Лучший из худших Дашко Дмитрий

Глава 1

– Прости, Толя!

– Что?

Я будто вынырнул из какого-то ночного кошмара, в котором в меня стрелял отец моей Кати. Стрелял, чтобы убить, и почему-то мне показалось, что у него всё вышло. Я словно исчез, этот факт зафиксировался – даже не знаю, как это назвать – в разуме, душе.

Но вроде всё обошлось, раз слышу обращённую ко мне речь. Сбивало с толку лишь то, что человека, назвавшего меня по имени, я видел в первый раз.

Мужчина лет сорока, с умным интеллигентным лицом и бородкой, я прежде видел такие на дореволюционных фотографиях. В барбершопах стригут иначе, под хипстеров и прочих неформалов. Он мне показался похожим на университетского преподавателя: солидный, представительный, в строгом костюме. Явно при деньгах. У меня глаз намётанный: то, что костюм сшит на заказ, определил сразу, а это удовольствие не из дешёвых. И ткань отнюдь не полусинтетическое фуфло, что продаётся в магазинах готовой одежды. Хорошая, дорогая шерсть.

Смущало разве что место, где мы сидели: серое, скучное помещение, в котором глазу не за что зацепиться. Очень похоже на кабинет следака, куда меня таскали почти каждый день. Слава богу, тот кошмар остался далеко позади.

Может, Катин отец действительно в меня стрелял, но промахнулся? Это я могу гарантировать, поскольку ни одного лишнего отверстия в себе не ощущаю… Я типа свалился без сознания. (Уж простите, но не каждый день тебя приходят убивать, могу позволить себе роскошь несколько подзабыться.)

Если продолжить логическую цепочку, я пока не отошёл от состояния аффекта, поэтому не до конца вкуриваю, как и куда, собственно, попал. С большой вероятностью сижу сейчас где-нибудь в Следственном комитете. С минуты на минуту отец обо всём узнает, примчится сам и прихватит с собой адвоката. Есть у него парочка зубастых…

Вот Катиного отца жалко. Он и так дочку потерял, а теперь его гарантированно закроют. Может, потолковать со следователем? Я жив, пусть дадут по минималке, а то и вовсе условное. Мужик, конечно, не прав на все сто, однако зла я на него не держу. Не приведи господь оказаться на его месте. Просто жесть. У меня бы стопудово крыша поехала.

Конечно, вряд ли он успокоится. Катя рассказывала, он в прошлом боевой офицер, голыми руками убивал. За плечами куча горячих точек. Такое бесследно не проходит, многих потом, на гражданке, клинит.

Ничего страшного. Всё-таки он Катин отец. Даже если снова захочет свести со мной счёты, свалю за бугор, в конце концов, всё к этому и шло. И больше мы никогда не увидимся. Если повезёт, менты найдут настоящего убийцу. Но что-то я в такое слабо верю.

– Я понимаю, вам есть о чём задуматься, – вздохнул мужчина. – Быть может, поэтому вы не расслышали фразу, которую просил передать через меня ваш отец. Он сказал: «Прости, Толя!»

– Передали – спасибо, – буркнул я. – А что, отец не мог лично сказать или позвонить? Или так замотался со своей новой пассией, что ему совсем стало не до меня?

После развода с мамой мой родитель пустился во все тяжкие. Каждая новая избранница была всё моложе и моложе, такими темпами могло в скором будущем дойти и до школьниц. Во всяком случае, с моей однокурсницей он уже успел закрутить роман.

Взгляд мужчины стал напряжённым.

– Разумеется, ваш отец не мог этого сделать. Он же официально отказался от вас и объявил, что вы больше не член семьи.

Моя челюсть едва не упала на пол.

– Че-е-его?! – только и смог вымолвить я.

Папа, при всей его куче недостатков, во мне души не чаял. Он сразу поверил, что я не убивал Катю, и пустил в ход все свои связи и влияние, чтобы спасти меня от несправедливого приговора. Выложил целое состояние, чтобы вытащить меня из тюрьмы. А теперь, видите ли, отказался от меня! Какого хрена и как это вообще может произойти? И что это вообще означает?

