Колеса Хейли Артур

Глава 15

Северная часть штата Мичиган, куда входит и озеро Хиггинса, в справочниках местной торговой палаты именуется «Зоной развлечений».

Адам Трентон, Бретт Дилозанто и все те, кто приехал в конце мая на уик-энд к Хэнку Крейзелу, убедились, что это действительно так.

Крейзеловский «коттедж», оказавшийся на самом деле просторным, роскошно обставленным домом с несколькими спальнями, был расположен на западном берегу озера Хиггинса, в северной его части. По своей конфигурации озеро напоминало земляной орех или эмбрион, причем выбор сравнения зависел, наверное, от того, сколь удачным оказывалось для посетителя пребывание на его берегах.

Адам без труда нашел и озеро, и «коттедж», проехав в одиночестве за субботнее утро Понтиак, Саджино, Бэйсити, Мидленд и Хэррисон, то есть большую часть двухсотмильного расстояния по федеральному шоссе № 75. За пределами городов штат Мичиган утопал в буйной зелени и цветении. Свежий воздух был напоен ароматами. На почти безоблачном небе светило солнце. Из дома Адам выехал в весьма подавленном настроении, но по мере того как колеса автомобиля уносили его все дальше на север, он чувствовал, что начинает понемногу приходить в себя.

Его подавленное настроение объяснялось ссорой с Эрикой.

Когда недели две-три назад он рассказал ей о приглашении на мужской уик-энд, которое Крейзел передал ему через Бретта Дилозанто, она заметила в ответ: «Ну что ж, если присутствие жен нежелательно, придется мне, как видно, самой поискать для себя развлечение, так?» Под влиянием разговора с Эрикой Адам стал раздумывать, не отказаться ли ему вообще от этой поездки, которая с самого начала не очень-то его и привлекала, — просто он уступил Бретту, жаждавшему познакомить его со своим другом Хэнком Крейзелом, и Адам принял приглашение.

Но Эрика, судя по всему, не сумела ничего придумать на уик-энд, и, когда утром Адам, поднявшись с постели, стал упаковывать кое-какие вещи, она спросила его:

— Тебе действительно так уж необходимо ехать?

Адам сказал, что отказываться уже поздно: он обещал приехать, и тогда она язвительно спросила:

— Мужской уик-энд — это значит вообще без женщин или только без жен?

— Без женщин, — ответил он, не зная точно, так ли это на самом деле, хотя в душе почти не сомневался в обратном, потому что уже не раз бывал на подобных уик-эндах.

— Ну разумеется! — Они находились на кухне. Эрика готовила кофе, сопровождая это грохотом кухонной посуды. — А из напитков самыми крепкими будут, очевидно, молоко и лимонад.

— Будут или не будут — не в этом дело: в любом случае обстановка там будет куда приятнее, чем здесь, — парировал он.

— А кто, по-твоему, в этом виноват?

И тут Адам взорвался:

— Не знаю я, черт возьми, кто! Но если во всем виноват я, то на других я, видимо, не действую так, как на тебя!

— Тогда и отправляйся, черт возьми, к тем другим! — воскликнула Эрика, запустив в Адама кофейной чашкой — к счастью, без кофе, которую, опять же к счастью, Адам ловко поймал и спокойно поставил на стол. А может, никакой удачи в этом и не было, потому что Адам расхохотался, что еще больше взбесило Эрику. Она стремительно выскочила из кухни, с грохотом захлопнув за собой дверь. Кипя от злости, Адам швырнул сумку с вещами в машину и уехал.

Не проехав и двадцати миль, Адам понял, что все это крайне нелепо — такое ощущение нередко бывает, когда посмотришь на семейные неурядицы некоторое время спустя. Адам знал, что, останься он дома, ссора к полудню была бы уже забыта. Возле Саджино настроение у Адама под влиянием хорошей погоды совсем улучшилось. Он позвонил домой, но никто не ответил. Видимо, Эрика куда-то уехала. Он решил, что позвонит позже.

В «коттедже» на озере Хиггинса Адама встретил Хэнк Крейзел. Высокий, сухопарый, с поистине военной выправкой, он был элегантно и в то же время по-дачному одет — в тщательно отглаженных шортах и пестрой рубашке. Обменявшись с хозяином рукопожатием, Адам поставил машину возле семи или восьми уже стоявших автомобилей сплошь последних «люксовых» моделей.

— Кое-кто приехал вчера вечером, — кивнул Крейзел в сторону машин. — Некоторые еще спят. Другие подъедут позже. — Он взял сумку Адама и повел его по выложенной тесом дорожке под навесом, которая вела от шоссе к дому. Сам дом производил солидное впечатление: наружные стены были сложены из целых бревен, фронтон покоился на массивных, отесанных топором балках. Внизу, на озере, у пристани покачивалось несколько лодок.

— Мне нравится здесь у вас, Хэнк, — заметил Адам.

— Рад это слышать. Должен сказать, здесь совсем не плохо, хотя сам я и руки не приложил. Дом я купил уже готовый. Владелец перестарался и был вынужден продать — понадобились деньги, — Крейзел криво усмехнулся. — Да разве всем нам они не нужны?

