Ухожу от тебя замуж Воронова Мария

– В нашем возрасте надо больше ходить пешком, – сказала она назидательным тоном. Папа всю жизнь был страстным автомобилистом, даже в те годы, когда ему полагался служебный автомобиль с водителем, любил сам сидеть за рулем, и сейчас ежедневные пять километров, рекомендованные врачом, казались ему нелепостью. Зачем идти, когда можно проехать на машине?

– Кстати, Санечка, тебя утром спрашивал мужчина на «козле».

– На козле? Пап, я, конечно, последнее время вращаюсь в литературных кругах, но настолько эксцентричных знакомых у меня нет.

– На первом советском джипе, – пояснил отец. – Такой приятный дядька средних лет, представился Всеволодом.

– Ах это, – сказала Александра небрежно и скорее отвернулась, чтобы отец не заметил ее волнения. – Так, работяга один. Может, думал, что я все еще строюсь.

Войдя в дом, она поскорее сбросила обувь, села в кресло-качалку на веранде и зажмурилась. Вот как бывает, пока она грустила, что Мешков ей не перезвонил, он взял и приехал. Для гарантии, наверное. Они недолго были любовниками, но Всеволоду хватило времени понять, какая взбалмошная, глупая и ненадежная женщина его подруга. По телефону, может быть, и не станет разговаривать, а от личной встречи не увернешься.

Александра начала энергично раскачиваться, вспоминая. Когда-то давно она, советская пионерка, влюбилась в запрещенного рокера Мешкова. Не в человека, не в мужчину, а в мятежный дух, в силу его песен и в отвагу, с которой Всеволод пел, несмотря на все запреты и гонения. Наверное, ей, послушной и хорошей девочке, необходима была эта энергия бунтарства, хотя она не собиралась ничего ниспровергать. Тогда время такое было душное, заставляли верить в то, во что искренне поверить просто невозможно, и видеть то, чего на самом деле нет, а что есть, наоборот, не видеть. Иллюзорная, вымышленная реальность, в которой не на что было опереться, вот молодежь и тянулась ко всяким «неформалам».

«Странно, – подумав, усмехнулась Александра. – Сейчас понимаешь, что советские песни были прекрасны! Но официальная идеология такой фальшивой, что мы не хотели ничего, что она нам предлагала. Столько сил и средств было потрачено, чтобы оградить молодежь от тлетворного влияния Мешкова и таких, как он, столько помоев вылито на головы рокеров, а всего-то надо было сделать какую-нибудь его песню официальным саунд-треком комсомольского съезда. Все! Проблема решена, Мешков как музыкант для молодежи умер бы. Хеппи-энд».

Она зажмурилась еще крепче, пытаясь отождествить себя с той девочкой, что влюбилась в страстный голос с магнитофонной ленты и в черно-белые фотографии, сделанные на подпольных концертах, «квартирниках». На этих снимках даже невозможно было понять, как выглядит Мешков, потому что фотографировали его во время пения, когда лицо искажено криком. Но юную Александру это не смущало. Она хранила фото под подушкой и вечерами тихонько слушала в своей комнате затертую кассету, где низкий голос Всеволода с трудом пробивался сквозь помехи на пленке.

Наверное, тогда она была влюблена не в человека, а в саму идею любви, в высокий дух, в ясное понимание, что в жизни есть что-то еще, кроме обыденности и рутины. Волшебство, в которое все же перестаешь верить, когда взрослеешь.

И она повзрослела, и влюбилась в Витю, и вышла за него замуж, и прожила много лет, считая себя счастливой, но в душе всегда оставался крохотный уголок для Мешкова. Александра следила за его творчеством, слушала новые песни, и почему-то ей было очень приятно узнавать из средств массовой информации, какой Всеволод хороший и смелый человек.

А потом благополучная жизнь вдруг начала сыпаться. Дочь вышла замуж и уехала на другой конец страны, сама Александра из домохозяйки вдруг превратилась в популярную детскую писательницу и одновременно с выходом первой книги узнала о том, что муж изменяет ей. Как в скверном анекдоте, пришла домой не вовремя и застала Виктора с женщиной. Сколько сил потребовалось ей, чтобы принять измену, уговорить себя, будто это – досадная случайность, единственная уступка мужа своим низким инстинктам, и надо скорее все забыть и жить дальше! Все ее существо противилось такому решению, но Александра смогла переломить себя, потому что нет ничего важнее брака – и надо сохранять его любой ценой.

Тут вдруг откуда ни возьмись появился Мешков. Книгу Александры как раз собирались экранизировать, постановщики отнеслись к автору чрезвычайно внимательно, спросили, кого она хотела бы видеть в ролях своих любимых героев, и автор без колебаний назвала Мешкова. С ним связались, и Всеволод вдруг решил, что автор детских книг очень нравится ему. По какой-то странной иронии судьбы он тоже влюбился в нее по фотографии и по продукту творчества, как и она в него когда-то.

Александра долго не поддавалась на его ухаживания, пока не пришлось ей столкнуться с безжалостной правдой. Муж изменил ей не один раз, а делал это систематически, начав чуть ли не на следующий после свадьбы день. Она, конечно, воспитывалась еще при советской власти и получила прекрасные навыки игнорирования реальности и собственных интересов, но чтобы жить дальше с Виктором, этого умения все же оказалось недостаточно.

Об ухаживаниях Мешкова она в те минуты не думала и планов никаких не строила, ибо твердо была уверена, что после развода жизни нет. Все. Конец. Только мертвое пепелище.

Жизнь кончена, поняла Александра, когда собрала вещи Виктора и выставила его за дверь. Поэтому и потянулась к Всеволоду, что будущего у нее не было, а перед самым концом можно делать, что хочется. Небольшой приятный бонус, возвращение к исходной точке, откуда все началось, изящное замыкание круга.

Но время шло, и настал момент, когда Александра с изумлением сообразила, что очень ошибалась и ничего не кончено. Жизнь продолжается, пусть не такая, как она думала, пусть изуродованная, искалеченная, но продолжается со всеми своими повседневными заботами, с рутиной и бытом, маленькими радостями и неприятностями. И вдруг оказалось, что Мешков не очень подходит к этой жизни. Что он был для нее как омут, в который она прыгнула, но не утонула.

Он – человек из другого мира, его нельзя даже познакомить с родителями, потому что папа ненавидит и презирает рокеров, считая их предателями родины. У него концерты, гастроли, мучительные дни, когда он сочиняет свои песни. Репетиции по много часов. Но к этому она вполне бы приспособилась, если бы не одно «но». Товарищи Всеволода курили марихуану, и Александра подозревала, что любовник тоже не безгрешен в этом отношении. Она сорок пять лет прожила в мире, где не было наркотиков, и совершенно не хотела вводить их в свою реальность. Мешков клялся, что в юности, да, покуривал, но давно бросил и из лозунга «секс, наркотики, рок-н-ролл» практикует только первое и третье, а второе не пускает в свою жизнь ни под каким видом. Александра пыталась заставить себя поверить, но трудно это вязалось с знанием, что бывших наркоманов не бывает. Да и вообще после измен Виктора она как-то разучилась верить людям.

