Близится буря Круз Андрей

Полумрак, разбиваемый на части ярким светом, падающим через высокие узкие окна, яркие его трапеции на каменном полу, отполированном ногами людей за долгие годы. Запах воска, которым натирают мебель, тяжелую, из темного дерева, которая стоит здесь, наверное, лет сто уже, а то и больше. Слышно, как шелестят листы бумаги в папке, когда преподобный, сидящий за судейской кафедрой, их перекладывает. Кто-то откашлялся, кто-то зашаркал ногами.

Вера, бледная от волнения, какая-то совсем маленькая, сидит в первом ряду в левой части зала, вертя в руках носовой платок, дергая его так сильно, что кажется, будто он вот-вот разорвется. Рядом с ней Аглая, с виду спокойная, но сидящая непривычно прямо. Левая часть зала, разделенного проходом посредине, – для тех, кто «за». Правая – для тех, кто пришел говорить «против». К этому времени отговорили уже все – и сама Вера, и Аглая, и ее дядя Евген, и поставщик товара для их семейного торгового дома Димитрий, и другие люди, с кем Вера вела дела, и даже я выступил, как ее «законный защитник». И сейчас преподобный Савва готовился огласить решение: недаром же они с Мироном Даниловым, городским головой, и церковным старостой Лукой Плотниковым совещались почти час.

– Оглашаю решение, – сказал преподобный, голос его эхом отразился от стен зала. – Прошу всех встать.

Послышался шорох, вздохи, заскрипели деревянные скамьи. Я тоже поднялся, опираясь на палку – последствия укуса змеи и операции по ликвидации последствий этого самого укуса.

Затем наступила тишина, все ждали. Шуршание листка, который преподобный взял в руки, показалось таким громким, словно это не бумага, а кровельная жесть.

– Церковный совет острова Большой Скат и его славной общины рассмотрел дело о признании Веры Светловой, дочери покойного Павла Светлова, о признании ее совершеннолетней досрочно… – Преподобный поднял глаза, посмотрев на Веру, которая слушала, закусив нижнюю губу. – Основываясь на собственных наблюдениях и словах свидетелей, совет счел возможным признать Веру Светлову условно совершеннолетней.

Вера тихо пискнула, зажав рот ладонями, явно удерживаясь от того, чтобы не запрыгать, и наверняка пропустив слово «условно». По залу метнулся шум, кто-то за спиной у меня захлопал в ладоши.

– Однако! – уже громче сказал преподобный, обведя глазами зал, и шум сразу стих. – Однако совет счел необходимым подкрепить свое решение условиями, которые будут действительны до тех пор, пока Вера Светлова не достигнет возрастом восемнадцати лет.

И вновь тишина звенящая, как будто никто даже не дышит.

– Поскольку Вера осталась последней от ветви Павла Светлова, совет налагает запрет на участие ее в походах за товаром, а также другой активности купеческого дома «Светловы», сопряженной с опасностью. Совет обязывает Евгена Светлова обеспечить Веру достойной и важной для семейного дела работой на берегу, и Совет же берет на себя обязанность проверять выполнение своего решения. Евген, с этим все понятно? – посмотрел преподобный на дядю Веры, невысокого, плотного, светловолосого, с округлой бородой, которая его почему-то не старила, а, наоборот, молодила.

– Все понятно, сделаю как решили, – кивнул тот, явно довольный таким исходом дела.

Вера слишком довольной не выглядела, и я ее понимаю. Она рассчитывала, что продолжит дело своего отца как оно есть, будет ходить с «Чайкой» за товаром, торговать с неграми, открывать новые места, где цены хороши и товар нужен, но… преподобного я понимаю еще лучше. Девочка действительно последняя, случись с ней что – и ветвь семейная прервется, а по местным понятиям это недопустимо. Да и сам я, чего уж скрывать, за нее боялся бы, зная, что она самостоятельно ходит в плавания, защищенная лишь немногочисленным экипажем торговой шхуны. Довелось ей уже и на дикарей на берегу наткнуться, там отца и лишилась, и от пиратов убегать, причем тоже чудом спаслись, так что купеческий труд здесь безопасным не назовешь.

А еще у меня в таком решении преподобного свой интерес возник: команда «Чайки», теперь не связанная обязательствами перед ней, могла бы почти в полном составе перейти ко мне, на экспедиционную яхту «Аглая», на что я втайне и надеялся. Народ уже знакомый, проверенный, так что с ними мне лучше всего было бы.

– Вера? – между тем обратился преподобный Савва к девочке. – Ты слышала решение?

– Слышала, – кивнула она.

– Следующие три года, до твоего восемнадцатилетия, ничего изменить нельзя, – сказал священник. – Но после своего дяди ты становишься в вашем купеческом доме вторым человеком, так что не делай глупостей, просто работай, набирайся опыта. Ты меня поняла?

– Я поняла, – ответила Вера без особого вдохновения.

– Хорошо, продолжаем, – сказал преподобный, возвращаясь к тексту решения. – Поскольку законный защитник Веры Светловой, Алексей Богданов, – тут я немного приосанился, – в связи с возникшими новыми обстоятельствами, всем здесь известными, не сможет выполнять взятые на себя обязательства, – он посмотрел на меня, – совет принял решение освободить его от таких обязанностей полностью. Тем более что они и сами по себе отпали, раз девочка совершеннолетняя, – сказал он уже явно не по тексту решения.

