Санара Мелан Вероника
– Не может быть…
– …Они сели на воду, а ты ведь знаешь, что А-7 слишком тяжел для воды… Папу вытащили из океана, вода в легких. Откачали, но он в реанимации… Я сейчас к нему. Вы с Герой празднуйте, ладно? Не отменяйте виллу, но мы не приедем…
– Мама, я выезжаю…
– Не вздумай, я с ним, он стабилен. Только придется без торта – не привезу…
Вода в легких. Операция не нужна, но он в реанимации…
Долбил виски невесть откуда взявшийся отбойный молот, выпала из рук тряпка. Я кое-как удерживалась от того, чтобы не осесть на пол прямо возле стола; сотовый давно пищал короткими гудками.
Совпадение. Грозового фронта не было по прогнозам…
Совпадение?
Меня знобило посреди теплого дня.
Это случайность… Отец выберется, он сильный.
Какое-то время я сидела в тишине, неспособная соображать или же не желающая этого делать. Облако, кружившее до того в отдалении на горизонте, все-таки закрыло собой солнечный свет. Плавали в косом луче света поднятые пылесосом невесомые пылинки – их все не убрать, сколько ни старайся.
Мне отчаянно требовалось чье-нибудь душевное тепло, рука поддержки. И потому, когда разразился трелью стационарный телефон, я направилась к нему, как измученный жаждой нищий к протянутой фляге. Пусть это будет тетя, бабушка или же одна из подруг… Пусть мне скажут те самые банальные слова поздравления, к которым раньше я относилась снисходительно, пусть пожелают «добра», «здоровья», «радости», «счастья» или же чего угодно. Я во все поверю, укутаюсь в это, завернусь, как в теплый плед. И полегчает.
– Алло…
– Я предупреждал, – раздался на том конце мужской голос, который я успела возненавидеть.
Рвануло в неконтролируемый галоп сердце.
Безо всякого ответа трубкой о телефонный аппарат я брякнула так, что будь то не трубка, а челюсть, у нее выпали бы все зубы.
– …Незнакомец в парке угрожал вам? Чем именно? Грозил лишить вас жизни, нанести увечья?
– Да… он… нет.
Охранитель низшего чина, оставшийся дежурить в управлении, откровенно скучал. Мятая рубашка, такое же мятое, уже уставшее от жизни, хоть и молодое лицо. Сутулый вид. За окном жара, беспечно звенит день; в кабинете прохладно, убрано, но неуютно. Я стойко держалась под неприветливым взглядом.
Хотелось бы мне ответить «да, сволочь, угрожал!», но мужик на лавке – обидно признавать – напрямую этого не делал. Все юлил, мол, жизнь хрупкая, судьба изменчива, здоровье родителей не вечно – вдруг все рухнет?
– Доставал при вас оружие?
– Нет. Но говорил, что, если я не брошу заниматься научным трудом, все начнет меняться в плохую сторону. И начало.
– То есть незнакомец вам не угрожал?
Ему хотелось побыть снаружи – следователю. Не здесь, где тихо и пусто, где в коридорах не слышны даже редкие шаги, а в сквере, откуда доносилась веселая музыка. Постоять в тени деревьев, покурить, размять затекшие от долгого, а главное, бессмысленного сидения на стуле, плечи. Он бы давно ушел, оставив на двери телефон для срочных нужд, быть может, прогулялся, съел мороженое, но явилась я. И осталось лишь кидать тоскующие взгляды на пыльное окно. Настоящие сложные дела решались быстро и сразу же передавались в Суд, а этот был обречен принимать граждан, подобных мне.
– Угрожал… Но не напрямую, завуалировано.
Тяжелый вздох.
– А чем именно вы занимаетесь?
– Элементалогией.
Хорошо, что сидящий напротив не хмыкнул вслух «это ж одно с мифологией». И веры мне, судя по равнодушным глазам, сделалось еще меньше.
