Внутри Ольховская Влада

– Значит, он спокойный и безобидный? – уточнила я.

– Я не могу это подтвердить, потому что, боюсь, вы решите, что с ним просто. Да, по сравнению с другими нашими пациентами, Руслан достаточно спокойный. Я бы даже сказал, апатичный, большую часть времени с ним легко. Он в состоянии себя обслужить, но только находясь под контролем.

– То есть?

– То есть, вам не обязательно на руках нести его в ванную, чтобы он вымылся. Вы можете сказать ему об этом, но никогда не оставляйте его одного, ни при каких обстоятельствах. Во-первых, такие пациенты непредсказуемы, и то, что он ни на кого не нападал раньше, не значит, что он не нападет в будущем. Во-вторых, у Руслана случаются припадки.

Я знала, что где-то будет подвох.

– Какие еще припадки?

– Иногда это может быть вспышка беспокойного поведения, когда Руслан стремится вырваться из дома. Окружающим он обычно не вредит, но может навредить сам себе. Иногда это очень похоже на эпилептический припадок. Его нужно сдерживать, помогать ему, а это не так просто, вы ведь знаете, что он довольно крупный мужчина. Именно поэтому его мать обратилась к нам: ей было физически тяжело ухаживать за ним. К тому же, у него случаются галлюцинации, бред, и человеку неподготовленному тяжело к этому привыкнуть.

– То есть, мне лучше не забирать его домой?

– Я этого не говорил.

Мы подошли к зданию больницы, но внутрь врач меня не повел. Анатолий Александрович остановился неподалеку от черного хода и быстро осмотрелся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-то наш разговор.

Но нет, день в «Серебряном бору» шел своим чередом, и мы были одни.

– Екатерина, по правилам этого заведения я должен убеждать вас, что вам следует любыми путями оставить его здесь. Но я понимаю, что это не всегда возможно. Да и потом, после этой истории с санитаром… Я не уверен, что в ближайшие месяцы в клинике будет так же спокойно, как раньше. Поэтому есть еще два варианта, и выбор здесь зависит от того, какой судьбы вы желаете Руслану. Вариант номер один – вы пишете отказ, и Руслана направляют в закрытое учреждение, потому что находиться без опеки он просто не может.

– Но там он долго не проживет? – догадалась я.

– Простите, но – как есть. Да, там он долго не проживет. Второй вариант – вы забираете его с собой. Но тогда вам придется перекроить всю свою жизнь, многому научиться, от чего-то отказаться. Есть пациенты, которых я категорически не рекомендую забирать домой. К Руслану это не относится, но… будет трудно. Зато при должном уходе он проживет очень долго. Только нужно ли вам это? Насколько я понял, вы с ним расстались еще до того, как проявилась его болезнь. Поверьте, я не буду вас осуждать за любое решение. Пойдемте, я провожу вас к нему.

Мне казалось, что для меня начался обратный отсчет, те самые минуты, в которые я должна принять финальное решение. Я ожидала, что теперь буду думать только о Руслане, о том, что он значил для меня. Но когда мы вошли в больницу, эти мысли сами собой вылетели из головы. Все мое внимание было поглощено тем, что меня окружало.

Да, в «Серебряном бору» было чисто, здесь сделали хороший ремонт, а санитары и врачи носили новую дорогую униформу. Но это все равно была клиника для умалишенных, от правды не уйти. Здесь было душно, пахло лекарствами – и, немного, нечистотами. Судя по запаху хлорки, это пытались приглушить, однако некоторые вещи скрыть невозможно. А еще внутри было шумно: я слышала крики, удары, завывание и визги, и половина из этих звуков никак не могла издаваться людьми. По крайней мере, мне так казалось.

Я словно попала на другую планету! Причем первобытную, ту, где человек был всего лишь одним из элементов природы, но уж никак не ее господином. Я даже решила, что здесь какое-то ЧП и меня сейчас выведут, однако мой спутник остался невозмутим. Наблюдая за ним, я поняла, что это нормальное состояние клиники, тут такое каждый день.

Я оказалась в мире, где мой муж провел три года, и мне не нравился этот мир.

Анатолий Александрович подошел к дежурной медсестре, что-то спросил, но я услышала только имя Руслана. Медсестра с любопытством покосилась на меня и ответила так же тихо. Врач вернулся ко мне и сказал:

– Похоже, утром у Руслана был один из тех припадков, о которых я говорил. Он сейчас в своей комнате. Желаете пройти к нему?

– Да… Да, конечно.

Я не была уверена, что готова, но просто уйти уже не могла. Наверно, мне можно было написать отказную, не встречаясь с Русланом. Вот только простила бы я себя за это? Вряд ли!

Пока мы шли на жилой этаж, я наблюдала за теми немногими пациентами, которым позволяли тут бродить, и мне не нравилось то, что я видела. Они в большинстве своем были болезненно худыми, но часто – с раздутыми животами. Бледные, с прыщами и язвами, не слишком чистые… Да за животными иногда ухаживают лучше!

Анатолий Александрович проследил за моим взглядом и понял его правильно.

– Возможно, это не то, чего вы ожидали от элитной клиники. Но, поверьте, для этих людей сделать больше ничего нельзя.

– Разве?