Полдень, солнце над головой – если бы не шляпа, так и глаз не открыть было бы, настолько оно яркое. Пахнет лошадиным навозом, горячей пылью, и сквозь это – какими-то ярко-красными цветами, которыми неожиданно расцветился вьюн, затянувший церковную стену наполовину. Люди выходили из церкви кучками, болтая, прощаясь и раскланиваясь. Меня неожиданно остановил Евген, чуть придержав за рукав.

– Хотел бы завтра увидеть тебя в конторе, если не трудно. И тебя, Аглая, – обернулся он к молодой загорелой блондинке, идущей под руку с Верой следом за мной. – Будем решать, какую работу поручать Вере, так что хотелось бы, чтобы вы присутствовали.

– Во сколько? – спросил я.

– К полудню неплохо было бы, если не трудно опять же, – сказал Евген. – Хоть официально ты уже не защитник, но… – Тут он замялся немного. – Не хочу, чтобы потом говорили, будто я злоупотребил своими правами.

– Понимаю, – кивнул я.

Я и вправду его понял. Ситуация все же неординарная, Евген репутации узурпатора не хочет, и для него важно, чтобы о том, как все решено будет, знало как можно больше людей. Он уважаемый человек на острове, и репутация ему не безразлична.

– Придем, – сказала за меня Аглая. – Не сомневайся.

Евген улыбнулся сдержанно, коротко поклонился и пошел от нас, явно направляясь в контору, до которой отсюда было рукой подать. А Вера, Аглая и я направились к стоящей под навесом коляске, в которой сидел на облучке негр Василий, однорукий и одноногий, работавший на семью Светловых как кучер и вообще во всех делах помощник.

– Расстроена? – спросила Аглая, когда мы все расселись на мягких, обитых белой парусиной диванах.

Василий свистнул негромко, хлопнул лошадь вожжами, коляска поехала.

– А как ты думала? – Вера даже носом шмыгнула. – Сидеть теперь все время на берегу?

– Ну, на берегу как бы даже не важней будет, – влез я в разговор. – Воспринимай это как продолжение образования, да и все. Деньги делаются не только в походах, но и в конторе, так ведь? Кстати, там, откуда я сюда попал, на того же купца пять лет надо учиться, – вдохновенно импровизировал я.

– Я здесь со скуки умру! – аж подскочила Вера от возмущения.

– Если работы много, то какая скука? – запустил я практически неотбиваемый мяч. – И вообще, Вера, нельзя получать все сразу. Могло быть вообще намного хуже, признали бы тебя несовершеннолетней – и дяде под опеку отдали. И потом ты была бы в деле не второй рукой, как сейчас, а третьей, после Пламена.

– Пламен учиться продолжает, – буркнула девочка. – Он если в дело и войдет, то совсем потом, не скоро.

– Учиться? А на кого? – решил я чуть увести разговор в сторону.

– Географ и геолог. Вот он как раз в плаваниях постоянно будет.

Она сказала это словно в укор мне, как бы с намеком на то, что ей такая благодать теперь не светит. Но тронуло это меня очень мало. Вере пятнадцать, в этом возрасте три года вечностью кажутся, это лишь потом понимаешь, что пролетают они просто недопустимо быстро, а уж за делами и заботами так и вовсе как дни.

– Ну ты скажи! – немного удивился я. – А мне обещают географа подсадить на яхту, без него нельзя. Не Пламена?

– Ему рано, – отмахнулась она, – еще три года учебы.

– Ну видишь, ему тоже три года. Успеешь.

– Вера, я вроде бы тоже с острова почти не выезжаю, – вмешалась в разговор Аглая. – И не очень страдаю, не заметила?

– У тебя работа такая…

– И у тебя теперь «такая», – оборвала ее Аглая. – Ты самого главного добилась – прав совершеннолетней, так что имей совесть и скромность. Уймись, прими как должное. Зато рядом со мной пока будешь, я этому очень рада, – добавила она, обняв девочку за плечи и притянув к себе. – И все, поехали ко мне сегодня, Валентина пирог испечь обещала, если все хорошо у нас пройдет.

– Меня только по пути высадите, – сказал я. – Мне еще в порт надо.

– Приедешь? – обернулась ко мне Аглая.

– К вечеру.

Вскоре коляска остановилась у ворот дома Анастасии Ивановой, тети Насти, у которой я снимал флигель, расположившийся в дальнем конце густого ухоженного душистого сада. Я попрощался со всеми до вечера и аккуратно слез с коляски, стараясь не напрягать больной ноги.

Тетя Настя – полноватая невысокая женщина с приятным лицом – возилась в саду, подрезая какие-то кусты. Услышав меня, обернулась, спросила сразу:

– Как прошло?

– Нормально, могло быть и хуже. Признали совершеннолетней, но до восемнадцати запретили в плавания ходить.

– А это и правильно, – сразу поддержала она такую идею, – успеет еще. Я с мужем моим, покойником, сколько лет по морю отходила, а начала уже в двадцать пять, если память не изменяет. Накормить?

– Не надо, спасибо, я за лошадью, сейчас в порт поеду.

