Красные цепи Образцов Константин
– Это невозможно знать, – твердо сказала Алина.
– Скорее для вас это невозможно принять, – спокойно ответил Гронский. – Как, впрочем, и для абсолютного большинства современных людей. Человек привык быть господствующим звеном пищевой цепочки и хочет видеть себя таковым и в цепочке духовной, да, впрочем, и видит с начала эпохи Возрождения. Невозможно «съесть» то, что по определению выше тебя, поэтому легче просто отрицать само существование этого высшего. А все свидетельства, всю информацию о необъяснимом, сверхъестественном и потустороннем воспринимать в лучшем случае как фокусы, со знаком плюс или со знаком минус: фокус как обман с целью наживы или фокус как веселый трюк, про который можно рассказать друзьям. Но ни в коем случае не пустить ни сам фокус, ни тем более того, кто его показывает, на истоптанный пятачок собственной жизни. Легче отвергнуть все, что находится за пределами этого пятачка, ради собственного спокойствия. А то признаешь существование потусторонних сил, а там и до веры в Бога недалеко, со всеми вытекающими выводами о собственной личности. Взгляд человека опущен вниз, он даже по сторонам старается особо не смотреть, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на то, что находится выше его лысеющей макушки.
Алина покачала головой.
– Но есть же объективная реальность, – возразила она. – И я не вижу, как с современными знаниями о мире согласуются ваши вампиры и алхимики.
– А на основании чего вы получаете знания о том, что называете реальностью? Явно не только из личного опыта, верно? Ну вот, к примеру… Вы знаете о существовании Антарктиды?
– Да что за вопрос такой? – удивилась Алина. – Да, знаю.
– Откуда? Вы там были? Или там был кто-то из ваших знакомых?
– Нет, но… о Господи, ну есть книги, научные и исторические факты, фильмы, свидетельства тех, кто там был, в конце концов.
Гронский слушал Алину, жевал почти полностью кремированную поваром сосиску и кивал.
– Ну да. Все то же самое я говорил вам сегодня и о герметизме: есть книги, есть исторические факты. И есть даже многочисленные свидетельства об истинности и действенности оккультных практик. Не вижу разницы.
– Это софистика какая-то, – Алина начала злиться. – Я говорю о современных, научно установленных данных, а вы мне рассказываете какие-то старинные легенды.
– А по-вашему, слово «современный» означает истинный?
– Оно означает «более образованный» или «более осведомленный».
– Это еще почему? – удивился Гронский. – Вы полагаете, что современный человек образованнее или осведомленнее о мире только потому, что водит машину, пользуется мобильным телефоном или знает, как скачивать видео в Интернете? Исаак Ньютон был богословом и изучал алхимию, не имел водительских прав, но при этом открыл закон всемирного тяготения. Никола Тесла понятия не имел об Интернете, но во многом благодаря ему современный мир имеет электрическую энергию, на которой работают все бесчисленные сервера мировой информационной паутины, давая нашим невероятно образованным и умным современникам возможность пустословить в Сети. Кстати, сам термин «электричество» был введен Уильямом Гилбертом в 1600 году, в работе, посвященной электрическим явлениям и магнетизму. Аббат Тритемий, уже упоминавшийся мною сегодня, проводил опыты по передаче информации на расстояние, а также по воздействию слов на сознание и поведение человека, за много веков до возникновения радио или теории НЛП. Письма любого, самого недалекого, современника Пушкина, написанные пером при свечах, выглядят литературными шедеврами по сравнению с, извините, постами в социальных сетях. Вы отказываете алхимии и другим оккультным знаниям в праве называться наукой, а знаете, как звучит, к примеру, третий принцип герметизма?
Гронский открыл лежащую перед ним книгу на заложенной странице и прочел:
– «Принцип вибрации, согласно которому все проявленное и что ни существует – материя или энергия – все является лишь различными вибрациями и видоизменениями единого первоначала». Покажите это современным физикам, работающим над теорией струн или квантовой теорией, и они прокомментируют данное высказывание на более привычном для вас, но не более понятном оттого языке современной науки. Разница только в понятийном аппарате. На истинное знание о законах этого мира не влияет источник, из которого они получены, и то, к чему только приходит современная экспериментальная наука, возводящая огромные коллайдеры, давно было известно древним оккультистам.
– Ну хорошо, – сдалась Алина. – Пусть так, это наука. Но магия?..
– А что магия? Это точно такое же практическое знание о законах природы, как и все остальные, только магия использует эти законы, не объясняя их. Вы и сами каждый день совершаете магические действия, хотя не осознаете этого.
– Это какие же?
– Да самые простые. Например: если щелкнуть пластмассовой клавишей в стене, то под потолком засветится стеклянная лампа. Это магия.
– Это техника! – возмутилась Алина.
– Нет, это магия, – спокойно ответил Гронский. – Потому что вы не знаете, почему лампочка начала светить. Вам неизвестна природа электричества – как неизвестна, кстати, никому. Вы просто знаете, что нужно сделать, чтобы получить определенный результат. Разумеется, вы не думаете, что свет загорелся от щелчка пластмассовой кнопки, но и маг не думает, что человек, на которого он, к примеру, навел порчу, заболел из-за протыкания иголкой восковой фигурки. Но он точно знает, что определенные действия освобождают силы, которые влияют на реальность заданным образом. Так же как и вы, включая лампочку, говоря по телефону, работая на компьютере, совершаете действия, вызывая к жизни силы, которых не понимаете.
Алина сидела молча, обдумывая услышанное и пытаясь разобраться в хаосе мыслей и слов, спутавшихся в голове, как провода старой елочной гирлянды.