– Это не обычные пациенты, Екатерина. Мы говорим о людях, которые сопротивляются уходу, которые впадают в истерику во время простейших гигиенических процедур. Мы делаем все, чтобы они были настолько здоровы, насколько это вообще возможно. Вы слабо представляете себе, что творится в бесплатных больницах.

Этого я и представлять не хотела. Но если я хочу отправить туда Руслана, мне придется туда съездить, правильно?

Пациентов в больнице держали в одиночных палатах, но совсем крохотных – там только кровать и помещалась. Пожалуй, это правильное решение, потому что эти люди могли навредить самим себе, не хватало еще, чтобы они калечили друг друга!

На жилом этаже стоял такой гул, что сразу стало ясно: не только Руслана сегодня оставили взаперти. Некоторые пациенты были привязаны к кроватям – так, что они и пошевелиться не могли, другие же бросались на двери. Они плакали, кричали, говорили что-то и хохотали. Я снова и снова напоминала себе, что это люди, вот только поверить, к своему стыду, не могла. Наверно, я ужасный человек, но я так и не научилась чувствовать по заказу. Мне хотелось уйти оттуда, не видеть, каким стал Руслан, сохранить в памяти тот, другой образ, пусть и потерянный мной, но все равно любимый!

Однако я шла вперед – медленно, как на казнь. Я обязана была узнать правду.

Возле двери в палату Руслана было тихо, и эта тишина казалась такой невероятной, нереальной почти после общего гула! Я осторожно заглянула внутрь через окошко в двери, но разглядеть могла не так уж много. Из-за решеток и общей серости ноября в комнатке царил полумрак, позволявший мне увидеть лишь человека, привязанного к кровати.

– Он меня узнает, когда увидит? – еле слышно произнесла я, не в силах оторвать от него глаз.

– Маловероятно. По крайней мере, свою мать он не узнавал. Прошу за мной. Ничего не бойтесь, похоже, приступ у него давно закончился и вряд ли сегодня повторится.

Я все равно боялась, но вовсе не того, о чем думал врач.

Когда мы расставались, я бы ни за что не угадала, что наша следующая встреча будет такой. Кто угадал бы на моем месте? Кто мог бы угадать? Я уходила от удивительного красавца – и уходила навсегда. Теперь же мне предстояло увидеть существо, все, что осталось от моего мужа.

Однако реальность оказалась не такой чудовищной, как я ожидала. Руслан похудел, но не сильно, не до истощения. Его тело, которое я прекрасно знала, осталось все таким же сильным, больничная пижама из тонкого хлопка не скрывала рельеф мышц, который бывает только при тяжелой физической работе. Кожа Руслана была грязной, но даже чуть загоревшей, я такого больше ни у кого в больнице не видела. Я бы даже решила, что это какая-то ошибка, что он и вовсе не болен, его напрасно тут заперли. Но потом я подошла ближе, разглядела его лицо, и все стало на свои места.

Это было пустое, ничего не выражающее лицо живого мертвеца – напрасно Анатолий Александрович назвал его ребенком. В детях жизнь, а это… Это было нечто не-мертвое, не более. Его глаза, в прошлом искристые, смеющиеся, теперь были пустыми, будто сделанными из дешевого пластика. Его улыбка померкла. Руслан, которого я знала, просто не мог скрывать, что чувствует, его лицо было идеальным отражением того, что творилось у него на душе… а теперь там была пустота.

Да и от его ухоженности, к которой я привыкла и на которую оборачивались женщины на улицах, ничего не осталось. Волосы острижены коротко, абы как, с бородой – та же история. Как и многих других пациентов, его мыли, но небрежно, так, чтобы он просто не зарастал грязью. Здесь всем было плевать, что он чувствует, они выполняли необходимую норму.

Он был примотан к кровати кожаными ремнями – старыми, истертыми, и я заметила на его запястьях свежую кровь. Да и на простыне под ним просматривались пятна, причем не только новые.

– Это еще что такое?! – поразилась я.

– Похоже, санитары проявили некоторую небрежность, прошу их простить. – Врач попытался сделать вид, что ему жаль, хотя чувствовалось, что ему все равно. – Но им с Русланом приходится тяжело. Как видите, он истощен куда меньше, чем другие пациенты, поэтому во время приступов он иногда очень активно сопротивляется.

– Да, я вижу, что он… Он не худой. Как вам удалось этого добиться?

– Никак, и в этом еще одна аномалия, связанная с Русланом. Я ведь говорил вам, что он необычный пациент, и это не всегда плохо. Руслан поступил к нам в таком состоянии. Я ожидал, что из-за низкой физической активности со временем произойдет уменьшение мышечной массы. Заметьте, я не утверждаю, что в «Серебряном бору» плохой уход! Но, конечно, Руслан уже не мог вести здесь жизнь, которая помогала бы ему поддерживать ту же форму, что и до аварии. Однако, к моему немалому удивлению, ни через месяц, ни через два, ни через три года Руслан не изменился. Я пытался найти причину, но так и не нашел. Все указывает на то, что это некая индивидуальная аномалия, я даже посвятил ей статью, которую вы можете почитать в журнале…

Он продолжал болтать о своих статьях и прочих научных работах, но я уже не слушала. Я смотрела на Руслана, силясь понять, он это или нет, а еще – разобраться в себе. Я чувствовала, что это он. Так же, как когда-то впервые почувствовала в нем своего человека, как несколько лет назад инстинктивно угадывала, плохо ему или хорошо.