Они остановились у одной из дверей, выходивших на крытую дорожку. За дверью оказалась обшитая полированным деревом спальня. В камине, перед которым стояла двухспальная кровать, уже были приготовлены дрова.

— Считайте, вам повезло. Дело в том, что ночью здесь может быть холодно, — сказал Крейзел. И подошел к окну. — Я выделил вам комнату с красивым видом.

— Это действительно так. — Стоя рядом с хозяином, Адам залюбовался светлыми, чистыми водами озера, поражавшего своей голубизной, переходившей у кромки песчаного пляжа в зеленоватый оттенок. Озеро Хиггинса затерялось среди лесистых холмов — последние километры дорога все время шла в гору, — и вокруг «коттеджа», да и всего озера, теснились великолепные пинии, европейские ели, бальзамник, американская лиственница, золотистые сосны и березы. Судя по открывавшемуся из окна виду, Адам догадывался, что ему досталась самая лучшая комната. Интересно почему. И кто, интересно, остальные приглашенные?

— Когда будете готовы, — сказал Крейзел, — пожалуйте в бар. Здесь и кухня есть. Но никаких твердых часов для еды не существует. Есть и пить можно круглые сутки. И вообще заниматься чем угодно. — Распахнув дверь в противоположной стене комнаты, он снова криво усмехнулся. — Здесь два выхода: эта дверь и вон та, другая. Обе закрываются на ключ. Удобно, никто не видит, когда входишь или выходишь.

— Спасибо. В случае необходимости непременно этим воспользуюсь.

Когда Крейзел ушел, Адам вынул из сумки свои вещи и вскоре вышел следом за хозяином через другую дверь. Он очутился на узкой галерее, которая шла по верху большой жилой комнаты, задуманной и оборудованной в охотничьем стиле. Ряд ступеней из скальных плит, из которых был сложен огромный камин, вел с галереи в эту комнату. Адам сошел вниз. В большой комнате никого не было, и Адам направился в ту сторону, откуда доносились голоса.

Он оказался на широкой, залитой солнцем веранде высоко над озером. Несколько человек, сбившись в кучку, о чем-то беседовали. Кто-то, заглушая остальных, раздраженно произнес:

— Ей-богу, вы в этой отрасли страдаете повышенной раздражительностью. Вы чертовски болезненно реагируете на критику и мгновенно переходите в оборону. Вы поощряете эксгибиционистов, словно они величайшие мудрецы, а не любители саморекламы, стремящиеся увидеть свое имя в газетах или на экранах телевизора. Вы только взгляните на ваши годовые общие собрания! Это же настоящий цирк! Какой-нибудь кретин, владеющий всего одной акцией, распекает в пух и прах председателя совета директоров, а тот стоит и проглатывает всю эту ерунду! Да это же все равно что послать какого-нибудь рядового избирателя в Вашингтон и с умилением слушать, как он разносит сенаторов.

— Нет, все это не так, — проговорил Адам. И хотя он не повысил голоса, разговоры вокруг умолкли. — Избиратель не имеет права выступать в сенате, а вот акционер, даже если у него всего одна акция, вправе выступить на годовом общем собрании. В этом суть нашей системы. И критики далеко не все сумасшедшие. Если мы станем так думать и не будем прислушиваться к мнению других, то окажемся отброшенными на целых пять лет назад.

— Эй! — воскликнул Бретт Дилозанто. — Эй, я рекомендую прислушаться к этой вступительной реплике и обратить внимание на того, кто приехал! — На Бретте было экзотическое одеяние в виде римской тоги пурпурных и желтых тонов, очевидно, плод собственной фантазии. Как ни странно, одеяние это было смелым и удобным. Адам, который был в свитере и брюках, сразу почувствовал, каким консерватизмом веет от его одежды.

Несколько человек, знавших Адама ранее, поздоровались с ним, в том числе Пит О'Хейген, который как раз говорил в тот момент, когда Адам появился на открытой веранде. О'Хейген представлял крупный журнал, издающийся в Детройте и распространяемый по всей стране. В обязанности О'Хейгена входило поддерживать светские знакомства с воротилами автомобильной промышленности и таким обходным, но зато эффективным путем получать заказы на рекламу. Большинство крупных иллюстрированных журналов держат таких людей, которым иногда удается стать близкими друзьями президентов компаний или других высокопоставленных людей. Рекламным агентам становится известно о подобных знакомствах, но они спокойно к этому относятся. Зато, когда встает вопрос об урезании средств на рекламу, в последнюю очередь это затрагивает журналы, имеющие связи наверху. Характерно поэтому, что О'Хейген нисколько не обиделся на Адама за его резкую отповедь, а, наоборот, только улыбнулся в ответ.

— Идите сюда, давайте знакомиться, — сказал Хэнк Крейзел и стал подводить Адама к гостям, среди которых были конгрессмен, судья, какой-то важный тип с телевидения, два поставщика автомобильных частей — коллеги Крейзела и несколько человек из дирекции компании, где работал Адам, включая трех агентов по закупкам. Был среди них и молодой человек, который, с обаятельной улыбкой протянув Адаму руку, представился:

— Меня зовут Пьер Флоденхейл. Смоки говорил мне о вас, сэр.

