Сходство Френч Тана

– Да, – рассеянно отозвался Сэм.

Фрэнк с услужливым поклоном протянул ему кофе, а сам за его спиной подмигнул мне. Я сделала вид, будто не заметила. Одно из правил Сэма – не ссориться с теми, с кем он расследует дело, но всегда находятся любители над ним поиздеваться, вроде Фрэнка, которые считают, что он не замечает насмешек не из деликатности, а из-за толстокожести.

– Вот я и подумал, Кэсси… В общем, отсеивать можно до бесконечности, тем более что пока нет ни мотива, ни зацепок, непонятно, откуда плясать. И я подумал: если бы я хоть смутно представлял, кого искать… Можешь для меня портрет составить?

В квартире на миг будто сгустилась тьма, повисла грусть, едкая и неистребимая, как табачная вонь. Для каждого дела об убийстве я составляла портреты прямо здесь, у себя: бессонные ночи, виски, на диване полулежит Роб, растягивает меж пальцев резинку, проверяет на прочность все мои версии. К операции “Весталка” мы подключили Сэма, и он застенчиво улыбался мне, и играла музыка, и танцевали за окном мотыльки, а теперь я думала о том, как же мы были счастливы тогда, все трое, и как страшно, безнадежно наивны. А сейчас в квартире тесно и зябко, пахнет остывшей китайской едой, ноет ушибленная нога, да еще и Фрэнк с его косыми взглядами – это совсем не то что раньше, это как отражение в кривом зеркале, и в голове одна нелепая мысль: хочу домой.

Сэм сдвинул в сторону стопку карт – осторожно, поглядывая на нас, будто спрашивая разрешения, – и отставил кружку. Фрэнк сполз на самый краешек дивана, пристроил подбородок на сплетенные пальцы, сделал заинтересованный вид. Я опустила взгляд, чтобы они не увидели моего лица. На столе из-под упаковки риса выглядывала фотография: Лекси в белом – точнее, в белой краске, – в комбинезоне и мужской рубашке, на стремянке посреди кухни “Боярышника”. Впервые за все время мне приятно было ее видеть, меня будто потянули за руку и вернули на землю или окатили ледяной водой, смыв все посторонние мысли. Хотелось прижать к снимку ладонь, опереться на него.

– Составлю, конечно, – кивнула я. – Только на многое не рассчитывайте, ладно? По одному преступлению мало что можно сказать.

В основе психологического портрета лежат закономерности. По единичному преступлению не определишь, где случайность, а где ключ к разгадке, связанный с образом жизни преступника или тайными извивами его сознания. Одно убийство в среду вечером ни о чем не скажет, а вот если их четыре, то наверняка у убийцы “окно” в расписании, тогда стоит присмотреться к подозреваемому, чья жена по средам играет в лото. Фраза, брошенная во время изнасилования, скорее всего, ничего не значит, если же она повторяется четыре раза подряд, это подпись преступника – по ней его узнает жена или подруга, нынешняя или бывшая.

– Неважно, – сказал Сэм и, приготовив блокнот и ручку, подался вперед, пристально глядя на меня. – Все пригодится.

– Ладно.

И даже записи не понадобились, я все это тысячу раз прокручивала в голове бессонными ночами, когда Фрэнк храпел у меня на диване как буйвол, а небо за окном из черного делалось серым, потом золотым.

– Во-первых, это, скорее всего, мужчина. Женщину полностью не исключаем, если найдется подходящая подозреваемая, не торопись отсеивать, но по статистике нож – мужское оружие. Предположим пока, что это мужчина.

Сэм кивнул:

– Я тоже так считаю. А возраст можешь прикинуть?

– Не подросток – слишком уж организованный, дисциплинированный. Но и не старик. Необязательно спортсмен, но в хорошей форме: по тропинкам бегал, через стены лазил, тело перетаскивал. По моим расчетам, от двадцати пяти до сорока, плюс-минус.

– И местность, – вставил Сэм, что-то записывая в блокноте, – похоже, знает хорошо.

– Это да, – согласилась я. – Либо здешний, либо заранее изучил Глэнскхи и окрестности. Там он как дома. После удара не спешил скрыться, в незнакомых местах убийца обычно пугается и дает стрекача. А там, судя по карте, настоящий лабиринт, и все-таки он ее нашел – среди ночи, без фонарей, – после того как упустил.

Работа в этот раз почему-то давалась мне тяжелее обычного. Я выжала все, что могла, из каждого факта, проштудировала все руководства, но оживить в воображении убийцу не получалось. Протянешь к нему руку – он утекает сквозь пальцы, как дым, ускользает за горизонт, остается лишь тень Лекси. Я уверяла себя, что составлять портрет – это как делать сальто назад или ездить на велосипеде: если это дело забросишь, то подзабудешь слегка, но совсем разучиться невозможно.

Я отыскала сигареты – мне проще думать, если руки заняты.

– Да, местность он знает хорошо и с нашей девочкой почти наверняка был знаком. Об этом в первую очередь говорит положение тела – лицом к стене. Внимание к лицу жертвы – если его прикрывают, или уродуют, или отворачивают, – как правило, означает что-то личное, что убийца и жертва знали друг друга.