– Не нужно думать, что современный человек в чем-то умнее или образованнее своих предков. Нажимать на кнопки может и обезьяна. А вот мыслить, видеть мир во всем его многообразии, выходить за рамки обыденной реальности – все эти умения напрочь отбивают те самые бесчисленные гаджеты, которые вы почему-то принимаете за реальные достижения цивилизации. Сейчас можно в любой момент поговорить с любым человеком на любом конце мира – но говорить, как правило, не о чем. Можно прочитать практически любую книгу в виртуальной библиотеке – но это мало кому нужно. Можно через несколько часов оказаться в любой стране – но только для того, чтобы заснять себя на фоне моря или древних храмов, а потом выложить все это на всеобщее обозрение в Сеть. Очень много средств – но почти нет целей, кроме самых очевидных и материальных. А потом однажды ночью у вас в комнате вдруг сдвинется с места стул – просто так, без всякой причины. Или начнет зажигаться свет в коридоре. Или дверь в комнату вдруг откроется сама по себе и захлопнется с грохотом. И вы не будете знать, что делать, в отличие от ваших невежественных, по вашему убеждению, предков, которые прекрасно знали, как поступать в подобных случаях, вне зависимости от того, к какой конфессии они принадлежали или вовсе были дремучими язычниками. Потому что эти явления не выходили за рамки их картины мира, а вы останетесь один на один со смертельным ужасом, который испытывает современный человек, не выдерживающий прикосновения иррационального.
– Если все так, как вы говорите, совершенно непонятно, почему оккультные науки не преподают в школе. И не изучают на государственной основе.
– Ну, насчет того, что не изучают – я бы не торопился с выводами. В нацистской Германии, например, был особый отдел СС, «Аненербе», который как раз и занимался изучением подобного рода предметов. Экспедиции на Тибет в поисках Шамбалы были организованы именно ими. В советском более чем прагматичном КГБ был оккультный отдел. Не думаю, что сейчас ситуация принципиально изменилась. Но вы правы насчет школ и официального признания истинности мистических знаний – этого нет и никогда не будет, просто потому, что эти знания тайные и всегда были такими – не забывайте об этом. Поэтому в современном информационном пространстве так много суррогатов, формирующих именно то пренебрежительное отношение к сверхъестественному, которое вы сегодня так успешно демонстрируете. Особенно не повезло в этом отношении вампиризму.
– Как раз таки повезло, по-моему. Популярность просто необычайная.
Гронский улыбнулся.
– Как спрятать дерево, если его невозможно срубить? Нужно насадить вокруг него лес – ну или натыкать искусственных деревьев. Как лучше всего скрыть правду? Нужно нагромоздить вокруг нее столько неприличного вранья, чтобы среди него ни один вменяемый человек эту правду даже не вздумал искать. Первые серьезные исследования на тему вампиризма относятся к XIX столетию, ими занимался сэр Монтегю Саммерс. Его работы не были ни особенно известны, ни популярны, но их заметили – и тут же мир получил художественное произведение Брэма Стокера, положившее начало вампирской мифологии. Кстати, сам Стокер был членом мистического ордена «Голден доун» и наверняка хорошо разбирался во многих вопросах оккультизма, но зачем-то взял и наградил званием вампира румынского правителя Влада Цепеша. Тот, конечно, далеко не был ангелом, но с тем же успехом на роль главного упыря всех времен и народов можно было назначить Ивана Грозного. С тех пор мы видим нарастание того самого леса, среди которого тщательно скрывается дерево правды. Какие-то старики в жабо, томные красавцы в кружевах, романтические подростки со светящейся кожей, мутанты, взрывающиеся от солнечного света так, как будто они питались не кровью, а нитроглицерином. Все это ни один здравый человек не будет воспринимать всерьез, но именно эти образы возникают в мозгу, как первая ассоциация со словом «вампир». И в этом паноптикуме фальшивых страшилищ скрываются очень реальные и очень осведомленные адепты древних знаний, потрошащие детей ради продления своего существования, и другие, нечеловеческие и совсем уж чуждые жизни существа.
Лучший способ спрятаться – сделать вид, что тебя нет. Ты – вымысел. Ты порождение невежественной фантазии – о том, что в этом случае на протяжении тысяч лет миллионы людей только и делали, что фантазировали, никто не задумается. Есть ярлыки, а на них надписи: «Алхимия – получение золота из свинца. Ерунда». «Вампир – сказочный персонаж». «Черная магия – миф». Все, можно спокойно жить, ездить на кредитных машинах, радоваться новым возможностям своего смартфона и полагать, что прочно уселся располневшим от квартальных бонусов задом на верхушку мира. Но прячется не только тот, кто слаб, – прячется еще и хищник перед нападением. Быстрым, бесшумным и безжалостным. И когда во дворах каждый месяц начинают находить истерзанные девичьи тела с вырванными внутренностями, можно подумать про что угодно, но только не про то, что смерть этих девушек напрямую связана с тем, чему мы отказали в существовании.
Гронский посмотрел на молчащую Алину.
– Легенды опасно забывать. Они напоминают о себе – и, как правило, страхом. Так доходчивее.
Он замолчал. В тишине бара слышались далекие звуки хрипловатой музыки и негромкий звон посуды из кухни: проснувшийся повар Рома заступал на свою нелегкую похмельную вахту. Из второго зала донеслись кашель и бормотание: вторая официантка, подруга Снежаны, вытаскивала себя из сонного оцепенения, и сознание ее, вернувшись в тело, еще хранило краткую память о местах за пределами этого мира. За окнами призрачными силуэтами проплывали в сером тумане моросящего дождя фигуры людей – они сейчас казались Алине странно нереальными, словно она смотрела на них откуда-то из другого измерения, а может быть, из другого мира. Даже пыльный и тесный зал «Винчестера» стал другим, будто все предметы чуть сдвинулись с мест и немного приоткрыли свою истинную природу. Казалось, еще немного, и они заговорят друг с другом, как кухонная утварь в сказках Андерсена. Гронский сидел напротив молча, глядя Алине в глаза, и своим бледным лицом и черным одеянием был похож на персонажа собственных рассказов.
– Я ни в чем не хочу вас убеждать, – устало сказал Гронский. – К тому же это совершенно бессмысленно: человек не меняет своих взглядов на мир, пока сам не столкнется с тем, что эти взгляды изменит в корне. Я лишь хочу сказать, что мир не делится на разум без остатка. И когда мы с этим остатком столкнемся, лучше, чтобы вы были готовы и информированы. Вот и все.
– Да, – сказала Алина. – Я поняла.
И неожиданно для себя добавила:
– Спасибо.
