Дюна Герберт Фрэнк

Звезды.

Джессика глядела вверх, когда к ней подошел Пол. Ночь словно тоже смотрела из пустыни вверх, на звезды, едва не взлетала к ним, освободившись от тяжкого груза дня. Легкий ветерок тронул лицо.

– Скоро взойдет первая луна, – сказал Пол. – Ранец собран, колотушку я уже поставил.

«Мы можем погибнуть здесь, – подумала она. – И никто не узнает».

Ночной ветерок вздымал песчинки, шелестящие по лицу, нес с собою аромат корицы, опутывал их во тьме облаками запахов.

– Понюхай, – сказал Пол.

– Чувствуется даже сквозь фильтр, – проговорила она. – Сокровища. Но на них не купишь воды. – Она показала на скалу напротив котловины. – Огней не видно.

– За этими скалами укрыт ситч фрименов, – сказал он.

Серебряная монетка первой луны выкатилась на небосклон справа от них. Она поднималась все выше, на диске угадывался отпечаток сжатой ладони. Джессика глядела на серебристо-белую полоску песка под нею.

– Я поставил колотушку в самой глубокой части ущелья, – сказал Пол, – когда зажгу свечу, у нас останется около тридцати минут.

– Тридцать минут?

– Прежде чем колотушка начнет звать… червя.

– Ох, я готова.

Пол скользнул в сторону, она услышала, как он поднимается вверх по расселине.

«Ночь словно тоннель, – подумала Джессика, – дыра в завтра… если завтра настанет для нас. – Она качнула головой. – Откуда эта хворь? Меня учили не этому!»

Пол вернулся, взял ранец, спустился вниз, к подножию первой дюны, и остановился, прислушиваясь к шагам матери. Он слышал ее тихие шаги – холодные камешки звуков, которыми пустыня отмеряла их жизнь.

– Надо идти без ритма, – сказал Пол, припоминая все, что он слышал – в памяти истинной и пророческой. – Посмотри, как я иду, – добавил он. – Так фримены ходят по пескам.

Он ступил на наветренную сторону дюны и зашагал вверх по пологой кривой, подволакивая ноги.

Шагов десять Джессика следила за ним, потом, подражая, отправилась следом. Она поняла смысл: шаги должны казаться естественным шорохом песка… как от ветра. Но мышцы возражали против этого рваного, искусственного ритма: шаг… шарк… шарк… шаг… шаг… стоп… шарк… шаг. Время словно растянулось… Скала впереди, казалось, не приблизилась. А та, за спиной, еще была высока.

Тук! Тук! Тук! Тук!

Загрохотало позади них.

– Колотушка! – сквозь зубы прошептал Пол.

Она мерно стучала, и вдруг оказалось, что идти в другом ритме трудно.

Тук… тук… тук… тук…

Во всей залитой луной котловине отдавался этот гулкий стук. Вверх и вниз по осыпающимся дюнам: шаг… шарк… стоп… шаг… песчаные комки под ногами: шарк… стоп… стоп… шаг.

И ожидание: вот-вот раздастся знакомое шипение.

Оно зазвучало сперва так незаметно, что было едва различимо за звуками их собственных шагов. Но оно становилось все громче… громче… приближаясь с запада.

Тук… тук… тук… тук… – барабанила колотушка.

Шипение приближалось за их спиною откуда-то сбоку. Если повернуть голову, можно было увидеть движущийся холм над червем.

– Скорее, – шепнул Пол. – Не оглядывайся.

В тени у скал, откуда они вышли, послышался яростный скрежет. Он обрушился на уши гремящей лавиной.

– Скорее, – повторил Пол.

Он заметил, что они достигли той точки, откуда обе скалы, впереди и позади, казались одинаково далекими.

А за спиной в ночи яростно хлестал скалу червь.

Вперед… вперед… вперед… Мускулы болели… Казалось, эта мука продлится бесконечно… но манящие скалы впереди медленно росли.