– Либо, – подал голос Фрэнк, закинув ноги на диван, а кружку пристроив на животе, – это просто случайность – так она приземлилась, и все.

– Может быть, – согласилась я. – Но мы также знаем, что он ее отыскал. Коттедж в стороне от тропы, в темноте его и не разглядишь, если не знаешь, что он там. Задержка говорит о том, что он не бежал за ней по пятам, а значит, не видел, как она зашла, а когда села, ее стало не видно из-за стены. Разве что она включила фонарик, преступник увидел свет и решил заглянуть, – но зачем включать фонарик, когда прячешься от маньяка-убийцы? Думаю, ему было известно, что коттедж – ее любимое место.

– Это еще не указывает на то, что она его знала, – уточнил Фрэнк, – лишь на то, что он знал ее. Если он какое-то время ее преследовал, то чувствовал с ней личную связь, хорошо изучил ее привычки.

Я покачала головой:

– Преследователя полностью не исключаю, но он почти наверняка ее знакомый, пусть не очень близкий. Ведь ее ударили спереди. Она не убегала, на нее не нападали сзади, она и убийца находились лицом к лицу, она его видела, вполне может быть, что они разговаривали. Плюс у нее нет травм, характерных для самозащиты. Значит, она его не опасалась. Подпустила близко, и рядом с ним ей было спокойно – до той самой минуты, когда он ее ударил. Я бы на ее месте не могла расслабиться рядом с незнакомцем, вынырнувшим из темноты.

– И пользы от всего этого будет намного больше, – заметил Фрэнк, – когда мы очертим круг ее знакомств.

– Что-нибудь еще? – спросил Сэм, стараясь не обращать на Фрэнка внимания. – Как думаешь, есть у него преступное прошлое?

– Возможно, он не новичок, – предположила я, – очень уж тщательно следы замел. Либо так осторожен, что ни разу не попадался, либо научен горьким опытом. Когда будешь просматривать дела, обрати внимание на угоны, кражи со взломом, поджоги – другими словами, где нужно заметать следы, но не сталкиваешься с жертвой лицом к лицу. Нападения, попытки изнасилования – это всё не то. Раз он так напортачил, значит, опыта насилия у него нет или почти нет.

– Не так уж он и напортачил, – вполголоса заметил Сэм. – Дело до конца довел.

– Еле-еле, – ответила я. – По чистой случайности. Да и вряд ли он шел убивать. Есть в этой картине нестыковки. Я уже говорила в воскресенье, удар по всем признакам внезапный, незапланированный, но все, что до и после, организовано намного лучше. Этот парень знал, где ее найти, – не верю, что он на нее наткнулся среди ночи где-нибудь на тропинке. Либо он изучил ее распорядок, либо они назначили встречу. А после удара он головы не терял, никуда не спешил: выследил ее, обыскал, уничтожил следы, все вещи ее протер – значит, был без перчаток. Опять же, убивать он не собирался.

– У него был нож, – подчеркнул Фрэнк. – Что же он собирался делать, палочку строгать?

Я дернула плечом.

– Пригрозить, припугнуть, произвести впечатление – не знаю. Но при его дотошности если бы он пришел убивать, то сработал бы чисто. Нападение было внезапным, наверняка она не ожидала, сначала опешила, тут бы ему ее и прикончить. Однако первой опомнилась она – бросилась бежать, оторвалась, и он не сразу кинулся в погоню. Похоже, испугался не меньше. Думаю, встречались они совсем с другой целью, но случилось что-то из ряда вон.

– А догонял он ее зачем? – спросил Сэм. – После удара. Почему не скрылся?

– Когда он ее нашел, – предположила я, – то увидел, что она мертва, перенес тело и обыскал. Почти наверняка это ему и было нужно – либо перенести, либо убедиться, что она мертва, либо обыскать. Тело он не прятал, но и на видное место не выносил – незачем полчаса ее искать, чтобы перетащить на несколько шагов, – значит, перемещение было не целью, а средством: он отнес ее в укромное место, чтобы не было видно фонарика или чтобы не мокнуть под дождем, и там, в укрытии, сделал то, зачем пришел, – обыскал или убедился, что она мертва.

– Если он и правда был с ней знаком, – сказал Сэм, – и убивать не собирался, то, может быть, потому ее перенес, что она ему была небезразлична? Его и так совесть загрызла, не хотел ее бросать под дождем…

– Я об этом думала. Но он умен, все просчитывает заранее, старается не попасться. Перетаскивать – значит испачкаться кровью, еще больше наследить, потерять время, оставить на ней волосы, волокна одежды… Не стал бы он так рисковать из чистой сентиментальности. Наверняка была веская причина. Проверить, мертва ли она, – дело минутное, быстрее, чем перетаскивать тело; скорее всего, он ее выследил и перенес, чтобы обыскать.

– Зачем? – спросил Сэм. – Ведь охотился он не за деньгами.

– Навскидку могу назвать только три причины, – ответила я. – Первая – уничтожить все, что помогло бы на него выйти: убедиться, что время встречи не записано в дневнике, удалить из ее мобильника свой номер и так далее.

– Дневника она не вела, – сказал Фрэнк, глядя в потолок. – Я уточнял у Великолепной четверки.

