Три судьбы Рой Олег

– Вот видите! – Савва довольно улыбался. – Всего-то и надо было чуть-чуть включить мозг. Вон сколько идей. Кстати, об идеях. Все как-то запамятовали, что новенький-то наш – талант. Может, будущий чемпион, и мы все станем гордиться, что его знали. Якушкин, хочешь заделаться чемпионом? Я могу тебя в школу олимпийского резерва порекомендовать.

– Это типа всю жизнь только тренироваться, что ли?

– Большой спорт требует и большой самоотдачи, – признал Савва.

Новичок помотал головой:

– Не. Спасибо, но я лучше тут.

– Ну смотри. Если надумаешь, рекомендацию я дам.

Не прошло и полугода, как Якут пропал. Нет, никаких конфликтов больше не возникало, но в один прекрасный день он просто не явился на тренировку. И на следующий день его не было. И через неделю. Савва спрашивал у «курсантов», но никто ничего не знал.

Валентин тогда только что прочитал «Трех мушкетеров» и всякое себе насочинял. Думал, секция их – это братство прямо, один за всех и все за одного. А оказалось, всем на всех плевать. Мало ли, что там в книжках понаписано. Один за всех, все за одного, как же! Каждый сам за себя.

В общем, новичок просто исчез, и все.

И вот надо же, какая встреча!

Чтобы вспомнить, Валентину понадобилось не больше секунды. Но за это время из машины, со стороны водительского места, вылез еще один – не такой габаритный, как первый, однако тоже… убедительный.

– Да че с ним разговоры разговаривать? Он кто? Шишка, что ли, какая? Давай вон в Неву его скинем, пусть поплавает.

– Молодец, – улыбнулся ему Якут. – Мыслитель, – и с той же ласковой улыбочкой, не повышая голоса, выдал семиэтажную тираду: – Ты зачем, мыслитель, из машины вышел? Твое дело – сидеть и ждать команды. А если у него, – он ткнул в Геста, – ствол за пазухой? Или он Брюс Ли? Или еще что? Представь: надо рвать когти, я кидаюсь в машину… а водилы нет. Водила решил воздухом подышать и поделиться с нами своими ценными соображениями. Иди назад. Назад, я сказал. Сам поведу. И ты, – он легонько хлопнул первого по кожаному рукаву, – тоже туда, назад. Р-работнички…

Сам направился к водительской двери, кивнув Валентину, чтобы занимал пассажирское место. Кивнул небрежно, но как-то так, что не послушаться было невозможно.

– А я думал, большие мальчики сами за руль не садятся, – натужно пошутил Гест, чтобы хоть как-то рассеять висящее в воздухе напряжение.

– Стреляют обычно по пассажирскому месту. Или по задним, – равнодушно пояснил Якут. – Водительское место самое безопасное. Обычно.

– А те, кто стреляет, они никак не могут узнать, что ты сам за руль садишься?

– Выяснить недолго, – по тонким губам змеей скользнула усмешка. – Трудно узнать, когда я за рулем, когда справа, а когда сзади.

– И как, помогает?

Якут только плечом шевельнул. Что, вероятно, должно было означать: живой же покуда. Гест и сам уже сообразил, что вопрос задал дурацкий. Но как разговаривать с «этим», пока понять не мог.

– И куда ты меня везешь? – Он попытался улыбнуться.

– Испугался, что ли? – Якут коротко, негромко хохотнул. – Если б я тебя завалить решил, там бы и пристукнули. Трубу к ногам, тело в воду, все дела. Если бы допросить, в багажник бы кинули. А тебе даже глаза не завязали, сечешь фишку?

– Допросить? – удивился Гест.

– Мало ли… Может, ты не случайно попался, а тебя прислал кто-то.

– Ты серьезно?

Якут коротко рассмеялся.

– Не. Тупо слишком. Мало шансов, что сработает. Мы ж мимо могли проехать, это Ронсону полихачить вздумалось. Ну а Харя размяться тоже случая не упустит.

Значит, первого, здоровенного, зовут Харей, отметил Гест. Подходяще. Водитель, получается, Ронсон. Как зажигалка, что ли?

– Ронсон? Типа вспыхивает моментально?

– Он мужика завалил за «Ронсон». Очень хотел крутую зажигалку, увидел, как тот возле ресторана прикуривает – и пристал: подари. Ну, подрались, конечно. Ронсон малолетний еще был, так что недолго чалился. А зажигалочка-то фуфловая оказалась. Так к нему кликуха и пристала. Ну и вспыхивает, не без того. – Он помолчал, рассеянно глядя вперед, и руль поворачивал как будто случайно: влево, вправо, прямо, еще влево. Гест, хотя и знал город, сбился уже на четвертом повороте, перестав понимать, куда они едут. – Ты не очкуй, – все так же рассеянно-равнодушно заметил Якут. – Посидим, вискарика за старое знакомство выпьем.