– Это было вынужденное решение, – вздохнул собеседник. – Вы сами понимаете: выбора у него не осталось. В противном случае он бы потерял место в Сенате.

Тут я охренел ещё больше. Да, отец – крутой бизнесмен и постоянно мутит то с мэром, то с губернатором, но чтобы его взяли в Совет Федерации к Матвиенко?! Да ну нах! Он скорее станет вторым Илоном Маском… Тут одних денег и папиных связей недостаточно.

– Уважаемый, – заговорил я, собравшись с мыслями, – а вы ничего не путаете? Что-то не припоминаю, чтобы мой отец и родитель заседал в Сенате…

Собеседник усмехнулся.

– Согласен, статус вашего отца позволял ему иногда манкировать обязанностями, но семья Ланских всегда была представлена в Сенате. Конечно, прошли те времена, когда ваш род мог позволить себе куда больше, после известных событий вы многое потеряли, но одну из последних привилегий – место в Сенате – ваша фамилия сохранила.

Я взорвался:

– Слушайте, какого хрена вы вешаете мне лапшу на уши? Какой чертов, Сенат, какой чертов отказ? Я хочу позвонить моему отцу, и точка!

– Очень жаль, Анатолий, но звонки вам запрещены.

Вдох, выдох… На тренировках сенсей учил нас успокаиваться и собираться с мыслями. Ещё он много лил в уши про духовные практики и медитации, но меня эта эзотерика никогда не интересовала. Всё, что мне было нужно, научиться бить морды обидчикам. Остальное – мистическая чушь. Жизнь приучила меня реалистично смотреть на вещи.

– Звонки, говорите, запрещены. И кто, интересно, мог запретить мне это делать? – спросил я, изобразив на лице презрительную усмешку.

– Вы, должно быть, невнимательно слушали надзирателя, – как-то отстранённо произнёс собеседник. – Он был обязан довести до вашего сведения все запреты. Пожалуй, имеет смысл сообщить об этом начальнику тюрьмы.

Я растерянно замигал глазами.

– Кому?

– Начальнику тюрьмы, господину Хвостовскому, – сказал он, но лучше от этого объяснения мне не стало.

Тюрьма… Какая тюрьма? Меня что, снова обвинили в Катином убийстве? Или шьют другое дело? Но почему тюрьма? Пока идёт следствие, меня должны содержать в СИЗО. В прошлый раз отцу не сразу удалось добиться, чтобы меня выпустили под залог, так что я успел сполна насладиться блатной романтикой.

Хотя, если честно, хоть в чём-то мне тогда повезло. Все знали, кто я такой, и потому ни о какой «пресс-хате» речи даже не шло. Для меня подобрали тихих «пассажиров»: двух бывших чиновников, проходивших по делам о взятках в особо крупном размере. Они оказались мужиками в возрасте, были в курсе, что у меня за папка, и отношения у нас сложились вполне нормальные. Я бы даже сказал, добрососедские. Никаких тебе «прописок», «вечер в хату – часик в радость», предъяв, чифиря и прочей лабуды.

Снова вдох и выдох, причём глубокие вдох и выдох, чтобы прийти в себя.

– Извините, запамятовал, как вас зовут…

– Станислав Сигизмундович, – с готовностью откликнулся собеседник.

Поляк, что ли? В принципе, почему нет, у нас в городе кого только нет: полный фарш, от китайцев до афро-африканцев. Только у меня на курсе четверо таких учились. Прикольные ребята, кстати.

– Станислав Сигизмундович, у меня что-то голова совершенно не соображает. Можете пояснить, что, собственно, приключилось и почему меня содержат в тюряге? Мне казалось, что все обвинения с меня давно уже сняты… Или открыли какое-то новое дело?

Я постарался произнести эту фразу максимально корректно. Не хватало ещё, чтобы меня записали в психи и отправили в какую-нибудь Кащенко, или Кащиенко… блин, вечно путаю эти фамилии.

