Внучка берендеева. Летняя практика Демина Карина

Глава 9. О снах предивных

…Звенели медные браслеты на руках.

Плыли шелка, меняясь. Вот алый растянулся, огненный, вот скрылся под зеленою волной, а ту, в свою очередь, золотом припорошило.

Замерла дева.

Опали покрывала.

Встала она, прекрасная в своей наготе.

Бела.

Точена.

Мягка каждой чертой. И диво, что сколько ни глядел Арей, а разглядеть лица не был способен.

– Нравлюсь! – Дева изогнулась, провела ладонями по животу плоскому, по бедрам. И рассмеялась звонко. – Нравлюсь!

– Нет.

– Себе-то не лги. – Она крутанулась на носочках, качнула широкими бедрами, и узел волос на голове распался. Рассыпались они драгоценным покрывалом, легли на покатые плечи, прикрыли тяжелую грудь. – Смотри. – Дева голову запрокинула. – За погляд денег не беру.

– Было бы на что…

Арей огляделся.

Где он?

В хате… выбрали самую большую после старостиной, где Архип Полуэктович остановился да Марьяна Ивановна, которая уже хату эту обжила. Занавесочки повесила, половички на полу разложила, пучки трав заговоренных развесила по четырем углам да подкову на притолоку.

Не обычную, само собой.

А студентам досталась хата попроще. Царевичи своим тесным кругом. Кирей, родственничек заклятый, с ними. Арею ж в компанию двое бояр самых что ни на есть родовитых. Вон, спят. Вытянулся на лавке Лойко, сон его беспокойный, вот и крутится, этак поутру и на пол сверзнется, может, там и поутихнет. А вот Ильюшка лег прямо, на спину…

– Будто покойник. – Дева подошла к нему и ладонь на голову положила. – А меж вас и вправду покойник имеется…

– Кто?

– Так я тебе и сказала! – Она рассмеялась звонко. – Поцелуй…

– Обойдешься.

– Грубый ты, добрый молодец… ко мне в дом пришел, а хамишь…

– Извини, завтра другой найду.

– Ты не понял. – Она тряхнула тяжкой гривой волос, и с них посыпались на пол золотые монеты. – Все тут мой дом, куда бы ни пошел.

– Кто ты?

Она пожала плечами и рученькой повела.

Исчез Лойко, который вновь пытался повернуться, да в стену коленями уперся. Сгинул бледный Илья, в позе этой, со сцепленными на груди руками, вправду на покойника похожий. Сама хата, пусть кое-как прибранная, но необжитая.

– Так мне больше нравится, – сказала девица.

Лежат ковры, золотыми узорами шиты. И подушки на них горами навалены, хоть махонькие, на которые разве что вишню спелую положить можно, хоть огромные. Стоят подносы кованые. На подносах тех – вазы, что с фруктами всякими, иные Арей только в книгах и видывал, а про других вовсе не слыхивал, что есть.

Музыка играет.

А музыкантов не видать.

Трогает незримый ветер тонкие занавеси…

– Хочешь? – Девица, вновь в шелка обрядившаяся, правда, отчего-то выглядела она еще больше голой, чем была, – отщипнула виноградинку. Арей головой покачал – не станет он ничего есть в этом месте, которое то ли было, то ли не было. – Или, может, вина?

– Спасибо, воздержусь.

– Это же сон. – Она хитро прищурилась. – Всего-навсего сон…

– Тогда тем более смысла нет. – Арей сел на пухлую подушку и ноги скрестил, удивился тому, что сам он в прежней своей одежде.

– Если не по нраву…

Она щелкнула пальцами, и исчезли сапоги, а с ними и кафтан, и штаны, зато лег на плечи халат, змеями зелеными расшитый, пояс золоченый на животе затянулся, а на ноги сели сапоги из яловой кожи.

– Так лучше?

– Верни, как было. – Арей нахмурился. Все же меньше всего это на сон походило, а значит…

Кто она?

Ялуша, которая горазда к спящим подбираться? Прикинется старой кошкой с глазами разноцветными, шмыгнет в постель, пристроится у груди и будет глядеть-выглядывать, вытягивать из спящего силы вместе с дыханием его? Нет, ялуши все больше кошмары приносят.

Сонница?