Ей было хорошо с Всеволодом, но раз начав думать об его пристрастии, она уже не могла перестать это делать. Наверное, со временем Александра успокоилась бы, но помешали мысли о первой жене Мешкова. В самом начале отношений он сухо сообщил, что вдовец уже больше десяти лет, и ничего больше не прибавил к этому. Ни кто была его жена, ни отчего умерла, никогда не рассказывал, и Александра стала представлять всякие ужасы. Может быть, жена была наркоманка и умерла от передозировки. Может быть, Мешков причастен к ее смерти. Что-то здесь явно нечисто, иначе бы он поделился с новой подругой, потому что во всех других отношениях был вполне откровенен.

Александре теперь трудно было отождествлять себя с той влюбленной девочкой, слушавшей по ночам запрещенные песни, а Мешкова – с магнитофонными пленками и старыми фотографиями, вызывавшими в ней целый водоворот чувств, но и настоящий, современный Всеволод очень нравился ей, и порой так хотелось забыть обо всех этих «но». Запах травы, доносящийся из студии, когда вся группа собирается на репетицию, вполне можно принимать за обычный сигаретный дым, и никто не запрещает думать, что ударник набил себе кучу татуировок просто для красоты, а не чтобы скрыть следы инъекций. В общем-то, нет никаких препятствий к тому, чтобы быть счастливой. Больше половины жизни она прожила в иллюзиях, почему бы не практиковать это и дальше? Только если с Виктором она не понимала, что обманывает себя, то с Мешковым придется делать это вполне осознанно, а жить, зная, на что именно ты усердно закрываешь глаза, – то еще удовольствие.

И Александра рассталась с любовником. И, странное дело, почти не страдала от разлуки. Звонок Мешкову – просто легкая слабость, вызванная тяжелым и грустным днем, и очень хорошо, что они разминулись. Ей было бы нечего сказать ему.

Не хотелось такое о себе понимать, но ей понравилось жить одной. Заботиться только о себе самой и вечера проводить в одиночестве, за размышлениями о новой книге, а не выслушивать хвастливые россказни мужа об его гениальных достижениях на хирургической ниве. Одиночество, которое всегда представлялось хуже ада, оказалось неожиданно приятным, хотя Александра понимала, что так считать очень плохо и в принципе женщина всегда обязана стремиться к простому женскому счастью.

Александра потянулась к сумке, которую, войдя, бросила на журнальный столик, и едва не перевернулась в кресле-качалке. Пришлось встать.

Достав телефон, она написала эсэмэску: «Прости, Всеволод, я набрала тебя случайно».

Через неделю после похорон Инги вдруг позвонила свекровь и пригласила в гости. Александра удивилась, но поехала.

Зачем-то с дачи завернула в городскую квартиру, где тщательнейшим образом оделась, уложила волосы и накрасилась, чтобы не дать свекрови повода снова заметить, что она «опростилась».

Дорога в дом родителей мужа была хорошо знакома. Сколько раз они ходили по ней вместе с Виктором, держа за руки маленькую Катю! Всегда праздничные, нарядные, с цветами или тортиком, с бутылкой вина, поэтому добирались общественным транспортом, а не на машине.

Альбина Ростиславовна считалась любезной и доброжелательной хозяйкой, и у нее как-то очень здорово выходило оскорблять невестку, не покидая границ своей любезности и доброжелательности. «Ах, дорогая, этот салат должен быть сладким! Майонезом его заправляют только плебеи!», «Неужели Витя это ел?», «Я так мечтаю, чтобы внучке с младенчества прививался хороший вкус!», «Человек должен быть увлечен своей работой, а не делать ее из-под палки!», «Дорогая, ты выглядишь утомленной!» – подобные сентенции сыпались из свекрови, как из рога изобилия, и после каждого общения с ней Александра оставалась с чувством, что является дурной, глупой и низкой женщиной, тем более сильным, что прямо ничего плохого не произносилось, так что к собственным недостаткам ей следовало приплюсовать еще излишнюю подозрительность, а также неблагодарность.

Родители Виктора жили в центре города, в старом доме, в квартире с высокими потолками, но на редкость бестолковой планировки. Настоящие советские врачи, подвижники, они мало заботились о деньгах и быте, и квартира у них всегда выглядела опрятной, но в то же время слегка запущенной. Они так и не сподобились сделать хороший ремонт, так, бывали хаотические всплески активности у свекрови: то поклеит новые обои в одной комнате, то наконец поменяет расколотый унитаз, но при отсутствии системного подхода это никак не облагораживало вид и не делало жизнь удобнее. Александра много раз предлагала сделать ремонт, откладывала на это деньги, говорила, пусть родители мужа только выберут интерьер, какой хотят, и уезжают отдыхать, а она уж воплотит в жизнь их мечты.

Но свекровь не только отказывалась, а еще и обижалась и дулась на невестку, пока та не извинится за самоуправство.

Сегодня, поднявшись по старой обшарпанной лестнице в квартиру родителей мужа, Александра спокойно смотрела на потертые обои, серую от пыли лепнину потолков и на высокие старинные двери, выкрашенные белой масляной краской в незапамятные времена. Краска давно пошла пузырями, облупилась, кое-где проглядывала даже желтая доска. Кажется, после того как она развелась с Виктором, жилище его родителей пришло в еще больший упадок, но теперь, слава богу, это не ее дело. Теперь можно смотреть на все это без чувства вины.

Альбина Ростиславовна была дома одна, и Александра огорчилась этим обстоятельством. Свекор, человек тихий, в присутствии жены практически бессловесный, все же служил кое-каким буфером и иногда умел разрядить накалившуюся обстановку.

– Умница, что пришла. – Свекровь расцеловала ее гораздо ласковее, чем в былые времена, и повела в гостиную.

Александра словно провалилась во времени. Все здесь осталось как в тот день, когда она впервые пришла «знакомиться с родителями». На всю стену стеллаж с книгами, не «мещанская» стенка, а именно стеллаж самой простой и грубой работы. Книги наполовину медицинские, наполовину советская литература времен «оттепели» и классика, сколько семья могла «достать», не будучи вхожа в партийную или торговую элиту. На другой стене – жуткий ковер в коричневых тонах с нотками бордо, почти такой же – на полу. Александра вдруг вспомнила, что в далекие времена ее детства ковры, пожалуй, были единственным товаром, который находился в свободной продаже. Только их можно было купить, не записываясь в длинные списки, не бегая отмечаться и не рыская по магазинам в конце месяца, в надежде, что «выбросят» финские сапоги или какие-нибудь фирменные одежды. Сама Александра этих проблем не знала, все же папа служил секретарем горкома, но подружка Лидка рассказывала, как живут обычные люди. Гуляя после школы, они с Лидой иногда заглядывали в универмаг, в основном чтобы посмеяться над представленными там изделиями легкой промышленности, подчас просто поражавшими своим уродством. Вдоволь поиздевавшись над жуткими пальто, они спускались в секцию ковров, где всегда пахло резиной и клеем, стояли огромные рулоны с дорожками, по стенам висели ковры, а в центре зала стояло загадочное приспособление, похожее на дыбу, как ее рисуют в учебниках истории, и оттого интерьер секции напоминал Александре рыцарский замок. Она рассматривала узоры и не могла понять, кому придет в голову добровольно тащить в дом эти полигоны для моли. Только выйдя замуж поняла кому.