Но при этом я не узнавала его. Как будто из него вырвали все то, что делало его Русланом, забрали, отдали кому-то другому, а мне оставили только пустую оболочку. Мол, вот тебе руины – играйся с ними, пока можешь!

И все же это был он. Руки, которые меня обнимали. Губы, которые я целовала. Глаза… глаза уже пустые, и от этого страшно, но не настолько, чтобы я отказалась от него! Когда мы расставались, я думала, что умру, если встречу его на улице с другой женщиной, счастливого и забывшего меня. Теперь же я понимала, что лучше бы так. Лучше бы он был с другой, счастлив – но жив и здоров! Потому что вот это тупое полусуществование было куда хуже и не приносило мне ни толики злорадства, которого следовало бы ожидать от покинутой жены.

– Вы можете его отвязать? – спросила я.

И плевать мне было, перебила я врача этим вопросом или нет, что он там болтал. Значение имел только Руслан.

Даже если Анатолий Александрович был задет моим безразличием к его заслугам, он удачно скрыл это и остался все таким же вежливым.

– Да, конечно.

Он привычным движением отстегнул ремни и отошел, позволяя Руслану подняться. Я ожидала, что хотя бы это отрезвит Руслана, заставит очнуться, посмотреть на меня… Нет, не дождалась.

Он поднялся, но его движения были медленными, неуверенными, будто кукольными. Это снова был не он – не тот, кого я знала. Он сел на кровати, скользнул безразличным взглядом по мне и врачу, уставился в окно. Я знала, что сумасшествие – это страшно, но я и предположить не могла, какой ужас можно испытать, когда это происходит с близким тебе человеком.

Я готова была отвлечься на что угодно, лишь бы не думать о судьбе Руслана, – и я отвлеклась на кровать, на которой он лежал. А точнее, на простыню. Когда он поднялся, стало видно, что пятна на ней даже хуже, чем мне показалось вначале. Я догадывалась, откуда они могли появиться, но до последнего не верила.

Я подошла к Руслану – медленно, давая себе возможность отскочить, если он на меня бросится. Но он даже не шелохнулся, как сидел, так и остался.

– Не бойтесь, – подбодрил меня врач. – Он мирный!

Он не мирный – он никакой. И я, в отличие от Анатолия Александровича, знала, насколько это противоестественное для Руслана состояние.

Я подошла ближе и осторожно приподняла верхнюю часть его пижамы, чтобы осмотреть спину. Мои опасения были не напрасны: я увидела пролежни.

Не худший вариант, нет. Пролежни это вообще страшная штука, бывает так, что человек от них умирает. В случае Руслана, это были первые раны, первые кровавые язвы на коже. Но и это – много для молодого, крепкого мужчины! Чтобы получить их, Руслан должен был всю ночь пролежать неподвижно, а вовсе не пару часиков, да и раны на его запястье указывали на это.

Похоже, санитары, раздраженные его силой, «усмиряли» его куда чаще, чем казалось врачу.

Анатолий Александрович проследил за моим взглядом и тяжело вздохнул.

– Да, такое бывает. Мы стараемся избегать этой беды, но за всем не уследишь.

Я лишь рассеянно кивнула. Я не могла понять, как это вообще возможно – такой контраст! С одной стороны, они умудрились избежать истощения. С другой, видно, что с Русланом тут не церемонятся… Почему так? Как это объяснить?

А ведь это только начало! Первые пролежни смотрелись страшно, а если он попадет в бесплатную больницу, если там кого-то разозлит… Долго ли он протянет? Не обреку ли я его на нечто худшее, чем смерть?

Я злилась на него, злилась все эти шесть лет – за то, что он ушел от меня, за то, что бросил одну, за то, что подарил мне самое большое счастье в моей жизни, а потом отнял. Отнял себя у меня!

Но даже так я не могла равнодушно смотреть на кровавые раны, покрывавшие его спину.

– Я заберу его домой!

Решение пришло в тот миг, когда я произнесла эти слова. Но стоило мне сказать, и на душе сразу стало легко, сомнения, терзавшие меня с тех пор, как я выехала из дома, исчезли.

Конечно, я должна его забрать. Почему я этого сразу не поняла? Чем я вообще думала?

Вот только лечащий врач Руслана не разделял мою решимость:

– Боюсь, что это плохая идея. Да, сейчас вы полны жалости, потому что увидели несчастного человека, который когда-то был вам дорог. Но вы не понимаете, на что себя обрекаете.

– Зато я понимаю, на что могу обречь его.

– Не романтизируйте его болезнь, – посоветовал Анатолий Александрович. – И не оценивайте его реакцию так, как если бы он был прежним. Это уже не тот Руслан, за которого вы вышли замуж. Он ничего не понимает, он не знает вас. Он не оценит вашу жертву ради него. Может, это и тяжело сейчас, но преодолейте порыв – и, поверьте, уже завтра вы поймете, что поступили правильно.

Наверно, он был прав. Ведь даже родная мать Руслана поступила так! То есть, она молодец, она обеспечила ему достойный уход, но она признала, что с ним невозможно жить под одной крышей.