– А телефон оставила дома, на кухонном столе, – добавил Сэм. – Друзья подтверждают, что это было обычным делом – захочет взять на прогулку мобильник, но, скорее всего, забудет. Телефон ее мы сейчас проверяем, пока ничего подозрительного.

– Во-первых, он мог этого и не знать, – предположила я. – Или искал что-то определенное. Скажем, она обещала ему что-то отдать, но не отдала, передумала… Либо он взял это с тела, либо у нее при себе этого не было.

– Карта сокровищ? – подоспел на подмогу Фрэнк. – Драгоценности из королевской казны?

– В доме полно старья, – сказал Сэм. – Будь там что-то ценное… Когда Дэниэл унаследовал дом, опись делали?

– Ха! – вырвалось у Фрэнка. – Ты же своими глазами все видел! Сделаешь тут опись! В завещании Саймона Марча перечислено все ценное – старинная мебель, несколько картин, – но ничего этого уже нет. Все, что дороже пары фунтов, ушло в счет налога на наследство, осталась только всякая дрянь с чердака.

– Во-вторых, – продолжала я, – он вполне мог искать ее документы. Неизвестно ведь, кто она. Предположим, он думал, что имеет дело со мной, а потом или засомневался, или она намекнула, что на самом деле она не Лекси Мэдисон, – вот преступник и стал искать документы, хотел выяснить, кого же он убил.

– Вот что общего у всех твоих версий, – сказал Фрэнк. Он развалился на диване, закинув руки за голову, и поглядывал на нас с дерзким огоньком в глазах. – Наш парень назначил ей встречу – так почему бы им не встретиться еще раз? Убивать он ее не собирался, значит, сейчас он, скорее всего, не опасен. А в-третьих, он не из “Боярышника”.

– Необязательно, – возразил Сэм. – Если это один из ее товарищей, он – или она – мог бы забрать у мертвой Лекси мобильник, убедиться, что она не звонила в службу спасения и на видео ничего не записала. Ведь камерой она пользовалась постоянно, потому нападавший мог испугаться, что она произнесла в камеру его имя.

– Отпечатки с мобильника уже готовы? – спросила я.

– Сегодня прислали, – сказал Фрэнк. – Лекси и Эбби. Эбби и Дэниэл говорили, что в то утро по дороге в колледж Лекси давала Эбби свой телефон, и отпечатки это подтверждают. Отпечатки Лекси накладываются на Эббины по меньшей мере в двух местах – она брала телефон позже Эбби. Никто у мертвой Лекси телефон не забирал. Когда она умерла, мобильник лежал дома на кухонном столе, ее друзьям не было нужды его разыскивать.

– Или они взяли дневник, – сказал Сэм. – Мы ведь только с их слов знаем, что дневника она не вела.

Фрэнк закатил глаза:

– Если на то пошло, мы только с их слов знаем, что она жила в усадьбе “Боярышник”. А вдруг она с ними разругалась еще месяц назад, съехала и подалась к арабскому шейху в наложницы? Да только ничто на это не указывает. Показания всех четверых полностью сходятся, на лжи мы никого из них не поймали, удар нанесли не в доме…

– А ты что об этом думаешь? – спросил у меня Сэм, перебив Фрэнка. – Вписываются они в портрет?

– Да, Кэсси, – промурлыкал Фрэнк. – Что ты думаешь?

Сэм отчаянно желал, чтобы убийцей оказался один из них. В тот миг мне хотелось подтвердить его слова – ну и плевать на расследование, лишь бы увидеть, как светлеет его лицо, как оживают глаза.

– По всем параметрам – да, – ответила я, – довольно близко. В возрастные рамки вписываются, местные, определенно умны, знакомы с ней – да что там, ближе всех ее знали, а убийца обычно из ближайшего круга. Никто не судим, но я уже говорила, один из них мог что-то натворить, мы не знаем. Вначале, признаться, я их подозревала. Но чем дальше, тем… – Я запустила руку в волосы, задумалась, подыскивая слова. – Вот что в их показаниях стоило бы проверить. Может ли кто-то со стороны подтвердить, что по вечерам она обычно гуляла одна? И никто из ребят не присоединялся?

– Вообще-то, – сказал Фрэнк, ища на полу сигареты, – уже подтвердили. Есть на кафедре аспирантка, Бренда Грили, у них с Лекси один научный руководитель.

Бренда Грили числилась в списке контактов: грузная, зеленые глаза навыкате, намечающиеся брыли, копна рыжих кучеряшек.

– Вечно суется в чужие дела. Когда эти пятеро съехались, она спросила у Лекси, удается ли ей хоть иногда побыть одной. Видно, спрашивала неспроста, надеялась послушать про оргии, а Лекси только глазами захлопала и отвечает: гуляю по вечерам одна, мне хватает, спасибо, если б они мне не нравились, не якшалась бы с ними. И ушла. А наша Бренда, похоже, и не поняла, что ее отбрили.

