Последнее дело Гвенди Кинг Стивен

8

Но не такая большая, как это, думает Гвенди, когда грохот двигателей превращается в оглушительный рев. Джафари Банколе так крепко сжимает ей руку, что парализующая боль ощущается даже сквозь две перчатки. Свободной рукой Гвенди открывает меню «ЭКИПАЖ» на айпаде, жмет на имя Джафари сенсорным датчиком на кончике указательного пальца (она обнаружила, что нужная информация вспоминается легче, когда не пытаешься вспоминать) и обращается к нему тет-а-тет по приватному каналу связи:

– Чуть полегче, Джаф, ладно? Мне больно.

– Прошу прощения, – говорит он, ослабив хватку. – Просто… мы так далеко от Кении.

– И от Западного Мэна, – говорит Гвенди.

Кабина дрожит уже не так сильно. Кресло Гвенди отклоняется назад на мягких шарнирах. Или не кресло? Может быть, это корабль меняет угол наклона. Опрокидывается. Кренится.

Гвенди переключается на общий канал связи с ЦУП, чтобы слушать, что говорят Кэти, Сэм и Айлин.

– Отдаление триста пятьдесят миль. Звуковой барьер пройден, – говорит Айлин. Ее голос звучит абсолютно спокойно, и почему бы и нет? Айлин в безопасности на Земле.

– Вас поняла, – говорит Кэти. Она тоже спокойна, что не может не радовать.

– Все в норме, «Орел-девятнадцать». Двигатели работают штатно, все три.

– Вас понял. – На этот раз отвечает Сэм Дринкуотер.

Кабина кренится еще сильнее, но уже не дрожит. По крайней мере, пока не дрожит.

– Разрешаю прибавить тягу, «Орел-девятнадцать».

Кэти и Сэм отвечают одновременно:

– Вас понял.

Гвенди не слышит никаких изменений в реве ракетных двигателей, но в груди становится тесно, словно на нее давит невидимая рука. Впереди, уровнем выше, врач Дейл Глен стучит пальцами по экрану айпада, что-то сосредоточенно пишет. Не одним пальцем с сенсорным датчиком, а именно пальцами. Он вообще снял перчатку. Будто сидит у себя в кабинете в Мизуле, думает Гвенди.

Она открывает меню «ИНФОРМАЦИЯ О ПОЛЕТЕ» на своем планшете. Со старта прошло меньше двух минут, а высота уже 22 мили. Скорость – 2600 миль в час. У Гвенди, которая убеждена, что скорость 80 миль в час на скоростной автомагистрали в Мэне – это уже запредельно опасно для жизни, такие числа вообще не укладываются в голове. Но нарастающая перегрузка ощущается тяжестью во всем теле. Земное притяжение не желает отпускать.

Раздается тяжелый удар, за которым следует яркая вспышка в левом иллюминаторе, и у Гвенди мелькает мысль, что это конец. Джафари снова до боли сдавливает ей руку.

– Отделился твердотопливный ускоритель, – говорит Сэм, на что Дэйв Грейвс отвечает:

– Аллилуйя. Давай, шевели дюзами, Бо Пип.

– Назовешь меня так еще раз, и я оборву тебе уши, – говорит Кэти. – Как понял?

– Вас понял, – говорит Дэйв, улыбнувшись.

Кабина кренится еще сильнее. Голубое небо снаружи уже потемнело и сделалось фиолетовым.

– Три основных двигателя работают превосходно, – говорит Кэти, и Гвенди видит, как Берн Стэплтон поднимает вверх два больших пальца. Уже в следующую секунду его голос звучит у нее в шлеме, на приватном канале связи:

– Как ощущения, сенатор?

Поскольку их больше никто не слышит, она говорит:

– Это лучший оргазм из всех возможных.

Он смеется. Получается очень громко. Гвенди морщится. Надо уменьшить громкость, но как? Не так давно она знала и даже убирала звук, но теперь напрочь забыла.

Регулятор в айпаде. Там вообще все.

Прежде чем она успевает уменьшить громкость, Берн отключается, и связь автоматически возвращается на общий канал. Айлин Брэддок сообщает им снизу – теперь из далекого далека, – что они прошли точку невозврата.

Кэти:

– Вас понял. Прошли точку невозврата.

Пути назад уже нет, думает Гвенди, и ее страх сменяется залихватским, лихорадочным ликованием, которого она никак от себя не ожидала. Теперь только вперед.

