Хвост Греры Мелан Вероника
(Chase Holfelder – Under Pressure)
Мы не думаем о прошлом до тех пор, пока будущее не сворачивает на ошибочную полосу. И только после того, как это случилось, начинаем искать точку «невозврата».
Ночь.
Лежать на спине было невозможно, на боку тоже – ошейник впивался в кожу, давил на нее, – и потому я лежала «раком». Лоб на руках, колени под себя, спина согнута – не поза для сна, но иначе не выходило. Жесткий матрас, пропахшая сыростью и старостью подушка; одеяло отсутствовало. И, что хуже всего, камера. Настоящая, с цементным полом, тремя глухими стенами, отсутствием умывальника и унитаза. Зато напротив кровати решетка от потолка до пола, чтобы те, кто наблюдает, могли нас отлично видеть – всех троих. Сбоку от моей две такие же камеры – для номеров «два» и «четыре». «Уютные» персональные кельи с рейтингом ноль звезд.
Вспоминалось прошлое. Где все пошло не так, с чего началось?
С Кита, конечно. Нового фотографа, пришедшего работать в модельное агентство, где я последние четыре месяца значилась секретаршей. Кирстон, маленький городок к югу от Нордейла; размеренная неплохая жизнь. Я, зарабатывая скромно, копила на поездку на море.
Это сложно, находиться в окружении девиц, чья талия в два обхвата ладонями, чьи ноги похожи на фонарные столбы – такие же длинные, такие же стройные. Чьи лица – обложки плакатов, журналов, гордость местных пластических хирургов. Я никогда не была особенной… Просто симпатичной, среднего роста и комплекции. Я была счастлива, когда красавчик Кит – мужчина с развитой мускулатурой и белозубой улыбкой, галантный, как цирковой конферансье, – обратил на меня внимание. Не на «ланей», которые вились в агентстве в избытке, но обычную Кейну. Неожиданно начал приносить цветы… Я думала тогда, что началась моя белая полоса, что мне повезло.
Нам завидовали. Перешептывались вокруг, пускали слухи, зубоскалили, перемывали кости за спиной. Я же просто парила над землей от тихой радости, соглашалась на обеды в ресторанах, гуляла под руку с самым обаятельным парнем моего города, строила совместные планы, хотя Кит о них не говорил.
А как-то раз он пропал на пару дней – ни звонков, ни смс. Глухо. Пришлось отправиться на чужую съемную квартиру к востоку от центра, позвонить в дверь… Грустная улыбка, запах алкоголя – Кит сообщил, что рюкзак с камерой и объективами украли. Беда. Он плакал тогда, по-настоящему, и наивная я зачем-то решила, что настал правильный момент проявить глубокие чувства. Я отдала ему все деньги, которые копила на море – две с половиной тысячи долларов, – с улыбкой кивнула «на новую камеру». Меня любили в ту ночь очень нежно, по-настоящему.
А на следующий день любили вечером на моем рабочем столе модель Кристину. Не узнать бы мне об этом, не вернись я на работу, позабыв на столе сотовый…
Вот так одномоментно рухнули мечты на счастье.
Глаза с недобрыми смешками мне открыли девочки из агентства – рассказали про роман с Кристиной, который длился параллельно «с моим», про дорогие подарки ей, а не мне, про то, что плакал Кит не из-за фотоаппарата, а из-за ревности, когда Кристина отправилась в бар с другим.
Деньги мне вернуть отказались. «Фотоаппарат куплен, ты давала на него… А жить с тобой я не обещал…»
И опустились руки.
Жаль, что при переходе на Четырнадцатый, я не согласилась на квартиру, которую смогла бы впоследствии продать, что взяла переходный бонус деньгами, которые постепенно потратила. В Нордейл я уезжала с изгаженным нутром, пустыми карманами, обиженным сердцем и надеждой на то, что удастся начать все с чистого листа. Не могла больше оставаться в Кирстоне, где все напоминало о моем провале. Как человека, как женщины. Наверное, все бывают наивными, все ошибаются…
Но я доошибалась до СЕ. До дна, до выгребной ямы, до ошейника, в котором теперь не могла спать. От страха сбоило сердце, ожидало разряда, боли, того, что из меня наружу полезет «чужой».