Легко сказать! Адреналин – гормон «бей или беги» – еще играл в крови Геста. Он готов был к драке, а попал… куда? В гости к старому другу? Это почему-то пугало сильнее гипотетической драки. В драке, по крайней мере, все понятно. Мозг отключается, тело само знает, куда и как двигаться, спасибо Савве. Даже против Хари – и даже с поддержкой Ронсона – у Геста были шансы. Харя слишком большой, значит, не особо маневренный, а Ронсон… Да нет, вполне можно было если не победить, то выиграть тактическое преимущество. Кусочек времени, который позволил бы «сделать ноги». Правда, ради театра пришлось отказаться от удобных кроссовок, но даже в ботинках он наверняка бегает быстрее этих «бойцов». Так что перевес на его стороне, если, конечно, у них не припасены стволы. В таком случае далеко он не убежал бы. Но можно было в реку сигануть: стрелять по бликующей воде – лотерея. А если он еще нырять бы начал…

В общем, в стычке шанс уцелеть, безусловно, был. А вот с «посидеть и выпить за старое знакомство» неясно… черт его знает, как оно может обернуться. Сотня вариантов, и все непредсказуемые. Якут – этот, нынешний – вроде и понятный (бандит, конечно, но кто в наши дни не бандит?), внешне не слишком изменившийся, но одновременно – совсем другой. Старый друг, как же! В секции они, в общем, ладили, но не более того. Да сколько лет с тех пор прошло! Люди меняются. Тем более, если речь о подростке, почти ребенке, и – взрослом человеке. Отличий между ними, весьма вероятно, больше, чем сходства. Даже если считать, что когда-то Гест Якута знал – хотя бы отчасти, – это ничуть не помогает понять его сегодняшего.

Главное, Якут ведь выжил в бандитских войнах, что в последние годы сотрясали Питер. И не только выжил, а, похоже, вполне преуспел. Значит, ничегошеньки Гест о нем не знает. В смысле – и представить не может, что у того в голове делается.

Из города они не выезжали, в этом Гест был уверен, но за окнами замелькали какие-то заборы, ворота, глухие брандмауэры – промзона?

После очередного поворота впереди выросла стена. Бумер остановился. Гест приготовился выходить, но Якут вытянул из бардачка что-то маленькое, черненькое, чем-то щелкнул – и «стена» поползла в сторону. Машина въехала внутрь.

– Добро пожаловать, – усмехнулся Якут, еще раз щелкая пультом – «стена» двинулась в обратном направлении, замыкая их в небольшом, довольно скудно освещенном пространстве.

Вдоль стен гаража тянулись аккуратные стеллажи, бетонный пол явно недавно мыли. Гесту подумалось, что такого аккуратного гаража ему еще видеть не доводилось. Но – где же тут «посидеть»? На сложенных под левым стеллажом деревянных скамеечках?

– Пошли. – Якут двинулся вперед, Гест за ним. Харя и Ронсон побрели следом.

За правым стеллажом обнаружилась дверь, с первого взгляда показавшаяся Валентину деревянной, но при открывании послышался слабый металлический звук.

– Считай, вторая линия обороны, только взрывать, – пояснил Якут. – Да и то как фишка ляжет, может и устоять… Хотя сюда только идиот сунется, но все-таки спокойнее.

Помещение за дверью раньше, вероятно, было таким же гаражом, теперь же его хотелось назвать гостиной. Или кабинетом? В дальнем углу прятался стол – явно рабочий и явно очень дорогой. Вряд ли антиквариат, но от его ящичков, бронзовых ручек и глуховатого блеска темной столешницы веяло добротной солидностью. Равно, впрочем, как и от остальной обстановки, которую можно было бы назвать спартанской, если бы не тот же витавший надо всем дух «очень дорогих вещей». Гигантский диван, даже на взгляд явно очень удобный, несколько таких же кресел, широкий низкий стол толстого темного стекла, еще один – бильярдный, лаконичные светильники. Стекло, кожа, дерево, бронза. Даже сервировочный столик переливался чем-то вроде карельской березы.

Харя и Ронсон пристроились в закутке возле бильярдного стола. Ни кожаный диван, ни виски им явно не полагались. Не по чину.

Только сейчас Гест рассмотрел бывшего приятеля. Нет, обмануло первое впечатление – изменился Якут изрядно. Не то чтобы лицо его избороздили морщины, вообще никаких особых примет возраста не появилось, но казалось, что минуло не десять лет, а все тридцать. «Черт, – подумал Валентин, – ему же не больше двадцатника, он меня младше, а выглядит на сорок, а то и больше». Но почему? И тут же понял: глаза. Они не потускнели, но словно бы подернулись пеплом. Глаза мертвеца. Или, с учетом бандитских реалий, скорее – глаза убийцы. А может – и того, и другого. Веселенькая, в общем, встреча.

«Но, – мысленно усмехнулся Гест, – фарш назад не провернешь». Встреча уже случилась, не уйдешь, только и можно, что делать вид, будто ничего особенного не происходит, не произошло. Зла на него Якут вроде не держит. Подумаешь, столкнулись случайно два давних приятеля.

