Лихоморье. Тайны ледяного подземелья Луговцова Полина

Мерзлотник

Мало кто знает, что скрывается за маленькой деревянной дверцей, вмурованной в холм на восточном берегу Обской губы, там, где река Обь впадает в один из заливов Карского моря. Мало кто вообще эту дверцу видел: летом темное дерево сливается с грунтом, а зимой весь берег скрыт под снегом, и тогда отыскать ее становится почти невозможно даже для тех, кто бывал там однажды.

Мерзлотник – подходящее название для места, в котором притаилось зло, недаром слово «зло» заключено и в названии. Зло появилось там давным-давно, намного раньше дверцы, а может быть, вообще было всегда. Говорят, однажды кто-то из охотников-промысловиков провалился под землю и оказался в огромной ледяной пещере. Обследовав ее, он нашел подземный ход и выбрался по нему наружу как раз там, где теперь находится дверь. Ее установили жители близлежащего села: узнав о пещере, они решили устроить под землей хранилище для мяса и рыбы, ведь в Заполярье вечная мерзлота достигает приличной глубины, и ледяные оковы не успевают оттаять за короткое северное лето. Но почему-то мерзлотником так и не воспользовались. Ходили слухи, что во время работ в подземных пустотах пропало несколько человек, а еще творилось что-то неладное: слышались жуткие крики и мерещились странные существа с человеческими лицами и птичьими телами. Люди в селах посмеивались над рассказчиками подобных небылиц, но все-таки желающих хранить продукты в мерзлотнике не нашлось. Народ вскоре и вовсе позабыл о нем.

Только Водима ни на секунду не мог забыть о неприметной дверце в холме. Ему тоже доводилось входить в нее, к тому же не единожды, и скоро снова придется. Дверца так и стояла у него перед глазами, а вечный страх сковывал его совсем не робкое сердце тем сильнее, чем ближе подступало летнее тепло. Скоро лед в Обской губе треснет, поплывет, и волны вышвырнут обломки на берег, где он вскоре и растает под июльским солнышком. А потом надо будет поспешить, ведь уже в конце сентября вновь полетят белые мухи, и новые льдины народятся в подмерзающей воде. Их края в местах свежих изломов бывают острыми, как бритва.

Долгие зимы с бесконечными черными ночами усмиряли зло, и на время Водима забывал о своей неразрывной связи с ним. Он погружался в работу, и окоченевшая за лето душа оттаивала рядом с детьми, вернувшимися в интернат из отдаленных поселений. Глядя на них, он вспоминал свое детство, такое же по-сиротски тоскливое, ему точно так же не хватало родительской любви и заботы. Пожалуй, его детство было более несчастным, чем у многих детей в интернате, которые хотя бы на время каникул могли вернуться в свои семьи. Водиме возвращаться было некуда. Оставшись без родителей в двенадцатилетнем возрасте, он оказался в чужом доме и стал называть мамой постороннюю женщину, взявшую его на воспитание, а сестрой – ее дочь одного с ним возраста, которую звали Аленкой. Водима успел привязаться к девочке всем сердцем, прежде чем остался совсем один: однажды исчезла не только Аленка, но и все люди из общины, которых он считал своей родней.

Но Аленка исчезла раньше, и Водима не смог простить Мастеру то, что он выбрал ее, а не кого-нибудь другого. Однажды Водима не сдержался и набросился на учителя с кулаками. Возможно, поэтому Мастер не взял его с собой, когда уходил со всей общиной в Лукоморье, чтобы уже никогда не возвращаться обратно.

Еще в раннем детстве, до того как он лишился родителей, Водима узнал историю о Лукоморье, передававшуюся в общине из уст в уста.

Говорили, что еще триста лет назад один человек, живущий далеко от здешних мест, раздобыл карту, на которой было отмечено расположение Лукоморья, и отправился на поиски волшебной страны, а за ним последовали люди из его деревни и стали называть его Мастером.

Люди, покинувшие благодатные места Черноземья, побросавшие дома и хозяйство, не были готовы к страшным лишениям, но покорно шли за своим вождем, умирая по дороге один за другим. Они шли в край лютых морозов, превращающих конечности в черные гнилушки, край ледяной земли, не способной родить, край странных дней и ночей, длящихся по полгода.

Однажды странники нашли временное убежище в поселке кочевников, наткнувшись на него посреди снежной пустыни. Весной, когда сошел снег, выяснилось, что выбранное место почти полностью окружено водой: поселок оказался в устье реки, впадающей в море. Мастер изучил карты и определил, что на самом деле это не море, а залив, где происходит слияние двух водных стихий: река Обь смешивает свои воды с водами Карского моря, и образовавшийся водоем называется Обской губой, а значит, они пришли как раз туда, куда нужно. Так появилась община, в которой родился и вырос Водима.

Шли годы, к поселению прибивались скитальцы из других мест, оседали поблизости, строили новые дома. Вскоре разросшийся поселок получил название Нумги – такое же, как у реки, на берегу которой располагался, – и был нанесен на географические карты. К тому времени люди из общины занимали в нем всего одну улицу. К прочим жителям они относились по-соседски дружелюбно, но держались особняком, в свои секреты не посвящали, строго оберегая тайну о Лукоморье от посторонних ушей.

В общине поговаривали, что нынешний Мастер и тот, который привел людей на север – это один и тот же человек, то есть ему больше трехсот лет. Водима в такое не очень-то верил. Правда, делал вид, что верит, боясь рассердить старших. Но еще больше он боялся оказаться недостойным перейти в Лукоморье. Все в общине этого боялись.

Но быть достойным было нелегко. Для этого требовалось постичь истинную любовь к ближнему и без сожаления отпускать в Лукоморье своих родных – жен, мужей, детей, на которых пал выбор Мастера, а самим смиренно ждать своей очереди. Так они и жили, скрывая горе, в ожидании дня, когда смогут встретиться со своими любимыми и вновь обрести потерянное счастье. Ждал и Водима. Он слышал, как люди, перешептываясь украдкой, называли Лукоморье Лихоморьем – дескать, от него одни беды да лишения, и лучше бы его вовсе не было.

Каждый год Мастер выбирал одного человека и уводил его в чудесный мир, а место перехода хранил в тайне от всех, чтобы недостойные не могли туда попасть, объясняя людям: «Для вашего же блага лучше дороги туда не знать. В Лукоморье две стороны: светлая и темная. Кто не готов, того светлый мир не примет, и будете тогда на темной стороне маяться на потеху поганой нечисти!»