За нами, узницами, наблюдали с застекленной смотровой будки-площадки Комиссионеры в серебристой форме. Иногда один, иногда двое. Моя решетка как раз напротив их освещенных окон; казалась, они сидят в рубке управления на постаменте, мы же в темном подвале, потому что уровнем ниже. Так, в общем, и было.
Цепляли взгляды «быков» – Комиссионеров-охранников, одетых во все черное. Крепких, угрюмых и очень жестоких по ощущению парней, которые неподвижно стояли по обе стороны у двери, ведущей наружу с нижнего яруса. «Быки» эти по моим наблюдениям не нуждались ни в еде, ни в общении, ни в питье, ни даже в том, чтобы присесть. Просто стояли, сцепив руки замком внизу, просто смотрели на нас. И под этими взглядами было холодно.
(3FORCE – In the House, In a Heartbeat)
Когда усталость морит так, что ты больше не способен держаться, стерпишь любые неудобства. И я, в конце концов, уснула. Не определить времени – ни окон, ни часов. Видимо, повалилась набок, потому что нещадно давил на горло ошейник, но стоять пятой точкой вверх уже не выходило. Просыпалась, кажется, каждые десять минут, мерзла без одеяла – от стены шел холод, – чесала кожу возле пластыря. Дерьмо, а не сон. И вздрагивало в дреме мое ошалевшее от пережитого за последние часы тело.
А в какой-то ужасный момент я проснулась от визга. Резко села на кровати; «быки» бежали ко «второй», сидящей в камере справа от моей, откуда сейчас доносились леденящие душу вопли. Трещало электричество, пахло паленой кожей; кто-то катался по полу…
Он сработал у нее, у этой Ланки…
«Значит, у нее средняя доза…»
Приклеившись к прутьям, стояла «четвертая» – женщина в возрасте, белая как призрак. Тоже в ошейнике. Я не могла заставить себя подняться с кровати, подойти ближе, проверить, видно ли что-нибудь. Пересохло в горле, хотелось только одного – заткнуть уши. Ланка кричала, как в предсмертной агонии; пол и решетка ее камеры ежесекундно озарялись изнутри синим светом.
Пятнадцать секунд ужаса. Спустились Комиссионеры в сером; к тому времени «вторую» вынесли бездыханную на носилках.
– Она живая?! – орала номер «четыре» в истерике. – Живая?!
«Хоть не в черном мешке. Может, еще дышит…»
«Бык» ударил по прутьям решетки дубинкой, ударил сильно. Узница отпрянула, успела сберечь пальцы. Крики прекратились, но начался протяжный, похожий на волчий вой. Я закрыла глаза.
Значит, вот как выглядит со стороны удар в двести чего-то там, выглядит, как будто тебя жарит на электрическом стуле молния. Я сглотнула.
Вся шея той, кого унесли на носилках, была бордовой, почти черной.
Я боялась касаться своего ошейника, я боялась спать, я боялась жить и дышать.
«Если это полезет наружу, меня убьет электричеством… Если оно не полезет, меня, вероятно, убьет что-то другое…»
Протяжно и долго смотрел прямо на меня, как луч прожектора, единственный оставшийся в смотровой Комиссионер. Тот самый, который тогда снял шлем. Под его взглядом я чувствовала себя отвратительно голой, голой до костей.
Глава 4. Микрон тепла
(Tommee Profitt feat. Fleurie – Turns You Into Stone)
Комната светлая из-за встроенных ламп – шире моей клетки, просторнее.
Я же дрожала у стены. Потому что всякий раз, когда Комиссионер с карими глазами пытался заглянуть внутрь меня, мое тело напрягалось до состояния камня, начинали спазмировать мышцы, а после подкатывала тошнота. Я и сейчас пыталась справиться с позывами не запачкать пол – уже в четвертый раз после четвертой попытки.
– Бессмысленно, – бросил мужчина в форме неприязненно.
«Проще сразу в расход ее».