Она делает знак Джафари, чтобы тот поднял щиток шлема, и сама поднимает свой. Это против всех правил, но Гвенди нужно лишь пару секунд, и ей так хочется ему сказать… Ей необходимо сказать это вслух.

– Джаф! Мы увидим звезды!

Астроном улыбается.

– Божьей милостью, Гвенди. Божьей милостью.

9

После визита Пита Райли Гвенди начала изучать информацию о Поле Магоуэне, младшем сенаторе-республиканце от штата Мэн. Чем больше она узнавала, тем противнее ей становилось. Будь Гвенди моложе, она и вовсе пришла бы в ужас. Даже теперь, в пятьдесят восемь лет, имея немалый опыт в политике, она периодически впадала в ступор.

Ярый защитник бюджетно-налогового консерватизма, Магоуэн во всеуслышание заявлял, что не допустит, чтобы сторонники прогрессивного налогообложения лишили будущего внуков его избирателей, но при этом не возражал против вырубки мэнских лесов и коммерческого рыболовства на охраняемых природных территориях. Видимо, он полагал, что пресловутые внуки, о чьем будущем он так заботился, сумеют как-то решить эти проблемы, когда придет время. Он обещал, что при содействии президента Трампа и других «друзей американской экономики» добьется, чтобы в Мэне снова открылись текстильные фабрики «по всему штату от Киттери до Форт-Кента».

Он упорно отмахивался от вопросов, связанных с опасностью кислотных дождей и загрязнения рек, где уже были явления чудес в облике двухголовых лососей – в середине двадцатого века, когда текстильные фабрики работали круглосуточно семь дней в неделю. Если кто-то интересовался, как продукция этих фабрик сможет конкурировать с дешевыми тканями, импортируемыми из Китая, Магоуэн отвечал: «Мы запретим импорт любых товаров из Китая, кроме свинины му-шу и цыплят генерала Цо».

Люди на самом деле смеялись и аплодировали этому бреду.

За просмотром именно этого конкретного видео на ютьюбе Гвенди вспомнила, что сказал Пит Райли, когда приезжал к ней в декабре 2018-го: Люди отвергают науку, отвергают борьбу за права женщин, отвергают само понятие равенства. Они всеми силами отворачиваются от правды. Кто-то должен возвысить голос и ткнуть их носом в те вещи, в которые им удобнее и проще не верить.

Гвенди решила, что этим «кем-то» будет она, но когда Пит позвонил в марте 2019-го, сказала ему, что пока еще думает.

– Не затягивайте с решением, – сказал Пит. – В политике промедление смерти подобно, как вам известно. И если вы все же решитесь участвовать, мне бы хотелось возглавить ваш избирательный штаб. То есть если вы не возражаете.

– Как я могу отказать человеку с такой великолепной улыбкой?

– Тогда я готов приступить к делу.

– Позвоните в апреле, и я скажу, что решила.

Пит застонал, словно она наступила ему на ногу.

– Почему так долго?

– Мне нужно тщательно все обдумать. И посоветоваться с мужем.

Хотя Гвенди заранее знала, что скажет Райан.

На самом деле сначала ей надо было закончить книгу, «Город ночи» (да, такое название уже было у Джона Речи, но можно и повторить, потому что название и вправду роскошное), а потом уже спокойно готовиться к бою. Потому что она собиралась дать бой действующему сенатору Полу Магоуэну – и стоять до конца, пусть даже ее шансы на победу равнялись нулю.

Она сказала Райану о своем решении, и он отреагировал именно так, как она и ожидала.

– Я схожу за вином. Дорогим и хорошим вином. Это надо отметить. Леди и джентльмены, Гвенди Питерсон ВЕРНУЛАСЬ!

10

Небо в ближайшем к Гвенди иллюминаторе уже совсем темное. Темнее темного. «Темнее, чем в заднице у енота», как сказал бы Райан. Кабина кренится еще сильнее, кресло компенсирует крен, и внезапно все три экрана, раньше висевшие над головой, оказываются непосредственно перед глазами у Гвенди. Грохот двигателей умолкает, и если бы не фиксирующие ремни, Гвенди воспарила бы над креслом. Ощущения точно такие же, как на «русских горках», когда кабинка несется вниз по отвесному склону, только там они быстро проходят, а тут – нет.

– Экипаж, уже можно снять шлемы, – говорит Сэм. – Если хотите, можете расстегнуть скафандры, но пока не снимайте их.

