Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник) Лем Станислав

Жидкий кислород

Не знаю, как долго я лежал в темной комнате, апатично уставившись на светящийся циферблат часов. Слушал собственное дыхание и чему-то удивлялся, оставаясь при этом совершенно равнодушным. Наверное, я просто страшно устал. Я повернулся на бок, кровать была странно широкой, мне чего-то недоставало. Я задержал дыхание и замер. Стало совершенно тихо. Не доносилось ни малейшего звука. Хари? Почему не слышно ее дыхания? Начал шарить руками по постели: я был один.

«Хари!» – хотел я ее позвать, но услышал шаги. Шел кто-то большой и тяжелый, как…

– Гибарян? – сказал я спокойно.

– Да, это я. Не зажигай свет.

– Но…

– Не нужно. Так будет лучше для нас обоих.

– Но ты умер!

– Это ничего. Ты ведь узнаешь мой голос?

– Да. Зачем ты это сделал?

– Пришлось. Ты опоздал на четыре дня. Если бы ты прилетел раньше, может быть, это и не понадобилось бы. Но не упрекай себя. Мне не так уж плохо.

– Ты правда здесь?

– Ах, считаешь, что я снюсь тебе, как ты думал о Хари?

– Где она?

– Почему ты думаешь, что я знаю?

– Догадался.

– Держи это при себе. Предположим, я здесь вместо нее.

– Но я хочу, чтобы она тоже была.

– Это невозможно.

– Почему? Слушай, ты ведь знаешь, что в действительности это не ты, это только я.

– Нет. Это действительно я. Если бы ты хотел быть педантичным, мог бы сказать – это еще один я. Но не будем тратить слов.

– Ты уйдешь?

– Да.

– И тогда она вернется?

– Тебе этого хочется? Кто она для тебя?

– Это мое дело.

– Ты ведь ее боишься?

– Нет.

– И тебе противно…

– Чего ты от меня хочешь?..

– Ты должен жалеть себя, а не ее. Ей всегда будет двадцать лет. Не притворяйся, что не знаешь этого!

Вдруг, совершенно неизвестно почему, я успокоился. И слушал его совсем хладнокровно. Мне показалось, что теперь он стоит ближе, в ногах кровати, но я по-прежнему ничего не видел в этом мраке.

– Чего ты хочешь? – спросил я тихо.

Мой тон как будто удивил его. С минуту он молчал.

– Сарториус убедил Снаута, что ты его обманул. Теперь они тебя обманут. Под видом монтажа рентгеновской аппаратуры они собирают аннигилятор поля.

– Где она? – спросил я.

– Разве ты не слышал, что я тебе сказал? Я предупредил тебя!

– Где она?

– Не знаю. Запомни: тебе понадобится оружие. Ты ни на кого не можешь рассчитывать.

– Могу рассчитывать на Хари.

Послышался слабый короткий звук. Он смеялся.

– Конечно, можешь. До какого-то предела. В конце концов ты всегда можешь сделать то же, что и я.

– Ты не Гибарян.

– Да? А кто? Может быть, твой сон?

– Нет. Ты их кукла. Но сам об этом не знаешь.

– А откуда ты знаешь, кто ты?

Это меня озадачило. Я хотел встать, но не мог. Гибарян что-то говорил. Я не понимал слов, слышал только звук его голоса, отчаянно боролся со слабостью, еще раз рванулся с огромным усилием… – и проснулся. Я хватал воздух, как полузадушенная рыба. Было совсем тепло. Это сон. Кошмар. Сейчас… «дилемма, которую не могу разрешить. Мы преследуем самих себя. Политерия использует какой-то способ селективного усиления наших мыслей. Поиски мотивировки этого явления – и есть антропоморфизм! Там, где нет людей, нет также доступных человеку мотивов. Чтобы продолжать выполнение плана исследований, нужно либо уничтожить собственные мысли, либо их материальную реализацию. Первое не в наших силах. Второе слишком похоже на убийство…»

Я вслушивался в темноте в этот мерный далекий голос, который узнал сразу же: говорил Гибарян. Я вытянул руки перед собой. Постель была пуста.

«Проснулся для следующего сна», – пришла мне в голову мысль.