А уж я-то ему ничем не обязана! Мне нужно было признать правоту врача, развернуться и уйти. Но в этот момент Руслан повернулся ко мне и хрипло произнес:

– Катя…

Потом он перевел взгляд на стену, и в нем снова не было ни тени разума. Но этой секунды мне хватило, она наконец-то переполнила чашу.

– Анатолий Александрович, вы во всем правы, а я – дура и идиотка, которая сама себе копает яму. Но иначе я поступить не могу, и сегодня Руслан уедет со мной.

По натуре я – тревожный человек, так уж получилось. Я беспокоюсь даже тогда, когда беспокоиться не о чем. Наверно, таким, как я, суждено сходить с ума годам к тридцати. И со мной бы это, несомненно, произошло, если бы не появился Руслан.

Он быстро научился видеть, когда я начинаю нервничать, и брать инициативу на себя. Если бы не эта его черта, я бы вряд ли пережила подготовку к свадьбе. Там косячили все: кондитер перепутал заказы, ресторан пришлось менять в последнюю минуту, гости никак не могли определиться, сколько человек они с собой приведут. Но то, что мне казалось жутким бардаком, для него было лишь мелкой неприятностью. Он все делал незаметно – но эффективно. Он договаривался, звонил, находил компромисс, и в итоге все было идеально.

Серьезно, мне раньше казалось, что идеал просто недостижим – все ведь так говорят. А тут я убедилась, что ошиблась. Мастера пришли вовремя, ничего не сломалось, не порвалось и не забылось, ни у кого не было плохого настроения, и даже природа, кажется, решила подыграть нам, послав, вопреки прогнозам, хорошую погоду.

Но я была бы не я, если бы не волновалась хоть о чем-то. Раз Руслан решил все проблемы, мне оставалось только одно: волноваться о том, что я ему не понравлюсь. Может, я совсем достала его своей суетой за эти месяцы? Может, ему не понравится платье, которое я выбрала?

Или этот новый макияж? Или прическа? Или он посмотрит на меня – и разочаруется, поймет, что вовсе не со мной ему хочется провести всю жизнь?

Но волновалась я напрасно. Мы впервые в тот день встретились наедине, я так хотела – чтоб не при свидетелях, не напоказ, а вдвоем. В том самом парке, где мы познакомились, но уже среди золотой листвы, а не среди цветущих каштанов. Мы с ним приняли решение о свадьбе так быстро, что многие мои знакомые были убеждены – это «по залету». Только зря они так. Это было по любви.

Я пришла туда первой, он – чуть позже, и когда я увидела его, увидела его глаза, я поняла, что он ни о чем не жалеет. Он не плакал, но слезы все же были, и это было так странно, и приятно, и необычно… Знать, что кто-то может чувствовать такое счастье, глядя на тебя. И зря я волновалась, что недостаточно хороша, что не смогу сделать его счастливым и все такое…

Он любил меня не меньше, чем я его. А больше просто невозможно.

– Ты такая красивая, – тихо сказал он.

– И огромная! – рассмеялась я. – Боюсь, ты не поднимешь меня в этом платье!

Платье на самом деле не было огромным, но оно, расшитое жемчугом, казалось мне невероятно тяжелым. Не для меня – для него, я все боялась, что ему будет трудно…

Зря боялась. Я вообще всего зря боялась. Он только усмехнулся и подхватил меня на руки с такой легкостью, будто я не весила вообще ничего.

В этом был весь Руслан. Рядом с ним все происходило легко, само собой, как будто он улыбался – и начиналась магия. Я могла просто быть счастливой, поражаясь тому, как все идеально складывается, как это здорово, даже лучше, чем я мечтала!

С того дня я постепенно, осторожно училась верить, что бывает просто хорошо. Что счастье иногда случается, и за него не нужно платить и отдавать что-то. Можно раскрываться перед другим человеком, отдавать ему все, любить, любить, а он не ударит в ответ, он будет таким же, как ты.

Нельзя сказать, что мы с Русланом всегда были ласковыми котиками по отношению друг к другу – сплошное мур-мур-мур и никаких коготков. Иногда мы не понимали друг друга, а иногда – ссорились, и если мы ссорились, то дрожали стены.

Но потом мы так же бурно мирились, и даже в ссоре я не сомневалась, что он – мой, он не уйдет от меня, и я могу не бояться и не скрывать недовольство. Сейчас я буду рычать и грохотать, а завтра – он, однако мы все равно будем друг у друга, он не исчезнет.

Так и правда было, почти два года.

А потом он меня предал.

Нет, я, конечно, понимала, что никто не позволит мне просто забрать психически больного человека из клиники и увезти непонятно куда. Но я не думала, что это будет так долго и отнимет у меня почти весь день!

Сначала меня заставили заполнить гору документов. Серьезно, если бы кто-то пожелал свить из этих бумажек гнездо, там поместилась бы семья из пяти человек. Я заполняла анкету за анкетой, доказывала, что мне есть где жить, что сама я вполне адекватна, что не выброшу его в коробке под дверями церкви, если он мне вдруг надоест.