– Могу бутерброды сделать, хочешь?

– Спасибо, теть Насть, но мы гонца за горячим в трактир пошлем.

– А то скажи, мне нетрудно, – вернулась она к своему занятию.

Пришлось заодно переодеться – в церкви я был в «выходном», а теперь на работу надо. Надел серую рубашку из тонкого прочного полотна. Свободные штаны, считай джинсы, даже цвет похож, двухслойные спереди и там, где о седло трутся. Ноги всунул в низкие сапоги, вроде тех же ковбойских, но с круглым носком и низким каблуком. На бедра ремень-патронташ, на нем кобура с тяжелым револьвером. Здесь его официально называют «мастерской Васильева револьвер», но вообще это самый настоящий «смит-вессон», пригодный для стрельбы одиннадцатимиллиметровыми патронами, самый натуральный сорок четвертый калибр. Да, а кратко его «смитом» зовут.

Патронташ карабином к брючному ремню пристегнул, чтобы не съезжал, в довершение всего натянул широкие помочи на плечи, чтобы уже штаны не съезжали. Все, готов идти.

Зорька – добродушная и спокойная рыжая кобылка, которую мне выделила из своей конюшни Аглая исключительно для того, чтобы у меня не было поводов не ездить к ней в гости, – явно обрадовалась моему появлению, лошадка была еще и общительной. Оседлал, вывел из конюшни и за ворота, затем с тихими ругательствами, пыхтя и стараясь не разбередить рану в ноге, вскарабкался в седло с непривычной, правой стороны, потому как левую ногу не только не согнешь, но и опереться на нее никак. Ничего, влез в седло, не свалился.

К порту ехал шагом: не хотелось тряски. Лошадка спокойно шла посредине замощенной камнем улицы, звонко щелкая подковами, я глазел по сторонам на уже ставший привычным пейзаж. Дома, все больше двухэтажные в центре городка и одноэтажные дальше от него, строены из слоистого камня, какой осыпается с гор по всему острову, никакого кирпича не надо. Архитектура чем-то грузинскую сельскую напоминает, но это и понятно – исходные условия примерно одинаковы. Чем дальше от центра, тем больше сады, ветви деревьев перевешиваются наружу, протяни только руку и рви что нравится, лишь веток не ломай.

Людей на улице немного, рабочий день в разгаре, а праздных здесь нечасто увидишь, разве только старики, но в такую жару и они по домам сидеть предпочитают, толстые стены домов хорошо хранят прохладу. Вскоре в конце широкой Портовой и сам порт стал виден, от которого она название и приобрела. Голубое море, мачты судов словно лес, а как ближе подъедешь, так и шум услышишь: в порту тихо никогда не бывает. Одно судно разгружают, другое грузят, третье ремонтируют, в общем, работа кипит.

Моя трофейная яхта, в прошлом называвшаяся «Лейла», а затем переименованная в «Аглаю», понятное дело в чью честь, стояла у причала судостроительной верфи, принадлежащей Иллариону Бражникову. Там судно килевали, очистив днище от водорослей и ракушек, а теперь перестраивали его по моему, так сказать, проекту, превращая грузовой трюм в два ряда небольших кают. Плавания нас, похоже, ожидали долгие, так что размещать экипаж надо было хотя бы с таким комфортом. Это на торговых судах можно просто в гамаках в трюме спать, рейсы у купцов обычно недлинные, а у меня, выходит, планы другие.

Привязав лошадь у коновязи, я поковылял к причалу. У сходен меня встретил Иван Копытин, моторист с «Чайки», который перешел в мой экипаж, решив на старости лет прихватить еще приключений. Мужик он опытный и механик хороший и всякого повидал – и в плену пиратском побывал, и в приватирах за теми же пиратами погонялся, и просто в торговых рейсах долгие годы провел. Высокий, сухой, жилистый, с седыми волосами, собранными в хвост на затылке, он сейчас возился с двигателем яхты, намереваясь добиться стопроцентной уверенности в том, что тот не подведет во время плавания. Точнее, сейчас он старался вытереть перемазанные маслом руки.

– Ну, что там суд решил? – спросил он первым делом.

Я рассказал в двух словах, Иван кивнул удовлетворенно:

– Так и знал, пару таких решений преподобный и раньше вынес, всегда в таком вот духе. А нам так вообще хорошо.

– Думаешь, что с «Чайки» команда сюда придет? – усмехнулся я.

– Обязательно придет, а я им еще и намекну, – сказал он уверенно. – С Евгеном они никогда не ходили, договора с ним пока нет, тебя знают, так что… сам понимаешь.

– Хорошо бы, – вздохнул я, – со своими проще.

– Это точно.

Запах моря – йод и водоросли. Крики чаек, суетно мечущихся над водой, выхватывающих из нее, изумрудно-зеленой, мелкую рыбешку. Жаркое солнце, яркое до нестерпимости, отражающееся зайчиками от мелкой волны и заставляющее щуриться даже под полями соломенной шляпы. Гулкий стук досок причала под каблуками ботинок, пружинящие мостки, тиковая палуба, пропитавшаяся солью и отдраенная до белизны. Высокие мачты с убранными парусами. Поднимешь голову и видишь, как над ними плывут облака, и кажется, что это ты сам несешься куда-то. Запах дерева, смолы и свежей краски.