Гвенди снимает шлем… и наблюдает, как он плывет в воздухе перед ней, медленно поднимаясь к потолку. Оглядевшись по сторонам, она видит еще три уплывающих шлема. Гарет Уинстон хватает свой и тащит вниз.

– Черт, и что мне с ним делать? – Его голос дрожит.

Даже Гвенди помнит, что надо делать, а уж Уинстон тем более должен помнить. Все отработано на тренировках.

– Отсек под креслом, – говорит Реджи Блэк.

– Ага. – Уинстон не добавляет «спасибо». Видимо, такого слова вообще нет в его лексиконе.

Гвенди находит на ощупь дверцу багажного отсека, открывает ее, убирает шлем внутрь и ждет щелчка, подтверждающего, что магнитный кружок на шлеме притянуло к соответствующему магниту на стенке отсека, на удивление просторного. Там достаточно места и для скафандра, но сейчас Гвенди кладет туда только стальной чемоданчик вместе с его опасным содержимым. Закрывая дверцу, она придерживает чемоданчик рукой, чтобы тот не улетел, как надутый гелием воздушный шарик.

Сталь летает, изумленно думает она. Боже правый, я нахожусь в таком месте, где сталь летает.

– Сенатор Питерсон, – зовет Кэти. – Гвенди. Подойдите сюда. Хочу кое-что вам показать. Помните, как надо передвигаться?

Гвенди не помнит. Напрочь забыла. Хотя должна помнить.

Ее выручает физик Реджи Блэк:

– Как будто плывете брассом, но медленно. И осторожнее, чтобы…

Теперь она вспоминает.

– Чтобы не задеть головой кнопку «ЛИКВИДАЦИЯ КОРАБЛЯ».

Они так шутили на подготовке к полету.

– Да, – улыбается Адеш. – Ее лучше не задевать.

Уинстон угрюмо молчит. Он явно злится, что его не позвали в капитанскую рубку первым; он все-таки платный пассажир. При всех его миллиардах он сейчас похож на надувшего губы обиженного ребенка.

Гвенди отстегивает ремни и смеется, медленно поднимаясь над креслом. Она подтягивает колени к груди, как ее учили на подготовке к полету, и делает неторопливый кувырок вперед. Вытягивает ноги. Как будто ложится на живот в кровати, только никакой кровати тут нет. И ей не приходится загребать руками. Джафари хватает ее за лодыжку и легонько подталкивает вперед. Смеясь от восторга, Гвенди плывет в воздухе в верхнюю часть кабины (которая теперь стала передней частью) над головами Реджи, Берна и доктора Глена. Как будто во сне, думает она.

Ухватившись за спинку кресла Дэвида Грейвса, она подтягивается в промежуток между креслами Кэти и ее первого помощника, чье имя вылетело у нее из головы. Что-то связанное с водой[4], но что именно, она не помнит.

Над панелью управления нет иллюминаторов, вместо них – узкое окошко. Даже не окошко, а как бы прорезь размером четыре фута на шесть дюймов.

– На вашем центральном экране видно лучше, – тихо говорит Кэти, – и на планшете. Но я подумала, что в первый раз это надо увидеть вживую. Тем более что эти полеты стали возможны во многом благодаря вам.

У меня был свой интерес, думает Гвенди. Космические исследования, развитие науки и расширение человеческих знаний – да, безусловно. Но есть еще кое-что.

На один жуткий миг у нее не получается вспомнить, что именно. Хотя это самое важное в ее жизни. Но потом все тревоги уходят, потому она смотрит в окошко и видит внизу… да, теперь определенно внизу.

Ее родная планета висит в пустоте, сине-зеленый шар, укутанный в белые шарфы облаков. Гвенди, конечно, видела фотографии, но реальность – непосредственная реальность – просто ошеломляет. Где-то там, в пустоте черного космоса, есть удивительный мир, полный жизни – невероятной, прекрасной, бесценной.

– Это Тихий океан, – говорит второй помощник, и теперь, когда Гвенди уже не пытается вспомнить, как его зовут, имя само всплывает в голове: Сэм Дринкуотер.

– Почему Америка так быстро исчезла, Сэм?

– Все дело в нашей скорости. Сейчас под нами проходят Гавайи. Скоро будет Япония.

Гвенди смотрит на облака, на белый вихрь посреди синего океана, и вспоминает муссон, который видела на экране своего ноутбука, когда ей не спалось вчера ночью и она проверяла погодные данные. Но это не компьютерный монитор; это вид с высоты Божьего взгляда.