Потом меня ждал инструктаж. Это было нудно – но все-таки полезно, спору нет. Мне подробно рассказали о том, как уже проявляла себя болезнь Руслана, к чему мне нужно готовиться. Подозреваю, что они намеренно сгущали краски, стараясь заставить «столичную фифу» отступить, признав поражение еще до старта. И мне было страшно, что греха таить. Но даже под этим страхом жила твердая уверенность в том, что я поступаю правильно. Я должна забрать его отсюда – даже если меня об этом никто не просил, даже если это разрушит мою жизнь.

Здешний персонал был опытным и учтивым, все они старались сдерживаться, но пару раз в разговоре все-таки промелькнуло, что они считают это показухой с моей стороны. Вроде как мне нравится считать себя мученицей и упиваться собственной добропорядочностью, честь и хвала мне! Они считали, что мое решение продиктовано эгоизмом и желанием сыграть в святую.

Они думали, что понимают меня, что раскусили в два счета. Вот только на самом деле ни хрена они не понимали – потому что не увидели самое главное.

Я любила его. Все еще – даже больше, чем я предполагала после шести лет забвения. Да, это был не тот Руслан, а слабое, больное существо. Но моя любовь не была плодом жалости. Просто… есть чувство, от которого не избавиться. Оно проникает в тебя, перемешивается с кровью, въедается в кожу, в кости, оно – часть тебя, новый фрагмент ДНК. Эту любовь нельзя выжечь в себе только потому, что она тебе надоела. Вот такой любовью на самом деле вошел в мою жизнь Руслан.

Это можно было сравнивать с врожденной, инстинктивной любовью к родителям – или с неизлечимой болезнью. Вопрос скорее поэтический, суть от этого не меняется. Я могла знать, к каким бедам меня может привести такое решение, но я не могла оставить здесь Руслана и сделать вид, что никакой встречи просто не было. Да, он причинил мне боль, и если бы он пришел просить прощения, то я вряд ли бы его простила. Но сейчас ставки поднялись, они были куда выше моих амбиций и уязвленной гордости. Речь шла о жизни и смерти, и я не могла обречь его на смерть.

В конце концов даже здешние врачи усвоили, что «вразумить» меня не удастся. Они смирились с моим решением и отправились собирать вещи Руслана и готовить его самого к путешествию. Меня же направили на склад в сопровождении медсестры. Я забирала Руслана за неделю до конца оплаченного срока, и чтобы не возвращать мне деньги, в больнице решили компенсировать эту сумму лекарствами.

Меня сопровождала медсестра лет сорока, крупная, полная и какая-то неопрятная. Мне она сразу не понравилась, но я, естественно, не сказала об этом. Не хватало еще придираться к человеку, которого просто назначили мне в провожатые!

А вот она молчать не стала. Она всю дорогу косилась на меня, причем как-то… странно. Как будто мы обе знаем страшную тайну, о которой нужно говорить очень тихо, чтобы никто не услышал. Неприятный был взгляд, масляный какой-то. Я его в упор не понимала, потому что мне было не до того. Но когда мы добрались до склада, она все-таки начала болтать.

– Вот, это успокоительное лекарство, это поможет ему заснуть, а вот это – против судорог, если они начнутся. Тут мазь от пролежней, доктор сказал выдать вам в подарок, а это аптечка первой помощи – мало ли что! Но, конечно, тех самых таблеточек здесь нет.

– Тех самых? – растерянно переспросила я. – О чем вы?

– Ну же, милая, вы знаете! Я бы и рада дать вам их тоже, но здесь их не держат, вам придется купить самой. Но вы об этом не пожалеете!

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да ладно вам скромничать!

– Я не скромничаю.

Она замолчала, сверля меня взглядом, она словно пыталась определить, могу ли я и правда не знать что-то такое, что ей казалось очевидным.

Видимо, мое уставшее лицо ее не впечатлило.

– Детка, ты и правда не понимаешь?

Я была достаточно заинтригована, чтобы пропустить фамильярность мимо ушей.

– Правда, – ответила я, собирая внушительную горку лекарств в рюкзак.

– А это потому что ты и правда слабо представляешь, что тебя ждет. Все о героизме думаешь да о романтике! Но то, что будет дальше, не похоже на романтику. Теперь вся твоя жизнь будет посвящена этому убогому, иначе нельзя. Все твое свободное время. Когда тебе при таких условиях с мужиками встречаться? Да никогда! И никакой мужик не войдет в такую жизнь, это ж даже хуже, чем баба с дитем. А ты молодая еще, тело берет свое, хочется развеяться, и вот тогда на помощь придут те самые таблетки. С некоторыми психами их не нужно, они в этом плане живчики. Но даже если нет, то дашь таблетку – и организм готов, природу обмануть можно, и не важно, пусто в голове, не пусто. Будет у тебя своя игрушка, мягкая, теплая и живая, даже в батарейках не нуждается!

Она тупо заржала, а до меня наконец дошло, о чем она говорила… и мне стало тошно. Тошно от самой идеи, тошно от обыденности, с которой медсестра об этом рассуждала. Судя по всему, она не раз испытывала этот метод, знала, о чем говорила. Почему нет? Вряд ли у этой полубезумной тетки была очередь поклонников. А дашь волшебную таблеточку беспомощному пациенту – и все, не важно, кто ты такая, как выглядишь, как пахнешь, ничего уже не важно! Причем сама-то она наверняка была разборчива, она не прошла бы мимо Руслана, слишком уж выгодно он отличается от других пациентов.