Джессика шла сосредоточившись, как в пустоте, сознавая, что лишь одна воля гонит ее вперед. Глотка иссохла от жажды, но звуки за спиной не позволяли подумать об остановке даже на шаг, чтобы отхлебнуть глоток воды из карманов-уловителей конденскостюма.

Тук… тук.

Дальний утес словно взорвался, в бешеном грохоте колотушка умолкла.

Тишина…

– Быстрее, – шепнул Пол.

Она кивнула, понимая, что он не видит жеста, который предназначался ей самой, мышцам, до предела измотанным неестественным ритмом.

Сулящие безопасность скалы перед ними уже доставали до звезд. Пол заметил, что у подножья их простирается ровная полоса песка. Усталый, он ступил на нее, поскользнулся, непроизвольно топнул ногой, чтобы не упасть.

Громкое эхо сотрясло песок под ногами.

Пол на два шага отступил вбок.

Бум! Бум!

– Барабанные пески, – охнула Джессика.

Пол восстановил равновесие, мельком глянул вперед, на скалы, – сотни две метров. Позади послышался шорох – словно ветер, словно бурлящий поток… там, где совсем нет воды.

– Бежим! – взвизгнула Джессика. – Пол, бежим!

И они побежали.

Песок барабаном грохотал под ногами. А потом начался мелкий гравий. На какое-то время бег был отдыхом для мышц, ноющих от непривычно неритмичного движения. Бег привычен, в нем есть ритм. Но песок и гравий – плохая опора для ног. А шипение приближалось, как буря, готовая поглотить их.

Споткнувшись, Джессика упала на колени. Она ощущала теперь только усталость, ужас и неотвратимое приближение звука.

Пол потянул ее вверх.

Они побежали дальше, не выпуская рук друг друга.

Из песка перед ними вырос тонкий шест, они миновали его, увидели другой.

Лишь когда оба шеста остались за спиной, Джессика смогла изумиться.

Вот еще один… а за ним – трещина в скальной стене.

Еще один.

Скала!

Наконец она под ногами – жесткая поверхность! Ощущение это придало Джессике сил.

Глубокая трещина уходила в стену утеса перед ними. Они рванулись к ней, забились в ее узкое лоно.

Позади звук движения червя замер.

Джессика и Пол, оцепенев, глядели в пустыню.

Там, где кончались дюны, метрах в пятидесяти от скального подножия вздыбился серебристо-белый холм, весь в потоках песка и пыли. Он рос, становился все выше и выше. И вот в нем разверзлась гигантская ищущая пасть – черная круглая дыра, края которой поблескивали в лунном свете.

Пасть тянулась к ним, к расселине, где прижались друг к другу Джессика и Пол. В ноздри им ударил запах корицы. На хрустальных зубах червя поблескивал лунный свет.

Громадный рот сновал из стороны в сторону.

Пол затаил дыхание.

Джессика, сжавшись в комок, не отводила глаз.

Лишь напряженная концентрация, практикуемая Бинэ Гессерит, помогла ей осилить первобытный ужас, подавить наследственный страх, угрожавший переполнить ее разум.

Пол чувствовал душевный подъем. Только что через временной барьер он попал в еще более незнакомое ему место. Впереди – тьма, внутренний взор не в состоянии что-либо различить в ней. Словно один шаг низвергнул его в колодец или, точнее, во впадину между двумя волнами времени, откуда будущее неразличимо. Ландшафт коренным образом изменился.

Но обступившая его тьма, неизведанность времени не пугали его, напротив, все чувства словно обострились. Он понял, что впитывает и зрением, и прочими чувствами знания об этой твари, что поднялась из песков, разыскивая его. Пасть ее была метров восемьдесят в диаметре. Изогнутые кристаллы зубов, словно крисы, поблескивали вокруг… дыхание извергало густой запах корицы… альдегидов… кислот…

Червь ударил головой в скалу над ними, затмив свет луны. Дождь мелких камней и песка осыпался на их узкое укрытие.