Усевшись на старый диван, который уже был старым в день ее первого появления тут, Александра скользнула взглядом по старинным семейным фотографиям и подумала, как нехорошо, что она за долгие годы замужества так и не выучила, кто эти люди, внимательно и серьезно глядящие сквозь время. Знала, что предки Виктора, но не запоминала, как кого зовут, кто кем приходится и чем отличился во славу рода Стрельниковых. А вдруг когда-то и ее снимок будет висеть в чьей-то гостиной, убранной, хочется верить, не так депрессивно, и Катины потомки станут показывать какой-нибудь девушке: «А вот это наша прапрабабушка». А девушка скажет: «Надо же!» – и войдет в семью и проживет полвека, каждый день думая, что хорошо бы убрать портрет этой неизвестной тетки из прошлого, но вроде бы рама красивая и дыру на обоях закрывает.

Александра улыбнулась.

Свекровь тем временем вкатила в комнату сервировочный столик, на котором все было готово для чая.

– Я специально к твоему приходу испекла свое фирменное печенье, зная, как ты его любишь, – сказала свекровь.

«Не столько печенье, сколько мир в семье, – усмехнулась про себя Александра, – попробовала бы я сказать, что ты готовишь так, будто всех ненавидишь. Приходилось восхищаться. А теперь вроде бы и незачем хвалить твою стряпню, но и правду резать тоже глупо. Время ушло».

Она взяла с блюда печенье, заметив, что очень вкусно.

– Спасибо, Сашенька, что откликнулась и посидела с Витюшей, – сказала свекровь мягко и погладила ее по коленке, – честно говоря, я была приятно удивлена твоей отзывчивостью.

– Раз такая беда, тут уж не до старых счетов.

– Ах, какие счеты, дорогая! – махнула изящной кистью Альбина Ростиславовна. – Поверь, я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, и совершенно не держу на тебя зла.

Александра промолчала.

– Да, милая моя, совершенно не держу. Мы с тобой вообще расстались как-то несуразно, не поговорили ни до развода, ни после и не простились как следует. Ты ушла из нашей семьи, извини, конечно, что одну ночь переночевала, что двадцать лет прожила… До свиданья даже не сказала.

«Ну, как уходят переночевавшие с вашим сыном одну ночь, вам, видно, хорошо известно», – Александре удалось сдержаться и не сказать этого вслух.

– Я привыкла считать тебя за дочь, а ты даже не пришла ко мне, прежде чем принять такое страшное решение, – продолжала свекровь все так же ласково.

– Альбина Ростиславовна, но ваш сын изменял мне и сделал ребенка на стороне! – не выдержала Александра. – Чем бы вы могли это перебить? Какой аргумент привести, чтобы я осталась с ним? Я вот не нашла, сколько ни думала.

– Понимаю твое негодование, дорогая. Виктор поступил очень плохо, поэтому я ни слова не сказала против того, что ты забрала себе квартиру и дачу. Ни слова! – Свекровь многозначительно подняла палец. – Пусть все это было приобретено на его заработки, но измена есть измена. И я представляю, как тебе было плохо, когда ты все узнала, только надо было не страдать в одиночестве, а прийти ко мне со своим горем, и, поверь, мы бы все прекрасно уладили! Я ж не враг тебе, моя дорогая, и никогда не была.

– Так я и развелась не с вами, а с вашим сыном.

– Оставь сарказм, Саша, он тебе не идет. – Альбина снова похлопала ее по коленке. – Повторяю еще раз, я ни в чем тебя не упрекаю, но позволь тебе все же заметить, что, отказавшись от помощи людей, которые хотят тебе только добра, и поддавшись своим первым побуждениям, ты поступила опрометчиво.

– Но…

– Крайне опрометчиво, – повторила свекровь с нажимом. – Знаешь, такое впечатление, будто ты всю жизнь прожила в хрустальном замке, а когда столкнулась с реальностью, растерялась и наломала дров. Безусловно, хорошо жить, веря в светлую любовь и верность, но мужчины есть мужчины. Если ты вдруг снова выйдешь замуж, думаешь, муж не будет изменять тебе?

– Думаю, он будет уже не в том возрасте, чтобы это делать.

– Опять шуточки! Раньше в тебе не было этого ерничания!

– Что делать, – пожала плечами Александра, – развод меняет людей.

– Вот именно! Так зачем ты допустила, чтобы он состоялся? Ах, Сашенька, нет на свете такой жены, которой муж был бы верен всю жизнь! Даже мой Виктор Викторович…

«Господи, три живых Виктора Викторовича в одной семье, – подумалось Александре. – Три! Как вы с ума-то не сойдете!»

– Не знаю, как другие, – сказала она вслух, – но я росла у дружных родителей и видела, как мама с папой любят друг друга. Может, для вас измена это норма, а для меня нет.

Свекровь покачала головой и улыбнулась ей ласково, как никогда раньше.

– Милая ты моя, – сказала она после долгой паузы и вдруг обняла Александру. – Какая же ты наивная еще девочка!

– Да какая девочка! – фыркнула Александра, высвободившись. – Сорок шесть лет почти!

– А в душе совсем ребенок!

Александра вдруг с ужасом увидела, как на глазах свекрови выступили слезы, и поспешно отвернулась.

– Деточка моя. – Альбина Ростиславовна вдруг забрала ее ладонь в обе свои руки, как это делают иногда в сериалах крупные руководители, когда хотят показать человеку свое особенное расположение. – Деточка, жены всегда едят свой хлеб с этой приправой. Мы стареем, а мужчины есть мужчины, для них молодое тело, это – знаешь ли…

– Не знаю и знать не хочу, – отвернувшись, проговорила Александра. – Мало ли какие у меня были желания за годы семейной жизни, я ж не все их реализовывала.

Альбина Ростиславовна улыбнулась:

– Ты бережешь фигуру, но кусок торта себе нет-нет да и позволишь. Знаешь, что вредно, а все равно не можешь удержаться. Так же точно и мужчины, особенно если они такие видные, как мой сын. Был бы твой муж никчемный алкоголик, может, и не изменял бы, потому что никому не нужен, но поверь, в постели он все равно не о тебе бы мечтал. Мой сын – состоявшийся человек, специалист мирового уровня, интересный внешне, конечно, он желанная добыча для женщин, а они сейчас не таковы, чтобы стыдиться связи с женатым человеком или мучиться угрызениями совести, что уводят мужа из семьи.