– Ну ладно, – кивнула я. – Раз так, тогда, ей-богу, не представляю, как мог это сделать кто-то из ее друзей. Вот как должны были развиваться события. Одному из них нужно переговорить с Лекси с глазу на глаз, о чем-то важном. И нет бы провернуть это без шума – за чашкой кофе в колледже или как-нибудь еще, – а он напрашивается с ней на прогулку или увязывается следом. В любом случае он нарушает порядок (а для нашей пятерки порядок – это святое) и дает понять всем, включая Лекси, недвусмысленно: что-то не так. Да еще и нож прихватывает. А это симпатичные образованные молодые люди из средних слоев…

– То есть сборище задротов, – сказал Фрэнк Сэму, щелкнув зажигалкой.

– Так-так. – Сэм отложил ручку. – Погоди. Нельзя их исключать лишь потому, что они из среднего класса. Вспомни, сколько раз бывало, что какой-нибудь славный, приличный с виду…

– Я не о том, Сэм, – возразила я. – Не в убийстве дело. Если бы ее задушили или об стену головой стукнули, я могла бы заподозрить кого-то из них. Даже допускаю, что один из них ее пырнул ножом, если нож случайно под руку подвернулся. Я вот что хочу сказать: такие, как они, с ножом не ходят – разве что разработан детальный план убийства, а я уже говорила, плана никакого не было. Готова спорить на большие деньги, ни один из этой четверки с ножом не разгуливает, а если захотят кого-то припугнуть или переубедить, им в голову не придет хвататься за нож. Они из другого мира. Если предстоит большая схватка, они не оружие станут подыскивать, а слова.

– Да, – согласился, подумав, Сэм. Со вздохом взялся за ручку, и та зависла над бумагой, будто он забыл, что хотел написать. – Да, ты права.

– Даже если предположить, что один из них за ней увязался, – сказала я, – и прихватил для острастки нож, то на что он рассчитывал? Всерьез думал, что ему сойдет с рук? Они принадлежат к одному кружку – узкому, крохотному. Она могла бы на словах согласиться, а потом побежать домой и рассказать остальным троим, что случилось. Смятение, ужас, и – если это не Дэниэл – нашего метателя ножей вышвыривают из “Боярышника”. Они же умные, Сэм. От них не укрылось бы нечто столь очевидное.

– По правде говоря, – подсказал Фрэнк, перейдя на сторону Сэма, явно от скуки, – умники сплошь и рядом делают глупости.

– Но не до такой степени, – возразил Сэм. Он положил ручку на раскрытый блокнот, прижал пальцы к вискам. – Глупости – это да. Но абсолютно бессмысленные поступки – это не про них.

На душе сделалось мерзко: это из-за меня у него такой потерянный вид.

– А наркотой они балуются? – спросила я. – Кокаин, к примеру, мозги отшибает.

Фрэнк фыркнул, выпустив дым.

– Вряд ли, – ответил Сэм, уткнувшись в блокнот. – Они ребята правильные. Могут пропустить стаканчик, но даже травой, судя по всему, не увлекаются, не говоря уж о чем-то более серьезном. Наша девочка, если верить токсикологам, чиста как стеклышко, так?

Налетел порыв ветра, задребезжали стекла, и опять все стихло.

– Значит, если мы не упустили чего-нибудь вопиющего, – сказала я, – это не они.

Чуть погодя Сэм отозвался:

– М-да. – И бережно закрыл блокнот, прицепив к нему ручку. – Буду искать вопиющее.

– Можно тебя спросить кое о чем? – поинтересовался Фрэнк. – С чего ты их так невзлюбил?

Сэм провел ладонями по лицу и заморгал, будто пытаясь сосредоточиться.

– Потому что они с ней рядом, – отвечал он, подумав. – А больше никого, по крайней мере на первый взгляд. И если не они, то кто же?

– У нас есть замечательный психологический портрет, – напомнил Фрэнк.

– Знаю, – хмуро отозвался Сэм. – И спасибо тебе большое, Кэсси, – отличная работа, честное слово. Но пока не вижу никого подходящего. Есть много местных жителей – в том числе женщин – нужного возраста, кое-кто с уголовным прошлым, многие, на мой взгляд, умны и организованны, но, похоже, ни один не был знаком с убитой. Есть знакомые из колледжа, несколько человек подходят почти по всем пунктам, но, по моим сведениям, в Глэнскхи они не бывали ни разу, местности не знают. Словом, никто не вписывается на все сто.

Фрэнк выгнул бровь дугой.

– Короче говоря, – подытожил он, – такого человека мы с детективом Мэддокс и ищем.

– Да, – сказал Сэм, не глядя на него, – и если я его быстро найду, то время вам сэкономлю.

– Тогда поторопись, – сказал Фрэнк. Он по-прежнему полулежал на диване, сонно щурясь на Сэма сквозь пелену дыма. – Я собираюсь приступить в воскресенье.

На секунду воцарилась мертвая тишина, стих даже ветер за окном. Фрэнк еще ни разу не называл точной даты. Я смотрела краем глаза на стол, заваленный снимками и картами, и они оживали на моих глазах – превращались в напоенную солнцем листву, матовое стекло, истертый камень.

– В это воскресенье? – переспросила я.

– Не смотри на меня так ошарашенно, – сказал Фрэнк. – Все будет тип-топ, крошка. Лучше вот о чем подумай: не придется тебе больше видеть моей мерзкой рожи.

В тот миг мне это показалось большим плюсом.