Не знаю, что со мной происходило при его намерении заглянуть внутрь, но мне проще было спечься, чем позволить ему «просканировать» меня. Неслышно тикали на фоне гигантские часы – те самые, которые отсчитывали утекающее время моей жизни.
«Они же для моего блага…» Я все понимала, но он ответил верно – бессмысленно. Я не могла его «впустить», и потому ссыпалась тонкая струйка песочных часов в нижний ярус.
В расход… Сегодня? Завтра?
Наверное, было утро, потому что нас покормили чем-то похожим на рисовую кашу, дали воды, сняли ошейники. А теперь тот, кто оставил попытки со мной «поладить» – кареглазый Комиссионер с каменным выражением лица, – просто вышел за дверь.
И в комнате остался другой. Выше, крепче, тот самый, который после прохождения белой полосы бросил мне фразу о том, чтобы «на хороший исход я не рассчитывала». Кажется, я постепенно переставала на него рассчитывать. Сейчас уйдет и второй, дальше… Дальше ничего хорошего уже не случится.
Второй смотрел на меня долго, протяжно, и я нервничала.
Глупо было спрашивать, но я спросила:
– Вам все равно, умру я или нет?
– А ты сомневаешься?
Странный ответ.
«Ты сомневаешься, что нам все равно?»
«Сомневаешься, что нам не все равно?»
Им все равно, я знала.
Минута тишины.
– Мы должны в тебя посмотреть, понимаешь?
– Понимаю…
Его голос не холодный, скорее, спокойный. Голос человека, который никуда не торопится, у которого есть время. Как объяснить, что у меня просто не выходит?
Я почему-то боялась того, что он тоже уйдет. Это будет означать конец их попыток.
– Вы… филлер?
Уголок рта того, кто стоял напротив, едва заметно дернулся. «Док слишком много болтает». А вместо ответа другое:
– Давай попробуем еще раз? – Наверное, это было тем, что я хотела услышать – они не отказались от попыток, – но страх перед тошнотворными спазмами опять усилился. – Позволишь мне это сделать?
Менее всего я ожидала, что мое мнение здесь кого-то интересует.
– Почему вы спрашиваете? Зачем?
«Вам ведь все равно».
– Потому что твое добровольное согласие в этом случае может помочь.
Я должна была сказать да. Вдруг этот процесс приведет к тому, что все пойдет на лад?
– Не боитесь заразиться? – спросила, оттягивая момент, когда придется снова чувствовать тошноту.
– Нет. – У безымянного второго были удивительные глаза – двуцветные. Синие по внешней окружности, светло-серые у зрачка. И ясный черный ободок, удивительно четкий. – Грера не любит нашу энергию.
«Зато очень любит человеческую».
– Что вы хотите… во мне… увидеть?
Думала, он не пояснит, но повезло, со мной пока еще «возились».
– Нужно просканировать твой участок памяти, когда все случилось, оценить шансы на заражение. Проанализировать еще раз. – Долгий момент тишины. – Да?
Я не хотела кивать, не хотела давать согласия, но понимала – это может помочь. Если есть хоть призрачный шанс…
– Да, – согласилась очень тихо.
И он подошел ближе. Очень близко.
Тот, первый, ничем не пах. А этот, что удивительно (почему-то я была уверена, что Комиссионеры не пользуются пахучими средствами гигиены), источал тонкий запах лосьона. И вдруг совершенно неожиданно разбудил во мне чувство, что рядом мужчина. Напомнил что-то ненужное, бесполезное в данной ситуации.
– Смотри на меня. – Он почти припечатал меня к стене, пришпилил невидимым напором еще до того, как начал процесс. – И, что бы ни случилось, не пытайся разорвать зрительный контакт. Это ясно?
– Ясно.
У меня в горле пересохло.