Эти любят девами прекрасными предстать. И сны навевают особого свойства. О таких снах целителям не сказывают, стесняются. Да и не только в стеснении дело. Сонницы головы так заморочить горазды, что иные и просыпаться не желают.

– Погоди, маг. – Дева нахмурилась, когда Арей руки поднял. – Не спеши… я тебе пригожусь.

– Это навряд ли.

С сонницей Арей справится, не та у нее сила, чтобы против мага выстоять. И видать, совсем с голоду одурела, если решилась.

– Твоя правда. – Сгинули шелка и ковры, подушки, музыка. – Голодно мне… силы бы чутка, капельку… я ж никому зла не чинила.

Она ухватилась за руки, сжала их с нечеловеческой силой. И полыхнули черным глаза.

– Я пригожусь! Поверь, маг… пригожусь.

Волосы заклубились дымом.

Изо рта гнилью потянуло.

– Тут страшно, боярин… всем страшно… людей нет… Хозяева… не ушли они, а кем стали, то… дай мне силы капельку… Всего одну капельку! С тебя не убудет. В тебе огонь, я слышу… я вам помогу… подумай, маг… я ведь никому вреда не чинила.

Разве что высасывала досуха. Слышал Арей, что нередко случалось соннице из здорового мужика силы выпить, да за пару ночей.

– Так то сами… тебе вот мои прелести не по нраву пришлись… или, может, тебе белявые нравятся? – Она крутанулась и встала девкой пышнотелой, с волосом светлым, мягким. – Или чернявые… или рыжие?

– Прекрати, а то изгоню.

Арей сложил пальцы знаком.

– Здесь не изгонишь, – спокойно ответила сонница. – Сны – мое место.

– Ни один сон не длится вечно.

– Если не наведенный. – Сонница приняла обличье Любляны. – Или тебе другая по нраву? Наверное, удобно две невесты иметь… или не очень? Поди, грызутся меж собой? То ли дело мы с сестрами… когда живы они были, мы всегда всем делились. И мужчины были только рады. Почему ваши женщины так не могут?

Она села на грязный пол, скрестивши ноги. И смотрела снизу вверх с такой страстью, что у Арея поневоле горло перехватило. Этак… этак он и поддаться готов.

Сонница рассмеялась звонко.

– А вспомни, маг, ты ведь иной крови… не местный… и в вашем обычае не одну жену иметь. Так и клятву исполнишь, и отказываться ни от чего не надо.

– Погоди. – Арей тоже сел. Смотреть на нагую Любляну было… да, пожалуй, приятно. Себе он врать не привык. – Не спеши, рожденная лунным светом. И прими какое-нибудь другое обличье, иначе беседы у нас не выйдет.

Думал, сонница возражать станет.

Но она кивнула.

И провела ладонями по лицу, его стирая. А следом и прочее тело поплыло, и сгинула Любляна, а на месте ее девочка оказалась, худенькая, что тростинка, с глазами белесыми, лунного света полными.

– Когда-то давно здесь жили люди, – сказала сонница, а Арею подумалось, что не каждому выпадает увидеть истинное ее обличье. И радоваться он должен бы этакой чести. – А с ними рядом и Хозяева… и овинники, банники… прочий малый народ, который вы нечистью именуете, хотя иные из нас почище людей будут.

– И ты жила?

– Мы с сестрами. – Она скривилась, будто вот-вот заплачет. Из лунного глаза и вправду вытекла слеза, крупная, перламутровая, что жемчужина. Она упала на ладонь сонницы и жемчужиною стала. – Вот, возьми подарок.

Сонница протянула жемчужину.

– Она забрала и моих сестер… мы… баловались… с женщинами… с мужчинами… ты говоришь, что иных досуха выпивали, но это когда голод мучает. Нас не мучил. Мы брали сил, а взамен… мы ведь сны приносим не только те, от которых ты краснеешь. Снов много… мы дарили детям сказки… и отгоняли ягнуш с их темными кошмарами… сладкий сон младенцам. Невестам грезы. Мужчинам… у всех свои мечты. И мы исполняли их, взамен брали немного силы, немного тепла… если бы ты знал, как я замерзла.

Она задрожала.