– Ну хорошо. – Гронский отодвинул опустевшую сковороду и выпрямился. – А что нового вам удалось узнать про медицинский центр нашего общего друга Кобота?
Алина коротко рассказала Гронскому о результатах своего дня в «Данко»: про огромные инвестиции неизвестного происхождения, полученные почти год назад; про странную работу; совершенно здоровых пациентов, каждый месяц приходящих для бессмысленных обследований: про закрытую часть здания, кабинет Кобота, в котором было так жарко, словно хозяин страдал старческим ревматизмом, и про результаты проведенной эксгумации. Гронский внимательно слушал, кивал, рассеянно вертя длинными бледными пальцами пустую кофейную чашку.
– Давайте подведем итоги, – предложил он, когда Алина закончила свое повествование. – Итак, вы согласны с тем, что мотив убийств напрямую связан с этой книгой?
Он постучал пальцем по сизой обложке.
Алина подумала и нехотя согласилась.
– Да. Это очевидно.
– И вы согласны, что кто-то в городе занимается изготовлением ассиратума?
– Или думает, что занимается его изготовлением, – отозвалась Алина и поспешно добавила: – Поймите, я не могу вот так принять…
– Хорошо, – согласился Гронский. – Вам не кажется, что именно ассиратум является причиной странного состояния здоровья клиентов «Данко»? Согласитесь, это логичная гипотеза.
– Родион, – сказала она, – еще раз повторю вам: я не могу согласиться с тем, что кто-то поит городскую элиту смесью из крови, внутренностей и вина и тем самым исцеляет их от всех мыслимых болезней. Не могу себе этого представить ни как врач, ни как человек, понимаете? А вы и в самом деле полагаете, что Кобот – доктор наук, между прочим! – занимается алхимическими практиками и торгует полученными снадобьями у себя в клинике, как какой-то знахарь в палатке на средневековом базаре?
– Нет, я так не думаю, – ответил Гронский. – Мне кажется, что он только одно из звеньев цепи, в которой есть весьма примечательный исполнитель, есть финансист, организатор и тот, кто действительно делает эликсир. И вряд ли это сам Кобот. Во всяком случае, наличие такой структуры объясняет все странности этого дела. А у вас есть другая версия?
Алина пожала плечами.
– Это могут быть две вообще не связанные напрямую истории. Да, кто-то, начитавшийся этой вашей книжки, и будучи достаточно… назовем это неуравновешенным, чтобы принять на веру все в ней написанное, совершает убийства в попытках создать мифический ассиратум. Кобот покрывает преступления, а взамен получает средства, которые использует для собственного бизнеса. Что же до результатов диагностики и здоровых пациентов… это может быть просто какой-то блеф, я не знаю, жульничество с целью убедить их в результативности проводимого лечения. Иванов и Мампория подделывали результаты судебно-медицинских экспертиз, а уж написать фальшивые выводы по итогам общей диагностики вообще проще простого.
Гронский покачал головой.
– Очень сложно. Очень дорого. Маловероятно. Моя версия проще и правдоподобнее. Пока что вы пытаетесь выстроить рисунок мозаики, вынув из нее главную деталь, а в результате получаете нестыковки и более чем натянутые допущения, еще более невероятные, чем то, что кто-то все-таки смог получить ассиратум.
– И где вы видите нестыковки и допущения, например?
– Например: инвестиции для строительства «Данко» были получены в декабре, а убийства начались в марте. Мало похоже на взятку за сокрытие преступлений, если только кто-то не знал заранее, что они будут происходить, и не внес, так сказать, средства на депозит. Это раз. Далее, вы говорите про блеф и жульничество. Мне представляется крайне сомнительным, чтобы те клиенты Кобота, имена которых вы назвали, позволили дурачить себя, как жертвы цыганок на пригородном вокзале. Ведь у Кобота лечатся люди, более чем преуспевшие в бизнесе и политике, я правильно понимаю?
– Да, – подтвердила Алина. – Кстати, среди пациентов есть даже Галачьянц, ну, тот самый…
– Кто?
Кофейная чашка, резко звякнув, ударилась о блюдце. Гронский подался вперед и напряженно замер, нависая над столом. Алина даже вздрогнула от неожиданности.
– Ну да, – неуверенно сказала она. – Галачьянц, Герман Андреевич. Хозяин «Алеф Групп», какое-то там место в русском Forbes, миллиардер и прочее… Вы его знаете, что ли?
– Он лечится сам? – быстро спросил Гронский.
– Нет, его дочь…
– Маша, – утвердительно сказал Гронский. – Маша Галачьянц.
Он снова откинулся на спинку дивана и посмотрел перед собой.
– Вы сказали, что ее наблюдает этот ваш Эдип?
– Да.
– И какие виды диагностики она проходит?
– Только полный клинический анализ крови, – ответила Алина, – но я не знаю, что…
– У меня к вам просьба, – перебил Гронский. – Вы не могли бы один раз взять у нее кровь самостоятельно?
– Это еще зачем? – удивилась Алина.
– Взять кровь, – Гронский словно не слышал ее вопроса, – а потом лично сделать анализ? Вы ведь это можете?
– Могу, но…
– Вот и отлично! И еще одно: я бы очень хотел присоединиться к вам, когда вы поедете к Галачьянцу. И было бы совсем здорово, если бы мы могли не откладывать это мероприятие в долгий ящик.
– Послушайте, – решительно сказала Алина. – Я не отказываюсь от совместной работы, если уж у нас так сложилось…
«Если я была такой дурой, что наговорила лишнего в первый день знакомства», – подумала она.
– Но мне было бы гораздо легче делать то, о чем вы меня просите, если бы я понимала смысл этих просьб. Зачем вам понадобилось ехать к Галачьянцу?
Гронский нагнулся к Алине, посмотрел ей в глаза, и она даже на мгновение подумала, что он сейчас коснется ее руки.
– Алина, – мягко сказал он, – я даю вам слово, что расскажу об этом, как только мы получим результаты клинических анализов крови Маши Галачьянц. Обещаю. Пока у меня есть только предположение, слишком неопределенное, чтобы его озвучивать, но поверьте: если оно окажется верным, вы получите исчерпывающие доказательства многого из того, о чем мы сегодня говорили.
