Я – Распутин Вязовский Алексей

Я отпустил вахмистра, тот поправил башлык, покачал головой:

– Силен!

– Вот и доставляй, раз приказали!

Мы вышли во двор, и я понял, что срочная доставка будет осуществляться лошадью обыкновенной: второй казак с факелом держал под уздцы гнедого жеребца, тот приплясывал, косил черным глазом.

– Ночью поломаемся по дороге.

– Ничо, сюда же доскакали! – успокоил меня Северцев.

Умею ли я ездить на лошади, никто даже не поинтересовался.

– Почему не телефонировали? – спросил я, хватая поводья жеребца.

– То нам неведомо… – пожал плечами вахмистр.

Ясно. Секретариат спит, а сам царь звонить не будет. Дал команду – выполняйте как хотите. Автомобиль прислать? А казаки зачем?

Я одним рывком вскочил на лошадь, сжал колени. Жеребец заплясал подо мной, а я прислушался к телу. Есть, есть навыки… Ездил Распутин на четвероногих друзьях, да и как крестьянину-то без лошадки в селе?

– Ну, с Богом! – я махнул встревоженной Лохтиной рукой и стукнул коня пятками.

Спустя два часа мы были в Царском Селе. Охраняют его весьма и весьма – два поста подряд, один с пулеметом.

Тело затекло, я с трудом слез с коня возле парадного крыльца Александровского дворца и поразился обстановке – как будто в другую Россию приехал. Парк был мило так освещен электрическими фонарями, встречать нас выбежали не только конюхи, но и виляющие хвостами пухлые сеттеры.

Я чуть не сплюнул. Темная, голодная Россия с покосившимися заборами и эта пастораль…

– Извольте сюда, скорее.

Меня чуть ли не под руки внесли внутрь, служитель при входе отряхнул специальной щеткой снег с плеч, принял армяк.

Лакеи в старомодных ливреях и напудренных париках открывали массивные двери, долговязый, чопорный дворецкий с церемониальным посохом вел меня по хорошо освещенной анфиладе дворца. При этом успевал наставлять:

– В ноги его императорскому величеству не падать, рук не целовать!

– Что с царевичем? – перебил я его.

– Кровотечение. Дежурный доктор никак не может остановить.

– Откуда?

– Из носа.

Я чуть не фыркнул. И ради этого была вся эта безумная скачка по ночным дорогам?

Дворецкий что-то почувствовал, остановился. Наклонился ко мне, деликатно пояснил:

– Ее императорское величество очень волнуется. Кровь из носа идет не первый раз, но никогда не шла ночью.

Волнуется – это мягко сказано. У императрицы была истерика, Александра Федоровна плакала, заламывала руки. Рядом суетились фрейлины и лакеи, император стоял у окна, нервно курил папиросу.

На входе в Палисандровую гостиную я встал и оглядел царскую чету. Невысокий бородатый Николай производил впечатление сельского учителя. Ухоженный, весь такой домашний, в халате поверх белой сорочки. Александра Федоровна же была в муаровом закрытом платье. Статная, холеная. Тонкие черты лица, породистый нос, капризные нервические губы. Я не мог оторвать взгляд от нее. В Аликс явно было что-то притягательное.

– Григорий Распутин! – дворецкий громко объявил меня, отдал поклон царской чете.

Все присутствующие разом обернулись.

Я тоже поклонился, прошел в центр гостиной.

– Григорий! Спасибо, что так быстро приехал, – царь затушил в пепельнице папиросу, страдальчески посмотрел на Аликс.

Ага, так быстро, аж задница отваливается.

– Tu es notre vrai ami! – по-французски что-то произнесла Александра Федоровна, вытирая слезы.

– Алекс, говори по-русски, – вздохнул Николай, а я вперил в нее свой грозный взгляд.

Проверим эффект. Есть! Работает. Глаза императрицы остекленели, она даже перестала плакать. Да она гипнабельна! Вот в чем секрет…

– Ежели дела плохи, надо к малому идти, – я сам разрушил очарование момента, когда Алекс смотрела на меня, как мышь на удава.

– Да-да, пойдемте, – царица первая вскочила со стула, пошла вперед. В ее голосе чувствовался немецкий акцент, но говорила она чисто.

Вся свита отправилась за нами.