– В этой науке есть что-то важное?
– Есть, конечно! Или будет. Я не знаю… пока.
Наш диалог расползался по швам, как тонкая бумага, измазанная в клейстере.
– Грозили надавить на ваших родителей? Родственников?
– Этот мужчина сказал, что аэролет моего отца попадет в грозу, которой, между прочим, не было на метеорологической карте. И он попал!
На меня смотрели безучастно, как на душевнобольного, которому полагалось пятнадцать минут в день беседы с доктором «по душам».
После продолжительной паузы подъехал, придвинутый чужой рукой, по столу пустой лист бумаги, следом была предоставлена ручка.
– Пишите.
– Что… писать?
– Заявление.
Я, никогда в жизни не писавшая заявлений, растерялась.
– Как его составить? Поможете?
– Конечно. «Я, такая-то, такая-то, хочу подать жалобу на неизвестного мне пророка за то, что его предсказание сбылось…»
– Я не хочу подать жалобу на пророка, – булькнула во мне злость. – Он сделал ее – эту грозу.
– Создал дистанционно? Соткал из облаков?
– Да. Чтобы аэролет отца упал.
– Тогда пишите: «Прошу призвать к ответу человека, ответственного за создание грозового фронта по таким-то координатам…»
Управление я покинула быстрым шагом, предварительно скомкав чистый лист бумаги и швырнув его в урну.
Вызвать такси и вернуться домой? Это утро – мирно шумящее зеленой листвой и играющее бликами солнца – научило меня бояться улицы. Нахождение внутри собственной квартиры, впрочем, тоже. Страх, оказывается, вещь цеплючая, сосущая силы и кровь не хуже голодной пиявки. Вокруг здания органов правопорядка потрескавшиеся дорожки, на дорожках сбившийся в стайки пух с мшистых деревьев. Раньше бы я удивилась и порадовалась этому факту (как рано!), теперь радовалась лишь виднеющемуся сквозь растительность забору.
«Сюда он не сунется».
Одиночество в день рождения – вещь мной не особенно приемлемая, а уж в такой день рождения…
– Мам? – набрала я знакомый номер. – Я к вам приеду?
И спустя пару минут обреченно опустила трубку. Потому что «все в порядке, я с ним. Ты, пожалуйста, езжай на виллу, побудьте там с Герой и Данкой, хоть одно светлое пятно для меня в этом дне…»
Я вздохнула – меньше всего хотелось отправляться на речной вокзал, а оттуда на элитный остров.
Хлопнула позади дверь управления; прикуривал сигарету, стоя на крыльце, знакомый мне следователь – наконец-то он получил шанс оставить на двери телефон и подышать воздухом.
(The Tech Thieves – Lighthouse)
Торговый центр через улицу привлек меня двумя вещами: наличием в нем большого количества людей и открытыми кафе. Первое поможет чувствовать себя в относительной безопасности, второе – заполнить желудок, пустующий с момента пробуждения. Из дома в цветочный магазин я сорвалась уверенная, что вернусь быстро, позавтракаю, поеду в косметический салон. Не поехала.
Столик на втором этаже я выбрала такой, чтобы сидеть спиной к стеклянному ограждению, за которым струилась вниз – с третьего этажа на первый – сверкающая инсталляция водопада. «Кафеларна» забита процентов на шестьдесят; вокруг обилие стекла и манекенов за ними – безликих, но ярких, одетых по последней моде. «Весенние скидки 20 %-30 %-50 %»; я жевала свой тост, ежесекундно опасаясь, что раздастся либо взрыв (и все стекло полетит людям в лица, как в фантастических фильмах), либо обвалится крыша, либо, на худой конец, сорвется вниз за моей спиной груда декоративного металла. Сгладить нервозность не помогали ни чужая, по большей части возбужденная и радостная речь, ни наличие музыкального фона из динамиков, ни расслабленный вид прогуливающихся мимо. Кто-то пришел за покупками, кто-то спрятался от жары в бесплатную прохладу здания.
