жалованье казакам дали грошовое: главной платой были земельные наделы. Исетские витязи остались довольны и этим. Они пахали и рыбачили, держали скотину, торговали с казахами и башкирами, на бесчисленных синих озёрах ловили перелётных птиц, развешивая по деревьям рыболовные сети.

Самой большой крепостью Исетской линии стала Челябинская, а попросту – Челяба. Её в 1736 году основал полковник Алексей Тевкелев, главный российский знаток «восточного вопроса». Вместе с несчастным князем Бековичем он ходил в поход на Хиву, но уцелел, потому что на полпути, на Каспии, его корабль штормом забросило в плен к персам. Тевкелев был идеологом Оренбургской экспедиции.

Тевкелев указал начальству два сосновых бора на берегу реки Миасс: Каштак и Челяби-карагай. Здесь сходились древние караванные дороги, что вели в Сибирь из Персии и Бухары. На этом перекрёстке русские воздвигли бревенчатый острог старого типа – единственное столь архаичное укрепление среди приземистых земляных «транжементов».

Иван Неплюев, последний командир Оренбургской экспедиции, наконец-то выстроил город Оренбург и в 1748 году учредил Оренбургское казачье войско. Он растолкал сонных исетских казаков и записал их в новое войско на правах автономии. Вскоре войсковую избу Челябы осенило знамя, а вместо старшины, штопавшего зипун, прибыли бравый атаман, усатые сотники, есаулы с пистолетами и хорунжие с пиками.

Челябинская крепость превратилась в центр обширной Исетской провинции, которая простиралась от Яика до Тобола. В Челябе возвели собор и ратушу, здесь сел воевода. В его провинции насчитали 55 тыщ жителей, подлежащих обложению налогами. По нынешним меркам это немного: численность скромного райцентра. Но в середине XVIII века во всей бескрайней России проживало только 12 миллионов человек: меньше, чем в одной лишь Москве начала XXI века.

Челябу усилили. Вокруг старого бревенчатого острога насыпали новый вал, срубили стены-городни с крытым боевым ходом и три высоких башни: первый ярус – проезжие ворота, второй ярус – пушки, на шатрах – двуглавые орлы. Подступы утыкали кольями и надолбами. Так на реке Миасс воцарилась самая мощная крепость южного Урала.

В пугачёвщину падение могучей Челябы станет главной военной победой мятежников. «Бедные родственники» не выстоят.

«Меньшие братья»

Река Уй впадает в Тобол, река Сакмара – в Яик, река Самара – в Волгу. На этих реках за десять лет яростных боёв с башкирами Оренбургская экспедиция выстроила сотню крепостей и редутов: гигантский узел из шести оборонительных линий с центром в Оренбурге. Службу на линиях несли казаки.

Оренбургский губернатор Иван Неплюев не стал верстать всякую голытьбу, как на Исети сделал Татищев. На линии Оренбурга Неплюев перевёл станичников Яика, Уфы, Самары, Волги, Дона. А вместе с ними – верных калмыков и татар. В 1748 году Неплюев добился учреждения Оренбургского казачьего войска. Это было первое полноценное казачье войско России, которое не зародилось само собой, а было целенаправленно создано властью. А у казаков Яика появились не только «бедные родственники», но и «меньшие братья».

Яицкое войско сложилось до реформ патриарха Никона и сберегло отчую веру «лыцарей» острова Камынь: оно осталось раскольничьим. А вот Оренбургское войско сложилось уже «никонианским». Потому «меньших братьев» не заманит обещание Пугачёва наградить «бородами», то есть – разрешить старообрядчество.

Атаманом в новое войско назначили молодого самарского казака Василия Могутова. Тридцать лет он будет крепко держать казаков в своём кулаке. Во время осады Оренбурга он возьмёт под командование самый трудный участок обороны города – вал и бастионы от Орских ворот до Сакмарских. Подмётными письмами Пугачёв станет склонять Могутова к измене, однако атаман лишь расхохочется, читая эти грамотки: самозванец сулит ему кафтан и бороду, а Могутов уже и сам дворянин и помещик, он и сам кому хошь может подарить кафтан или выдрать бородёнку.

Для чего же потребовалось Оренбургское войско? Для усмирения непокорных башкир. Два века рассадником смуты за Волгой была Башкирия. Обратить башкир в крепостное состояние Россия не решилась: это означало проглотить бомбу. Башкиры бились за свои земли с калмыками. Не пускали к себе заводчиков. Не признавали административных границ, кочуя из губернии в губернию, – такое было запрещено. И ещё башкиры воевали с казахами. Это и определило их судьбу.