– Боюсь, кто-то неправильно вас информировал. – Взгляд поляка стал суровым. – Ни о каком снятии обвинений речи даже не могло идти. Шутка ли, речь идёт об убийстве сразу пяти верноподданных его величества, да ещё и совершённых при помощи магии! – Его голос вдруг загремел, Станислав Сигизмундович стал похож на телевизионного диктора: – Сам государь император следил за этим процессом. Вам повезло, что он давно отменил смертную казнь для высшего дворянства, но, поверьте, двадцать пять лет тюрьмы строгого режима… Некоторые предпочитают смерть. Вам будет очень тяжело, Анатолий. Примите приговор его величества с мужеством.

Я понял, что ещё немного, и упаду со стула.

Глава 2

Похоже, я сошёл с ума. Какие-то пять трупов, какаято магия, император… Четвертак тюремного заключения…

Понял. Батю пробило устроить мне розыгрыш. Наверное, «Холопа» пересмотрел. С его баблом можно позволить себе такое развлечение. Ну-ну, я тоже в кинотеатры хожу, и не только, чтобы целоваться. Щаз вместе похохочем.

– Где микрофон и камера, Станислав Сигизмундович?

– Я ваш адвокат, Анатолий, – оскорбился поляк. – Никто не вправе записывать мои переговоры с клиентом. Это уголовно наказуемо.

– Наказуемо, да?

Я повёл головой, пытаясь высмотреть, куда здесь могли прилепить аппаратуру. В стены, что ли, вмонтировали, ироды? Визуальных признаков нет: голые стены, покрытые краской, и шершавый, словно корова лизнула, потолок. Такое чувство, что белили по старинке, веником.

– Сообщить номер уложения? – спросил адвокат.

«Стряпчих», которых батя подключал, чтобы вытащить меня из тюряги, я успел узнать в лицо. Этот был какой-то новенький, что ли. Прежде не видел. Хотя… Какой из него адвокат – дешёвый актёришка из провинциального театра, отыгрывающий передо мной роль.

Я ещё раз осмотрелся. Гаджетов не видно. Только удивляться нечему. Техника за последнее время так продвинулась, что в тебя шприцом килограмм всяких чипов могут закачать.

Подобравшись и сделав морду кирпичом, я прорычал:

– Батя, если ты меня сейчас слышишь или услышишь потом, знай: то, что ты творишь, ни хрена не смешно. Это я тебе точно говорю!

Станислав Сигизмундович покачал большой умной головой.

– Анатолий, если вам плохо, могу вызвать врача. Или договорюсь, чтобы вас поместили в тюремную больницу.

– Иди в … со своими советами! – совершенно искренне посоветовал я.

Глаза адвоката недовольно сверкнули.

– И всё-таки вам точно нужен врач.

Меня просто распирало от злости. После всего, что со мной произошло, после смерти любимой девушки, ареста, СИЗО, покушения, этот грёбаный мудак намекает, что у меня с кукушкой не в порядке. А играет-то как бесподобно! Пожалуй, это уже не провинциальный театр, тут МХАТом попахивает.

Никогда не замечал за собой столько агрессии. Катя – царствие небесное! – любила подшутить надо мной, говорила, что я плюшевый и мягкий. Но сейчас внутри сконцентрировалось столько ярости, что я уже не мог её удержать. Пальцы сами собой сложились в кулак, и я закатил такой прямой в челюсть адвоката, что он опрокинулся вместе со стулом, сверкнув напоследок передо мной подошвами лакированных туфель.

Шума и грохота было преизрядно.

Почти сразу с лязгом распахнулась железная дверь, находившаяся за спиной поляка, в комнату влетели двое дюжих мужичков в угрёбищной серой форме с погончиками, а главное, с резиновыми «демократизаторами» в руках.

Вот сука! Я понял, что огребу сейчас по полной программе. Эти хмыри не парились ни секунды, даже не задумывались, что мой папа при желании сделает так, чтобы они жрали собственное дерьмо, просто накинулись на меня. В их пустых глазах читалось неприкрытое желание отхреначить меня дубинками. Да они от этого явно получали удовольствие.

Врёшь, не возьмёшь. Менты это или ряженые, но обращаться со мной по беспределу нельзя.

Я подорвался с места, вытащил из-под жопы стул и выставил перед собой как щит. Первые удары дубинками пришлись по нему.