– Гибарян?.. – окликнул я.

Голос оборвался сразу же на полуслове. Что-то тихонько щелкнуло, и я почувствовал легкое дуновение.

– Ну что же ты, Гибарян? – проворчал я, зевая. – Так преследовать из одного сна в другой, знаешь…

Около меня что-то зашелестело.

– Гибарян! – повторил я громче.

Пружины кровати заскрипели.

– Крис… это я… – послышался рядом со мной шепот.

– Это ты, Хари… а Гибарян?

– Крис… Крис… но ведь он не… ты сам говорил, что он умер…

– Во сне может жить, – протянул я. Но у меня уже не было полной уверенности, что это сон. – Он приходил сюда. Что-то говорил.

Я был страшно сонный. «Раз я сонный – значит, сплю», – пришла мне в голову идиотская мысль. Я дотронулся губами до холодного плеча Хари и улегся поудобнее. Она мне что-то ответила, но я уже провалился в забытье.

Утром, в освещенной красным солнцем комнате, я восстановил в памяти происшествия этой ночи. Разговор с Гибаряном мне приснился, но потом? Я слышал его голос, мог бы в этом поклясться, но не помнил толком, что он говорил.

Это был не разговор, а скорее доклад. Доклад!

Хари мылась. Из ванной слышался плеск воды. Я заглянул под кровать, где недавно стоял магнитофон. Его там не было.

– Хари, – позвал я.

Ее мокрое лицо высунулось из-за шкафа.

– Ты случайно не видела под кроватью магнитофона? Маленький, карманный…

– Там лежали разные вещи. Я все положила туда. – Она показала на полку около шкафчика с лекарствами и исчезла в ванной.

Я вскочил с кровати, но поиски не дали результатов.

– Ты должна была его видеть, – сказал я, когда Хари вернулась в комнату.

Она ничего не ответила и стала причесываться перед зеркалом. Только теперь я заметил, что она бледна, в ее глазах, которые встретились с моими в зеркале, была какая-то настороженность.

– Хари, – начал я, как осел, еще раз, – магнитофона нет на полке.

– Ничего более важного ты не хочешь мне сказать?..

– Извини, – пробормотал я. – Ты права, это глупость.

Не хватает еще, чтобы мы начали ссориться.

Потом мы пошли завтракать. Хари сегодня вела себя иначе, не так, как обычно, но я не мог определить, в чем разница. Она все время осматривалась, не слышала, что я ей говорил, как бы впадая в задумчивость. А один раз, когда она подняла голову, я заметил, что ее глаза блестят.

– Что с тобой? – Я понизил голос до шепота. – Ты плачешь?

– Ох, оставь меня. Это не настоящие слезы, – пролепетала она.

Возможно, я не должен был удовольствоваться этим, но я ничего так не боялся, как «откровенных разговоров». Впрочем, в голове у меня было совсем другое. Хотя интриги Снаута и Сарториуса мне только приснились, я начал соображать, есть ли вообще на станции какое-нибудь подходящее оружие. О том, что с ним делать, я не думал, просто хотел его иметь. Я сказал Хари, что должен заглянуть на склады. Она молча пошла за мной. Я рылся в коробках, искал в ящиках, а когда спустился в самый низ, не мог устоять перед желанием заглянуть в холодильник. Мне, однако, не хотелось, чтобы Хари входила туда, поэтому я только приоткрыл двери и оглядел все помещение. Темный саван возвышался, прикрывая удлиненный предмет, но с того места, где я стоял, нельзя было увидеть, лежит ли там та, черная. Мне показалось, что место, которое она занимала, теперь свободно.

Я не нашел ничего подходящего и был в очень плохом настроении, как вдруг сообразил, что не вижу Хари. Впрочем, она сразу же пришла – отстала в коридоре, – но ее попытки отойти от меня даже на секунду должны были привлечь мое внимание. А я все еще вел себя как кретин или попросту так, будто обиделся неизвестно на кого. У меня разболелась голова, я не мог найти порошков и злой, как сто чертей, перевернул вверх ногами все содержимое аптечки. Снова идти в операционную мне не хотелось. Я редко вел себя так нелепо, как в этот день. Хари тенью сновала по кабине, иногда на секунду исчезая. После полудня, когда мы уже пообедали (собственно, она вообще не ела, а я пожевал без аппетита и оттого, что голова у меня трещала от боли, даже не пробовал уговорить ее поесть), Хари уселась около меня и потянула за рукав.