Он пригубил виски:

– Слушай, а почему ты тогда секцию бросил? У тебя же все получалось… лучше, чем почти у всех. Неужели разонравилось?

Усмешка у Якута не изменилась: едва искривившиеся губы, короткий злой прищур. «Чингисханом бы ему зваться, а не Якутом», – подумал вдруг Гест. И еще подумал, что вопрос задал зря. Не стоило.

– Переехал. – Ответ прозвучал неприятно сухо. – Далеко стало.

Внезапная догадка блеснула молнией. Да он же тогда сел! Наверняка! Грабеж какой-нибудь… Или, может, драка. Особенно, если в ней кто-то пострадал. И загремел наш многообещающий новичок в… как это называется, колонию для несовершеннолетних. А брошенных занятий ему жаль, ох как жаль. Зря спросил.

– Не подумай, что я выпытываю…

– Ничего, все к лучшему. – Злой блеск в глазах Якута сменился насмешливым. – Ну а ты чем нынче занимаешься?

– Университет заканчиваю.

– Университе-ет? – Это прозвучало одновременно и недоверчиво, и одобрительно. – И кем будешь?

Валентин думал меньше секунды: с одной стороны, откровенничать перед явным бандитом – опасная глупость. Но ведь и сам узнает, вот универ, вот фамилия… С другой, все-таки какой-никакой, а «друг детства», есть шанс не вляпаться. Отболтаться. И он сообщил безразлично:

– На химфаке я. Ну, химиком то есть.

– Хими-ик? – протянул Якут с той же интонацией. – Это хорошо. Звать-то тебя по-нормальному как, химик? А то я че-та забыл. Или и не знал вовсе, тебя ж вроде все по фамилии звали, Гест и Гест.

Его речь, только что правильная, вдруг приобрела отчетливое эхо «с той стороны закона».

И Валентин вдруг вспомнил знаменитого некогда грабителя Леньку Пантелеева. Не столько связанные с ним легенды (довольно жуткие, надо признать, персонажем налетчик был чудовищным), сколько имя. Леня…

Его собственное – Валентин – всегда казалось ему аморфным, бесформенным, матрас, а не имя. И уменьшительные – бр-р, еще хуже! Женоподобное «Валя», сюсюкающее материнское «Валечка». Но – Ва-лент-тин. Ва. Лен. Тин. Почему бы и не Леня? Мое имя, как хочу, так и сокращаю. И уж точно не хуже, чем университетское «Геша», произведенное от фамилии. Даже лучше, пожалуй.

Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, и он сказал, обыденно, без нажима:

– Леня.

– Ленчик-химик, значит. Ты в… – Якут сделал едва заметную паузу, словно акцент поставил, – в лекарствах понимаешь?

Смысл вопроса был ясен, но Гест изобразил чайника:

– Ну я ж химик, а не врач. Смотря от каких болячек…

– От всех, – усмехнулся Якут. – Не придуривайся, все ты понял.

– Ну, положим, понял. И если ты про то, имею ли я представление о процессах производства наркотиков… ну… в общем и целом, ничего там особенно сложного. Да только… – Он замолк, пытаясь сформулировать ответ так, чтобы Якут – этот, сегодняшний, выживший и преуспевший в бандитских войнах – не убил его прямо на месте.

– Ну! – поторопил тот.

Гест усмехнулся, переводя усмешку в тяжелый, длинный, горький вздох:

– Друг у меня от этой дряни загнулся. Так что извини.

Никакого друга, которого сгубили бы наркотики, у него не было. Но это казалось удобной легендой. Понятной любому. Сработает – не сработает, как повезет, но вляпываться в наркобизнес ему хотелось меньше всего. Даже в качестве ценного специалиста.

– Дру-уг? – Прежняя недоверчиво-тягучая интонация стала насмешливой, почти издевательской. – И ты теперь типа не хочешь ручки марать? Благородный. А если заставлю?

Валентин пожал плечами:

– Заставишь – сделаю. Только… ты ж проверить не сможешь. Мало ли чего я туда добавлю.

– Че там проверять? Отрава или не отрава? Мало, что ли, бомжей на дармовую дозу ломанутся? Вот тебе и проверка. Не помрут – значит, норм продукт сделал.

– Добавлять разное можно… – медленно, почти равнодушно, стараясь, чтобы голос не задрожал, пояснил Гест. – Например, маркеры – для тех, кто в органах сидит и мечтает тебя на горячем поймать.

– Типа сдашь? Так тебя же закопают раньше.

– Закопают, – согласился он. – А у тебя останется только первая партия… продукта. Причем меченого. И пойдешь ты, если уцелеешь, нового химика искать. И зачем тогда все вот это? Сейчас?

– Ты меня не боишься. – В голосе Якута мелькнуло что-то вроде удивления.

Или любопытства. Валентин поежился. Якут глядел на него так, словно прикидывал, какую из костей ломать первой.

– Боюсь, – признал он совершенно расслабленно, как признал бы наличие у себя двух ног. – Тебя не бояться – полным идиотом надо быть.