Ну, козлы, сейчас покажем вам триста спартанцев.

За спиной у меня оставалось пару метров пустого пространства. Я сделал шаг назад и крутанулся, со всей дури зазвездюлив стулом в башку первого мордоворота. Это тебе, сука, на долгую память. Тот аж к дверям отлетел вместе со своей резиновой палкой. Надо бы тебе её в жопу вставить да провернуть до характерного треска.

А вот второй оказался изворотливей, пригнулся и, пока я вращался юлой, саданул мне «демократизатором» по почкам. Тут, как и с яйцами, никакой пресс не спасёт.

Я как-то разом потерял интерес к жизни и заорал благим матом. Второй удар сработал как тумблер выключателя, отправляя меня спатеньки. Последнее, что я вспомнил перед тем, как вырубиться, обещание вывернуть наизнанку матку этого урода.

Надеюсь, они не сотворят чего-то подобного с моим бесчувственным телом.

Пробуждение было из цикла «началось в колхозе утро». Почему-то вспомнилось лермонтовское (не зря «Бородино», выходит, в школе зубрил) «тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»

Посчитать было что. Начнём с дискомфорта в местах, которые в шутку называют мягкими. Дикой боли, чтобы прямо лезть на потолок, я не ощущал, но это ничего не значило, могли наколоть всякими препаратами. На текущий момент, по субъективным оценкам, не ужас-ужас, просто терпимо.

Попинали меня, конечно, славно. Поработали от души, что уж там, оттянулись как следует. Я мог себе даже представить, как это происходило, с каким наслаждением эти хмыри в сером лупасили по мне, тем более что не могли получить сдачи.

С другой стороны, сам напросился. И это уже объективная реальность. Что такое на меня накатило, откуда взялся этот приступ безумства, что за наваждение охватило меня?.. Я, конечно, не Рики, не Мартин, то есть не белый и не пушистый, но вроде и на безбашенного психа не похож. Чтобы раздраконить меня до такой степени, надо оч-чень постараться и делать это долго, методично и со вкусом. А в кабинете с адвокатом я вспыхнул как спичка, ярко и быстро, и точно так же сгорел за считаные секунды.

Дело ясное, что дело тёмное. Осталось понять, где я нахожусь. Для этого пришлось приподняться на локтях: встать сразу на ноги показалось мне не самой удачной идеей.

Шконка, на которой я лежал, не походила на тюремную, а вот решётка на окне, расположенном почти у самого потолка, наводила на нехорошие впечатления. Скорее всего, тюремная больница. Зашибись, короче!

Нет, отец обязательно что-то придумает, выцарапает меня отсюда, долго этот кошмар продолжаться не может. Я вообще привык на него полагаться, всегда считал, что он способен решить любую проблему, и дело даже не в его деньгах. Просто с самого начала он был пробивным, шёл на таран и сносил все преграды. Мне очень хотелось походить на него, но я отдавал себе отчёт: в моём случае и труба пониже, и дым пожиже. Может быть, когданибудь… Но пока я оставался его блеклой тенью.

Ладно, всё будет пучком.

Но тут меня ждал новый сюрприз.

В далёком детстве я сильно порезал левую ладонь: строгал какую-то дощечку, не рассчитал и полоснул по руке ножом. Ничего страшного, так, в итоге заимел шрам. Мне советовали свести его при помощи лазера, но я каждый раз отмахивался: дескать, зачем, шрамы украшают воина.

Сейчас, разглядывая ладонь, я вдруг понял, что это… не моя рука. Шрам куда-то делся… Сам по себе рассосаться он точно не мог. Да и пальцы, они у меня не были такими чересчур вытянутыми, как у профессионального музыканта.

Бред? Слишком детальный и логичный для бреда.

Нет, была у моего приятеля история, как он писал курсовик по пьяни. Вернулся с вечеринки бухой в дрова, внезапно почувствовал вдохновение, засел за работу, накатал с дюжину листов, причём, как говорил, всё казалось изумительно стройным и понятным. Закончив трудиться, завалился спать. Когда проснулся и перечитал, что наваял, просто охренел: предложения могли оборваться посредине, потом пропуск в пол-листа, какие-то загадочные расчёты, чертежи…

Но это явно не мой случай. Тогда что ж получается? Я попал?