– Ну, в чем дело? – буркнул я машинально.

Мне казалось, что по трубам доносится слабый стук. Вероятно, Сарториус копался в аппаратуре высокого напряжения. Мне захотелось пойти наверх. Но тут я сообразил, что придется идти с Хари. И если ее присутствие в библиотеке было еще как-то объяснимо, там, среди машин, оно могло вызвать какое-нибудь неуместное замечание Снаута.

– Крис, – шепнула Хари, – как у нас?

Я невольно вздохнул. Нельзя сказать, чтобы этот день был для меня счастливым.

– Как нельзя лучше. О чем ты снова?

– Я хотела бы с тобой поговорить.

– Слушаю.

– Но не так.

– А как? Ну, я же сказал тебе, у меня болит голова, масса работы…

– Немного желания, Крис.

Я выдавил из себя улыбку. Наверно, она была жалкой.

– Да, дорогая. Говори.

– А ты скажешь мне правду?

Я поднял брови. Такое начало мне не понравилось.

– Для чего же мне врать?

– Может, у тебя есть основания. Серьезные. Но если хочешь, чтобы… ну в общем… то не обманывай меня.

Я молчал.

– Я тебе что-то скажу, и ты мне скажешь. Ладно? Это будет правда. Несмотря ни на что.

Я отвел глаза. Она искала мой взгляд, но я притворялся, что не замечаю этого.

– Я тебе уже говорила, что не знаю, откуда здесь взялась. Но, может, ты знаешь. Погоди, я еще не кончила. Возможно, ты и не знаешь. А если знаешь, но не можешь этого мне сказать сейчас, то, может, поздней когда-нибудь? Это не самое плохое. Во всяком случае, дашь мне шанс.

На меня словно обрушился холодный поток.

– Детка, что ты говоришь?.. Какой шанс? – запинался я.

– Крис, кто бы я ни была, я наверняка не ребенок. Ты обещал. Скажи.

От этого «кто бы я ни была» у меня так перехватило горло, что я мог только смотреть на нее, глуповато тряся головой, как будто защищался от ее слов.

– Я ведь объяснила – ты не обязан говорить. Достаточно будет, если скажешь, что ты не можешь.

– Я ничего не скрываю, – ответил я хрипло.

– Это хорошо. – Она встала.

Я хотел что-то сказать. Чувствовал, что не могу оставить ее так, но слова застряли у меня в горле.

– Хари…

Она стояла у окна, отвернувшись. Темно-синий океан лежал под голым небом.

– Хари, если ты думаешь… Хари, ведь ты знаешь, что я люблю тебя…

– Меня?

Я подошел к ней. Хотел ее обнять. Она высвободилась, оттолкнув мою руку.

– Ты такой добрый… Любишь меня? Я бы предпочла, чтобы ты меня бил!

– Хари, дорогая!

– Нет. Нет. Молчи уж лучше.

Она подошла к столу и начала собирать тарелки. Я смотрел на синюю пустыню. Солнце садилось, и огромная тень станции мерно колебалась на волнах. Тарелка выскользнула из рук Хари и упала на пол. Вода булькнула в моечном аппарате. Рыжий цвет по краям небосклона переходил в грязно-красное золото. Если бы я знал, что делать! Если б знал! Вдруг стало тихо. Хари стояла рядом со мной, сзади.

– Нет. Не оборачивайся, – сказала она шепотом. – Ты ни в чем не виноват, Крис. Я знаю. Не мучайся.

Я протянул к ней руки. Она отскочила и, подняв целую стопку тарелок, сказала:

– Жаль. Если бы они могли разбиться, разбила бы, все разбила бы!

Какое-то мгновение я думал, что она и вправду швырнет их на пол, но она внимательно посмотрела на меня и усмехнулась:

– Не бойся, не буду устраивать тебе сцен.

