Париж Резерфорд Эдвард

Глава 6

Якоб бен Якоб провел на ногах всю ночь и половину наступившего дня. Он обыскал главную дорогу, ведущую на юг, расспросил каждого крестьянина и прохожего. Ничего. Он прошел и по другим дорогам, что лежали восточнее. Ни следа. Или его дочь отправилась куда-то в другую сторону, или она все еще прячется в городе. А может, все это какая-то ошибка и дочь давно уже вернулась домой. Ах, если бы так! Он молился об этом.

Но если нет, то перед ним встает огромная сложность. Как он объяснит ее отсутствие? Сделает вид, будто она умерла? Он продумал такой вариант. Сказать, что она заболела, невозможно: во-первых, к ней не приглашали лекаря, а во-вторых, двое слуг в доме знают, что это неправда. Могло с ней стрястись что-то за пределами города? Получится ли сочинить какую-нибудь историю, которая удовлетворила бы городские власти? Сумеет ли их небольшая семья изобразить скорбь перед пустым гробом и похоронить вместе с ним всякое воспоминание о дочери?

Но что, если потом она вдруг вернется?

Тем не менее нужно скрыть истину. Никто не должен узнать, что сделала Наоми.

Якоб бен Якоб был низеньким человеком с жидкими волосами и добрыми блекло-голубыми глазами. Свою дочку Наоми он любил всем сердцем. Но он любил и дражайшую жену свою Сару. Она поседела, еще когда Наоми была малюткой, однако в качестве награды за всю ее преданность и безропотные страдания кожа на ее лице оставалась такой же гладкой, а глаза – такими же яркими, как и двадцать лет назад. Сколько еще придется ей страдать, если узнают о том, что случилось?

Даже на ее младшего брата падет черная тень – долгие годы к нему будут относиться с подозрением. О возможных последствиях для себя самого Якоб старался не думать. И все это Наоми прекрасно известно. Вот почему Якоб не мог не проклинать дочь, несмотря на всю любовь к ней.

Солнце клонилось к западу, когда он пересек Сену и направился на север по улице Сен-Мартен. Добравшись до дому, он торопливо вошел внутрь. Его встретила Сара.

– Ну? – воскликнул он. – Где она?

– Не знаю, Якоб. – Его жена печально покачала головой, а потом протянула ему кусок пергамента.

– Что это?

– Письмо. От нее.

В ту ночь Якоб спал плохо. Не дождавшись рассвета, он встал и решил выйти подышать воздухом. С письмом в поясной сумке и в наброшенной на плечи накидке он шагнул на улицу. От его дома на улице Сен-Мартен было недалеко до северных ворот. Пройдя под сводами стены, он свернул на тропу, по которой они с Наоми столько раз ходили к их маленькому садовому участку.

Была пятница, тринадцатое октября. Занималось туманное утро. Когда тропа вывела Якоба на вершину склона, его приветствовали первые лучи солнца. Лежащий внизу великий город, обнесенный стеной, и его пригороды были скрыты пеленой тумана. Только башни Нотр-Дама и полдюжины средневековых шпилей вздымались над серебристым ковром и, казалось, чудесным образом висели в воздухе. Глядя на завораживающий пейзаж, Якоб думал: разве может хоть один человек, еврей или христианин, остаться равнодушным при виде этих прекрасных цитаделей, парящих в небесах?

Якоб бен Якоб любил Париж. Этот город был его домом, как для его отца и деда. Еще будучи мальчиком, он полюбил широкую гладь Сены, виноградники на холмах, ароматы узких улочек и даже красоту церквей Нотр-Дам и Сент-Шапель, хотя в них проповедовали не его веру. И он по-прежнему любил все это. Он не хотел покидать город. Но теперь вид Парижа не приносил ему ничего, кроме отчаяния.

Он достал письмо Наоми и перечитал.

Одно было несомненно: письмо умное. Очень умное. Содержащаяся в нем ложь была очевидна Якобу, но все остальные, кто прочитает это письмо, поверят ему, и именно таков был расчет Наоми. Ее уловка может сработать. У Якоба появилась надежда, что еще можно будет все скрыть.

Но письмо не меняло единственно важного для Якоба факта. Он потерял дочь. Вероятно, они больше никогда не увидятся.

Его ли это вина? Конечно. Господь наказывает его. Он совершил ужасное преступление. Теперь настало время заплатить за него.