Алина молчала. Гронский продолжал смотреть на нее спокойным взглядом своих серых глаз.
– Ладно, – нехотя проговорила она. – Не обещаю, но попробую.
– Спасибо огромное. – Гронский улыбнулся так открыто и искренне, что Алине ничего не оставалось, как тоже выдавить в ответ улыбку. – Я буду ждать вашего звонка в любое время. Ну а теперь, коль скоро мы все обсудили, не могу более нарушать ваших планов на сегодняшний день и злоупотреблять вашим терпением.
Алина посмотрела на часы. Похоже, что планы на сегодняшний день уже ничто не спасет: у нее напрочь исчезло настроение ехать в гости или ужинать в ресторане. Впереди маячил серый долгий вечер с собственноручно приготовленным салатом из рукколы, бокалом вина и телевизором. На душе было как-то тревожно, в голове мелькали смутные, но малоприятные образы.
Гронский убрал со стола книгу и стал натягивать пальто.
– Послушайте, – сказала Алина. – А вы сами что собираетесь делать дальше? Я имею в виду, у вас ведь есть какие-то планы по продолжению расследования?
Гронский, поднявшийся было с дивана, снова сел.
– Когда я изучал книги по вампиризму, магии и алхимии, я выписывал имена всех, кто интересовался этими же изданиями за последние два года. Книги редкие, общий список имен получился не слишком пространным, и я легко выделил десяток фамилий, которые встречались мне во всех библиотечных карточках. После того как я вышел на «Красные цепи», мне показалось разумным предположить, что некто, столь же тщательно, как и я, изучавший первоисточники, скорее всего, воспользовался для чтения этой книги той же академической библиотекой, пусть и другим читальным залом. Я переписал все фамилии с формуляров всех трех имевшихся там экземпляров «Красных цепей», а потом сравнил с первым списком.
Гронский сделал паузу.
– И? – не выдержала Алина. – Давайте уже без драматических эффектов.
Гронский улыбнулся.
– В последний год этой книгой не интересовался вообще никто. Но за два года до этого на протяжении почти семи месяцев ее почти каждый день брал один и тот же человек. И его же имя встречается почти на всех формулярах редких книг, с которыми он работал примерно в тот же период.
Алина практически уже готова была услышать фамилию «Кобот», как бы это ни противоречило ее собственному мнению.
– Это некто Михаил Борисович Мейлах, – сказал Гронский. – Доцент, преподаватель кафедры зарубежной литературы университета – насколько я успел узнать, бывший преподаватель. Только он примерно полтора-два года назад предметно интересовался источниками по алхимии, а потом в течение семи месяцев изучал «Красные цепи», которые можно прочесть за день.
– Думаете, это он?..
Гронский с сомнением покачал головой.
– Преподаватель кафедры зарубежной литературы менее всего представляется мне в образе двухметрового гиганта с кривым тесаком. Но он может быть связан с другими звеньями этой цепи – а может быть, и сам является одним из них. Я планирую завтра навести о нем справки на кафедре, а потом созвониться и договориться о встрече. Пока это единственный практический след, который дали нам «Красные цепи».
– Ну что ж, – задумчиво сказала Алина. – Это разумно. Если учесть, что убийца наверняка читал книгу.
– Есть еще одна вероятность, – сказал Гронский. – Он ее написал.
Глава 6
Говорят, что глаза никогда не лгут. Что достаточно взглянуть человеку в глаза, чтобы распознать ложь. Это не совсем верно: единственное, что действительно лжет, – это сам человек, его сознательная часть. Все остальное – глаза, тело, мимические мышцы, голос – он может только с большим или меньшим успехом контролировать, чтобы скрыть правду. Особенно голос.
Я умею различать в человеческой речи полутона, четверти и даже, наверное, одну восьмую тона. Умею слышать в голосе тончайшие ноты лжи, неуверенности, сомнений, скрытой враждебности. Но сейчас эти навыки мне не нужны: страх в голосе моего собеседника слышен так отчетливо, что его различил бы и самый тугоухий представитель человеческого рода.
– Кто вы? – спрашивает он меня уже в третий раз, и его голос в телефонной трубке явно дрожит.
– Я – ваш коллега, работаю в Университете штата Иллинойс, занимаюсь культурологией Западной Европы средневекового периода, – еще раз терпеливо объясняю я. – Сейчас работаю над большой статьей для университетского ежегодника «Феноменологические аспекты европейской алхимии», и меня чрезвычайно заинтересовали ваши исследования в этой области.
Он мне не верит. И не потому, что моя легенда недостаточно убедительна, просто он боится верить кому бы то ни было.
– Откуда вы про меня узнали? – спрашивает он.
– Ваш телефон мне дали на кафедре в университете, – говорю я, и это чистая правда. – Михаил Борисович, я был бы очень признателен вам за возможность встретиться и поговорить о вашей работе. Поверьте, я сделаю все для того, чтобы вы не пожалели о потраченном времени.
Я понимал, что этот разговор может быть непростым, и в принципе был готов к любой неадекватной реакции, но такого ярко выраженного страха встретить не ожидал.
С получением сведений о Михаиле Борисовиче Мейлахе на кафедре зарубежной литературы у меня не возникло проблем. Люди вообще очень легкомысленно относятся к информации, которой владеют, и если их правильно попросить, выкладывают ее с удивительной готовностью. И с особым удовольствием говорят о чужих несчастьях: тут самый косноязычный собеседник превращается в умелого рассказчика и с плохо скрываемым наслаждением повествует о бедах ближнего, словно радуясь, что его самого они обошли стороной. Интеллигентного вида дама, преподаватель античной литературы, даже порозовела и как будто бы ожила, когда рассказывала мне о судьбе своего несчастного коллеги, так что через тридцать минут я уже знал все нужные и ненужные мне подробности последних лет жизни Мейлаха.