– Но – упираешься. Интересно девки пляшут… И на что надеешься? На то, что я по старой дружбе тебя так выпущу?

– Положим, дружбы между нами никогда не было. Но – надеюсь, да. Что мне еще остается. Только не из-за общего слишком уж короткого прошлого, а потому что ты умный.

– Это ты типа про то, что я остерегусь твоей подставы? – Якут помолчал, но недолго. – Нет, ты про что-то другое. Про то, что умные микроскопом гвозди не заколачивают?

Сравнение было популярным, но – из уст бандита? Да, правильно Гест его оценил, действительно – умный. Не хитрый, не изворотливый, а именно умный. Непростой, ох непростой. Вслух он, однако, сказал только:

– Примерно.

– Думаешь, ты ценный ресурс? И что ты можешь, микроскоп?

Валентин колебался не больше мгновения.

– Ну… к примеру, костюм твой – не Рюнель, как ты, вероятно, уверен, а копия.

Рюнель была фамилия средней руки швейцарского кутюрье, чьи творения почему-то стали невероятно популярны среди тех, кто успел перерасти пресловутые малиновые пиджаки. Кое-кто из внезапно разбогатевших «бизнесменов» уже начал и у лондонских портных костюмы заказывать. Но таких были единицы. Почему вдруг Рюнель стал считаться круче Лагерфельда, никто не ведал, и вряд ли даже сам швейцарский дизайнер знал, что среди части российской публики его имя ненадолго превратилось в символ престижа.

Валентин услышал об этом имени совершенно случайно. Во время очередной преферансной «битвы» познакомился с парнем из Техноложки, который часами мог разглагольствовать о тайнах мира высокой (и не очень) моды, секретах ведущих (и не очень) кутюрье и любопытных подробностях применимости и неприменимости в этой сфере различных материалов. Валентин тогда даже курсовую по прикладным технологиям написал, что было необязательно, никто даже не старался, почему изумленный препод и поставил ему зачет автоматом.

– Да что б ты понимал! – взвился услыхавший его реплику Ронсон. – Вякает тут…

На подручного Якут цыкнул, а на Валентина поглядел без раздражения, даже с интересом:

– Копия, говоришь? Фуфло типа мне впарили?

Тот усмехнулся, помотал головой:

– Очень хорошая копия. Если честно, тот редкий случай, когда копия лучше оригинала.

– Как это?

– Ну… Рюнель использует только натуральный лен, бзик у него на природных материалах, так что костюм через полчаса становится… не то чтобы как корова жевала, но в этом духе. Льняные шмотки – вообще слезы в смысле практичности. А твой костюмчик… ты же его не пять минут назад надел, да? А выглядит, как на витринном манекене. Значит, ткань с добавкой лавсана. Добавка крошечная, процента три, может, а результат… ну сам видишь. Подкладка, думаю, тоже не из чистого шелка – с добавками технологическими. Потому что чистый шелк…

– Да понял, понял, не дурак, – оборвал его Якут. – Че, и в самом деле настоящие так мнутся?

– Не то слово.

– А чего ж тогда… – начал было Якут, но прищурившись, рассмеялся. – Понял. Типа я такой крутой, что могу этих костюмов двадцать штук иметь и переодеваться каждые полчаса?

– Наверное, не знаю. Я не маркетолог, а химик. Но изготовлено – чтоб ты насчет «фуфла» не сомневался – изготовлено отменно.

– И много ты еще такого интересного знаешь?

Гест пожал плечами.

– Смотря что считать интересным. Мне лично информация про рюнелевские копии и про необъяснимую моду на этого швейцарца кажется всего лишь забавной. А другое, что я считаю интересным, для тебя будет пустяком.

– Логично. Но… – Якут усмехнулся. – Но интересно. Так что давай за встречу, что ли? – Он щедро наплескал виски в низкие толстодонные стаканы. – И чего ты все на часы косишься? Жена, что ли, ждет?

– Мама.

– Не парься, мы недолго, потом Ронсон тебя отвезет куда скажешь.

Отвозил Геста, правда, не Ронсон, который успел к тому моменту уже изрядно залить стресс от Якутовского разноса, но довезли и впрямь в момент.

Мать действительно попыталась затеять очередной разговор по душам (не столько по поводу позднего возвращения, сколько из-за запаха спиртного и «очевидного» дурного влияние Лели), но Валентин только отмахнулся. Ему нужно было подумать. Ясно, что Якут на него, попросту говоря, глаз положил, и как теперь все сложится, когда он стал Ленчиком-химиком?

Лелю он решил не пугать, рассказал только про новое имя, от которого она пришла в полный восторг. Да, ее приводило в восторг, похоже, все, что Валентин делал. Но ему это было приятно.

– Леня… – задумчиво мурлыкала она. – Ленчик… Ленечка…

Она играла с новым именем так увлеченно, что ему казалось: нежный язычок касается не перекатывающихся мелодично звуков, а – его самого…

Якут глядел в зеркало прищурясь, словно не собственное отражение там было, а кто-то посторонний, почти незнакомый. Ну что, приятель, добрый стал, прямо мать Тереза, а? Может, начнешь старушек через улицу переводить?