По всему выходит, что так, причём состоялся перенос не физический, а ментальный. Моё сознание, очевидно, подгрузилось в чужое тело. Выглядит лютой жестью, но пока это самое логичное объяснение происходящему.

Если вспомнить то, что говорил Станислав Сигизмундович (долго ему ещё сухарики хрумкать не придётся со сломанной-то челюстью), получается, что это не мой мир, а некая параллельная реальность. Дополнительно поляк упоминал о существовании императора и дворянства. В принципе, у нас в половине Европы монархия, и ничего, живут как-то люди и не парятся.

А вот фразочка, что я будто бы убил сразу пятерых, причём с помощью магии, – это уже за гранью добра и зла. Допустим, настоящий хозяин тела, в котором я нахожусь, действительно перебил столько народа (зачем – другой вопрос), но вот упоминание магии… Я что, Гарри Поттер здешнего разлива? Где тогда моя волшебная палочка?!

Шок, бляха муха, это по-нашему, по-большевистски…

Ход размышлений прервал визит ещё одного совершенно незнакомого мне человека. Он тенью проскользнул в комнату и встал напротив меня. Готов поклясться всем, что у меня осталось: прежде мы никогда не встречались. Однако я ощутил в себе внезапно нахлынувшее чувство любви и нежности по отношению к этому мужчине.

Он был немолод, выглядел чрезвычайно усталым, я бы даже сказал, измождённым. Тёмные круги залегли у него под глазами, подбородок заострился, скулы были обтянуты кожей. Высокий, худощавый, пропорционально сложенный, с широкими плечами и узкой талией. Плотный серый костюм-тройка сидел на нём как влитой. Он слегка прихрамывал и опирался на элегантную тросточку, совсем как лондонский денди.

Ещё мне показалось, что его окутывало что-то вроде прозрачного кокона, который иногда светился и переливался красками. И это было как-то странно. Неужели я вижу человеческую ауру? Если это так, то почему не могу рассмотреть свою? Всё чудесатей и чудесатей.

Покуда я предавался этим мыслям, незваный гость глядел на меня с нежностью и печалью, не проронив при этом ни слова.

Я присел на шконке, подобрав ноги. Что-то внутри перевернулось, в душе засаднило. Растерянность овладела мной.

– Отец, – машинально вырвалось из моих уст. – Зачем? Тебе нельзя сюда приходить!

Глава 3

Сказав это, я замер. Отец… Мой отец совсем не такой. Нет, что-то общее в чертах лица у них есть, только мой родитель был типичным новым русским из девяностых, полубандитом-полубизнесменом. У него до сих пор в шкафу висит малиновый турецкий пиджак, в котором папа ездил на разборки. Коротко стригся, ходил в тренажёрку, качался, таскал на шее массивную золотую цепь. Она в доме не сохранилась, осталась только на старых фотках. Надо сказать, выглядел тогда папа угрожающе.

Потом, в двухтысячных, набрался манер, пообтесался, но я-то знал, на что он способен. Закатает врага в асфальт и не поморщится. Как говорится, old school. Таких больше не делают.

А человек, который вошёл в палату тюремной больницы, держался иначе, в нём сразу чувствовалась порода, нечто, что автоматически выделяло среди других. Это сложно описать, тут надо видеть и чувствовать.

Но почему я назвал его отцом, причём это произошло совершенно непроизвольно? В голове промелькнула догадка: кажется, это сработала память того, в чьём теле я оказался. Стоило мне слегка потерять контроль над собой, как он включился. Да уж, такими темпами и до шизы, то есть шизофрении недалеко. Скоро буду сам с собой разговаривать.

С другой стороны, из всего необходимо извлекать пользу. Вряд ли удастся встроиться в этот мир без знаний о нём, а память реципиента (слово-то какое!) может стать в этом хорошим подспорьем. Вот только надо научиться ей управлять. Честное слово, не хочу делить башку с другим сознанием.

Пока я размышлял о том, что произошло, отец положил руку мне на голову.