– Я поняла, бедный Витенька проводил все дни среди сильнейших соблазнов, и не его вина, что он им постоянно поддавался.

– Вот именно, – сказала свекровь без улыбки. – Пойми ты, наконец, что секс на стороне это всего лишь секс, а брак – что-то неизмеримо большее. Это союз двух людей, которым много приходится прощать друг другу, в том числе и некоторые маленькие шалости.

– Так именно потому секс на стороне и не нужен, что брак неизмеримо большее, – буркнула Александра, начавшая уже тяготиться этим разговором.

– Ты говоришь как идеалистка, – Альбина вздохнула, – а все мы живем в реальной жизни, и я, и мой муж, и мой сын, и твои родители. Откровенно говоря, я очень удивилась, почему твоя мама позволила тебе развестись, не поговорила с тобой так откровенно, как я сейчас, потому что она тоже прошла через это, но смогла сохранить семью.

– Откуда вы знаете? – опешила Александра.

– Твоя мама мне рассказывала. Ты, наверное, уже не помнишь, какое тогда было время. Тотальное лицемерие и тотальный же контроль всего и вся. Считалось, что партийный работник должен быть человеком высоких моральных устоев и не помышлять о таких жутких вещах, как измена и развод.

– Мой папа такой и есть, – сказала Александра твердо.

– Успокойся, я говорю тебе это не для того, чтобы очернить твоего отца, а совсем наоборот. Когда-то твой отец увлекся молодой женщиной, но он знал, что если разведется, то потеряет все и карьера рухнет, поэтому встречался с ней тайно, и тем не менее твоя мама все узнала. Думаешь, она страдала меньше твоего? А ведь ей даже пожаловаться было некому, кроме меня, потому что все ее подруги тут же донесли бы, куда следует. Думаешь, она не хотела развестись? Но твоя мама – мудрая женщина и в конце концов поняла, что полный крах карьеры слишком высокая цена за глупую интрижку. Кроме того, она любила тебя и хотела, чтобы ты выросла в привилегированной среде, ела нормальную еду, носила красивые вещи и училась в хорошей школе, а после развода вам неминуемо пришлось бы хлебнуть райской жизни настоящих советских женщин. Твоей маме было очень тяжело, это адский труд – восстанавливать семью, но оно того стоит. Поговорка, что разбитую чашку не склеишь, для слабаков.

– Вот как?

– Ты недолюбливаешь нас с Виктором Викторовичем, поэтому наш пример я приводить тебе не стану, но посмотри на своих родителей! Они счастливы теперь, когда бури страстей отшумели, они действительно стали как один человек. А были на миллиметр от того, чтобы развестись.

Александра тряхнула головой, потому что чувствовала себя как в дурном сне и очень хотела пробудиться.

– Я вам не верю, – сказала она громко, – и не могу понять, зачем вы со мной об этом говорите. Правильно я сделала или нет, но развод состоялся, и мы с вами теперь посторонние люди. И, кстати, с моими родителями вы теперь тоже чужие, поэтому не лезьте вы в нашу семью, ради бога, с какими-то идиотскими разоблачениями! Мы разберемся и без вас.

Свекровь снова взяла ее за руку:

– Не сердись на меня, пожалуйста! Мне не хочется расставаться с тобой врагами… Просто подумай о том, что измена – это еще не самое страшное в жизни.

Свекровь еще рассказывала что-то про свои отношения с мужем, но Александра ее уже не слушала. Быстро допив чай, она поднялась и стала прощаться. Альбина ласково обняла ее, извинилась, что расстроила, но тут же добавила, что сделала это исключительно для пользы невестки.

Александра вяло простилась и вышла, но, вместо того чтобы ехать домой, отправилась пешком к набережной Обводного канала. Она шагала быстро, не замечая ни красивых фасадов, ни ярких витрин и не обращая внимания на прохожих. Ехать на дачу, нести родителям россказни свекрови у нее пока недоставало сил.

Неужели это правда? Неужели она жила, купаясь в счастье и любви родителей, думая, что это так же просто и естественно, как солнечный свет, и не знала, какую тяжелую работу отец с матерью производят над своими душами? Неужели они только притворялись любящей семьей, а сами трудно и обреченно склеивали «разбитую чашку»? Но клей этот, видно, оказался сильным, сильней, чем любовь и доверие. Что же входит в его состав? Прощение? Искупление? Правда?

«А ты не думай и не лезь туда, где тебя не касается, – повторяла она себе раз за разом. – Лучших родителей, чем у тебя, и вообразить нельзя, а уж что там у них между собой происходит – вообще не твое дело! Может, старая зараза врет, а может, и нет, какая разница. Если даже папа изменял маме, это все только между ними. Ты тут ни при чем».

Она подошла к зданию Варшавского вокзала, ставшего теперь торговым центром. Все меняется, вздохнула Александра, вроде бы здание на месте, стоит, радует глаз, но никуда теперь отсюда не уедешь. Она вошла внутрь, в сияющий гранитной плиткой и пафосными витринами холл. Без всякого интереса перебрав несколько платьиц в первом оказавшемся на пути магазинчике, Александра вздохнула и спустилась в полуподвальный ярус, взяла большой стакан кофе и с удобством устроилась в дальнем углу зала, за огромным горшком с агавой, которая среди сутолоки и кофейных запахов росла чрезвычайно пышно.

Александра помаленьку пила латте и внимательно разглядывала редких посетителей. Вдруг кто-то из них даст толчок новой идее или, не подозревая о собственной щедрости, подарит что-то образу героя, какой-нибудь необычный наряд, или жест, или манеру говорить. Когда стопорился процесс работы над текстом, Александра всегда шла куда-нибудь в людное место наблюдать и один раз написала целую повесть, три минуты пообщавшись с продавщицей из книжного магазина.

Но сегодня озарения к ней не шли. Разговор со свекровью разбередил затянувшиеся, как ей казалось, раны, и сколько Александра ни уговаривала себя, что Альбина Ростиславовна просто вздорная и лживая старуха, на сердце становилось все тоскливее, и посетители кофейни казались серыми тенями, да и кофе почему-то не имел вкуса.

Вспомнилось, как Виктор лет десять назад хотел повенчаться. И все было уже готово, воцерковленная пациентка Стрельникова в благодарность за лечение договорилась об обряде в самом Никольском соборе, и Александра запланировала праздничный ужин в кругу семьи (после стольких лет семейной жизни обоим казалось глупо устраивать из венчания громкое событие) и подобрала подходящее платье себе и Кате, но в радостных хлопотах совсем упустила из виду, что Альбины Ростиславовны нет в городе. Свекровь проводила отпуск у подруги под Керчью и очень обиделась, что такое важное событие дети хотят провести без нее. «Как же так, Витюша? Неужели я не имею права быть при венчании единственного сына?» – вздыхала она в телефоне по десять раз на дню и говорила, что это «серьезный шаг» и «спешка ни к чему», будто бы сын только вчера познакомился с Александрой, а не прожил пятнадцать лет в законном браке. Быстро стало ясно, что, если они все же пойдут в церковь, это будет кровная обида и венчание вместо приятного воспоминания превратится в вечный источник упреков и ссор. Решили отложить до возвращения Альбины Ростиславовны, а когда оно состоялось, Витя уже перегорел идеей, воцерковленная пациентка поправилась и не давала больше о себе знать, и все не то чтобы забылось, но перешло в разряд таких дел, о которых думают: «вот надо бы как-нибудь обязательно сделать», и никогда не делают.