— Да, да, конечно. — Адам вспомнил, что это молодой гонщик, которого он видел в качестве продавца в демонстрационном зале Смоки Стефенсена. — Ну, как идет торговля?

— Совсем неплохо, сэр, когда есть время обработать покупателя.

— Забудьте это идиотское обращение «сэр», — сказал Адам. — Тут все зовут друг друга по имени. А вам не повезло в Дейтонской пятисотке.

— Еще как. — Пьер Флоденхейл отбросил со лба непослушную белокурую прядь и сморщился. Два месяца назад он успешно преодолел сто восемьдесят изнурительных кругов в Дейтоне, вышел в лидеры, когда оставалось всего двадцать кругов, и тут у него отлетела головка блока цилиндров, из-за чего пришлось сойти с дистанции. — В тот момент у меня было откровенное желание раздавить эту проклятую тачку, — признался он.

— На вашем месте я столкнул бы ее с обрыва в море.

— Надеюсь, в следующий раз буду удачливее. — По лицу гонщика промелькнула мальчишеская улыбка; держался он все с той же приятной непосредственностью, которую подметил в нем Адам при встрече в магазине Стефенсена. — У меня такое чувство, что в этом году я обойду всех на гонке «Талладега-500».

— Я буду в Талладеге, — сказал Адам. — Мы собираемся представить там новую концепцию-модель «Ориона». Так что буду вам аплодировать.

Откуда-то сзади раздался голос Хэнка Крейзела:

— Адам, это Стелла. Она готова исполнить любое ваше желание.

— Например, насчет чего-нибудь выпить, — послышался приятный голос. И тут Адам увидел рядом с собой симпатичную маленькую рыжеволосую девушку. На ней было едва прикрывавшее наготу бикини. — Здравствуйте, мистер Трентон.

— Здравствуйте. — Неподалеку он заметил еще двух девушек и тотчас вспомнил, как Эрика спросила его: «Мужской уик-энд — это значит вообще без женщин или только без жен?»

— Я рада, что вам нравится мой купальный костюм, — сказала Стелла Пьеру, заметив, как его взгляд скользит по ее телу.

— А мне показалось, что вы вообще без ничего.

— Как насчет чего-нибудь выпить? — повторила девушка, снова повернувшись к Адаму.

Он попросил принести бокал «Кровавой Мэри».

— Не уходите далеко, — предупредила она. — Я один момент.

— Скажите, Адам, — спросил Пьер, — а что такое концепция «Ориона»?

— Это машина, изготовленная в рекламных целях до того, как начнется серийное производство. На языке коммерсантов это значит что-то вроде «сигнального экземпляра».

— Значит, в Талладеге вы будете демонстрировать не настоящий «Орион»?

— Нет, — ответил Адам. — Настоящий «Орион» сойдет с конвейера не раньше чем через месяц. Концепция «Ориона» будет похожа на подлинник, но в какой степени — это пока секрет. Между тем мы будем широко демонстрировать его, чтобы подогреть всеобщий интерес к новой модели, чтобы люди говорили о ней, спорили, каким будет настоящий «Орион». Можно сказать, — добавил Адам, — что этому «сигнальному экземпляру» отводится роль как бы раздражителя.

— Я тоже могла бы сыграть такую роль, — сказала Стелла, вернувшись с бокалами для Адама и для Пьера.

К ним подошел конгрессмен. У него были длинные седые волосы, добродушная манера держаться и громкий, хотя и вкрадчивый, как у проповедника, голос.

— Меня заинтересовало, мистер Трентон, то, что вы говорили об автомобильной промышленности и ее умении прислушиваться к мнению других. Надеюсь, это умение распространяется и на то, что говорят законодатели?

Адам помедлил. Его так и подмывало ответить по обыкновению резко, но он ведь был не у себя дома, а в гостях. Адам перехватил взгляд Хэнка Крейзела, который явно обладал способностью быть всюду и везде и слышать все для него существенное.

— Не стесняйтесь! — бросил Крейзел. — Хорошенькая потасовка нисколько не помешает. Да и доктор вот-вот подъедет.

— Сейчас конгресс выдает нам одни глупости, — сказал Адам конгрессмену. — Глупости, которые изрекают люди, жаждущие услышать свое имя в новостях и знающие, что добиться этого легче всего с помощью нападок — обоснованных или вздорных, не важно каких, — на автомобильную промышленность. Один американский сенатор, — продолжал Адам, и конгрессмен покраснел, — добивается, чтобы через пять лет было запрещено пользоваться автомобилями, если они по-прежнему будут работать на двигателях внутреннего сгорания, а чем заменить этот двигатель, он ни малейшего понятия не имеет. Ну что ж, если это случится, единственным положительным результатом будет то, что этот сенатор не сможет больше разъезжать со своими глупыми речами. В некоторых штатах начались судебные процессы, с тем чтобы заставить нас отозвать все автомобили, выпущенные после пятьдесят третьего года, и внести в них конструктивные изменения с учетом допустимого уровня токсичности выхлопных газов, установленного в Калифорнии в шестьдесят шестом году, а в других штатах — в шестьдесят восьмом.