Ей казалось, что это нормально. Что такого, если они все равно ничего не соображают? Бесполезно было говорить ей о том, что такое сексуальное насилие – и почему оно распространяется не только на женщин. Да и врачи бы меня не поняли, решили бы, что это снобизм. Но я совершенно точно знаю, что Руслан, тот, каким он был, пришел бы в ужас от подобного. Он – не вещь, которую можно использовать, что бы с ним ни случилось!

От тошнотворных откровений медсестры была лишь одна польза: я окончательно укрепилась в решении забрать своего мужа из этой дыры.

Медсестра сообразила, что я не разделю ее задор и не буду восхищаться ее гениальной идеей. Она окрысилась, а я больше не обращала на нее внимания, мне хотелось как можно скорее уйти и никогда больше ее не видеть.

Руслана переодели в одежду, которую оставила когда-то его мать, когда привела его сюда – джинсы, рубашку, ботинки и куртку. У него были еще какие-то вещи в небольшой сумке, но совсем немного, определенно недостаточно для самостоятельной жизни. А моя квартира была не готова к такому спонтанному решению! Но ничего, я справлюсь. Я всегда со всем справлялась.

Анатолий Александрович проводил нас до машины. Руслан шел спокойно, смотрел он только себе под ноги. Даже то, что его выпустили из больницы, никак на него не повлияло. Когда я сказала ему сесть в машину, он выполнил мое указание. Он больше не говорил со мной… Но это было и не нужно. Он узнал меня однажды, значит, узнает и снова!

– Не забудьте оформить все документы, – сказал Анатолий Александрович. – Он – инвалид, и вы будете получать на него пособие. Но, Екатерина… это не стоит тех денег.

– Я знаю. Я делаю это не ради денег.

– А ради чего тогда?

– Ради него.

– Что ж, посмотрим, сколько продлится ваша уверенность! – насмешливо заявил врач. – И помните: вы можете сдать его в клинику в любой момент, никто вас за это не осудит.

– Спасибо, учту.

Он серьезно ожидал, что я снова брошу Руслана? Да конечно!

Больше никогда…

Он был рядом со мной, почти как раньше, но вместе с тем совсем не так. Тишина между нами угнетала. Я старалась не думать, как буду справляться с почти двухметровым дядькой, который намного тяжелее и сильнее меня. Глядя на Руслана, я просто не могла поверить, что он способен напасть на меня.

Но и верить, что он такой, как раньше, уже не получалось. Как я объясню это соседям? Они Руслана никогда не видели, я переехала в эту квартиру, когда он меня бросил. Что они скажут, если узнают, что он – сумасшедший? Знаю я пару дамочек, которые тут же начнут доносы строчить! Но какой смысл уже сейчас дергаться? Буду решать проблемы по мере поступления, все равно я не смогу вернуть Руслана туда – только не после всего, что я узнала!

Мы ехали в тишине. Иногда я смотрела на Руслана, надеясь на прояснение, хоть на какое-то узнавание… Ага, размечталась! Мир был ему совершенно безразличен, его, в отличие от того же ребенка, не интересовали даже деревья, мелькающие за окном.

Зато он был послушным, этого не отнять. Когда мы добрались до дома, я сказала ему выйти – и он вышел. Сказала сумку нести – он понес. Смиренный, как ягненок… Вот только Руслан, которого я знала, ягненком не был.

Я поспешила провести его в квартиру, надеясь, что никто не заметит нас. Хотя зря я это, конечно, его сложно было не заметить. Но сначала они не поймут, кто он такой, а потом я что-нибудь придумаю… наверно.

Надеюсь, что придумаю.

Сегодня у меня была забота поважнее: обработать его раны. Одевали его без меня, и я понятия не имела, удосужился ли кто-то помочь ему. Да и потом, я пока побаивалась его. Чтобы преодолеть это, мне нужно было сразу перейти к самому сложному, коснуться его, убедиться, что он не нападет.

Оставив его вещи в коридоре, я провела Руслана на кухню, там свет был поярче.

– Разденься до пояса, пожалуйста, – попросила я.

Он никак не ответил, даже не кивнул, и по его взгляду было непонятно, слушал он меня или нет. Но он начал раздеваться – значит, слушал. Анатолий Александрович не ошибся: Руслан выполнял все, что ему скажут. И как-то тоскливо у меня было на душе от этого… То есть, если бы он спорил и скандалил, было бы хуже, я понимаю. Но я хотела не буйного психа увидеть, а вернуть своего мужа.

Ситуация получалась почти потусторонняя… Руслан снова был в моей жизни, он сидел на моей кухне – то есть, случилось то, что еще вчера вечером показалось бы мне невозможным. Но это сложно было назвать переменами к лучшему. Что ж, по крайней мере, мне теперь не будет так страшно по ночам! Из-за всех переживаний, связанных с Русланом, я перестала бояться ночного стука, уже хорошо.

Как я и подозревала, никто в больнице его раны не обработал. Санитары, небось, тихо радовались, что избавились от главной проблемы! Они натянули рубашку прямо на кровоточащие язвы, вот ведь идиоты… Но ничего, я все исправлю.