Зашел в рубку, огляделся. Ага, тут уже следы работы видны. Заделали дыры от пуль, все заново покрасили, лавки вокруг стола в кают-компании обтянули суровой парусиной. Стол, похоже, отполировали заново. В ходовой рубке тоже порядок навели и тоже кресла перетянули. Трап вниз, к каютам.

Работала в трюме целая бригада, Илларион торопился выполнить работу. Ставились перегородки, навешивались двери, делалась в каютах мебель. Не успел по трапу спуститься, как меня поймал бригадир плотников, повел показывать, что за сегодня сделать успели, и вопросы задавать.

Сначала в свою каюту заглянул и сразу хмыкнул удовлетворенно. Так особо ничего не поменялось, но мелкий ремонт сделали и стенки заново морилкой покрыли, ну и починили что-то по мелочам, в общем, она теперь новой выглядит. Уселся в кресло, откинулся, вытянул ноги – хорошо, хоть вообще здесь живи.

Каюта шкипера была не хуже, разве потеснее. Вдоль коридора, освещавшегося через световые люки, выстроились двери в кубрики для экипажа. По ходу дела их количество прибавили на две, еще подсократив трюм, так что стало по пять с каждой стороны, на двадцать человек в общей сложности. Должно хватить и на экипаж, и на «гостей». Экипаж у меня с запасом планируется: нам не только ходить от острова до острова, но и на эти острова вылазки делать, поэтому нужны не только моряки, а еще и бойцы, пожалуй.

Каюты пусть не слишком просторные, но все же метра по два в ширину, как купе в поезде, с откидными полками. Даже шкафчик есть в каждой и маленький стол. На фоне того, что на купеческих судах экипаж спит в трюме, в подвесных койках, а добро хранит в сундучках, тут просто роскошь. Но нам и походы куда длительней предстоят, так что надо поудобней располагаться. Это купец до места дошел за неделю и потом отдыхает. У нас так не получится, видится мне, так что лучше готовым быть.

– Под приватирскую пушку укрепили палубу, видишь? – сказал бригадир, постучав ладонью по хитрой системе из вертикального столба и четырех наклонных опор, когда мы уже зашли в таранный отсек. – Все как надо сделали, проблем не будет.

Про приватирскую пушку я случайно узнал, и, к стыду своему, совсем недавно. А то бы даже не догадался это в перечень работ внести, но хозяин верфи Илларион, блеснув осведомленностью, меня с этим опередил и не дал накосячить в очередной раз, за что я к нему испытывал сильную, но совершенно тайную благодарность.

– Щиты железные к фальшбортам приклепали, – продолжал он показывать новшества. – Теперь от пуль укрыться можно. Пушка их снесет, понятное дело.

И действительно, к фальшборту изнутри во многих местах прижались железные пластины толщиной в полсантиметра, наверное. Вместе с самим бортом точно винтовочную пулю выдержать должны. Корма сплошняком по кругу такими прикрыта, равно и нос – для атаки и отступления.

– Хорошо, – одобрил я. – Главное, чтобы держало.

Разобравшись с вопросами плотников, поднялся на палубу, где меня принял Петр Байкин, самым первым нанявшийся ко мне, – высокий, жилистый, чуть сутуловатый и очень сильный мужик сорока лет, раньше служивший в Бухте объездчиком.

– Здравствуй, главный! – протянул он мне руку.

Ладонь у него что лопата, широченная и такая же жесткая. И кулак из нее получается внушительным.

– И тебе не хворать! – пожал я протянутую руку. – Какие новости?

Байкину я как раз поручил найти пяток человек из таких, что знают, с какого конца винтовка стреляет.

– Двух человек подобрал, они завтра придут. Оба с нами в походе были, в другом взводе. Еще двое на примете есть, сегодня вечером с ними поговорю, да и хватит, наверное. Пять человек получается, считая меня.

Байкин претендовал на персональную каюту, отсюда и цифра «пять» вырисовывалась. Хотя я настаивал на том, чтобы «стрелков» было шесть, три пары. Но Байкин, ничтоже сумняшеся, записал шестым меня: «Все равно же с нами ходить будешь». Я подумал и решил не спорить – все же ему по должности маленькая привилегия положена, да и мужик он толковый, лучше дать ему возможность почувствовать себя победителем.

– С оружием как решаем?

– Самим покупать придется, со скидкой в арсенале не выйдет, – малость разочаровал меня Байкин.

Трофеев на вооружение всего экипажа, естественно, не хватило. Взяли что-то на яхте, но большая часть оружия была снята с трупов убитых в засаде турок ополченцами, так что надо было этот вопрос тоже решать. Разумеется, у всех есть что-то свое, для торгового судна этого вполне хватает, но для нас такие расклады не подходят, нужна какая-то унификация, по типам и боеприпасам. Поэтому я решил закупить для всех такие же рычажные карабины, как те, что выдаются ополченцам, во время боя в лесу они мне очень понравились. Не слишком удобно из окопа стрелять, верно, и из положения лежа, но вот в остальном они хоть куда – и перезарядка быстрая, и точность отличная, и дальность стрельбы, как у любой хорошей винтовки. Годится такое оружие и для степи, и для джунглей.

