Ловец Мамаева Надежда

Когда я окончательно успокоилась и повернула обратно к дому старухи Фло, в моей голове созрело, как мне тогда казалось, самое верное из решений.

Он гнался за сбежавшим из плетения дамбы духом по лабиринту. Его окружали смрад и тлен. Иллюзии то ли его прошлого, то ли игра сознания – всплывали далекими миражами и близкими отражениями, вдруг становящимися зеркалами стен.

Здесь легко потерять разум, да и тело. Лабиринт. Мир без теней. Место, где нет пространства и времени. Пограничье двух миров. Пристанище душ, которые хотят скрыться от закона или не могут уйти дорогой вечного сна из реального мира.

Его запутанные ходы пронизывают пространство, и чем ты лучше их узнаешь, тем больше теряешься. И если у тебя нет якоря, то однажды заблудишься в ловушках лабиринта навсегда.

Тэд бежал за призраком и старался выкинуть из головы мысли об этом гребаном якоре. Зачем думать о том, чего у тебя нет, и вряд ли будет?

В Оплоте из них ковали идеальных воинов. Тех, кто способен служить, тех, кто сможет вынести сумрак лабиринта и найти в нем путь. Но вот насмешка судьбы – самые совершенные клинки порою ломались первыми. Не от непосильных нагрузок, но от каждодневного искушения лабиринта.

Но только мессиры будущим ловцам не объясняли, что совершенствовать нужно не только тело, но и дух. Зачем? Воин выполнил свой долг. Воин может умереть. В случае Тэда – потеряться в переулках лабиринта.

Он знал, что это произойдет рано или поздно, но не сейчас. Еще не время. Однако ловец чувствовал, что уже скоро. Слишком часто он здесь бывал. Поначалу гордясь, что ему, одному из лучших в выпуске, дают самые сложные задания. А потом за наградами и похвалой начала проглядывать правда: его спешили использовать по максимуму. Пока он не сломался.

Его начальник, не привыкший выплетать красивое кружево лживых фраз, однажды, вызвав его в кабинет, прямо в лоб заявил, что Тэд обязан найти себе якорь. Ловец лишь усмехнулся.

Якорь… безднов якорь. Это может быть дорогой сердцу предмет. Хоть памятная чем – то пуговица от драных кальсон, хоть образ старухи матери. Главное, чтобы воспоминания об этом самом якоре смогли вытеснить лживые образы лабиринта. Отсечь иллюзии от реальности.

А у Тэда привязанностей, что держат на этом свете крепче стальных канатов, не было. Предметы? Тьфу. Беспризорник потерял память о таких вещах еще на улицах в воровскую бытность. Мать? Та шлюха из борделя, которая выкинула его, семилетнего, на улицу? Друзья, что почти все утонули в тот проклятый день последнего отбора? Подружки на одну ночь, с которыми он старался забыться?

Тогда, в кабинете начальника, на прямой приказ найти якорь Тэд столь же прямо и ответил, что не может. Некого. Да и желания нет.

Мессир, уже в годах, грузный, с вислыми моржовыми усами, разозлился и, ударив кулаком по столу, заявил, что ему надоело укладывать молодых мальчишек, находящихся в его подчинении, в гробы по причине их собственной дури.

– Что я могу поделать? – усмехнувшись, развел руками Тэд.

– Что, нет бабы, которая бы тебе дорога была? – подозрительно уточнил начальник.

– Нет.

– Значит, иди и трахни парня, если из девок тебя ни одна не цепляет.

Ловец закашлялся, а мессир, почувствовав, что хватил лишку, чуть тише добавил:

– Ну, или заделай какой-нибудь шлюхе ребенка. Может, хоть дитя тебя удержит на этом свете?

Тэд тогда лишь зло сцепил зубы. Да, он был далеко не безгрешен, скорее уж наоборот. Но ловец точно знал, что лучше сдохнет в лабиринте, чем ради спасения собственной задницы породит на свет ублюдка от какой-нибудь девки. Своей судьбы сыну он не желал. А появись на свет девочка… Ее участь могла оказаться еще более незавидной.

Сейчас Тэд гнался за душой сбежавшего малефика, посылая к морским демонам мысли об этом сволочном якоре. А впереди маячил силуэт призрака, что при жизни смертельно проклял не одну сотню безвинных. Этот малефик в свое время был пойман ловцами и осужден на пятьсот лет. Сначала – живым: каждый день заключенный вливал свою силу в нити плетения барьера, а после смерти – в виде духа оказался внутри канвы заклинаний водной преграды, что удерживала сектора от затопления.

Обыватели зачастую не знали об этой особенности барьера, который был одновременно и тюрьмой для душ, считая, что прозрачная стена – творения давно ушедших светлых магов. В какой – то мере так оно и было. Когда – то. Но вечного нет ничего. И Оплот со временем стал не только следить за тем, чтобы маги не преступали закона, но и использовать души провинившихся во благо живущим.

Призрак словно почувствовал, что его настигают, и совершил отчаянный прыжок. Гад оказался сильным. Настолько, что сумел вырваться в материальный мир. Тэд без раздумий сиганул за ним и вывалился в реальность в какой – то замызганной кухне, где помимо призрака обнаружилась девица.