«А она ведь даже не вспоминает про венчание, – усмехнулась Александра. – Упрекает меня, что бросила ее прекрасного сыночка, и в лоб ей не влетит, что вдруг я бы осталась, если бы мы тогда все же сходили в церковь? Вдруг это стало бы той нитью, которая бы удержала меня рядом с Виктором? Это гражданский брак легко расторгнуть, а церковный – на всю жизнь. И Витя, наверное, все же любил меня, раз предлагал венчаться… Конечно, мы с ним не особо православные, можно сказать, атеисты, но все же оба люди порядочные. И если бы был в нашей жизни день, когда мы без всяких причин поклялись друг другу быть вместе до конца и знали, что никто нас от этой клятвы разрешить не может, наверное, у меня не хватило бы духу разойтись со Стрельниковым. Как сказала любимая свекровь, все жены едят с этой приправой, так чем я лучше? Но сей повар будет готовить острые блюда…»

Вспомнив хрестоматийное высказывание Ленина о Сталине, Александра фыркнула, и подавленное настроение прошло.

Она улыбнулась баристе за стойкой, невысокому щуплому пареньку, обернувшемуся на ее смех, и тут ее озарило: «Господи, старая лошадь могла же поменять билеты и вернуться домой как раз к венчанию!»

Решив задачу таким нестандартным образом, Александра почувствовала себя как Архимед. Просто научное открытие, что другие люди могут что-то менять в собственной жизни, если хотят участвовать в твоей.

Александра достала телефон и быстро пролистала короткие сообщения Мешкова. Как жаль, что они почти не фотографировались, пока были вместе!

Так захотелось позвонить Всеволоду, что она быстро бросила телефон в сумочку, но тут он сам подал сигнал. «Мешков», – прочитала она на экранчике, и сердце вдруг заколотилось, будто ей шестнадцать лет. Первая трусливая мысль была не отвечать, а, наоборот, выключить звук. Александра вытерпела пять гудков, а потом соединилась, будто нырнула в ледяную воду.

– Я в аэропорту, – сказал Мешков напористо. – Улетаю в Хабаровск и хочу знать, все ли у тебя в порядке.

Александра ответила, что все.

– Смотри, меня два месяца не будет, поэтому если я могу что-то сделать, скажи сейчас.

– Нет, спасибо, – упорно продолжала Александра. – Я же написала, что случайно набрала.

– Не удалила, значит, номер, спасибо и на том. Я, вообще-то, скучаю по тебе и никак не пойму, с чего мы расстались.

«С того, что ты наркоман и насчет первой жены что-то темнишь», – усмехнулась Александра про себя, а вслух спросила:

– Ты правда хочешь это знать?

– Да. Может, дело еще поправимо?

Она улыбнулась, представив его в зале отлета. Интересно, он уже прошел досмотр или еще в главном зале, скрылся в секретном уголке между магазином сувениров и кофейными автоматами, там, где они целовались, как дети, когда Александра провожала его на гастроли.

– Это довольно трудно объяснить, – сказала она тихо. – Понимаешь, я всю жизнь жутко боялась одиночества и искренне считала, что чем жить без мужа, так лучше уж сразу лечь в могилу, чтобы не мучиться. Наверное, я потому вышла за Виктора в восемнадцать лет, что каждая минута в безбрачии причиняла мне невыносимые страдания и казалась прожитой зря. Так уж получилось, что, убегая от одиночества, я заодно убежала и от самой себя. Штампованные фразы, скажешь ты, но это правда. Помнишь стихотворение Цветаевой «Тень от чьей-то тени»? Вот примерно так я себя и чувствовала всю свою жизнь. А когда одиночество все-таки меня накрыло и первый ужас прошел, то я обнаружила себя, свой центр тяжести, и знаешь что? Я себе нравлюсь, и мне приятно быть наедине с собой.

– А, – сказал Мешков.

– Наверное, это очень плохие чувства, да к тому же я не могу их тебе толком объяснить…

– Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, – выслушав Александру, проговорил Мешков. – Одиночество творца, все такое… Только почему бы нам с тобой не быть одинокими вместе? Я так скучаю по тебе!

– Правда?

– Ну конечно! Для творчества это действительно хорошо, лирика из меня прямо так и прет с тех пор, как мы расстались, но я к тебе хочу, а не писать новые альбомы.

Александра улыбнулась, а на глаза тем временем навернулись слезы. «Как грибной дождь», – усмехнулась она, чтобы окончательно не растрогаться.

– А давай мы с тобой договоримся, что я тебе позвоню, когда вернусь? – спросил Всеволод. – Но если ты вдруг раньше захочешь меня видеть, сообщи, и я тебе возьму билет туда, где буду.

Александра ничего не ответила, чтобы не выдать голосом волнения. Помолчали, никому не хотелось разъединяться первым. После долгой паузы Всеволод сказал, что хочет она того или нет, но он обязательно позвонит ей через два месяца, как только самолет приземлится в Питере.

– Слушай, Мешков, – не выдержала Александра, – а ты бы мне изменял, если бы мы не расстались?

– Что?

– Изменял бы мне?

Всеволод рассмеялся:

– Вопрос с подвохом. Если скажу, что ни за что не изменял бы, ты мне не поверишь, а скажу «да», – так совру.

– Все мужчины хотят разнообразия и молодого тела, – вспомнив свекровь, уверенно проговорила Александра.

– Детсадовские какие-то стереотипы у тебя, – усмехнулся Всеволод.

– Скажешь, что не так?

– Скажу, что секс сам по себе достаточно приятная штука, чтобы еще искать в нем дополнительные плюсы, – сказал Мешков, понизив голос, и Александра почувствовала, как он улыбается.

– Хорошо, что ты не стал меня убеждать, что я вечно молодая и красивая.

– Саша, что с тобой? – Было слышно, что Мешков не на шутку взволновался. – Я не могу сейчас приехать к тебе, потому что тогда сорву гастроли и подведу людей, но давай возьму тебе билет на следующий рейс в Хабаровск? А? Поговорим нормально?

Александра покачала головой.

– Бизнес-класс? – продолжал искушать Мешков.

Стараясь, чтобы голос звучал спокойно и уверенно, Александра сказала, что с ней все в порядке, но на большее выдержки не хватило, и буквально против своей воли она вдруг заявила, что подождет возвращения Всеволода и тогда нормально поговорит с ним, а он ответил «целую тебя, любимая», так, словно все уже решено и они снова вместе.