Байкин подкинул идею насчет закупки таких карабинов через ополченческий арсенал, там хорошая скидка могла выйти, но вот не срослось – получается, придется брать у торговца за свою цену. И неизвестно еще, есть у него столько нужных винтовок или нет. Нет, скорее всего. А вот брать с собой в плавание «ополченческую» винтовку нельзя, правила здесь такие: надо свое иметь.

– Можно на Большом острове заказать, телеграммой, – добавил Байкин. – Нам же все равно туда идти, верно?

– Верно, идти придется, без этого никак.

До вечера оставался на яхте, работы хватало, а на обратном пути все же решил заехать в оружейный самостоятельно. Раз мне платить – мне же и решать. Логика.

Оружейный торговец был на острове всего один, Григорий Дубинин, и магазинчик его расположился в середине Портовой, на полпути к центру городка. Торговал он не только оружием, но и рыболовными снастями, всякими крючками да блеснами, а еще одеждой походной и многим другим, потому что с одной оружейной торговли на нашем острове не прожить, не так уж много здесь людей, а к оружию все относятся бережно, меняют его не так часто. Да и понятия «новая модель» здесь практически не существует.

В лавке у него было светло, окна большие, смотрят на юг, а темнеет в это время года здесь поздно, уже ночью. Интерьер привычный, для этих мест так и вовсе стандартный – мореное дерево, ручки и светильники из латуни. Сам Григорий не высок, не толст, не лыс… в общем, его проще описать с такими вот «не», чем просто так, на диво неприметная внешность у человека.

Увидев покупателя, то есть меня, он обрадовался, даже из-за прилавка навстречу вышел, протягивая руку.

– Здравствуйте! Чем могу, так сказать?

– И вам здравствовать, – поприветствовал я его. – Поинтересоваться насчет «павловок» хотел.

– Парочка есть, – кивнул тот, обернувшись к прилавку и указав пальцем на пирамиду, – вон стоят.

– Мне больше надо, с десяток хотя бы, для экипажа, – пояснил я.

– Экипаж со своим обычно приходит, – вроде как удивился торговец.

– У нас задачи другие, не торговля, так что судовым имуществом будут.

– В приватиры податься собираетесь? – Он зашел за прилавок и ловко подхватил одну из «павловок».

– В приватиры, – подтвердил я его догадку, потому как секрет из этого делать глупо, да и так все знают, остров-то не такой уж и большой. – В географические экспедиции ходить будем.

– Тогда да, вооружаться надо, – согласился он, протягивая мне винтовку. – Эти две берите, а остальные могу с Большого острова телеграммой заказать, а вот когда придут… – задумался он, глядя на висящий на стене календарь и пытаясь что-то высчитать.

– Их сюда и присылать не надо, – я приложился к и без того привычной «павловке», прицелился в светильник, передернул затвор. – Нам все равно на Большой идти придется, там и забрать могу.

– На Большом их и так купить не сложно, – пожал плечами Григорий.

Я положил винтовку на прилавок.

– Не сложно. Но можно и пролететь, верно? А нам бы с гарантией.

– Я закажу. – Он вытащил из-под прилавка длинный брезентовый чехол с кожаными вставками, всунул винтовку в него. – Если точно выкупить обещаете, то и авансов никаких не надо, я с продавцом сам разберусь.

– Обещаю, как же иначе!

Григорий запахнул чехол, затянул ловко ремешки.

– Ну, тогда за эти две с вас семьдесят рублей, а телеграмму сегодня дам, как закроюсь. Годится?

– Годится. А там к кому идти?

– Прямо на выходе из порта есть магазин «Ружье», вот туда и идите. Хозяина Демьяном зовут, скажете, что от меня, ну и остальное изложите.

– Так и сделаю, спасибо, – ответил я, наблюдая за тем, как он пакует вторую винтовку. – Сегодня забирать не буду, нам еще патронов закупить надо. Сейчас оплачу, а завтра с телегой заедем, годится?

– Вполне. Какие калибры?

– С восьми миллиметров начнем, для «павловок». Есть запас?

– Вот это есть, этого много, – обрадовался торговец, направляясь в кладовку.

Дорога к усадьбе Аглаи была неблизкой, шагом Зорька почти за два часа до нее дошла. На остров постепенно опускались долгие сумерки, к которым я до сих пор привыкнуть не могу. Все тебе подсказывает, что в жарких краях, где растут апельсины, а ночью страшно зайти в воду из-за подходящих к берегу акул, долгих сумерек не бывает, широты не те, но потом вспоминаешь, что широты как раз те самые и сейчас ты находишься примерно там, где раньше была Рязань. Примерно, может, ошибаюсь, но не очень.

Дорога вилась среди гор и скал, поднимаясь на плато, и вид с нее на море открывался великолепный, – так вроде и привык уже, но как всмотришься, подчас самому себе не веришь: реальность это или сон какой? Время от времени попадались телеги и тележки, запряженные лошадьми, мулами или просто ослами. Люди, работавшие в виноградниках, которыми тут усеяны все склоны, возвращались домой, к заслуженному отдыху. Разок навстречу попался патруль объездчиков, приглядывавших за берегом. Вроде и тихие тут места, остров в самой середине «христианской территории», но всякое может случиться, так что служба несется бдительно. Объездчики, к слову, знакомыми оказались, вместе в новофакторском походе были, так что поздоровались, поговорили пару минут о мелочах всяких, потом распрощались.