В 1731 году агент Коллегии иностранных дел Алексей Тевкелев привёл казахов в русское подданство. Никто казахов в Россию особенно-то не звал, да и сами они не рвались, но хитрый Тевкелев уговорил их, наобещав золотые горы. Он привёл бы в русское подданство даже чертей, лишь бы сделать карьеру. Присяга казахов окончательно загнала башкир в ловчую яму Российской империи. Башкиры восстали, и против них двинулась Оренбургская экспедиция.

Идеей экспедиции был прорыв в Среднюю Азию. За минаретами Хивы и Бухары российским императрицам мерещились сказочные города Индии и Китая с их шелками и пряностями, жемчугом и алмазами. Но пока башкиры и казахи нападали друг на друга, путь на восток был закрыт: торговые караваны гибли в схватках по обоим берегам Яика. Башкир надо было изолировать – и сразу ото всех.

Казанский губернатор Волынский, оберегая татар, построил Черемшанскую линию крепостей. Горный начальник Урала Татищев, оберегая заводы, построил Исетскую линию крепостей. Кирилов, первый командир Оренбургской экспедиции, оберегая калмыков, построил Самарскую крепостную линию. А Иван Неплюев, последний командир Оренбургской экспедиции, завершил грандиозную блокаду Башкирии, утыкав крепостями Яик и Тобол с их притоками.

Защитить затеи империи от неуправляемых башкир солдаты не могли. Это могли сделать только казаки. Солдаты – пешие, а казаки, как и башкиры, – конные. Солдаты – подневольные, казаки и башкиры – свободные. Солдаты на казённом коште, казаки и башкиры – на своём. Однако при явном сходстве казаков и башкир главным их отличием было то, что все свои выгоды казаки имели от покорности престолу, а башкиры – от непокорности.

Во времена Пугачёва на Яике жило около 14 тысяч казаков – исетских, оренбургских и яицких. Казаки были антиподами башкир. Но Пугачёв сумел объединить их в общее дело бунта.

Первый гром

Казачьи общины появились на Руси как форма отторжения людей от государства. В Оренбурге Российская империя начала творить чудеса: создавать новых казаков уже себе в поддержку. На Яике подчинение казаков казённому уставу назвали «регулярством». «Регулярство» отменяло многие вольности и тем самым консервировало сложившееся положение дел: богатые богатели дальше, а голь продолжала нищать, потому что повинностей с неё не снимали. Но власть не могла потерпеть своеволия среди тех, кому поручила охранять свой интерес.

Старое казачество Яика империя поставила перед выбором: либо принять казённый оренбургский образец, либо сгинуть в борьбе за былые права. Яицкие казаки долго костерили «регулярщиков», но богатые старшины и не почесались, чтобы защитить свою голытьбу. И тогда в 1770 году яицкие казаки отказались идти на Терек, куда их посылала власть. Началась казачья забастовка.

В Яицкий городок, распустив нагайки, прискакала следственная комиссия. Пока она судила и рядила, с Общего Сырта в Джунгарию потекла орда калмыков, бегущих из России. Комиссия приказала казакам Яика лететь в погоню за калмыками, а казаки залезли на печи. Комиссия схватила зачинщиков за бороды и поволокла в оренбургскую тюрьму. Терпение казаков лопнуло.

В степях замертво остывал январь 1772 года. В иорданях реки Чаган горел пунцовый закат. Над частоколами и кровлями Яицкого городка заколотился набат. Забастовка переросла в усобицу между двумя казачьими войсками. Через полтора года Пугачёв переформатирует эту усобицу в бунт против всей державы.

В 1999 году в оренбуржье на исторических ландшафтах сняли фильм «Русский бунт» – экранизацию «Капитанской дочки». Почему-то события пугачёвщины всегда хочется переиграть там, где они и происходили: вдруг на реальном месте прояснится то, что ускользает от понимания?

Генерал Траубенберг крикнул выкатывать пушки на площадь. Разжиревшего атамана Тамбовцева верные старшины с натугой подсаживали в седло. Но к плацу войсковой канцелярии по улочкам Яицкого городка неслись не лапотники с палками, а бывалые рубаки с клинками наголо и на конях. Грянул залп. Сквозь казачью лавину просвистели ядра. Но казаки насыпались на врагов, рассекая саблями ненавистные мундиры. Пуля сбила Траубенберга с крыльца канцелярии. Атамана Тамбовцева мятежники пиками вынули из седла и сунули в петлю на воротах. Артиллеристов покололи, старшин затоптали конями.