– И то правда, – кивнул Сэм, залпом допил кофе, поморщился. – Ну, я пошел. – Он встал, похлопал себя по карманам.

Живет Сэм в унылой многоэтажке на отшибе, он с ног валился от усталости, да и ветер снова крепчал, рвал крышу.

– Ни к чему в такую даль ехать, Сэм, – сказала я. – Смотри, погода какая – сейчас точно не стоит. Оставайся. Работать будем допоздна, но…

– Ага, оставайся. – Фрэнк раскинул руки, широко улыбнулся Сэму. – Вечеринку в пижамах устроим, зефирки в камине пожарим. Поиграем в “правду или ложь”.

Сэм поднял с пола пальто и уставился на него, будто не зная, куда его деть.

– Да нет, я же не домой сейчас, а в дежурку, в делах покопаться. За меня не волнуйтесь.

– Ладно, – весело отозвался Фрэнк и махнул на прощанье. – Приятного вечера! Позвони, если объявится главный подозреваемый!

Я проводила Сэма до дверей подъезда, поцеловала, и он решительно двинулся к машине, спрятав руки в карманы, пригнув голову под порывом ветра. Без Сэма в квартире сразу стало холодно и пусто, воздух будто обжигал – или это сквозняк ворвался с лестницы?

– Он все равно ушел бы, Фрэнк, – сказала я, – а ты над ним издевался как последний говнюк.

– Пожалуй. – Фрэнк стал убирать картонки из-под китайской еды. – Но, судя по видео с телефона, Лекси не употребляла слова “говнюк”. В похожих обстоятельствах она говорила “урод”, иногда “урод вонючий” или “придурок”. На всякий случай имей в виду. Если скажешь, не подглядывая, как дойти от “Боярышника” до коттеджа, я помою посуду.

С тех пор Сэм больше не пытался приготовить мне ужин. Забегал когда получится, ночевал у себя, ни слова не говорил, застав на диване Фрэнка. И не засиживался – чмокнет меня, отдаст пакет с продуктами, расскажет в двух словах, что нового, и убежит. Новостей особых не было. Криминалисты и практиканты прочесали тропинки, где Лекси гуляла по вечерам, – ни крови, ни отпечатков ног (во всем винили дождь), ни следов борьбы, ни убежища, ни оружия. Сэм и Фрэнк постарались не дать пищи журналистам: рассказали вкратце о нападении в Глэнскхи, туманно намекнули, что пострадавшая в больнице Уиклоу, под охраной, но подробностей никто не спрашивал, даже друзья. Пришла из телефонной компании распечатка звонков Лекси – ничего. Опросы местных жителей тоже ничего не дали – одни лишь пустые взгляды, сомнительные алиби (“Досмотрели с женой ”Полосу везения” – и на боковую”), едкие замечания о золотой молодежи из усадьбы “Боярышник” да о полиции в лице Бёрна с Догерти – с чего, мол, у них проснулся интерес к Глэнскхи, – словом, только время зря потратили.

Догерти и Бёрну, учитывая, что и с местными они не ладят, и вообще им все до лампочки, поручили просматривать километры видео с камер наблюдения в поисках чужаков в Глэнскхи, но камеры вешали не с этой целью, и удалось лишь узнать, что в ночь убийства с десяти до двух никто по шоссе в деревню не въезжал и не выезжал. Сэм вновь завел речь о друзьях Лекси, Фрэнк в ответ перечислил способы попасть в Глэнскхи в обход камер, а Бёрн стал ворчать: понаехали, дескать, дублинские хлыщи, ненужной работой загружают. Над штабом будто сгустились тучи – безысходность, распри, дурные предчувствия.

Фрэнк объявил друзьям Лекси, что она скоро вернется домой. Те передали ей открытку “Выздоравливай!”, шесть шоколадных батончиков, голубую пижаму, одежду в дорогу, увлажняющий крем – не иначе как Эбби постаралась, – два романа Барбары Кингсолвер, плеер и несколько сборников музыки. Я таких сборников не слушала со студенческих лет, и эти оказались довольно пестрыми – тут и Том Уэйтс, и Брюс Спрингстин, и мелодии для музыкальных автоматов где-нибудь на ночных заправках, и Эдит Пиаф, и некая Амалия, певшая по-португальски с хрипотцой. Что ж, хотя бы не какая-нибудь дрянь, вот если бы туда затесался Эминем, я бы выключила. На открытке лишь слово “Любим”, четыре подписи и больше ничего; краткость создавала ореол тайны, неведомый мне подтекст. Батончики сожрал Фрэнк.

По официальной версии, Лекси после комы лишилась кратковременной памяти: ничего не помнила о нападении и почти ничего – о предыдущих днях.

– И это даже к лучшему, – заметил Фрэнк. – Если что-нибудь перепутаешь, сострой печальное личико, начни лепетать про кому, они устыдятся и не станут на тебя наседать.

Тем временем я сказала тете, дяде и друзьям, что уезжаю на несколько недель на курсы, но никаких подробностей сообщать не стала. А на работе Сэм для меня постарался – поболтал с Квигли, ходячим недоразумением Убийств, и поделился под большим секретом, что я взяла учебный отпуск, дописываю диплом, – значит, ничего страшного, если вдруг меня увидят в городе и я буду смахивать на студентку. У Квигли непомерный зад и длинный язык, а меня он всегда недолюбливал. Завтра же разнесет на весь отдел, что я в отпуске без содержания, – возможно, и от себя присочинит (беременность, психоз, наркота).