Затем виноградники закончились, а на склонах появилось немало коров местной рыжей породы – пошли пастбища. Раньше я бы и не подумал никогда, что корова может по таким склонам гулять, прямо не буренка, а козел какой горный, – но гуляют, вон пример передо мной. И мясом весь остров снабжают тутошние «ранчеры», и молоком, и из кож тут делают всякое.

Дорога вела мимо ферм, огороженных сложенными из все того же неизменного слоистого камня заборами. С высоты седла можно было разглядеть, что люди сидели на верандах, пахло топящимися плитами и едой, где-то кричали, играя, дети, где-то брехали собаки, в общем – простая и понятная жизнь вокруг.

Усадьба Аглаи, большая, старая, возрастом к двум сотням лет, расположилась на самом краю плато, с видом на море и дальние острова. Высокий забор, крепкие ворота – их мне открыл Тимофей, немолодой негр со следами выведенной татуировки на лице. Вывезенный еще ребенком с острова где-то далеко на юге, попал сразу на Большой Скат, где отрекся, так сказать, от гибельных заблуждений и принял крещение, став свободным человеком. Работал он у Аглаи конюхом – она не только ветеринаром была, но еще и конезаводчиком, – ну и жил в усадьбе, в отличие от своего коллеги из «урожденных христиан», Степана, который на ночь уезжал к себе домой, на хуторок в паре километров от берега.

Тимофей же заодно присвоил себе обязанности сторожа, хотя никакой реальной необходимости в этом не было – на Большом Скате даже двери редко запирали. Но ему, похоже, нравилась такая роль, вроде как важности ему прибавляла, поэтому вечером он ходил по двору еще и с обрезанной двустволкой, свисавшей с плеча, заодно распоряжаясь собаками – двумя здоровенными, грозными с виду, но на самом деле ленивыми и добродушными кобелями.

Я в усадьбе был уже за своего, воспринимали меня как жениха, так что Тимофей поприветствовал меня почтительно, помог слезть мне, хромому, ну и сразу лошадь принял, повел ее в конюшню.

Аглая сидела на террасе, босая, в широких льняных брюках и просторной рубашке с закатанными рукавами, с книгой в руке. На столике рядом стоял кувшин с холодной водой, на тарелке лежал разрезанный на четвертинки лимон.

– Добрался наконец, – заулыбалась она, откладывая книгу и поднимаясь.

Голова ее едва достигала моего подбородка, так что пришлось пригнуться, чтобы поцеловать ее в губы.

– А где?.. – Я не закончил вопроса, но Аглая поняла меня правильно:

– Спит, перенервничала она, к вечеру носом клевать начала. Посидели, поболтали, и как-то дошло до нее, что детство теперь совсем закончилось, уже официально. Завтра с Евгеном разберемся насчет раздела обязанностей – и все, она теперь каждый день на работе будет. А ей всего пятнадцать. Даже думаю – правильно ли мы поступили?

– Ты насчет того, что мы за ее совершеннолетие выступили? – Отставив трость к стене, я аккуратно опустился в плетеное кресло, с наслаждением вытянув больную ногу.

– Конечно, – кивнула она. – Зря расселся. Пошли, я тебе повязку сменю.

– О-о, – протянул я, поморщившись, – только ведь уселся.

– Потом еще усядешься, пошли в кабинет.

Пришлось вставать, куда денешься. Хорошо, что повела именно в кабинет, где она с бумагами работает, а не в операционную, в которой зверей всяких лечит, а то как-то того… Достала из шкафа металлическую коробку с бинтами и прочим, указала мне на стул напротив:

– Снимай брюки.

– Так почему ты считаешь, что зря мы за нее свидетельствовали? – Расстегнув ремень с кобурой, я положил его на письменный стол, потом расстегнул брючный.

– Потому что свалили на нее взрослую ношу.

– Она дела ведет как взрослая, вполне. – Я сел на стул и вытянул ногу.

– Ну-ка, посмотрим, – тихо сказал Аглая, разрезая узким острым ножом завязки бинта. – Давай сам разматывай. – Она сложила нож и убрала его в ящик стола. – Не взрослая она еще. Недостаточно взрослая, чтобы такой груз на своих плечах тащить.

– А мне кажется, что ей так даже легче будет, – возразил я, продолжая сматывать желтоватый от антисептика марлевый бинт. – Теперь у нее настоящее, реальное дело, от которого зависит много людей, поэтому некогда в депрессии впадать и слишком много думать о том, что случилось. И ты все же рядом, так что не совсем она одна, и я буду, пока здесь.

– Вот с этим «пока здесь» у меня тоже проблема, – вздохнула Аглая. – Ну-ка, глянем… нормально все, – кивнула она, аккуратно ощупывая рану тонкими изящными пальцами. – Скоро можно будет швы снять. На днях.

– А что мне еще остается? Теперь у меня дело есть, а твой кавалер не голодранец, – попытался я свести разговор к неуклюжей шутке. – Да и половина острова так живет.

Аглая быстро смазала шов чем-то остро пахнущим из пузырька с тонким стеклом, отложила тонкую деревянную палочку с намотанной на нее ватой.