«Регулярство» на Яике было свергнуто. Наладить новые-старые отношения с властью в Петербург поехало посольство казака Максима Шигаева. А в столице вместо Зимнего дворца послы угодили в Петропавловскую крепость.

Максим Шигаев был добрым человеком. В Яицком городке он спас офицера, и потому через полгода его выпустят из каземата Петропавловки. Однако домой он вернётся всё равно мятежником, потому что личная удача для него не оправдает общую несправедливость. Жалостливый Шигаев и потом будет заступаться перед Пугачёвым за правых и виноватых, но в итоге всё равно повиснет в петле над плахой, залитой кровью четвертованного Емельяна.

Зиму и весну Оренбург и Яицкий городок готовились к схватке. Из Москвы пришёл карательный корпус генерала Фердинанда Фреймана. Переждав паводок, в середине мая Фрейман двинулся из Оренбурга вниз по Яику. Оренбургские казаки сошлись в бою с яицкими братьями на степной речке Ембулатовке. Три тысячи всадников замесили Ембулатовку в кашу из воды, земли и крови. Ласточки в небе сходили с ума в клубах дыма от артиллерийских залпов. Знамя мятежников упало в свежую траву. Его подобрал, сорвал с древка и спрятал за пазуху казак Иван Зарубин. Через год он отдаст спасённое знамя Пугачёву, который заявится на Яик, услышав гром канонады над речкой Ембулатовкой.

Под барабанный бой корпус генерала Фреймана вошёл в угрюмо затихший Яицкий городок. Бунтовщиков скрутили и отправили в Оренбург. Тамошняя тюрьма не вместила всех, и арестантов посадили в кирпичную громаду Менового двора. Охрану, злорадствуя, несли оренбургские казаки. Суд заседал день и ночь. Зачинщиков бунта заколачивали в цепи и отправляли на каторгу в Сибирь. Остальным мятежникам экзекуторы полосовали спины кнутами.

Перед сенокосом битых бунтовщиков освободили. На Меновом дворе они рассаживались по телегам, чтобы ехать восвояси. «То ли ещё будет, – угрожающе бурчали они в отросшие раскольничьи бороды. – Ещё тряхнём вашей Москвою!» «Молчать, курвины дети!» – рыкали в ответ оренбургские казаки.

«Набеглый царь»

Комендантом Яицкого городка назначили подполковника Ивана Симонова, упрямца и пьяницу. Яицкие казаки понимали, что их уклад попирает не Симонов. Настоящий враг – он в Оренбурге, где гнездо «регулярства». Но требуется скопить силы для атаки на Оренбург и смастерить таран для оренбургских ворот.

Осенью 1772 года по Яицкому городку прополз слух о царе Петре Фёдорыче. Якобы царица хотела сгубить свово мужа, да он утёк и долго скитался по миру, пока турский салтан не направил его на Яик. Здесь «набеглый царь» на время приютился в баньке у казака Дениса Пьянова. Дошлый казак раскусил гостя, когда подслушал, как тот в уединении читает заздравный канун наследнику Павлу Петровичу и называет царевича своим ненаглядным любезным чадом. Уходя, таинственный странник обещал, что вернётся на багренье в январе 1773 года. Но вернулся он только в августе. По форпостам Яика разнеслась весть, что где-то на Узенях или на Таловом умёте сидит воскресший император Пётр III.

Узени – странные пространства вокруг рек Узеней, Большого и Малого. Эти реки берут начало на склонах Общего Сырта, долго-долго бегут к Каспию, но так и не добегают, теряясь в Рын-песках, в солончаках и меж горьких озёр. Здесь ручьи вымывают кости древних носорогов и монеты забытых царств. Здесь громоздятся мары, поросшие травой, высохшей от жары, как бумага. На диких Узенях вокруг одинокой крепости Узень прятались раскольничьи скиты из саманного кирпича, становища разбойников и умёты – постоялые дворы. Узени укрывали многих беглецов. Где пропадали огромные реки, легко мог пропасть и маленький человек.

А на Таловый умёт съехались четыре казака. Двое из них – Максим Шигаев и Ванька Зарубин по прозвищу Чика – станут ближайшими сподвижниками «набеглого царя». На умёте они увидели былого гостя Дениса Пьянова: крепкий мужик со смоляной бородой, загорелой рожей и тёмным взглядом. Мужик, усмехаясь, сказал, что он – Пётр III.