«Будет еще один провал, спазмы от тошноты…»
Но случилось что-то другое – Комиссионер начал проникать внутрь. Ощутимо, хоть и осторожно. Иначе, не так, как первый, и потому не встретил на пути стену из первичного сопротивления. Однако, чем дальше, чем глубже, тем сильнее хотелось зажмуриться – становилось страшно. Когда в тебя входит что-то иное, не то, чем ты сам являешься, накатывает паника. Кажется, что тебя вытесняют из твоего собственного тела, хотя физическая оболочка не страдает, возникает ощущение, что ты сейчас умрешь. Потому что для тебя самого внутри себя уже не останется места. С моста задом, еще шаг, свободное падение…
Но я должна была держаться, и все то, что внутри меня сопротивлялось, напрягалось, все то, что этот человек был способен натиском порвать, я расслабляла. Старалась. Допускала его внутрь через не хочу, через не могу, отступала внутри себя же, позволяла ему заполнять. В какой-то момент поняла, что сейчас сорвусь, что выгнусь, и тогда станет очень больно, что начнется истерика. И неожиданно ощутила, как к моей щеке прикоснулась невидимая ладонь. Теплая, успокаивающая.
«Тихо. Продолжаем».
Я зацепилась за это ощущение, за это тепло. Человек, у которого ничего нет, не имеет гордости – ему сгодится и настоящая поддержка, и иллюзорная. Меня заполнял мужчина иной расы – я давно уже падала в пустоту, и мне приходилось на лету учиться этой пустоте доверять. Прижалась щекой к невидимой руке, и почти не страшно. Пока он так держит…
Не знаю, в какой момент все закончилось (наверное, все и длилось-то несколько секунд), но очнулась я от процесса тогда, когда поняла, что на меня смотрят уже иначе. Что внутри больше нет «чужого присутствия», что взгляд напротив задумчив.
«Когда он отступил на шаг? Когда успел отдалиться?»
Что за анестезию применил?
В этот момент дверь открылась, в комнату вернулся кареглазый. Быстро оценил ситуацию, спросил:
– Ты все-таки это сделал?
– Да.
Голос равнодушный прохладный, будто и не было только что «контакта», чего-то неожиданного, потустороннего, того, что проявилось параллельно основному процессу. Заиндевели мышцы челюсти, сделался очень жестким рот – лицо Комиссионера с двуцветными глазами вообще было слишком жестким на мой вкус, такое «на поверхности» меня бы привлекло и напугало одновременно.
– Она была на расстоянии восьми метров от Хвоста во время удара. Шанс заражения семьдесят восемь процентов.
Вошедший не покачал головой, не хмыкнул, но «приговор» стал понятен мне по его глазам.
– Внеси данные. Займусь второй.
И кареглазый ушел допрашивать мою соседку по камере.
«Семьдесят восемь процентов…»
Скрутилась в животе холодная, скользкая змея. Человек, проникавший в меня, теперь заполнял символами возникшую в воздухе таблицу. Филлер, прореживатель.
– Что… со мной будет?
Иллюзия тепла давно испарилась, мы снова остались один на один с невидимыми часами моей жизни.
Комиссионер повернулся только тогда, когда закончил с заполнением, посмотрел на меня очень ровно. Так, как мне не понравилось.
– Скорее всего, в тебе есть Хвост.
– Что это означает? Что… будет дальше?
Пауза длиной в век. И ответ убийцы, профессионально накручивающего глушитель на ствол.
– Мы должны тебя сломать.
Что? Сломать?..
В горле окончательно пересохло.
– Как? Фи-зи… – подвел голос, но стоящему напротив не требовалось слышать окончание фразы.
– Физически. Морально. Грера не живет в людях, потерявших желание жить.
Кто-то только что подписал мне приговор. Значит, будут пытать, издеваться, дробить?
Плеснуло наружу горе.
– Как же так? Вы будете меня пытать… Хотя это вы ее допустили сюда… на СЕ… Вы допустили, чтобы она…
Мое горло давило от слез, от желания передать всю несправедливость, вложить собственные чувства в чужие уши.
– Тебя не предупреждали, чтобы ты сюда не шла?
Его глаза были «живыми». В какой-то момент серый цвет заполнял почти все пространство радужки, в какой-то момент суживался, уступал место синему.
Предупреждали? Хотела выкрикнуть нет, но осеклась… Меня предупреждали. Просто тогда я была не в состоянии понять или услышать.
– Зачем все это теперь? – выдавила обреченно. – Для чего? Весь этот садизм… Проще сразу убить, ведь так?