Я разложила на столе набор для перевязки, приготовилась заняться делом, но так и застыла в движении. Потому что здесь, при ярком свете лампы, я сумела разглядеть куда больше, чем при тусклом освещении больничной палаты. И то, что я увидела, шокировало меня.

Он был весь покрыт шрамами. Весь! Его смуглая кожа, не очень чистая и заляпанная кровью, делала это неочевидным, поэтому я и просмотрела самое главное там, в больнице. Но уж здесь от меня ничего укрыться не могло! Я знала его тело – каждый сантиметр, каждую клеточку. Поэтому теперь я не сомневалась, что шесть лет назад, когда он ушел от меня, ни одного шрама не было!

Хотя я не жалела, что не спросила об этом Анатолия Александровича. Он бы точно не сказал мне правду – как с этими пролежнями, начал бы наверняка заливать что-то про аварию, в которую Руслан попал когда-то. Только я ведь не слепая! Да, я не медик, но кое-что знаю.

Во-первых, эти шрамы были получены в разные годы. Что-то осталось на его коже после того несчастного случая три года назад. А остальное откуда? Вот это, например, похоже на след от удара чем-то острым, но не ножом, а как будто… копьем? Или палкой проткнули? Или на арматуру напоролся? В любом случае, дико! А вот это ожог, и не термический, а кислотный… А еще…

– Господи, – прошептала я. – Родной, что же с тобой случилось!

Он не ответил мне, а когда я коснулась самого жуткого шрама, Руслан даже не шелохнулся. Как будто меня не было – или его не было здесь, со мной.

Я сейчас даже об этом сокрушаться не могла, меня завораживало то, что осталось на его коже. Это не новый шрам – но и не слишком старый, трех лет, похоже, еще нет! Такой большой, но незаметный из-за того, что он на боку, на уровне ребер, под рукой. А шрам ведь крупный, неровный, такой не оставит ни лезвие, ни пуля. Это…

У меня была всего одна догадка, но она казалась настолько невероятной, что я просто не могла в нее поверить. Я намеренно отталкивала ее, искала альтернативы, однако альтернатив не было. Мне пришлось принять невозможную правду…

На коже Руслана остался след от изогнутых, нереально огромных звериных когтей.

– Катька, ты с ума сошла?! Что это, месть? Но ты же взрослая женщина, ты не имеешь права вести себя так!

Наверно, в моей ситуации, чтобы окончательно не рехнуться, нужно искать маленькие плюсы и сосредотачиваться на хорошем. Например, на том, что ночь прошла спокойно и никто на этот раз по зеркалу не стучал. Я постелила Руслану на диване и первое время чутко прислушивалась: как он там, не нужно ли ему что-то? Но в его комнате было тихо, и я, утомленная событиями дня и предыдущей ночи, тоже уснула.

На утро он был здесь, со мной, и с ним ничего не случилось. Чем не плюс? У него по-прежнему не было тех страшных приступов, о которых предупреждал меня врач. Руслан был послушным мальчиком, и хотя меня это угнетало, я вынуждена была признать, что такая покорность упрощает мне жизнь.

Но за хорошее надо платить, и вот она моя плата: вопли, которые наверняка разносились на три этажа.

Я знала, что так будет. Наташка – человек разумный, но… темпераментный. Я бы сильно удивилась, если бы она одобрила мое решение! Так что, приглашая ее в свою квартиру и рассказывая ей правду, я морально готовилась вот к такому взрыву.

Не то чтобы мне так уж хотелось выслушать поток критики в свой адрес, просто поступить иначе я не могла. Наташка была единственным хорошо знакомым мне врачом – и одной из немногих, кому я все еще доверяла.

Она работала хирургом, а это по умолчанию профессия, где женщин не жалуют. Откуда я это знаю? Да от Наташки слышала раз сто – и, думаю, услышу еще столько же. Вряд ли ее жалобы были пустыми, скорее всего, пациенты на самом деле просили, чтобы им назначили врача-мужчину. Логика у них была проста: женщины слабее физически, легче срываются и поддаются настроению. А Наташка своими бурными вспышками эмоций себе репутацию не укрепляла! Нельзя ведь было объяснить всем пациентам, что в жизни она одна, а в операционной – совсем другая.

А вот я знала ее достаточно хорошо, чтобы доверить ей свою тайну. Мне нужно было, чтобы она осмотрела Руслана – эти его странные шрамы. Она могла понять куда больше, чем я!

– Это не месть, Наташа, – ответила я. – Если бы я хотела ему отомстить, я бы просто послала его в какую-нибудь захудалую больницу, где его сгноили бы заживо.

– Тогда что это? Миссия Матери Терезы? Твой личный крестовый поход? Ты хоть понимаешь, во что ввязалась?

– Да, догадываюсь, меня там всей клиникой отговорить от этого решения пытались.

– И не зря! Я не понимаю, зачем тебе это!

– Потому что я люблю его, – просто сказала я.

Это действительно было моей единственной настоящей причиной поступить так. Нет, я могла бы наболтать ей что-то о долге, о совместных воспоминаниях, о чувстве вины. Но все это было бы фарсом, на который у меня не было настроения. По-настоящему важно было только одно: я его люблю, а любимых не бросают.

Наташка, кажется, тоже поняла это, она наконец притихла.