Водима помнил, что жили они хорошо, всего у них было в достатке: и еды, и одежды, и денег. Из разговоров он слышал, что Мастер будто бы выносил кое-что из Лукоморья, где, как известно, полно было всякого добра, даже злата-серебра и самоцветов, а после сбывал скупщикам, – вот откуда бралось такое изобилие.

Но однажды Мастер тяжело заболел. В общине пошли разговоры о том, что учитель умирает и нужно поскорее выбрать достойного преемника, способного перенять тайные знания. К Мастеру посылали самых лучших людей общины, но он прогонял их одного за другим, не желая никого видеть. В конце концов, очередь дошла и до Водимы.

Что удивительно, Водиму он почему-то принял, несмотря на то, что за несколько дней до этого они повздорили – точнее, Водима пытался поколотить учителя из-за Аленки. Вид у Мастера был жуткий: тело казалось высохшим, узлы суставов бугрились на тонких костях, лицо отливало синевой и в полумраке спальни походило на череп, обтянутый кожей. Он долго смотрел на своего ученика и, казалось, силился что-то сказать. Воздух с шипением вырывался из его рта, и Водима склонился над больным, пытаясь разобрать слова. «Оно близко, – послышалось ему в хрипе Мастера, угасавшего прямо на глазах, будто вместе со словами из него выходили остатки жизненной силы. – Но я не успел. Пришла твоя очередь. Спаси их всех!»

Водима пообещал всех спасти, посчитав, что спасать нужно тех, кого Мастер не успел увести в Лукоморье. Хотя он давно подозревал, что далеко не все люди в общине мечтали попасть в лучший мир. Многие радовались тому, что имели, и не хотели ничего менять. Особенно хорошо стало с тех пор, как в округе обнаружили месторождения природного газа, и вместе с этим исчез страх перед лютыми зимами. Поселок сразу разросся, разжирел, как дистрофик на сытных харчах. Легенды о Лукоморье, передававшиеся из уст в уста, стали забываться.

Водима думал, что после смерти Мастера никто больше и не вспомнит о Лукоморье, но все вышло иначе. Мастер не умер. Он исчез вместе со всей общиной. После такого забыть о Лукоморье было уже невозможно. Водима решил найти это мифическое место во что бы то ни стало. Любой ценой. Ведь теперь у него не было выбора.

Одновременно с исчезновением Мастера умер и поселок Нумги. Всех жителей расселили в другие районы, а потом отключили в опустевших домах отопление и электричество. Незадолго до того, как это произошло, Водима, тогда еще молодой двадцатилетний парень, загремел со сломанной ногой в больницу, находившуюся в соседней Ныде. Перелом оказался сложным, кости срастались медленно, с помощью металлической конструкции со спицами, вставленными в ногу. Каркас сняли только через два месяца. При выписке ему сообщили, что возвращаться в Нумги ему больше незачем: жители разъехались, а все его вещи были перевезены силами местной администрации в интернат. Там ему предложили ставку сторожа вместе с комнатой для постоянного проживания.

Тогда жизнь Водимы и перевернулась в одночасье.

В тот далекий 2001 год сотовые телефоны были еще большой редкостью, а в маленьком северном поселке о них вовсе не слышали, поэтому позвонить никому из своих он не мог. Попытки узнать, куда уехала вся община вместе со старым Мастером, ни к чему не привели. Данные были только о работавших в Нумги геологах, а те люди, о которых наводил справки Водима, как в воду канули. В администрации отвечали, что из Нумги вывозили всех желающих в подготовленное для них жилье, но некоторые жители захотели переехать в другое место: одних потянуло поближе к родственникам, других – в более теплый климат. Тем, кто не воспользовался предложенным жильем, просто выдали денежную компенсацию, не уточняя, по какому адресу они направляются.

Чувство, что его предали, так и не прошло с тех пор. Водима подозревал, что никто из общины никуда не уехал: не могли же они оставить место, где, согласно старым картам и легендам, находился лучший мир – Лукоморье. «Как так вдруг все вдруг исчезли?! Почему никто обо мне не вспомнил?! – терзался он вопросами, разъедающими душу. – Почему никто не приехал, чтобы сообщить, где мне потом их искать?! Потому что мне все равно не попасть туда, куда они ушли? Может, все они посчитали меня недостойным?!»

Отправившись в родной поселок, чтобы воочию убедиться, что там никого нет, Водима был потрясен увиденным: Нумги встретил его пустыми глазницами оконных проемов и зияющими провалами в стенах – дома уже начали растаскивать по частям жители окрестных сел. Квартиры, в которых проживали люди из общины, выглядели так, будто хозяева покидали их в спешке и взяли только самое необходимое: на полу валялась битая посуда, возле шкафов высились кучи сброшенной с полок одежды. При этом на месте осталась вся мебель, которую нельзя было унести в руках, зато исчезла мелочь вроде стульев, занавесок и ковров. Водима заглянул в квартиру Мастера – там царил такой же беспорядок. Выглядело все это подозрительно и наводило на мысли о грабеже, потому что едва ли нормальный хозяин стал бы так варварски обращаться со своим нажитым добром. Эти подозрения окрепли еще сильнее, когда Водима наткнулся на святыню Мастера – старинную карту Лукоморья, которую случайно обнаружил в скомканной серой тряпке, валявшейся на полу. Поддетая ногой, тряпка развернулась, и его взгляду открылся знакомый географический рисунок, в центре которого выделялась надпись «Lucomoriа». Водима поднял реликвию и осмотрел: холст нигде не пострадал, но грязных пятен на нем прибавилось. Он бережно свернул находку в рулон, как это делал учитель, и спрятал в карман куртки. Озадаченный тем, что Мастер не взял с собой даже карту, Водима только укрепился в своем мнении, что учитель вместе со всей общиной ушел в Лукоморье, а квартиры были разграблены уже после того, как их покинули жильцы. Он еще раз прошелся по этажам, чтобы окончательно убедиться в том, что жилых квартир нигде не осталось. Жуткая унылая картина разрушений развеяла последние надежды: выжить здесь в таких условиях никто бы не смог, а значит, искать кого-то в стылых стенах смысла не было.

Искать надо было не здесь.

Дверца мерзлотника, вмурованная в холм, возвышающийся над заливом рядом с опустевшим поселком Нумги, словно поманила его. До нее было рукой подать. Водима собирался нарушить запрет Мастера, считая, что теперь, когда учитель бросил своего воспитанника на произвол судьбы, этот запрет утратил силу. И Водима вошел в мерзлотник.