– Хочешь, чтобы я тебя убил?
Это был вовсе не праздный вопрос. И я вдруг поняла, если сейчас отвечу да, мужчина в форме исполнит мое пожелание. Не знаю, как именно, но он это сделает.
– Нет… – выдавила я.
Я хотела жить. И не хотела, чтобы меня ломали – ни морально, ни физически. Просто все не туда, под откос, все… плохо.
Человек в форме отвернулся, дозаполнил таблицу в тишине.
Значит, ад еще не начался, он начнется дальше, после моего выхода из этой комнаты. Возможно, я уже никогда не увижу свет, не почувствую на лице ветер – что-то начало проясняться в моей голове, доходить. Сползала розовая краска со стекол, трезвела голова. Сейчас меня вернут в клетку, что случится дальше одному Создателю известно. И та частица тепла, которую я случайно почувствовала от этого человека, возможно, была последним лучом закатного солнца моей жизни.
Сейчас Комиссионер удалится, войдут «быки», проводят в камеру…
Комиссионер действительно развернулся, направился к двери, но стоящая у стены я вдруг попросила неожиданно:
– Сделай это еще раз…
– Что?
Он посмотрел на меня. И сразу понял.
Пусть он посмотрит внутрь меня еще раз, пусть снова приложит к моей щеке невидимую ладонь – я позволю ему все, что он захочет. Пусть успокоит, как умеет. Я зацеплюсь за это ощущение, сумею, впечатаю его в свою память как «хоть что-то хорошее».
Он откажет, конечно. Он все увидел, смотреть больше незачем, а «контакта» он, наверное, не почувствовал. Моя иллюзия.
Но то ли что-то было в моих глазах, то ли в его невидимых мыслях, но это что-то заставило его вернуться от двери ко мне, подойти близко. Ближе, чем раньше. Странный взгляд в самую душу, чужое желание прояснить нечто одному ему понятное.
– Смотри на меня… – жесткий шепот.
Я смотрела.
И он сделал это опять. На этот раз глубже, сильнее. С неожиданным напором – я задохнулась от чужого присутствия, вновь ощутила падение, страх, даже боль от вытеснения себя же из собственных клеток. И тень непонятного мне удовольствия. Это не могло быть похоже на секс, это не было им… и было.
Потому что в сексе также сдаются, уступают, подчиняются. Потому что выдыхают, говорят «да», склоняются перед сильнейшим. Позволяют ему делать все, выбирают проигрывать доверяя. Его чувства в этот момент я ощущала, как свои: тень удивления, та же задумчивость, проснувшаяся мужская жажда, контролируемая агрессия, микрон нежности. За нее-то я опять и зацепилась – за нежность. За странную иллюзию, что кому-то не все равно, что ты нужен, что ты – особенный… Наверное, это слияние было опасным, я чувствовала, как оно рвет меня изнутри, как тестирует предел выносливости моих клеток и нервов, как на фоне растекается боль. И все же запомню я именно нежность…
– Что-то еще проясняешь?
Оказывается, кареглазый вошел в комнату вновь, и тот, кто держал меня взглядом на крючке, резко отпустил, оставил. Возникло ощущение, что я нырнула из самолета в ледяную прорубь. Почему-то не хватало воздуха, сложно было дышать. «Но не тогда, когда он смотрел».
– Да, проясняю, – ровный ответ. – Уже закончил.
Шаг назад.
И та задумчивость, неопределенность во взгляде углубилась, натянулась, как канат.
«Что происходит, когда он…»
Я не успела додумать.
– Забирайте ее, – приказ от кареглазого.
Мимо плеча Комиссионера с двуцветными глазами по направлению ко мне прошли «быки».
(The Number One – Supreme Devices feat. Ivan Dominik)
Я не ошиблась – меня корежило уже в камере. После нашего слияния, которое, я была уверена, произошло всего лишь на пару процентов от того, что мог бы при желании сделать со мной «двуцветный». Сбоила нервная система, ощущалось, что легким не хватает воздуха. Жар сменял холод, по телу путешествовали не фантомные теперь, но вполне настоящие боли. Плата за «вторую попытку». Зачем я его просила? Но где-то внутри знала зачем – я никогда не чувствовала подобного… Всего лишь взгляд, и вдруг ощущение поцелуя – очень жесткого, впрочем. А меня ведь даже не коснулись. Удивительный контрастный душ. Наверное, я все надумывала про контакт, про странную возникшую связь – стресс. Люди в состоянии морального истощения бредят, живут иллюзиями, становятся неадекватными. Я же пробыла на СЕ слишком долго.