– У половины острова жены с мужьями в походы ходят, а я, если ты помнишь, ветеринар, причем только я теперь по вызовам езжу. На Лазаря Каменщикова расчет уже такой… старый он, – сказала она, доставая из коробки рулон свежего бинта. – Вытягивай ногу.

– Ну… не знаю я, честно, что делать. – Первый виток бинта накрыл довольно-таки безобразный шов. – Выбор ведь у меня невелик: или владеть яхтой и ходить в экспедиции – или… я даже не знаю, что тогда «или».

Бинт виток за витком ложился на бедро. Затем треснула разрываемая ткань, Аглая завязала его кончики.

– Все, свободен на сегодня, – сказала она, поднимаясь. – И кстати, я вовсе не настаиваю на том, чтобы ты сидел на берегу. Просто подумай над тем, как поступить, чтобы… – Она не закончила, но я ее понял.

– Подожди минутку, сейчас штаны надену, – сказал я, натягивая джинсы. – А то как-то торжественности достаточной не получается.

– Для чего достаточной? – улыбнувшись, она посмотрела на меня.

– Для важного дела.

Я только ремня с кобурой надевать не стал, оставил на столе. Подошел к Аглае, обнял ее, сказал:

– А давай поженимся, а?

– Давай, – глубоко вздохнула она. – Хоть сейчас. А чем это поможет в нашей проблеме?

– Ну… ты сама сказала, что у других «жены с мужьями в походы ходят». Поженимся, а там, глядишь, что-то еще придумаем. – Я обнял ее крепче.

– Что? – спросила она, адресуясь куда-то мне в подмышку.

– Ну, например, станешь ты судовым ветеринаром. А мы там специально кота заведем, будешь его лечить. Или корову, например. Бортовую. Молоко, навоз там всякий для удобрений, ну и болеть она будет, чтобы ты не скучала.

– Здорово придумал, – хихикнула она.

– А человечьим доктором стать не получится?

– Получится, почему же нет! – пожала она плечами. – Немного подучиться, потом полгода помощником у Сергеева, местного врача, – и все, можно работать. А что, приглашаешь?

– Я тебя пока под венец приглашаю, – засмеялся я, – а на правах законной жены ты сама все решишь. Так когда свадьба?

– Сам решай когда. – Она слегка оттолкнула меня. – Я все время здесь, это ты куда-то идти собираешься.

– Судно еще недели три в ремонте будет, можно успеть, – прикинул я. – И вообще я не слышал официального и однозначного ответа: ты готова стать моей женой?

– Готова, готова, я тебе даже в гостевой стелить сегодня не буду, к себе пущу. Пошли на террасу, глянь там, какой закат. И ты что, за три недели рассчитываешь всех гостей собрать?

Вот так все и решилось. Или я решился наконец. Не хватило терпежу старомодно ухаживать целый год или два, ну да, может, и к лучшему. Согласилась же, чего еще надо?

Утром проснулся – глазам своим не поверил: восходящее солнце через частые жалюзи ее осветило, спящую на животе, одеяло откинуто с сильной спины. Поцеловал меж лопаток, потом, чуть отодвинув одеяло, в ложбинку у копчика, уже из чистого хулиганства, ну и встал по-тихому: мне еще до города ехать чуть не два часа, а там дел невпроворот. Умылся, оделся, но на террасе налетел на Валентину, накрывавшую завтрак на одного.

– Да ладно, я бы в городе позавтракал! – замахал я руками, чувствуя неловкость из-за того, что кто-то встал по моей вине в такую рань.

– Вот шальной, я всегда с рассветом встаю, – отмахнулась она. – Садись, ешь. Мне Аглаюшка вчера сказала все, поздравляю. Только свадьба в такой спешке – дурное дело, все гости собраться даже не успеют. Кто в плавании, кому скоро уходить, кто-то обиженным останется, – говорила она, быстро расставляя по столу тарелки, баночки с вареньем, маленький чайник, кружку. – Не суетись, не сбежит она от тебя, на декабрь назначайте, на сезон штормов, чтобы как у всех.

– Как у всех – пусть как у всех, но я уже до плавания пообещал устроить, – немного посокрушался я.

Ну да, все понятно, раньше в деревнях все свадьбы осенью гуляли, когда урожай собран, а зима еще не началась, ну и здесь должны «в несезон», мог бы и сам сообразить.

– Это ты по дури, – без всякой деликатности махнула рукой Валентина. – Аглая поймет, да и преподобный отговаривать наверняка будет. Сегодня вернешься – тогда и обсуди.

Завтракать на рассвете на этой террасе особенно хорошо. С моря легкий бриз, красное солнце по всей поверхности малиновыми искрами разбегается. Чай Валентина заваривает так, как у меня самого не получается, выходит он душистым и вкусным, а гренки хрустят на зубах – аж в ушах отдается.

Тимофей вывел мне Зорьку, уже оседланную, подстраховал, пока я со своей ногой в седло карабкался. Ворот за мной закрывать уже не стал – день настал. По дороге встретил Василия с двуколкой, он ехал Веру забирать. Поздоровались и разъехались. И вообще оживленно стало, потому что фермеры здесь с петухами встают и сразу на работы разъезжаются.