По ее словам, два года назад он увлекся разработкой чрезвычайно странной для него темы, связанной с изучением средневековых алхимических трактатов. До этого Мейлах считался лучшим специалистом в стране, а может быть, и в мире, по малым прозаическим формам художественной литературы Средних веков, и его неожиданное увлечение поначалу воспринимали как причуду. Затем его интерес переключился на «весьма сомнительную», по словам моей собеседницы, книжку «Красные цепи». «Вы же понимаете, – доверительно говорила мне она, – видный ученый, доцент, доктор наук, автор множества работ – и вдруг такое. С тем же успехом он мог бы начать изучать «Практическую магию» Папюса: ну кто, скажите на милость, может всерьез относиться к таким вещам?» Мейлах сделал несколько сообщений на научном совете кафедры, что-то о связи «Красных цепей» с какими-то произведениями ранней средневековой литературы, но все это показалось неубедительным и не представляющим научной ценности. Ему пытались сначала намеками, а затем и прямо дать понять, что лучше бы переключить свои силы и внимание на более достойные предметы, но Мейлах стал словно одержим этой работой. Чем дальше, тем ситуация становилась все печальнее: он попытался опубликовать в университетском сборнике статью, но ее содержание показалось редакционному совету настолько диким, что в публикации было отказано. Мейлах принялся рассказывать о своих идеях на всех лекциях, в ущерб, конечно же, изучению основного материала, и в итоге объем его преподавательской работы сократился до одного спецсеминара, на который записались только те студенты, которых больше интересовала возможность легкого получения зачета, чем знаний. Но на этом злоключения несчастного доцента только начинались: полтора года назад от внезапно развившегося рака груди у него умерла жена, а почти год назад Мейлах потерял сына. «Там вообще была странная история, – с удовольствием поделилась со мной античная дама, – вроде бы он ушел из дома, пропал, а потом через два дня нашли труп где-то на чердаке. И ведь был такой приличный молодой человек, работал в фирме, и вот такое случилось. Кошмар!»
Мейлах начал пить. Сначала, из сочувствия к личной трагедии и ради прежних заслуг, его терпели, но потом просто вынуждены были уволить после безобразного пьяного дебоша с дракой, учиненного в помещении университета. Говорят, он после этого даже лечился в психиатрической клинике. Во всяком случае, на кафедре он больше не появлялся.
Услышав, что я представляю Университет штата Иллинойс и крайне заинтересован в работах Мейлаха, связанных как раз с темой средневековой алхимии, дама несколько расстроилась и даже подпустила в голос немного холодных ноток. Интерес зарубежного научного учреждения к работе бывшего коллеги означал, что жизнь у того может наладиться, а это куда как менее интересно, чем очередное обрушившееся несчастье. Думаю, если бы я представился агентом по сбору долгов или судебным приставом, то номера мобильного и домашнего телефона Мейлаха мне дали бы с куда большим удовольствием. Уже уходя, я не удержался и добавил, что мой университет хочет предложить уважаемому Михаилу Борисовичу возглавить кафедру литературы Средних веков и выдать грант на продолжение его исследований. Жаль, что это не было правдой.
Мобильный телефон Мейлаха был давно и безнадежно отключен за неуплату, а по домашнему никто не отвечал так долго, что я уже собирался было поехать по имеющемуся у меня адресу. Дозвониться получилось только поздно вечером, уже практически ночью. Я опасался, что Мейлах пьян, но оказалось, что сильно напуган. Он пропустил мимо ушей мои слова о грантах и кафедре и как будто взвешивал другие причины, который могли побудить его согласиться или отказаться от встречи со мной.
– Скажите, – спросил он после затянувшейся паузы. – Вы лично занимаетесь исследованиями по алхимии?
– Да, конечно, – осторожно ответил я.
– И вам известно, что основным предметом моей работы была книга «Rubeus vinculum»?
– Совершенно верно.
– И вы читали эту книгу? Вы знаете, что в ней написано?
– Разумеется, – ответил я, – именно поэтому мне крайне интересно…
– Тогда вот что, – перебил меня Мейлах и откашлялся. Я ждал. – Тогда вот что. Я готов с вами встретиться. Более того, я передам вам все свои наработки по этой теме, все, что смог найти. Вы будете знать все, что знаю я. Но только с одним условием.
– Михаил Борисович, каким бы оно ни было, уверен, что смогу его выполнить, – заверил я.
– Не спешите! Сперва выслушайте. Я хочу, чтобы вы продолжили мою работу. Понимаете? Чтобы вы занялись этой книгой так, как занимался ею я. Чтобы все то, что я передам вам, вы использовали и довели до конца. Вы согласны?
– Да. Я согласен.
Мейлах вздохнул, и я услышал в этом вздохе странное облегчение.
– Хорошо. Тогда завтра вечером. Назначайте место.
– Бар «Винчестер», – сказал я. – Знаете, где это?
Алина терпеть не могла врать, а еще больше она не любила выполнять чужие просьбы, смысла которых не понимала. Но за последнюю неделю она поставила свой личный рекорд и в первом, и во втором, причем почти исключительно благодаря Гронскому. Алина и сама не понимала, как это у него получается, и только удивлялась себе, пока набирала телефон Эдипа и думала над тем, как уговорить того устроить ей внеплановый визит к Галачьянцу и его дочери Маше. Прежде еще нужно было убедить себя в необходимости этого мероприятия, и Алина в конце концов решила, что это нужно для пользы дела, и у Гронского наверняка есть какая-то очень важная для них обоих информация, а путь к ее получению лежал через поездку для взятия анализа крови Маши Галачьянц.
Эдип, выслушав сбивчиво высказанную просьбу Алины, из словоохотливого болтуна вдруг сделался угрюмым, скользким и неуступчивым типом. Согласиться сразу по понятным причинам он не мог, а отказаться ему мешало любопытство: ведь зачем-то Алине это понадобилось? Вот этот самый вопрос «зачем?» он и задавал раз за разом, а Алина мялась и уходила как могла от ответа, которого и сама не знала.
– Ну ты же понимаешь, – нудел в трубку Эдип, – это вообще против правил. Галачьянц наш ключевой клиент, самый первый, с ним Кобот сам иногда общается напрямую, а мне лично поручил вести Машу, это большая ответственность, ну что я скажу, если он узнает? А зачем тебе?