– Помоги, маг… мои сестры сгинули… ночь за ночью мы были… держались друг за друга, но однажды старшая наша стала лунным светом, чтобы отдать нам свою силу… и потом еще одна… я самая младшая… они оживут, если позволить…

– Что здесь случилось?

Треугольное лицо сонницы исказила мука.

– Она пришла… зимой… ночи долгие… темные… сны сладкие… людям тепло, и мы рассказываем им о весне. Детям… у детей сны светлы… а она их забрала. Всех до одного. Вошла… и ворота не остановили.

Она больше не плакала, но худенькая фигурка ее истончалась, и Арей протянул руку. Было, конечно, глупо кормить нежить собственной силой, однако…

– Спасибо.

Сонница коснулась пальцев, и Арей ощутил явственный холод.

– Я просто голодна… она срезала жизнь за жизнью, и злой старик, к которому мы не решались подойти, а потому он давно не видел снов, ничего не сделал. Он поднял посох… мы очень боялись его посоха, но она лишь рассмеялась.

Острый язычок скользнул по губам.

– Потом сюда заглянули волки… и они говорили о сытой зиме, о мертвецах, которых им оставили на ближней поляне… о том, что не все мертвые остались мертвы.

Она задрожала, готовая рассыпаться лунным светом, но Арей протянул вторую руку.

– Мы же оказались заперты здесь… у нас нет ног. Или крыльев. А волкам не снятся сны, такие, чтобы мы могли спрятаться в них… мы лишь слушали, что говорят они.

– И что же говорят?

Силу она пила жадно.

И Арей чувствовал, как слабеет.

– Я… покажу тебе… я пыталась уйти и видела их глазами… я покажу… – шелестом листьев в ушах звучал голос сонницы. – Не противься… клянусь матерью-луной, что не причиню тебе вреда. Только и ты пообещай, что заберешь меня.

– Куда?

– Туда, где много людей.

Что ж, в столице людей много, глядишь, сыщется местечко и для сонницы.

– Хорошо… позволь теперь…

Она встала.

Прижалась. И во сне Арей ощутил горячее тонкое тело ее. Сонница же приложила раскрытые ладошки к вискам его. Поднялась на цыпочки. И заглянула в глаза.

– Смотри, маг… и постарайся выжить.

Постарается…

Он проснулся с тяжелой головой и, лежа на жесткой лавке, долго не мог понять, где же находится. После вспомнил.

Дом.

И сонницу. И круг из древних камней, в котором ничего не росло, да что расти – и снег зимою в этот круг ложился неохотно.

Запах тлена.

Кровь.

И волчий звериный страх, от которого шерсть на загривке поднималась дыбом. Арей провел рукой по шее, убеждаясь, что за ночь шерсти там, вздыбленной аль нет, не выросло. Мотнул головой, избавляясь от наваждения. Поднялся… ухватился руками за лавку, потому как пол в избе вдруг покачнулся, готовый подняться, принять отяжелевшее вдруг тело.

Вот же… верь нежити.

– Плохо тебе? – раздался ласковый голосочек.

Арей вздрогнул и для верности себя за руку ущипнул. Боль от щипка была короткой, но и ее хватило бы, чтобы морок разрушить. А поскольку Любляна не исчезла, то следовало признать, мороком она не была. Дареная невестушка, чтоб ее, сидела на лавке, сложивши белы рученьки на коленях. Сидела смирнехонько, глазки потупивши, зарумянившись – не девка, яблоко наливное. Только Арей подозревал, что с этого яблока у него скоро оскомина будет.

– Утра доброго, суженый, – ласковым голосочком пропела она и глазками стрельнула.

– И тебе… утра… доброго. – Арей голову потер.

Болела.

– Славно ли тебе спалось? – Любляна пальчиком по шитью провела, по дорожкам серебряным, по жемчужным островкам.

И кольнуло что-то в руке холодом.

Надо же… а думал – приблажилось. Или, верней, что сонницы нематериальны. А выходит… выходит, мало он пока знает. Пусть ныне и маг полновесный, но все одно гордиться нечем.

– Славно. Спасибо.

Арей кулак сжал. Что ему от этой жемчужины? Может, и ничего, может, пустое она, как все обещания нежити, а может, и пригодится.

– Что это у тебя там? – поинтересовалась Любляна и шею вытянула, силясь разглядеть.

– Ничего.