Широкий мостик из белесых, вытравленных временем валунов очень живописно перекидывался через протоку. Старые ивы с дуплистыми стволами и нежными серебряными листьями склонялись над водой, в точности отражаясь от ее неподвижной глади. Дальше дорожка вела в заброшенный, совсем дикий уголок парка, почти лес. Здесь в беспорядке росли высокие ели и сосны, почти не пропускавшие солнечных лучей, а земля вся была покрыта ржавым ковром из старой опавшей хвои, сквозь который пробирались наружу узловатые корни, как будто вены на натруженных руках старика. Александра свернула с дорожки к берегу пруда, стараясь катить коляску по самым ровным участкам.

Плотный строй деревьев отбрасывал густую тень, отчего вода казалась совершенно черной, и редкие белые кувшинки на поверхности пруда выглядели таинственно и грустно. На противоположном берегу лес рос уже другой, из берез и осинок, и солнечные лучи пронизывали листву, отчего казалось, будто она сама светится рассеянным изумрудным светом. Немного поодаль берег зарос камышами, уже совсем пожелтевшими, а за ними виднелась полянка, яркая от цветов, в пестроте которых ясно чувствовалось приближение осени.

Редко в Петербурге выпадают такие дни, когда на небе ни облачка и солнце светит ясно и ласково.

Гриша встал у самой кромки воды и замер в неподвижности. О чем он думает сейчас, в этот прекрасный полдень? Александра смотрела на его стройную, но крепкую фигурку с болью и тревогой и сердилась на себя, что не умеет никак утешить ребенка.

Вдруг появилась откуда-то стая уток и, деловито крякая, подплыла к ним. Александра достала из кармана в коляске булку, разломила, половину дала Грише, и они стали отщипывать по чуть-чуть и бросать уткам. Те выбрались на берег и стали ловить еду клювами жадно, быстро, но без суеты. Это были молодые птицы, с еще легкими перьями, невзрачные и угловатые, как все подростки. Александра один кусочек бросала сама, а другой давала маленькому Вите, чтобы тот тоже покормил уточек. Ребенок от восторга подскакивал в коляске, бросал крошку как мог далеко, хлопал в ладоши и смеялся, но себя тоже не забывал – нет-нет, да и отправит булку в рот.

– Ах, Витя, Витя, – мягко журила Александра и вытирала ему слюнки платком.

После развода из ее жизни исчезло такое понятие, как «твердая почва под ногами». Раньше гораздо проще – жена и мать, и точка. А теперь пойди пойми… Да и не хотелось понимать, анализировать и делать выводы, а просто жить и чувствовать жизнь. Смотреть в небо, гадая, на что похожи облака, поливать цветы и пропалывать огурцы, а вечером вытягиваться на чистых простынях, чувствуя приятную ломоту в теле, оттого что хорошо потрудилась. Ощущение зыбкости, быстротечности и непредсказуемости жизни оказалось неожиданно приятным, как чувство свободного полета.

Александра даже не очень переживала, что мало пишет, зная, что время придет и она все наверстает. О ядовитых намеках свекрови на нелады в родительской семье ей удалось вполне забыть, и она общалась с отцом так же доверительно, как и всегда. Иногда только кольнет смутное чувство, но быстро исчезнет от сознания, что если что-то и было, то давным-давно прошло.

О разговоре с Мешковым она тоже почти не вспоминала и не корила себя за то, что почти согласилась снова с ним встречаться. До его возвращения еще целых два месяца, и кто знает, что произойдет в это время…

Александра не строила никаких планов в том смысле, что не возлагала надежд на грядущие события, но тем не менее будущее представлялось ей довольно-таки ясным. Безмятежная жизнь на даче, работа в саду, работа над новой книгой, очертания которой приобрели наконец четкость, а потом какая-нибудь развязка интриги с Мешковым. Может быть, он позвонит, может быть, нет. Она поговорит с ним откровенно, расскажет, что ее тревожит, или не соберется с духом для такого разговора. Все может быть, но время решений еще не пришло.

Но всегда бывает, что, когда ты видишь далеко вперед свою дорогу, она внезапно делает крутой поворот. Через несколько дней после злополучного визита к свекрови та позвонила снова и стала жаловаться, как тяжело справляться с детьми. Александра хотела вежливо напомнить, что она теперь отрезанный ломоть и проблемы семьи Стрельниковых больше не касаются ее, но потом решила, необходимо проявить сочувствие к пожилой женщине, что бы там ни было раньше.

Свекровь несколько раз повторила, что после смерти Инги они оказались в безвыходной ситуации, Виктор должен работать, а не сидеть с детьми, потому что он теперь единственный кормилец, она сама тоже работает и не может выйти на пенсию, а те родственники просто бессердечные негодяи и патологические личности, полностью открестившиеся от детей. Потом свекровь трагическим голосом произнесла: «не заставляй себя просить!», потом: «это же дети, они ни в чем не виноваты!» и наконец: «все наши беды ничто перед страданиями детей, потерявших мать!», и Александра, только закончив разговор, с ужасом сообразила, что обещала сидеть с детьми три раза в неделю.

Александра понимала, что роль няньки пошатнет душевное равновесие, обретенное ею с таким трудом. Ухаживая за маленьким Витей, она будет тосковать по внуку, по собственным нерожденным детям и просто по тем временам, когда Катя была такой же малюткой, а она сама – молодой и счастливой. Как быть с Гришей, она и вовсе не представляла: к счастью, она не теряла родителей, и у нее никогда не было сыновей, и как найти с парнишкой общий язык, если не знаешь, что он думает и чувствует, и что ты можешь сказать ему, чтобы хоть чуть-чуть утешить.

Но взять назад опрометчиво данное обещание нельзя, и в назначенный день Александра приехала в уже знакомый дом. Он встретил ее так же неприветливо, присутствие прежней хозяйки очень отчетливо ощущалось в каждом уголке, и фотографии смотрели на нее так же укоризненно, поэтому Александра украдкой шептала: «Инга, я просто помогаю твоим детям» – всякий раз, как на нее наваливалась тоска.

Про домашнюю работу не было сказано ни слова, речь шла только о том, чтобы сидеть с детьми, но Александра нашла хозяйство в таком запущенном состоянии, что растерялась. Уборку не делали, очевидно, со дня похорон, даже снятая с зеркал кисея валялась скомканная в коридоре, а в шкафах царил просто невероятный беспорядок. Глядя на мешанину из белья, Александра невольно улыбнулась, вспомнив манеру Виктора доставать свои вещи. У нее всегда все лежало на своих местах, идеально выглаженное и в стопках, а носки, скрученные попарно, в специальных ячейках. Обычно она успевала встать раньше и подать мужу трусы, майку и носки, но если вдруг упускала этот момент, то потом горько жалела. Казалось бы, что сложного, протяни руку и возьми трусы из стопки с трусами, а майку из стопки с майками, но нет. В чем состояла логика мужа, Александра так никогда и не поняла, но после того, как он одевался самостоятельно, полки выглядели так, словно он бросил туда гранату. Приходилось тратить кучу времени, чтобы снова придать шкафу идеальный вид.