— Это, конечно, крайности, — возразил конгрессмен. Он с трудом ворочал языком, и, судя по всему, бокал, который он держал в руке, был не первым за этот день.

— Согласен, что это крайности. Но мы нередко слышим подобные нарекания из уст законодателей, а это, если не ошибаюсь, и был ваш вопрос.

— Правильно, был, — радостно возвестил вновь появившийся Хэнк Крейзел. Он хлопнул конгрессмена по плечу: — Смотрите в оба, Вуди! У этих молодых детройтских парней голова хорошо работает. Во всяком случае, лучше, чем у тех, с кем вы общаетесь в Вашингтоне.

— Вот ведь ни за что не скажешь, — заметил конгрессмен, обращаясь к собравшимся, — что, когда мы с этим Крейзелом служили в морской пехоте, он стоял передо мной навытяжку.

— Если именно этого вам недостает, генерал… — Крейзел, все еще щеголявший в своих элегантных шортах, мгновенно принял стойку «смирно», безукоризненно отдав честь, как на плацу. Затем повелительным тоном произнес: — Стелла, принеси сенатору еще выпить.

— Признаться, генералом я никогда не был, — заметил конгрессмен. — Я был лишь трусом-полковником, да и сенатором стать тоже не сподобился.

— Вот уж трусом, Вуди, вы никогда не были, — заверил его Крейзел. — А сенатором еще наверняка станете. Судя по всему, перешагнув через труп автомобильной промышленности.

— Судя по вам и по этому домику, о похоронах еще говорить рановато. — Конгрессмен снова обратил взгляд на Адама: — Не хотите еще наподдать бедным политическим деятелям?

— Может быть, еще чуточку, — с улыбкой произнес Адам. — Некоторые из нас считают, что нашим законодателям пора бы предпринять хоть какие-то позитивные акции, вместо того чтобы как попугаи повторять утверждения наших критиков.

— Какие акции вы считаете позитивными?

— Ну, скажем, принять законы, которые пошли бы на пользу публике. Вот вам пример — загрязнение воздуха. О'кей, нормы, устанавливающие предел загрязнения воздуха для вновь конструируемых автомобилей, существуют. Большинство из нас, работающих в этой отрасли, считает их удовлетворительными и необходимыми — их давно следовало ввести. — Адам почувствовал, что разговоры смолкли и вокруг них образовалось плотное кольцо людей. Он продолжал:

— Однако вы требуете, чтобы мы сконструировали такое приспособление, которое обезвреживало бы выхлопные газы, никогда бы не ломалось, не нуждалось бы в проверке и наладке и надежно функционировало бы в течение всего периода эксплуатации автомобиля. Но ведь это просто-напросто невозможно. Рассчитывать на это столь же бессмысленно, как и требовать, чтобы механизм всегда идеально работал. Что же действительно требуется? Требуется «зубастый» закон — закон, предусматривающий систематическую проверку работы очистительного прибора в машине и в случае необходимости — ремонта или замены его. Но это был бы непопулярный закон, потому что публике наплевать на загрязнение воздуха, для нее главное — собственное удобство. Вот почему политические деятели опасаются принятия такого закона.

— Нет, публике не наплевать! — пылко возразил конгрессмен. — Чтобы доказать это, я покажу вам письма моих избирателей.

— Кое-кому действительно не наплевать. Но большинству безразлично. Вот уже более двух лет, — подчеркнул Адам, — мы выпускаем специально для машин старых марок приспособления, обезвреживающие выхлопные газы. Вместе с установкой это приспособление стоит двадцать долларов, и мы знаем, что оно себя оправдывает. В любом случае оно уменьшает загрязнение и способствует чистоте воздуха. Мы рекламировали этот прибор, сообщали о нем по телевидению, радио, давали объявления, и тем не менее почти никто его не покупает. Всякие дополнительные приспособления, например покрышки с белыми бортами или стереоприставки, расходятся — даже для машин старых марок — очень быстро. А вот приборы для обезвреживания выхлопных газов, оказывается, никому не нужны: их покупают очень неохотно. Да и законодатели, о которых вы меня спрашивали и которые, стоит хоть одному избирателю пискнуть, принимаются читать нам нотации, — эти самые законодатели тоже не проявляют ни малейшего интереса.

— Свиные ребрышки! Свиные ребрышки! — раздался голос Стеллы, подхваченный хором других голосов.

Группа, окружавшая Адама и конгрессмена, поредела.

— Давно пора, — произнес кто-то. — Мы ведь уже целый час ничего не ели.

При виде горы всякой снеди, возвышавшейся на буфетной стойке в глубине открытой веранды, где хозяйничал повар в белом колпаке, Адам вспомнил, что из-за скандала с Эрикой он так и не успел позавтракать, и теперь почувствовал голод. Он вспомнил также, что надо позвонить домой.

Один из агентов по закупкам, держа в руке тарелку, полную еды, воскликнул:

— Отличный корм, Хэнк!