– Здравствуй, сынок! Я не мог не прийти. Я до сих пор чувствую вину перед тобой. Ты проявил истинное благородство, когда взял вину старшего брата на себя.

Та-дам! Оказывается, я буду мотать четверть века не за себя, а за чужого человека… Девки заплясали ещё интересней! Даже не по четыре, а по восемь в один ряд. Не, ну ни хрена себе аттракцион неслыханной щедрости за мой счёт! Понятно, что паренёк, в теле которого я оказался, выгораживал своего брата, но если взглянуть на вещи трезво, мне до его родни как до лампочки. То есть абсолютно фиолетово. Для меня они никто и звать их никак.

Вот только что мне прикажете делать? Сказать, что вы ошибаетесь и, вообще, я не тот, за кого вы меня принимаете? Так ни одна вменяемая собака не поверит. Да я и сам бы не поверил.

От такого открытия меня кинуло в жар.

– Ты правильно поступил, – продолжил гнуть линию отец «родной». – Только у Валерия есть шансы удержать наш род на плаву. После моей смерти он станет достойным наследником и продолжателем фамилии Ланских.

Ага, выходит, мы с реципиентом двойные тёзки. Только вот в два раза от этого слаще не стало.

– Мне пришлось публично заявить, что я отрекаюсь от тебя и что ты больше не мой сын, – голос собеседника дрогнул. – Это был худший день в моей жизни. Я чуть не сошёл с ума.

Нет, это я чуть не сошёл с ума, когда сообразил, в какую «Санта-Барбару» угодил не по своей воле.

– Но хуже всего пришлось матери. Она высохла от горя.

Мама… мамочка… Тут я взял себя в руки. Женщину, про которую говорит мой собеседник, я не знаю. Мама осталась в другом мире, даже боюсь представить, как она сейчас.

У неё доброе улыбающееся лицо, смеющиеся глаза. Когда мне было плохо, я приходил к ней, мы просто разговаривали, и мне становилось намного лучше. Она всегда поддерживала меня, переживала мои огорчения сильнее, чем я, и больше меня радовалась моим успехам…

Я скинул с себя это наваждение – образ женщины с далеко не увядшей красотой…

– Отец, – я сглотнул тугой комок слюны, – пожалуйста, расскажи, как всё произошло на самом деле.

Он удивлённо посмотрел на меня.

– Анатолий?

– Папа… Я могу тебя называть моим отцом?

– Публично – нет, но здесь мы одни.

– Папа, не задавай мне, пожалуйста, вопросов… Просто отвечай на мои. В последнее время я стал сам не свой, в голове всё перепуталось, а я должен разложить всё по полочкам… Почему мой брат убил этих несчастных?

– Несчастных? – в голосе отца проснулась ненависть. – Это были наёмные убийцы, подосланные Голицыными. Разумеется, с подачи Остерманов. Эти фамилии давно ненавидят нас и делают всё, чтобы окончательно втоптать в землю. Валерий, твой брат – последняя надежда нашей семьи. Он делает большие успехи в бизнесе и политике, простолюдины любят его…

Другими словами, мой братик – популист. Знакомо до омерзения.

– И тогда наши враги решили убить его, – продолжал отец. – Валерия заманили в ловушку, якобы прочитать лекцию в закрытом клубе. Он часто так делает, его речи пользуются спросом у публики. Когда он приехал, на него напали. Напали не просто так, а с целью убить. Защищаясь, он применил магию. К сожалению, киллеры погибли все до одного. Свидетелей произошедшего не осталось; доказать, что это была самооборона, он бы не смог. Тем более убийцы оказались как на подбор сплошь отставные унтера, половина с боевыми наградами. Следствие с самого начала было бы пристрастным, учитывая, как много у нас врагов в высших эшелонах власти. Валерий сначала хотел сдаться на милость судьбы, но ты принял решение взять вину на себя и заявил, что приехал тогда вместо брата.

Собеседник немного помолчал.

– Приговор оказался очень суров. Я попробовал попасть на аудиенцию к его величеству. Хотел упасть к его ногам и молить, чтобы тебя помиловали, ведь это в его власти. Но во дворе мне сказали, что император слишком занят и что нет смысла искать случай, чтобы с ним встретиться.