– Вот она, чистая красота, – говорит Гвенди и плачет. Слезы уплывают вверх и сверкают у нее над головой, как чистейшие бриллианты.

11

Само собой, оппозиция не дремала.

Это было неудивительно, поскольку Гвенди была единственным конкурентоспособным кандидатом от демократов. При поддержке мужа она объявила о намерении баллотироваться в сенат в августе 2019-го. Она произнесла речь со сцены летней эстрады в городском парке Касл-Рока, где всегда объявляла о выдвижении своей кандидатуры на выборах в палату представителей. На собрании присутствовали репортеры всех крупных телеканалов штата, плюс несколько блогеров и даже корреспондент федеральной службы новостей, который, скорее всего, приехал в Мэн совсем по другим делам и случайно оказался в Касл-Роке: Мигель Альмагер из «Эн-би-си ньюз». Пришло много народу из местных, которые всячески подбадривали Гвенди. Она заметила даже несколько самодельных транспарантов. Самый лучший держала в руках ее давняя подруга Бриджит Дежарден: «ВПЕРЕД, МЭН! ВСЕ ЗА ГВЕНДИ!»

Освещение ее речи на телевидении получилось очень даже неплохим (тем же вечером местные каналы показали десятиминутные сюжеты). Комментарий Пола Магоуэна был краток и снисходителен: «Добро пожаловать в гонку, малышка, по крайней мере, у вас есть ваши книжки, к которым можно вернуться, когда все закончится».

Сам Магоуэн не торопился разворачивать свою предвыборную кампанию, приберегая «тяжелую артиллерию» на будущий год, потому что жители Мэна традиционно начинают интересоваться местной предвыборной гонкой не раньше чем месяца за три-четыре до выборов, но 27 августа, на следующий день после заявления Гвенди, штаб Магоуэна все-таки дал первый залп. Все их газетные публикации на целую полосу и минутные ролики на телевидении начинались с объявления, что «любимая писательница штата Мэн баллотируется в сенат США!».

Далее шли цитаты из «Розы с шипами», вышедшей в 2013 году в издательстве «Викинг». Гвенди особенно позабавили зловещие интонации диктора, читавшего текст в телевизионных сюжетах.

Эндрю обнял ее со спины и решительно положил руку на ее голый живот. Другой рукой он ласкал ее бип, пока она не застонала.

«Я хочу, чтобы ты меня бип, – сказала она. – И не прекращай, пока я не бип».

Он подхватил ее на руки, отнес в спальню и швырнул на кровать. Перевернувшись на бок, она схватила его за бип и прошептала, тяжело дыша: «Скорее, Энди. Я не могу больше ждать».

Под выдержками из книги в газетных статьях и внизу телеэкрана, на котором стоп-кадром застыла максимально нелестная фотография Гвенди (рот открыт, глаза прищурены, выражение лица как у умственно отсталой), шла надпись: «РАЗВЕ В ВАШИНГТОНЕ НЕ ДОСТАТОЧНО ПОРНОГРАФИИ?»

Гвенди рассмешили эти грубые нападки. Ее муж не смеялся.

– Тебе надо подать на них в суд за очернение репутации, – сказал он, с отвращением отшвырнув в сторону портлендскую «Каррент».

– Они только обрадуются, если я изваляюсь в грязи вместе с ними. – Гвенди взяла газету и зачитала вслух избранные места. – Знаешь, что это доказывает?

– Что Магоуэн ничем не гнушается? – Райан все еще злился. – Что он готов на любую низость?

– Это понятно, но я сейчас о другом. Все дело в контексте. «Роза с шипами» все-таки лучше, чем ее тут представляют. Может быть, ненамного, но все же.

В следующие недели корреспонденты неоднократно задавали Гвенди вопросы о так называемой порнографии, и Гвенди всегда с улыбкой отвечала:

– Исходя из количества голосов у сенатора Магоуэна на прошлых выборах можно с уверенностью заключить, что он не делает разницы между порнографией и политикой. И раз уж мы заговорили о порнографии, спросите у него при случае, как он относится к романтической связи своего друга Дональда Трампа со Сторми Дэниелс. У него наверняка есть что сказать.