— Рад, что вам нравится, — сказал хозяин. — К тому же потом благодаря вашему присутствию, ребята, я смогу вычесть сумму, которую потрачу на вас, из капитала, подлежащего налогообложению.

Адам и все остальные улыбнулись, зная, что Крейзел говорит правду: присутствие закупщиков превращало прием в деловую встречу, а такие расходы налогом не облагаются. Дело в том, что агенты автомобильной компании, ежегодно размещающие заказы на несколько миллионов долларов, распоряжаются жизнью и смертью таких поставщиков автомобильных частей, как Крейзел. В былые времена закупщики получали от поставщиков, которым они благоволили, роскошные подарки — вплоть до парусных яхт или обстановки для целого дома. Теперь же автомобильные компании запретили это откровенное взяточничество, и виновным, если они попадались с поличным, грозило немедленное увольнение. И все же возможности для «подмазки» закупщиков продолжали существовать, и приемы — для широкого или узкого круга лиц — были как раз одной из таких форм выражения благодарности. Существовали и другие способы: например, поставщики или их посредники оплачивали гостиничные счета закупщиков, что считалось наиболее безопасным, ибо ни деньги, ни товары не переходили зримо из рук в руки, а в случае дознания закупщик всегда мог отрицать свою причастность к делу, утверждая, что ждал, когда гостиница представит ему счет к оплате. Ну, а третьим способом оставались рождественские подарки.

Ежегодно в ноябре или декабре руководство автомобильных компаний издавало циркуляр о запрете рождественских подарков. Но с таким же постоянством секретарши отделов закупок составляли списки с указанием домашних адресов персонала, которые — стоило лишь попросить — тотчас попадали в руки поставщиков, причем такая просьба считалась столь же обычной, как традиционное пожелание приятных рождественских праздников. Домашние адреса секретарш всегда включались в эти списки, и каким-то образом — меньше всего это могли объяснить сами сотрудники отдела — их адреса тоже там фигурировали. Правда, подарки, которые никогда не доставлялись на службу, не были столь шикарными, как в былые времена, и тем не менее ни один поставщик не мог позволить себе воздержаться от подношений.

Адам продолжал наблюдать за закупочным агентом с тарелкой, полной еды, когда неподалеку от него мягкий женский голос произнес:

— Скажите, Адам Трентон, вы всегда говорите то, что думаете?

Он обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати восьми-тридцати и явно забавлялась, рассматривая его. Ее широкоскулое лицо было слегка приподнято, на влажных пухлых губах играла улыбка. Умные лучистые глаза спокойно выдержали его взгляд. Адам почувствовал мускусный запах духов, оценил изящное, гибкое тело с маленькими упругими грудями под зеленовато-голубым полотняным платьем. Женщина редкой красоты, подумал Адам. И при этом — черная. Не смуглая, а черная как смоль. Идеально гладкая кожа напоминала шелковистую древесину черного дерева. Адам с трудом подавил в себе желание дотронуться до нее рукой.

— Меня зовут Ровина, — сказала она. — А как вас зовут, я уже знаю. Меня просили принести вам что-нибудь поесть.

— Ровина, а дальше как?

Адам почувствовал, что она колеблется.

— Разве это так важно? — Она улыбнулась, и Адам снова обратил внимание на ее яркие влажные губы. — Кроме того, — сказала Ровина, — я первая задала вопрос, но вы мне не ответили.

Адам вспомнил, о чем она спрашивала: всегда ли он говорит то, что думает.

— Не всегда. И полагаю, что едва ли кто поступает иначе. — А сам подумал: «И уж тем более в данный момент». Вслух же добавил: — Но когда я что-нибудь говорю, то стараюсь быть честным перед самим собой.

— Я знаю. Я слышала, что вы говорили. Не многие из нас поступают так.

Глаза Ровины встретились со взглядом Адама и спокойно выдержали его. Интересно, чувствует ли она, какое оказывает на него воздействие? Наверное, да.

Повар за буфетной стойкой, следуя указаниям Ровины, положил им на тарелки еды, и они вышли на воздух, где стояли столики. Там уже сидели двое: судья, молодой негр из федерального суда в штате Мичиган, и еще один гость из той же компании, где работал Адам, инженер-конструктор средних лет по имени Фрейзон. Чуть позже появился Бретт Дилозанто в сопровождении миловидной и немногословной брюнетки, которую он представил как Элзи.

— Мы решили, что главные события развернутся здесь, — сказал Бретт. — Только не разочаровывайте нас.

— А что вы имеете в виду? — спросила Ровина.

— Вы же знаете нас, автомобилестроителей. Нас ведь интересуют только две вещи — бизнес и секс.

— Для второго еще слишком рано, — улыбнулся судья. — Может быть, начнем с бизнеса. Вы вот тут говорили о годовых собраниях вашей компании, — заметил он, обращаясь к Адаму. — Мне понравилось то, что вы сказали, а именно: что надо выслушивать даже того, кто обладает хоть одной акцией.

Словно клюнув на приманку, инженер Фрейзон отложил в сторону нож и вилку.