Опять череда бесконечных помпезных комнат, гостиных, залов… И вот мы в правом крыле, лакеи открывают двери детской. Тут рядом с кроватью стоит плешивый доктор в белом халате. Очки подняты на лоб, в руках окровавленное полотенце. Другое полотенце комком пухленькая медсестра с красным крестом на переднике прикладывает к носу маленького бледного мальчика.

– Все слава богу, ваше величество! – доктор улыбнулся царской чете, но заметив меня, прямо переменился в лице.

– Как удалось остановить кровь, Константин Харитонович? – царица подошла к Алексею, погладила его по голове.

Я пригляделся к врачу. Нет, это не знаменитый Боткин! Но похож.

– Приложили лед, и все прошло.

– Позвольте представить вам нашего друга, Григория Ефимовича, – откашлялся Николай. – Он большой молитвенник, и его заступничество помогло прошлый раз Алексею.

– Я никогда не сомневался в силе целительной молитвы, – пожал плечами врач. – Константин Харитонович Хорн. Лейб-медик цесаревича.

– Чем же лечишь, медик-архимедик? – грубо поинтересовался я, подходя к Алексею.

Тот с удивлением смотрел на огромного бородатого мужика.

Хорн поморщился, но ответил:

– Аспирином, лекарство германской фирмы «Бауер».

Твою же мать! Взял склянку со столика у кровати и под изумленные взгляды царя, царицы и всей свиты, кинул на пол и растоптал сапогами.

– Не лекарство сие, а отрава! – мой голос заполнил всю комнату. Взгляд Аликс опять остекленел, народ впал в ступор. Все, кроме Хорна.

– Что вы себе позволяете?! – взвизгнул он.

– Да, Григорий, что происходит? – очнулся Николай.

– Сия отрава разжижает кровь у Алексия. А надо давать то, что сгущает!

– Откуда вам это известно? – врач не собирался уступать.

– Не твое дело… – грубо ответил я. – Но проверить за мной легко. Возьмите десятерых козлят или бычков, дайте етого аспирину пятерым из них. И отворите кровь…

– Всем? – Александра Федоровна приоткрыла алые губки, посмотрела на меня с испугом.

– Всем. Ежели те пятеро, что выпили аспирину, будут кровоточить дольше другой пятерки, значица, Гришка Распутин спас Алексия. Вот и весь сказ!

Я перекрестился, а за мной перекрестился царь и вся свита.

– Давай, маленький, и ты с нами, – подвинув сиделку, я взял цесаревича за правую ручку, приложил ее ко лбу, к животу к правому и левому плечам. Ребенку это понравилось, он заулыбался.

– А что же сгущает кровь? – поинтересовался царь, подходя ближе.

– Так петрушка, – просто ответил я. – Молите ее сушеную мелко и давайте Алексию в каждой еде. Подали кашу – туда петрушку, суп – тако ж травку внутрь.

Все продолжили пялиться на меня с удивлением.

– Это какой-то антинаучный бред, – фыркнул Хорн, – шарлатанство.

Как раз бредом это и не было. В петрушке из всех продуктов больше всего витамина К, а он сгущает кровь. Мой отец страдал тромбами – мать запретила ему есть эту зелень, так я и запомнил.

– А тако ж давайте жирное, – продолжил я, игнорируя врача, – сальце там, маслице…

– Я отказываюсь это слушать, ваше величество! – Хорн все никак не мог успокоиться. – Если лечение цесаревича будет вестись по рецептам… этого… господина, я снимаю с себя всю ответственность!

– Постойте, постойте, Константин Харитонович, – Николай растерянно посмотрел на жену, та пожала плечами. – Ведь можно проверить как-то эту… теорию? На тех же бычках.

Свита закивала.

– Бычки не будут есть сало, – усмехнулся Хорн, – но в принципе эту теорию можно проверить в клинике доктора Калмейера. Я с ним знаком, могу попросить набрать пациентов для изучения вопроса.

– Уж будьте любезны, Константин Харитонович, – царь посмотрел на меня задумчиво. – А с тобой, Григорий… Хочу приватно переговорить.

Мы вышли в соседний кабинет, который оказался классной комнатой. Стены были оклеены матовыми обоями оливкового цвета, стояли стеллажи с книгами и специальная грифельная доска. Пол был закрыт бобриковым ковром цвета морской волны. Ясно, тут учатся цесаревны.

Я посмотрел на теорему Пифагора на доске, потер пальцем меловый след.

– Если насчет аспирина ты прав… – Николай сделал паузу, подошел к окну. Открыл форточку, достал папиросу из золотого портсигара. Начал ее мять в руках, не решаясь закурить, рядом как тень возник лакей с горящей спичкой. Тут же испарился, будто его и не было – Николай слугу даже не заметил, «мебель» она и есть мебель.

– Надобно не только немецкие лекарства, а вообще все проверять поперву, – я встал рядом, посмотрел в окно. Среди деревьев парка чернела вода Детского пруда.

– Слыхал, что героин да морфий хужее водки будут. Людишки в иступление от них приходят. А купить можно в любой аптеке! А еще кокаин прямо в водку добавляют, балтийский чай называется. Сколько народу от этой гадости поумирает… трудно сосчитать. Героин тут даже младенцам дают. Зубки режутся? На тебе тяжелый наркотик в капельках.

– Что же делать? – растерянно спросил Николай.

– Пущай сначала проверяют каждое лекарство, как привезут в Россию, – я закашлялся от сигаретного дыма, отошел подальше. – Все дурманы продавать токмо с разрешения врача. Принес бумажку с печатью от дохтура – на, покупай. Здоровым людям да детям запретить давать под страхом казни. На сей счет дать указку полиции.

– Дельно! – кивнул царь. – Скажу Столыпину, чтобы сделали предписание аптекам да лечебницам.

Николай задумался, разглядывая меня. Я же прошелся по классной комнате, полистал учебник на столе, поразглядывал шкафы. За стеклом было много книг детской писательницы Чарской, лежали игрушечные куклы… На стенах висели религиозные рисунки и акварели, расписание уроков.

– Как мне тебя отблагодарить? – самодержец наконец очнулся – Проси, что хочешь.

Как там у Пушкина?

– Служить царю уже награда, – уклонился я от ответа.

– Вот! Вот он истинный русский дух, – глаза Николая увлажнились, он кинул папиросу в пепельницу, обнял меня.

– Отблагодарю достойно, даже не сомневайся, Григорий. Как с аспирином станет ясно, будет насчет тебя отдельный указ. А пока… пока разрешаю приезжать во дворец в любое время, без приглашений. Покои тебе выделят в левом крыле, можешь оставаться на ночь.

– Благодарствую, ваше величество! – я поклонился царю – Отслужу, не сумлевайтесь.

Вернулись в спальню Алексея, а там уже четыре дочки Николая и Аликс – Ольга, Татьяна,

Мария и Анастасия. Последняя реактивным самолетом носилась по комнате, а няньки и усатый грузный матрос в форменке пытались ее поймать.

– Вот, дети от шума проснулись, – смущенно улыбнулась царица.

– Да, да, пойдемте обратно, – сообразил Николай.

Не обращая внимания на царя, я подошел к матросу, протянул руку:

– Григорий Ефимович. Распутин.

– Андрей Еремеевич, – удивился матрос, но руку пожал, – Деревянко.

Ага, это дядька царевича Алексея, взят Николаем из Гвардейского экипажа.

Наконец, младшую из дочерей поймали, мать погладила детей по головам, поцеловала в лобики, и няньки увели их спать.

А я смотрел вслед, и у меня сердце перехватывало. Подвал Ипатьевского дома, выстрелы, окровавленные штыки и кислота… Глядя на великих княжон, я поклялся себе этого не допустить. В лепешку разобьюсь, а детей спасу.

– Что же вы не идете, Григорий Ефимович? – царица удивленно смотрела на меня в дверях. А я на нее.

Нет, спасти Александру Федоровну и Николая может оказаться не в моих силах. Слишком тяжела их вина в Ходынке, Кровавом воскресенье… Плясать на балу французского посланника с его женой, когда по Москве везут сотни трупов в телегах… Широким жестом «простить» тех, кто шел к нему с просьбой и в кого стреляли…

Я мрачно вздохнул. Не мне судить царя. А кому? Разумеется, русскому народу. И этот приговор еще не вынесен.

– Устал с дороги, – я поклонился всей свите сразу и никому конкретно.

– Да-да, – согласился Николай, – нам всем надо отдохнуть.

Царь нашел взглядом дворецкого, кивнул на меня. Слуги засуетились, повели в отведенные комнаты.

Покои оказались шикарными. Большая кровать под балдахином, фарфоровые вазы с букетами. Я подошел ближе, присмотрелся. Судя по тонкому голубому рисунку, одна из ваз и вовсе была эпохи Мин. Дорогая игрушка. Очень. Кучеряво так живут Романовы. Сколько же у них денег… А кстати, и правда, сколько? Я помнил, что сразу после восстания 1905 года Романовы эвакуировали часть своих капиталов из России и вложили деньги в бумаги Прусского консолидированного займа на секретных счетах в Германском имперском банке. И было тех ценных бумаг на десять миллионов золотых рублей. И это ведь только малая часть их капиталов, очень-очень малая. Кто там говорил, что деньги – это кровь экономики? Маркс? Энгельс? Да… много «крови» высосали Романовы из народа.

Я стащил с кровати матрас, бросил его на пол. Сверху положил одну подушку и одеяло. Знаю я придворных… Лягу на кровать – завтра весь двор будет судачить о том, что старец на мягких перинах дрыхнет.

Сон не шел. Я встал у окна, открыл форточку, чтобы померзнуть – старое испытанное средство от бессонницы. Среди деревьев парка светились огоньки, а мне снова начали мерещиться образы: Ипатьевский дом, трупы в шахте, расстрелы княжон, слуг…

А почему я жалею только этих детей? Сколько еще умрет от голода, от пули? Всю Россию спасать надо. Причем ото всех – и от своры великих князей, и от невежества народа, и от войны. Само собой и от Николая. И одному тут не справиться.

Нужна сила, своя, разумная. Союз спасения! Нет, это уже было у декабристов.

Я прошелся по комнате, потер лицо руками.

Люди нужны, и перемены, но никак не резкие. Что с резкими переменами бывает, я, как историк, хорошо знаю. Военный коммунизм и гражданская война мне категорически не нравились. Всякая крутая сволочь вроде Корнилова или Колчака тоже. Николай? Слабый, зависимый правитель, довел страну до ручки. Каков же выход?

Я опять крепко задумался. Может, сделать из полусамодержавной страны, в которую превратилась Россия после манифеста 17 октября, – это тот, который про свободу совести, слова, собраний, свобода союзов и неприкосновенности личности, – приличную конституционную монархию?

Вон сколько их даже в XXI веке было – Швеция, Норвегия, Дания, Голландия, Англия… Та же Япония. И не сказать, что плохо живут. Ну сидит себе на троне король. Или королева. Олицетворяют нацию, ее историю, традиции. А правят – представители текущей элиты. Снос правящей группы не означает сноса страны. Ну, сменилась команда одного зарвавшегося и охреневшего премьер-министра на другую, одна власть ушла, пришла другая. Поправила ошибки, развернула корабль, прущий на рифы, в сторону. Или вообще сняли его с рифов. Чем плохо?

Обратная связь. Вот чем всегда была слаба власть в России. Не любят у нас хоть в Кремле, хоть в Царском Селе получать обратную связь от общества, предпочитают не замечать, а ошибки накапливаются. А потом бац, количество по Гегелю переходит в качество, и все государство летит под откос. После чего семьдесят лет приходится в кровавом поту строить заново.

Я понял, что сегодня никак не заснуть, вышел в коридор. Полутемный дворец спал.

А, нет, бодрствовали лакеи! Стоило мне подойти к двери, как она распахнулась. Рослый голубоглазый парень в ливрее поклонился, посмотрел вопросительно.

– Не угодно ли что вашему… – слуга подбирал мне статус, – степенству? Могу накрыть на стол – разбужу повара.

Выпить было можно. Вина. Или даже водки. Но так и спиться недолго.

– Проводи на крыльцо, не спится.

– Сей секунд.

Лакей приглашающе распахнул вторую дверь, еще раз поклонился. Какой вежливый.

– Как звать?

– Прохор Ефимович Старков.

– Я тоже Ефимович, только Григорий. Выходит, мы с тобой, Прошка, тезки…

Пока шли, я выяснил подноготную лакея, которого приставили ко мне. Выходец из разночинцев, служил сначала в одном из путевых дворцов династии, потом его приметила мать Николая – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Велела перевести в Зимний. Оттуда Прохор попал в Царское Село. Не женат, но в Рязани живет невеста.

– Это крыльцо с выходом в Цветочный сад, – лакей слегка откашлялся в кулак, смущенно спросил: – Изволите верхнюю одежду доставить?