Тебе в руки свалился химик – знакомый химик! И вместо того чтоб усадить его в «кухню», где химику самое место, ты… ты – что? Сделал вид, что поверил в байку о загнувшемся от дури друге? Ладно, типа, дорогой, бог с ней, с дурью, найдется, кому варить. Но ведь кому рассказать – на смех подымут, не может быть, что Якут – сам Якут! – на такое способен.

Еще как способен! В сказочку про погубленного наркотой друга он, конечно, не поверил ни на мгновение. Да если бы и поверил, подумаешь! И не таких «благородных» через колено ломали. Но… в «кухню» можно и абы кого посадить. Прав внезапно обретенный «друг», невелика премудрость. Это все равно что какого-нибудь Фаберже посадить серийные колечки клепать: Фаберже-то справится, конечно, но хозяин, его к «делу» приставивший, идиот выходит. Молоток может быть железный, может быть каменный, но делать молоток из платины – бессмысленное расточительство. Этот Гест слишком умный для такой тупой работы.

Умный и потому опасный. Подставить действительно может.

Но это-то пустое. Якут и сам не дурак. Умнее подавляющего большинства тех, с кем приходится сталкиваться. Вон с каким удивлением Гест сказал: «ты умный». Польстить хотел, конечно, но сказал-то искренне!

Приятно. Хотя удивляться было нечему.

Во-первых, он ведь старше, чем Гест думает. Они там, в этой секции, как-то сразу приняли его за младшенького: мелкий, в седьмом классе… Все и решили, что ему лет тринадцать, если не двенадцать. Гесту как раз четырнадцать стукнуло, всей секцией газировку пили, а потом кто-то на задворках еще и пиво вытащил – Савва безобразие обнаружил, конечно, втирал что-то про молодые растущие организмы. А Якуту – ну второгодник вечный, что ж поделать! – уже шестнадцать было, почти семнадцать, он и паспорт уже давно получил. Тогда паспорт в шестнадцать лет давали. Потому и за ту драку загремел по-взрослому.

Забавно. Окружающие вечно оценивали его возраст неправильно. Сперва считали младше, теперь – наоборот. Всем кажется (должно быть, из-за статуса), что ему лет сорок. А ему и до тридцати еще не близко. Хотя внутри, в голове, Якуту было даже и не сорок – все шестьдесят. Большинство окружающих – в том числе признанные «авторитеты» – казались малышней.

Рубили сплеча, не вникая, как левая пятка захочет. Ведь это же моя левая пятка! Значит, решения, ею подсказанные, правильные! Как считал дурак Рудик, изобразивший на его шкафчике обидное. Или как он сам, когда мазал шкафчик Геста. Тоже дурак был.

Ну а во-вторых (и в главных!), он давно понял, что если стараться, то и на рояле можно выучиться играть. Моцартом, ясное дело, не станешь, коли таланта не отсыпали, но играть-то будешь! Среди тех, кто не знает, с какой стороны к роялю подходить. Вот в чем штука.

Савва правильно тогда все объяснил: кинулся ты, мальчик, не разобравшись. Глупо. И это Якут запомнил. Быть глупым оказалось не то чтобы стыдно – неуютно. Перед собственным отражением в зеркале, перед собственными мыслями – темными, когда почти засыпаешь уже и мерещится всякое.

Рудик ему никогда не мерещился: ни после секции, ни… потом.

Найти его – сколько лет спустя? пять? семь? – было совсем нетрудно. Тот подрабатывал, малюя какие-то рекламные плакаты: грудастые телки с тазиками пельменей, рога изобилия, похожие на кривые морковки – художником Рудик оказался так себе. И полуподвал, изображавший студию, вполне красноречиво о том свидетельствовал.

Якута Рудик узнал моментально:

– О! Какие гости! Зассыха явился! Ну проходи, садись куда-нибудь. Вон на диван. Только не намочи смотри! – Он загоготал.

Якут смотрел на лицо, успевшее обрюзгнуть за недолгие, в сущности, годы, и – Савва был прав – не чувствовал ни злости, ни обиды. Ничего. И о мести он не мечтал. Вообще. Просто нужно было вернуть старый долг.

Так что садиться он, разумеется, не стал. У него было дело. Не «око за око», не «наказать, чтоб не гадил», не восстановление мировой справедливости. Хотя насчет последнего – что-то в этом было. Равновесие.

Честно говоря, если бы дурак Рудик не принялся гоготать, ничего бы и не случилось. Ведь пришел Якут, потому что хотелось просто посмотреть. Савва тогда сказал: либо поумнеет, переменится, либо… нет.

Оказалось – нет. Каким ты был, таким ты и остался, Рудик, художник от слова «худо».

Слушая его насмешки и гогот, Якут нутром чуял – правильно, что пришел.