Якоб грустно качал головой и думал: неужели он всю жизнь ошибался? Когда его суждения впервые стали неверными?

Увы, ответы на оба вопроса были ему слишком хорошо известны.

У Якоба было счастливое детство. Его отец, образованный человек, зарабатывал на жизнь врачеванием и был мастером своего дела. «Лучшие еврейские ученые живут в Испании и на юге, – любил говорить отец, – но и Париж не так уж плох». Он с некоторым презрением относился к умственным способностям их раввина, о чем тот догадывался. Но со своим сыном еврейский лекарь был бесконечно нежен. Каждый вечер он помогал маленькому Якобу улечься в постель и перед сном читал с ним молитву Шма: «Внемли, Израиль! Господь – Бог наш, Господь – один!» И каждое утро он снова молился с сыном. У отца было множество друзей. Так как его услугами пользовались и христианские знатные семьи, и еврейские, к нему везде относились хорошо, и юный Якоб рос в обстановке достатка и любви. Его лучший друг Анри, красивый мальчик с ярко-рыжими волосами и живыми карими глазами, происходил из богатого христианского рода торговцев по фамилии Ренар.

Насколько Якоб помнил, его судьба была определена с рождения. Он должен был стать лекарем, как отец. Его родитель немало гордился тем, что сын продолжит дело. Для родственников и друзей такой план казался абсолютно естественным. И сам мальчик считал, что ничего лучшего и быть не могло. Все уважали его отца. Стоит только следовать его примеру, и у Якоба тоже будет прекрасная жизнь.

Первые сомнения зародились, когда ему исполнилось двенадцать лет. Он не мог понять, что с ним происходит. Вероятно, причина крылась в его таланте к математике, который не находил применения в лекарском искусстве. А может, были и другие причины.

Со временем отец стал брать сына с собой, когда навещал пациентов, и позволял наблюдать за тем, как он их осматривает. Потом он объяснял Якобу, какое лечение он рекомендовал и почему. Якоб быстро научился диагностировать заболевания и подбирать соответствующие снадобья. Отец был очень доволен его успехами, и Якоб тоже гордился ими.

Однако постепенно он начал давать себе отчет в том, что не получает удовлетворения от этой работы. Сначала его это удивляло, потом встревожило. Ему не хотелось провести всю жизнь среди больных. Отцом Якоб искренне восхищался и всегда надеялся стать похожим на него, но возможно, ему это не было суждено.

Как же поступить? Он не знал. И поскольку он не в силах был внятно объяснить свои ощущения, то обращаться к отцу за советом стеснялся, а говорить об этом с кем-то другим и тем более не решался.

Тогда он попытался не обращать внимания на эти ощущения. Сказал себе, что такое поведение пристало неразумному ребенку, а он ведь уже не ребенок. Он же вот-вот должен стать настоящим мужчиной.

В скором времени его ожидала бар-мицва, торжественная, но простая церемония. Почти все еврейские семьи, которые знал Якоб, проводили ее примерно одинаково. В первый после достижения Якобом тринадцати лет Шаббат его вызовут в синагогу к чтению Торы. В отличие от правил, принятых в некоторых других общинах, для Якоба это будет первый в жизни визит в синагогу. Потом в родительском доме соберутся родственники и друзья, чтобы отпраздновать значительное событие.

Якоб с нетерпением ждал этой даты. К религиозной части бар-мицвы он был хорошо подготовлен и по-еврейски читал так же бегло, как на латыни. Когда все закончится, он будет считаться взрослым – по крайней мере, теоретически. И потому Якоб был решительно настроен покончить с детскими сомнениями, касающимися его будущей жизни, до совершеннолетия.

Однажды, примерно за месяц до бар-мицвы, он отправился погулять с кузеном матери, по имени Барух.

Его отец недолюбливал Баруха, и Якоб догадывался, в чем было дело. Барух был примерно того же возраста, что и отец Якоба, но на этом всякое сходство между ними заканчивалось. Тучный и громогласный Барух любил поспорить, к образованию и учености относился без особого уважения. Тем не менее он был неглуп. Якоб знал, что кузен матери богаче, чем они. Он занимался тем, что давал деньги в долг.

В их дом Барух приходил нечасто, но в тот день ему нужно было увидеться с матерью Якоба по какому-то семейному вопросу. Закончив с делами, ростовщик предложил Якобу:

– Не хочешь ли пройтись со мной? – А затем обратился к кузине: – Твой сын никогда со мной не говорит.