Пол толкнул мать глубже в расщелину.

Корица! Запах ее заполнял все вокруг.

«Что общего у червя со специей – с меланжем?» – спросил он себя. И он вспомнил, как Лайет-Кайнс проговорился о связи червя и специи.

Барррууум!

Сухой гром прокатился откуда-то справа.

И снова: барррууум!

Червь втянулся обратно в песок, на мгновение застыл, поблескивая в лунном свете зубами.

Тук! Тук! Тук! Тук!

«Новая колотушка!» – подумал Пол.

Она загрохотала справа.

Дрожь пробежала по телу червя. Он оседал все глубже и глубже в песок. Аркой высилась теперь над песком пасть, словно вход в тянущийся под дюнами туннель.

Зашипел песок.

Тварь заползла еще глубже, повернулась боком и отступила. Осыпающийся гребень потянулся обратно, в седловину между дюн.

Шагнув из трещины, Пол следил, как песчаная волна уползала в пустыню на зов другой колотушки.

Джессика последовала за ним, прислушиваясь.

Тук… тук… тук… тук.

Наконец звук прекратился.

Пол нащупал трубку в конденскостюме, выпил воды.

Джессика глядела на него, не в силах прийти в себя после пережитого ужаса.

– Он точно ушел? – прошептала она.

– Его позвали, – отвечал Пол. – Фримены.

Самообладание возвращалось к ней:

– Он так огромен!

– Поменьше того, что сожрал наш топтер.

– Ты уверен, что это были фримены?

– Они воспользовались колотушкой.

– Зачем им помогать нам?

– Может быть, они не помогали… просто позвали червя.

Ответ маячил на краю его сознания, но не шел на язык. Он чувствовал какую-то связь происходящего с телескопическими крючковатыми палками в ранце – с крюками делателя.

– Зачем им звать червя? – спросила Джессика.

Страх дыханием своим прикоснулся к его разуму, и он заставил себя отвернуться от матери, поглядеть вверх.

– Хорошо бы забраться туда еще до рассвета, – показал он. – Три шеста мы миновали, впереди еще несколько.

Она посмотрела по направлению его руки, заметила торчавшие в скале источенные ветром шесты и тень узкого карниза, загибавшегося к расщелине наверху.

– Ими отмечен путь на утес, – сказал Пол. Он забросил на плечи рюкзак, подошел к основанию карниза и начал подниматься.

Джессика передохнула, набираясь сил, потом последовала за ним.

Они карабкались вверх, следуя вехам, пока карниз не сузился в узкую полку, уходящую в темное ущелье.

Пол нагнулся вперед, чтобы заглянуть во тьму. Он чувствовал под ногами твердую скалу, но заставлял себя из осторожности медлить. В ущелье царила сплошная тьма. Она уходила вверх, к самым звездам. До ушей доносились вполне мирные, обычные звуки: тихий шелест песка, возня насекомых, топот убегающего зверька. Он проверил тьму перед собою ногой. Скала была покрыта песком. Медленно, дюйм за дюймом он обогнул угол, знаком поманил за собой мать. Ухватив ее за край одеяния, помог ей обойти выступ.

Оказавшись между двух стен в свете звезд, они огляделись. Мать казалась Полу смутной серой дымкой неподалеку.

– Если бы можно было рискнуть зажечь фонарь, – проговорил он.

– Помимо зрения есть и другие чувства, – отвечала она.

Скользнув ногой вперед, Пол перенес на нее вес, попробовал другой, встретил препятствие. Он поднял ногу, нащупал ступеньку, поднялся. Подавшись назад, он поймал руку матери и потянул ее за собой.

Еще ступенька.

– Скорее всего, лестница идет до самой вершины, – шепнул он.

«Невысокие ровные ступени, вне сомнения, дело рук человека», – решила Джессика.

Она следовала за Полом, нащупывая ступени. Скалы сужались, наконец, они почти коснулись ее плеч. Лестница закончилась небольшим ущельем около двадцати метров длиной, ровная подошва его выходила в узкую, залитую лунным светом котловину.

Ступив в нее, Пол шепнул:

– Что за дивное место!

Джессика, молча соглашаясь, смотрела из-за его плеча.

Несмотря на усталость, зуд от трубок и нософильтров, тесноту конденскостюма, несмотря на страх и жгучую потребность в отдыхе, красота этой котловины тронула ее душу, она остановилась в восхищении.

– Прямо сказочная страна, – прошептал Пол. Джессика кивнула.

Перед ними простиралась плантация пустынных растений – кустов, кактусов… В лунном свете трепетали листья. Кольцо скал темнело слева и серебрилось по правую руку.

– Дело рук фрименов, – сказал Пол.

– Чтобы столько растений выжило здесь, требуется много людей, – согласилась она и, сняв колпачок с трубки кармана-уловителя, втянула в себя воду. Теплая, пресная влага смочила горло. Она отметила, как несколько глотков сразу освежили ее. Когда она надевала колпачок обратно, под ним хрустнул песок.

Что-то шевельнулось, обратив на себя внимание Пола, справа внизу, на дне котловины под ними. Сквозь заросли кустов и травы открывался клинышек каменистой песчаной почвы, а на нем – прыг-скок, прыг, перепрыг – копошились крошечные зверьки.

– Мыши! – шепнул он.

Прыг-скок-скок! Они то исчезали в тени, то появлялись вновь.

Мелькнула безмолвная тень… раздался отчаянный писк, захлопали крылья – и серым призраком крупная птица взлетела, сжимая в когтях темный комочек.

«Очень полезное напоминание», – подумала Джессика.

Пол вглядывался в открывшуюся котловину. Вздохнул, почувствовал сочащийся во тьме густой острый запах шалфея. «Пернатый хищник показал нам еще один путь из пустыни», – подумал он. Во впадине внизу наступила такая тишь, что казалось, можно услышать, как белая луна молоком обливает стоящие на страже сагуаро и акарсо. Тихий плеск лучей звучал здесь музыкой, первозданной гармонией Вселенной.

– Надо поискать место, где удобнее поставить палатку, – сказал он. – Завтра можем попытаться отыскать фриме…

– Незваные гости обычно жалеют о встрече с фрименами!

Тишину разрубил тяжелый мужской голос, донесшийся откуда-то сверху и справа.

– Пожалуйста, не бегите, чужаки, – продолжил голос, едва Пол пошевелился, чтобы укрыться в проходе. – Не расходуйте влагу ваших тел понапрасну.

«Им нужна влага нашей плоти», – подумала Джессика. Мышцы ее, забыв усталость, не выдавая перемены ни единым движением, обрели боевую готовность. Она с точностью определила положение говорившего и подумала: «Каковы! Даже я не услышала, как они подошли!» И тут же поняла, что шаги обладателя этого голоса оказались неслышными потому, что звуки их были естественны для пустыни.

От гребня слева донесся иной голос:

– Побыстрее, Стил. Забирай их воду – и пошли. До рассвета осталось недолго.

Менее подготовленный к опасностям, чем мать, Пол покраснел, вспомнив, что, пусть на мгновение, попытался бежать, что опять запаниковал, невзирая на все обучение. Он заставил себя припомнить правило Бинэ Гессерит: расслабиться, затем перейти в псевдорасслабление, а потом – вспышка, взрыв, удар в нужном направлении.

И все-таки он чувствовал страх. Было темное время, слепое… такого будущего он не видел: вокруг лихие фримены, которым нужна лишь вода двух не прикрытых щитами тел.

Религиозная традиция фрименов явилась основой того, что мы называем отныне «Опорой Вселенной»: ее Квизара Тафвид теперь среди нас со всеми законами, доказательствами и пророчествами. Они приводят с собой мистическое озарение Арракиса, для глубинной красоты которого характерна трогательная старинная музыка, несущая на себе печать нового пробуждения. Кто из нас не слышал «Гимн сердца», кто не был глубоко растроган им?

Человек выполз на гребень дюны – крошечная песчинка под утренним солнцем. От его джуббы остались только рваные лохмотья, сквозь прорехи виднелась кожа. Капюшон от плаща оторвали, но человек ухитрился соорудить себе тюрбан из подола. Из-под повязки свисали соломенного цвета пряди волос, торчала редкая бороденка и густые брови. Под абсолютно синими глазами чернели глубокие тени. Свалявшиеся волосы на бороде и усах отмечали место, где обычно торчала трубка конденскостюма.

Человек перегнулся через гребень, протянул руки вниз, на осыпь. На его руках, ногах и спине выступала кровь. Желто-серый песок лип к ранам. Он медленно оперся на руки и, покачиваясь, встал. И в этом неуклюжем движении еще заметны были следы былой отточенности.

– Я и есть Лайет-Кайнс, – обратился он к пустынному горизонту хриплым голосом – слабой карикатурой на былую его силу. – Я планетолог Его Императорского Величества, – уже прошептал он, – эколог планеты Арракис. Я – хранитель этой земли.

Он пошатнулся и боком повалился на хрупкую корочку с наветренной стороны дюны. Руки его слабо зарылись в песок.

«Я – хранитель этой земли», – подумал он.

Он понимал, что его лихорадит, что надо спрятаться в песок, найти в нем слой попрохладнее и укрыться в нем. Но он уже чувствовал сладковатое зловоние эфиров, выделявшихся из предспециевого пузыря, зреющего внизу, под песками. Такие места опасны. Он знал это получше, чем иной из фрименов. Раз предспециевая масса запахла, значит, давление газов в глубинной полости вот-вот вызовет взрыв. Отсюда следует убираться.

Руки его слабо скребли песчаную поверхность, ум пронзила четкая, ясная мысль: «Реальное богатство планеты заключается в ее ландшафте, в том, как мы используем этот основной источник цивилизации в агрикультуре».

И он подумал, как странно, что мозг, настолько привыкший к своей тропе, так и не может сойти с нее. Солдаты барона бросили его в песках, без воды и конденскостюма… кому-то приятно было думать, что он умрет именно так, погубленный собственной планетой или же в пасти песчаного червя.

«Харконненам всегда было сложно убивать фрименов, – подумал он. – Мы умираем медленно. Я уже должен был умереть… Я скоро умру… но я не могу перестать быть экологом».

– Высочайшим достижением экологии является постижение последствий.

Голос взволновал его, он узнал знакомые интонации… но владелец голоса был мертв. Это был голос отца, работавшего здесь планетологом до него, – давно уже мертвого, погибшего при обвале пещеры у котловины Пластыря.

– Ну что, попал в переделку, сын? – спросил отец. – Надо было заранее представлять последствия, когда взялся помогать ребенку герцога.

«Брежу», – подумал Кайнс.

Казалось, голос доносится справа, Кайнс ободрал лицо о песок, поворачивая голову в ту сторону, – ничего, только изогнутый склон дюны, над которым под испепеляющим солнцем пляшут демоны жары.

– Чем жизнеспособнее система, тем больше в ней ниш для жизни, – произнес отец на этот раз слева, откуда-то из-за спины.

«Чего это он ходит вокруг? – спросил себя Кайнс. – Не хочет, чтобы я увидел его?»

– Жизнь повышает способность системы к поддержанию жизни, – сказал отец, – жизнь делает доступнее необходимую пищу. Она связывает в системе больше энергии с помощью игры громадного количества химических взаимодействий между организмами.

«Что он все поет об одном и том же? – спросил себя Кайнс. – Все это я знал еще в десять лет».

Пустынные коршуны, могильщики, как и большинство животных этой земли, закружили над ним. Кайнс увидел, как по руке пробежала тень, и заставил себя приподнять голову повыше. Неясными пятнами, словно хлопья сажи на серебристо-синем небе, мелькали птицы.

– Мы должны уметь обобщать, – проговорил отец. – Проблему планетарного масштаба не набросаешь волосяными линиями. Планетология – это искусство подгонки по фигуре.

«Он намекает мне, – удивленно подумал Кайнс, – что я не заметил какого-нибудь из последствий».

Он вновь прижался щекой к раскаленному песку… К запаху предспециевой массы примешивался запах горячих камней. Из остатков логики в голове сложилась мысль: «Надо мной кружат могильщики. Быть может, кто-нибудь из фрименов увидит их и придет посмотреть».

– Для истинного планетолога самым важным инструментом являются люди, – сказал отец. – Их следует обучать экологической грамоте, поэтому я и изобрел эту совершенно новую форму экологических знаков.

«Он повторяет все, что говорил мне в детстве», – думал Кайнс.

Он стал мерзнуть, но остатки логики твердили: «Солнце над головой. На тебе нет конденскостюма, тебе жарко, солнце выпаривает влагу из твоего тела».

Его пальцы бессильно скребли песок.

«Не оставили мне и конденскостюма…»

– Наличие влаги в воздухе предотвращает слишком быстрое испарение из тела, – сказал отец.

«Ну что он все повторяет банальности?» – думал Кайнс.

Он попытался представить себе влажный воздух… Траву, покрывшую дюны, длинный канат, несущий воду через пустыню, деревья, склоняющиеся над ним. Открытой воды он никогда и не видел, разве что на иллюстрациях в книгах. Открытая вода… для полива… Для орошения одного гектара земли в период роста требуется пять тысяч кубических метров воды.

– Нашей первой целью на Арракисе, – сказал отец, – является создание травяных участков из мутировавших стойких трав. Когда травяные поля свяжут влагу, можно будет перейти к высадке лесов на холмах, а затем появится несколько открытых водоемов, сперва небольших, цепочками по преобладающему направлению ветра, а позади них – ветровые ловушки, они заберут ту влагу, которую украдет ветер. Мы должны создать вместо сирокко влажные ветры, но от ветровых ловушек нам никогда не уйти.

«Эти вечные лекции, – подумал Кайнс. – Почему он все никак не заткнется? Или не видит, что я умираю?»

– И ты умрешь, – наставительным тоном сказал отец, – если не уберешься с того пузыря, что зреет как раз под тобою. Ты это и сам прекрасно знаешь, раз обоняешь предспециевые газы. Малые делатели начинают терять воду, выделять ее в реагирующую массу.

Мысль, что под ним вода, сводила с ума. Он представил себе ее – под слоем пористых скал, надежно закупоренную кожистыми полурастениями – малыми делателями, и тонкие трещины, по которым прохладнейшая жидкость, восхитительная вода вливалась в…

…предспециевую массу!

Он вдохнул терпкий сладковатый запах. Он стал гуще, чем был.

Кайнс заставил себя встать на колени, услыхав над собой крики птиц, хлопанье крыльев.

«Вокруг специевая пустыня, – думал он, – вокруг даже днем должны быть фримены. Конечно же, они видят птиц и должны заинтересоваться».

– Движение в ландшафте необходимо для животной формы жизни, – сообщил было примолкший отец. – Мы должны использовать человека в качестве конструктивной экологической силы, он должен вводить адаптированные формы земной жизни. Тут – растение, там – животное, а здесь – человек, чтобы преобразить водяной цикл, создать новый тип ландшафта.

– Заткнись! – прохрипел Кайнс.

– Именно линии движения дали нам впервые ключ к связи между червем и специей, – сказал отец.