Из дум меня выдернуло, когда в камеру, звякнув у решетки ключами, вошли мужчины в черном.
– Слазь! – приказали, сдернув меня с постели. – Кровать мы забираем.
И первый дернул железную спинку на себя – противно взвизгнули по бетону железные «ноги». Принялся рывками вытаскивать то, на чем я пусть плохо, но спала этой ночью.
– Эй! Куда?!..
Наверное, мне не стоило раскрывать рот, потому что второй схватил меня за шею жестко, больно – тут же кончился воздух. Прижал к стене с ударом моего затылка по бетону, размахнулся, наотмашь врезал по лицу. В башке зазвенело, загудело; мир дрогнул и поплыл.
И параллельно с этим явилась ясность – началось.
«Мы должны тебя сломать…»
Нет, не потому, что я открыла рот в попытке борьбы за кровать. Просто. Началось. Всхлип, жажда вырваться, но мои руки просто веточки по сравнению с бицепсами громилы, против его желания начать «ломку». Когда кулак «быка» взлетел для очередного удара, я успела заметить в наблюдательной рубке человека – Комиссионера с двуцветными глазами. Увидеть, как сжались его челюсти при взгляде на нас, как после он отвернулся. Наверное, ему было меня жаль, а может, просто противно.
Удар по лицу. Затем в живот.
В сознание плеснула муть, а вместе с ней слово дока «прореживатели».
И стало все неважно.
Глава 5. Еще не предел
(Jessie Murph – When I'm Not Around)
До момента, который я окрестила в своей голове «вечером», меня избивали еще трижды. Ничего не ломали, не позволяли потерять сознание от болевого шока – прицельная точность, максимальная боль. За антигуманные умения мужчины в черном могли бы получить при аттестации высший балл…
Кровати больше нет. Я лежала, скорчившись на полу, на тонкой лежанке у стены и не шевелилась. Движение означало новый визг агонии поврежденных клеток; стоило попробовать пошевелить рукой или ногой, подвинуться на сантиметр, и из легких от боли вышибало воздух. Стиснутые зубы, обожженные слезами ресницы. Лишь пульсирующий ритм синяков служил фоном моим собственным мыслям.
Я всегда была для себя «никем». Мечтала хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь заткнуть ощущение внутренней пустоты, «невостребованности» и боролась с чувством собственной никчемности, как умела – училась быть лучше, смелее, ярче. Люди вокруг сияли, достигали успеха, процветали, купались в лучах славы, в то время как я стабильно оставалась во всем середнячком. Если посещала курсы по кулинарии, то блистательного шеф-повара из меня не выходило, если силилась постичь аудит, то сдавала экзамены самой последней, потому что не хватала материал на лету. Вечная «никто», вечная «никак». Куча тренингов, семинаров, несколько образований, и все та же серая Кейна, человек, так и не прикрепившийся к собственному внутреннему берегу. Работа в модельном агентстве лишь усугубила внутренние комплексы по поводу неброской внешности – то было наказание, а не будни. Жаль, что очевидным это стало не сразу.
Если бы не заключение, я бы не выделила себе время остановиться, оглянуться на свою прошедшую жизнь, взглянуть на что-то под иным углом. А здесь времени было достаточно, его было очень много, и оно тянулось бесконечно, каждая его минута.
Там, за пределами СЕ, я так и не успела стать кем-то.
Наверное, не успею уже никогда.
И пустота внутри лишь усилилась.
Из рубки наблюдал за камерами кареглазый, сидел за пультом управления, изредка бросал взгляды на меня – я их чувствовала касанием легкой изморози. Дистанционные сканы. Мужчина с двуцветными глазами не появлялся, хотя, лежа с закрытыми веками, я могла его временный приход пропустить.