Как оказалось, Магоуэну было практически нечего сказать о Сторми Дэниелс, и постепенно все улеглось и забылось, как это часто бывает с бурями в стакане воды. Обе избирательные кампании временно впали в спячку осенью 2019-го, когда после роскошного бабьего лета наступили первые заморозки. Возможно, Магоуэн еще воспользуется тщательно подобранными отрывками из книги Гвенди, когда предвыборная гонка начнется всерьез, а может, и нет, с учетом ее едких ответных реплик.

В День благодарения Гвенди и Райан помогали накрывать праздничный стол в портлендском приюте для бездомных на Оксфорд-стрит. Они вернулись в Касл-Рок очень поздно, и Райан сразу лег спать. Гвенди надела пижаму и тоже собралась ложиться, но поняла, что слишком взвинчена и все равно не уснет. Она решила спуститься на кухню и выпить вина – буквально два-три глотка, чтобы снять мандраж, который до сих пор ощущала после публичных мероприятий, хотя, казалось бы, за столько лет можно привыкнуть.

На кухне ее дожидался Ричард Фаррис.

Все в той же одежде, в той же маленькой черной шляпе, но в остальном он изменился. Он постарел.

И казался больным.

12

Развернувшись, чтобы плыть обратно на свое место, Гвенди чуть не сталкивается лоб в лоб с Гаретом Уинсоном, который болтается в воздухе прямо у нее за спиной.

– Дорогу большому дядьке, сенатор!

Гвенди отодвигается вбок, берется за поручень и, перебирая руками, подтягивается к своему креслу. Уинстон втискивается между спинками кресел Грейвса и Дринкуотера. Смотрит в узкое окошко и говорит:

– Хм. Из иллюминатора вид получше.

– Вот и смотрите в иллюминатор, – отвечает Кэти. – А отсюда пусть смотрят те, кому не досталось иллюминаторов.

Дэйв Грейвс следит за колонками компьютерных цифр и вполголоса беседует с Сэмом, но на миг отрывается от экрана, смотрит на Гвенди и сигналит бровями. Она не уверена, что этот сигнал точно означает: Три недели в компании этого парня – готовьтесь к веселью, но, скорее всего, так и есть. В Вашингтоне Гвенди общалась со многими богачами – их тянет к власти, как мотыльков на свет, – и в основном это нормальные люди; им хочется нравиться окружающим. Видимо, Гарет – то самое исключение, которое лишь подтверждает правило.

Гвенди хватается за спинку кресла, делает аккуратный разворот (в невесомости ее шестидесятичетырехлетнее тело вновь ощущается сорокалетним) и садится на место. Закрепляет ремни безопасности и расстегивает скафандр до пояса. Достает записную книжку из кармана красной толстовки с эмблемой «Орла». Не потому, что ей прямо сейчас нужно справиться с записями, а просто чтобы убедиться, что книжка на месте. В этой книжке содержится вся информация: имена, категории, прочие данные.

Пока что ей не особенно нужны эти записи, но она много читала о своей прогрессирующей болезни и знает, что когда-нибудь они ей понадобятся. Когда ее мозг начнет отключаться уже всерьез. Карбин-стрит, 1223. Ее адрес. Пиппа, кличка папиной старой таксы. Хоумленд, кладбище, где похоронена мама. Список ее лекарств, которые, видимо, сейчас лежат в ее крошечной личной каюте вместе с тем малым количеством одежды, что разрешается брать в полет. Никаких телефонных номеров, здесь нет сотовой связи с Землей (хотя Айлин Брэддок уверяет, что через год или два эта услуга будет доступна), но в книжке есть полный список всех функций ее телефона и перечень ее обязанностей как метеоролога космической экспедиции. Может быть, это надуманная работа, но Гвенди намерена выполнять ее хорошо.

Самая важная запись в ее книге памяти (так Гвенди называет свою записную книжку) сделана красными чернилами и обведена в рамку: 1512253. Это код, отпирающий стальной чемоданчик, который не открывается никак иначе. От одной только мысли, что она забудет эту комбинацию цифр и не сможет добраться до пульта управления внутри, Гвенди обмирает от ужаса.

Адеш уселся на место Уинстона и смотрит в его иллюминатор. Джафари Банколе тоже смотрит в иллюминатор поверх плеча Адеша. С той стороны Земля сейчас не видна, но доктор Глен перебрался в их задний ряд и смотрит в свободный иллюминатор с другой стороны.

– Потрясающе. Потрясающе. Совсем не так, как на снимках и даже на видео, да?