Видно, он по обыкновению все перевернул, а порядок никто не навел, Виктор удивился, но прибрать, естественно, не догадался, и с каждым днем кавардак усугублялся, потому что чем больше хаос, тем труднее найти в нем нужную вещь.

Одно только радовало: чистоплотный Виктор бросал грязные вещи в корзину, а не обратно в шкаф, и корзина эта была уже полна с горкой. Свекровь стирала только детское, но не гладила, и ворох чистых рубашечек с ползунками напоминал кучу древних окаменелостей.

Сантехника не успела приобрести омерзительный вид, но все же чистотой уже не блистала, и Александра невольно посочувствовала, представив, какие муки испытывает бывший муж, привыкший к сияющему белизной унитазу.

Кухня тоже, как в старой рекламе моющего средства, выглядела «не идеально». Сразу становилось ясно, что относительная чистота плиты объясняется не тем, что ее мыли, а тем, что очень мало на ней готовили. Холодильник оказался полон разных любимых Виктором деликатесов: красной рыбой, маасдамом, сырокопченой колбасой и балыком, притом что домашней еды не нашлось совсем. В буфете обнаружились чай и кофе дорогих сортов, и Александра подумала, что теперь, наверное, простой хирург районной больницы Виктор Стрельников, вдовец с двумя детьми, больше не может позволить себе такое роскошное питание. Конечно, трудно ему будет переломить давнюю привычку, вздохнула Александра с сочувствием. Виктор никогда не умел экономить на себе и благодаря этому производил впечатление щедрого человека. Он рано стал хорошо зарабатывать и жил широко, исповедуя лозунг Гете, что жизнь слишком коротка, чтобы пить плохие вина. Александра несколько раз попыталась его урезонить, но всегда слышала в ответ, что гроб карманов не имеет, а раз он, Виктор, кормит семью, то за свои собственные деньги, которые в принципе грязь, не должен ни в чем иметь отказа. Впрочем, говорилось все это очень ласково, так что дальше гнуть свою скаредную линию становилось вроде как и неудобно. Незадолго до развода его дела сильно пошатнулись, Виктор подвергся уголовному преследованию за взяточничество, лишился должности, чуть не сел и после скандала смог устроиться лишь в районную больницу на должность рядового врача. С легким уколом совести Александра вспомнила, что в части раздела имущества Виктор повел себя очень благородно, оставил ей квартиру и дачу, хотя мог бы затеять тяжбу и отобрать как минимум половину. Хотя… Его статья предусматривала огромный денежный штраф, и чтобы избежать выплаты, Виктор переписал все имущество на жену, быстро с ней развелся, как они оба думали, фиктивно. Кто ж знал, что вскоре Александра узнает о его изменах и внебрачных детях! Наверное, адвокату пришлось бы изрядно попотеть, чтобы постфактум доказать право Стрельникова на недвижимость, вот он и решил не пускаться в сомнительное предприятие, тем более что новая жена прекрасно зарабатывала и владела большим домом.

Александра вздохнула и встала посреди кухни, обозревая беспорядок и не зная, на что решиться. С одной стороны, она просто выручает бывшего мужа и не должна хозяйничать в чужом доме. С другой – в таком беспорядке находиться не очень-то приятно, а надежды на то, что Виктор уберется, нет. Ни малейшей! Все же Александра прожила с этим человеком много лет и знала, чего от него ждать. Если он вдруг и осознает горькую правду о том, что «у нищих слуг нет», то все равно никогда не поймет, как пользоваться шваброй, и не сумеет включить пылесос. Про готовку нечего даже говорить. Альбина Ростиславовна? Если бы она считала, что должна наводить порядок у сына, то давно бы это сделала.

Александра нерешительно открыла шкафчик с хозяйственными принадлежностями и достала бумажную салфетку. Конечно, можно сделать вид, что она не поняла довольно толстого намека и думает, что просьба «посидеть с детьми» обозначает именно посидеть с детьми, но не надо быть Нострадамусом, чтобы предвидеть дальнейшие события. Всему миру тут же станет известно, что бывшая жена сына лентяйка и стерва, готова проводить свои дни в свинарнике… Нет, не так! Сама устраивает свинарник и ждет, чтобы за ней прибиралась старая женщина! Да и чисто по-человечески, Альбина действительно уже немолода, Виктор в быту беспомощен, почему бы не взять на себя кое-какие заботы? Раз уж она все равно здесь? И, пользуясь хорошей погодой, Александра отправила детей во двор, а сама принялась за уборку, время от времени поглядывая в окна на Гришу с Витей, и убедилась, что старший брат хорошо смотрит за младшим.

Понемногу она втянулась и, кажется, нашла с домом общий язык… Единственное, для чего пришлось себя пересилить, это поменять на постели Виктора белье. Тут Александра долго не решалась и несколько раз отступала, прежде чем смогла притронуться к супружеской постели и снять простыни, которые еще хранили тепло трагически погибшей хозяйки.

Потом она прогулялась с детьми до рынка, купила им фруктов и домашнюю курицу у сурового на вид корейца в докторском белом халате.

Приготовила суп, ножки потушила в сметане, сварила компот, так что, когда Виктор пришел с работы, дом встретил его ослепительной чистотой и ароматами домашней еды. В шкафу Александра навела порядок только на его полках и сказала, чтобы он попросил мать разобрать вещи Инги, потому что бывшей жене неловко это делать. Показала ему на стул, где аккуратной стопкой был уложен комплект белья на завтра, и стала прощаться. Виктор хотел обнять ее, а когда Александра уклонилась, то просто взял за руку, и тихо сказал, что она его ангел-хранитель. «Ты представить не можешь, как я благодарен тебе за все!» – воскликнул он и хотел проводить бывшую жену до электрички, но она напомнила, что нельзя оставлять детей одних.

Новые обязанности быстро стали частью ее жизни. Пришлось переехать в городскую квартиру, потому что Александра не водила машину, а каждый день добираться с дачи до Петергофа общественным транспортом было слишком трудно. Три дня в неделю очень быстро превратились в четыре, но Александра приняла эту диспозицию. Рабочий день Виктора официально заканчивался в шестнадцать часов, но он часто задерживался, приходил намного позже, но Александра и тут не возражала. Если уж помогаешь, так помогай, считала она. Виктор должен зарабатывать деньги, а врач может это делать за счет благодарных пациентов, но откуда возьмется благодарность, если он будет уделять им только оплачиваемое родиной время? Нет, чтобы заслужить конвертик, надо потрудиться чуть больше, чем в рамках ОМС, поэтому Александра с пониманием относилась к поздним возвращениям бывшего мужа. Иногда только она словно опамятовалась, изумлялась абсурдности ситуации, но быстро вспоминала про отжатую у Виктора при разводе недвижимость и соображала, что, если бы не пеклась так об интересах дочери и внуков, тогда еще потенциальных, сейчас у Виктора не было бы такой острой необходимости вкалывать.