Алина понимала, что для ее бывшего начальника единственно убедительным мотивом является личная корыстная заинтересованность. Поэтому в конце концов она выдавила:
– Эдик, я скажу, только ты никому, ладно? Ну, в общем, ты же знаешь, что у меня папа бизнесом занимается?
– Ну вроде. Вином торгует, да?
– Точно. Короче, у него пара кредитов зависла в банках Галачьянца, и никакими путями о реструктуризации долга ему договориться не удалось. Их надо гасить до конца года, а ему деньги из оборотки не вытащить, потому что тогда торговать будет нечем. И личного выхода на Галачьянца у него нет. Ну вот я и подумала: если я сама смогу с ним познакомиться, в качестве врача дочери… сам знаешь, другая степень доверия, отношений… вдруг удастся на его уровне договориться. Понимаешь?
Эдип некоторое время переваривал услышанное.
– Понимаю, – сказал он.
– Ну вот такая история. Буду очень благодарна тебе за помощь. А Коботу совершенно необязательно что-то говорить: я просто съезжу один раз, познакомлюсь, и все, а дальше ты уже снова по графику будешь работать, Ильич ничего и не узнает. В конце концов, он же не знает, что ты мне рассказывал про то, как деньги на «Данко» из России пришли, а не из Швейцарии, и про то, как у него вор в законе лечился, – добавила Алина к вранью еще и мягкий шантаж.
– Черт с тобой, – буркнул Эдип. – Жди, перезвоню через минуту.
Он перезвонил через четверть часа, когда Алина уже начала немного беспокоиться.
– Значит, так, – сказал он. – Я договорился. Завтра тебя ждут. Возьми с собой документы обязательно, у него там пропускная система как на режимном предприятии. Записывай его личный телефон, телефон секретаря и адрес…
Алина быстро записала все, что недовольным голосом надиктовал ей Эдип, и рассыпалась в благодарностях.
– Не за что, – мрачно сказал тот. – Будешь должна.
И повесил трубку.
Известно, что Петербург построен на болоте. Хотя сказать «построен» было бы неверно: плоскую каменную плиту города просто уронили в болотную грязь, поверх подземных проток, черных ручьев и молчаливых трясин в устье холодной северной реки. Камень постепенно погружался в топь, растворялся среди ядовитых туманов и вечного дождя, но город рос быстрее, чем болото успевало утягивать его в свои недра. Плита становилась все толще, шире, сдавливая под собой вековое болото, заброшенные капища, дремучие легенды и мелкую нечистую силу. Реки и речки стиснулись холодным камнем набережных, многочисленные острова и островки соединились паутиной мостов, и древние обитатели этих мест, задыхающиеся под тяжелым могильником города, напоминали о себе лишь наводящим тоску дыханием туманов, кошмарными снами да архитектурой домов, которые рано или поздно приобретали их унылые образы и подобия.
Если по берегам большой Невы, до того, как они сотряслись под поступью Медного Всадника, селились какие-то местные жители, то в самом сердце речной дельты, среди множества заболоченных островков, теряющихся в переплетении проток и речек, можно было встретить разве что мелких зверушек, да еще, может быть, отшельника-чародея, коротающего земную жизнь в покосившейся избушке на краю черной трясины. В XVIII веке болота островов были частично осушены, частично засыпаны землей, немногие оставшиеся от густых лесов деревья составили основу для парков. На протяжении последующих столетий острова стали местом удаленных от суеты дач, уединенных особняков, и даже бесцеремонное новое время входило сюда бочком, деликатно воздвигая свои невысокие новостройки лишь по периметру берегов. Сами острова остались заповедником старинных парков, правительственных резиденций и местом обитания тех, кто обладал не только деньгами, но и достаточным влиянием для того, чтобы поселиться здесь.
На островах жил и Герман Андреевич Галачьянц.
Гронский и Алина почти одновременно свернули с шумного Каменноостровского проспекта, оставили машины на парковке у небольшой круглой площади и пошли по аллее вглубь острова, в старую парковую зону, туда, где среди почтенных деревьев затерялись редкие дома.
Серое небо, низко склонившись, дышало влажным туманом и мелким дождем. Гронский и Алина шли молча, оставив за спиной монотонный гул города, постепенно погружаясь в медитативную тишину парка, нарушаемую лишь шорохом толстого покрывала из опавших листьев под ногами. Влажный воздух был насыщен тяжелым, густым запахом прелой листвы и мокрой земли, распахнутой для осенних жертвоприношений природы. Торжественный аромат смерти и тлена. Погребальные благовония жизни.
Вместо прежнего огненно-золотого великолепия на ветках деревьев повисли клочки рыжих лохмотьев, словно осень, уходя через парк, оставила здесь часть своих одежд. Сами деревья, эти суровые, закаленные исполины, принимали свое очередное осеннее умирание с достоинством и твердой верой в грядущее воскрешение, пусть ничто вокруг и не внушало такой надежды. Ветер опасался входить в этот растительный склеп, и только капли дождя отчетливо стучали по опавшим листьям, отбивая гипнотический похоронный марш. Где-то вдалеке покрышками по мокрой листве осторожно прошумела машина.
– Как ваш Мейлах? – нарушила молчание Алина. – Удалось назначить встречу?
Гронский задумчиво кивнул.
– Да, сегодня вечером. Хотя у меня остался крайне неприятный осадок после разговора с ним. Знаете, мне очень редко бывает стыдно, а тут… неловко как-то за то, что пришлось вызывать его на встречу обманом. Он – несчастный, загнанный в угол и смертельно напуганный человек, вся жизнь которого начала рушиться с того момента, как он взялся за исследование «Красных цепей». Смерть жены, сына, потеря любимой работы. Не представляю даже, как и на что он сейчас существует. Но меня несколько успокаивает одно: он согласился встретиться не из-за обещанных липовых грантов или работы в Америке. Ему принципиально важно было, чтобы кто-то взял на себя тот труд, который он сам оказался не в силах довести до конца. Мне кажется, если бы я представился ему сантехником, но пообещал выучиться на филолога и закончить его исследование, он не раздумывая согласился бы отдать мне все свои наработки.