Я проснулся среди ночи как от толчка, напряженный и собранный. Сел на кровати. В комнате было темно, только через приоткрытую дверь из коридора падала тонкая полоска света. Откуда-то доносилось ядовитое шипение и приглушенные тупые удары, как будто что-то большое билось за стеной. «Метеор, – мелькнула мысль. – Пробил панцирь. Там кто-то есть!»

Протяжный хрип.

От этого я сразу же пришел в себя. Я на станции, не в ракете, а этот ужасный звук…

Я выскочил в коридор. Дверь маленькой лаборатории была открыта настежь, там горел свет. Я вбежал внутрь. На меня хлынул поток ледяного холода. В кабине клубился пар, превращающий дыхание в хлопья снега. Туча белых хлопьев кружилась над завернутым в купальный халат телом, которое едва шевелилось на полу. Это была Хари. Я с трудом разглядел ее в этом ледяном тумане, бросился к ней, схватил, халат обжег мне руки, она хрипела. Я выбежал в коридор, миновал вереницу дверей. Я уже не чувствовал холода, только ее дыхание, вырывающееся изо рта облачками пара, как огнем жгло мне плечо.

Я уложил ее на стол, разорвал халат на груди, секунду смотрел в ее перекошенное, дрожащее лицо: кровь замерзла вокруг открытого рта, покрыла губы черным налетом, на языке блестели кристаллики льда…

Жидкий кислород. В лаборатории был жидкий кислород в сосудах Дьюара; поднимая ее, я чувствовал, что давлю хрустящее стекло. Сколько она могла выпить? Все равно. Сожжены трахеи, горло, легкие, жидкий кислород разъедает сильнее, чем концентрированные кислоты. Ее дыхание скрежещущее, сухое, как звук разрываемой бумаги, пропадало. Глаза были закрыты. Агония.

Я взглянул на большие застекленные шкафы с инструментами и лекарствами. Трахеотомия? Интубация? Но у нее уже нет легких! Сгорели. Лекарства? Сколько лекарств! Полки были заставлены рядами цветных бутылей и коробок. Хрип наполнял всю комнату, из открытого рта Хари все еще шел пар.

Термофоры…

Я начал искать их, но, прежде чем нашел, рванул дверцу другого шкафа, разбросал коробки с ампулами… Теперь шприц… Где он?.. В стерилизаторах… Я не мог собрать его занемевшими руками, пальцы были твердыми и не хотели сгибаться. Начал бешено колотить рукой о крышку стерилизатора, но даже не чувствовал этого. Я ощущал только слабое покалывание.

Лежащая захрипела сильнее. Я подскочил к ней. Ее глаза были открыты.

– Хари!

Это был даже не шепот. Я не мог издать ни звука. Лицо у меня было чужое, словно сделанное из гипса. Ребра у Хари ходили ходуном, волосы, мокрые от растаявшего снега, рассыпались по изголовью. Она смотрела на меня.

– Хари!

Я ничего больше не мог сказать. Стоял, как бревно, с этими чужими деревянными руками. Ступни, губы, веки начинали гореть все сильнее, но я этого почти не чувствовал. Капля растаявшей в тепле крови стекла у нее по щеке, прочертив косую черточку. Язык задрожал и исчез, она все еще хрипела.

Я взял ее запястье – пульса не было, откинул полы халата и приложил ухо к пугающе холодному телу. Сквозь треск, похожий на шум пожара, услышал частые удары, бешеные тона, слишком быстрые, чтобы их можно было сосчитать. Я стоял, низко наклонившись, с закрытыми глазами, когда что-то коснулось моей головы. Ее пальцы перебирали мои волосы. Я посмотрел ей в глаза.

– Крис, – прохрипела она.

Я схватил ее руку, она ответила пожатием, которое чуть не раздавило мою ладонь, между веками блеснули белки, в горле захрипело, и все тело сотрясла рвота. Она свесилась со стола, билась головой о край фарфоровой воронки. Я придерживал ее и прижимал к столу, с каждым новым спазмом она вырывалась, я мгновенно покрылся потом, и ноги сделались ватными. Когда рвота ослабла, я попытался ее уложить. Она со стоном хватала воздух. Вдруг на этом страшном окровавленном лице засветились глаза.

– Крис, – захрипела она, – как… как долго, Крис?