Не теряя времени, Тэд отточенным движением кинул магический аркан, и тут призрак решил показать во всей красе свой паскудный нрав. Дух вцепился в пигалицу, что стояла посреди тесного помещения в своем убогом балахоне с горящей рукой. Огненный маг, чтоб ее! Призрак, не будь дурак, не просто ухватился за нее, но и стал тянуть силы из девчонки, становясь все более материальным.

Ловец понял, что она – уже не жилец, но малышка умудрилась его удивить. Не растерялась и облила давно сдохшего малефика керосином. Секунды хватило, чтобы достать ловушку для душ. А дальше… Тэд сконцентрировался на том, чтобы захлопнуть крышку ровно в тот момент, когда малефик окажется внутри, а пигалица – еще нет. За что и поплатился.

Несмотря на то, что огненная была девицей мелкой и тощей, рука у нее оказалась тяжелой. Но больше всего Тэда разозлило, как она отбрила его едкое «…самая воспитанная». Это вместо благодарности за спасение. Захотелось проучить эту выскочку. Как следует напугать.

Но когда он прикоснулся к девчонке… Он сам не ожидал от себя такой реакции. Тэду захотелось прижать ее к стене, придавить весом своего тела. Такое с ним было впервые. Желание. Острое. До рези. Отдающееся покалыванием в кончиках пальцев, жаром в паху.

Нет, после лабиринта ему часто хотелось драки или секса. Чтобы забыть о смраде и тлене посмертных путей. Почувствовать себя живым. На худой конец сытной еды, вина, чтобы восстановить резерв. Хотя умелые женские ласки в этом плане были ничуть не хуже.

Но вот так, как сейчас… Сводяще с ума – впервые. Тэд прикрыл глаза. Отгоняя наваждение, и еще сильнее – непрошеную мысль, что сумасшествие лабиринта все же решило настигнуть его раньше положенного срока. За потерю бдительности он и поплатился, ощутив мгновение спустя острое колено меж своих ног.

Она удрала. Прошуршала подолом платья, которое было ей чересчур велико, по полу, как крыса хвостом. Ловцу осталось лишь выругаться. А потом, разогнуться после удара мелкой коленом туда, куда бить не принято, прошипеть и, сцепив зубы, выйти из дома.

Оглядевшись и поняв, в какой из секторов его занесло, он поспешил в управление. На этот раз не ходами лабиринта, а как обычные люди – батискафом.

Час спустя шкатулка с пойманной душой лежала на столе его начальника, а карман ловца оттягивала внушительная премия. Вот только тратить ее у Тэда желания не было. Его желания во всех смыслах этого слова отбила сегодняшняя пигалица.

– Спать. Похоже, все дело в том, что я не выспался, – решил для себя Тэд, переступая порог собственной квартиры.

Это было его логово. Берлога, убежище, в которое он никогда не приводил подружек. Съемный номер отеля, комната в борделе или апартаменты очередной пассии – все что угодно, даже магомобиль или ниша в коридоре, только не его жилье. В его квартире царствовала только она.

Огненно-рыжая, с хитрой мордой и пушистым хвостом. Владычица покоев ловца выбежала встречать хозяина, едва тот переступил порог. Кошка льнула к нему, выпрашивая не еду, ласку.

Тэд усмехнулся и подхватил рыжую на руки. Та довольно заурчала, словно внутри нее завелся особый мотор, и начала тереться мордой об хозяйскую грудь.

Кошка была такой же беспризорницей, как некогда и сам Тэд. Он подобрал ее на улице еще тогда, когда надеялся, что сумеет найти якорь. Не среди людей, которые ему, в сущности, были безразличны…

Бариста с задачей почти справилась… Но главным тут было «почти». Привязанность к кошке оказалась все же слабее, чем иллюзии лабиринта. Это Тэд понял, когда в одной из головоломок сумеречных улиц не смог отличить свою рыжую от второй такой же, иллюзорной. Тогда он понял, что затея с кошкой провалилась. Но гнать ее из дому не стал.

Рыжая так и не поняла, что над ней пронеслась угроза выселения. Наоборот, она хотела обжиться тут как можно лучше и даже по весне намекала хозяину, что пора бы обзавестись котятами… Но тот оставался глух к воплям материнского инстинкта и лишь усыплял женскую кошачью суть заклинаниями. До следующего раза.

Тэд сменил воду в миске и положил кусочек загодя приготовленной рыбки Баристе, а сам отправился в ванную, где чуть не уснул, разомлев в теплой воде. Решив, что умереть, захлебнувшись в собственной ванной – глупее не придумаешь, Тэд перебрался на кровать и провалился в сон.

Они лежали неподвижно, вдыхая пряный аромат ночи, закрыв глаза. Их разделяла лишь тонкая ткань батиста, а соединяло… Соединяло тепло, желание и готовая вот-вот вырваться наружу страсть. А пока… Тэд провел пальцами по женской груди. Он не открывал глаз, наслаждаясь лишь прикосновениями.