Тост был хорошим – с яйцом, ветчиной, мягким сыром и веточкой спаржи. В другой день я обязательно передала бы через официанта повару спасибо, но теперь лишь медленно выдыхала тревогу, глядя на опустевшую тарелку с оранжевым мазком от желтка.
Я – дура. Все хорошо… Аэролет упал потому, что на сайте метеорологов несвоевременно обновили информацию. Только и всего. Так бывает.
Возможно. Все просто совпадение. Пора, наверное, уже успокоиться.
Мне принесли кофе. Душевный – в большой чашке, горячий, с плотной, посыпанной шоколадной крошкой, пенной шапкой.
Вот тогда он и сел напротив.
Скользнул за стол, зашуршал одеждой – прилипшая взглядом к напитку, я уловила размытое голубое пятно рубашки – и принял расслабленную позу. Откинулся спиной на стул, сцепил где-то под столом руки – хорошо, что под столом, потому что в этот момент я испытывала девяностопятипроцентную готовность воткнуть в чужую ладонь нож. И этот нож, как назло, завернутый вместе с вилкой в салфетку, будто тестируя мой темперамент, оставил лежать на столе официант.
Куда только улетучилось мое робкое облегчение «все наладится». Не наладится. И ненавистный мне рядом человек – ярчайшее тому доказательство.
Впервые с момента нашего знакомства я набралась смелости посмотреть ему в лицо. При всей мягкости лицевых мышц и правильности черт, удивительно жесткое, ненапряженное, но пугающее взглядом, направленным куда-то поверх моего плеча. Светло-русые волосы, широкие плечи, странная, мирная, не сочетающаяся с обликом аура. Успокаивающая, будто обезболивающая…
Мне впервые стало страшно где-то в самой сердцевине.
«Этот не отстанет». И стало понятно – он прекрасно знал о моем походе в Управление, попытке написать заявление, привлечь на свою сторону закон.
Кофе я так и не попробовала, теперь меня от еды тошнило; мерещилось, что на госте за моим столом надет черный плащ, а мужские руки под столом сжимают круглый медальон. Чужой взгляд не пилил лишь потому, что был сдвинут на несколько градусов левее, жег лазером воздух возле моего уха.
Рухнула всякая надежда на светлое и доброе продолжение дня.
Хорошо, что первой фразой, которую он произнес, не была «Как отец?». Я бы перестала за себя отвечать.
Но нет, он спросил другое:
– Ты не стала сговорчивее?
Мой ответ просочился сквозь сжатые зубы.
– Незаметно?
И кофе попробовала из упрямства – я заказала, я выпью! Почти не тряслись несущие ко рту чашку ладони.
– Жаль.
Он рассматривал манекены с тем же равнодушным любопытством, как недавно сама я. Мелькнула и тут же исчезла с горизонта мысль о том, чтобы включить в режим диктофона сотовый – увы, ни разу не пользовалась этим приложением, к тому же мобильник в сумке. Не подготовилась я к новой встрече, и принести в Управление доказательства угроз снова не получится.
– Как сестра?
Чтобы ответить спокойно, пришлось собрать всю выдержку в кулак.
– С сестрой все хорошо.
– Уверена?
Взгляд-лазер ближе к уху. Казалось, мой спутник просто принялся рассматривать другой бутик, мне же захотелось уклониться. Склониться под самый стол.
– Уверена.
В этот момент зазвонил сотовый мелодией «Живи-кружи в любви» – мелодией моей сестры Геры.
«Я не знаю, как это случилось, – лепетала и плакала трубка. – Данка такая подвижная с утра… Как она вбила себе что-то под ноготь, как можно было так обо что-то запнуться?! Ума не приложу! Но теперь мы в травмпункт, к хирургу, ноготь, может быть, придется снимать…»
Заиндевевшей мне дали отбой на словах «все, за нами пришло такси…» под сопровождение детского рева на фоне.