Гвенди кивает и открывает свою записную книжку на странице с именами членов экипажа, потому что помнит фамилию доктора, но не помнит его имя. И еще Реджи Блэк… какая у него должность? Еще пару минут назад Гвенди помнила, а теперь снова забыла.

Из записной книжки выплывает перо. Уинстон, который уже возвращается на свое место, тянет руку, чтобы его схватить.

– Не трогайте, – резко произносит Гвенди.

Уинстон как будто не слышит. Он хватает перо, с любопытством рассматривает и возвращает Гвенди.

– Что это?

– Перо. – Гвенди еле сдерживается, чтобы не добавить: Вы что, слепой? Ей придется тесно общаться с этим человеком еще три недели, и очень важно, чтобы он остался доволен и поддержал космическую программу. Если они обнаружат признаки жизни в Солнечной системе – или за ее пределами, – все будет иначе, но пока так. – Я использую его вместо закладки.

– Наверное, ваш счастливый талисман?

Его проницательность тревожит ее и немного пугает.

– Как вы догадались?

Он улыбается.

– У вас на лодыжке есть татуировка с пером. Я заметил в спортзале, когда вы занимались на тренажере.

– Оно мне нравится, скажем так.

Уинстон кивает, вроде бы потеряв интерес к разговору.

– Джентльмены, могу я занять свое место? У своего иллюминатора?

Он делает небольшое, но вполне недвусмысленное ударение на «свое» и «своего».

Адеш и Джафари освобождают его место, как две форели, уступающие дорогу не в меру упитанному тюленю.

– Поразительно, – говорит Адеш Гвенди.

Она согласно кивает.

Когда у нее появляется место для маневра, Гвенди снова отстегивает ремни и снимает скафандр. В процессе ненамеренно кувыркается через голову и думает, что невесомость – не такая уж классная штука на самом деле. Она убирает скафандр в багажный отсек под креслом, где уже лежат шлем и стальной чемоданчик, и отправляется на следующий – последний – уровень, где будет располагаться комната отдыха для пассажиров последующих орбитальных рейсов… и, возможно, рейсов к Луне. Такие удобства предусмотрены только на туристических лайнерах, их нет и не будет на кораблях, следующих прямым рейсом к космической станции с рабочими миссиями.

На удивление просторный общий отсек имеет форму цилиндрической капсулы. В пол вмонтированы два огромных экрана, на одном – черная пустота космического пространства, на другом – Мать-Земля крупным планом под кисеей атмосферы (чуть грязноватой, отмечает про себя Гвенди). Две отдельных каюты располагаются по левому борту, третья каюта и туалет – по правому. Глянцевые белые двери напоминают шкафчики в морге из детективных телесериалов, которые так любит Гвенди. На двери туалетной кабинки висит табличка: «ПЕРЕД ЭКСПЛУАТАЦИЕЙ ВСЕГДА ПРОВОДИТЕ КОНТРОЛЬНЫЕ ПРОЦЕДУРЫ».

Гвенди пока не хочется в туалет. Легонько дернув ногами, она плывет к двери с табличкой «СЕН. ПИТЕРСОН». Дверная ручка напоминает ручку на дверце холодильника. Гвенди открывает дверь и, оттолкнувшись от нее, вплывает внутрь. Каюта – а скорее закуток – тоже имеет форму цилиндрической капсулы, только совсем крошечной. Вот уж действительно клаустрофобное помещение. На этот раз Гвенди вспоминаются жилые отсеки подводных лодок из фильмов о Второй мировой войне. В каюте есть койка с ремнями, чтобы спящий не улетел к закругленному потолку футом выше, микроскопический холодильник на три-четыре бутылочки сока (может, еще и на сэндвич, если удастся его запихнуть) и – надо же! – капсульная кофемашина. Кофе прямо в каюте, думает Гвенди. Верх роскоши в космических путешествиях.

На крошечном холодильнике надежно держится на магните фотография в стальной рамке: Райан, Гвенди и ее родители на пляже в Рейд-Стейт-парке. Стоят в обнимку все вчетвером и смеются.

Скоро Гвенди приступит к своим метеорологическим обязанностям, но сейчас ей надо морально настроиться, сосредоточиться и освежить в памяти информацию по экипажу. Она ложится на койку и пристегивается ремнями. Где-то снаружи негромко гудят механизмы, но в закрытой прохладной каюте-капсуле царит почти зловещая тишина. Их корабль летит по орбите со скоростью несколько тысяч миль в час, но внутри самого корабля нет ощущения движения. Гвенди открывает свою красную записную книжку и листает страницы с данными об экипаже. Имена и краткие биографии. Реджи Блэк – физик. Конечно, физик. Доктора Глена зовут Дейл. Проще простого, ясно как день. Прозрачно, как свежевымытое окно… только все может забыться уже через час. Или даже через пятнадцать минут.