Казаки не путали жеребца с мерином и сразу опознали в человеке ровню. Самозванец и не отпирался. Он – донец Емельян Пугачёв. Услышал про бунт на Яике и явился, штоб заиметь товарищев и уйти с ними на Кубань, где живут вольные «игнат-казаки». А царём назвался – дак кто ж его иначе послушает? Яицкие казаки жили своим умом. Им неважно было, зачем этот Емельян принял имя царя. Зато самозванец станет тараном, который выбьет ворота Оренбурга. Если что, тем же самозванцем можно откупиться от возмездия за бунт. Дескать, чёрт попутал: поверили вору, что государь. Рожа, вроде, схожа. И четыре первых казака присягнули Пугачёву.

Но предателей хватало. Подполковник Симонов вскоре узнал о самозванце, и на Таловый умёт поскакала воинская команда. Она опоздала. Казаки уже усадили Пугачёва на коня и по умётам двинулись к реке Чаган, собирая войско для бунта. Отряду зачинщиков встретился казак Скворкин, посланный «шпионничать», и его повесили. Так первой казнью бунта стала казнь своего брата-казака.

17 сентября 1773 года мятежники заняли Чаганский форпост. Форпост – это казачья деревня. Мятежники – полсотни казаков с восемью знамёнами, беглый смутьян и мальчишка-писарь. Но с куриного переполоха в казачьей деревушке на Чагане начался замах топора, едва не срубившего древо Российской империи.

Таинственная река Большой Узень течёт скрытно, вровень с низкими берегами, мохнатыми от зелени. В этих степях – зазеркалье великой империи. Напоказ у державы – рабство и громкая слава, а здесь – свобода и глухая безвестность

Яицкий городок зашумел, предчувствуя новую беду. Пронёсся слух, что капитану Крылову доставили бунтовщицкий манифест. Казаки ждали, что офицер зачитает его всем и объяснит, что за черти мутят воду в Чагане. А капитан молча сложил лист в четвёртую долю и опустил в карман.

У драгунского капитана Андрея Крылова в Оренбурге оставалась семья – жена Мария и четырёхлетний сын Ваня. Они стойко переживут все тяготы осады, пока Андрей Прохорович будет защищать Яицкий городок. Через много лет Иван Андреевич Крылов станет великим русским баснописцем.

Но в самом начале бунта мелкое высокомерие капитана Крылова показало казакам общую нестерпимую несправедливость их положения. И казачья команда, высланная комендантом Симоновым против мятежников, на окраине Яицкого городка переметнулась к самозванцу. Вскоре за Чаган потянулись и другие перебежчики. Кое-кого из казаков товарищи уводили силой – тянули их коней за узду. 11 таких несогласных отказались присягать Пугачёву, и их тоже казнили.

Подполковник Симонов мог раздавить бунт в зародыше. Гарнизон Яицкого городка насчитывал 2000 человек при 22 пушках. Но Симонов приказал занять оборону. 19 сентября на штурм Яицкого «транжемента» от Чагана поскакало только пять сотен бунтовщиков с пиками. Конечно, их легко отбили пальбой. Однако в этой победе не было чести, потому что подполковник Симонов не решился выйти из крепости на бой в открытое поле. И в результате через полгода сто тысяч мятежников едва не обрушили устои всего государства.

Берег утопии

Мятежные казаки не отвлеклись на осаду «транжемента» Яицкого городка. Их целью был Оренбург. К вечеру они уже ускакали на двадцать вёрст вверх по Яику. На ночлег встали в урочище Белые Берега. Самозванца казаки везли как куклу, как жертву. Но Пугачёв пришёл на Яик не с пустой головой. Он принёс замысел: подцепить Россию с краю, с Яика, и перевернуть вверх дном. Сделать Россию не дворянской державой, а казачьей, где все равны, все свободны, все – казаки. Конечно, это полная утопия. Но зато понятно, чего надо.

Главная ценность казаков – равенство. В реальности, конечно, его никогда не было, но как ценность идея равенства определяла всю жизнь казачества. Делом казаков была воинская служба, и её все несли по очереди. В таком порядке жизни у казаков и воплощался принцип равенства. Но Яик оказался исключением. Здесь казаки, не желавшие служить, выплачивали жалованье за службу тем, кто служить желал, или тем, кто не мог откупиться от службы. Поэтому главной ценностью Яика было не равенство, а справедливость: каждому воздаётся по его вкладу. «Регулярство» не смотрело на вклад и нарушало справедливость. Ради восстановления справедливости казаки Яика поднялись на бунт 1772 года.