– Я слишком редко вижу вас, – ответил Якоб.

– Пойди и проводи своего дядю Баруха, – велела мать.

День выдался прекрасный. Через ближайшие ворота они вышли за городскую стену и двинулись по дороге, ведущей к обширным владениям ордена тамплиеров. Якоб, желая завести разговор, спросил Баруха, чем тот занимается.

– Я даю в долг деньги, а потом пытаюсь получить их обратно.

– Это мне известно.

– Тогда что ты хотел узнать?

– Ну… мне интересно, как вы это делаете.

– А как твой отец лечит людей? Он даем им снадобья, которые, как они надеются, помогут им. После чего они должны выздороветь, то есть на это надеется твой отец. Вот и я даю людям деньги, которые им помогут. Потом они станут богаче. Они на это надеются. И я тоже, потому что в противном случае они не смогут вернуть мне долг. Все довольно просто.

Якоб обдумал услышанное.

– Тогда как вы понимаете, кому можно дать в долг, а кому – слишком рискованно?

– Хороший вопрос, Якоб. – Барух немного смягчился. – Оказывается, ты не так уж и бестолков. Так вот, чтобы быть уверенным, что долг вернут, нужно взять залог. Заемщик должен предложить что-то в обмен на деньги, а заимодавец должен выяснить, чего стоит предложенная вещь и действительно ли она принадлежит заемщику. И еще нужно уметь считать. Если риск высок, то приходится брать более высокий процент, чтобы защитить свои интересы. Тебе все понятно?

– Кажется, да. Все дело в правильном расчете.

– Да. Но знаешь, голого расчета недостаточно. Это же настоящее искусство! Нужно разобраться в положении дел у заемщика. Правильно оценить его характер. Иногда это самое важное – характер. – Барух пожал плечами. – Так что в какой-то степени я – тот же целитель. Я тоже действую так, как подсказывает мне чутье. Я исцеляю от бедности и забочусь о благополучии людей. – Он глянул на Якоба, чтобы посмотреть, как тот воспринимает услышанное. – Это трудная профессия.

– Мне она кажется интересной, – честно признался Якоб.

– Да, не самая плохая.

– Христиане называют это ростовщичеством.

– Нет, так называют это евреи. Это в Торе говорится, что нельзя давать деньги в долг под проценты. – Барух помолчал. – А знаешь что? Тора очень подробно объясняет, чего делать нельзя. Но если не будет никакой выгоды, никакого интереса, то не будет и причины давать в долг, и тогда никто не сможет взять денег взаймы. Можно обокрасть родную бабушку, но занять необходимую сумму будет невозможно. – Он улыбнулся. – Но есть одна лазейка. Еврей не может давать деньги в рост другому еврею. Но нигде ничего не говорится о том, что нельзя брать проценты с того, кто евреем не является. Так что мы с чистой совестью даем деньги в долг под процент христианам.

– И христианам разрешается брать у нас в долг.

– Да, тут действует та же самая логика. Христиане считают, что нельзя одалживать деньги под проценты, потому что так сказано в Библии. Но если еврей готов дать им денег, то с этим никаких проблем. Еврей ведь все равно попадет в ад, так кому какое дело? Ростовщичество – одна из немногих профессий, которыми нам разрешено заниматься, потому что христианам это очень удобно. – Он развел руками. – Они получают деньги. Мы попадаем в ад.

– Но христиане тоже дают деньги в долг, – возразил Якоб. – Ведь есть же ростовщики из Ломбардии. Я слышал, что они получили разрешение от самого папы римского.

– Да, но они не берут процентов.

– Откуда же они получают прибыль?

– Назначают плату за ссуду.

– В чем же разница?

– Математически? Никакой. Но называется по-другому.

Они приблизились к обнесенному оградой обширному поместью, принадлежащему тамплиерам, и остановились посмотреть.

– Как так получилось, что тамплиеры стали богатыми? – спросил Якоб.

– В течение многих поколений они получали земли в дар. Еще они не платят налогов. И ссужают деньги. Король должен им целое состояние.

– Если так, то они дают в долг не под проценты, а за плату, – сказал Якоб.

– Конечно. На самом деле тамплиеры очень умны. Они дают деньги в долг, но это лишь часть их доходов.