Да и стоило ли ждать…
«Человек, которому не все равно, не отдал бы подобный приказ. И не позволил бы его исполнить…» – то был обиженный голос внутренней девчонки, желающей, чтобы ее хоть чуть-чуть любили. Только все это не сказка, и Комиссионер не принц. Если бы приказ начать «ломку» не отдал бы он, его отдал бы кареглазый. Или другой их коллега. Пустое, тлен, не имело смысла гадать…
От жесткого пола тело болело сильнее, кормить меня больше никто не желал. Почему-то не хотелось даже воды, и единственным занятием, оставшимся мне в услужении, было вспоминать, думать.
И я вспоминала.
Автобус в Нордейл, цветущие луга за окном, большой вокзал. Купленную в киоске газету с объявлениями – ее продала мне улыбчивая девушка в сарафане с голубыми цветами. Ненужная деталь, почему запомнилась? Квартиру я нашла сразу – дешевую, в центре. Все никак не могла поверить своей удаче, радовалась, что для собеседований не придется добираться до офисных кварталов часами, шалела от облегчения, что денег в кошельке как раз хватило. Настраивала себя на то, что за оплаченный месяц обязательно подыщу работу; да, жить придется почти впроголодь, но начинать с чистого листа всегда непросто.
Хозяин апартаментов, оказавшихся не очень большими, чистыми и удобными, был улыбчив, но суетлив и тороплив. Мне уже тогда следовало напрячься – слишком низкая цена, постоянно ускользающий взгляд незнакомца. Масляный, неуловимый. Но успокоила фраза: «Я просто внезапно решил улететь в отпуск, самолет через час, искать арендаторов, готовых платить больше, нет времени…» По этой же причине мы не стали составлять договор, ставить на нем подписи, пропустили все формальности. Деньги просто перекочевали из моего кошелька в чужой карман, я получила ключи и осталась на новом месте одна вполне себе счастливая…
До шести вечера.
Пока не вернулся настоящий хозяин квартиры.
Я никогда не имела дела с мошенниками и черными риелторами, не думала об их существовании, и потому, услышав щелкнувший замок входной двери, растерялась, испугалась. Законным владельцем сданной мне собственности оказался пожилой мужчина с морщинистым лицом и в пиджаке. И мужчина этот, увидев незваную гостью, с порога принялся кричать. Гнал меня, как паршивую овцу, хамил, угрожал, ткнул в лицо паспорт со штампом прописки. Сразу после начал меня фотографировать на телефон, заявил о том, что обязательно отыщет способ сообщить о правонарушении Комиссии, что «есть каналы», и что я – наглая взломщица и воровка – должна быть наказана по всей строгости.
До сих пор помнилось, как я бегала по комнатам, как ошпаренная, впопыхах собирала вещи, кидала то, что успевала найти, в сумку без разбора. И да, я боялась Комиссии – все в здравом уме ее боятся, – потому выгребла остатки денег из кошелька, попросила не писать никаких заявлений, оставила дубликат ключа на столе и ретировалась так быстро, как умела.
А после… улица.
Верно говорят: отчаянный человек – слепой человек. Несчастное настроение – гарант несчастных событий; я стала той, кто убедился в праведности данного изречения. Был вечер, когда я остервенело листала в телефонной будке толстый пыльный справочник, желая найти адрес хоть одной благотворительной организации, способной выручить попавшего в неблагоприятную ситуацию человека. Тщетно. Организации, где бы они ни были указаны, от меня прятались. Стучались в будку люди, мне приходилось их пропускать, чтобы позволить позвонить. Одного, второго, третьего… Дальше снова страницы справочника…
Единственным фондом помощи, который удалось отыскать, стала организация с влекущим названием «Гавань», и я потратила два часа, сбивая подошвы туфель, для того чтобы до нее добрести. К тому времени изрядно уставшая, очень голодная.
Узкий проулок, вонь от мусорных бачков, заколоченная дверь и свежие граффити на глухих окнах – вот и все, что мне удалось найти. «Гавань» не то разорилась, не то давным-давно переехала, о чем забыли сообщить желтым страницам.