– Что-то есть? – Она соскочила с лавки. – Не хочешь показывать? Дело твое… я привыкла, что никому-то не нужна.

– Хватит. – Арей был не в том настроении, чтобы нытье слушать и уж тем более силой делиться. У самого почти не осталось.

– И кричишь… и не замечаешь…

– Ты уж определись, – хмыкнул он, – или кричу, или не замечаю.

Любляна губки поджала. Побледнела. И губу отставила, обиду выражая. Затрепетали ресницы, но к этим слезам Арей привык. Душою очерствел он, что ли? И Любляна поняла. А может, не она, но тварь, в ней сидящая, почуяла, что не будет поживы.

И если так, то зачем тратиться.

Любляна подошла к ведру, зачерпнула водицы ковшом и Арею поднесла:

– Испей. Полегчает. Батюшка наш, когда перебрать случалось, говаривал, что ничего нет лучше водицы колодезной.

И пить вдруг захотелось так, что зубы заломило. Только желание это было не его, не Ареево. И жемчужина в руке холодом опалила, упреждая о том.

– Спасибо, – сказал Арей не невестушке, которая на него глядела, что голодный на пряник, но соннице. За такое и силой поделиться не жаль, тем паче что сила вернется.

– Не за что… я готова о тебе заботиться.

Арей жемчужину в кошель опустил.

А ковшик с водицей на стол поставил. Подумал, что стоило бы вовсе вылить и ковшик, и ведро, из которого эту воду брали, но не стал.

– Послушай, Любляна…

Она вновь на лавку села, рученьки сложила, глядит… вот нехорошо так глядит, вроде и спокойно, а чуется за этим спокойствием гнев, который скрывают, да только сил нет вовсе упрятать.

– Не мила тебе, – усмехнулась она. – Ничего не говори. Не мила. И знаю, что девке этой обещался. Что ты в ней нашел? Ладно братец мой… его всегда отличала любовь к таким вот…

Она хлопнула себя по бокам.

– Чтобы тела побольше… сиськи…

– Прекрати.

Арей потер глаза.

– Не хочу. – Любляна глядела прямо, и теперь гнев ее, старый, что гной в ране, чувствовался. – Почему я должна прекращать? Почему я должна молчать? Смиряться? Позволять всем вокруг решать, что для меня лучше будет? Там, в тереме царском, кланяться беспрестанно, благодарить за милость, хотя какая это милость… жить, не зная, позволено ли тебе будет следующий рассвет увидеть.

– Рассвет? Или закат тебе милей?

Любляна оскалилась улыбкой. И черты лица ее исказились, почудилось, выглянуло из нее нечто… нечеловеческого свойства явно.

– Доложила? Или Ильюшка, братец наш разлюбезный? И теперь ты думаешь, что я – не человек, а тварь неведомая, в человеческом теле обосновавшаяся?

Арей сел за стол.

И руки на стол положил. Раскрыл ладони, чтоб видела она, что не станет чаровать. Раз уж выпало беседовать, то Арей побеседует. Глядишь, и договорится до чего-нибудь.

– Никто не знает, как было.

– Так расскажи.

– Тебе?

– А хоть бы и мне, – сказал он, разглядывая невестушку иным взглядом. Смешно было думать, что прочие не глядели. Глядели. И взглядом. И камнем. И словом Божининым. Но не выглядели, иначе б… или… если б и выглядели, если б сочла царица, что надобно ей нелюдь в тереме, то и нелюдь пригрели б.

– Что, понимаешь? – Любляна голову набок склонила. – Она больше не кажется доброй и милосердной?

– Добрых и милосердных царей не бывает. Как и цариц.

– Хорошо, что ты это понял. А говорить… почему б и нет… да, я тебе неправду сказала… верней, не всю правду сказала… понадеялась, глупая, что ты мне поможешь… что вытащишь… я ж не знала, что эта девка тебе взаправду дорога. Скажи, случится с ней что, горевать сильно будешь?

– Голову тебе сверну.

– Не пугай. – Любляна пальчиком по щечке провела, а по следу алому, пальчиком этим оставленному, и слезинка скользнула хрустальная. – Всяк желает бедную девушку застращать… некому заступиться, некому…

– Или говори, или уходи.

Она слезинку смахнула.

