Вечерние новости Хейли Артур
– Здесь много чего жгли. Хотя до конца не все сгорело. – И он вытащил полуобгоревший журнал, на котором еще можно было прочесть название: “Каретас”.
– Это перуанский журнал, – сказал Джегер. – Я хорошо его знаю.
Теперь они направились к более просторному строению. Здесь была явно красильня. Банки с краской, как стояли, так и остались стоять, – некоторые наполовину пустые, другие – даже не вскрытые. На большинстве была надпись: АВТОМОБИЛЬНЫЙ ЛАК.
Тедди Купер посмотрел на названия красок.
– Помните наши разговоры с людьми, которые видели, что за Слоуном следят? Несколько человек сказали, что видели зеленую машину, но ни одна из упомянутых ими марок не выпускается такого цвета. А туг перед вами зеленая эмаль и желтая.
– То самое место, – сказал Джегер. – Никаких сомнений.
Кеттеринг кивнул:
– Я согласен. Так что за работу. Используем это в сегодняшних “Новостях”.
– Тут есть еще кое-что, – сказал Мони. – Коки нашла. Теперь все внимание обратилось на хорошенькую рыжеволосую женщину. Она повела мужчин к купе деревьев, стоявших в стороне от дома и других строений.
– Кто-то копал тут землю, причем совсем недавно, – пояснила она. – Потом пытались все заровнять, но не сумели.
Купер сказал:
– Похоже, землю вынимали, а потом что-то в нее накладывали. Потому и получилось неровно.
Все старались отвести глаза. Купер уже не был уверен, что стоит идти до конца; Джегер смотрел в сторону. Если тут что-то зарыто, то что? Труп или трупы? Все понимали, что любое возможно.
– Придется сообщить об этом месте ФБР, – не слишком уверенно заметил Джегер. – Может, нам следует подождать – пусть уж они сами…
Эти его слова объяснялись тем, что в пятницу, после передачи “Вечерних новостей”, директор ФБР позвонил из Вашингтона Марго Мэйсон и выразил категорический протест против того, что Си-би-эй не ставит в известность ФБР обо всех новых фактах в деле о похищении. Кое-кого на телестанции удивило то, что президент их компании недостаточно серьезно отнеслась к этой жалобе, возможно, считая, что телекомпания способна противостоять любому нажиму со стороны государства и едва ли может быть вызвана в суд. Марго просто сообщила Лэсу Чиппингему о звонке. А он, в свою очередь, предупредил группу поиска о необходимости держать органы, наблюдающие за соблюдением законопорядка, в курсе своей деятельности, если нет серьезных оснований поступать иначе.
Сейчас, поскольку в доме были обнаружены явные следы похитителей, ФБР следовало сообщить о сделанном открытии, причем до вечерней передачи.
– Конечно, мы сообщим ФБР, – сказал Кеттеринг. – Но сначала я хотел бы взглянуть, что там под этой землей.
– В бойлерной есть лопаты, – сказал Мони.
– Принеси-ка их, – велел ему Кеттеринг. – Все мы ребята здоровые. Давайте покопаем.
Довольно скоро стало ясно, что раскапывают они не могилу. Недавние обитатели дома закопали разные предметы, которые им, видимо, хотелось спрятать. Были тут вещи вполне безобидные – остатки продуктов, одежда, предметы туалета, газеты. А было и кое-что посущественнее: запасы медикаментов, карты, книги на испанском языке в бумажном переплете, инструменты для ремонта автомобилей.
– Нам известно, что у них были фургоны и машины, – сказал Джегер. – Возможно, ФБР обнаружит, что с ними сделали, если это имеет сейчас какое-то значение.
– Не думаю, чтобы это могло иметь значение, – заявил Кеттеринг. – Поехали отсюда.
Пока разрывали землю, была сделана видеозапись – был записан рассказ Коки Вэйл о том, как она вела поиск среди объявлений и как это привело группу к дому в Хакенсаке.
Коки выглядела вполне пристойно, говорила ясно и кратко. Потом она призналась, что это ее первое выступление на телевидении. Те, кто видел пленку, предчувствовали, что оно будет не последним.
Все сочли необходимым снять и Джонатана Мони, и тот снова показал – уже для камеры – комнату наверху, где, несомненно, держали трех жертв. Он тоже удачно выступил.
– Даже если это ничего нам больше не даст, – заметил Джегер Дону Кеттерингу, – по крайней мере мы выявили новые таланты.