— Ну а мне это не понравилось. Я не могу согласиться с Адамом, и так думают многие.

— Я знаю, — бросил судья. — Я заметил, как вы реагировали. Может, объясните почему?

Фрейзон нахмурил брови и задумался.

— Хорошо. Эти крикуны, обладающие одной акцией — сюда я включил бы и группы по защите интересов потребителей, и так называемый Комитет по контролю за ответственностью корпораций перед обществом, — способны только разрушать с помощью неверной подачи фактов, лжи и клеветы. Помните годовое общее собрание «Дженерал моторс», когда банда Нейдера обозвала всех «гангстерами на службе корпораций», а потом объявила, что мы «попираем закон и справедливость», оказываясь соучастниками «преступлений большого бизнеса, по сравнению с которыми уличная преступность — сущий пустяк»? Уместно спросить, как нам реагировать на подобные обвинения? Может, преисполниться чувства благодарности? Как относиться к этим клоунам, болтающим такой вздор? Неужели принимать их всерьез?

— Подумать только! — вставил Бретт Дилозанто. — Оказывается, ваш брат инженер прислушивается к тому, что говорят. А мы считали, что вы прислушиваетесь только к шуму мотора.

— Они прекрасно это слышали, — сказал Адам. — Мы все слышали — и в «Дженерал моторс», и в других компаниях. Но многие не поняли того, что приведенные здесь слова, — он сделал жест в сторону Фрейзона, — преследовали конкретную цель: вызвать гнев и ярость и тем самым предотвратить разумную реакцию на высказанные упреки. Дело в том, что протестовавшие не желали слушать разумный ответ автомобильных компаний. Если бы это произошло, мы бы доказали их несостоятельность. И то, что они задумали, сработало. А наши люди попались на удочку.

— Стало быть, вы считаете, что ругать вас — это своеобразная тактика? — уточнил судья.

— Разумеется. Это — язык нашего времени, и ребята, которые пользуются этим языком — главным образом молодые талантливые адвокаты, — точно знают, какое он оказывает воздействие на пожилых людей, восседающих за столом совета директоров автомобильных компаний. Под влиянием таких речей у них волосы встают дыбом, подскакивает кровяное давление, они ожесточаются и их с места не сдвинешь. Председатели и директора наших компаний воспитаны в духе вежливости: в их время, прикончив конкурента, говорили «извините». Теперь такое уже не встретишь. Нынешний тон общений резкий и грубый, аргументы грешат передержками, поэтому разумные люди холодно реагируют на такие вещи, их это не трогает. А вот наши шишки этому еще не научились.

— Я тоже не научился и не собираюсь учиться, — сказал Фрейзон. — Я — за изысканные манеры.

— Это говорит инженер, выразитель ультраконсервативных взглядов! — вставил Бретт.

— Адам — тоже инженер, — заметил Фрейзон. — Беда в том, что ему пришлось слишком много общаться с дизайнерами.

Сидевшие за столиком рассмеялись.

— Вы ведь наверняка не согласны с тем, чего требуют воинствующие элементы на ежегодных собраниях: ввести кого-нибудь от потребителей в состав советов директоров и все такое прочее? — повернувшись к Адаму, спросил Фрейзон.

— А почему бы и нет? — спокойно проговорил Адам. — Это означало бы, что мы готовы проявить гибкость, так почему бы и не попробовать. А что, если ввести кого-нибудь из них в совет или, скажем, в состав присяжных, — ведь тогда он, вероятно, будет относиться ко всему серьезно и уж не станет поднимать шум ради шума. Мы и сами при этом могли бы кое-чему научиться. Это ведь все равно когда-нибудь произойдет, и поэтому лучше проявить инициативу, не дожидаясь, пока мы будем вынуждены это сделать.

— А каково ваше суждение, господин судья, после того как вы выслушали обе стороны? — спросил Бретт.

— Извините. — Судья приложил руку ко рту, стараясь подавить зевоту. — Мне на какое-то время показалось, что я в суде. — Он покачал головой с наигранной торжественностью. — Прошу прощения, но не в моей привычке выносить приговоры во время уик-энда.

— И вы абсолютно правы, — произнесла Ровина. Она дотронулась до руки Адама, одновременно слегка погладив ее. Когда он повернулся к ней, она едва слышно спросила:

— Не хотите со мной поплавать?

Они отвязали от мостков одну из лодок Хэнка Крейзела с подвесным двигателем; Адам запустил его, и лодка не спеша поплыла. Отъехав мили на четыре в восточном направлении и еще отчетливо видя берег, поросший высокими раскидистыми деревьями, Адам выключил мотор, и лодка закачалась на голубой, прозрачной воде. Несколько одиноких лодок появилось и быстро исчезло из виду. Был полдень. Солнце стояло высоко, пьянящий воздух навевал дремоту. Прежде чем сесть в лодку, Ровина надела купальник в леопардовых пятнах, еще больше обнаживший ее фигуру, подчеркивая шелковистость нежной черной кожи. Адам был в плавках. Когда мотор замолк, Адам раскурил две сигареты — для себя и для нее. Они сидели рядом на подушках и курили.