На грохот того бунта прибежал Пугачёв – и получилось, что для исполнения замысла казачьей державы он выбрал самое неподходящее казачество России: он, донской казак, думал о равенстве, а яицкие казаки думали о справедливости.

На Белых Берегах мятежники устроили казачий круг – первый после бунта 1772 года. Мятежники решали, что им делать дальше. Пугачёв объявил, что надо идти в поход на Москву. Ведь не ради Оренбурга Емельян поставил на кон всё и превратился в самозванца, обречённого на смертную казнь. В густой сентябрьской ночи столбами горели костры. По чёрной воде Яика разбегалась алая рябь. Казаки орали, били шапками о землю, хватались за сабли. Жёлтые степные лисицы в эту ночь не осмелились покинуть логовища. А казачьи кони равнодушно спали стоя. Казачий круг постановил: идём на Оренбург. Поход на Оренбург – это поход за справедливостью. А на Москву – за равенством.

«Поход на Москву» станет недосягаемой мечтой Пугачёва. И она не сбудется трижды. На Белых Берегах Пугачёва в этот поход не пустили яицкие казаки. На Царёво-Кокшайской дороге ему не хватит войска, разбега. А в Саранске иссякнет вера в успех. На казачьем круге Белых Берегов Пугачёв проиграл первый бой и понял: он – никто. Заложник. Орудие. Яицкие лидеры – его хозяева. «Улица моя тесна», – с горечью скажет потом Пугачёв.

И ещё на Белых Берегах он впервые воочию увидел, что его идея казачьего переустройства России не универсальна. Но не потому, что плохая, а потому, что Россия – разная. И каждая самодостаточная зона России будет прочитывать эту идею по-своему. Как ей понятно и выгодно. Так и случилось на Яике.

Если бы Емельян Пугачёв был глуп, он счёл бы яицких лидеров предателями – и потом их всех бы перерезал. Но Пугачёв был умён и понял, что ему нужна не поддержка яицких лидеров, а власть над ними. Под Оренбург Пугачёв пойдёт сражаться не за победу над «регулярством», а за победу над яицкими казаками. Он сам станет им Оренбургом.

Пугачёву повезло, что казачий круг выбрал атаманом Андрея Овчинникова. Андрей доверял не делу, а человеку: если Емельян объявил себя царём и этим подписал себе смертный приговор, значит, Емельян не предаст, и ему можно верить. Овчинников был всего на год старше Пугачёва, но оказался куда более цельным человеком. Спокойный и надёжный, жестокий и смелый, он был предан бунту, как волк – свободе. Его слово казаки ценили выше, чем слово Емельяна, а он до самого конца не отступится от Пугачёва. Судьба его помилует: яицкий казак Андрей Овчинников не увидит поражения и погибнет в последней битве.

А для казаков Яика ещё придёт пора, когда равенство станет для них важнее справедливости. Это будет время Табынской Богородицы. Пугачёв просто явился на столетие раньше срока.

Крестный дозор

После пугачёвщины государство приравняет казачьи чины к офицерским и откроет казачьим лидерам путь в дворянство. Тем самым власть обретёт контроль над казаками через казачью элиту. Разница между оренбургской очередью, то есть равенством, и яицким взаимозачётом, то есть справедливостью, окажется уже не важной. Разделение на войска потихоньку станет формальностью, исторической памятью: казачий мир Яика будет един.

Единство закрепит общая святыня – табынская икона Божьей Матери. А культ материнской любви, одинаковой для всех чад, был культом общинного равенства. Равенство и оренбургское «регулярство» победят казачью вольницу. Богородица Табынская не смотрела, как служат её дети: по найму или по порядку. Не смотрела, сколькими перстами они крестят лоб: двумя или тремя. Она тревожилась, чтобы все были живы. Судьба уберегла её в бунт, когда брат шёл на брата. Табынская крепость без боя сдалась пугачёвцам, а потом без боя вернулась под руку государыни.