– В чем же дело?

– Посмотри на их храм. Это же неприступная крепость. Вероятно, внутри хранится больше золота, чем в любом другом месте Франции. Все началось с того, что тамплиеры стали перевозить золото и деньги из Святой земли для крестоносцев. Свой ценный груз они держали в крепостях, подобных этой. Но с тех пор они построили укрепленные хранилища для денег во всех христианских землях. Как по-твоему, что в этом гениального?

– Я думаю, что теперь у них в любой стране наготове любая сумма денег, зачем бы они ни понадобились.

– Верно, но суть не в этом, – заявил Барух. – Главное, что теперь путешественник не должен брать с собой много денег. Ему не требуются стражники и воины, чтобы охранять в пути деньги. Он не боится ограбления. Он просто вносит какое-то количество денег тамплиерам в Лондоне или Париже, получает расписку и потом может взять свои деньги или их часть в любом другом храме тамплиеров, куда бы ни направлялся. Тамплиеры берут высокую плату за свою услугу, но она стоит того. Безопасность – вот за что им платят.

– Тамплиеры сами придумали это?

– Нет. Торговцы Средиземноморского региона с незапамятных времен умели делать нечто подобное, но тамплиеры действуют с невероятным размахом. В некоторых из их фортов хранится достаточно средств, чтобы купить целую армию.

– Но иногда им самим приходится перевозить деньги и сокровища, – заметил Якоб.

– Конечно. Но никому и в голову не придет нападать на рыцарей Храма, разве только сумасшедшему. Эти дьяволы бьются не на жизнь, а на смерть. – Барух усмехнулся. – Забавно, да? До смерти сражаются только те рыцари, которые охраняют деньги.

Из вежливости Якоб покивал с улыбкой, но в его мыслях царило смятение.

Несомненно, его дальний родственник думал, что просто занимает разговором мальчишку, который собирается стать врачевателем. Однако его слова имели куда более мощный эффект, чем он мог бы себе представить.

Когда Якоб слушал рассуждения Баруха об искусстве предоставления займов, ему казалось, будто перед ним раскрыли дверь. Вот в каком деле нашлось бы применение всем его талантам. Это был тот вид деятельности, который он искал. Просто он не знал о нем. И как только Якоб понял это, то ощутил спокойствие, какое испытывает всякий нашедший свое истинное призвание. «Я мог бы этим заняться, – стучало в его мозгу. – Я бы хотел этим заняться».

А когда Барух описал грандиозный размах, с которым тамплиеры вели денежные дела, Якоб почувствовал не только восхищение, но и вдохновение. Его поразил масштаб их деятельности, эффективность и разумность организации работы. Бесконечные возможности кредитной системы, которая раскинулась по всей Европе, представлялись ему самыми красивыми и изящными идеями, о которых он когда-либо слышал. Что может быть лучше, что может быть интереснее, чем принять участие в объединении мира денег, кровотоке любого предприятия, который не знает бессмысленных границ, а может литься беспрепятственно из королевства в королевство? Хотя Якоб пока не знал такого слова, ему только что описали в нескольких словах чудеса финансирования.

– Можно мне работать с вами? – выпалил он неожиданно для себя.

– Но ты же собирался стать лекарем, – удивился Барух.

– Нет, – коротко ответил Якоб.

– Тебе нужно сначала посоветоваться с отцом.

Якоб пообещал так и сделать.

Но почему-то он никак не мог заставить себя заговорить с отцом, хотя понимал, что это необходимо. Мальчик был уверен, что нашел себе занятие по душе. Но сказать отцу, что он отказывается идти по его стопам, а вместо этого хочет работать с человеком, которого отец не любит… Это было нелегко.

На следующей неделе он встретил Баруха на улице.

– Ты сказал отцу? – спросил толстяк.

– Нет, но собираюсь.

– Ты можешь передумать, я не обижусь.

– Нет. Я хочу работать у вас.

– Может, мне самому поговорить с твоим отцом?

– Я сам.

– Не откладывай этого до бар-мицвы.

И все равно Якоб медлил. С каждым разом, когда отец одобрительно смотрел на него или когда мать произносила: «Мы все гордимся тобой», становилось все труднее завести разговор о будущем ремесле. Для всех его решение будет ужасным разочарованием. Проходил день за днем, неделя за неделей, и Якоб начал думать, что лучше будет отметить бар-мицву без проблем, а с отцом можно поговорить и после.