Она начала давиться, на губах выступила пена, снова ее раздирала рвота. Я держал Хари из последних сил. Потом она упала навзничь, так что лязгнули зубы, и часто задышала.

– Нет, нет, нет, – выталкивала она быстро с каждым выдохом, и каждый казался последним. Но рвота вернулась еще раз, и снова она билась в моих объятиях, втягивая в коротких перерывах воздух с усилием, от которого выступали все ребра. Наконец веки полуприкрыли ее ослепшие глаза. Она застыла. Я думал, что это конец. Не пытался даже стереть розовую пену с ее рта, стоял над ней наклонившись, слыша где-то далекий большой колокол, и ждал последнего вздоха, чтобы затем упасть на пол, но она все еще дышала, почти без хрипа, все тише, холмик груди, который казался почти совсем уже недвижимым, вдруг стал вздрагивать в ритме работающего сердца. Я стоял сгорбившись. Ее лицо начало розоветь. Я еще ничего не понимал. Только обе ладони у меня вспотели, и мне казалось, что я глохну, – что-то мягкое, эластичное наполнило уши, я все еще слышал тот звенящий колокол, теперь глухой, словно он треснул.

Она подняла веки, и наши глаза встретились.

«Хари», – хотел сказать я, но у меня как будто не было рта, лицо было мертвой тяжелой маской, и я мог только смотреть.

Ее глаза обежали комнату, голова пошевелилась. Было совсем тихо. За мной, в каком-то другом, далеком мире, из неплотно закрытого крана мерно капала вода. Хари приподнялась на локте. Села. Я попятился. Хари наблюдала за мной.

– Что, – спросила она, – что?.. Не… удалось? Почему? Почему ты так смотришь?..

И неожиданно страшный крик:

– Почему ты так смотришь?!

Снова стало тихо. Она посмотрела на свои руки. Пошевелила пальцами.

– Это… я?

– Хари, – произнес я беззвучно, одними губами.

– Хари?.. – повторила она, подняв голову, медленно сползла на пол и встала.

Пошатнулась, потом выпрямилась, прошла несколько шагов. Все это она делала в каком-то трансе, смотрела на меня и словно не видела.

– Хари? – медленно повторила она еще раз. – Но… я… не Хари. А кто – я? Хари? А ты, ты?!

Вдруг ее глаза расширились, заблестели, и тень улыбки и радостного недоумения осветила ее лицо.

– Может быть, ты тоже? Крис! Может, ты тоже?

Я молчал, прижавшись спиной к шкафу, там, куда загнал меня страх. У нее упали руки.

– Нет. Нет, ты боишься. Слушай, я больше не могу. Так нельзя. Я ничего не знала. Я сейчас… я же ничего не понимаю. Ведь это невозможно? Я, – она прижала ослабевшие руки к груди, – ничего не знаю, кроме… кроме Хари! Может, ты думаешь, что я притворяюсь? Я не притворяюсь, да, да, не притворяюсь.

Последние слова перешли в стон. Она упала на пол и разрыдалась. Ее крик словно что-то во мне разбил, одним прыжком я оказался около нее, схватил за плечи; она защищалась, отталкивала меня, рыдая без слез, кричала:

– Пусти! Пусти! Тебе противно! Знаю! Не хочу так! Не хочу! Ты сам видишь, сам видишь, что это не я, не я, не я…

– Молчи! – кричал я, тряся ее.

Мы оба кричали, не сознавая этого, стоя друг перед другом на коленях. Голова Хари моталась, ударяясь о мои плечи, я прижимал ее к себе изо всех сил. Тяжело дыша, мы замерли. Вода мерно капала из крана.

– Крис… – с трудом проговорила она, прижимаясь лицом к моей груди. – Скажи, что мне сделать, чтобы меня не было, Крис…

– Перестань! – заорал я.

Она подняла лицо, всматриваясь в меня.

– Как?.. Ты тоже не знаешь? Ничего нельзя придумать? Ничего?

– Хари… сжалься…

– Я хотела… я знала. Нет. Нет. Пусти. Не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Тебе противно.

– Неправда!

– Лжешь! Тебе должно быть противно. Мне… мне самой… тоже. Если бы я могла. Если бы только могла…

– Убила бы себя?