Наверное, я и вправду сошла с ума, если все это затеяла, размышляет она. Я и вправду сошла с ума, если скрываю свое состояние. Но он не оставил мне выбора. Только ты, Гвенди, сказал он. Мне больше не к кому обратиться. И я согласилась. На самом деле мне даже понравилась эта идея. Вот только…

– Только тогда у меня было все хорошо с головой, – шепчет Гвенди. – По крайней мере, мне так казалось. Господи, помоги мне со всем этим справиться.

Здесь, на верхнем пределе, после того, что она видела с высоты – Землю, такую хрупкую и красивую в черной пустоте, – легко поверить, что некий Бог все-таки существует.

13

– Что… – начала Гвенди, сама толком не зная, что скажет дальше: Что вы здесь делаете? или Что с вами? Но Фаррис не дал ей договорить.

Он приложил палец к губам, шепнул: «Тсс!» – и поднял взгляд к потолку.

– Не разбуди мужа. Пойдем на улицу.

Он с трудом поднялся из-за стола, покачнулся, и Гвенди испугалась, что он сейчас упадет. Но он все-таки устоял на ногах и тяжело задышал. Его сухие, потрескавшиеся губы – какая-то экзема? – слегка приоткрылись, обнажив желтоватые зубы. Нескольких зубов не хватало.

– Под столом. Возьми с собой. Быстрее. Времени мало.

Под столом лежала холщовая сумка. Гвенди сразу ее узнала, хотя в последний раз видела эту сумку, когда ей самой было двенадцать. Сорок пять лет назад. Она наклонилась и подняла сумку за веревочную завязку. Неуверенной, шаткой походкой Фаррис направился к двери на заднее крыльцо. У двери стояла трость, прислоненная к стене. Можно было бы ожидать, что у такого невероятного существа – словно вышедшего прямиком из волшебной сказки – будет роскошная трость, возможно, с серебряным набалдашником в виде волчьей головы. Но это была самая обыкновенная трость с закругленной ручкой и истертым резиновым наконечником. Фаррис оперся на нее, потянулся к дверной ручке и снова чуть не упал. Черный пиджак, черные джинсы, белая рубашка: когда-то этот наряд сидел как влитой, придавая ему этакую небрежную элегантность, а теперь болтался на нем, как обноски на огородном пугале.

Гвенди взяла его под руку (такую худую под рукавом пиджака!) и сама открыла дверь. Эта дверь, как и все остальные в доме, была заперта, когда они с Райаном уходили – не забыв включить охранную сигнализацию, – но сейчас замок открылся сразу, а на индикаторной панели не горел ни один огонек, даже в окошке для сообщений не было надписи «РЕЖИМ ОЖИДАНИЯ».

Они вышли на заднее крыльцо, откуда еще не убрали плетеную летнюю мебель, хотя уже близились холода. Ричард Фаррис попытался сесть в кресло, но ноги не слушались, и он скорее упал на сиденье, издав тихий болезненный стон, когда его пятая точка соприкоснулась с подушкой. Он судорожно вдохнул, подавил приступ кашля, прикрыв рот рукавом (в пятнах засохшей мокроты после многочисленных приступов) и посмотрел на Гвенди. Его глаза были такими же, как и прежде. Глаза и еле заметная улыбка.

– Нам надо поговорить.

В их самую первую встречу он сказал по-другому. Тогда он сказал: Эй, девочка. Иди сюда. Есть разговор. Гвенди подумала, что надо поговорить – это уже другой уровень по сравнению с есть разговор.

Гвенди закрыла дверь, уселась на подвесные качели, положила холщовую сумку себе под ноги и задала те вопросы, которые не успела задать на кухне, когда Фаррис ей напомнил, что наверху спит ее муж.

– Что с вами случилось? Зачем вы пришли?

Он сумел улыбнуться.

– Узнаю нашу Гвенди. Прямиком к сути дела. Что случилось со мной – это не важно. Я пришел потому, что, как сказал бы тот мудрый зеленый Йода, «возмущения в равновесии Силы чувствую я». Боюсь, мне придется тебя попросить…

Он закашлялся и не сумел договорить. От кашля все его исхудавшее тело вздрагивало и тряслось, и Гвенди снова подумала, что он похож на огородное пугало. Теперь – на пугало, которое треплют осенние ветра.