С одной стороны, это меняло дело. Я был рад, что мой брат – не Джек-потрошитель, убивающий невинных направо и налево. С другой – мне предстояло сидеть и сидеть, так что повода для оптимизма не имелось.

Саднило же меня сейчас другое.

– Почему ты отказался от меня, папа?

Действительно, после всего этого в семье на меня молиться должны, а тут прямо как в тридцатые годы: дети отрекаются от отцов, отцы – от детей.

– Мне намекнули в Сенате, что в противном случае следователь не станет закрывать глаза на некоторые несостыковки, и тогда на скамье подсудимых окажетесь вы оба: Валерий за убийство, а ты – за дачу ложных показаний. Мать бы не пережила такого удара, а фамилия Ланских была бы окончательно смешана с грязью. Если хочешь, я буду просить у тебя прощения, сын мой.

Он задумчиво наморщил лоб и посмотрел так, словно на мне было что-то написано.

– Словами делу не поможешь, – изрёк банальность я.

Вот только сейчас эта фраза отнюдь не казалась мне избитой. Слова действительно были тут бесполезны.

– Если у меня какие-то шансы на УДО… то есть на досрочное освобождение? – поправился я. – Допустим, я стану примерно себя вести, и всё такое…

– Примерное поведение не уменьшит твоего срока, – отрицательно помотал головой Ланской.

– То есть мне придётся гнить в тюрьме четверть века, – приуныл я.

Перспектива так себе. Если сейчас мне… ну, лет восемнадцать, на свободу с чистой совестью выйду в сорок три года. Не сказать, что преклонный возраст, однако лучшее время жизни провести в тюрьме… Бр-р-р!

Долбануть башкой об стенку, чтобы раз и навсегда? А вдруг перекинет в другой мир, а там будет ещё большая жопа? Что-то стрёмно рисковать, да и не в моей натуре поднимать лапки кверху и самоубиваться.

– Правда, есть один способ скостить срок, – произнёс собеседник.

Если бы я был кроликом, приподнял бы сейчас уши и насторожился. Отсидеть меньше, чем тебе впаяли, это, несомненно, позитивная хрень, однако, судя по выражению лица Ланского-старшего, сейчас он скажет «но», и за этим последует нечто такое, чего делать точно не захочется.

– Ты можешь подать прошение о том, чтобы пойти служить в батальон смертников, – выдал внезапно отец.

– Батальон кого? – захлопал глазами я.

Ланской-старший пояснил, как для несмышлёныша:

– На самом деле это отдельный его императорского величества батальон особого назначения, но все прекрасно знают, что немногие доживают до конца пятилетнего контракта. Поэтому часть в народе так и зовут – батальон смертников. Служить туда не рвутся, поэтому государь разрешил принимать преступников. Тем счастливчикам, – отец горько усмехнулся, – которым повезёт выслужить все пять лет и при этом остаться в живых, даруется помилование. Особо отличившиеся могут получить личное дворянство.

Мне не понравилось то, что я услышал. В моей прежней жизни отец обещал сделать всё, чтобы я откосил от армии. Он считал, что даже год в ней – напрасно потраченное время. Зная, что сам он оттрубил ещё в советской армии от звонка до звонка, я ему верил.

Нет, повертеть в руках пистолет или автомат, пострелять из него в тире – всегда пожалуйста. А вот наматывать на ноги вонючие портянки, или что таскают на ногах солдаты сейчас, драить зубной щёткой унитазы, ходить строем и задирать на плацу ногу выше головы не больно-то хочется. Так что мысли мои с отцовскими сходились целиком и полностью.

Вот только там была другая жизнь и иные обстоятельства.

Если положить на чаши весов четвертак тюремного заключения и пять лет молодости в сапогах, однозначно перевесит последнее, сравнивать числа меня ещё до школы научили, как и читать и писать. А смертники они или бессмертные… Я привык к тому, что многое в действительности не такое и страшное, как его малюют.

Авось выиграю в этой лотерее, вытащив счастливый билет. Пан или пропал, короче!

– Папа, я решил, – вздёрнул я подбородок.

– Что именно?