В четверг Фрэнк уже вовсю меня засыпал вопросами: где твое место за столом? где у вас хранится соль? кто тебя подвозит в колледж по средам? где кабинет твоего научного руководителя? Если я ошибалась, он эту тему разжевывал, освещал со всех сторон – фотографии, случаи из жизни, видео с телефона, аудиозаписи допросов, – в итоге воспоминания становились моими и я отвечала не раздумывая. А шквал вопросов продолжался: где вы праздновали позапрошлое Рождество? в какой день недели твоя очередь покупать продукты? Можно подумать, на диване у меня поселился теннисный тренажер для отработки приема мячей.

Сэму я в этом не призналась – постыдилась, – но всю ту неделю я была счастлива. Сложные задачи меня окрыляют. Временами наваливалось понимание: положение дикое и чем дальше, тем будет сложнее. Дело разворачивается, как лента Мебиуса, трудно уследить за подробностями: всюду Лекси, образы ее сливаются, накладываются один на другой, и уже не понимаешь, о какой из Лекси речь. Раз-другой я чуть не спросила у Фрэнка, как она поживает.

Сестра Фрэнка, Джеки, парикмахер, и в пятницу вечером он ее привел сделать мне стрижку. Джеки, худенькая крашеная блондинка, к старшему брату относилась без всякого почтения. Мне она сразу понравилась.

– Да, подстричь тебя не помешает, – приговаривала она, ловко взбивая мне челку длинными лиловыми ногтями. – Как стричь будем?

– Вот. – Фрэнк достал фото с места преступления, протянул ей. – Можешь как здесь?

Джеки взяла снимок за краешек, глянула с подозрением.

– Так… Она что – мертвая?

– Это не разглашается, – ответил Фрэнк.

– Не разглашается, засранец ты! Это сестра твоя, детка?

– Меня не спрашивай, – сказала я. – Это бенефис Фрэнка, я лишь на подпевках.

– Да уж, он как клещ, вцепится, не отцепишь. Ну-ка… – Она взяла второе фото, посмотрела и брезгливо сунула Фрэнку. – Ох и мерзость. Почему ты не займешься чем-нибудь приличным, Фрэнсис? Чем-нибудь полезным, регулировщиком бы устроился, что ли. Я два часа до города добиралась из…

– Джеки, ты можешь просто стричь, молча? – разозлился Фрэнк, взъерошив волосы так, что они встали дыбом. – И не компостировать мне мозги?

Джеки скосила на меня глаза, и мы улыбнулись – между нами, девочками.

– И учти, – добавил Фрэнк воинственно, – рот на замок. Поняла? Это важно.

– Ну-ну. – Джеки усмехнулась, достала из сумки расческу и ножницы. – Так уж и важно! Завари-ка нам чайку, а? Если ты, детка, не против, – обратилась она ко мне.

Фрэнк мотнул головой и поплелся к раковине. Джеки начесала мне волосы на глаза, подмигнула.

Когда она закончила работу, я не узнала себя. Никогда я не стригла челку так коротко; вроде бы мелочь, но лицо сделалось совсем юным и беззащитным, обманчиво наивным, как у фотомодели. В тот вечер, перед сном, чем дольше смотрела я на свое отражение в зеркале над ванной, тем меньше находила сходства с собой. Когда я и вовсе забыла, как выглядела до этого, то плюнула на все, показала зеркалу средний палец и ушла спать.

В субботу днем Фрэнк сказал:

– Кажется, мы готовы.

Я лежала на диване, свесив с подлокотника ноги, разглядывала напоследок фотографии студентов, у которых Лекси вела семинары, и делала вид, будто мне все нипочем. Фрэнк расхаживал из угла в угол, перед операцией ему всякий раз не сидится на месте.

– Завтра, – сказала я. Это слово оставило на языке холодок, будто свежий снег, дыхание перехватило.

– Завтра в обед – первый день пусть будет короткий, чтобы тебе не перегружаться, вникать потихоньку во все. Сегодня вечером предупрежу твоих друзей, пусть устроят тебе теплый прием. Ты как, готова?

Что вообще означает “готова”, если речь о такой операции?

– На все сто, – ответила я.

– Давай-ка вспомним: задача первой недели?

– Не попасться, наверное. И остаться в живых.

– Не наверное, а точно. – Фрэнк на ходу щелкнул пальцами у меня перед носом: – Эй, не спи! Это важно.

Я отложила фотографии.

– Ну сосредоточилась. А дальше?

– Если тебя раскусят, то в первые дни, пока ты еще не освоилась и все внимание на тебе. Так что на первую неделю у тебя одна задача – прижиться. Это тяжелый труд, поначалу выматывает, и если перестараешься, то начнешь ошибаться, а здесь одна ошибка – и все пропало. Так что смотри не перетрудись. При любой возможности уединяйся: спать ложись пораньше, книжечку почитай, пока остальные в карты дуются. Продержишься неделю – войдешь в ритм, к тебе привыкнут, внимание обращать перестанут, и свободы у тебя будет намного больше. А до этого затаись: не рискуй, не любопытствуй – словом, ничего подозрительного. О деле и не думай. Если за неделю ничего полезного не узнаешь, мне все равно, лишь бы ты осталась в доме. Останешься – пересмотрим наши планы и от этого будем отталкиваться.