И так он тянул, тянул… до первой субботы после своего тринадцатилетия.

В синагоге он хорошо прочитал отрывок из Торы. Все были очень довольны им. Вечером в доме собралось около двух десятков гостей: родители, ближайшие друзья, родственники. Раввин и Барух тоже были среди приглашенных.

Барух вопросительно глянул на мальчика, и Якобу пришлось прошептать в ответ:

– Я решил поговорить с отцом, когда все это закончится.

Гости поздравляли его с совершеннолетием, и жена одного из соседей сказала:

– Вы только посмотрите на глаза Якоба. У тебя удивительные глаза, Якоб. Это глаза настоящего врачевателя, такие же, как у твоего отца.

– Из него получится прекрасный лекарь! – подхватил еще кто-то из друзей.

– Должно быть, вы очень гордитесь сыном, – обратился еще один гость к матери Якоба.

И его мать со счастливым лицом сказала, что да, она очень им гордится.

– Он не собирается быть врачом, – сказал Барух, но из-за общего гула эти слова расслышала только женщина, с которой он в тот момент беседовал.

– Что это вы такое говорите? – спросила она громко, и несколько человек обернулись к ним. – Конечно же, он будет врачом.

– Не хочу с вами спорить, но знаю наверняка: он не хочет лечить людей.

Теперь его услышала и мать Якоба.

– О чем это ты, Барух? – с досадой воскликнула она.

К Баруху она относилась лучше, чем ее муж, так как он приходился ей кровной родней, но тоже недолюбливала его.

– Я говорю о том, что мальчик не намерен учиться на лекаря. – Барух пожал полными плечами. – Он хочет работать со мной. Что в этом такого ужасного?

– Нет, ничего подобного!

– Тогда сами спросите его.

Он перевел взгляд на Якоба, и все тоже посмотрели на подростка. Якоб молча стоял, желая лишь одного: чтобы под его ногами разверзлась земля и поглотила его навечно.

– Я очень разочарован, – сказал ему отец вечером того же дня. – Меня огорчает то, что ты передумал становиться лекарем, так как, по-моему, у тебя есть к этому делу способности. Но то, что ты действовал за моей спиной… Не сказав ни слова родителям, ты советуешься с Барухом, с которым мы не очень-то дружны. А потом ты еще и осрамил нас перед самыми близкими друзьями и родней. «Почитай отца своего и мать свою»! Ты нарушил эту заповедь прямо в день своей бар-мицвы. Позор тебе, Якоб! Не знаю, смогу ли я называть тебя своим сыном после такого.

Это был его первый серьезный проступок. Даже теперь, столько лет спустя, при воспоминании о том дне он морщился от стыда.

Но в положенный срок он все-таки начал работать на Баруха, и продолжалось это десять лет, пока тот не упал замертво во время спора с кем-то из заемщиков. К тому времени Якоб очень хорошо изучил ссудное дело и смог работать дальше самостоятельно. Благодаря своему таланту, а также многочисленным друзьям отца в городе он преуспевал.

Потом Якоб полюбил Сару и женился на ней. У него появилась собственная семья, и он был очень счастлив.

Так что же подвигло его сделать непоправимую ошибку, совершить чудовищное преступление, которое привело к трагедии и вот теперь – к утрате дочери?

Если докапываться до первопричины, размышлял Якоб, то можно сказать, что виноваты во всем крестоносцы.

Два столетия тому назад, когда первые рыцари отправились в Крестовый поход, чтобы отвоевать у сарацинов Святую землю, они добились своего: взяли сначала Антиохию, а затем и сам Иерусалим.

Но очень быстро сплотившие людей благочестивые идеи возврата утраченных христианских святынь исказились и выродились. По Европе рассеялись толпы авантюристов и мародеров. На их пути оказались еврейские общины в бассейне Рейна и на Дунае: поселения разграбили, а евреев перебили. Христианские короли и даже Церковь пришли в ужас.