– У нас остается все меньше времени, – заметила Алина. – Если, конечно, мы хотим предотвратить следующее убийство. Пока я что-то не замечаю, чтобы количество полученной информации перешло в качество.
– А что вы предлагаете? – спросил Гронский.
Алина пожала плечами.
– У нас есть Кобот – во всяком случае, на сто процентов известно, что он по уши замешан во всей этой истории. Если удалить его из этой, как вы называете, цепочки, то она развалится. Скорее всего, тогда и само убийство станет бессмысленным, если вместо своего кожаного кресла в «Данко» он окажется на тюремных нарах.
– Не очень-то согласуется с вашей версией о том, что преступления совершает маньяк.
Алина прикусила язык. Действительно, как бы она ни спорила с Гронским о реальности алхимических практик, подсознательно она понимала если уж не правоту своего странного напарника, то во всяком случае четкую взаимосвязь между убийствами, «Красными цепями» и деятельностью Кобота.
– Предположим, мы приняли вашу версию как рабочую, – сказала она. – Тогда тем более нужно убрать Кобота из общей схемы. Другого пока не дано, а мне, честное слово, очень не хочется видеть перед собой еще одно тело со вскрытой грудиной и писать еще одно фальшивое заключение.
– Если уберете Кобота, то организаторы уползут в одну сторону, а исполнитель в другую. – Гронский перешагнул лужу, замаскированную тонкой желтой пленкой листьев, и посмотрел на Алину. – Ваш Кобот при этом вряд ли доживет даже до предварительного следствия, не то что до суда, а через некоторое время все снова повторится, по-другому, может быть, но повторится. Обязательно. К тому же мы так и не узнаем ни причин, ни виновника смерти вашей мамы.
«И вашей Марины», – подумала Алина.
– И потом, – продолжал Гронский. – Как это вы собирались его убрать?
– Законным путем, – твердо ответила Алина. – Доделать то, что собиралась, когда вы меня остановили. У Кобота есть серьезные связи в полиции, в правительстве города, но я ничего пока не слышала о прокуратуре. Он за два дня организовал по моему требованию запрос на эксгумацию трупа той девушки, телохранителя, а значит, уголовное дело снова возбуждено. И повторно нарисовать заключение о том, что это просто нападение бешеных собак, я ему не дам. Вообще, у меня более чем достаточно материала, чтобы закрыть Кобота, и посмотрим тогда, как поступят его подельники.
Алина помолчала.
– А еще я хочу посмотреть, что находится в закрытой зоне «Данко», – сказала она. – Нужно только придумать, как получить мастер-ключ и попасть туда ночью. Очень удивлюсь, если не найду там нечто такое, что вообще снимет все вопросы – и для нас, и для официального следствия.
Гронский покачал головой.
– Как я уже сказал, Кобот в этом случае, скорее всего, не доживет даже до первого допроса. Но еще печальнее будет, если до его первого допроса и до начала следствия не доживете вы, Алина. А при реализации ваших планов это более чем вероятно.
Алина поежилась, как будто кто-то очень неприятный вдруг коснулся затылка влажными холодными пальцами, и взглянула на Гронского. Тот смотрел на нее серьезно и как-то скорбно. Алина отвела взгляд, замолчала и огляделась вокруг.
То тут, то там среди деревьев виднелись витые позеленевшие от времени решетки оград, покосившиеся арки и причудливые старинные особняки. Это были постройки конца позапрошлого столетия, хранящие в своем облике черты неповторимых личностей своих создателей: чопорных или эксцентричных, педантичных или порывистых. На всем лежала печать восхитительной небрежности и очаровательной обветшалости: стены, покрытые патиной времени, местами потрескались, барельефы и декоративная плитка осыпались, на покрытых осенними листьями крышах зеленели пятна мха и плесени, а в трещинах балюстрад просевших балконов местами проросли трава и тоненькие деревца. Было что-то удивительно аристократическое в этом небрежении памятниками архитектуры: так обедневший дворянин может годами делать пометки прямо на крышке антикварного бюро или ставить кружку с горячим чаем на антикварный столик, нимало не заботясь о его сохранности. Старинные особняки несли свое обветшание с достоинством, как носят потертый фрак, сквозь прорехи в лоснящейся ткани которого виднеется тронутая тлением плоть.
Чуть дальше, в направлении левого берега острова, сбились в небольшие группы новые коттеджи, подобно нуворишам на аристократическом приеме, купившим возможность находиться там, куда другие вхожи по праву рождения, и потому чувствующим себя неловко. Они сторонились одиноких старинных особняков и нарушали дремотную чинную гармонию острова яркими красками новеньких стен, совсем как их человеческие собратья нарушают великосветские европейские собрания крикливой роскошью брендовых смокингов и громким смехом.
Гронский и Алина подошли к узкой речке. Пологие берега поросли пожухлой травой, беспорядочными зарослями кустарника и небольшими деревьями, низко склонявшимися к темной густой воде, текущей медленно и неохотно, как остывающая кровь в жилах старика. Через речку был перекинут небольшой деревянный мостик, противоположный край которого упирался прямо в переплетение стволов и ветвей. Алина обратила внимание, что из воды вдоль берега вертикально торчат редкие обломки почерневших от времени и влаги досок, похожие на остатки какого-то древнего забора.
– Все, что осталось от старой пристани, – пояснил Гронский, заметив ее взгляд. – Они тут часто встречаются, и внутри острова, и на внешних берегах. Когда-то давно к этим доскам швартовали свои лодки рыбаки. Кстати, мы уже почти пришли. Вон, видите башню?..
Дом Германа Андреевича Галачьянца не походил ни на старинные особняки, ни на яркие новые коттеджи. Это было впечатляющее архитектурное сооружение в стиле Гауди, так что создавалось впечатление, будто огромный темно-серый особняк не построили, а вырастили прямо из влажной болотистой почвы. Из каменного хаоса причудливых фасадов, флигелей, пристроек, мансард, окон различной формы и размера и закругленных крыш росла высокая башня, похожая на ножку диковинного ядовитого гриба, увенчанная узким конусом красноватой крыши. Башня была продолжением переднего фасада дома, в очертаниях которого заметны были мотивы неоготики, а в ее основании располагались тяжелые двустворчатые входные двери под длинным козырьком массивного крыльца. Особняк стоял на обширном участке парка, обнесенном железной решеткой, к которой с внутренней стороны вплотную прилегал полупрозрачный пластиковый забор высотой метра в три, так что вся придомовая территория была надежно скрыта от посторонних глаз.