– Ты ведь не веришь, что я продержусь, – сказала я. – Так?

Фрэнк перестал шагать из угла в угол, уставился на меня в упор.

– Думаешь, я бы тебя туда послал, – спросил он, – если б не верил?

– Послал бы, конечно, – ответила я. – В любом случае интересно же, а значит, послал бы и не поморщился.

Он встал спиной к окну, задумался. Свет падал на него сзади, лица было не разглядеть.

– Возможно, – сказал он, – но какая разница? Да, дело рискованное. Ты и сама знала, с первого дня. Но может получиться, если не рисковать, не теряться и не спешить. Помнишь, что я перед прошлой операцией говорил про вопросы?

– Да, – кивнула я. – Надо прикинуться дурочкой и задавать их как можно больше.

– На этот раз все по-другому. От тебя требуется прямо противоположное: никаких вопросов, если не уверена в ответе. То есть вообще никаких вопросов.

– Даже спросить ничего нельзя – так что же мне делать? – Мне эта мысль давно уже не давала покоя.

Фрэнк пересек комнату, смахнул с кофейного столика бумаги и сел, подавшись мне навстречу, сверля меня синими глазами.

– Приглядывайся, прислушивайся. Главная трудность в этом деле – у нас нет подозреваемого. Твоя задача его приметить. Учти, все, что ты узнаешь, для суда не годится, ты же не сможешь никому зачитать права, потому мы не ставим цели добиться признания. Это оставь мне и малышу Сэмми. Дело мы раскроем, если ты укажешь направление. Выясни, есть ли кто-нибудь, о ком мы до сих пор не знаем, – кто-то из ее прошлого или тайный новый знакомый. Если кто-нибудь, кого нет в списке контактов, с тобой свяжется – по телефону, лично или как-то еще, – ты ему подыгрывай, узнай, чего он хочет, и если получится – полное имя и телефон.

– Ладно, – кивнула я. – Таинственный незнакомец.

Фрэнк говорил убедительно – впрочем, как всегда. Видно, прав был Сэм: Фрэнк это затеял не потому, что хоть сколько-нибудь верит в успех, а потому что это блестящая, невиданная, отчаянная авантюра. Ну и ладно, мне все равно.

– Именно так. В пару к нашей таинственной незнакомке. А ты смотри в оба за ее друзьями, пытайся их разговорить. Я их не подозреваю – знаю, твой Сэмми на них помешался, но я с тобой согласен, не те люди, – и все-таки они чего-то недоговаривают. Увидишь их живьем – поймешь. Может статься, это какая-нибудь мелочь – скажем, они списывают на экзаменах, или гонят на заднем дворе самогон, или знают, кто папаша, – но мне виднее, что к делу относится, а что нет. С полицией они откровенничать не станут, а вот ты при правильном подходе сумеешь их разговорить. О других ее знакомых забудь, ничто на них не указывает, да и мы с твоим Сэмми ими занимаемся, но если кто-то у тебя вызовет хоть малейшее подозрение, сообщи мне. Поняла?

– Да.

– И напоследок кое-что еще. – Фрэнк вылез из-за стола, взял наши кружки и отнес на кухню. Теперь в любое время дня и ночи на плите стоял внушительный кофейник, еще неделя – и мы, наверное, стали бы есть молотый кофе ложками прямо из пакета. – Давно хотел с тобой поговорить кое о чем.

К этому разговору я заранее готовилась. Бегло просмотрела фотографии, словно колоду карт, перебирая в памяти имена: Силлиан Уолл, Хлоя Неллиган, Мартина Лоулор…

– Валяй, – сказала я.

Избавившись от кружек, Фрэнк принялся вертеть в руках солонку так, чтобы не рассыпать соль.

– Не хотел заводить на эту тему, – начал он, – но что поделаешь, жизнь не мед. Сама понимаешь, ты в последнее время… как бы это сказать… слегка не в своей тарелке, да?

– Ага, – отозвалась я, не отрывая взгляда от фотографий. Изабелла Смит, Брайан Райан – может, родители плохо соображали, а может, у них извращенное чувство юмора, – Марк О’Лири… – Понимаю.

– Не знаю, то ли это из-за дела, то ли еще раньше началось, да и знать не хочу. Если это мандраж, то, скорее всего, пройдет, едва переступишь порог. Но вот что я сказать хотел: если не выгорит, не пугайся. Не надо сомневаться в себе, иначе совсем голову потеряешь, и не вздумай прятать свой страх. Обрати его себе на пользу. Почему бы Лекси не волноваться и почему бы тебе на этом не сыграть? Пользуйся тем, что есть, пусть даже не самым выигрышным. Все может стать твоим оружием, Кэсс. Все что угодно.

– Постараюсь не забыть, – кивнула я. При мысли о том, что из операции “Весталка” можно извлечь пользу, внутри у меня что-то сжалось, стало трудно дышать. Стоит мне даже моргнуть, Фрэнк заметит.