В последующие десятилетия медленно зародился другой процесс, и настроение в христианском мире изменилось. Дело в том, что огромная, неповоротливая империя мусульман не рассыпалась под ударами первых крестоносцев. Она огрызалась. Результатом стала целая серия новых Крестовых походов. Некоторые из них были успешны – в Испании, например, потеснили мавров. Однако другие походы обернулись катастрофой. Церковники были озадачены: почему Господь не дал им победу? Крестоносцы теряли пыл. Все искали козлов отпущения. А кто подходит на эту роль лучше, чем евреи, тем более что среди них были и ростовщики, которым задолжали и короли, и рыцари, и торговцы? Вскоре евреев стали обвинять во всевозможных преступлениях, даже в том, будто они приносят в жертву христианских детей.

В Париже еврейская община занимала квартал рядом с королевским дворцом. Красивая синагога стояла прямо напротив дворца, на правом берегу Сены. В 1182 году король Филипп Август превратил эту синагогу в церковь Мадлен, а евреев на несколько лет вообще изгнали из королевства. Но нужно было возводить вокруг города стену, финансировать крестоносцев, и потому король вскоре вновь призвал их. После этого парижские евреи селились в большинстве своем возле северной стены. Их кое-как терпели.

Следующая атака обрушилась на них только в период правления внука Филиппа, но зато была она коварной и готовилась втайне.

Францисканский монах Николай Донин заявил во всеуслышание, что Талмуд сомневается не только в Божественном происхождении Иисуса, но и в невинности его матери Марии. Вскоре сам папа римский велел христианским королям сжигать в своих странах Талмуд. Большинство европейских властителей, впрочем, не обратили внимания на этот призыв.

Но набожный король Франции Людовик IX услышал папу. Праведный монарх, который привез в Париж терновый венец, построил Сент-Шапель и поддерживал инквизицию, не отступил бы ни на шаг от исполнения своего христианского долга. Он сжег все экземпляры Талмуда, какие только смогли найти в его королевстве, и заставил французских евреев носить красную повязку позора.

Эту повязку носил еще дед Якоба. И все-таки, как и большинство его соплеменников в Париже, покидать город он не желал, и Якоб вполне понимал своего предка.

Париж являлся величайшим городом Европы, даже более крупным, чем Лондон. Это был интеллектуальный центр. В нем велась торговля беспримерных масштабов.

К тому времени, когда Якоб стал сам зарабатывать на жизнь, ситуация для евреев потихоньку налаживалась. На трон взошел внук благочестивого короля Людовика – высокий, светловолосый Филипп Красивый. Он много говорил о своей религиозности и добродетельности, но ему всегда нужны были деньги.

– Оплатите мои долги, – сказал он евреям Франции, – и я защищу вас от святой инквизиции.

Якоб поселился в доме на улице Розье в приятном квартале у северо-восточного угла городской стены. Его дело процветало. Он собирался жениться. Казалось, судьба улыбается ему.

Как ни странно, первые неприятности пришли от короля Англии. Дело в том, что могущественных Плантагенетов полностью так и не выдворили из Франции. В их руках по-прежнему оставались богатые земли Гаскони в старой Аквитании. И в 1287 году английский король решил выгнать оттуда всех евреев. Это было тревожное событие, однако в то время Якоб готовился к свадьбе и не слишком задумывался о происках врага Франции – короля Англии из династии Плантагенетов.

Следующий год принес молодой семье много горя. Сара родила мальчика, но было сразу видно, что ребенок слабый, и ни для кого не стало неожиданностью, что он вскоре умер. Через несколько месяцев тихо скончалась мать Якоба, а отец, сраженный утратой, последовал за ней еще до конца года.

В результате этих трагических событий Якоб неожиданно оказался в семье самым старшим, но бездетным. Он чувствовал себя одиноким и беззащитным.

Но затем, двенадцать месяцев спустя, родилась малышка Наоми. С первого же дня жизни она была крепкой девочкой. Наблюдая за тем, как она растет, Якоб был на седьмом небе от счастья. Огорчало его только то, что его родители не успели полюбоваться на внучку, зато теперь он мог смотреть в будущее с надеждой.

Всего лишь раз в последующие несколько лет жизнь напомнила о том, что в средневековом мире всегда существует опасность массовой истерии. В Париже на Пасху внезапно арестовали одного не очень приятного еврея, которого Якоб немного знал. Против него выдвигались серьезные обвинения: якобы он осквернял гостию – освященный хлеб.