А Мони, выйдя из дома, вернулся к вырытой яме и принялся выбрасывать из нее землю, пока Кеттеринг не велел прекратить раскопки. Мони уже собирался вылезать из ямы, как вдруг нога его уперлась во что-то твердое, и он поддел предмет лопатой.
– Эй, – окликнул он остальных, – взгляните-ка на эту штуку.
Перед ними был радиотелефон в парусиновом футляре. Передавая телефон Куперу, Мони сказал:
– По-моему, тут есть еще один. Там оказался еще не только один, а целых четыре. Скоро все шесть аппаратов выстроились в ряд.
– Люди, которые тут останавливались, явно не нуждались в деньгах, – заметила Коки.
– Скорее всего денежки они нажили на наркотиках, но в любом случае у них было предостаточно монет, – сказал Дон Кеттеринг. Он в задумчивости смотрел на телефоны. – Похоже... только похоже, что мы все-таки продвигаемся к цели.
– А переговоры по радиотелефонам фиксируются? – спросил Джегер.
– Конечно, – уверенно ответил Кеттеринг. – Фиксируется и многое другое: фамилия абонента и адрес, на который посылают счета. Для этого гангстерам нужен был местный человек. – Он повернулся к Куперу. – Тедди, на каждом аппарате должен быть код района и номер, как на обычных телефонах в доме или на работе.
– Понял, – сказал Купер. – Вы хотите, чтобы я составил список?
– Да, пожалуйста!..
Пока Купер составлял список, они продолжали снимать на видео дом и строения. В своих комментариях Кеттеринг сказал:
"Некоторые могут счесть, что мы слишком поздно нашли покинутую похитителями базу в Америке или что это слишком маленькое достижение. Возможно, так оно и есть. Но пока мир будет с тревогой ждать развития событий и продолжать надеяться, ФБР и другие инстанции проанализируют обнаруженные доказательства.
Дон Кеттеринг, “Новости” Си-би-эй, Хакенсак, Нью-Джерси”. Прежде чем уехать, они вызвали местную полицию и попросили поставить обо всем в известность ФБР.
До того как “Вечерние новости” пошли в эфир, Кеттеринг позвонил знакомому высокопоставленному чину в НИНЕКС корпорейшн, обслуживающую телефонные системы Нью-Йорка и Нью-Джерси. Кеттеринг пояснил, что хотел бы знать имена и адреса людей, за которыми записаны шесть телефонов, а также список всех звонков, которые были сделаны по этим телефонам на протяжении последних двух месяцев.
– Ты, конечно, понимаешь, – сказал его знакомый, вице-президент корпорации, – что, давая тебе такую информацию, я не только нарушу закон о невмешательстве в личную жизнь, но и могу потерять свое место. Если бы ты был организацией, занимающейся расследованием, и у тебя был ордер…
– Я не являюсь такой организацией и не могу ею быть, – возразил Кеттеринг. – Но могу поспорить на что угодно, что ФБР запросит у тебя завтра эту информацию и получит ее. А я хочу лишь знать ответы первым.
– О Господи! И как это меня угораздило связаться с подобным типом?!
– Раз уж о таких вещах зашла речь, ты, помнится, раза два обращался в Си-би-эй за одолжением, и я все для тебя сделал. Послушай! Мы же доверяли друг другу со студенческой скамьи и ни разу еще об этом не пожалели.
На другом конце провода раздался вздох.
– Давай эти чертовы номера. – И, выслушав Кеттеринга, его приятель добавил: – Ты сказал, ФБР запросит их у меня завтра. Значит, тебе, видимо, надо знать сегодня.
– Да, в любое время, но до полуночи. Можешь позвонить мне домой. У тебя есть мой номер телефона?
– К сожалению, да.
Звонок раздался в 22.45, когда Дон Кеттеринг только что вошел в свою квартиру на Семьдесят седьмой улице Восточной стороны Нью-Йорка.
– Я смотрел сегодня вечером твои “Новости”, – сказал ему приятель из НИНЕКСа. – Насколько я понимаю, ты дал мне номера радиотелефонов, которыми пользовались похитители.
– Вроде да, – признался Кеттеринг.
– В таком случае, жаль, что я могу сообщить тебе лишь очень немногое. Для начала – все телефоны зарегистрированы на имя Хельги Эфферен. У меня есть адрес.
– Боюсь, адрес у нее уже не тот. Дамочка умерла. Ее убили. Надеюсь, она не осталась тебе должна.
– Господи! Ну и хладнокровные же вы, журналисты, люди. – И после паузы вице-президент НИНЕКСа продолжал: – Насчет денег все обстоит как раз наоборот. Сразу после того, как этим телефонам были даны номера, кто-то внес на каждый счет по пятьсот долларов – три тысячи долларов в целом. Мы об этом не просили, но в книгах на эту сумму записан кредит.
– Насколько я понимаю, – сказал Кеттеринг, – люди, которые пользовались этими телефонами, не хотели, чтобы им посылали счета или задавали лишние вопросы до тех пор, пока они благополучно не выберутся из страны.
– Ну, так или иначе, большая часть денег по-прежнему лежит у нас. Истрачено меньше трети, потому что все переговоры – за одним исключением – велись между этими телефонами и никуда больше никто не звонил. А местные переговоры, конечно, стоят не так уж дорого.
– Все указывает на то, что похитители были хорошо организованы и дисциплинированны, – сказал Кеттеринг. – Но ты упомянул об одном исключении.
– Да, тринадцатого сентября был звонок в Перу.
– Это накануне похищения. И у тебя есть номер?
– Конечно. Сначала 011 – это выход на международные линии, затем код Перу – 51, затем: 14-28-9427. Мне сказали, что 14 – это код Лимы. А куда был звонок – это уж ты сам выясняй.
– Конечно. Спасибо тебе!
– Надеюсь, это поможет. Желаю удачи!
Несколько мгновений спустя Кеттеринг, заглянув в свою записную книжку, набрал номер: 011-51-14-44-1212. Раздался голос:
– Buenas tardes <Добрый вечер (исп.).>, отель “Сесар”.
И Кеттеринг попросил:
– Мистера Гарри Партриджа, роr favor <пожалуйста (ucn.).>.
Глава 8
Для Гарри Партриджа этот день был неудачным. Он устал и еще до десяти вечера лег у себя в гостинице. Но не мог заснуть. Он размышлял о Перу.
Не страна, а парадокс: противоречивое смешение деспотизма военных и свободной демократии. На большей части удаленных районов правили военные и так называемая “полиция по борьбе с терроризмом” – они правили стальным кулаком, часто нарушая закон. Они убивали без всяких оснований, а потом, как показало независимое расследование, называли свои жертвы “мятежниками”, даже когда те вовсе таковыми не были.
"Американский дозор”, существующая в США организация по защите прав человека, провела весьма похвальную, по мнению Партриджа, работу, выявив и зафиксировав, как они выразились, “водопад несанкционированных судом казней, своевольных арестов, исчезновения людей и пыток”, характерных для проводимой правительством кампании по борьбе с повстанцами.
С другой стороны, “Американский дозор” не щадил и мятежников. В опубликованном недавно докладе, который лежал сейчас на ночном столике Партриджа, говорилось, что “Сендеро луминосо” “систематически убивает беззащитных людей, закладывает взрывчатку, не задумываясь над последствиями для жизни ни в чем не повинных окружающих, и нападает на военные объекты, не считаясь с угрозой для гражданского населения” – все это “является нарушением основных правил международного права и гуманного отношения к людям”.
Что же до самой страны, то “Перу, как ни печально, считается самым страшным и опасным местом в Южной Америке”.
Из этого неизбежно вытекал вывод, подтвержденный другими источниками, что между мятежниками и правительством почти нет разницы по количеству беспричинных убийств и других актов вандализма.
В то же время в Перу существовало сильное демократическое движение – не просто фасад, как часто говорили критики, а настоящее движение. Одним из его проявлений была свобода печати – традиция, казалось, глубоко укоренившаяся. Благодаря существованию такой свободы Партридж и другие иностранные репортеры имели возможность ездить по стране, расспрашивать, выяснять, затем сообщать об узнанном, как им заблагорассудится, не опасаясь, что их могут выслать из страны или подвергнуть репрессиям. Случались, конечно, исключения из правила, но до сих пор это были редкие и отдельные случаи.
Партридж затронул эту тему в интервью с генералом Раулем Ортисом, начальником полицейского управления по борьбе с терроризмом.
– Вас не волнует, – спросил он у неулыбчивого, с военной выправкой человека в штатском, – то, что многие ответственные лица сообщают о ваших людях, – какую они проявляют жестокость и как чинят противозаконные казни?
– Меня волновало бы куда больше, – с легким презрением отвечал Ортис, – если бы убивали моих людей, а так бы оно и было, если бы они не защищались и сами не убивали террористов, которые, как видно, очень дороги вашему сердцу и сердцу других. Что же до неподтвержденных сообщений, то, если бы наше правительство попыталось помешать их появлению, люди вроде вас подняли бы страшный крик и повторяли бы свои измышления на все лады. Поэтому предпочтительнее давать такие сообщения-однодневки, которые забудутся через двадцать четыре часа.
Партридж попросил интервью у Ортиса, намереваясь осветить эту тему, хотя и сомневался, что это интервью много ему даст. Встреча была быстро устроена министерством внутренних дел, хотя Партриджу и было отказано в просьбе взять с собой съемочную группу. Перед входом в кабинет полицейского генерала его обыскали и отобрали диктофон, который он носил в кармане и которым не собирался пользоваться без разрешения генерала. Однако ни слова не было сказано о том, что беседа не для печати, и генерал не возражал против того, чтобы его посетитель делал записи.
Скромный, обитый деревом кабинет генерала Ортиса находился в ряду других аналогичных кабинетов в старом массивном бетонном здании, в центре Лимы. Высокие стены окружали здание – половина его была в свое время тюрьмой. Партриджу пришлось пройти через нескольких бдительных охранников, затем пересечь внутренний двор, где стояли рядами бронетранспортеры и грузовики с водяными пушками, используемыми против мятежников. Беседуя с генералом. Партридж все время думал о том, что под ними, в подвалах здания, находятся камеры, где заключенных держат нередко по две недели без всякого контакта с внешним миром, а также помещения, где регулярно проводят допросы и пытают людей.
Партридж начал интервью с наиболее интересовавшего его вопроса: имеет ли полиция хоть какое-то представление о том, где похитители содержат Слоунов?
– Я полагал, что вы скажете мне это, судя по тому, со сколькими людьми вы успели встретиться со времени вашего приезда, – ответил генерал.
"Значит, – подумал Партридж, – генерал открыто признает, что за его передвижениями следят, а пожалуй, и недвусмысленно предупреждает”. Догадывался Партридж и о том, что его передачи через сателлит в Нью-Йорк прослушиваются и записываются перуанским правительственным органом вопреки широковещательным утверждениям о свободе печати.
Услышав, что Партридж, несмотря на все свои старания, ничего не знает о местонахождении американцев, Ортис сказал:
– Вот теперь вы понимаете, насколько изощренно и тайно действуют враги нашего государства, в частности “Сендеро луминосо”. А кроме того, у нас огромные необитаемые пространства, где можно укрыть не одну армию. Однако есть предположение, в каких районах могут содержать ваших друзей, и наши силы ведут там поиск.
– А вы не скажете мне, какие это районы? – спросил Партридж.
– Не думаю, чтобы это было разумно. В любом случае вам туда не добраться. Или, может быть, у вас есть какой-то план?
У Партриджа действительно был план действий, но он ответил отрицательно.
Остаток интервью прошел так же – ни один из участников не доверял другому, и оба играли в кошки-мышки, пытаясь получить информацию и не раскрывая своей. Ни тот, ни другой в этом не преуспели, хотя, суммируя высказывания Ортиса для “Вечерних новостей на всю страну”, Партридж использовал две цитаты: насчет того, что “в Перу есть такие просторы, где может укрыться целая армия”, а также циничное замечание генерала о том, что сообщения о якобы имеющих место нарушениях прав человека – это “однодневки, которые забудутся через двадцать четыре часа”.
Поскольку звуковой дорожки не было, в Нью-Йорке эти цитаты дали набором под фотографией генерала.
Партридж не считал, что визит к генералу что-то дал ему.
Более удачным оказался разговор с Сесаром Асеведо, давним другом Партриджа и одним из деятелей католической церкви в миру. Они встретились в одной частной конторе за дворцом архиепископа на площади Армас, официальном центре Лимы.
Асеведо, маленький, разговорчивый, живой пятидесятилетний мужчина, был ученым-теологом и человеком глубоко религиозным. Он работал в церковной администрации и имел немалое влияние, хотя так и не сделал последнего шага и не стал священником. Если бы он этот шаг сделал, утверждали друзья, то сейчас был бы по крайней мере епископом, а со временем стал бы и кардиналом.
Сесар Асеведо не был женат, хотя занимал видное общественное положение.
Партридж любил Асеведо, потому что тот никогда ничего из себя не изображал, был скромен и абсолютно честен. Как-то раз Партридж спросил его, почему он так и не стал священником, и Асеведо ответил: “Как бы глубоко я ни любил Господа и Иисуса Христа, мне никогда не хотелось отказываться от моего права, если вздумается, скептически смотреть на вещи, хотя молю Господа, чтобы этого не произошло. Стань же я священником, я вынужден был бы отказаться от этого права. И ни в юности, ни сейчас я не мог заставить себя на это пойти”.
Асеведо был ответственным секретарем Католической комиссии по работе в социальной сфере и занимался программами оказания медицинской помощи в дальних уголках страны.
– Насколько я понимаю, – заметил Партридж вскоре после начала их встречи, – вам время от времени приходится иметь дело с “Сендеро луминосо”.
Асеведо усмехнулся:
– “Иметь дело” – абсолютно точное выражение. Церковь, конечно, не одобряет “Сендеро” – ни ее целей, ни методов. Тем не менее мы поддерживаем отношения с этой организацией.
По каким-то своим соображениям, пояснил Асеведо, “Сендеро луминосо” не хочет враждовать с церковью и редко выступает против нее как института. Однако бандиты не доверяют священнослужителям, и, когда банды предпринимают какие-либо антиправительственные акции или устраивают бунты, они требуют, чтобы священники и все, кто связан с церковью, покинули район, где они что-то затевают, не желая иметь свидетелей.
– Они просто говорят священнику или нашим работникам, занимающимся благотворительностью: “Убирайтесь отсюда! Нечего тут торчать! Вам скажут, когда вы сможете вернуться”.
– И ваши священники повинуются? Асеведо вздохнул.
– Достойным такое поведение не назовешь, верно? Но обычно повинуются, потому что выбора у них нет. Если приказ “Сендеро” не выполнен, они не постесняются убить ослушника. Ведь если священник жив, он может со временем туда вернуться. А мертвый уже не вернется.
У Партриджа тотчас мелькнула мысль:
– А есть сейчас места, откуда вашим людям предложено уехать?
– Один такой район есть, и это создает для нас изрядную проблему. Я покажу вам его на карте. – Асеведо указал на часть провинции Сан-Мартин, обведенную красным. – Три недели назад там находилась большая группа медиков, осуществлявшая программу помощи, главным образом – прививки детям. Прививки необходимы, потому что здесь сельва и распространены болезни джунглей, которые часто приводят к фатальному исходу. Недели три назад “Сендеро луминосо” потребовала, чтобы наши люди убрались оттуда. Они пытались возражать, но вынуждены были уехать. Сейчас мы хотим вернуть туда наших медиков. “Сендеро” говорит: “Нет"!
Партридж внимательно смотрел на обведенный красным район: он оказался удручающе большим. Партридж прочел названия селений, разбросанных далеко друг от друга; Токаче, Учица, Сион, Нуэва-Эсперанса, Пачица. Он записал их – на всякий случай. Если пленники находятся в этом районе, бессмысленно приезжать туда, не зная, где именно их содержат. Вызволить их из любого места будет трудно, а может быть, и просто невозможно. Единственный шанс – нагрянуть неожиданно.
– Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете, – сказал Асеведо. – Не находятся ли ваши похищенные друзья где-то в этом районе?
Партридж молча кивнул. – Не думаю. Будь так, наверняка прошел бы слушок. А я ничего не слышал. Но у нашей церкви есть контакты. Я сделаю запрос и сообщу вам, если что-то узнаю.
Партридж понимал, что на большее нельзя надеяться. Но он знал, что время истекает, а со дня приезда в Перу он ничуть не продвинулся в своих розысках.
Эта мысль угнетала его и у дворца архиепископа, где он встречался с Асеведо, и потом, в номере гостиницы, когда он вспомнил этот разговор и остальные события дня, им овладели досада и чувство поражения.
Внезапно возле кровати зазвонил телефон.
– Гарри, это ты? – Партридж сразу узнал голос Дона Кеттеринга. – Есть новости, и мне хотелось, чтобы ты о них знал.
Рита, тоже жившая в отеле “Сесар”, ответила сразу на звонок.
– Мне только что звонили из Нью-Йорка, – сказал Партридж. И повторил то, что рассказал ему Дон Кеттеринг про дом в Хакенсаке и радиотелефоны.
– Дон дал мне номер телефона в Лиме, куда звонили из Хакенсака, – добавил он. – Я хочу выяснить, чей это номер и где он находится.
– Давай его мне, – сказала Рита. Партридж продиктовал: 28-9427.
– Я попытаюсь добраться до этого малого из Энтель-Перу – Виктора Веласко, чтобы он немного потрудился для нас. Позвоню, как только что-то узнаю.
Она позвонила через четверть часа.
– Мне удалось застать Веласко дома. Он говорит, что его отдел такими делами не занимается и ему, возможно, трудновато будет добыть нужную нам информацию, тем не менее он надеется получить ее к утру.
– Спасибо, – сказал Партридж и почти сразу заснул.
Глава 9
Только к середине дня в среду удалось выяснить, кому принадлежит номер в Лиме, сообщенный Доном Кеттерингом.
– Дело в том, – сказал Виктор Веласко, извиняясь и объясняя задержку Партриджу и Рите, находившимся в аппаратной, которую Энтель выделила Си-би-эй и где они вместе с Бобом Уотсоном готовили очередные “Новости” для Нью-Йорка, – что эти данные могут получить далеко не все. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы убедить одного из моих коллег добыть эту информацию, но все же мне это удалось.
– С помощью денег? – спросила Рита и, когда он кивнул, добавила: – Мы вам все возместим.
На листке, вырванном из блокнота, значилось: “Г. Кальдерон – ул. Хуанкавелика, 547, кв. 10-Ф”.
– Нам нужен Фернандес, – сказал Партридж.
– Он уже едет сюда, – сообщила Рита, и смуглый энергичный хроникер появился через несколько минут.
Ему назвали адрес на улице Хуанкавелика и рассказали, что с ним связано; хроникер кивнул.
– Я знаю, где это. Это старый многоквартирный дом возле пересечения с авенидой Такна, в общем… – Он помолчал, подыскивая английское слово: – ..не дворец.
– Какой он там ни есть, – прервал его Партридж, – я еду туда сейчас же.
И, повернувшись к Рите, добавил:
– Я бы хотел, чтобы ты, Минь и Кен поехали со мной, но в квартиру я войду сначала один.
– Только не один, – возразил Фернандес. – На вас тут же нападут и ограбят, а может случиться кое-что и похуже. Мы пойдем с вами – я и Томас.
"Универсал”, который нанял Фернандес и которым они теперь вовсю пользовались, стоял на улице у здания Энтель. Разместиться там семерым, считая шофера, было трудновато, но ехать пришлось всего десять минут.
– Вот он, этот дом, – указал из окошка Фернандес.
Улица Хуанкавелика пересекала авениду Такна, широкий, шумный проспект, под прямым углом. Район этот, хоть и не был беспросветно мрачным, как барриадас, явно переживал плохие времена. Дом № 547 был большой и ветхий, с облупившейся краской и осыпающейся штукатуркой. Несколько мужчин сидели на ступеньках у входа, другие болтались рядом. Партридж, Фернандес и Томас вылезли у них на глазах из “универсала”, оставив Риту, Минь Ван Каня и звукооператора Кена О'Хару дожидаться в машине вместе с шофером.
Заметив, как недружелюбно, с какой прикидкой оглядели их зеваки, Партридж порадовался, что идет в дом не один.
В вестибюле пахло мочой и запустением. Пол был усыпан отбросами. Лифт, как и ожидалось, не работал, поэтому пришлось лезть на девятый этаж по грязной цементной лестнице.
Квартира 10-Ф находилась в конце мрачного голого коридора. Партридж постучал в деревянную дверь. Дверь приоткрылась на два-три дюйма, придерживаемая цепочкой. И одновременно раздался пронзительный женский голос, выкрикивавший что-то по-испански, но так быстро, что Партридж сумел уловить лишь отдельные слова:
– Animales!.. asesinos!.. diablos! <Звери!., убийцы!., черти!.. (исп.).>.
Партридж почувствовал на плече руку Фернандеса, отстранявшую его. Пригнув к щели голову, Фернандес заговорил так же быстро, как женщина, но рассудительно и спокойно. Постепенно женский голос утратил свою пронзительность, и женщина умолкла; затем сняла цепочку и открыла дверь.
Женщине было лет шестьдесят. Когда-то она, наверное, была хороша собой, но время и тяжелая жизнь огрубили и сморщили кожу, нечесаные крашеные волосы стали пегими. Глаза под выщипанными, нарисованными карандашом бровями были красны и опухли от слез. Фернандес прошел мимо нее в квартиру, остальные – следом за ним. Женщина, явно успокоившись, закрыла дверь.
Партридж быстро огляделся. Комната была маленькой, бедно обставленной – несколько деревянных стульев, диван с рваной обивкой, простой захламленный стол и примитивный книжный шкаф, сооруженный из кирпичей и досок. Как ни странно, шкаф был полон книг в твердых переплетах.
– Судя по ее словам, всего несколько часов назад здесь убили ее сожителя, – сказал Фернандес Партриджу. – Она выходила из квартиры, а вернувшись, обнаружила его мертвым; полиция забрала труп. Она решила, что мы убийцы, которые вернулись, чтобы прикончить ее. Я убедил ее, что мы – друзья.
Он снова сказал что-то женщине, и та перевела взгляд на Партриджа.
– Мы очень сожалеем о смерти вашего друга, – заверил ее Партридж. – А есть у вас предположение, кто его убил?
Женщина отрицательно покачала головой и что-то пробормотала.
– Она почти не говорит по-английски, – сказал Фернандес и перевел ей то, что сказал Партридж.
Женщина энергично закивала и исторгла поток слов, кончавшийся: “…Сендеро луминосо”.
Это подтверждало опасения Партриджа. Человек, которого они надеялись увидеть, был каким-то образом связан с “Сендеро”, но теперь до него уже не доберешься. Однако оставалось выяснить, знает ли эта женщина что-то о похищенных. Скорее всего едва ли.
Женщина снова заговорила по-испански, уже медленнее, и на этот раз Партридж понял ее.
– Переведи ей, – сказал он Фернандесу, – что мы хотели бы присесть и что я был бы ей благодарен, если бы она ответила на несколько вопросов.
Фернандес перевел просьбу Партриджа и затем ответ женщины:
– Она говорит – да, если только сможет ответить. Я сказал ей, кто вы, – кстати, ее зовут Долорес. Она также спрашивает, не хотите ли чего выпить.
– No, gracias <Нет, благодарю (исп.).>, – сказал Партридж.
Долорес кивнула и направилась к шкафу, явно намереваясь налить себе. Но бутылка джина, которую она достала, была пуста. Казалось, она сейчас снова расплачется, но вместо этого она что-то пробормотала и села.
– Она говорит, что не знает, как будет жить, – перевел Фернандес. – У нее нет денег.
Партридж обратился теперь уже прямо к Долорес:
– Te dare dinero si usted tiene la informacion que estoy buscando <Я дам вам денег, если у вас есть сведения, которые я ищу (исп.).>.
Долорес и Фернандес обменялись репликами, и Фернандес сказал:
– Она говорит: задавайте ваши вопросы.
Партридж решил не доверять своим скромным познаниям испанского и продолжать разговор через Фернандеса. Вопросы быстро следовали за ответами.
– Ваш приятель, которого убили, чем он занимался?
– Он был доктор. Специальный доктор.
– Вы хотите сказать – специалист?
– Он делал так, чтобы люди засыпали.
– Анестезиолог?
Долорес покачала головой, показывая, что не понимает. Подойдя к шкафу, она вытащила потрепанный чемоданчик. Открыла его, вынула папку и принялась листать лежавшие в ней бумаги. Затем выбрала две из них и передала Партриджу. Он увидел, что это медицинские дипломы.
Первый диплом давал право Хартли-Хэролду Госсейджу, выпускнику Медицинской школы Бостонского университета, практиковать в качестве медика. Второй подтверждал, что все тот же Хартли-Хэролд Госсейдж является “профессиональным специалистом-анестезиологом”.
Несколько документов были чисто медицинского характера и не представляли интереса. Затем было письмо со штампом Массачусетсского бюро регистрации медиков. Оно было адресовано “Х. – Х. Госсейджу, доктору медицины” и начиналось так: “Настоящим извещаем, что выданное Вам разрешение практиковать медицину пожизненно аннулируется…"
Партридж положил на стол письмо. Картина прояснялась. Тот мужчина, который жил здесь и которого, судя по всему, только что убили, был, по всей вероятности, Госсейдж, американец-анестезиолог, лишенный права практиковать и каким-то образом связанный с “Сендеро луминосо”. Именно он, рассудил Партридж, помог вывезти похищенных из Соединенных Штатов, по всей вероятности, в бесчувственном состоянии, сделав им уколы или дав какие-то лекарства. Собственно, вчерашние открытия, сделанные в том доме в Хакенсаке, о чем рассказал Партриджу Дон Кеттеринг, подтверждали это. По всей вероятности, этот бывший врач – Госсейдж – усыплял похищенных. На лице Партриджа заходили желваки. Жаль, что он не смог встретиться с этим человеком, пока тот был жив… С помощью Фернандеса Партридж возобновил допрос Долорес.
– Вы сказали, что “Сендеро луминосо” убила вашего приятеля доктора. Почему вы так думаете?
– Потому что он работал на этих bastardos <мерзавцев (исп.).>. – Она помолчала и вдруг вспомнила: – “Сендеро” дала ему другое имя – Баудельо.
– А как вы об этом узнали?
– Он мне сказал.
– А он говорил вам, что он делал для “Сендеро”?
– Кое-что говорил. – Слабая улыбка мелькнула на ее губах и исчезла. – Когда мы пили вместе.
– А вы знали про похищение? Это во всех газетах было.
Долорес покачала головой:
– Я не читаю газеты. Они ведь все врут.
– А Баудельо последнее время уезжал из Лимы?
Она усиленно закивала.
– Надолго уезжал. Я по нему скучала. – Помолчала и добавила: – Он мне звонил из Америки.
– Да, мы знаем.
“Все сходится, – подумал Партридж. – Баудельо, безусловно, присутствовал при похищении”.
– А когда он вернулся?
Долорес подумала, прежде чем ответить.
– Да с неделю будет. Так он был рад… Но боялся, что его убьют.
– А он сказал почему? Долорес немного подумала.
– По-моему, я что-то такое слышала. Насчет того, что слишком много он знает. – И она заплакала. – Мы ведь так давно вместе. Что же я теперь делать-то буду?
Оставалось выяснить еще один важный вопрос. Партридж намеренно медлил задавать его и чуть ли не со страхом задал сейчас.
– После того как Баудельо прилетел из Америки и до того, как вернулся сюда, он нигде больше не был? Долорес кивком дала понять, что был.
– Он не говорил, где именно?
– Говорил. В Нуэва-Эсперансе.
Партридж с трудом мог поверить своему неожиданному везению. Дрожащими руками он стал переворачивать страницы своего блокнота в поисках того интервью с Сесаром Асеведо и со списком мест, куда “Сендеро луминосо” не пускала католиков-медиков. И он увидел это название – Нуэва-Эсперанса.
Узнал? Наконец-то он знает, где содержат Джессику, Никки и Энгуса Слоунов.
Все-таки Партридж прежде всего был телекорреспондентом, и он принялся обсуждать с Ритой, Минем и О'Харой, что следует тут заснять: Долорес, ее квартиру и дом снаружи. Все они уже находились тут – остальных троих привел Томас. Партридж попросил сделать крупный план медицинских дипломов и письма из Массачусетса, отправлявшего Госсейджа, то есть Баудельо, на свалку медицинской профессии. Бывший доктор уже лежал в могиле, но Партридж хотел навеки зафиксировать ту подлость, которую он совершил в отношении семьи Слоуна.
Однако, хотя Баудельо и сыграл важную роль в похищении, Партридж понимал, что обнародование этой информации сейчас было бы ошибкой, так как ею обладала пока только группа Си-би-эй. Но он хотел, чтобы та часть истории, которая связана с Баудельо, была заранее готова и, когда настанет время, ею можно было воспользоваться в любую минуту.
Долорес была снята крупным планом – ее голос, звучавший по-испански, будет потом замикширован, и вместо него пойдет перевод. Когда съемка и запись были окончены, Фернандес сказал Партриджу:
– Она напоминает вам, что вы обещали ей деньги. Партридж поговорил с Ритой, и та выдала тысячу долларов. В данных обстоятельствах плата была щедрой, но Долорес открыла перед ними существенный просвет, а кроме того, Партриджу и Рите было жаль ее, и они верили, что она ничего не знала о похищении, несмотря на свою связь с Баудельо.