Древняя икона была чудотворной уже давно. Однажды табынская крестьянка взяла в храм сына, а мальчишка пришёл с яблоком. Матушка шлёпнула сорванца по руке, чтобы убрал забаву. А когда служба закончилась, яблоко у мальчишки исчезло. «Всё-таки слопал в церкви, разбойник?» – сурово спросила матушка. «Не ел я! – поклялся мальчишка. – Тётенька себе попросила!» И указал на икону.

Подлинная её сила откроется в 1848 году. Беспощадные степи Азии то и дело облизывали русские границы смрадным языком эпидемий. На реке Белой большое пристанское село Стерлитамак будет вымирать от холеры. Изгонять дьявола призовут икону из Табынска. Дьявол сбежит от святого лика, и Стерлитамак исцелится.

Через пять лет холерой залихорадит Оренбург. Гибнущий город воззовёт к табынской спасительнице. Икону принесут – и бесы отступятся от Оренбурга. Но чуду иконы найдётся и вполне рациональное объяснение. Городские власти Оренбурга стаскивали трупы умерших от холеры в огромный Караван-Сарай. Шедевр архитектора Александра Брюллова стал замком смерти. Но ненасытные интенданты Караван-Сарая тайком снимали с покойников одежду и продавали по дешёвке: тем самым разносили заразу по городу. Когда в Оренбург вошла Богородица Табынская, жулики побоялись грешить пред её образом, побоялись наживаться на мёртвых, и прекратили торговлю. Разбег заразы остановился.

Постепенно табынскую икону признают по всему Яику-Уралу, по всей огромной губернии. И сложится крестный ход через пограничные селения. Икона будет обходить Оренбургскую губернию по кругу, и этот крестный дозор будет длиться с весны до весны. Усталая Богородица разрешит себе отдыхать в своей церкви в Табынске только три недели в году.

По колеям пыльных степных трактов от форпоста к форпосту покатится карета – колёсный храм с пятью деревянными главками. В карете будет ехать икона: огромная, тяжёлая, чёрная доска с едва мерцающим образом Богоматери. В эту повозку будут запрягать лишь тех лошадей, которые никогда не возили на себе всадника, – даже мальчишки в ночном не запрыгивали им на спины охлюпкой. Такие лошади умеют понимать желания чудесной иконы и сами выбирают, в какую деревню им свернуть и где остановиться.

Табынская Богородица, как мать, помогала всем – и казакам, и не казакам, и православным, и правоверным. Среди православных Табынскую Богородицу почитали и никониане, и раскольники, потому что образ её был дониконова письма. Казачья заступница объединяла всех.

Она будет в дороге пятьдесят лет, до самой Гражданской войны. Оставляя Оренбург большевикам, последний оренбургский атаман Александр Дутов увезёт казачью святыню в Сибирь. Оттуда разгромленные белоказаки через смертоносные льды хребта Боро-Хоро на руках вынесут икону в китайский город Кульджу.

В скромной русской церковке Кульджи Табынская Богородица будет утешать изгнанников ещё пятьдесят лет, до эпохи Культурной революции в Китае. А потом со смоляным дымом костра беноватых хунвейбинов Божья Матерь Табынская тихо отступит в небо Поднебесной империи.

Воцарение в Илецке

Первой на пути бунта к Оренбургу стояла крепость Илецкий городок. Здесь, на левом, «бухарском» берегу Яика у впадения степного Илека жили казаки, переселённые в Оренбуржье из Малороссии. Они не получили от хозяев Яика рыбных промыслов и пахали поля. Поэтому их главные ценности были крестьянские – власть и собственность, а не казачьи – равенство и справедливость.

Четырьмя сотнями илецких казаков командовал атаман Лазарь Портнов. Увидев на горизонте тучу пыли от войска мятежников, он хотел спустить по Яику заготовленные плоты, чтобы они сшибли мост. Бунтовщики станут перебираться через Яик вплавь, и тогда их можно будет побить картечью. Но свои же товарищи не дали Портнову уничтожить переправу. Однако атаман Овчинников всё равно не рискнул переходить реку по мосту и перевёл отряд на левый берег по отмелям былинного острова Кош-Яик. Сияя осенними рощами, остров лежал посреди Яика, словно груда золота. Илецкий городок сдался без боя.

Яик не широк и не глубок, по нему не ходят корабли, и как в нём утонул Чапаев – совершенно непонятно. Но Яик – русский Нил: он дал жизнь окрестным пустыням, он установил ход времени, он прочертил границы между народами и государствами

Бунтовщики разграбили дом Портнова. Деньги, пистолеты и сабли забрали себе. Висевший в горнице портрет императрицы истыкали пиками и выбросили на двор. В сундуках нашли атаманское платье. Емельян скинул пропотевший зелёный бешмет и дырявые сапоги и обрядился во всё новое. Вот теперь, в богатой бараньей шапке, он выглядел как настоящий царь.