– Первый год при нас жрец находился неотлучно. И пяток старух, которых блаженными почитают. Как по мне, обыкновенные, просто умом двинулись… ты не знаешь, каково это… Одна постоянно бормочет. Другая песни поет. Все воняют, потому что мыться – святость смывать. И молишься, молишься, а им все мало, все поверить не способны, что нет от нас с сестрицею вреда… а главное, случится в тереме беда какая… не важно, к слову, хоть чирь на заднице, а все мы виноваты.

– Жалуешься?

Арей все же флягу отыскал среди вещей. И, воды на полотенце плеснув, отер лицо. Полегчало.

– Брат твой где?

– Я ему не сторож… пришла, тут никого нет уже… только ты вот спишь сном беспробудным. Я тебя уже и звала, и за плечо трясла, а ты никак… вот и решила посидеть, поглядеть, что за беда… вдруг бы тебе помощь понадобилась.

Ишь, заботливая какая.

А все одно странно, что и Лойко, и Илья ушли, никому и слова не сказавши.

– Отец хотел, чтобы мы стали сильней… он знал, что она не оставит нас в покое. Как же, царская кровь, благословенная… проклятая, как по мне. – Любляна пальцами по косе провела, распуская. – Я бы отказалась, если б можно было… но кто ж меня спрашивал, где родиться?

– Опять жалуешься.

– Привычка. – Она не смутилась. – Я не нелюдь, Арей. Я просто не совсем уже и человек. Помню, отец позвал меня вниз. Помню, как лежала на полу и плакала, умоляя меня отпустить… а потом стало холодно, и так холодно, что… я думала, насмерть замерзну. Потом… потом что-то было, но все как в тумане. Знаю, я делала не самые приятные вещи… или не я, но то, что в меня вселилось.

Она вздохнула.

– Отец как обезумел… или и вправду обезумел? Но все закончилось в один день. Я очнулась от боли, страшной боли, будто меня раздирали изнутри на мелкие клочки… потом жар… и холод… я едва не умерла, но очнулась. Кем? Сама не знаю. Знаю, что ее, той твари, больше нет… и что не будет… что я одна… почти одна, только вот Маленка, она способна понять, что я чувствую, но лишь потому, что чувствует то же самое… мы вдвоем остались друг у друга, а все вокруг только и ждут повода, чтобы от нас избавиться.

Холод жемчуга Арей ощущал и сквозь ткань. Холод этот разбивал слезливый морок слов.

– От меня тебе что надо?

– Уж не жалости… а и вправду, скажи, чем она лучше меня? – Любляна поднялась, тряхнула головой, и волосы ее, медвяно-золотые, тяжелые, рассыпались по плечам. Летник вдруг соскользнул, и осталась боярыня в одной рубашке тончайшего полотна. – Неужели вовсе не по нраву?

– Оденься. – Арей наклонился и летник подобрал.

Хмыкнул.

Тяжелый, что панцирь жучиный.

– Я ведь и вправду царской крови… и многое умею… мы бы хорошо зажили.

– Пока бы ты меня не сожрала.

– Надо же какой трусливый… – Любляна плечиком повела, и рубашка с плечика этого соскользнула. А Арею вдруг смешно стало: экий он манкий для нечисти, то одна выплясывала всю ночь, то другая утречком продолжила. Неужто иной заботы нету, кроме как честного мужика в соблазн вводить? – Да не трону я тебя… не трону… и сестрица моя… да, нам силы нужны, но разве мы кого до смерти извели?

– Это ты мне скажи.

А рубашка и ниже съехала.

Арей покачал головой и, летник протянувши, сказал:

– На вот, прикройся, а то застудишь чего…

– Людям обыкновенным с нами неуютно, твоя правда… а ты и не заметишь… я малость возьму…

– Одна уже взяла.

– Маленка? – Очи Любляны полыхнули. – Вот стервь! А обещала…

– Оденься уже.

Арей повернулся спиной и, кинувши летник – боярыня его не взяла – на лавку, вышел. Он успел спуститься с крылечка, вдохнуть горячий воздух – ветер-суховей принес с восхода терпкий травяный запах – и потянуться. Захрустели кости, потянуло спину…

– Помогите! – Тонкий женский крик всколыхнул полуденное марево.