– Я недолго, – махнул рукой, вышел на крыльцо как был в поддеве.

Снаружи было свежо, шел легкий снежок, похоже, завтра он опять растает. Справа у перил кто-то курил табак.

Я подошел ближе и обнаружил пышущего трубкой Деревянко. Матрос кивнул мне, пробасил:

– Куришь, Григорий Ефимович?

– Нет, – коротко ответил я, но уходить не стал.

Облокотился на перила, всмотрелся в едва подсвеченный Цветочный сад. Тут проектировщики явно сэкономили на электрической разводке.

– Тоже не спится, Ефимыч? – Деревянко пыхнул дымом, облокотился рядом.

– Ночью встану у окна, – решил пошутить я, – и стою всю ночь без сна. Все волнуюсь об Расее, как там, бедная, она?

Матрос закашлялся, потом засмеялся. Выбил трубку в пепельницу.

– А говорили, дикий ты, прям из Сибири в чем был пришел к нам! А ты вона… виршами шпаришь!

– Кто говорил?

– Антриганы всякие.

– Не виляй, рассказывай, раз начал.

– Да есть тут протопоп один, Афанасий, служит при домовой церкви. Как выпили с ним винца, говорил, что никакой ты не старец и не схимник, так, перекати-поле человек, то здесь, то там. Много по монастырям постранствовал, да сколько таких на Руси… Феофана какого-то ругал.

Ясно. Не все в духовенстве довольны интригой, которую придумали Феофан и Сергий.

– Вот и скажи мне, мил человек, святой ты или как? – Деревянко хитро на меня посмотрел.

Этот ушлый хохол в Тобольск с Николаем не отправится. Сбежит из Царского Села, как только царь отречется. Да еще и обворует его.

– Давным-давно жил один человек, – начал я, – такой святости, что даже ангелы дивились. И нарочно сходили с неба, посмотреть: как земной человек может так уподобиться Богу?

Вот и попросили Бога: «Господи, сделай его чудотворцем!» Согласился Господь. Но велел узнать у праведника, какой дар он пожелает. Ангелы спросили человека: «Хочешь исцелять наложением рук?» И ответил святой: «Нет, пусть лучше Сам Господь творит это». – «Хочешь словом обращать грешников к покаянию?» – «То дело ангелов, а не слабого человека. А я помолюсь за грешных». – «Хочешь привлекать к себе добродетелью и тем прославить Бога?» – «Нет, так я буду отвлекать людей от Бога». – «Чего же ты хочешь?» – «Да не лишит меня Господь милости Своей! А с ней у меня все будет». Но ангелы настаивали, и тогда святой сказал: «Я хочу творить добро так, чтобы самому об этом не ведать».

Я замолчал, вздохнул.

– Вот ты какой, Григорий Распутин, – протянул удивленный матрос, – хочешь творить добрые дела…

– Уже творю, – я похлопал Деревянко по плечу и пошел спать.

Но так и не заснул. Все крутил в голове, что да как, куда бежать, что делать.

Революционеров за два года Столыпин и без меня заровняет, до 1912 года, до Ленского расстрела, тишь да гладь будет. Вот и не будем ему мешать, а займемся другим флангом, там черносотенцы. Надо у них православную и монархическую повестку отобрать, вон, христианско-демократическое течение вполне в ХХ веке востребовано. Название, конечно, надо будет другое.

Вот и союзники вырисовываются – правые кадеты да левые октябристы, люди образованные, культурные, им только наглости и решительности не хватало, чего у Распутина – хоть ложкой ешь. Добавить активных, но управляемых православных, и пусть кадеты в Думе сидят, а радикалы на улицах бузят. Но это почти что Гапоновская программа получается… Так и хорошо! Людей его бесхозных под крыло и взять, чего зря организации пропадать. А разбавить… да хоть иоаннитами! Они, конечно, с крышей набекрень, Иоанна Кронштадтского за Христа почитают, но неужто Гришка их в свою веру не обратит?

Решено. В ближайшее время нужны контакты с иоаннитами и с остатками Общества фабрично-заводских рабочих. И написать христианскодемократическую программу.

Никаких радикалов, идем посередке, без революций, постепенно.

И как только соберу хоть каких людей, немедленно создавать легальную организацию – с высочайшего разрешения, разумеется. Мол, видение мне было, только так кровь 9 января отмолить можно.