– Да.

– А я не хочу, понимаешь? Не хочу этого. Хочу, чтобы ты была здесь, со мной, и ничего другого мне не нужно!

Огромные серые глаза поглотили меня.

– Как ты лжешь, – сказала она совсем тихо.

Я отпустил ее и встал с колен. Она уселась на полу.

– Скажи, как мне сделать, чтобы ты поверила, что я говорю то, что думаю? Что это правда. Что другой нет.

– Ты не можешь говорить правду. Я не Хари.

– А кто же ты?

Она долго молчала. У нее задрожал подбородок и, опустив голову, она прошептала:

– Хари… но… но я знаю, что это неправда. Ты не меня любил там… раньше…

– Да. Того, что было, нет. Это умерло. Но здесь я люблю тебя. Понимаешь?

Она покачала головой.

– Ты добрый. Не думай, пожалуйста, что я не могу оценить всего, что ты делал. Ты делал хорошо, как мог. Но здесь ничем не поможешь. Когда три дня назад я сидела утром у твоей постели и ждала, пока ты проснешься, я не знала ничего. У меня такое чувство, словно это было очень, очень давно. Я вела себя так, будто сошла с ума. В голове у меня все перемешалось. Я не понимала, что было раньше, а что позднее, и ничему не удивлялась, как после наркоза или долгой болезни. И даже думала, что, может, я болела, только ты не хочешь этого говорить. Но потом все больше мелочей заставило меня задуматься. Какие-то проблески появились после твоего разговора в библиотеке с этим, как его, со Снаутом. Но ты не хотел мне ничего говорить, тогда я ночью встала и включила магнитофон. Соврала тебе только один-единственный раз, я его спрятала потом, Крис. Тот, кто говорил, как его звали?

– Гибарян.

– Да, Гибарян. Тогда я узнала все, хотя, честно говоря, так ничего и не понимаю. Я не знала одного, что не могу… я не… это так и будет… без конца. Об этом он ничего не говорил. Впрочем, может, и говорил, но ты проснулся, и я выключила магнитофон. Но и так услышала достаточно, чтобы понять, что я не человек, а только инструмент.

– Что ты говоришь?

– Да. Для изучения твоих реакций или что-то в этом роде. У каждого из вас есть такое… такая, как я. Это основано на воспоминаниях или фантазии… подавленной. Что-то в этом роде. Впрочем, ты все это знаешь лучше меня. Он говорил страшные, неправдоподобные вещи, и, если бы все это так не совпадало, я бы, пожалуй, не поверила!

– Что не совпадало?

– Ну, что мне не нужен сон и что я все время должна быть около тебя. Еще вчера утром я думала, что ты меня ненавидишь, и от этого была несчастна. Какая же я была глупая! Но скажи, сам скажи, разве я могла представить? Ведь он совсем не ненавидел ту, свою, но как он о ней говорил! Только тогда я поняла, что, как бы я ни поступала, это ничего не меняет, потому что, хочу я или нет, для тебя это все равно будет пыткой. И даже еще хуже, потому что орудия пытки мертвые и безвинные, как камень, который может упасть и убить. А чтобы орудие могло желать добра и любить, такого я не могла себе представить. Мне хотелось бы рассказать тебе хотя бы то, что во мне происходило тогда, потом, когда я все поняла, когда я слушала эту пленку. Может быть, это принесет тебе какую-нибудь пользу. Я даже пробовала записать…

– Поэтому ты и зажгла свет? – спросил я, с трудом издавая звуки сдавленным горлом.

– Да. Но из этого ничего не вышло. Потому что я искала в себе… их – этого другого, я словно сошла с ума. Некоторое время мне казалось, что у меня под кожей нет тела, что во мне что-то иное, что я только… только снаружи… Чтобы тебя обмануть. Понимаешь?

– Понимаю.

– Если так вот лежать часами в ночи, то мыслями можно уйти очень далеко, в очень странном направлении, знаешь…

– Знаю…

– Но я ощущала свое сердце и еще помнила, что ты брал у меня кровь. Какая у меня кровь? Скажи мне, скажи правду! Теперь ведь можно.

– Такая же, как моя.