Портнов провёл ночь в погребе под замком. Утром его вывели на площадь, где ветерок с Яика покачивал петлю виселицы. Самозванец важно восседал на жеребце Портнова, в атаманском седле и в атаманской одёже. Илецкие казаки покорно стояли на коленях с иконами в руках – присягали босяку. Держа Портнова за локти, казаки сунули ему к усам медный крест: целуй самозванцу! Атаман, ругаясь, забился в руках изменников и харкнул под копыта своему коню. «На релю!» – приказал Пугачёв, указывая нагайкой на виселицу.

Емельян дерзко брал на себя грех казни атамана. Ему нужна была власть над казаками. Как её добиться? Бунт – это толпа. Она безымянна. Но все по имени запомнят того, кто отдаст приказ о казни. Власть над бунтом – это имя вожака. Присягой имя не укрепить: от неё казаки могут отречься, как уже отреклись от присяги Екатерине. И битвой имя не укрепить: с битвы могут убежать. А казнь назад не отыграешь. Кровью казней напитается плоть имени.

На Илеке Пугачёв одержал победу в личной борьбе за власть. Покорение крестьянского Илека потребовало демонстрации власти – крестьянской ценности. И сразу, как цепная реакция, началось «воцарение» Пугачёва. 83-летний илецкий казак Фёдор Дубовский при всём народе узнал в Пугачёве царя Петра Фёдорыча. Дубовский служил в столице и видел государя воочию. Казаки понимали: цари – они от бога, где бог – там чудо, и жители Илецка уже пересказывали друг другу чудо, случившееся с Петром Фёдорычем. На мосту через Яик заупрямилась пушка – то колесом в щель провалится, то повернёт не туда. Пётр Фёдорыч велел отрубить пушке уши и сечь её плетями, и пушка закричала, как лошадь.

В Илецке Пугачёв сформировал новый полк, и его атаманом стал молодой илецкий казак Иван Творогов. Через год на Узенях изменник Творогов погонится за Пугачёвым, чтобы связать и сдать властям: в душе Творогова крестьянская выгода победит казачье братство. Помилованный Екатериной, в ссылке в Пернове – эстонском городе Пярну – Творогов переживёт пугачёвщину на 45 лет.

Как царь, Пугачёв взял себе пажа – 11-летнего сына атамана Портнова. Этот мальчик пройдёт с Пугачёвым всеми дорогами бунта, а потом о брошенном сироте позаботится сама императрица. На попечении державы отрок вырастет и тоже будет служить казаком на Яике-Урале.

Илецкий богомаз Прохоров подобрал на атаманском дворе брошенный в грязь портрет Екатерины, почистил, заштопал и намалевал персону ожившего императора. В 1924 году этот портрет отыщется в запасниках Исторического музея. Реставраторы осторожно коснутся его щёточками – и над головой Емельяна из-под краски откроются очи Екатерины.

Жуткое супружество императрицы и самозванца в 1775 году наяву увидит в Петербурге Мартемьян Бородин, новый атаман Яицкого войска. Но за это свидетельство он расплатится жизнью.

Маленькие трагедии «транжементов»

Войско Пугачёва поднималось по Яику, словно косяк на нерест. И речными порогами стояли на Яике крепости-«транжементы». Они были небольшие, размером с футбольное поле. Квадратом шла куртина: невысокий земляной вал с оградой поверху. Внизу – ров. По углам выдвигались плечи бастионов, каждый бастион – с чугунной пушкой. Особые выступы куртин назывались редантами, дощатые площадки на бастионах – барбетами. Внутри крепости располагались казармы, цейхгаузы – склады оружия, пороховые погреба, храм и дом коменданта. Вроде бы – несерьёзное укрепление, но по степи не ходят пешком, а для всадников «транжемент» оказывался неприступным. Рядом с крепостями размещались форштадты – казачьи посёлки. Гарнизоны «транжементов» состояли из местных казаков и сменных солдатских рот.

Двигаясь на Оренбург, маленькая армия Пугачёва подступилась к маленькой крепости Рассыпной, которую защищал маленький гарнизон майора Веловского.