Пару раз пускал Зорьку рысью, но надолго меня не хватало, переходили опять на шаг. Быстрее бы зажило, что ли, ни пройтись нормально, ни проехаться. Аглая двуколку предлагала – так, может, согласиться? Или даже нанять кого «водителем», благо финансы позволяют. А что, не лишено смысла вообще-то. Надо подумать.

В городе тоже было оживленно, мамаши младших детей в местную школу вели, развозчики из лавок катили на тележках, в которые были запряжены все больше меланхоличного вида ослики, от дома к дому, развозя заказы, открывались лавки. Дневная жара не опустилась еще на город, поэтому многие стремились переделать все свои дела на улице прямо сейчас.

В порту было оживленно, люди расходились по своим местам, видна была суета на палубах пришедших из других краев судов, везде шла утренняя приборка. В общем, жизнь своим чередом двигалась.

Собирался я идти говорить с Игнатием, да никуда идти не пришлось: он меня у коновязи встретил, повод подержал, пока я с лошади слезал, стараясь лишний раз ногу не напрячь.

– Как дела, Игнатий? – спросил я, пожав ему руку.

– Да нормально дела, только разговор к тебе имеется от всего экипажа.

– На «Аглаю» перейти хотите? – перешел я сразу к главному, надеясь, что угадал.

Игнатий смутился немного.

– А что, уже все знают? Так мы только промеж собой пока говорили.

– Нет, просто догадался, – успокоил я его. – Посидим? – показал я тростью на «курилку» – несколько скамеек и столов под тростниковым навесом, где обычно собирались на обед те, кто носил этот самый обед с собой.

– Ага, посидим, – с готовностью согласился Игнатий. – Так вот, поговорили мы промеж собой. Работал я на Павла и на дочь его, понятное дело. Остальной экипаж новый… ну да что я рассказывать тебе буду, сам все знаешь. Нет у них перед Евгеном обязанностей, никакого договора, так? Вот и послали меня к тебе делегатом, значит, узнать – хочешь ты весь экипаж на «Аглаю» нанять или нет?

– Ну а ты как думаешь? – спросил я, усаживаясь и вытягивая ногу.

– Да думаю, что не отказался бы, так? Если начистоту, – тут Игнатий ухмыльнулся до ушей, – то в морском деле ты ни уха ни рыла, верно?

– Верно, именно так и есть. Так о чем ты сейчас договориться хочешь?

– Значит, получается так, – он снял шляпу и почесал в затылке, – что я для тебя этот экипаж нанять не могу. Потому как представляю сейчас не тебя, а их. Так?

– Ну, – поощрил я его к продолжению. – Давай дальше.

– Тогда тебе надо договариваться вроде как со мной, но я это делать один тоже не хочу, – тут он еще и бороду огладил. – А потому предлагаю тебе сразу со всеми повидаться и со всеми разом поговорить.

– Где и когда? – потребовал я подробностей.

– А вот хоть сегодня, после шестого колокола. Сможешь? – Заметив, что я продолжаю вопросительно смотреть на него, Игнатий спохватился и уточнил: – В «Винной бочке», там у нас принято и договоры подписывать, и отмечать подписание.

– Игнатий, ты раз про наем заговорил, то меньше бы «отмечание» поминал. – Я поднялся, опираясь на палку. – Забыл, как мы с тобой познакомились?

– За это не беспокойся, ничего лишнего себе не позволю, – сказал он преувеличенно решительно и даже рукой махнул для пущей убедительности.

– Ну да, ну да, ни капли в рот, ни сантиметра… не шибко важно, в общем, – не закончил я фразы. – С понедельника новая жизнь, – сказал я еще тише, и чуть туговатый на ухо Игнатий ничего не услышал.

Ну вот, все как и рассчитывал! Надо бы перекреститься, да пока не привыкну к этому. Теперь у меня экипаж есть, и к тому же свой, знакомый. Ничего страшного, встречусь, поговорю, думаю, что и договорюсь. Так что дело остается только за «бойцами», окончанием ремонта и… и свадьбой, пожалуй. А если точнее, то надо как-то разрулить ту ситуацию, что я вчера сдуру и по незнанию местных реалий накреативил. Ладно, мы с Аглаей все равно в полдень увидимся, вот у нее и поинтересуюсь, как вообще лучше все сделать.

На яхте пахло краской, Иван-моторист взялся за малярные работы, предпочитая экономить на услугах верфи. Не мудрствуя лукаво, я тоже вооружился поддоном с белилами, валиком и присоединился к нему: экономить так экономить.

– На «Крачку» мне придется искать приказчика, самому на два стула не сесть. – Евген, раскрыв перед собой большой блокнот, излагал свое видение будущего Веры, а заодно и семейного дела. – Тебе же, Вера, оставляю все складское хозяйство, расчеты и торговлю с другими домами. Считай, что половина дела у тебя.

Евген не врал, тут все по-честному. Торговля у дома Светловых не только на своих судах, на складах куда больше всякого товара, чем возят «Чайка» с «Крачкой». Иной товар лежит до сезона, ждет, когда цена подскочит, иной просто под заказ – по-всякому бывает. И если он все это дело собирается Вере поручить, значит это лишь то, что воспринимает он племянницу всерьез.