Подружившись с домом и с тенью Инги, она теперь хозяйничала с удовольствием, осознавая, как ей после развода не хватало этого. Так спортсмен после долгого перерыва снова выходит на беговую дорожку и чувствует, как поначалу тугие мышцы начинают разогреваться и будто пенятся от радости движения.

В финансовые вопросы она не лезла, проще было, обнаружив полное отсутствие продуктов, кроме элитной гастрономии, запасы которой Виктор исправно пополнял, сбегать на рынок и купить на свои деньги. Кореец в докторском халате, кажется, полюбил ее и оставлял неплохие куски, а иногда давал приправы в подарок. Александра неплохо зарабатывала и могла себе позволить такие скромные траты, чтобы не нарушать своего душевного спокойствия неприятными разговорами.

Прошла всего неделя, а она чувствовала себя так, будто всю жизнь была связана с этим домом и этими детьми. Не матерью, не нянькой, не бабушкой; она даже не могла бы сказать, любит ли Витю с Гришей, но они точно перестали быть для нее чужими.

– А вы теперь снова поженитесь с папой? – вдруг спросил Гриша и бросил уткам остатки хлеба.

– Нет, милый, конечно, нет!

– Правда?

Александра кивнула.

– А зачем вы тогда к нам ходите?

Она нахмурилась:

– Просто вы еще не можете оставаться одни с братом.

– Да, но вы-то почему?

– Потому что мы с твоим папой остались друзьями, а друзья должны выручать друг друга. – У Александры заломило челюсть от сознания, насколько по-учительски она это сказала, но других аргументов, чтобы убедить двенадцатилетнего ребенка, не нашлось.

– А вы меня ненавидите? – спросил вдруг Гриша, и Александра поразилась его недетскому спокойствию.

– Ну что ты, милый! Нет!

– Но вы же должны. Папа ушел от вас из-за меня.

– Нет, Гриша! – Александра старалась говорить спокойно. – Просто мы с твоим папой давно не любили друг друга, и он полюбил твою маму, вот и все. Так бывает.

– А почему тогда он не ушел к маме, когда я только родился?

Тут Витя в коляске завозился, пришлось взять его на ручки, и малыш прижался к Александре и успокоился. Александра выбрала корень потолще и присела на него.

– Знаешь, был такой писатель Фазиль Искандер, – сказала она, глядя Грише в глаза, – так вот он говорил, что все дети наделены здравым смыслом, и я думаю, что он прав. Просто потом, взрослея, мы поддаемся страхам, жадности или просто очень хотим быть счастливыми и утрачиваем его. Так что в некотором отношении не взрослей, Гриша, смотри на мир так же прямо и ясно, как сейчас ты это делаешь, но и не суди нас слишком строго. Наверное, твой папа жалел меня и думал, что я без него пропаду. Помни главное, твои родители очень хорошие люди, переживали за меня, поэтому так неладно все у нас и вышло.

– А маму вы ненавидите? – спросил Гриша.

– Нет. Тут я даже объяснять не стану, просто поверь мне, что нет. Ты, наверное, думаешь, что предаешь маму тем, что принимаешь мою заботу, так вот прошу тебя так не считать. Я никогда не думала плохо о твоей маме.

– Спасибо, – сказал Гриша.

– Я холодна с тобой, это верно, – продолжала Александра почти против своей воли, но ей вдруг показалось очень важным поделиться с ребенком своими опасениями, – но это не потому, что я к тебе плохо отношусь, а наоборот. Просто я никогда не испытывала такого горя, как ты. Я не теряла родителей и просто не знаю, что сделать, чтобы тебе стало легче. Я сейчас говорю с тобой и чувствую, будто ты взрослее и мудрее меня.

Гриша покачал головой.

– Если ты чувствуешь, что есть что-то, что тебе хоть капельку поможет, скажи мне, потому что я не угадаю.

– Нет такого.

Александра, одной рукой прижимая задремавшего Витю к себе, свободной пошарила в сумке и достала бублик. Гриша разорвал упаковку, поделил бублик пополам, и они продолжили кормить уток.

– Мне всегда казалась ужасно пошлой фраза «надо жить», – осторожно сказала Александра, не зная, можно ли быть такой откровенной. – И я никогда ее не говорила в утешение. Но потом поняла, что продолжать жить это не значит забыть, что дела не умаляют скорби, и если человек вернулся к своим занятиям, это не означает, что он больше не скорбит. Понимаешь? Ты не хочешь, чтобы боль уходила, верно?

– Не хочу.

– И она не уйдет, просто что бы ты ни делал, ты будешь думать о маме, и получится так, будто она делает это вместе с тобой. Она всегда будет рядом, я это точно знаю. Моя бабушка умерла, когда я была еще совсем маленькая, и я ее не помню, но мама так любила ее, так часто мне о ней рассказывала, что я выросла с чувством, будто ее знала. Понимаешь, о чем я?

Гриша кивнул.

– Поэтому не стесняйся говорить о маме. Со мной тебе, наверное, неловко, но с друзьями, с папой, с бабушкой и особенно с Витей, когда он немножко подрастет. У тебя есть лучший друг, кстати? Хочешь, пригласим его на целый день или даже с ночевкой?

Гриша сказал, что друг есть, но сейчас на юге.

– Ну, когда вернется, сразу давай пригласим его. Слушай, Гриша, – вдруг осенило Александру, – а может, ты хотел бы собачку или кошечку? Я в твоем возрасте только об этом и мечтала, но у мамы была аллергия, поэтому мы никого не заводили.

– Мы с мамой тоже хотели, – признался Гриша смущенно, – только она была очень занята, и дома целый день никого не было, поэтому мы боялись. Она говорила, что надо быть ответственным.

– А ты разве безответственный? Когда вы с мамой жили вдвоем, действительно опасно было кого-то заводить, но сейчас другое. С маленьким Витей всегда должен быть кто-то взрослый, который сможет накормить питомца и выпустить во двор, если что. Решай сам, милый. Если ты очень-очень хотел собаку или кошку, то давай заведем, а если не очень, то и не будем. На самый крайний вариант есть я. Я живу одна и в чрезвычайных обстоятельствах возьму твоего питомца.

– Я очень-очень хотел, – признался Гриша тихо.

– Тогда договорились. Сейчас придем домой и посмотрим в Интернете. Тебе какая порода больше нравится?

– Я хотел бы в приюте взять.

Александра кивнула и отвернулась, чтобы скрыть подступающие слезы. Разговор этот дался ей нелегко, но показать свою слабость нельзя.

– Александра, а вы кого разрешите, собаку или кошку?

– Не называй меня так, – улыбнулась она. – Холодное имя, не люблю. А поступим мы давай так: пойдем в приют, и на кого у тебя сердце укажет, того и возьмем.

Она подумала, что надо срочно найти достойный доверия приют, где животных лечат и делают прививки, прежде чем раздавать людям.

– А как вас называть?

Александра улыбнулась:

– Если хочешь, называй меня Сандра.

– Но это же английское имя.