Бунтовщики поскакали на приступ. Крепостица звонко отлаивалась из четырёх пушчонок. Солдаты из ружей бабахали поверх брёвен ограды. Майор Веловский с бастиона махал платком, командуя залпами. Бунтовщики с гиканьем и пальбой носились вокруг крепости на конях, как на каруселях. Но за спиной у солдат крепостные казаки ломали ограду. И на очередном обороте бунтовщики бросили коней в ров, разбрызгали осенние лужи, взлетели на взрытую куртину и ворвались в крепость. Пугачёв «взял на слом» Рассыпную.

Секунд-майор Иван Веловский и три офицера, отбиваясь штыками, отступили в избу. Распахнув окошки, офицеры отстреливались из пистолетов. Но казаки высадили шаткую дверь и вломились в горницу. Маленькую трагедию маленькой крепости высветил багрянцем огромный закат. Избитые и связанные офицеры видели, что их казаки-предатели уже на равных разъезжают среди бунтовщиков, а солдаты угрюмо стоят на плацу без шляп и париков, без ремней и ружей. Рядом – виселица. На коне бородатый самозванец, подбоченясь, ждёт присяги. Но человеку чести невозможно присягать самозванцу. Поп, атаман и офицеры вразнобой закачались над площадью в петлях, а солдаты покорно преклонили колени перед конём Емельяна Пугачёва.

История Рассыпной будет повторяться от крепости к крепости. Солдаты отбиваются, но казаки открывают бунтовщикам ворота. Крепость капитулирует, офицеров казнят. Маленькие трагедии Великой Степи.

В Рассыпной в плен к мятежникам попала жена майора Веловского Ирина. Она будет уговаривать солдат из бывшего гарнизона своего погибшего мужа бросить бунтовщиков и бежать в Оренбург. Но какой-то негодяй выдаст Ирину Веловскую, и потом, в Татищевой крепости, Пугачёв повесит жену офицера.

Нижнеозёрная крепость, ближайшая к Рассыпной, лежала на высоком мысу над Яиком. Она погибла так же, как Рассыпная. Комендант майор Захар Харлов с горсткой офицеров из орудия вёл огонь по мятежникам. Но Пугачёв только усмехнулся, глядя на эту жалкую оборону. Стоя на виду у канониров крепости, он даже не пригнулся. «Разве на царей пушки льются?» – хмыкнул он товарищам.

Когда крепостные казаки открыли ворота, Харлов понял, что пропал, и начал скатывать бочонки с порохом с обрыва в Яик. Бунтовщики влетели на бастион. Один из них рубанул майора саблей. Харлов упал. Но он не успел умереть от потери крови: его на руках донесли до виселицы и сунули головой в петлю.

Историю майора Харлова и его молодой жены через 60 лет после бунта узнает Пушкин. Он выйдет из тарантаса и поднимется на заросшую травой куртину былой крепости. Над осенним Яиком, над Великой Степью будут плыть журавлиные клинья. Тени облаков будут тихо стекать по белёсым склонам прибрежных гор. Пушкин поймёт, что ни чертополох во рву, ни Российская империя уже не помнят об отваге и чести майора из дальней провинции, о тоске и ужасе его юной жены. И Пушкин им всем напомнит о маленьких трагедиях «транжементов». В «Капитанской дочке» он сделает захудалую Нижнеозёрную крепость Белогорской крепостью – главной крепостью русской литературы.

Татищева крепость

Оренбургский губернатор Рейнсдорп давал бал. «Народ, который поёт и пляшет, зла не думает», – некогда поучала государыня. И вдруг посреди менуэта грянуло известие, что яицкие казаки опять взбунтовались, присягнули самозванцу, взяли Илецкую крепость и летят к Оренбургу. Офицеры кинулись в казармы, дам в обмороках разносили по каретам.

Через день из Оренбурга вышел отряд барона Христиана Билова: 200 солдат и 150 казаков сотника Тимофея Подурова. Но решимость барона кончилась за десять вёрст до Нижнеозёрной крепости. Билов послушал, как в осенней дали, в чистой тишине отчаянно грохочет пушка майора Харлова, и скомандовал ретираду в Татищеву крепость, самую надёжную в округе.

Эту крепость Оренбургская экспедиция заложила в 1736 году на впадении речки Камыш-Самарки в Яик. Здесь сходились три дороги: из Оренбурга, Самары и Яицкого городка. Татищев, командир экспедиции, приказал укрепить земляной «транжемент» бревенчатыми стенами и назвал крепость своим именем.