Он ломал придурку пальцы – один за другим, медленно – и брезгливо слушал, как тот воет сквозь кляп, сооруженный из подручных материалов, вроде бы из половой тряпки. Крови было немного.

Закончив, почувствовал острый, как нашатырь, запах и увидел, что штаны у Рудика – мокрые. Неудивительно, впрочем, когда человеку больно (очень больно!), тот не только описаться-обкакаться, даже и блевануть может, Якуту такое видеть приходилось. И насмехаться над обоссанными Рудиковыми штанами он не стал. Другой, может, и кинулся бы – такая возможность поквитаться: ты надо мной смеялся, а теперь сам! И кто тут зассыха?!! Но Якут – не все. Никакого желания поквитаться он не испытывал. Просто было дело, которое требовало завершения.

Кляп он перед уходом выдернул:

– Будешь орать, башкой о батарею приложу, ясно?

Орать Рудик не стал – похоже, голос сорвал, а может, просто испугался. Якут вытащил из-под наваленного на подоконнике барахла телефонный аппарат, набрал ноль-три, сказал, что произошел несчастный случай, назвал адрес.

Рудик скрючился в углу и скулил, баюкая перекореженные свои ручонки.

Уходя, Якут не оглянулся. И дверь не запер, только прикрыл. Выйдя во двор, встал поодаль, подождал, понаблюдал, пока не приехала «скорая». И ушел, думая: если Рудику повезет, руки ему худо-бедно соберут, все-таки не вдребезги он эти косточки ломал. Ломал, а не дробил. Могут и восстановить. А не выйдет… ну, значит, судьба у Рудика такая. Если он и вправду художник – в зубах кисточку держать научится. А если так, мазила… Впрочем, последующая Рудикова жизнь – хоть с кисточками, хоть без – Якута не занимала совершенно. И он ни на грамм не боялся, что свежеиспеченный калека стукнет в ментовку. Не логически не боялся, а нутром знал – не стукнет. Не осмелится.

Поглядел на подъехавшую «скорую», вышел из Рудикова двора – и забыл моментально. Только вот сейчас вспомнилось.

Просто по ассоциации: Гест – секция – Рудик. Хотя более бесполезного существа еще поискать.

Вот Гест – совсем другое дело. Дурак Якут будет, если не сумеет старого знакомого к делу пристроить.

Придумывать, как использовать людей, он давно научился. Начал учиться с того самого момента, когда тренер одним движением брови утихомирил всех. Вот бы мне так уметь, подумал он тогда с откровенной завистью. Не потому что власти хотелось – что от нее толку, от власти самой по себе? Но если ты умеешь «так», значит, от любого получишь что-то для себя полезное. Ведь использовать можно почти каждого – кроме разве что такого никчемушника, как Рудик. Даже болван, дважды два не помнящий, на что-то сгодится. Те же Харя и Ронсон – невеликого ума ребятишки, так что и проблемы способны лишние создать: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. А еще ведь не только себе может лоб-то расшибить. Но и от таких, если с умом подойти и лишнего не ждать и не требовать, пользу получить вполне реально. На их месте могли бы – могут! – быть другие. Тот, этот, без разницы. Пешки. Они ничего не значат.

Вот Гест – этот значит. Непонятно пока, к чему его приставить, но тут вопрос времени, надо лишь придумать.

Так что дело вовсе не в том, что такой умный может подставить. Якут – не дурак, и придумать, как избежать подставы, уж как-нибудь сообразил бы. Но глупо это, глупо. Нерационально. От этого… Ленчика навару можно куда больше получить. Соврал он, кстати, про имя. Только выяснять неохота, но точно соврал. Да и пусть. И так никуда не денется, если не пугать чересчур. Денег мальчику хочется – это к гадалке не ходи. А уж как его к делу приставить – Якут придумает. Надо осторожно, чтоб и не отпугнуть, и в реальный криминал не затянуть (в легальной жизни от него куда больше толку выйдет), и в то же время привязать покрепче, чтобы не на год, не на два – надолго.

Было и еще кое-что, кроме возможности использовать столь внезапно нарисовавшегося старого знакомого. Якут до сих пор чувствовал себя немного перед ним виноватым за изгвазданный дерьмом шкафчик. Он тогда… поторопился. Грубо говоря, кинулся с ножом на человека, который всего лишь протянул руку для рукопожатия. Руку, в которой не было оружия. А ты, глупый пацан, у страха глаза велики, увидел в этой руке – нет, даже не нож, здоровенный магнум. Или гранату с сорванной чекой. И потому тебе до сих пор… неловко. Не перед Гестом-Ленчиком ты виноват – перед самим собой. Нехорошо быть дураком. Стыдно.

– Что это? – Мать смотрела на выложенную на стол синенькую книжечку так, словно Валентин принес в дом путевку на космическую станцию: и почетно, и радоваться надо, но – этого же не может быть!

– Диплом, мам.

– Но Валечка, как же… Ты ведь говорил, в субботу…

Сегодня был четверг. Диплом – новенький, пахнущий типографией и дерматином – лежал в кармане уже почти неделю.