Бедная женщина из соседнего прихода утверждала, будто она принесла ему облатку из своей церкви, а он искромсал подношение ножом. Было ли это правдой? Неизвестно. Но за несколько дней история облетела весь город и обросла красочными подробностями: якобы на облатке проступила кровь, а потом потекла струей и наполнила целый сосуд; затем облатка стала парить по дому того еврея; потом семье поверженного в ужас осквернителя явился сам Спаситель…

У людей нередко случаются видения, и этим видениям верили. В данном случае суд счел вину доказанной, и, так как преступление было религиозным, еврея тут же казнили.

Якоб покачал головой над невероятной глупостью произошедшего, но удивлен он не был. Нужно быть осторожным, очень осторожным, только и всего.

Более серьезными могли оказаться последствия другого события, случившегося за морем.

Стоял июль. Якоб шагал в сторону острова Сите, когда заметил своего приятеля Анри Ренара. Он приветственно помахал Анри – и очень удивился, когда тот бросился к нему через улицу и схватил за руку.

– Ты что, ничего не слышал? – спросил Ренар.

– О чем?

– Ужасные новости! – зашептал Ренар. – Из Англии выгоняют всех евреев. Они должны покинуть страну немедленно.

Якоб заспешил домой. К вечеру он обсудил новость с дюжиной близких друзей и раввином.

– Тот факт, что король Англии наносит евреям удар, не означает, что во Франции Филипп захочет сделать то же самое, – высказался раввин. – Нам нужно подождать и посмотреть, что будет. И, кроме того, – добавил он, – что еще нам остается?

К следующему утру большинство парижских евреев пришли к тому же выводу.

Но Ренар все равно беспокоился о своем друге Якобе. Проведя в раздумьях несколько дней, он собрался с духом и, встретив Якоба на рынке Ле-Аль, отвел его в сторонку.

– Мы знаем друг друга много лет, и потому я уверен, что ты не обидишься, услышав мой вопрос, – так начал разговор торговец. – На всякий случай я сразу прошу простить меня. Якоб, я много думал еще с тех пор, как евреев прогнали из Гаскони. – Он был очень смущен и часто делал паузы. – Якоб, друг мой, времена сейчас такие опасные. Я не могу не спросить тебя: ты ни разу не задумывался о том, чтобы перейти в другую веру?

– В другую веру? – Потрясенный Якоб уставился на друга. – Ты хочешь сказать – в христианство?

– Ты наверняка слышал о таком.

В Испании иудеи уже довольно часто принимали крещение, во Франции же это случалось реже. Поколением ранее в Бретани пять сотен евреев разом крестились, потому что им грозила смерть, сохрани они верность иудаизму.

– Это обеспечит тебе безопасность, – торопливо выдвинул главный аргумент Ренар. – Все ограничения для евреев перестанут тебя касаться. Ты сможешь владеть землей и торговать с кем и как захочешь. Я с радостью помогу тебе вступить в торговую гильдию.

Якоб видел, что его старинным другом движут лучшие чувства, но все равно он был так возмущен, что лишь молча помотал головой. Больше Ренар не поднимал этой темы.

К счастью, в тот раз еврейскую общину Парижа не тронули. Англия осталась закрытой для евреев. Как и предполагалось, английский король вскоре заменил их итальянскими ростовщиками, получившими разрешение папы римского. Но Филипп Красивый не последовал этому примеру. Парижские евреи перевели дух.

Однако для Якоба следующие несколько лет принесли проблемы другого рода.

Через год после изгнания евреев из Англии жена Якоба родила еще одного ребенка, мальчика. Но крошечный, слабенький малыш не прожил и недели. Восемнадцать месяцев спустя у Сары случился выкидыш. А потом – ничего. По какой-то причине жена больше не могла забеременеть. Казалось, Якобу придется остаться без наследника.

Он смирился с этим ударом, как и должно было, но все равно не мог не задаваться вопросом: почему Бог так сурово наказывает его? Чем он провинился?

Старого раввина, к чьим умственным способностям критично относился отец, сменил новый – его сын, полноватый мужчина примерно одних лет с Якобом. Наоми и сын молодого раввина вместе играли и учились, и это тоже было основанием поддерживать хорошие отношения. Поэтому Якоб отправился к нему за советом.

Правда, ничего нового он не услышал. В поведении и поступках Якоба тот не усмотрел ничего плохого и потому мог сказать только одно:

– Мы должны принять то, что дает нам Господь. У Него могут быть на то причины, неведомые нам.