Вот так, с опущенными веками, отдавшись на волю воображения, он смаковал каждый миг этой ночи. Ощущение нежной кожи, сосков, что становится тверже от невесомых касаний – все это заставляло его кровь течь по жилам быстрее.

Он приподнялся на локте, медленно, словно пробуждаясь ото сна, открыл глаза и посмотрел на нее. Она улыбалась. Ее опущенные темные пушистые ресницы, ямочки на щеках, выбившаяся каштановая прядь – богиня во плоти.

Он склонился над ней, и прикоснулся губами к ее губам. Почти невесомый поцелуй, заставивший ее открыть глаза. То ли вздох, то ли стон разнесся по комнате тихим эхом, отразился от штор, соскользнул с карниза полуночным вором.

От прикосновения его горячих губ она вздрогнула, а когда он опустился на нее сверху – Тэд буквально кожей почувствовал, что ее, напротив, окатила волна жара.

Их лица замерли друг напротив друга. Ее глаза, в сапфировых озерах которых плескалось желание. Его глаза, в которых притаилась страсть предвкушения.

Ночь не дарила прохлады. Тонкие простыни сейчас казались для них раскаленным песком. А единственным спасением было прижаться друг к другу как можно ближе. Разделить один вздох на двоих.

Но Тэд медлил. Ловил секунды мучительного наслаждения, отдаваясь влечению, словно приручая ее, будто настраивая ее тело подобно тому, как музыкант – свой инструмент.

Странное оцепенение разжигало огонь внутри лучше любых поцелуев и ласк. Ее податливость. Его желание обладать.

И все же он не выдержал. Едва коснувшись губами ее уха, он прошептал:

– Моя…

Эти звуки заставляли ее сердце биться еще чаще, а тело выгибаться навстречу. Она прижалась к нему еще теснее. Его рука, начавшая свое путешествие с затвердевшей вершинки соска, спускалась все ниже и ниже по тонкой талии, округлому бедру и, наконец, замерла на колене.

Он провел ладонью по коленной чашечке, словно дразня, а потом его пальцы невесомо коснулись впадинки с обратной стороны. Легкое движение, на которое девушка отреагировала бурно: ее пальцы непроизвольно сжались в желании притянуть Тэда к себе, заставить его отбросить игры.

Его рука начала поглаживать ее спину. Он смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки: ее лицо в полумраке комнаты, откинутая голова, тонкая беззащитная шея, разметавшиеся по подушке волосы. Затуманенный взор, неотрывно следящий за ним.

А потом она потянулась к нему и прошептала в самое ухо:

– Мрррр…

Бариста ткнулась в ухо хозяину, будя его и ненавязчиво напоминая, что пора бы уже покормить бедную изголодавшуюся киску. И не важно, что в этой самой киске десять фунтов весу. Все равно она несчастная, бедная и голодная.

Тэд откинул одеяло и мученически застонал:

– Бар, иногда я тебя ненавижу, но вот именно сейчас – готов убить.

– Мяу, – невинно ответила сожительница и умыла лапой усы.

– Задница, – прокомментировал ловец. Вот только к кому он конкретно обращается, он так и не решил. То ли к наглой рыжей, то ли к еще более наглой судьбе. Ведь во сне он видел ту самую пигалицу, что приложила его вчера примусом.

Утро было ранним, но ловец решил, что работа – лучший способ избавиться он образа девицы, на которой его отчего – то заклинило.

«А может, наведаться к ней как-нибудь. Симпатичная ведь малышка?», – подумалось ему, когда он переступал порог отдела. Вот только секретарша начальника, заглянувшая к нему в кабинет, едва Тэд туда вошел, поджав губы, сообщила:

– Мессир Логан желает вас видеть. Срочно.

Ловец удивился. Если срочно, мог бы и механического вестника прислать…

Но, оказавшись в кабинете начальника, блондин удостоился сначала весьма изучающего взгляда, а потом и казенного бланка.

– Теодор, – потрясая бумагой начал мессир, – когда я советовал тебе найти девку, я имел ввиду просто найти. Зачем нужно было ее насиловать?

– Прошу прощения? – это были единственные цензурные слова, пришедшие в тот момент Тэду на ум.

– На тебя поступила жалоба от некой мисс Шенны. Ты домогался ее, а ее платье оказалось испорченным… И она даже принесла клятву на крови, что все написанное – верно, – глядя в строки бланка, начал мессир. А потом опустил бумагу на стол и, уперев в лакированную столешницу кулаки, сурово добавил: – Я все понимаю, Тэд, но сейчас, когда участились побеги душ, да причем не абы каких, а с красной меткой… Печенкой чую, что – то серьезное назревает. А тут ты, с обесчещенными девицами…

Начальник выдохнул и уже более миролюбиво продолжил.

– Да, закон дает ловцам поблажки. И наказания для сынов Оплота, кроме как штрафа, за подобные проступки не предусмотрено… Но будь добр, сделай так, чтобы мне больше не приходилось слушать высокоморальных речей из уст помятых тобою девиц.

Мессир Логан все более успокаивался, а Тэд, наоборот, внутренне закипал. Едва начальник закончил, ловец тут же осведомился:

– Разрешите идти?

– Да, – бросил, отворачиваясь, Логан и добавил через плечо. – И выплати причитающиеся девке десять талеров.

Тэд лишь скрипнул зубами: пятерка элитных шлюх стоила дешевле.

Босые пятки кусал холод булыжника, осенний ветер продувал мое полусгоревшее платье насквозь, но вот странность: я не чувствовала в теле той ломоты и боли, что скручивала меня в тугой узел еще с утра. Словно внутри пробило какую – то плотину, и хлынувшая вода заполнила все ямы, выбоины, разломы, раны. И не только в душе, но и на коже.

А потом до меня дошло: магия. То, что сдерживалось посредством зелий столько лет, вырвалось наружу. Это ей я обязана такой резвой реабилитацией. А вслед за пониманием такого простого следствия, вспомнилась и причина: мой дорогой супруг, чтоб он сгорел в огненной бездне!

Вчера, когда я очнулась, мне не хотелось ровным счетом ничего. Но сегодня я была зла. Не просто зла, а в ярости. Неужели все мужчины одинаковы? Прикрываются любовью или должностью, а на самом деле?

С мужем все оказалось кристально ясно: твердил мне, как я ему дорога, а в итоге предпочел найти подешевле и подоступнее. Но и с сытой жизнью расставиться не захотел.

До жути захотелось, чтобы Грег поплатился за все. Чтобы его осудили за убийства Стэна и Лили присяжные, а за то, что чуть не выжег у меня магию – ареопаг ловцов. Но самый простой вариант – обратиться в полицию – ныне вызывал сомнения. А все из – за того ловца, который прямым текстом заявил, что не прочь разложить меня прямо на кухонном столе или получить иную плату.

А что, если благородство ловцов – такой же миф, как и забота Грега? Что, если над моей попыткой заявить на мужа просто посмеются, или вообще выдадут на руки благоверному?

Мой привычный мир с незыблемыми ценностями рушился, разлетался, как ворох осенний листвы под порывом ветра. А ведь маманька всегда говорила, что лучше Грега супруга мне не найти, что нас защищает магия барьера, а полиция – всегда ловит и наказывает бандитов. Ловцы – непогрешимы и следят за тем, чтобы не нарушались магические законы. А на деле…

Но моя маменька всегда была категорична. Всегда образцова. Всегда права. А отец… Он просто любил. И считал, что мир не состоит из черного и белого. А еще был по уши влюблен в свое дело. Поэтому – то и не мешал матушке воспитывать меня так, как она считала нужным: покладистая смиренная дочь, аристократка благородных кровей.

Маменька всегда гордилась, что в моих жилах нет «плебейской магии». Ведь словно в насмешку над знатью, дар под натиском договорных браков и межродственных союзов изжил себя среди аристократии. Способность к магии перекочевала к тем, чей род мог похвастаться потомственными поварами и рыбаками, но никак не «голубизной крови». И лишь изредка в семьях аристократов рождались дети со способностями. Такими отпрысками обычно гордились, их отправляли учиться в Академию магии, а самых сильных – в Оплот. Но для моей маменьки такой дар у дитя – словно клеймо, кричавшее всем и каждому, что она не так далеко ушла от простолюдинов, а ее дочь будет обязана учиться. И, о ужас! Потом ее дщери наверняка придется еще и работать магиней. В маменькином понимании большего позора для благородной леди, чем работа, не существовало.

От догадки я споткнулась. Больно ушибла мизинец и заскакала на одной ноге, вынырнув из мыслей. И ухо сразу же резануло насмешливое:

– Вы только посмотрите на эту прошмандовку… Утро еще только, а она уже скачет, цветёт и пахнет…

Оказалось, что я проходила мимо обшарпанного подъезда, вход в который сторожили три старые гарпии, вооружённые клюками, вязанием и ехидством.

Колючий взгляд одной из замшелых блюстительниц нравов прошелся по моим босым ногам, голым плечам и чересчур откровенному вырезу.

Это-то меня и добило.

– И вам доброго утречка… – пропела я. – Если сами так не можете, то завидуйте хотя бы молча.

Слова сорвались раньше, чем я успела подумать.

Сказанное попало в благодатную болотную почву, которая тут же захлюпала. Местные кикиморы, не найдя сразу, что ответить, воинственно застучали вязальными спицами и зашамками проклятьями. Но после встречи с призраком все это показалось мне комариным писком.

А вот мысль, которая и заставила меня отрешиться от реальности, звучала в мозгах не хуже паромного гудка: маменька всегда благоволила Грегу, маменька была со мной в тот миг, когда у меня случился приступ, вызванный известием о смерти отца… Именно маменьке, а не мне, прибывший лекарь объяснил причины и выписал мне микстуру, у которой был столь же отвратный вкус, как и у того лекарства, которым меня поила старуха Фло.

Правда, капли спустя месяц мне давать перестали, но я начала болеть, а в дом каждый день на послеполуденный чай зачастил Грег.

Я шла дальше по улице, не замечая летящих в спину окриков старух, думая лишь об одном: могу ли я вообще кому – то в этом мире доверять? Ведь супруг наверняка от родительницы узнал, чем именно меня нужно «лечить»?

Умом я понимала, что во всем этом должна разбираться полиция, а если дело коснется магии, то и ловцы. Но теперь поверить в справедливость правосудия…

А если проверить? Для начала хотя бы на примере того же распоясавшегося ловца. Решив все для себя, я резко остановилась. Покрутила головой из стороны в сторону. Улица оказалась на диво безлюдной, не считая тех трех старушенций, что еще сыпали проклятиями в след «срамной девице».

Девица в моем лице развернулась и целеустремленной походкой двинулась на них. Старушки, видя это, замерли, словно кролики, узревшие удава.

– Уважаемые, а где здесь отделение стражей Оплота? – задала я вопрос без обиняков, посчитав, что мы вроде как недавно горячо приветствовали друг друга и обменивались комплиментами.

Видимо, спроси я их, где тут ближайший бордель или крематорий, они удивились бы меньше и ткнули пальцем хотя бы в одну сторону. А так перст первой указывал налево, второй – направо. А третья вообще устремила большой палец себе за спину, в чрево подъезда.

Наконец, представительницы второй древнейшей профессии на земле (оная же – четвертая власть) отошли от моего хамского выпада и начали оттявкиваться отборной бранью. Судя по сказанному, передо мной были как минимум доктора медицинских наук: столь заковыристо они величали отдельные части тела и болезни оных. А с виду такие приличные, не обремененные анатомическими познаниями старушки…

– И все же, где? – я задала вопрос повторно и начала закипать. Думала, что фигурально, но оказалось, что буквально. Одежда, пропитанная утренней влагой тумана, задымилась, а потом с пальцев и вовсе сорвались два язычка пламени.

Как оказалось, лучше всего в вежливых уговорах помогает страх. Старушенции сбледнули и тут же выдали не только подробную инструкцию, как добраться до столичного отделения Оплота, но и пожертвовали мне шесть пенсов на оплату батискафа.

Причем деньги мне торжественно вручались со словами: «Милая, не держи на нас зла… Не серчай, мы же не знали, что ты ента… магичка».

На этот раз батискаф попался еще более старый. Его винт то начинал вращаться так, словно пытался раскрутиться и сбежать – таки от самого судна, то вдруг его заклинивало, отчего батискаф резко дергался.

На меня косились, но, как ни странно, презрительно губ не поджимали и лиц не кривили. Видимо, здешняя публика привыкла и не к такому виду некоторых пассажиров. Когда вся толпа, ожидавшая швартовки маршрутного батискафа, дружной гурьбой забралась внутрь, и капитан пошел взимать мзду, пол в очередной раз словно выбили из – под ног. Больше всего повезло тем, кто уже сидел. Я, еще не успев оккупировать край скамейки, пошатнулась, а из кулака выпала одна из монет.

Капитаном на этот раз оказался шустрый малый. Борода, к слову, у него отсутствовала как класс, но бриться юноше все же хотелось. Поэтому на щеках имелось сразу несколько отметин настоящего мужчины, оставленных кровожадной бритвой.

Моя монета не успела прокатиться по полу, как ее, гордо демонстрировавшую всем выщербленное ребро, подхватила загребущая капитанская ручонка.

– Что упало-то мое, – весело скалясь улыбкой, заявил молодчик.

Я и рта не успела раскрыть, как сидящая неподалеку дама весьма смелых габаритов пробасила:

– Красавчик, ты там не сильно дергай судном – то, а то я сейчас как упаду со скамьи, и тебе такого счастья не унести будет.

После столь провокационной реплики говорившая удостоилась внимательного капитанского взгляда. Юноша затравленно сглотнул и заявил, что он пошутил.

Мужик, что сидел рядом с пышкой, печально вздохнул и пробубнил в пространство под нос: «ну вот, а я надеялся…», за что и схлопотал, как позже оказалось, от своей фигуристой благоверной. Зато во всем произошедшем был несомненный плюс: капитан, от греха подальше, обошел меня стороной, взяв в плату один пенс, вместо положенных пяти.

Пока мы плыли, я молилась. Молилась так истово, как никогда до этого. Посудина грозила развалиться, скрипя на все лады. Остальные же пассажиры, видимо, привычные к такому ежедневному экстриму, вели себя на редкость флегматично. Кто – то грыз яблоки, кто – то вязал крючком длиннющий шарф цвета птичьего благословения. Девушка с обветренным лицом, что сидела напротив меня, зажав между ног корзину с вишней, с упоением выдирала из какой – то старой и до жути потрепанной книги страницы и вертела из них кульки. Картина того, как она ловко орудует, потроша издание, навела на мысль, что нам выпало для жизни удивительное время, когда варварство и прогресс идут рука об руку.

Наконец батискаф причалил.

Пассажиры вставали со своих мест и шли к выходу резвой походкой бывалых матросов, чуть шатаясь и закладывая кренделя. Я очутилась на земле одной из последних. Памятуя о маршруте, озвученном старушенциями, бодро потопала к отделению Оплота.

Неприятности начались еще по дороге. Чем ближе я подходила к своей цели, тем чаще на меня косились, оборачивались, тыкали пальцем. Сначала не понимала, отчего такие перемены, а потом дошло: я приближалась к серебряному кварталу столицы, миновав уже ремесленные: медный и бронзовый.

На все эти смешки хотелось сжаться и убежать. Но лишь крепче стиснула зубы, повторяя про себя: «Я – корабль. И не важно, что вокруг. Я не потону до тех пор, пока все это будет снаружи меня, а не внутри». И шла. Шла с поднятой головой, смотря прямо вперед, за что, в итоге, едва не поплатилась, чуть не попав под колеса магомобиля, резко вырулившего из – за угла. По ушам ударил возмущенный звук клаксона, а водитель покрутил пальцем у виска. Но я, отпрыгнув струсившей кошкой на тротуар, даже не сильно испугалась. Ведь прямо с противоположенной стороны улицы висела табличка, извещающая всех и каждого, что перед ним – столичное отделение Оплота.

Дождавшись, пока магомобиль проедет, поспешила к зданию. В вестибюле, рядом со входом, сидела секретарь. Во всяком случае, именно так я мысленно окрестила девушку в форменном платье. Ее тонкие короткие косы, очки в роговой оправе, худое и немного угловатое лицо – все это отчего-то шло этому месту, казалось здесь органичным и правильным.

– Вы к кому? – сурово осведомилась девушка, сдвинув брови. – И по какому вопросу?

Тут я впервые замялась. А к кому, собственно, я?

– К начальнику, – решила я. Он – то и должен отвечать за хамское поведение собственных подчиненных. – По личному.

– Мессир Логан сегодня не принимает, – добавив в голос стали, отчеканила девица.

Мне давали от ворот поворот. И будь я прежней Хлоей Элгрис, то гордо развернулась бы и ушла. Но сейчас я вспомнила слова отца: «Трудно нам, упорным людям, всё в этой жизни дается. Трудно…Зато всё».

Набрав воздуха в грудь, я отчеканила:

– Сегодня один из ваших ловцов едва не убил меня, преследуя какого-то призрака.

Девица скептически вскинула бровь.

Мне захотелось хлопнуть ладонью по ее столу, но воспитание все же взяло верх над эмоциями. Зато вдруг со злостью подумалось, что это самое воспитание и образование в настоящий момент – до жути бесполезные и даже мешающие делу вещи. Хотя…

– Думаю, раз ваш начальник столь занят, то репортеры «Тишины в головах» будут более расположены выслушать мою историю.

Я блефовала, называя одно из самых скандальных изданий империи. Его прилюдно порицали все, но все же украдкой и читали. Газетенка с сомнительной репутацией держалась на плаву и, как ни странно, не имела в своей истории ни одного судебного разбирательства: до них просто дело не доходило, столь виртуозно журналисты издания умели шлифовать острые углы спорных тем.

Но все же попасть на первую полосу не хотелось никому.

Девица оценила мою браваду, осмотрела меня еще раз более внимательным взглядом, словно вошь, которая вдруг толкнула прочувственную речь адвоката, и, поджав губы, процедила:

– Возможно, мессир окажется столь любезен, что примет вас. Ждите здесь.

После чего она встала, одернула серую юбку и, раздражённо топая массивными каблуками, пошла в сторону лестницы.

Не было ее долго. Я успела изрядно замерзнуть, стоя на мраморном полу босиком, когда секретарь, наконец, появилась.

– Мессир Логан примет вас, – процедила девица. – Следуйте за мной.

Кабинет начальника оказался до неприличия простым, впрочем, как и сам его хозяин. Но за этой аскетичностью чувствовалась железная воля, а не жадность.

Мессир на удивление внимательно выслушал меня, не перебивая. А потом начал задавать уточняющие вопросы. А затем заверил, что непременно разберётся в произошедшем, но необходимо написать на его подчиненного официальное заявление. Даже форменный бланк принес и вызвался диктовать формулировки.

Правда, порою, когда он думал, что я увлеченно вывожу руны, то бормотал себе под нос: «Ну – ну… никто его не цепляет… Я ему покажу, что якоря не только от любви да заботы бывают… Злость и ненависть тоже хорошо держать на этом свете могут… Вот пусть с этой и бесится».

А я писала, выводя каллиграфическим почерком казенные формулировки. И вот что странно. Вроде бы простые фразы: «Из – за действий ловца Теодора Ронга моя одежда пришла в негодность…», «Получила физический и моральный урон…» – складывались в какую – то странную, совершенно иную, отличную от произошедшего картину.

И лишь когда я поставила точку, то до меня дошло: это же заявление об… Но мессир, несмотря на свой солидный вид, с мальчишеской ловкостью выдернул из-под моих рук листок и заботливо подул на еще не высохшие чернила.

– Ну, вот и все, милочка, спасибо. Мы обязательно разберемся и накажем нарушителя по всей строгости, а вам возместим ущерб, но пока… – он полез в портмоне и, достав оттуда несколько купюр, протянул мне: – Возьмите, купите себе одежду взамен испорченной.

Я уже хотела ответить гордым категоричным «нет», уж больно это смахивало на подкуп, когда мессир обронил:

– Я вам не как начальник эти деньги даю, а от чистого сердца, по – человечески, и прошу их принять.

Я согласилась. Хотя все внутри противилось этому, но разум, над которым измывались три чувства: голода, холода и стыда – оказался сильнее. Мне нужны были деньги, чтобы купить обувь, платье, еду, и я их взяла.

Но выйдя из отделения… Сказать, что я была растеряна – ровным счетом ничего не сказать. Вроде бы этот мессир сделал все по руне закона и даже больше, но у меня было такое чувство, что мной нагло воспользовались.

Я побрела куда глаза глядят, но потом сообразила, что лучше все же повернуть к медному кварталу, туда, где шумел рынок.

Там – то, средь базарной суеты, мне удалось купить платье. Не новое, но добротное. И ботинки с чулками. А ушлая торговка даже указала мне на колонку, где можно было помыть грязные ноги, чтобы тут же обуться.

О том, что я поступаю не совсем честно и правильно, я старалась не думать, гнала эту мысль, как назойливую муху, прочь, пробираясь по съестным рядам. Я надеялась купить что-нибудь перекусить, когда совершенно неожиданно для себя увидела кухарку. Нашу с Грегом кухарку… Дородная женщина стояла спиной ко мне, выбирая молодую морковь, и то ли торговалась, то ли беседовала с лоточницей.

– …и что, на той неделе похоронили хозяйку – то? – донесся до меня любопытный голос торговки.

– Да, в закрытом гробу. Но помяни мое слово, нечисто там все. Вон и Лили в розыск объявили. Дескать, сбежала она. А я вот что считаю: рыжая честной горничной была. Незачем ей сбегать было. Да и куда? К матери, что ли, в фермерский сектор?

– А горничную неужто еще не нашли? – допытывалась торговка.

Я притаилась невдалеке, жадно прислушиваясь к разговору. Даже дышать порою забывала, стоя спиной и перебирая с отсутствующим видом яблоки.

– Нет, так и не нашли. И хозяин дюже злой ходит. А после визита господина Карлоса – еще и с фингалом. Из дому носа не кажет и на всех слуг кричит. А старик – то, хоть и больной совсем, врезал сэру Грегору и заявил, что это за малышку Хлою.

– Да ты чего. И на тебя орет тоже? – посочувствовала кухарке собеседница, зацепившись за «на всех слуг кричит».

– Ну, на меня – то не особо, я же все – таки на глаза ему редко попадаюсь… – и тут повариха сменила тему: – Так отдашь три пучка за пенс?

Подслушивать дольше я не стала: и так лотошница, у которой я перебрала в корзине почти все яблоки, смотрела на меня так, словно я инфицирована тяжелейшей формой наглости. И лишь тактичное воспитание прожжённой торговки, подкрепленное чуйкой на покупателя, не позволяет ей охаять меня.

Яблок все же пришлось купить. И вот, идя по улице и переваривая как сочную мякоть, так и полученную информацию, я вспоминала господина Карлоса – папиного друга.

С детства сохранилось воспоминание о мужчине в годах, но всегда – веселом, открытом, уверенном, цельном. Внешне он казался мне скалой, волнорезом, несмотря на свою худощавость, граничащую с худобой. Но в последние пять лет его подкосила болезнь. Маги и целители лишь разводили руками. Излечению она не поддавалась. Карлос медленно угасал, превращаясь в скелет, обтянутый кожей. Но, несмотря на болезнь, он всегда поддерживал меня в трудную минуту. И пусть слезы от разбитых коленок сменились плачем по ушедшему отцу… Он просто всегда был рядом.

Я и подумать не могла, что этот немощный старик так отреагирует на мою официальную смерть… Что раскусит гнусную натуру Грега. Глаза предательски защипало. Неужели в этом мире все же есть люди, которым можно доверять?

А потом на ум пришла старуха Фло. Ехидная, напрочь лишенная чувства такта, где – то суровая, но справедливая. И, несмотря на то, что меня тянуло к Карлосу, я все же решила вернуться в дом, под крышей которого провела последнюю неделю.

Вот только там меня ждал весьма неожиданный прием.

Добралась я к дому Фло уже поздним вечером, изрядно поплутав, но как оказалось, свет в царстве старухи горел вовсю. Дом жил. Ругался, сплетничал, мирился и любился, ел, горланил похабные песни…

С кухни донесся голос Марлен:

– …а в газете написано, что те, кто занимаются сексом, живут дольше.

Фло, беззлобно брюзжа, парировала:

– Марлен, ты, видать, решила стать бессмертной?

Я переступила порог кухни, в которой еще утром царил разгром. Примус, что я выронила, убегая, радовал взор вмятиной и начищенными до блеска боками.

– О, явилась, не запылилась! – увидев меня, воскликнула хозяйка.

Я переступила с ноги на ногу.

– Я в отделе Оплота была, – ляпнула, не зная толком, с чего начать.

– Да мы уже в курсе, что тут произошло. Спасибо соседям. А вот ты где пропадала? – самое поразительное, в сварливом тоне и неприятных вопросах старухи сквозила… забота.

Да, меня отчитают и стребуют ответа, но перед этим – накормят и дадут отдохнуть. И вот эта такая простая, грубая забота… Она согревала лучше любого кашемирового пальто.