– Мам, ты только не сердись, ладно?

Она вдруг поняла:

– Ты… ты не хотел, чтобы мы приходили на вручение дипломов, да? Мы с отцом столько ждали этого дня. – Мать укоризненно качала головой. – Как ты мог так с нами поступить!

– Мам… было бы смешно. Никто родителей не привел, понимаешь? Или ты и на работу устраиваться меня за ручку поведешь?

Обида матери моментально растворилась в озабоченности:

– Нет, конечно, нет. Я всегда учила тебя быть самостоятельным. Хотя теперь уже и не знаю. Распределение ведь отменили? Как ты станешь работу искать… Я спрашивала у знакомых, но…

– Не беспокойся, мам, я уже устроился, – засмеялся он и назвал один из проектных институтов. – Зарплата, правда, скромная, но как-нибудь.

– Да неужели?! Как тебе удалось? Это ведь очень солидное место! И тебя вот просто так взяли? Без рекомендаций, просто так?

Валентину было немного смешно. Неужели мать не видит, что привычный уклад не вернется?

В отделе кадров «очень солидного места» немало удивились, когда он туда пришел. Начальник, принимавший его документы, покрутил недоуменно лысоватой головой: вы же понимаете, что оклады у нас невеликие? И добавил смущенно, что, бывает, задерживают, времена-то сами видите какие.

Времена были действительно диковатые. Какой там привычный уклад, какая стабильность! Все предыдущее вдруг стали называть «застоем». Слово было обидное: Валентин вовсе не считал время своего детства застойным. Спокойным – пожалуй, особенно по сравнению с нынешним бурлением. Что выйдет в итоге этого бурления, не смогли бы сказать даже десятки астрологов и экстрасенсов – их много повылезало в последнее время. Вернется ли все на круги своя или наоборот, на обломках «застоя» вырастет и разжиреет загадочный зверь по имени «рыночная экономика»? А черт его знает! Так что пусть новенькая трудовая книжка лежит в отделе кадров когда-то внушавшего уважение проектного института – лежит, каши не просит. Самому же «лежать» не хотелось. Вот так полежишь, подождешь, чего там завтра принесет – и тю-тю, поезд ушел, а ты тут… мхом обрастаешь.

Он появлялся в «конторке» изредка – когда из скудных зарплатных закромов вдруг начинала течь тоненькая струйка. Расписывался в ведомости, отдавал лысому пачку похожих на конфетные фантики бумажек и пропадал до следующей «зарплаты».

Денег Гесту и без того хватало. И времени свободного тоже. Якут загружал его не слишком сильно. Берег, что ли? Или периодические «консультации» профессионального химика и впрямь дорогого стоили?

Правда, однажды стало страшно: Якут попросил сравнить два образца героина. И отказаться Гест не смог. Но, в конце концов, его же не процессом заниматься заставили, а всего лишь анализом! Образцы были идентичны – за одним небольшим исключением.

– Судя по всему остальному, специально добавили, чтобы казалось, что из разных источников.

– А источник один? Отвечаешь?

– Я химик.

Якут результатом оказался почему-то очень доволен.

Гест же тогда порядком запаниковал. Случай вроде пустяковый, но: коготок увяз – всей птичке пропасть. Только полгода спустя более-менее успокоился. Постарался выбросить неприятный инцидент из головы. Больше к «гадости» не привлекают – чего еще желать. Прочее как-нибудь само образуется. Появится шанс обрести самостоятельность, непременно появится, надо лишь внимательно смотреть вокруг, наблюдать и делать выводы.

Он прилежно изучал новорожденный рынок, искал варианты. Лезть в пекло не хотелось, но постреливали во всех «нишах», кроме совсем уж никчемушных. Конечно, авторитет Якута его прикрыл бы, только какая же это самостоятельность, если под защитой «старшего брата». И Валентин выжидал.

– Эй, химик, ты чего это? Девочки, что ли, не нравятся, или, боже упаси, брезгуешь?

Валентин вздрогнул. Да, задумываться было не время и не место.

Заморочек с «уважаешь – не уважаешь» и тому подобными искусственными сложностями он до сих пор толком не понимал, но понимал другое: в Риме веди себя как римлянин. И если тебя приглашают в баньку, непременно с девочками, не отказывайся. Ибо банька – это знак приближенности, привилегия своего рода, и пренебречь – дать себя заподозрить в нелояльности. Если не хуже.

Проститутками он не то чтобы брезговал – просто не любил их. Их фальшивую страстность, плохо скрываемое равнодушие. Резиновые куклы с небогатым набором механических фраз. Его бы воля – и вовсе никогда с ними дела бы не имел. Поэтому он старался на таких вот мальчишниках активнее предаваться чисто банным радостям. А тут, извольте, задумался. Из-за таких вот пустяков жизнь и рушится…

Мысли неслись стремительно: свести все к шутке? Но как? И быстрее, быстрее!