– Все в порядке?
Я порадовалась бы этому вопросу, если бы его задал кто-то другой, не он. В устах другого человека это означало бы участие, не безразличие, но мужчина в голубой рубашке прояснял другое – тебе не хватит?
Сотовый из моих холодных и потных пальцев выскальзывал, я уронила его в сумочку.
– Ничего серьезного.
И отпила кофе, не чувствуя вкуса. Мое нутро, мой мир, как нестабильная юла, вращался на тонкой ножке – скоро он накренится фатально.
– Пока ничего.
Этот несносный тип пришел по мою голову, и я никак не понимала почему. Господи, мне двадцать лет, дорогу никому не переходила, зла не делала, грубого слова не говорила. А теперь все черное лезло из меня наружу.
– Давай… ты просто… уйдешь.
Попросила без надежды на успех. Он знал, о чем я.
– Увы.
Голова качнулась, пальцы под столом что-то покрутили – медальон?
– Почему?
– Почему…
Мой спутник проследил за кем-то идущим вдоль витрин слева направо, и я с удивлением заметила, что его зрачки в какой-то момент блеснули белым, как днища фотолинз. Тошнота подкатила и усилилась.
– Не делай больше ничего.
Впервые взмолилась я тихо и честно. Надоело.
– Я ничего не делаю. – Почти. – Хорошо, что твой отец в госпитале под присмотром опытных врачей. Но и у них, как ты знаешь, случаются врачебные ошибки. А уж тем более у медсестер, так часто путающих лекарства…
Мне впервые было все равно, что сейчас я, наверное, начну публично тереть льющиеся по щекам слезы. Любого можно согнуть, а я мялась под чужим натиском, как бумага. Держалась из последних сил, чувствовала: мой враг не против поговорить, вот только о чем нам беседовать?
– Почему я? Это же… – Элементалы, изучение их привычек и свойств. – Дело всей моей жизни, то, что я люблю. Бросить? Просто забыть?
Когда крошишься, хочется прояснить хотя бы что-то.
– Ну почему же, – мужской голос низкий, на том пределе, когда ниже уже не хочется, а от существующего мурашки, – наблюдай, любуйся, радуйся соседству. Но алфавит не трогай.
Я давно уже не спрашивала, откуда он знает так много. Про алфавит мы с Кевином скрывали.
– Уплывут какие-то нужные лично тебе или твоей организации данные? Так ты бы лучше денег мне тогда предложил. – Как нормальные террористы. – Чем вот так…
– Для меня там нет ничего.
– Знаешь наперед?
– Знаю.
– Тогда что с этим гребаным алфавитом не так?
– С ним все так.
Мой день уже испортился дальше некуда. Точнее, дальше было куда, но уже не хотелось. И я не думала, что мне дополнительно что-то пояснят, но человек со странным взглядом это сделал.
– Несвоевременная его расшифровка запустит череду нежелательных для людей событий.
– Для тебя лично?
– Я сказал.
– Ты не можешь этого знать, – я чувствовала, что проваливаюсь в гнев, как в бездну. – Не можешь!
И – никогда раньше этого не делала – резко хлопнула ладонью так, что зазвенела чашка и вывалилась из блюдца на стол ложка.
На мою выходку обратили внимание разве что соседние парочки и еще встревоженный официант. Я извинилась перед ним взглядом. После чего услышала:
– Я это знаю.
– Откуда?
– Будет сложно объяснить.
– Я так и думала. Ты ничего… не можешь объяснить.
Мандабол. Но могущественный, ненавистный – я едва уже терпела наше с ним чересчур близкое соседство.
– Данку… зачем? – спросила тихо, зная, что вопрос сразу же уйдет в разряд риторических. – Ребенка не жалко?
И он впервые посмотрел на меня прямо. Что-то случилось со мной под этим взглядом: выстудилась снаружи градусов на десять температура – в молле ощутимо похолодало, – приглушились невидимой ватой звуки. Все, кроме его голоса. И почему-то виделся мне идущий сквозь небытие, сотканный из хирургически-белого света тоннель.
– Ты найдешь другое занятие. Увлечение, хобби. Они поправятся, будут жить как раньше. Тебе решать…
Я выбралась из манящего коридора с усилием – просто знала, мне пока в этот свет рано, – принялась рыться трясущимися руками в сумочке. Жестом попросила у официанта счет, бросила на стол купюру.
– Это твое «я согласна»?
– Нет. Это мое «иди на…», прощай!
Не знаю, что меня держало – подбитую, на ревущем движке и одном крыле, – наверное, врожденное упрямство. С детства не терплю, когда давят. До озверения.
Уже уходила от столика, когда мне вслед донеслось то, что не услышал никто:
– Значит, увидимся сегодня позже.
Аид.
«Данку не жалко?»
И полный праведной укоризны взгляд – бушующий, как море, стопроцентно искренний, экспрессивный.
А что делать, если работа такая? Гнуть, перевоспитывать, воздействовать сразу на чувствительное, а не ходить кругами.
Жаль ли ему ребенка?
Аид задумался, покрутил в пальцах астальтовый амулет с высеченным на поверхности сложным кругом – символом смещения и перерождения.
Как ни странно, нет. И не потому, что он бездушный, не потому, что циник, садист или мразь, просто Санара видел тысячи вариантов реальности, где этот самый ребенок уже давно мертв – умер в свой самый первый день появления на свет, в месяц, год или два. Где он вырос и дожил до самой старости ветвистыми вероятностями – счастливыми и не очень, – где болел, где был совершенно здоров, где загибался от рака, где выздоравливал от него же. Для Леа Аид выбрал довольно мягкий вариант – всего лишь поврежденный Данкин ноготь. И нет, он самолично проблему не создавал, всего лишь «столкнул» несговорчивую мисс туда, где все уже случилось, выбрал для нее новую точку фокуса. Изберет еще одну, если понадобится, додавит.
Давно перевалило за полдень, набирала обороты жара; хотелось в замок, в прохладу. А еще лучше – на Уровни. Отмокнуть в широкой ванне, переодеться, вывести из гаража машину, поколесить по окружным трассам. Может, взять выходной? Преступники ждут своего вердикта, но они на то и оступившиеся, чтобы теперь ждать, какая разница – день или два…
Леа – мул на бетонных ножках. Он не ожидал. Но ему понятно – ей есть что терять. У иных никогда не было и не появится такого увлечения, которое дарит крылья, и на которое не жаль потратить жизнь. У нее есть. Было.
Куда проще было бы принудительно изъять ее из привычного мира и ткнуть носом в нежеланное будущее, ткущееся в плотную материю из-за алфавита Древних, но закон Судей подобное запрещает – после такого, по статистике, у девяти из десяти перманентные проблемы с восприятием текущего момента. А жить с этим куда сложнее, чем без мечты.
А слова – что слова?
«Есть у меня друг, который видит будущее. Великий человек. Не человек даже…»
Подобное он мог бы сказать разве что коллегам, но те знали о Дрейке и без него.
А Леа бы тут же спросила: «Покажи? Познакомь?» Докажи, докажи, докажи.
Но на Уровни ее нельзя, показать нельзя, доказать тоже.
И потому он пойдет знакомым путем – выдавит ее с трассы на обочину, в кювет. Хорошо, если обойдется без серьезных повреждений.
С очередным порывом долетел запах далекой еще пока грозы, Санара посмотрел на небо. Безоблачно и чисто, но уже усилился ветер, принялся неласково теребить кроны и вихрить у тротуаров пыль.
Дождю быть. Вот и добрался до Софоса тот самый грозовой фронт, смахнувший с радаров А-7.
Леа.
– Ты можешь все бросить и приехать? Сейчас! Пожалуйста!
Впервые за все время наших с Кевином отношений я срывалась. Сжимала пластик так, что мобильник в руках скрипел – мне было все равно, если он развалится.
И конечно же, я пропускала мимо ушей логичные заявления: «Мы же договаривались. Я в нескольких часах пути от тебя, если выйду сейчас, то буду самое раннее в четыре. В Бонзе и так в шесть… Да что стряслось-то?»
Стряслось все. Все плохое, что только могло, и не выбрать, с чего начинать рассказ.
– Ты мне очень нужен. Здесь. – Собственный голос звучал сипло и простуженно.
«Рвать зад, чтобы выиграть два часа? Мои обидятся, я у них впервые за два месяца. Бабушка наготовила, мать шмелем вокруг вьется. Батя еще всех своих новых поделок не показал… В чем смысл, Леа?»
Кевин пытался изложить это необидно и доходчиво, я же просто отняла трубку от уха и нажала «отбой».
Он прав – смысла нет. Телепортируйся он сюда прямо сейчас силой мысли, это бы не помогло. Теплые руки, объятья, плечо, жилетка – прекрасные вещи, но в данный момент мимо. А вот успокоительную микстуру из кухонного шкафчика, похоже, принять придется.
На часах половина третьего. Хлопала форточка, ветер снаружи менялся со скоростью желаний пьяной капризной дамы; отмытая квартира сияла никому не нужной чистотой. Мои мысли ползали, как оглушенные водной бомбой муравьи; «нужно отменить виллу» – кое-как сформировалась среди них ясная. Вот только номера телефона компании, составлявшей бронь и принимавшей оплату, у меня нет, значит, «звонок другу», то есть маме.
На ее телефон ответил незнакомый мужчина.
– Алло. Вы дочь?
– Дочь…
– Мы хотели вам позвонить…
Оборвалось с тонкого жгутика и ухнуло в пропасть сердце.
– Кто вы? Где… мама? – В кишках залегли ледяные камни. Что, если я не успела? Что, если я думала слишком долго? Вращение моего мира-юлы вдруг замедлилось, и началось падение – визг сознания и громкий скрежет невидимого металла.
– Я доктор Клайн. Вашему отцу стало хуже, а у вашей мамы слабая сосудистая система. Мы положили ее в палату интенсивной терапии.
– Почему… мне… не позвонили?
– Мы пытались, но на ее сотовом блокировка.
Да, блокировка. Змейка в виде детского домика с крышей – она смеялась, что только это могла запомнить.
– Ждите. Я выезжаю.
– Не имеет смысла. Ваши родители под наблюдением, необходимые лекарства есть. В реанимацию вас все равно сегодня не пустят. Завтра.
И в ухо застучали, как прерывистый пульс, короткие гудки.
«Нужно было спросить номер больницы», – кружила, как сорвавшийся с ветки осенний листок, одинокая мысль.
(Black Atlass – Permanent Smile)
Все. Я сдалась. Хватит. Медленно отложила сотовый, опустилась на ковер.
Я не железная и не слишком, как выяснилось, сильная. Что принесет дальнейшее сопротивление – оступившуюся на лестнице Геру, сбитого на пешеходном переходе Кевина? А после снова позвонит доктор Клайн, сообщит ужасное «мы сделали все, что смогли»?
У всего есть предел, у всех. Я своего достигла.
Человеку в голубой рубашке со странными глазами-линзами я скажу, что отказываюсь от мечты. Пусть будет так – здоровье родных мне дороже.