– Даже после всего, что он сделал? – устало спросила она.

– Даже так. Потому что я и полюбила его не за то, что он делал, а просто за то, какой он.

– Боже, какая ж ты… неадекватная!

– Как будто ты не знала, – улыбнулась я.

– Знала, но не думала, что все настолько запущено. Ладно, давай еще раз, чего ты хочешь от меня?

– Мне кажется, в клинике мне рассказали не все. У него очень странные шрамы на теле! Я просмотрела всю историю болезни, которую мне передали, и там указаны кое-какие травмы, в основном связанные с аварией. Но они не совпадают с этими шрамами! Да и выглядит он не как человек, который три года большую часть времени проводил в постели.

– Думаю, ты насочиняла уже! Я слышала об этой клинике, у нее хорошая репутация, никто там тебе врать не будет. Веди сюда своего теленка!

Наташка была знакома с Русланом. Мы с ней никогда не были задушевными подружками – просто потому, что с ней невозможно задушевно общаться. Лишь с годами я научилась по-настоящему ценить ее неумолимую честность. Но уже тогда мы общались достаточно хорошо, чтобы я пригласила ее на свадьбу. Они там отлично поладили, однако Руслан со всеми ладил, так что я не удивилась.

Теперь даже она не могла смотреть на него без сочувствия. Еще бы! Она видела того человека – живой огонь! Ей, должно быть, тоже сложно было поверить, что он превратился вот в это.

Но в ее взгляде мелькнуло не только сочувствие – я увидела и настороженность.

– Говоришь, он три года лежал?

– Ну, совсем лежачим он не был, – уточнила я. – Но я видела распорядок дня в клинике! Прогулки там редкие, большую часть времени он проводил в комнатухе три на два метра. Да и к кровати его часто привязывали, у него пролежни на спине!

– Пролежни – дело быстрое, но вот насчет этих трех лет я бы не была так уверена. Скажи ему, пусть разденется.

Руслан прекрасно ее слышал, но никак не отреагировал на ее слова. Зато когда просьбу повторила я, он тут же выполнил ее все с таким же безучастным видом.

Он раздевался без малейшего смущения. В своем нынешнем состоянии он уже не воспринимал разницу между одетым человеком и раздетым, не помнил, что такое стыд. Я снова вспомнила ту неопрятную медсестру, и меня аж передернуло. Жалко, что память не так просто очистить!

– Вот уж не думала, что твоего мужа голым увижу, – усмехнулась Наташка. – В отличие от некоторых…

– Не смешно.

– Прости, ты права. Посмотрим, что тут у нас.

Она надела белые медицинские перчатки и подошла ближе к Руслану. В этот момент для нее было не важно, кто он такой, знакомы они или нет, что с ним случилось. Для Наташки он был очередным пациентом – не больше, не меньше.

Она осматривала его долго, заставляла поворачиваться, поднимать руки, наклоняться. Я все ждала, когда она начнет расспрашивать меня о нем, однако Наташка сосредоточенно молчала. Она то и дело просматривала историю болезни, которую я передала ей, и хмурилась все больше. А я убеждалась, что не зря беспокоилась, не зря ее позвала и вытерпела этот скандал.

– Да, ты права, многое не сходится, – наконец объявила она. – Не понимаю… Он выглядит лучше, чем должен, и если этого добились в клинике, зачем им скрывать это? Зачем списывать на аномалию то, что они могли приписать себе в заслуги?

– Про клинику, думаю, можно забыть. Даже если я позвоню и начну расспрашивать об этом, они вряд ли ответят мне честно.

– Раз сразу не сказали, то и не ответят.

– О чем и говорю, – кивнула я. – Так что давай начинать с нуля. Что ты можешь сказать о нем?

– Для начала: он не только последние три года, но и последние месяцы жил очень активной жизнью. Он много ходит, бегает, прыгает, поднимает тяжести, у него отлично развита мускулатура. Ты ведь понимаешь, что этого не может быть?

О, я понимала это как никто другой! И не только из-за слов его лечащего врача. Я наблюдала за Русланом почти сутки и усвоила, что двигается он мало. Если скажешь ему – он пойдет. Если нет – будет стоять и пялиться в темноту. У него ни разу даже желания самостоятельно пойти куда-то не было!

– Может, это и правда аномалия мышечного развития? – неуверенно предположила я.

– Меньше слушай всякую ерунду! Дело не только в мышцах. Состояние стоп, мозоли на руках – все это указывает на то, что я тебе сказала. Он выполняет тяжелую физическую работу, Кать, причем регулярно. В больнице были условия для такой работы?

– Нет… По крайней мере, я ничего подобного не видела!

Если бы там пациентов заставляли работать, это вряд ли касалось одного Руслана. Однако другие пациенты были истощены и совсем не похожи на него!

– А еще он много времени проводит на свежем воздухе, – добавила Наташка. – Кожа обветренная, есть ровный, пусть и не слишком сильный загар. Судя по состоянию кожи, он часто бывает на воздухе без рубашки, но полностью голым – нет. И загар не тропический, это неяркое солнце, в принципе, соответствует нашим широтам. Если учесть, что сейчас ноябрь и загар частично сошел, можно предположить, что он сильно загорел летом.

– Мне нужно говорить, что это тоже невозможно?