Не с того ли момента что-то стало меняться в нем? Якоб не мог дать определенного ответа на этот вопрос. В любом случае его охлаждение к вере не было резким. Он продолжал посещать синагогу, как обычно, только больше не получал от этого ни удовлетворения, ни утешения. Его не оставляло ощущение, что Бог отвернулся от него, и неизвестно было, то ли это временное испытание, подобно страданиям Иова, то ли навсегда наложенная кара. Потом его визиты в синагогу стали менее регулярными, и это не осталось незамеченным. Тем не менее каждый вечер Якоб произносил положенные молитвы, и только они немного утоляли боль в его душе.

Величайшей отрадой для него стала дочь Наоми. Он обожал ее. Девочка с яркими глазами и темными кудрями была очаровательна. Якоб научил ее молитве Шма, и они вместе произносили ее каждый вечер перед сном – так же, как когда-то маленький Якоб и его отец. Он любил сажать девочку к себе на колени и рассказывать ей обо всем на свете. Еще он много времени уделял ее образованию, так что к восьми годами Наоми умела читать и писать лучше большинства своих ровесников.

Якобу нравилось водить дочку на прогулки по Парижу. Он показывал ей все то, чем славился город, в том числе и великие храмы.

Однажды, вскоре после восьмого дня рождения Наоми, к ним пожаловал с визитом раввин и попросил разрешения поговорить с главой семьи наедине. У Якоба сразу возникли дурные предчувствия. При первых же фразах раввина они усугубились.

– Я пришел, Якоб, не столько по собственной инициативе, сколько по просьбе некоторых из твоих друзей. Должен сказать, что люди жалуются. Это касается твоей дочери.

– Что за жалобы? – Якоб старался говорить негромко и спокойно. – Она что-то натворила?

– Нет-нет, – замотал головой раввин. – Речь не о том, что сделала или не сделала Наоми… Якоб, тебе не кажется, что слишком обширное образование не пристало девочке из хорошей еврейской семьи?

– Тебя смущает, что она читает и пишет лучше мальчиков?

– Не всем это нравится. Ты обращаешься с ней, как будто она – твой сын. Но однажды она вырастет и выйдет замуж, а в семье главным в таких вещах должен быть мужчина.

– Еще что-нибудь?

– Ты повсюду берешь ее с собой. Разумеется, сейчас выбор только за тобой. Но когда она вырастет, ей придется ограничить места, куда она может пойти. Обычно это дома родственников и знакомых, не более того. Мы надеемся, ты объяснишь Наоми, что еврейской девочке неприлично бродить по городу, а тем более…

– Тем более где?

– Якоб, люди видели, что ты водил дочь в христианские церкви. Мудро ли это?

– Мы живем в Париже. Она должна знать, как выглядит Нотр-Дам внутри.

– Возможно. Но в общине не все разделяют твои взгляды.

– Это все?

– Нет, Якоб, не все. Наоми рассказывает детям разные истории. О святом Дионисии. О святой Женевьеве. О Роланде.

– Но это герои и героини Парижа. Каждый христианский ребенок в нашем городе знает о том, как на Монмартре убили Дионисия Парижского. Теперь говорят, будто он поднял свою отрубленную голову и ушел, неся ее в руках. Абсурд, разумеется, но детям нравится. Да, я рассказывал Наоми о Женевьеве – о том, что считается, будто она спасла Париж от гуннов Аттилы. Лично мне эти сказки кажутся глупыми, но она должна хотя бы узнать их, чтобы составить собственное мнение.

– Я бы согласился с тобой, если бы Наоми была старше. Но она пересказывает сказки детям твоих друзей, которым это не нравится.

– Мне никто ничего не сказал.

– Нет. Они сказали об этом мне. – Раввин скорбно вздохнул. – Якоб, мы все сочувствуем тому, что у тебя нет сына. Но Наоми – девочка. Ты не сможешь превратить ее в мальчика.

– Что еще ты хотел сказать мне?

– Ты не всегда приходишь в синагогу.

– Не это ли главная причина твоего визита?

– Нет. Но если ты отвернешься от Господа, то и Он отвернется от тебя. В этом можешь не сомневаться.

– Я признателен тебе за заботу.

– Все мои слова подсказаны желанием помочь тебе.

Якоб уставился на раввина. Он рассердился, и еще ему было обидно. А самое досадное было то, что кое в чем раввин мог быть прав.

– Я подумаю над тем, что ты сказал, – холодно произнес он.