Одну только вещь позволю себе напоследок…
Я нашла их все – старые тетради с записями. Тонны заметок, бесценный кладезь информации. Минуты, часы, дни, вложенные в страницы. Зарисовки Элементалов точно так же, как и раньше, пахли далекой непостижимой магией, когда-то готовой повернуться ко мне понятной стороной. Увы, больше нет. Прощай, детская, теперь уже и взрослая мечта. Отныне я стану как все.
Обычная, пустая. Привыкну.
Потертые и пожелтевшие от времени страницы, исписанные от корки до корки блокноты, пометки везде – на полях, поверх других строчек, на вложенных внутрь «кафешных» салфетках.
Тогда, когда я все это писала, сегодняшний день был далеко, тогда верилось, что хрустальная лестница и дальше будет нежно звучать под моими шагами.
Понеслось мое тихое «простите» вдаль, в небытие – Элементалам. За то, что отныне предпочту их – полупрозрачных, волшебных – более не замечать, чтобы не тревожить попусту душу. А спасибо… Спасибо я говорила им многократно. Восхищалась искренне, верила в возможное «привет», доверяла свои секреты. Бывало, рассказывала перед сном, как прошел день.
Неважно. Важно, что мама снова будет смеяться, баловать неугомонную Данку пончиками, папа размахивать над мангалом резиновым ковриком – однажды он приготовит нам с Герой лучшее мясо на углях. Мое совершеннолетие отпразднуем в другой день. Когда пройдет моя хандра, когда на выписных эпикризах родителей проштампуют «Пациент здоров».
Я успела. Еще ничего не потеряно. Только часть меня, но ее никто не заметит.
Утекали, поглощаемые стрелкой настенных часов, минуты; все ощутимее колотился в закрытое окно ветер; небо затянуло тучами. Никто не звонил, не поздравлял – я этого не замечала, не думала о том, куда вдруг одновременно и разом провалились друзья, однокурсники, далекие родственники. Человек в голубой рубашке выбил меня из привычного мира, как пешку с поля – щелчком. И от остального светлого мира я вдруг стала «за стеклом» – невидимая, неслышная, как для человечества загадочные Элео.
«А что, если…» – мысль, мелькнувшая после того, как я сложила тетради стопкой, заставила меня замереть.
Что, если…
«… отвезти и сложить записи на хранение в банковскую ячейку, а ключ от нее подарить Кевину? Что, если мой преследователь получит, наконец, обещание о том, что я не буду больше заниматься Элементалогией? Страдания закончатся? А замуж за Кевина я собиралась и раньше. И неважно, кто из нас расшифрует алфавит, я не тщеславна и всего лишь могу невзначай подкидывать редкие идеи мужу…»
Глупая мысль, но дерзкая и притягательная. И этот хлипкий план – свет маяка в непогоду, нестабильный и неустойчивый, но все же спасательный круг.
Кокон, отделяющий меня от нормального мира, вдруг дал трещину – я поеду в банк, оплачу хранение бумаг сроком на год. Дорого, но моих собственных денег на это хватит.
«А там мы с Кевином разберемся». Недаром уже пять лет – одна команда.
Придала вдруг сил надвигающаяся гроза и сигналом действовать показалась сверкнувшая за окном молния.
Гроза ворвалась в город яростно, беспощадно. Неласково прошлась пятерней шквалистого ветра по деревьям, распугала людей, порвала небо пополам злым электрическим кнутом. Грохот обрушила такой, что народ сделался похож на стаю перепуганных крыс – бежали к спасительным убежищам ближайших магазинов, под своды арок, к остановочным будкам. С пакетами на голове и без, все без зонтов – непогоду на сегодня не передавали.
Матерился, силясь рассмотреть дистанцию до ближайшей впереди машины, водитель такси. Щурился, тер моментально запотевшее изнутри при закрытых окнах стекло противно визжащей тряпкой, пытался разогнать конденсат с помощью колесика управления печкой. Внутри салона вентилировался по кругу запах теплого пластика; на лобовое стекло ежесекундно изливались тонны воды.