– Как думаешь, справишься?

Лекси, пронеслось в голове, Лекси не сказала бы ему: “Не лезь мне в душу” (не то что я), она бы вообще не стала ничего объяснять. Лекси просто зевнула бы, или сказала: “Не учи меня, ты не моя бабушка”, или потребовала мороженого.

– У нас печенье кончилось, – сказала я и потянулась, фотографии соскользнули с колен, разлетелись по полу. – Сбегай, купи. С лимонным кремом.

И, увидев, как вытянулось у Фрэнка лицо, я так и покатилась со смеху.

В субботу Фрэнк милостиво предоставил мне выходной – не Фрэнки, а просто золото! – чтобы мы с Сэмом на прощанье побыли вместе. Сэм приготовил на ужин курицу по-индийски, а я на десерт соорудила что-то вроде тирамису – на вид страшненькое, а на вкус ничего.

Болтали о пустяках, держались за руки, сидя за столом, делились дорогими воспоминаниями – историями из детства, юношескими глупостями. Одежда Лекси висела в углу на дверце шкафа, лучилась, будто освещенный солнцем песок, но мы ни словом о ней не обмолвились.

После ужина пригрелись на диване. Я затопила камин, Сэм включил музыку; вечер как вечер, похожий на все другие, только одежда Лекси перед глазами маячит да сердце заходится от нетерпения.

– Как ты? – спросил Сэм.

Видно, зря я надеялась, что мы за весь вечер ни разу не вспомним про завтра.

– Ничего, – отозвалась я.

– Страшно?

Я призадумалась. Положение идиотское во всех смыслах. По-хорошему, мне бы окаменеть от страха.

– Нет, – ответила я. – Интересно.

Сэм кивнул, уткнулся мне в макушку. Он не спеша, ласково гладил меня по волосам, но я чувствовала, как он напряжен, весь одеревенел.

– Не по душе тебе это, да? – спросила я.

– Да, – тихо сказал Сэм. – Не по душе.

– Тогда что ж ты это не прекратил? Ты же руководитель следственной группы, настоял бы на своем.

Рука Сэма замерла в воздухе.

– Хочешь, чтобы я прекратил?

– Нет, – ответила я. Уж в этом-то я была уверена. – Ни в коем случае.

– Теперь-то уж проехали. Операция идет полным ходом, это детище Мэкки, я здесь не распоряжаюсь. Но если ты передумала, я найду способ…

– Не передумала, Сэм, честное слово. Просто интересно, почему ты дал добро.

Сэм пожал плечами.

– Мэкки прав, конечно: ничего у нас больше нет. Возможно, это единственный способ раскрыть дело.

У Сэма есть висяки – у кого их нет? – так что одним больше, одним меньше, какая разница, ему главное убедиться, что убийца не охотится за мной.

– Неделю назад тоже ничего не было, – заметила я, – но ты был против.

Сэм вновь стал рассеянно гладить меня по голове.

– Тогда, в первый день, – начал он, помолчав, – когда ты приехала на место преступления… Вы с Мэкки друг друга подкалывали, помнишь? Он к тебе придирался из-за одежды, ты отвечала, почти как с… еще тогда, в Убийствах.

То есть с Робом. Ближе Роба у меня, пожалуй, не было друга, но мы разругались, страшно, в пух и прах, тут нашей дружбе и конец. Я развернулась, положила голову Сэму на грудь, чтобы видеть его лицо, но он смотрел в потолок.

– Давно я тебя такой не видел, – продолжал он. – Ты прямо ожила.

– В последнее время со мной было не очень-то весело, – сказала я.

Сэм чуть заметно улыбнулся.

– Да я не жалуюсь.

Не припомню, чтобы Сэм хоть раз на что-то жаловался.

– Да, – кивнула я, – понимаю.

– А потом, в субботу, – продолжал он, – хоть мы и ссорились, и все такое, – он слегка сжал мне руку, чмокнул в лоб, – да какая разница… Я уже потом понял: это потому что мы оба загорелись. Потому что тебе не все равно. Как будто… – Он мотнул головой, подыскивая слова. – В Домашнем насилии совсем не то, верно?

О Насилии я мало что рассказывала. Лишь тогда мне пришло в голову, что молчание было по-своему красноречиво.

– Кто-то же должен этим заниматься, – ответила я. – С Убийствами никакого сравнения, но и там неплохо.

Сэм кивнул, обнял меня покрепче.

– И потом, на совещании, – сказал он. – До этого я подумывал, а не послать ли мне Мэкки подальше на правах начальника. Ведь завели дело об убийстве, я руководитель следственной группы, и если бы я сказал “нет”… Но ты так увлеклась, каждую мелочь продумывала… И я решил: зачем все это рушить?

Такого поворота я не предвидела. Внешность у Сэма обманчивая, лицо деревенского простака, открытое, незамысловатое: румянец во всю щеку, ясные серые глаза, от них разбегаются морщинки-лучики; даже узнав его поближе, не ждешь от него глубины.

– Спасибо, Сэм, – растрогалась я. – Спасибо.

– Может, и к лучшему, что это дело нам подвернулось. Как знать…