То, что случилось потом, страшно было вспоминать. Но он выбрался.

А затем вернулся в интернат и остался там навсегда. С тех пор минуло два десятка лет.

***

Дети в интернате жили по строгому распорядку дня и сейчас как раз возвращались с прогулки. По случаю потепления до минус двадцати пяти их выпустили подышать свежим воздухом. Водима, который по просьбе воспитателя помогал присматривать за порядком, прогуливался по узкой дорожке между высокими сугробами, разглядывая новенькую, стоявшую в одиночестве в стороне от гомонящей розовощекой толпы. Девушка выглядела старше, чем он предпочитал, на вид ей было лет шестнадцать, но привлекла его внимание в первый же день, как только перешагнула порог интерната. С тех пор Водиму заботила лишь одна проблема: как выбрать наиболее подходящий момент для их первой беседы, чтобы не оттолкнуть ее от себя и по возможности произвести самое благоприятное впечатление. После ее приезда прошло уже несколько дней, но Водима не спешил, чтобы дать ей освоиться.

Впервые заглянув в глаза новенькой, он сразу разглядел тоскующую неприкаянную душу и понял, что эта девочка подходит ему больше других. Такая с легкостью ухватится за возможность уйти в лучший мир, ведь в этом мире ей явно не нравится, и не только потому, что она оказалась в интернате – скорее всего, это событие стало еще одним несчастьем в ее большой копилке.

Поначалу никому из новеньких здесь не нравится. Редко обходится без слез и капризов, особенно в момент прощания с родителями, которые стыдливо прячут глаза или подбадривают детей с притворной веселостью, обещая приезжать почаще, хотя и знают при этом, что едва ли вернутся сюда до весны. Но рано или поздно все дети привыкают, они ведь так устроены: не могут долго грустить, в них слишком много задора. Поэтому Водима понимал, что с первой беседой нельзя тянуть слишком долго – важно войти к ней в доверие до того, как девушка обзаведется здесь друзьями и вновь начнет радоваться жизни, ведь подобраться к ней потом будет куда сложнее.

Несмотря на «потепление» после пятидесятиградусных морозов, было все равно очень холодно, и Водиме показалось, что новенькая одета не по погоде легко. Наверное, там, откуда она приехала, всю зиму ходят в таких тонких курточках, какая была на ней. А здесь, на Ямале, почти до самого апреля господствует лютая стужа. Куда смотрели ее родители, собирая ребенка для переезда на Крайний Север?! Интересно, есть у девочки вещи потеплее? Вид у новенькой был совсем несчастный – вот-вот заплачет, едва сдерживается. Наверняка, как только доберется до спальни, слезы тотчас и хлынут. Видно, долго будет привыкать. С такими одни проблемы: отказываются от еды, ни с кем не общаются, а то и пытаются сбежать, а это хуже всего. Замерзнут насмерть – отвечай потом за них! Зимние ночи в Заполярье прожорливые: кто не спрятался, тот, считай, пропал. За такими, как эта дуреха, глаз да глаз нужен. Как привезли ее, так теперь приходится все время в камеры видеонаблюдения пялиться, и не выспишься. Не то чтобы он слишком боялся гнева администрации или ответственности – он-то не воспитатель, в его обязанности присмотр за детьми не входит, хотя, если случится побег, нервы потреплют, конечно. Он должен был сберечь новенькую для своей цели, и придется ему приглядывать за ней, пока не сойдет снег.

Водима никак не мог вспомнить ее необычное имя.

– Тильда! – закричали из толпы. Новенькая остановилась и обернулась. Черноглазый парень – ненец, а может, ханты, с виду не разберешь, – шел по дорожке, направляясь к ней. Всех коренных северян Водима про себя называл ненцами. В интернате они были в большинстве. На лето родители-кочевники забирали отпрысков в свои юрты, разбросанные по просторам тундры, и тогда здание совершенно пустело.

Водима подумал, что «Тильда» может быть сокращением от «Матильды». Не современное имя. Наверное, родители назвали ее так в честь бабушки или даже прабабушки. А этого парня звали Якуром, и был он старше всех воспитанников, потому что, насколько помнил Водима, его раза два как минимум оставляли на второй год.

Водима сразу заметил, что Якур все время крутится возле Тильды. Неужели они успели подружиться? Только этого вездесущего проныры ему не хватало! Вечно сует свой плоский нос, куда не просят, а глаза до чего хитрющие – никогда не знаешь, что у него на уме! Этот ненец может сильно осложнить дело. Надо будет придумать, как убрать его подальше от девчонки.

Расплывшиеся было в улыбке губы новенькой внезапно залепило огромным снежком, прилетевшим ей в лицо, и компания старшеклассников, стоявшая чуть поодаль, разразилась смехом. Якур грозно сдвинул широкие черные брови к переносице и окинул взглядом хохочущих подростков. Определив среди них метателя снежка, парень бросился на обидчика, сбил с ног, и вместе они рухнули в снег.

«То, что надо! За эту выходку драчуна точно посадят под замок на несколько дней. Этого как раз хватит, чтобы поработать с новенькой, прежде чем он наболтает ей всякое», – подумал Водима, наблюдая за тем, как мальчишки мутузят друг друга, не замечая приближающейся к ним с грозным видом воспитательницы Розы Ивановны, женщины на редкость мощного телосложения. За глаза воспитанники вместо «Роза» называли ее «Гроза», и это прозвище, по мнению Водимы, ей вполне подходило.

С нарушителями дисциплины Гроза никогда не церемонилась. Вот и теперь она вцепилась мертвой хваткой в капюшон куртки Якура, болтавшийся за его спиной, и дернула что было сил. От неожиданности парень не успел среагировать, не удержался на ногах и опрокинулся на спину, беспомощно взмахнув руками.

– Отпустите! – хрипло выкрикнул он. Воротник куртки врезался в шею, и парню стало трудно дышать.

– Заткнись, ничтожество! – злобно рявкнула воспитательница, обернувшись к нему; сейчас она больше походила на надзирательницу из какой-нибудь тюрьмы, чем на школьного педагога. – Не понимаю, зачем государство тратит ресурсы на образование для одноклеточных организмов вроде тебя?! Твое место в тундре, рядом с оленями! А оленеводам вряд ли пригодится умение читать и писать. К тому же такого тупицу, как ты, вообще ничему нельзя научить!

– Отпусти меня! – Смуглое лицо Якура побагровело от удушья, он обеими руками пытался оттянуть воротник от горла, но неумолимая Гроза Ивановна продолжала идти вперед, волоча за собой провинившегося воспитанника.