Жизненный тупик, полная безнадега. В Нордейле у меня не было ни друзей, ни знакомых; очередная неудача ударила новой волной отчаяния. Выскользнула прямо на пыльный асфальт из ослабевших пальцев сумка…
Человеку не может так не везти, не должно.
Сидящий неподалеку бомж жевал толстый сэндвич – очень большой, наверное, вкусный. Мне не стоило даже открывать рта, он все понял по моему голодному взгляду, спросил: «Показать, где найти?»
И я кивнула. До сих пор помню тот внутренний стыд, который испытала, согласившись испрашивать совета у бездомного.
Бомж указал на заднюю дверь одного из ресторанов неподалеку, где в больших черных мешках на задворках складывали просроченную еду, предназначенную для утилизации. Один мешок был развязан.
– Смотри, тут, – он даже достал для меня схожий сэндвич, – целый пир, а?
И удалился, заняв прежнее место на тротуаре у стены.
Ветчина смердела так, что я не решилась ее откусить, хлеб отдавал плесенью – хотелось плакать. Бутерброд отправился обратно в мешок.
А дальше ночь, проведенная на улице. Никогда раньше я не пыталась ютиться на лавке в неудобной позе, никогда раньше не вздрагивала от любого шума, не пыталась укрыться тонкой курткой из сумки от прохладного ветерка. И если справить нужду за кустами я все-таки решилась, то пить из фонтана – нет.
И потому отправилась в магазин.
Мне просто нужна была бутылка чистой питьевой воды. Мелочи, найденной в карманах джинсов, должно было на нее хватить. И хватило бы… Если бы, пройдя в отдел готовой еды, я не залипла глазами на только что вынутую из печи и водруженную на полку слойку с курицей. Еще горячую, пахнущую и выглядящую как небеса для оборванца…
Никогда раньше я не воровала. Не собиралась и в тот раз. Но у любого человека случается предел выносливости, когда взывать к разуму, а точнее его отсутствию, начинают инстинкты. К тому времени я нормально не ела третьи сутки, и, кто знает, отчего мне вдруг показалось, что сунутый в нагрудный карман мешок со слойкой – такой маленькой, такой нужной мне в этот момент – никто не заметит. Должны быть среди черных полос белые, даже если очень узкие. Я знала, что когда-нибудь обязательно верну недостачу кассирше, найду способ, как сделать это благовидно – я не воровка, я просто взаймы…
Увы, в отделе были установлены камеры. На кассу я прошла с бутылкой воды, но, когда увидела лицо направляющегося ко мне охранника, моментально осознала бедственность своего положения. Бросила слойку на ленту, воду оставила там же, выскочила, задыхаясь, через входной турникет, едва не сломав лопасти, бросилась в двери…
Вот тогда и налетела на велосипедиста, впоследствии ударившегося головой при падении от столкновения со мной.
Так что нет, судили меня в итоге не за воровство, но за причинение вреда чужому здоровью…
Теперь, лежа на полу в камере, я даже не могла вспомнить, куда делась моя сумка с вещами. Осталась в магазине? Или у Комиссионеров, сопровождавших меня в одну из комнат предварительного заключения?
Неважно.
На этом Уровне все равно не нужна была сменная одежда.
Кареглазый Комиссионер в будке читал таблицу, висящую прямо в воздухе – что у него там? Данные о новоприбывших зараженных Грерой? Или новостная лента СЕ?
Стоило отдаться охраннику магазина в руки, думала я теперь. Возможно, он понял бы, поставил бы себя на мое место, возможно, не стал бы даже штрафовать. Может быть, отправил бы туда, куда я сама хотела попасть – в какую-нибудь другую «Гавань», где помогали неблагополучным… Зачем теперь гадать?
Чего я больше всего боялась: быть никем, быть осужденной, наказанной, быть избитой? Боялась боли? В итоге я все это в избытке получила на СЕ: получите – распишитесь. Все свои страхи разом. И бездушных Комиссионеров, и ощущение полной ненужности – на этот раз окончательное и бесповоротное, – и даже, возможно, мутанта внутри себя.
Читать бесплатно другие книги:
