Вечная жизнь Вэнс Джек

Роденейв расплылся в улыбке. Анастазия тоже улыбнулась ему, снова бросила косой взгляд на Вэйлока и исчезла. Двое мужчин смотрели ей вслед.

— Чудесное создание, — пробормотал Винсент.

Анастазия остановилась возле Джакинт, которая спросила ее о чем-то. Анастазия кивком показала на Винсента Роденейва. Джакинт повернулась и увидела стоящих рядом Винсента и Вэйлока.

Глаза ее расширились от изумления. Она нахмурилась и отвернулась. «Неужели она узнала меня?» — подумал Вэйлок.

Винсент Роденейв тоже заметил взгляд Джакинт. Он с любопытством посмотрел на Вэйлока. — Ты не назвал мне своего имени.

— Я — Гэвин Вэйлок, — грубо и прямо ответил Вэйлок.

Брови Роденейва взметнулись вверх, рот открылся.

— Ты сказал — Гэвин Вэйлок?

— Да.

Роденейв осмотрелся.

— Сюда идет Якоб Мил. Я лучше уйду.

— Чем он неприятен тебе?

Роденейв бросил на него короткий взгляд.

— Разве ты не слышал о Визерерах?

— Я слышал, что они встречаются в Холле Откровения.

Роденейв кивнул.

— Я не желаю слушать его излияния. Он гларк с головы до ног.

Роденейв поспешил прочь. Вэйлок взглянул на Джакинт, которая все еще была занята беседой.

Якоб Мил подошел к Вэйлоку и с улыбкой посмотрел вслед Роденейву.

— Можно подумать, что юный Роденейв избегает меня.

— Кажется, он боится твоей философии.

Якоб Мил начал что-то говорить, но Вэйлок извинился и пошел за Роденейвом, который остановился возле одной из структур. Заметив Вэйлока, он отвернулся.

Вэйлок тронул его за плечо, и Винсент повернулся к нему с недовольной миной.

— Я хочу поговорить с тобой, Роденейв.

— Сожалею, не сейчас…

— Может, нам лучше выйти?

— У меня нет такого желания.

— Тогда пройдем в боковой холл. Там легче поговорить о делах. — Вэйлок взял Роденейва за руку и повел его в один из боковых альковов.

Там он отпустил Винсента.

— Отдай это мне.

— Что?

— Ты принес для Анастазии что-то, что касается меня. Я хочу увидеть это.

— Ты ошибаешься. — Роденейв хотел уйти, но Вэйлок крепко взял его за руку.

— Отдай это мне.

Роденейв стал вырываться. Вэйлок распахнул его пиджак и в кармане жилета увидел конверт. Он взял его, несмотря на отчаянные протесты и сопротивление Винсента Роденейва.

Открыв конверт, Вэйлок увидел три квадратика пленки. Он взял один, посмотрел на свет. Изображение было слишком мелким, но разобрать метку он смог: Грэйвен Варлок.

— А, — сказал Вэйлок. — Я начинаю понимать.

Роденейв стоял поникший, но взбешенный.

На второй пленке стояла метка: Гэвин Вэйлок. На третьей — Анастазия.

— Это же телевекторы, — сказал Вэйлок. — И ты мне скажешь…

— Я не скажу ничего! — резко оборвал его Роденейв. Глаза его злобно сверкнули.

Вэйлок с любопытством посмотрел на него.

— Ты понимаешь, что будет, если я заявлю на тебя?

— Безвредная шутка, и ничего больше.

— Безвредная? Шутка? Ведь ты вмешиваешься в мою жизнь. Ведь даже убийцы не имеют права пользоваться телевекцией.

— Ты преувеличиваешь серьезность дела.

— А ты преувеличиваешь расстояние до клетки Стыда.

Роденейв махнул рукой.

— Отдай мне пленки.

Вэйлок насмешливо посмотрел на него.

— Ты сумасшедший?

Роденейв стал пытаться свести свою роль к минимуму.

— Я сделал это только по просьбе Анастазии.

— Зачем ей это?

— Не знаю.

— Я уверен, что она хотела передать пленки Джакинт.

Роденейв пожал плечами.

— Не мое дело.

— Ты сделаешь ей другие? — осторожно поинтересовался Вэйлок.

Роденейв встретился с ним взглядом, отвернулся.

— Нет.

— Мне бы хотелось, чтобы это было так.

Роденейв посмотрел на конверт.

— А что ты с ними будешь делать?

— Ничего, что затронуло бы тебя. Благодари бога, что удалось легко отделаться.

Винсент повернулся и вышел из алькова.

Вэйлок некоторое время размышлял, затем снял маску, сунул ее в угол и вышел в зал.

Джакинт сразу увидела его. Глаза их встретились, и Вэйлок почувствовал в них вызов. Он пошел к ней. Джакинт ждала его с холодной усмешкой.

— Халдеман видел руины в Бискайской гавани… — говорил один из собеседников Джакинт. — Стены, бронзовые стелы, обломки мозаики, панель голубого стекла…

Другой хлопнул в ладоши от энтузиазма.

— О, это настоящие чудеса! Если бы я не был занят в офисе, я присоединился бы к экспедиции.

Джакинт протянула руку в направлении Вэйлока.

— Вот человек, предназначенный для авантюр! — Она представила всех друг другу:

— Сидон Сэм… — подтянутый человек с обветренным лицом.

— …и его честь Канцлер Пританеона Клод Имиш… — хорошо откормленный седовласый старец.

Вэйлок сделал необходимые формальности.

Джакинт, ощущая внутреннее напряжение Вэйлока, сказала ему:

— Мы говорим о последней экспедиции Сэма. Он подводный археолог. Разве это не увлекательно, Гэвин Вэйлок, увидеть разрушенные города под водой?

— Очень увлекательно! — воскликнул канцлер Имиш.

— А что это за город? — спросила Джакинт.

Сэм покачал головой.

— Кто знает? Только дальнейшие исследования могут ответить на это.

— А вам досаждали пираты?

— До некоторой степени. Но мы научили их остерегаться нас.

Вэйлок больше не мог сдерживать нетерпение. Он обратился к Джакинт.

— Могу я поговорить с тобой?

— Конечно. — Она извинилась перед собеседниками и они отошли в сторону.

— Ну, Гэвин Вэйлок, что ты хочешь?

— Почему ты хотела, чтобы я явился сюда?

Она изобразила удивление.

— Разве ты не хотел встретиться со мной?

— Я тебе уже сказал: если ты будешь вмешиваться в мою жизнь, я буду вмешиваться в твою.

— Это звучит как угроза, Гэвин.

— Нет. Я не угрожаю тебе в присутствии этого… — он указал на круглую кнопку, передающее устройство, с помощью которого вся информация о жизни амаранта поступает к его суррогатам.

— Если бы я имела это в Карневале, — вздохнула она. — Тогда бы не было всего, что произошло. — Она посмотрела мимо Вэйлока и глаза ее сузились от возбуждения. — А вот и тот, с кем тебе нужно встретиться. Очередной любовник Анастазии… один из них…

Вэйлок повернулся. Абель Мандевиль!!! Они смотрели друг на друга.

— Грэйвен Варлок! — воскликнул Абель.

Вэйлок холодно ответил:

— Мое имя Гэвин Вэйлок.

— Гэвин заявил, что он реликт Грэйвена, — сказала Джакинт.

— Тогда я извиняюсь, — глаза Абеля сузились. — Реликт? Не суррогат?

— Реликт.

Абель внимательно смотрел на Вэйлока, изучая его движения.

— Возможно, возможно. Но ты не реликт. Ты Грэйвен, каким-то образом избежавший уничтожения. — Он повернулся к Джакинт.

— Что можно сделать с монстром, чтобы привести его в руки правосудия?

— Не знаю, — задумчиво ответила Джакинт.

— Почему ты общаешься с ним?

— Должна признать, он интересует меня. И, может быть, он суррогат…

Абель махнул большой красной рукой:

— Где-то произошла ошибка. Когда убийцы хватают человека, они должны уничтожать все, даже память о нем.

— Абель, — сказала Джакинт, глядя на Вэйлока. — К чему вспоминать о прошлых ошибках, когда полно новых?

Абель хрипло прорычал:

— Монстеризм становится респектабельным занятием. — Он повернулся и ушел.

Джакинт и Вэйлок смотрели ему вслед.

— Он сегодня более желчен, чем обычно, — сказала Джакинт. — Это из-за Анастазии. Ревность грызет его.

— Ты пригласила меня сюда встречи с ним?

— Ты слишком чувствителен. Да, я хотела быть свидетелем этой встречи. Меня интересует, каковы были твои мотивы для моего уничтожения. И я уверена, что ты Грэйвен Варлок.

— Но мое имя Гэвин Вэйлок.

Она отмахнулась от этих слов.

— Я не уверена в этом. Прежняя Джакинт не могла бы заинтересоваться тобой. Причина всему — дело Варлока-Мандевиля.

— Даже если это и так, почему я должен был убивать тебя?

— Когда я увидела тебя в Карневале, еще не прошло семь лет. Ты боялся, что я передам тебя убийцам.

— Предположим, что это так. Ты сообщила бы обо мне убийцам?

— Обязательно. Ты повинен в ужасном преступлении и повторил его в Карневале.

— Ты очень странная. Чтение мыслей доказало, что я ничего не знаю, а ты не хочешь поверить в это.

— Я не дурочка, Гэвин Вэйлок.

— Даже если я виновен… а я никогда этого не признаю… в чем состав преступления? Ни ты, ни Абель не испытали ничего, кроме маленького неудобства.

— Преступление, — мягко сказала Джакинт, — состоит в твоей готовности отобрать чужую жизнь.

Вэйлок беспокойно осмотрелся. Мужчины, женщины… они разговаривали, смеялись, рассматривали экспонаты… Его беседа с Джакинт казалась чем-то нереальным.

— Сейчас вряд ли подходящее время спорить об этом, — сказал он. — Однако я должен сказать, что, если лишение жизни преступление, то преступники все, кроме гларков.

Джакинт прошептала в притворном ужасе:

— Расскажи, в чем заключается мое преступление.

Вэйлок кивнул.

— Один амарант на две тысячи человек, такова разрешенная пропорция. Когда ты стала амарантом, информацию об этом ввели в Актуриан. Две тысячи черных автомобилей выехали по приказу Актуриана. Две тысячи дверей отворились, две тысячи несчастных покинули свои дома, поднялись на три ступеньки, две тысячи…

Голос Джакинт зазвучал как расстроенная скрипка:

— Но я тут не причем…

— Да, — ответил Вэйлок. — Это борьба за существование, вечная борьба, но самая жестокая и безжалостная за всю историю человечества. И ты сочиняешь фальшивые теории, обманываешь себя, ослепляешь… Если бы ты честно смотрела в лицо действительности, в паллиатории было бы меньше пациентов.

— Браво! — воскликнул канцлер Имиш, подошедший сзади. — Неортодоксальный взгляд на вещи, высказанный с большой искренностью.

Вэйлок поклонился.

— Благодарю. — Он поклонился Джакинт и пошел через толпу.

Вэйлок сел в тихом углу. Значит, Джакинт заманила его сюда, чтобы установить его личность. Если не с помощью Абеля Мандевиля, то по телевекторным диаграммам, которые, по требованию Анастазии, достал ее поклонник.

Вэйлок достал пленки, стал рассматривать их. Телевекторные диаграммы Гэвина Вэйлока и Грэйвена Варлока совпадали полностью. Вэйлок улыбнулся и разорвал их. На диаграмме Анастазии изображение было расплывчатым. Как будто два изображения наложились одно на другое. Даже красный крест — знак совмещения — и тот был двойным. Один четкий и яркий, другой — бледный и расплывчатый. Почему же такая нечеткость, двойное изображение? Вряд ли это неполадки в машине. Впечатление такое, как будто наложились диаграммы двух человек. Но это же невозможно. Альфа-диаграммы каждого мозга уникальны…

И вдруг у Вэйлока вспыхнула мысль, с первого взгляда абсурдная, но… Но если это так…

Возбуждение охватило его. В его мозгу созрел подробный план действий.

Но вот звуки труб разорвали течение его мыслей. Голоса затихли, свет стал меркнуть.

Часть стены отошла в сторону и открыла сцену с черным занавесом. На сцене появился молодой человек.

— Друзья искусства! Перед нами согласилась выступить самая замечательная актриса. Я, конечно, имею в виду несравненную Анастазию де Фанкур. Она поведет нас за кулисы кажущегося и скинет вуаль с действительности. Выступление будет коротким и она просила меня извиниться за некоторую схематичность представления. Но я не хочу этого делать. Помогать Анастазии будет музыкант-любитель, иными словами — я.

Он поклонился и исчез. В холле стало темно.

Черный занавес задрожал. Вспыхнул свет прожектора, но на сцене никто не появился.

Потом из мрака вышла хрупкая белая фигурка в костюме Пьеро. Казалось, она вся трепещет в ярком свете. Она нерешительно подошла к занавесу и как бы в нерешительности отогнула его. Что-то большое, черное прыгнуло на нее. Девушка бросила занавес, отскочила, пошла со сцены. Луч света преследовал ее. Она повернулась к зрителям. Лицо ее было белое, как снег. На нем четко выделялись черные губы. Волосы едва прикрывала белая шапочка с черным помпоном. На ней был свободный белый балахон с черными помпонами на месте пуговиц. Черные большие глаза, брови, выгнутые так, что придавали лицу изумленное выражение, — наполовину клоун, наполовину привидение.

Она отошла к самому краю сцены и смотрела на занавес, который, дрожа, отошел в сторону.

Так началась пантомима, которая длилась 15 минут. Она состояла из трех эпизодов, в каждом из которых утверждалась победа сердца над разумом, фантазии над реальностью. Каждый эпизод был обезоруживающе прост, но эту простоту было трудно увидеть за дьявольским очарованием мима, ее скорбно опущенными углами черного рта, ее большими, как чернильные озера, глазами. Каждый эпизод сопровождался музыкой и ритмический рисунок начинался с простейшего, постепенно усложняясь, переходя в сложные построения, имеющие глубокий философский смысл.

Действие первого эпизода происходит в лаборатории парфюмерной фабрики, где девушка работает лаборантом. Она смешивает разные масла, эссенции, но в результате получает только зловонный пар, который заставляет морщиться зрителей в зале. Девушка в отчаянии всплескивает руками и берет толстую книгу. Затем она бросает в чашу рыбью голову и горсть розовых лепестков. В чаше вспыхивает зеленое пламя. Девушка в трансе. Она роняет в чашу свой платок и из чаши поднимается сноп разноцветных искр — чудо пиротехники. Все это сопровождается чарующей музыкой.

Во втором эпизоде девушка ухаживает за садом. Земля сухая и каменистая. Она выкапывает ямки и в каждую сажает цветок — розу, подсолнух, лилию… Цветы одни за другим сохнут и желтеют. Девушка в отчаянии. Она ломает руки, рвет цветы, бросает их на землю. В порыве отчаяния она втыкает в землю лопату. Тут же из черенка лопаты начинают расти ветки, покрытые зелеными листьями. На ветках висят спелые плоды.

В третьем эпизоде сцена абсолютно темная. Виден только циферблат часов, зеленые стрелки и красная метка на 12 часах. Девушка выходит на сцену, смотрит на небо и начинает строить дом. Она строит его из совсем неподходящих материалов — сломанных досок, кусков металла, осколков стекла. Несмотря на это, у нее что-то получается. Вырисовывается структура дома. Девушка снова смотрит на небо и начинает работать быстрее. Стрелка приближается к красной отметке.

Дом готов. Девушка счастлива. Она открывает дверь, чтобы войти, и отгоняет птиц. Пока она этим занята, стрелка коснулась красной отметки: яркая вспышка света, гром… яростный белый прибой расшвыривает обломки досок и камней, захлестывает и уносит девушку… Рев, скрежет, нечеловеческий вопль.

В холле включился свет, занавес опустился, секция стены встала на место.

Анастазия де Фанкур вернулась в свою комнату, закрыла за собой дверь. Она чувствовала себя так, как будто вынырнула из ледяной воды и вернулась на солнечный пляж.

Спектакль вроде бы получился, хотя и были шероховатости. Возможно, придется добавить еще один эпизод…

Она застыла. В комнате был кто-то чужой. Незнакомый. Она заглянула в маленькую прихожую. Там сидел мужчина. Большой мужчина с бородой.

Анастазия прошла вперед, сняв шапочку и распустив волосы.

— Мистер Рейнгольд Бибурсон. Большая честь для меня.

Бибурсон медленно покачал головой.

— Нет. Это честь для меня. Я не буду извиняться за вторжение. Космолетчики выше условностей.

Анастазия рассмеялась.

— Я бы согласилась с вами, если бы знала, какие условности вы имеете в виду.

Бибурсон отвел глаза в сторону. Анастазия подошла к столу, взяла полотенце и начала вытирать грим с лица.

— Я не из тех, кто умеет хорошо говорить, — сказала Бибурсон. — В моих мыслях рождаются картины, которые мне трудно перевести в слова. Мне приходилось бодрствовать на вахте недели, месяцы, пока остальные спали.

Анастазия скользнула в кресло.

— Вы, должно быть, очень одиноки.

— У меня есть работа. Есть скульптуры. Есть музыка. Сегодня я увидел вас и поразился. До сих пор я только в музыке находил то, что всколыхнули во мне вы.

— Этого следовало ожидать. Мое искусство как музыка. И я, как музыканты, пользуюсь символами, далекими от реальности.

Бибурсон кивнул.

— Я понимаю.

Анастазия подошла к нему, заглянула в его лицо.

— Вы странный человек. Вы чудесный человек. Почему вы здесь?

— Я пришел просить, чтобы вы пошли со мной, — ответил Бибурсон с величественной прямотой. — В космос. Стар Энтерпрайз готовится к полету. Скоро мы полетим на Акарнар. Я зову вас с собой, в черное, украшенное звездами небо.

Анастазия улыбнулась.

— Я такая же трусиха, как и все остальные.

— В это трудно поверить.

— Но это правда. — Она подошла к нему, положила руку на его плечо. — Я не могу покинуть свои суррогаты. Тогда распадется связь между нами. Как видишь, моя свобода весьма ограничена.

Сзади послышались шаги и раздался хриплый голос:

— Должен сказать, что сценка весьма любопытная.

В дверях стоял Абель Мандевиль и рассматривал комнату. Он прошел вперед.

— Крутишь шашни с этой бородатой вороной? Обнимаешься с ним?

Анастазия разозлилась.

— Не слишком ли много ты позволяешь себе?

— Ха! Моя грубость менее тошнотворна, чем твое легкомыслие.

Бибурсон встал.

— Боюсь, что я испортил вам весь вечер, — печально сказал он.

Мандевиль хмыкнул:

— Не обвиняй себя. На твоем месте мог быть любой другой.

Раздался еще один голос. В комнату заглядывал Винсент.