«Червь, – подумал Кайнс, ощущая прилив надежды. – Делатель точно придет, когда пузырь прорвется. Но у меня нет крюков… как влезть на большого делателя без них?»

Разочарование лишило его последних остатков сил. Вода так близко, всего в сотне метров под ним! И червь обязательно появится, только нечем удержать его на поверхности и управлять им.

Кайнс повалился на песок, в продавленную им же самим яму. Горячий песок где-то далеко-далеко жег его левую щеку…

– Среда Арракиса обусловлена эволюцией местных жизненных форм, – заговорил вновь отец. – Не странно ли, что почти никто не отрывался от специи, чтобы заметить: на планете существует почти идеальный баланс кислорода, азота и углекислоты, и это без крупных участков растительности. Надо проследить энергетику планеты… безжалостный процесс, но тем не менее это процесс. В нем оказался разрыв? Его не может быть – значит, его занимает нечто. Наука и создается из множества фактов, которые кажутся очевидными, когда их объяснили. Я был уверен в существовании малого делателя – в глубине под песками, – задолго до того, как впервые увидел его.

– Пожалуйста, отец, прекрати эту лекцию, – шепнул Кайнс.

Рядом с его простертой рукой на песок опустился коршун. Кайнс видел, как он сложил крылья, боком глянул на него. Из последних сил он хрипло застонал… Птица отпрыгнула на два шага, но не отвела от него холодного взгляда.

– До сих пор люди и плоды их трудов словно болезнь поражали кожу любой планеты, – продолжил отец. – Природа компенсирует хворь – или ослабляет, или изолирует ее – и запускает тогда систему в замкнутом виде.

Коршун опустил голову, расправил крылья и вновь сложил их. Все внимание его теперь было обращено к бессильной руке.

Кайнс понял, что сил у него не осталось уже и на хриплый шепот.

– Историческая система взаимного мародерства и вымогательства прекращается здесь, на Арракисе, – сказал отец. – Нельзя бесконечно красть, не учитывая потребности тех, кто придет после тебя. Физические свойства планеты вписаны в ее экономические и политические анналы. Записи эти перед нами, и наш курс очевиден.

«Неужели он так и не прекратит? – подумал Кайнс. – Лекции, лекции, лекции… вечные лекции».

Коршун на шажок подпрыгнул к простертой руке; наклонив голову, глянул одним глазом, потом другим на открытую плоть.

– Арракис – планета монокультуры, – объявил отец, – только одной. И ее урожай обеспечивает правящему классу существование, которое правящие классы вели всегда и всюду во все времена, оставляя крохи для прокорма человекообразной массы полурабов. И наше внимание привлечено к этим массам и крохам. Они гораздо более ценны, чем это предполагалось.

– Отец, я не слушаю тебя, – прошептал Кайнс, – уходи.

А потом снова подумал: «Мои фримены, конечно же, неподалеку, они не могут помочь, но птиц видят и придут, просто чтобы убедиться, нет ли здесь влаги».

– Народ Арракиса, труженики его, узнают, что цель наша в том, чтобы по здешней земле текли воды, – провозгласил отец. – Большинство их, конечно, будут лишь полумистически представлять, как мы собираемся этого добиться. Многие, не представляющие массовых ограничений, решат даже, что мы привезем сюда воду с какой-нибудь богатой ею планеты. Пусть они думают что угодно – это безразлично, пока они верят нам.

«Еще минута – я встану и скажу ему все, что о нем думаю, – решил Кайнс, – стоит и болтает вместо того, чтобы помочь».

Птица подскочила еще на шажок к оцепеневшей руке. Позади нее на пески опустились еще два коршуна.

– Религия и закон для масс должны быть едины, – сказал отец. – Акт неповиновения должен являться грехом и наказываться священством. Отсюда следует двойная выгода: объединение народа и усиление в нем повиновения и храбрости. Но полагаться мы должны не на храбрость отдельных личностей, а на храбрость населения в целом.