Он потянулся, равнодушно оглядел отдыхающих на мраморной ступеньке девиц, моментально приходя в «боевую готовность» (с чем-чем, а с потенцией у него никогда проблем не было, скорее наоборот: вроде и нет особого желания, а стояк – что твой Александрийский столп). На низком столике грудой лежали пестрые упаковки презервативов. Якут уверял, что девицы чистенькие, проверенные, но Валентин осторожничал – сказать-то что угодно можно, проще заранее «соломки подстелить». Впрочем, сам Якут тоже резинками пользовался.

Все с тем же равнодушным лицом Валентин вскрыл один из квадратиков, привычно, не глядя, натянул «паутинку». Так же, почти не глядя, выдернул к себе одну из девиц, развернул, нагнул – и методично, как актер из порно, оприходовал. Да еще и глумливую ухмылку на обращенном к Якуту лице не забыл изобразить. Девица постанывала и даже попискивала – точно как резиновая. Это было смешно, и он едва не сбился. Но удержался, завершил процесс, шлепнул по тугой попе и развалился подле Якута на прикрытом махровой простыней плетеном шезлонге.

Тот пару раз сдвинул ладоши – изобразил аплодисменты. Но недоумение с его лица не исчезло.

– И чего ж ты тогда? Для кого силы бережешь? Или и впрямь брезгуешь?

– Ни боже мой! – засмеялся Валентин. – Цыпочки миленькие, глядеть приятно.

– Глядеть? Чего на них глядеть, они тут для другого.

Гест пожал плечами:

– Скучно мне с ними.

Якут почему-то развеселился:

– Ну ты даешь, химик! Скучно ему! Это ж телки! Чего еще? Чтоб пели? Плясали? Ща скажем – и споют, и спляшут.

Валентин помотал головой, но Якута уже понесло:

– Пусть стихи читают, во! Эй ты. – Он поманил к себе щуплую рыжую девицу с неправдоподобно большим бюстом. – Стихи знаешь?

– Какие?

– Любые! Буря мглою небо кроет! Читай! Да с выражением, – прикрикнул он, когда рыжая забубнила послушно и монотонно: «Буря мглою небо кроет». – И с ритма меня не сбивай, подстраивайся, чего ты, вовсе дура, что ли? Пацаны, присоединяйтесь!

Забава неожиданно пришлась разомлевшим гостям по вкусу. Девицы, сперва растерявшиеся, неожиданно навспоминали множество текстов: от «Идет бычок качается» до письма Татьяны Онегину. Особенно когда Якут объявил, что та, которая знает больше всех стихов, получит премию.

От Валентина отстали. Кое-кто даже показывал издали большой палец: мол, если бы ты не заскучал, ничего бы Якут и не выдумал, а вон ведь как весело получилось!

Он улыбался в ответ, хотя по спине все еще пробегал пакостный липкий холодок пережитого страха. В этот раз все свелось к хохме, а если в другой раз повезет меньше? Если Якут будет в менее игривом настроении? Или кто-то сдуру позволит себе подколку в духе «ты вроде и не мужик вовсе»? Самому-то Гесту на чужую дурь плевать, но – в Риме веди себя как римлянин! – с этими их «понятиями» подобное оскорбление недопустимо даже в шутку. Придется драться. Может, и убивать. Нет, физической стычки самой по себе он не боялся: былой рукопашной подготовки не растерял еще, говорят же, навык не пропьешь. А пил он совсем немного, потому не сомневался, что справится с поддавшим и размякшим от банных радостей противником без труда. И даже если придется убить – ну что ж, коли дурак нарывается, сам виноват. Вот только вдруг этот противник окажется для Якута важен?

Последствия подобного раздора предвидеть трудно. Но вряд ли они могут оказаться хорошими или хотя бы терпимыми.

В поисках решения он даже к сексопатологу сходил: не знаешь, что делать с проблемой, – обратись к специалисту.

Пухленькие щечки специалиста розовели, как у младенчика, сквозь белобрысые волосики просвечивала намечающаяся лысинка – такая же розовая. В целом добродушный улыбчивый мужичок смахивал на поросенка. На очень симпатичного поросенка. Такому не стыдно рассказать о самых интимных подробностях.

Выслушав Геста, поросенок только ручками всплеснул:

– Все бы с такими проблемами приходили! Нет у вас их, дорогой мой человек. Не-ту.

– Да как же, если я на девиц, практически воплощающих сексуальность, и формы, и мордашки, все отлично… если гляжу на них, как… ну не знаю… как на голландский натюрморт: красиво, кто бы спорил, однако слюна не капает. Потому что картина – она и есть картина.

– Ага, – почему-то обрадовался специалист. – Ассоциацию вы привели очень полезную. Во-первых, в некотором смысле съедобную. Не Колизей какой-нибудь. Значит, мало-мальский аппетит эти объекты у вас вызывают.

– Ну… я же молодой, здоровый мужик, рефлексы, наверное… Только рефлексы эти – вот правда, как на картину: умом понимаю, что все изображенное очень вкусно, но в то же время помню, что – холст и краски.