— М-м, — произнесла Ровина. — До чего же хорошо!.. — Она запрокинула голову и, ослепленная ярким солнцем и озерной гладью, закрыла глаза. Губы ее были приоткрыты.

Адам лениво выпустил колечко дыма.

— Это называется уйти от всего. — Голос его почему-то звучал нетвердо.

— Мне это знакомо. Но случается не часто. И пролетает как миг, — с неожиданной серьезностью тихо сказала Ровина.

Адам повернулся к ней. Инстинкт подсказывал, что она откликнется, если он ее коснется. Однако он не был уверен и колебался.

Словно разгадав его намерение, Ровина негромко рассмеялась.

— А вы не забыли, что мы собирались поплавать? — проговорила она, бросая в воду сигарету.

Она стремительно поднялась и прыгнула через борт в воду. Перед глазами Адама промелькнуло ее стройное темное тело, длинноногое и прямое, как стрела. Резкий всплеск — и она ушла под воду. Лодка слегка качнулась.

Немного помедлив, Адам нырнул за ней следом. После солнечного зноя вода показалась холодной как лед. С трудом переводя дыхание и дрожа от холода, он всплыл на поверхность и оглянулся.

— Эй! Я здесь! — крикнула Ровина и рассмеялась. Она ушла под воду и снова появилась на поверхности — с головы и с лица ее стекала вода. — Ну, разве не прелесть?

— Я поделюсь своими впечатлениями, когда у меня восстановится кровообращение.

— Надо разогреть вам кровь, Адам. Я поплыла к берегу. Вы тоже?

— Наверное. Только нельзя бросать лодку Хэнка.

— Тогда подгоните ее поближе. — И широкими гребками Ровина поплыла к берегу, крикнув напоследок: — Если только вы не боитесь остаться со мной наедине.

Таща за собой лодку, Адам медленно поплыл к берегу. Он втащил лодку на берег и направился к Ровине, которая, закинув руки за голову, уже лежала на песке. За пляжем, в тени деревьев, спрятался «коттедж» — ставни на его окнах были закрыты, вокруг не было ни души.

— Раз уж вы затронули эту тему, — сказал Адам, — то сейчас я больше всего боюсь, что нам кто-нибудь помешает. — Он тоже вытянулся на песке — уже много месяцев он не чувствовал себя таким раскованным.

— Вы ведь меня не знаете.

— Вы пробудили во мне некоторые инстинкты. — Он оперся на локоть и, еще раз убедившись в том, что женщина рядом с ним действительно умопомрачительно хороша и он не обманулся в своем первом впечатлении несколько часов назад, добавил: — И один из них — любопытство.

— Я всего-навсего одна из тех, кого Хэнк Крейзел приглашает к себе на уик-энды, чтобы развлекать гостей. И если это вас интересует, могу добавить, что нанимает он нас только для этого. А у вас были на этот счет другие мысли?

— Да.

Ровина засмеялась своим мягким смехом.

— Знаю, что да. Просто вы отличаетесь от большинства мужчин тем, что они лгут и говорят «нет».

— Ну, а в другие дни, не в уик-энды, что вы делаете?

— Преподаю в средней школе, — сказала Ровина и осеклась. — Черт возьми! Я же не хотела вам это говорить.

— Тогда мы квиты, — рассмеялся Адам. — Я тоже не собирался кое-чего вам говорить.

— А именно?

— Впервые в жизни я понял, что значит: «Черное — это красиво», — тихо произнес Адам.

Она молчала, и он подумал, уж не обидел ли ее. До его слуха доносились плеск волн, жужжание насекомых, далекий стрекот подвесного лодочного мотора. Ровина продолжала молчать. Вдруг, словно повинуясь какому-то импульсу, она наклонилась над Адамом и поцеловала его в губы.

Прежде чем он успел прийти в себя от неожиданности, она вскочила и побежала к воде. Остановившись у самой воды, она громко сказала:

— Поручая мне особо заняться вами, Хэнк сказал, что вы слывете милым человеком. А теперь нам пора возвращаться.

— Что еще сказал Хэнк? — поинтересовался Адам, когда они сели в лодку и направились к западному берегу.

Ровина призадумалась.

— Сказал, что на этом приеме вы будете самым важным лицом и что когда-нибудь станете во главе вашей компании.

На этот раз рассмеялся Адам.

И тем не менее ему страшно хотелось знать, почему Хэнк Крейзел приставил ее к нему.

С закатом солнца веселье в «коттедже» Крейзела не стихло, а наоборот, с каждым часом становилось все более бурным. Прежде чем солнце окончательно скрылось за стволами берез, стоявших словно часовые, озеро засветилось всеми цветами радуги. Легкий бриз, принесший настоянную на сосне свежесть, рябил поверхность воды. Незаметно подкрались сумерки, и настала ночь. Когда на небе засветились звезды и опустилась ночная прохлада, гости с открытой веранды потянулись в помещение, где в камине, сложенном из огромных камней, потрескивали в огне хворост и поленья.