Она приподнялась над сиденьем качелей.

– Я принесу вам воды…

– Нет, не надо.

Он справился с кашлем. После такого сильного приступа его щеки должны были гореть огнем, но его лицо оставалось мертвенно-бледным. Под глазами темнели черные круги.

Фаррис пошарил в кармане пиджака и достал пузырек с таблетками. Но снова закашлялся, и пузырек выпал из его слабых пальцев. Покатился по полу и остановился у холщовой сумки под ногами Гвенди. Она наклонилась и подняла пузырек. Обычный аптечный флакончик темно-коричневого стекла, но со странной надписью на этикетке. Вереница каких-то значков вроде рун, от которых у Гвенди почему-то кружилась голова. Она крепко зажмурилась, открыла глаза и увидела слово «ДИНУТИЯ», которое ничего для нее не значило. Она моргнула, и на этикетке вновь появились кружащие голову руны.

– Сколько штук?

Фаррис кашлял так сильно, что не мог говорить, но показал два пальца. Гвенди открыла пузырек и вытряхнула две маленькие таблетки, похожие на «Ранексу», которую ее папа принимал от ангины. Она положила их на протянутую ладонь Фарриса (ладонь была совершенно гладкой, без всяких линий), а когда он закинул их в рот, с тревогой заметила на его губах мелкие капельки крови. Он проглотил лекарство, сделал глубокий вдох, потом еще один, глубже. У него на щеках появился слабый румянец, и теперь Фаррис стал хоть немного похож на себя прежнего, на того человека, которого Гвенди впервые увидела в парке Касл-Вью, у верхней площадки Лестницы самоубийц, много лет назад.

Его кашель утих, а потом прекратился совсем. Он протянул руку, чтобы забрать пузырек. Прежде чем закрыть крышку, Гвенди заглянула внутрь. Там оставалось всего шесть таблеток. Может быть, восемь. Фаррис убрал пузырек во внутренний карман пиджака, откинулся на спинку кресла и уставился в темноту за пределами крыльца.

– Ну вот, уже лучше.

– Это сердечное лекарство?

– Нет.

– Лекарство от рака?

Ее мама принимала «Онковин» и «Абраксан», хотя они были совсем не похожи на маленькие белые таблетки из пузырька Фарриса.

– Если тебе действительно интересно, Гвенди – ты всегда была любознательной, – со мной происходит много чего нехорошего, и все нахлынуло разом. Годы, которые раньше все прощали – а их было много, – теперь берут свое. Ломятся, словно голодные посетители в ресторан. – Он улыбнулся своей обаятельной тонкой улыбкой. – А я – их буфет.

– Сколько вам лет?

Фаррис покачал головой.

– У нас есть куда более важные темы для обсуждения, а времени у меня мало. Случилась беда, и причина беды – эта самая штука в сумке у тебя под ногами. Помнишь нашу последнюю встречу?

Да, Гвенди помнила. Это было на Южном портлендском аэродроме, она сидела на скамейке у входа, ждала Райана, который парковал машину. Гвенди сторожила багаж, в том числе – сумку, где лежал пульт управления. Ричард Фаррис уселся рядом и объявил, что у него мало времени и ему надо успеть сказать самое главное, пока их не прервали. К концу разговора пульт управления исчез из сумки Гвенди. Просто взял и исчез. И сам Фаррис тоже исчез, растворился в воздухе. Гвенди на секундочку отвернулась, а когда повернулась обратно, его уже не было. Тогда она думала, что никогда больше его не увидит.

– Да, помню.

– Двадцать лет назад. – Он говорил очень тихо, но уже не хрипел, у него не тряслись руки, и лицо стало более-менее нормального цвета. Гвенди знала, что это лишь временное улучшение: она ухаживала за мамой во время ее последней болезни, и теперь папа медленно (но верно) угасал у нее на глазах. Таблетки могут помочь, но ненадолго. – Тогда ты была депутатом в нижней палате конгресса, одной из многих. Теперь у тебя в руках будет настоящая власть.

Гвенди тихонько рассмеялась. Ричард Фаррис многое знает, но если думает, что она победит Пола Магоуэна на выборах в сенат США, значит, совершенно не разбирается в нынешних политических настроениях штата Мэн.