Спустя полчаса я глотала обжигающий взвар с облепихой и рассказывала о своей поездке, которая по вечернему времени на этой маленькой кухне казалась мне на редкость идиотской идеей. А Фло лишь хмыкала, Марлен же и вовсе порою хохотала.

– Ненормальная. Кто на ловцов – то жалуется? – выдала под конец моего рассказа красотка. – Им не перечат такие, как мы… Да даже аристократы – и то лишний раз предпочитают не связываться.

Отчего – то при этих ее словах хозяйка помрачнела. А когда же разговор, перевалив далеко за полночь, все же закончился, Фло, вместо того, чтобы идти спать, зашла в каморку, в которой я провела всю прошедшую неделю, и бухнула мне под нос газету.

С первой полосы «Столичных ведомостей» на меня смотрел мой собственный портрет. Он размещался аккурат под заголовком: «Сегодня состоялись похороны Хлои Элгрис, наследницы состояния в несколько миллионов…».

– Ничего не хочешь рассказать? – вкрадчиво спросила Фло.

Я молча уставилась на снимок. Мысли метались, словно стая воронья, бестолково и чаще сбивая друг друга, чем помогая. Пауза затягивалась.

Фло села напротив меня, подперла подбородок рукой и задумчиво протянула:

– Вот бывают же люди. Вроде хочешь с ними поговорить, заглядываешь в глаза. А у них такой взгляд: свет горит, а дома никого нет…

Начни она жестко, с нажимом, возможно, я бы и закрылась, ушла в себя, ощетинившись иголками односложных реплик. А тут почувствовала: эта старуха меня поймет и не осудит. Может, даже от души отругает, но не осудит.

Я выдохнула, словно шагнула с моста в реку:

– Ладно, все, что ни делается – к лучшему. Правда, не всегда к моему лучшему, но да ладно…

Сегодня я определенно много рассказывала. Сначала мессиру, теперь вот Фло. И последней – без утайки. Она лишь качала головой, тяжело вздыхала, а когда я закончила, вынесла вердикт:

– Глупая, как есть, глупая. Только глупость твоя от материнской дури, – она прищурилась. – Послушай совета старухи: не ходи пока ни к кому. Ни к этому Карлосу твоему, ни к ловцам. Осмотрись чуток. Второго шанса тебе Престололикий может и не дать. А если мужа хочешь наказать, то сейчас у тебя силенок маловато. Он тебя опять вокруг пальца обведет. Месть отстояться должна, созреть, как вино, чтобы крепкой быть, таять на языке, казаться приятной на вкус и сбивать с ног одним ударом. А сейчас ты, как кипящая на плите кастрюля с компотом: все внутри клокочет, но скорее сама себя обожжешь, чем кому – то достойно отомстить сумеешь.

Эта речь старухи заставила меня по – новому на нее взглянуть. Через что должна была она пройти в свое время, чтобы так хорошо разбираться в этой самой мести?

Фло же, не подозревая о моих мыслях, продолжила:

– А пока – оставайся у меня, сколько надо. Мы люди простые, нам до миллионов и интриг дела нет. А что до мисс Хлои, я эту леди не знаю, пусть и для всех она пока будет умершей. Фло же знакома лишь с непутевой Шенни.

Она уже хотела уходить, когда в коридоре послышались звонкие мальчишеские голоса и металлический грохот.

– О, сорванцы вернулись. Ну, я им сейчас задам! Сказано же было, к полночи дома быть, а они… Ух! – Она воинственно потрясла кулаком, Но, прежде чем уйти, подхватила газету со словами: – Сожгу в печи от любопытных глаз.

У меня же эти самые глаза слипались. Я на одном лишь упрямстве добралась до постели и заснула. Возня и возмущённые возгласы близнецов, что – то убедительно говоривших про «совсем новую тачку, доставшуюся им ну совершенно бесплатно», я уже слышала сквозь вату сна.

Утро началось рано, с побудки Фло. Близнецы еще мирно дремали, когда хозяйка растолкала меня. Вручив полотенце и мыло, старуха указала путь в общую ванную комнату умываться, а когда я вернулась на кухню, ополоснув лицо стылой водой, торжественно вручила мне бидон и заявила, что мы пойдем за молоком и яйцами. Сама она держала в руках корзину.

Когда мы с Фло отправились за едой, дом еще спал. Впрочем, когда вернулись – тоже. Хозяйка захлопотала на кухне, бренча здоровенной сковородой.

Спустя пару минут в дверях показалось заспанное бородатое лицо. Лицо неопределенно хмыкнуло, повело носом и вопросило:

– Утро! А есть что поесть?

– Доброе, – сварливо ответила Фло, – Храт, будет работать котел, будет и еда.

Мужик понимающе хмыкнул и, почесав пятерней косматую бороду, изрек:

– Так ключей-то от подвалу у меня нету, – развел руками визитер.

– Беда с тобой, – Фло вытерла руки тряпкой. – Пошли, открою. А то от мальцов попробуй не закрыть дверь. Вмиг ведь полезут и что-нибудь да открутят…