Как и в течение всего дня, Хэнк Крейзел оставался любезным и внимательным хозяином и, казалось, поспевал всюду. Оба бара и кухня работали с максимальной нагрузкой. Слова Крейзела о том, что поесть и выпить можно в любое время суток, не были преувеличением. В просторном помещении, обставленном в охотничьем стиле, гости разделились на несколько групп, которые то сливались, то вновь распадались. Собравшиеся вокруг Пьера Флоденхейла засыпали его вопросами об автогонках:

— …вы говорили, что гонку можно выиграть или проиграть уже в боксах. Вы это познали на собственном опыте?

— Да, но немаловажное значение имеет план, который гонщик составляет для себя. Накануне гонки детально отрабатывается методика преодоления каждого круга. Во время гонки в мыслях у него только одно: как пройти следующий круг, во имя чего иной раз вносятся коррективы в первоначальный план…

Телевизионщик, который поначалу держался несколько особняком, теперь вдруг словно пробудился от сна и стал остроумно пародировать президента США, который в ходе вымышленного телеинтервью беседует с автомобилестроителем и ученым — специалистом по охране окружающей среды и пытается примирить их точки зрения:

— Загрязнение воздуха, несмотря на все его отрицательные моменты, — неотъемлемая часть нашей самой передовой американской техники… Мои советники по научным вопросам заверили меня, что современные автомобили в меньшей степени загрязняют воздух, чем раньше, — во всяком случае, так было бы, если бы общее количество автомобилей оставалось неизменным… — Троекратное покашливание! — …Я торжественно заявляю, что мы снова обеспечим этой стране чистый воздух. Политика моей администрации направлена на то, чтобы закачать его в каждый американский дом… — Двое или трое из слушавших состроили кислую гримасу, но большинство дружно смеялись.

Две-три девушки, в том числе Стелла и Элзи, переходили от одной группы к другой. Ровина же держалась Адама.

Постепенно с наступлением ночи ряды гостей стали редеть. Зевая и устало потягиваясь, они поднимались по каменной лестнице и уже с галереи желали спокойной ночи тем, кто оставался внизу. Человека два-три вышли на открытую веранду. Судя по всему, они добирались до своих комнат другим путем, который Крейзел показал раньше Адаму. В конце концов со стаканом бурбона в руке поднялся наверх и сам Крейзел. А вскоре, как заметил Адам, исчезла и Элзи. Следом за нею — Бретт Дилозанто с рыжеволосой Стеллой — последний час они сидели вместе.

В огромном камине осталась одна зола. Кроме Адама и Ровины, расположившихся на софе возле камина, лишь несколько человек в другом конце комнаты продолжали пить и шуметь, явно не собираясь расходиться.

— Еще глоток на сон грядущий? — спросил Адам. Ровина покачала головой. Последней порции шотландского виски с содовой ей хватило на целый час. Они проговорили весь вечер, в основном об Адаме, но совсем не по его инициативе, а потому, что Ровина ловко избегала почти всех вопросов, касавшихся ее самой. Тем не менее ему удалось разузнать, что она преподает английский. Говоря об этом, она со смехом процитировала Сервантеса: «Память у меня слаба, и забывать все стала я — даже как зовут меня». Первым поднялся Адам.

— Выйдем на воздух?

— С удовольствием.

Они направились к выходу — никто в комнате даже не посмотрел им вслед.

На небе появилась луна. Ночь была холодная и светлая. Поверхность озера блестела от лунного света. Адам почувствовал, что Ровина стала мерзнуть, и обнял ее за плечи.

— Кажется, уже почти все пошли спать, — сказал Адам.

Ровина снова тихонько рассмеялась.

— Я видела, что вы это заметили.

Адам повернул ее к себе, откинул ее голову и поцеловал.

— И мы пойдем.

Губы их снова встретились. Он почувствовал, как она крепко обняла его.

— Все, что я раньше говорила, — правда. Это не записано в контракте, — прошептала она.

— Я знаю.

— Сама девушка может здесь о чем угодно договариваться, но Хэнк строго следит за тем, чтобы все происходило на сугубо добровольных началах. — Ровина еще ближе прильнула к нему. — Хэнку наверняка хотелось бы, чтобы вы это знали. Ему важно, какого вы будете мнения о нем.

— В данный момент, — прошептал он в ответ, — Хэнк меня вообще не интересует.

Они вошли в спальню Адама через наружную дверь — тем же путем, каким попал туда Адам утром. В комнате было тепло. Кто-то предусмотрительно растопил камин, и теперь языки пламени отбрасывали свет и тени на потолок. Покрывало с двуспальной кровати было снято, верхняя простыня отвернута.

…Когда забрезжил рассвет, она спросила его с чуть насмешливой улыбкой:

— Ты все еще продолжаешь считать, что черное — это прекрасно?

— Еще в большей степени, чем прежде, — ответил Адам, и он действительно так думал.

Они спокойно лежали рядом. Ровина оперлась на локти и посмотрела на него. Затем улыбнулась.

— А из проклятых бледнолицых вы далеко не худший вариант.

Как и накануне, Адам раскурил две сигареты и одну из них протянул Ровине.