Притихшие дети потянулись следом, только новенькая осталась стоять на месте, прижав ладони к щекам. Водима направился к ней, решив, что подвернулся подходящий момент для знакомства и не стоит его упускать.

Ее длинные ресницы обнесло густым слоем инея, а глаза оказались такого же дымчато-синего цвета, как вода в Обской губе, перекатывающаяся под истончившимся апрельским льдом.

Водима подбирал слова, собираясь сразу расположить ее к себе, но она его опередила, выпалив:

– Помогите ему! Она же его задушит!

– Не задушит, не впервой. – Он успокаивающе положил ей одну руку на плечо, а другой протянул засохшую конфетку, давным-давно валявшуюся в кармане его тулупа. Она взяла – похоже, машинально или из вежливости. Есть, конечно, не стала, и конфетка перекочевала в карман ее тонкой курточки.

– Как она смеет?! – произнесла новенькая дрожащими губами. – Так нельзя обращаться с учащимися! Ее должны уволить за такое!

– Учителей и воспитателей у нас всегда не хватает… А с драчунами по- другому нельзя, иначе никакого порядка не будет. В другой раз он подумает, стоит ли махать кулаками. Пойдем-ка в тепло, ты ведь замерзла совсем! – Водима потянул ее за руку, и она послушно пошла за ним.

Все дети шли за ним, когда он этого хотел. Он знал, что обладает даром внушения. Но в том-то и дело, что они должны были сами пожелать пойти за ним, но не в интернат, а в другое место, гораздо более темное и страшное. Для этого ему приходилось обманывать их, чтобы потом предать. Голос зла, время от времени наполняющий свистящим шепотом голову Водимы, говорил, что тех, кого предали, легче увести во мрак. Впервые услышав эти слова, Водима с тоской подумал о том, что тот, кто предал, и подавно никуда не денется.

Они поднялись на крыльцо, прошли через вестибюль мимо гардеробной и, свернув в один из коридоров, остановились перед стальной дверью. Водима отпер ее ключом, за ней была еще одна дверь, деревянная, которую он обычно оставлял открытой и теперь распахнул легким толчком.

– Это мой кабинет. – Он пропустил девочку вперед и, оглянувшись, поспешно прикрыл дверь за собой. Кажется, никто не видел, что они вошли вместе. – Будешь чай?

Не дожидаясь ответа, он включил электрический чайник, стоящий на низком столике рядом с диваном, и с сомнением посмотрел на остатки старого печенья в треснутой пластмассовой вазочке: угощать гостью было особенно нечем. Но ей, похоже, этого и не требовалось, она прошла к рабочему столу и остановилась перед двумя большими мониторами, на которых транслировались кадры, поступающие с камер видеонаблюдения, расположенных внутри и снаружи здания интерната.

– Ого! Вы за всеми отсюда следите? – спросила она, разглядывая экраны, поделенные на квадратные сектора «окнами», показывающими происходящее в различных местах: в учебных классах, коридорах, в столовой, в школьном дворе.

– Такая работа. Отвечаю за безопасность.

Гостья понимающе кивнула и уселась во вращающееся кресло перед столом. Настороженность во взгляде исчезла, плечи опустились – расслабилась. Вовремя произнесенное слово «безопасность» всегда работало.

– Меня зовут Тильда, – сказала она, крутанувшись в кресле и оказавшись лицом к нему. – А тебя?

«Перешла на «ты» – хороший знак!» – отметил он и назвал свое имя.

Она тут же заговорила снова:

– Я в интернате ненадолго, на следующий год не останусь. Отец меня в июле отсюда заберет. – Тильда произнесла это с такой дрожью в голосе, что ему стало ясно, как сильно она страдает.

– Конечно, заберет! – согласился он, желая подбодрить её. – А если не заберет насовсем, то приедет навестить. У нас есть комнаты для родителей, где твой отец сможет погостить несколько дней.

– Нет, он меня точно заберет! – Тильда побледнела, напуганная такой перспективой. Наверное, каждый день, прожитый в интернате, давался ей нелегко.

Водима встревожился: а вдруг ее заберут раньше, и он не успеет воплотить задуманное? Можно, конечно, выбрать любого другого ребенка, но ведь эта девочка – просто идеальный вариант! Несчастная, обиженная и слабая – у такой не будет шансов вернуться назад. Еще одно возвращение он может и не пережить. Последний раз, когда это случилось, у него почернели кисти рук и ступни, а потом и ноги отказали. Он едва успел все исправить.

Звонок телефона отвлек его от воспоминаний. Звонил стационарный аппарат внутренней связи интерната, стоявший на столе. Водима подошел и снял трубку. Оттуда донёсся громкий сердитый голос заведующей кухней Нонны Петровны, которую за глаза все звали Тонной:

– Ты что, вообще в камеры не смотришь?! Я опять десять кило свинины недосчиталась! Сколько раз говорила: надо проверять всех, кто с сумками выходит!

– Не городи ерунды! Мимо меня муха не пролетит! Приходи, сама съемку с камер посмотри: никто с большими сумками из здания не выходил!

– Да что ж за чертовщина! Не испаряется же оно, а? Разве что его кто-то, не выходя из интерната, сырым жрет?! – распалялась заведующая и тут же ухватилась за собственную догадку: – А что? Известно ведь, что ненцы мороженую строганину едят! Пройдись-ка по спальням, по тумбочкам как следует пошарь – вдруг они где-то мясо припрятали?

– Ладно, погляжу. Но сомнительно это. Может, обсчиталась ты?

– Как же, обсчиталась! За дуру-то меня не держи! Воруют у нас, и давно! А ты вычислить никак не можешь! Хреновый из тебя охранник, получается! Не найдешь вора – буду начальству писать, чтоб нормальную охрану наняли, значит!

Затем послышался грохот брошенной на рычаг трубки, прервавшийся короткими гудками.

Повисла неловкая тишина, нарушаемая ритмичным скрипом: Тильда крутилась в кресле из стороны в сторону, старательно изображая невозмутимость, но лицо покраснело так, будто прозвучавшие по телефону угрозы предназначались ей. Конечно, она все слышала. Наверное, сочувствует ему сейчас. И это хорошо. Теперь он не сомневался, что девочка ему поверит.

– У тебя неприятности, – пробормотала она, нервно постукивая ногой по полу. – Я пойду, наверное.

– Нет, что ты! Ерунда! – заверил её Водима и решил, что пора действовать, пока им еще кто-нибудь не помешал. – Я тут хотел тебе кое-что показать. Ты умеешь хранить секреты? – Услышав его вопрос, Тильда мгновенно заинтересовалась: повернулась к нему, вскинула брови и уставилась с любопытством.

– Вот! – Он развернул перед ней рулон коричневого холста, который заранее незаметно выудил из укромной ниши, скрытой за шкафом. Это была старинная рукописная карта, найденная им двадцать лет назад в опустевшем Нумги, – единственная вещь, оставшаяся у него в память о Мастере. По фамилиям, указанным на полях, Водима выяснил, что составителями карты были западноевропейские путешественники семнадцатого века. Линии, названия и обозначения ландшафта были нанесены на холст масляными красками и неплохо сохранились.

Тильда порывисто склонилась над потемневшим от времени и покрытым пятнами куском ткани, медленно прошлась указательным пальцем по цепочке латинских букв, протянувшейся вдоль жирной извилистой линии, обозначающей разделение суши и водного пространства, и прочла:

– «Лу-ко-мо-ри-а»… – Подняв голову, метнула в него недоверчивый взгляд и повторила вопросительно: – Похоже на Лукоморье.

– Точно! – кивнул он с довольной улыбкой, предвкушая шквал вопросов и возражений.

Тильда провела ладонью по холсту, расправляя едва заметные складки, и вкрадчиво спросила:

– И что это за карта? Для какой-то настольной игры?

– Нет. Обычная карта. Настоящая. И очень старая.

– Ой, да не может быть! – воскликнула она с усмешкой, но глаза уже загорелись. – Лукоморья-то по-настоящему нет!

– С чего ты это взяла?

– Ну, так все же знают, что это выдумка из сказок Пушкина!

– Ну, а почему ты решила, что Пушкин его выдумал? О Лукоморье знали еще до его рождения. Вот ты помнишь, в каком году он родился?

– Эм-м-м… – Она задумалась на мгновение, потом вдруг спохватилась, вынула из внутреннего кармана куртки телефон, пробежалась пальцами по экрану и через мгновение воскликнула: – В тысяча семьсот девяносто девятом!

– А теперь обрати внимание на год издания карты. Вон он, в нижнем левом углу, рядом с фамилиями составителей. Ну что?

Ему было смешно наблюдать за тем, как скептицизм на ее лице сменяется восторгом:

– Тысяча семьсот пятнадцатый! Ого! Ничего себе! Правда, что ли, было настоящее Лукоморье? То самое, где по цепи ходил говорящий кот? Но ведь говорящих котов не бывает!

– Конечно, не бывает. Каждый сказочник может придумать что угодно, хоть, например, что в Африке водятся летающие слоны. Но если не бывает летающих слонов, это же не значит, что и Африки тоже нет. Понимаешь?

Тильда задумалась и через минуту спросила:

– Ну, тогда, значит, настоящее Лукоморье было обычной страной, а не волшебной.

– На этот счет я тебе так скажу: если захочешь, можешь отправиться туда и сама все увидеть. Я знаю дорогу и могу тебя проводить.

– Ну конечно, так я тебе и поверила! – Она откинулась на спинку кресла и презрительно сморщила тонкий носик.

– Можешь не верить и не ходить. И никогда не побываешь в Лукоморье! – Он притворился обиженным. Это подействовало. Она заерзала в кресле, вращая его из стороны в сторону, и произнесла извиняющимся тоном:

– Да почему бы и нет? Можно и сходить…интересно же. А что, это где-то недалеко?

– За час доберемся, но надо на лодке переправляться, поэтому лучше дождаться, пока лед сойдет, иначе опасно.

– А когда он сойдет?

– В июле.

– А-а… – Она разочарованно взмахнула рукой. – В июле меня уже здесь не будет! Жаль… И что, раньше нельзя пойти? По льду, пока он еще крепкий?

– Можно, но все же это опасно: слишком холодно, мы замерзнем. Да и вход замело так, что за весь день не откопать.

– Ну, значит, не судьба! – Тильда разочарованно вздохнула. – Расскажи хоть, что за Лукоморье такое. Ты же там был?

– О, да! Тысячу раз! – соврал он не моргнув глазом и, набрав побольше воздуха, принялся врать дальше, смешивая ложь с воспоминаниями из детства.– Это самое чудесное место, какое только можно себе представить! Там всегда тепло и светит солнце, нет ни зим, ни ночей. А начинается Лукоморье с солнечного сада, который называется Ирием. Есть мнение, что Ирий и Рай – это одно и то же.

– Никогда ничего не слышала про Ирий! – В глазах Тильды все сильнее разгоралось любопытство.

– Вот, послушай, что в древней сказке о нем говорится! – Водима напряг память, вспоминая слова, заученные в детстве на уроках Мастера:–**«И поют птицы сладко в Ирии, там ручьи серебрятся хрустальные, драгоценными камнями устланные, в том саду лужайки зеленые, на лугах трава мягкая, шелковая, а цветы во лугах лазоревые. Не пройти сюда, не проехать, здесь лишь боги и духи находят путь. Все дороги сюда непроезжие, заколодели-замуравели, горы путь заступают толкучие, реки путь преграждают текучие. Все дорожки-пути охраняются василисками меднокрылыми и грифонами медноклювыми».

– Так это всего лишь сказка! – воскликнула она.– А сам-то ты что видел?

– Не перебивай, или я не буду дальше рассказывать! – Он окинул ее сердитым взглядом, но тут же улыбнулся, увидев, как трогательно она прижала ладошку к губам. – То, что я там видел, в двух словах не описать. Но вот что примечательно: не везде в Лукоморье одинаково прекрасно. Там две стороны – светлая и темная; в одной всегда день и лето, в другой – ночь и зима. Заметь, чем-то похоже на полярные день и ночь, длящиеся на Крайнем Севере по полгода.

– Темная сторона? – Тильда насторожилась. – И какая она? Страшная?

– Еще бы! Темная сторона – полная противоположность светлой. Кроме тьмы и холода, там еще живут всякие злобные существа. В той же сказке есть строки о том, как она появилась: **«И в провал, в ущелье, в подземный мир по хотенью-веленью сварожьему был низвержен Змей – подземельный царь: лютый Чeрный Змей, повелитель тьмы. Вслед за Змеем в царство подземное стали падать все силы черные. Полетел Грифон – птица грозная, полетел и Вий – подземельный князь, сын великого Змея Чeрного. Тяжелы веки Вия подземного, страшно войско его, страшен зов его».

Водима вдруг замолчал, испугавшись, что чересчур увлекся и наговорил лишнего. Он затеял этот разговор, чтобы подготовить Тильду к предстоящему путешествию по подземному тоннелю, наполненному пугающими звуками, но, кажется, слегка переусердствовал.

– А дальше? Что стало с черными силами? – спросила она, заметив, что он не собирается продолжать.

– Не вижу смысла рассказывать об этом, ведь ты же не хочешь туда попасть, да? – уклончиво ответил Водима.

– Пожалуй, не хочу. – Она неуверенно кивнула. – Но все же интересно взглянуть одним глазком, что же там такое. Хотя бы издали. Ты и на темной стороне был?

– Нет, что ты! Только самоубийца может отправиться в такое место по доброй воле. Я проходил мимо и слышал страшные вопли, доносящиеся оттуда. Сразу ясно, что издают их какие-то чудовища.

– А на что похожи эти вопли?

– На голоса животных из ночных джунглей, на плач сотен брошенных младенцев, на хохот буйных сумасшедших… только в сто раз страшнее. Вой, стоны, дикий визг – чего там только не услышишь! Жуть такая, что и вспоминать не хочется! Но я не ожидал, что ты так заинтересуешься темной стороной!

– Вообще-то мне все интересно! – Тильда задумчиво разглядывала карту. – Если уж эти крики так сильно тебя испугали, то я, наверное, вообще бы от страха умерла!

– Ничего страшного, если знаешь, куда надо идти и куда не надо, –уверенно произнес Водима. – Со мной тебе нечего опасаться.

– Вряд ли у меня получится пойти. Ведь в июле меня папа заберет! – Она вздохнула со смесью сожаления и надежды.

«Пусть мечтает! – снисходительно подумал Водима. – Никто, кроме меня, ее отсюда не заберет. Уж я позабочусь!» Он хрустнул костяшками пальцев, пытаясь унять дрожь в руках. Взгляд его замер на отливающих синевой ногтях. Их цвет изменился вскоре после первого посещения мерзлотника, и с тех пор эта синева напоминала ему о том, что произойдет, если вовремя не заплатить дань. К концу отпущенного срока ногти станут черными, а затем начнут неметь пальцы. Успеть бы! Время в запасе у него еще есть, до июня можно не переживать, а там… В крайнем случае, придется пойти на риск и плыть к мерзлотнику в ледоход. Расстояние, которое нужно преодолеть по воде, не так уж велико – всего-то несколько километров. Можно плыть медленно, расталкивая льдины веслами, главное – чтобы в заливе не штормило. Сложнее будет пройти по болотистой земле – она еще не успеет как следует просохнуть после таяния снега. Даже прочная тропа в это время превращается в грязное месиво.

Самое главное – дотерпеть до окончания занятий в школе-интернате. Только тогда можно будет устроить все так, чтобы отсутствие воспитанника никого не обеспокоило. А вот во время учебного года сделать это было намного сложнее, и Водима не хотел рисковать.

За окнами кабинета стремительно тускнело небо, – подступающие сумерки щедро разливали всюду грязную синеву. Водима рассеянно обозревал скучное однообразие: в зимнем пейзаже глазу не за что было зацепиться, да и летом было всего-то красот, что мшистая тундра да стылая вода кругом, и те показывались всего на пару-тройку месяцев в году, а затем вновь скрывались под белым покровом, стирающим все картины подобно ластику. Но где-то здесь было скрыто мистическое Лукоморье – чудо света, о котором он так много знал и которое искал долгие годы. Искал не ради лучшей жизни, а чтобы взглянуть в глаза тем, кто счастливо жил там, забыв о родственнике, оставленном в больнице два десятка лет назад.

Линия горизонта за окном представлялась ему границей миров. Водима даже привстал на цыпочки в стремлении заглянуть за ледяной край, но тот лишь отодвинулся чуть дальше.

Голос Тильды отвлек его от грустных мыслей.

– Обед начался. Наши уже пошли. – Она смотрела на мониторы. В секторах, изображающих школьные коридоры, появились толпы воспитанников.

– Беги скорей! – Он снял со спинки кресла ее куртку и держал, пока она поспешно засовывала руки в рукава.

– Можно, я потом еще приду? – спросила Тильда уже в дверях.

– Вообще-то такое у нас запрещено. Воспитанникам не положено находиться в служебных помещениях, тем более в кабинете охраны! – возразил он, вовсе не собираясь отказывать ей и ожидая немедленного протеста.

– Да никто не узнает! Я прокрадусь, как мышка! – выпалила Тильда, буравя его требовательным взглядом. Глаза её горели любопытством. Надо же, он и не ожидал так быстро разжечь в ней интерес!

– И ты никому не проболтаешься? – спросил он, едва сдерживая улыбку.

– Никому! – Ее светлая челка подпрыгнула на лбу в момент энергичного кивка.

– А друзья у тебя здесь есть?

– Нет… Пока что нет.

– Что ж, если хочешь, я буду первым твоим другом. Приходи после ужина, и я расскажу тебе, кто живет на светлой стороне Лукоморья.

– Вау! – Тильда широко распахнула глаза. – Кто? Скажи сейчас!

– Тебе пора идти!

– Ладно, тогда до встречи! – Юная гостья скрылась за дверью.

И сразу после ее исчезновения на него навалилась давящая тишина. Ему было не привыкать: большую часть жизни он провел в этом тихом кабинете в абсолютном безмолвии. Кабинет заменил ему дом, а тишиной он даже иногда наслаждался, особенно после вечернего обхода интерната – в спальнях детей вечно стоял невообразимый шум, и приходилось прилагать немало усилий для наведения порядка.

Но сейчас внезапно возникшая тишина вызвала нестерпимо болезненное чувство одиночества. Он прошел к столу, достал из ящика пульт и впервые за несколько лет включил висевший на стене телевизор. Но легче ему не стало. Звуки, хлынувшие из динамиков, не доходили до его сознания, потому что голова была занята тягостными мыслями.

Он скрутил в рулон карту, перетянул ее резинкой и направился к шкафу, собираясь вернуть на место. Просунув руку в проем между шкафом и стеной, он положил карту в нишу, служившую тайником. Пальцы скользнули по бетонному нутру ниши, покрытому толстым слоем масляной краски. На мгновение показалось, что это не краска, а ледяная корка, и от жуткого воспоминания по телу прошла волна крупной дрожи: стены мерзлотника тоже были на ощупь гладкими и холодными, только гораздо холоднее – кожу ладоней жгло от прикосновения к ним. Ему не хотелось до них дотрагиваться, но стены служили единственным ориентиром в кромешном мраке, когда он двигался в поисках выхода, скользя окоченевшими пальцами по мерзлой поверхности. Он выбрался, но знал, что так и остался пленником ледяного подземелья – пленником зла, притаившегося в мерзлой глубине, среди теней, плавающих в белесых пятнах потустороннего света.

Внезапно движение слева привлекло его внимание: входная дверь открылась, впуская внутрь кабинета высокого мужчину в черном костюме. Водима узнал директора интерната, не часто снисходившего до визитов к нему, и удивился, что тот не только явился без предупреждения, но даже вошел без стука.

– Вадим Бранимирович! – воскликнул директор с явным раздражением и, выдержав паузу, добавил сердито: – Здравствуйте!

– Здравствуйте, – ответил он, подавив желание сообщить, что его имя не «Вадим», а «Водима», означающее на старославянском «вождь». Но даже если бы он попытался, кипевший от негодования директор не дал бы ему такой возможности, явно собираясь учинить допрос.

– Это ведь вы отвечаете за безопасность детей в интернате, если я не ошибаюсь?!

Водима только вздохнул, понимая, что вместо ответа нужно принять как можно более виноватый вид и внимательно выслушать.

– Так почему же вы допускаете такое безобразие?! – продолжал наседать директор. – Я случайно обнаружил дверь в бомбоубежище не только не запертой, а вообще распахнутой настежь!

– На утреннем обходе она была закрыта на замок, я проверял! А видеокамер над ней нет… Странно, кому могло понадобиться туда пойти? – Он попытался оправдаться, но вряд ли его слова были услышаны.

– Немедленно заприте дверь! И учтите: она должна быть всегда заперта. Всегда! Там же разруха, и дети могут покалечиться, если заберутся туда!

– Конечно, конечно, буду впредь внимательнее… – Бормоча дежурные в этих случаях фразы, Водима уже перебирал ключи в большой деревянной ключнице, разделенной на множество пронумерованных ячеек. Связка ключей от этой двери была на месте, но ключей в ней всегда было три, а теперь одного не хватало. Он попытался вспомнить, давал ли ключ кому-нибудь из персонала. Бомбоубежище давно находилось в аварийном состоянии, им не пользовались ни в учебных, ни в хозяйственных целях и хотели отремонтировать в прошлом году. Тогда строители брали у него ключ для осмотра помещения, но потом вернули, а ремонт так и не начался.

Директор уже ушел, но надо было поторапливаться и поскорее запереть дверь, не дожидаясь, когда ему напомнят об этом в более резкой форме.

Через пять минут Водима стоял возле двери в бомбоубежище и с недоумением дергал за ручку. Дверь была заперта. Он открыл замок ключом и закрыл обратно, чтобы убедиться в этом наверняка, ведь дверь могла не поддаваться из-за того, что дверные петли заклинило от ржавчины или от перекоса дверной коробки. «Говорите, распахнута настежь, уважаемый директор? Странные у вас шутки, однако! – бормотал он, возвращаясь назад. – Должен признаться, я совсем ничего не понял».

Небесные духи

– Ты?! Ты?! – Тильда задыхалась от возмущения. Дикий ужас, только что сотрясавший все ее тело, исчез без остатка, как только она разглядела внешность напавшего на нее «маньяка». Красноватый свет дежурного освещения придавал его лицу мрачность, но Тильде в эту минуту оно казалось самым прекрасным на свете. А еще впервые в жизни ей хотелось обнять и вместе с тем побить малознакомого человека – парня, стоящего перед ней на лестничной площадке под чердачным люком.

– Прости, я же не знал, что ты тут, а то не пошел бы сюда, – оправдывался он едва слышно. – Я боялся, что ты заорешь. Нельзя, чтобы меня здесь нашли, иначе могут догадаться о моем тайном убежище. Хочешь, покажу тебе его?

Тильда кивнула, не раздумывая. Перспектива отправиться в секретное место казалась ей куда привлекательнее возвращения в пустую тихую комнату, где снова весь вечер ее будут мучить грустные мысли.

– Только тихо! – Парень, наконец, отпустил ее и подошел к металлической лестнице, возвышающейся вертикально над перилами и упирающейся в чердачный лаз в потолке. – Полезай за мной!

Он поднялся по железным перекладинам, повозился какое-то время у крышки люка, будто вытаскивал что-то из щелей в досках, потом уперся в крышку обеими руками и толкнул ее вверх. Оттуда хлынул поток холодного воздуха, пронизывая Тильду до костей. Несколько снежинок закружилось перед ее лицом и осело на одежде.

Ноги парня исчезли в темноте, и из проема в потолке высунулась его рука.

– Давай!

Тильда взялась за холодную перекладину перед собой, поставила ногу на нижнюю. Лестница пошатывалась. «Она выдержала Якура, значит, выдержит и меня», – успокоила она себя и начала подниматься.

Сильные руки втянули ее на чердак, а затем опустили крышку люка, отрезав поток тусклого красноватого света, идущий снизу. Стало совсем темно. И холодно. Страх вернулся снова. Тильда мысленно отругала себя за безрассудство: «Зачем я сюда залезла? Мало ли что на уме у этого парня! И никто в интернате не знает, что я здесь! Вдруг он и есть маньяк? Порубит мое тело и спрячет в мешок, а потом вынесет через подвал и спрячет где-нибудь в снегу за забором. Волки растащат мои останки по всей тундре, и никто никогда их не найдет! Запишут в без вести пропавшие, и все. Какая же я доверчивая дура!»

Луч фонарика, вспыхнувший и заметавшийся во тьме, рассеял не только мрак, но и ее страхи. Якур отошел куда-то в сторону и вскоре вернулся с огромным тулупом в руках.

– Надевай. Здесь минус сорок, как на улице.

– А ты? – спросила Тильда, но, не дожидаясь ответа, сунула трясущиеся от холода руки в ледяные рукава.

– У меня еще есть. – Якур снова отошел и вернулся в похожем тулупе.

– А зачем тебе здесь столько одежды? У тебя бывают гости? – удивилась Тильда.

– Нет, обычно я здесь всегда один. Часто приходится сидеть подолгу, ждать подходящее время для камлания. Я тогда сразу дв тулупа надеваю.

– Кам… Чего? – переспросила Тильда, услышав незнакомое слово.

– Камлание – это сеанс общения с духами. Я – шаман!– И добавил после паузы: – Будущий.

– Ого! Серьезно?! – воскликнула она, однако слова Якура не столько потрясли, сколько насторожили ее, вызвав сомнения в адекватности нового знакомого. Кстати, они так и не назвали друг другу свои имена, хотя она подозревала, что ему тоже наверняка было известно, как ее зовут. – Ты можешь говорить с духами?!

– Вообще-то еще только учусь, но бабушка сказала, что я родился шаманом и мой дар надо раскрывать. Вот я и тренируюсь тут по ночам.

Тильда заметила, что Якур держит в руках большую сумку вроде дорожной. Он заметил ее вопросительный взгляд и пояснил:

– Здесь у меня необходимые для камлания вещи. Если хочешь, можешь посмотреть, как я буду готовиться.

Тильда неуверенно взяла протянутый парнем фонарь и спросила с тревогой:

– Ты собрался общаться с духами прямо здесь?

– Нет, я поднимусь на крышу. Ну а ты можешь остаться и подождать меня, но, если пойдешь со мной, то сможешь их увидеть! Если, конечно, они пожелают взглянуть на землю, когда я буду играть на санквылтапе. Не бойся, эти духи не опасны. Они очень добры к людям, не то что подземные.

– На чем ты будешь играть? Сав… кын… – Тильде так не удалось повторить трудное незнакомое слово.

– Санквылтап – струнный музыкальный инструмент, его используют для камлания. Можно камлать и с бубном, он у меня тоже есть, но с ним получается слишком громко. – Якур опустил сумку на пол и, как фокусник, принялся извлекать из нее диковинные штуки, больше похожие на огромные странные игрушки из-за их яркой раскраски.

Бубен выглядел почти как обычный барабан, обтянутый желтоватой кожей. Верхний и нижний его диски были украшены изображением красного солнца с треугольными лучами, соединяющимися на боковой части. Якур несильно ударил в центр солнца изогнутой деревянной палкой, напоминающей большущую ложку, и бубен завибрировал. Глухой звук удара перешел в длинный гул, тревожный и как будто о чем-то предупреждающий. Тильде показалось, что она ощутила дрожание воздуха, и по ее спине побежали мурашки.

– Выглядит круто! – похвалила она.

Парень просиял и, отложив бубен, вынул из сумки длинную доску, расписанную маленькими красными солнцами. Между заостренными концами доски были натянуты струны. Он коснулся их пальцами, извлекая мелодичные звуки, похожие на гитарные.

– Вот это и есть санквылтап. Бабушка сказала, что на нем играл мой отец и даже учил меня, но я тогда был маленький, не помню этого совсем. Помню, что играть меня бабушка научила.

– А где сейчас твой отец? – полюбопытствовала Тильда.

– Он умер, как и мама. Осталась только бабушка, она живет одна на кладбище.

– А почему на кладбище-то?

– Это древний обычай. А появился он после большой беды: давным-давно, когда бабушки еще на свете не было, злой демон вырвался из подземелья, где стояли чумы наших предков, и почти всех убил. Те, кто выжил, похоронили погибших родных на том же месте и сделали рядом жертвенник, чтобы задобрить демонов и вызволить из их подземного плена души убитых. Присматривать за кладбищем оставили одну женщину. Люди ушли кочевать по тундре, но привозили женщине еду и дары для жертвоприношения. Когда женщина умерла, на ее место назначили другую. С тех пор прошло много времени, и так очередь присматривать за кладбищем дошла и до моей бабушки. Однажды мои родители погибли на охоте, и тогда меня отправили жить к ней, но потом пришли люди из администрации района и забрали меня в интернат. Сказали, что я должен учиться. Тогда бабушка осталась совсем одна. Родственники иногда приезжают к ней, привозят еду и дары для демонов, но с каждым годом это бывает все реже. Многие забыли эту историю или перестали в нее верить. Некоторые переселились в города, захотели жить в цивилизации. Кочевников становится все меньше. А если не кормить демонов, они снова вырвутся из-под земли, убьют бабушку и пойдут убивать дальше. Когда они злы и голодны, то могут убить всех на свете. Не веришь? Но это правда. Так бабушка говорит, а она никогда меня не обманывает. Поэтому я должен ей помогать. Я прошу небесных духов почаще смотреть на землю. Когда они смотрят вниз, из их глаз падает свет и прогоняет демонов обратно в их подземные норы.

– Невероятно! – Тильда, конечно же, не поверила ничему из услышанного, но легенда о небесных духах ей понравилась. – И что, с неба, и правда, падает свет?

– Правда, правда! – заверил ее Якур. – Скоро сама увидишь!

Все это время, пока парень говорил, он доставал из сумки разные вещицы и теперь стоял перед Тильдой в причудливом костюме: на голове красовалась тряпичная повязка, с которой свисали красно-белые веревочные косы, скрывающие лицо; поверх тулупа была надета белая накидка, расшитая кусочками пушистого черного меха и красно-белой тесьмой с рисунком из ромбов и треугольников; санквылтап в его руках довершал образ северного шамана. Внезапно что-то выскользнуло из рук парня, блеснув в свете фонаря, и упало на пол с громким стуком.

– Что это?! – Тильда с ужасом уставилась на огромный охотничий нож, лежащий рядом с ее ногами.

Якур поспешно поднял опасную вещицу и спрятал в недрах своего многослойного наряда, объяснив при этом:

– Это память об отце. Я всегда ношу его с собой. Но это мой секрет. Если выдашь меня, нож отберут, а меня накажут.

– Не выдам, – произнесла Тильда не очень уверенно: вид острого длинного лезвия ее сильно напугал. Но она успокоила себя тем, что Якур совсем не похож на кровожадного убийцу. Для этого у него слишком простоватый вид, а в этом своем пестром маскарадном костюме еще и смешной.

Тильда не удержалась и потрогала веревочные «косы».

– Мне прям не терпится увидеть небесных духов!

– Тогда пошли. Держись за меня, чтобы не отстать.

И Якур повел ее куда-то. Слабый желтоватый луч света скользнул по пыльному дощатому полу, устланному какой-то трухой, клубами пыли и скелетами птенцов.

Металлические перекладины лестницы обжигали кожу рук так сильно, что у Тильды на глаза навернулись слезы. Хорошо, что эта лестница была короткой в отличие от той, что вела с площадки пятого этажа на чердак. Вскоре они с Якуром уже стояли на крыше по колено в снегу. Крыша была плоской, с такой нельзя соскользнуть и сорваться вниз, но Тильда все равно нервничала: с некоторых пор она боялась высоты.

С тех самых пор, как возненавидела кошек.