Гронский и Алина подошли к воротам, заключенным в мощную каменную арку. Рядом, стиснутая двумя толстыми опорами, находилась узкая калитка, пройти в которую одновременно мог только один человек. Прямо перед ними недружелюбно поблескивало темное зеркальное стекло помещения охраны. Угнездившиеся на арке видеокамеры нацелились сверху, как вороны на добычу.
Алина нажала кнопку звонка рядом с калиткой. В динамике переговорного устройства раздался тихий щелчок, и мужской голос произнес:
– Добрый день, чем могу помочь?
– Здравствуйте, я Алина Назарова, медицинский центр «Данко». Мы договаривались о встрече с Германом Андреевичем, – громко сказала Алина.
Одна из камер наверху чуть дрогнула.
– Этот мужчина с вами? – спросил голос из динамика.
– Да, это мой коллега, – ответила Алина, покосившись на Гронского, который с невозмутимым видом стоял рядом.
Звонко щелкнул электронный замок, и калитка открылась. Гронский и Алина вошли на территорию дома. Рядом с открытой дверью сторожевого помещения их ждал охранник в легком бронежилете и с кобурой на поясе, из которой торчала черная пластиковая рукоятка. Второй охранник, тоже в бронежилете, стоял между ними и домом. Одну руку он держал на висящем на шее небольшом автомате.
– Ваши документы, пожалуйста, – попросил охранник с пистолетом.
Гронский и Алина отдали ему водительские права, и он на пару минут удалился с ними в будку охраны. Алина переминалась с ноги на ногу, не очень уютно чувствуя себя под пристальным взглядом автоматчика. Гронский спокойно ждал. Наконец охранник вернулся, отдал им документы и махнул рукой в сторону дома:
– Проходите, вас ждут. Только никуда не сворачивайте с пешеходной дорожки.
Подъездная аллея отходила от ворот и тянулась чуть левее, к площадке парковки и дальше, к низким строениям позади дома, вероятно, гаражам. Тропинка для пешеходов, выложенная аккуратной плиткой, вела прямо к дому, через покрытые багрово-желтым слоем листьев газоны, мимо старых парковых деревьев и декоративных кустов. До высоких входных дверей, похожих на ворота замка, было метров сто. Алина пошла по дорожке, ощущая неприятное присутствие за спиной оставшегося у ворот человека с автоматом.
– Вот так физически материализуется двадцать пятое место в русском списке Forbes, – негромко произнес Гронский, когда они отошли от ворот шагов на двадцать.
– Я ожидала чего-то более жизнерадостного, – призналась Алина.
– Большие деньги – серьезные опасности, – прокомментировал Гронский, взглянул вправо и сказал:
– Посмотрите-ка, это там, случайно, не наша пациентка?
В нескольких метрах от дорожки на садовой скамейке сидела девушка. Воротник черного полупальто был чуть приподнят, большой темно-красный шарф закутывал шею до подбородка. Рядом с девушкой лежала раскрытая книга, а сама девушка замерла неподвижно, не сводя глаз с чего-то маленького и черного на своей правой ладони.
– Надо поздороваться, – сказал Гронский и зашагал к скамейке.
– Нам нельзя сворачивать с дорожки! – воскликнула Алина, но Гронский уже шел к девушке, и мертвые листья шуршали у него под ногами, как праздничное конфетти на печальном осеннем торжестве. Алина увидела, как охранник с автоматом быстро поднес руку ко рту и заговорил в портативную рацию, не сводя глаз с Гронского, а его оружие переместилось так, что короткий ствол уставился в их сторону. Алина ругнулась вполголоса и поспешила за Гронским.
– Добрый день, – поздоровался он. – Вы, наверное, Маша?
Девушке можно было дать на вид не больше шестнадцати лет. Огромные, черные, блестящие глаза ярко выделялись на бледном лице, как будто талантливый художник нарисовал их пастельным карандашом на белом листе бумаги. Мелкие капельки небесной влаги блестели в коротко подстриженных, слегка вьющихся черных волосах.
– Здравствуйте, – сказала девушка. – Да, я Маша. А вы из больницы?
– Да, меня зовут Родион, а это моя коллега, Алина Сергеевна. Очень приятно познакомиться, Маша.
– Мне тоже, – ответила Маша и посмотрела сначала на Гронского, а потом на Алину. Взгляд ее глубоких глаз показался Алине удивительно взрослым, в нем была та печальная зрелость, которая формируется не столько прожитыми годами, сколько пережитыми событиями и чувствами. Алина взглянула на ладонь девушки: там неподвижно сидела большая бабочка с бархатисто-черными крыльями, обрамленными желтой каймой.
– Это траурница, – объяснила Маша. – Очень редкая бабочка. Она уже не летает. Я недавно нашла ее в саду и решила взять в дом: хочу, чтобы у нее был шанс выжить зимой. Иногда я беру ее погулять. Вот как сейчас.
– Она очень красивая, – сказал Гронский, внимательно глядя на Машу. – Но бабочки не умирают, а только засыпают на зиму.
Маша покачала головой.
– Мне кажется, что эта умрет.
Алина заметила, как двери дома приоткрылись и оттуда вышли два человека в одинаковых черных костюмах и быстро зашагали в их сторону. Она дернула Гронского за рукав и сказала:
– Маша, думаю, нам с коллегой лучше поторопиться. Мы приехали для… процедуры, и…
– Взять у меня кровь, – кивнула Маша. – Да, папа мне говорил. Я скоро подойду.
Алина с тревогой наблюдала за приближающимися охранниками. Один из них поднял руку и помахал, указывая на дорожку. Она сделала шаг в сторону и еще раз дернула Гронского за рукав. Тот стоял, не шелохнувшись.
Читать бесплатно другие книги:
