Королева Бедлама Маккаммон Роберт
– На кого? Кто там, Филип?
Кови смотрел на него невидящими глазами, слезы струились по щекам, рот кривился.
– Не-не знаю… – заплетающимся языком ответил он. – Порезали его всего! Вон там лежит!
– Там? Это где?
– Вон там. – Кови махнул в конец Смит-стрит, и тут Мэтью увидел свежую кровь на обеих его руках, а заодно красные пятна и отвратительные черные сгустки на собственной белой сорочке.
– Господи! – вскричал Мэтью, отшатываясь.
Ноги у Кови подогнулись, и он упал на мостовую, давясь и что-то бормоча. Почти сразу его начало выворачивать наизнанку.
– Что такое? Что за шум?
Со стороны «Рыси да галопа» к ним приближались два фонаря. Через несколько секунд Мэтью различил силуэты четырех человек.
– Сюда! – заорал Мэтью и тут же сообразил, как глупо и бессмысленно это прозвучало, люди ведь и так сюда шли. Для ясности он решил добавить: – Я здесь! – что было уж совсем ни к чему, ибо в тот же миг свет фонарей упал на него, последовали охи, ахи и полная сумятица: от вида окровавленной рубашки Мэтью прибывшие начали врезаться друг в друга, точно быки, которых охаживали палками.
– Мэтью? Да ты весь в крови! – Феликс Садбери посветил фонарем на Кови. – Это его рук дело?..
– Нет-нет, сэр, он…
– Констебль! Констебль! – заголосил стоявший за спиной Садбери человек. Его пронзительным голосом впору было вышибать двери и оконные ставни.
Мэтью отвернулся и, торопясь скрыться от этого надсадного вопля, поспешил мимо Филипа Кови по Смит-стрит. Он поднял фонарь повыше и ждал, что вот-вот наткнется на израненного бедолагу, однако на земле никого не было. В окнах начали зажигаться свечи, из домов выходили люди. Исступленно лаяли собаки. Где-то слева заревел осел – вероятно, в ответ на крик джентльмена с луженой глоткой, который приставил ладони ко рту и заорал: «Консте-е-ебль!» – крик сей, несомненно, переполошил даже огненнокрылых обитателей Марса.
Мэтью упорно шел на юг. Феликс Садбери все звал его по имени, но ответа не получал. Через некоторое время Мэтью увидел человека в черном, стоявшего на коленях под полосатым навесом давно закрытой на ночь аптеки. Тот обратил к нему мрачное лицо:
– Поднесите-ка сюда свет.
Мэтью повиновался, хотя и не горел желанием этого делать. Наконец его взору предстала картина целиком: двое стояли на коленях над трупом, растянувшимся на спине. На утоптанной английской земле поблескивала черная лужа крови. Человек, просивший поднести свет, – не кто иной, как преподобный Уильям Уэйд, – взял у Мэтью фонарь, чтобы посветить своему спутнику.
Спутник его – престарелый доктор Артемис Вандерброкен – тоже держал лампу, которую Мэтью сразу не увидел, поскольку священник загораживал собой ее свет. На земле рядом с врачом стоял раскрытый саквояж, а сам Вандерброкен склонился над убитым и разглядывал его горло.
– Вот это его порезали! – услышал Мэтью его слова. – Еще чуть-чуть – и пришлось бы хоронить голову отдельно от тела.
– Кто это? – спросил Мэтью, против собственной воли наклоняясь поближе. В нос ударил медный, тошнотворный запах крови.
– Сложно сказать, – ответил преподобный Уэйд. – Артемис, вы его узнаете?
– Нет, лицо слишком отекло. Давайте заглянем в карманы сюртука.
Тут к месту преступления подоспели Садбери и остальные, а с ними еще несколько человек. Вперед пробрался какой-то пьяница с изрытым оспинами и багровым от эля лицом. Алкогольные испарения висели вокруг него зловонным туманом.
– Да энто ж мой брат! – внезапно завопил он. – Исусе, брат мой, Дейви Мантанк!
– Это Дейви Мантанк! – проорал господин с луженой глоткой, вставши позади Мэтью (у последнего при этом едва не отвалились уши). – Дейви Мантанка убили!
Тут еще чья-то багровая физиономия пробилась сквозь толпу – причем где-то на уровне коленей.
– Это кто ж меня убил, мать вашу?..
– Попрошу не сквернословить! – осадил его Уэйд. – Так, все расступитесь. Мэтью, вы ведь порядочный человек?
– Да, сэр.
– Тогда подержите. – Священник протянул ему темно-синий бархатный кошелек, обмотанный кожаным шнуром и туго набитый монетами, а после – золотые карманные часы. – На них кровь, осторожнее. – Тут он впервые обратил внимание на окровавленную рубашку Мэтью. – Что с вами случилось?
– Да я…
– Вот! Уильям, глянь-ка! – Вандерброкен поднял фонарь и показал священнику что-то, чего Мэтью не видел. – Узор, – отметил врач. – Убийца вооружен не только острым клинком, но и извращенным остроумием.
– Нам придется его оставить, – донеслись слова Уэйда. – Он точно мертв?
– Увы, да, пределы нашего мира он покинул.
– Так кто это? – не унимался Мэтью.
Его толкали и пихали со всех сторон: вокруг тела уже образовалась изрядная толпа. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в повадках толпы, подумал Мэтью, еще чуть-чуть – и булочник подтащит сюда свою тележку, сбегутся торгаши-разносчики, уличные девки начнут обольщать клиентов, а карманники – обчищать зевак.
Преподобный Уэйд и врач встали. Тут Мэтью приметил под серым плащом доктора Вандерброкена краешек светло-голубой ночной сорочки.
– Вот. – Уэйд вернул Мэтью фонарь. – Посмотрите сами и скажите.
Священник отошел в сторонку. Мэтью сделал шаг вперед и поднес свет к лицу убитого.
То было даже не лицо, а красная, распухшая маска ужаса. Кровь обильно текла изо рта и ноздрей, но самая страшная рана зияла на горле, под отвисшим подбородком. Темная, поблескивающая на свету плоть и желтые жилы виднелись в этой дыре, похожей на странную и жуткую улыбку. Белый льняной галстух совершенно почернел от крови. Жирные зеленые мухи уже облепили рану и ползали по губам и ноздрям убитого, не обращая внимания на людские крики и волнения. Как ни взбудоражен был Мэтью представшим ему безобразным зрелищем, он сознавал, что от его внимания не уходят всевозможные мелкие подробности: окоченевшая правая рука покоилась на животе, пальцы растопырены в стороны – жест потрясения и даже в каком-то роде смирения; густые волосы стального цвета всклокочены; дорогие, ладно скроенные, в черную тонкую полоску сюртук и жилет; лакированные черные туфли с серебряными пряжками; черная треуголка валялась чуть поодаль – и по ней уже топтались, проталкиваясь вперед взволнованно, почти остервенело, зеваки.
Лицо жертвы действительно отекло до неузнаваемости и было искажено предсмертными судорогами, от которых нижняя челюсть будто сошла с места и выдвинулась вперед, обнажив поблескивающие в тусклом свете нижние зубы. Глаза казались тонкими щелками на плоти, испещренной темными пятнами. Мэтью подался вперед, насколько осмелился – слишком много вокруг было крови и мух, – и разглядел отчетливые порезы над бровями и под глазницами.
– Господи, какой ужас! – воскликнул Феликс Садбери, вставая рядом с Мэтью. – Вы его узнали? Кто это может быть? Вернее – мог?..
– Расступись! Дорогу констеблю! – раздался хриплый крик, прежде чем Мэтью успел ответить. Кто-то пытался пройти сквозь толпу, которая и не думала расступаться.
– Убили! Ох, боже мой, убили! – кричала женщина. – Моего мальчика, моего Дейви убили!
Не успел констебль продраться сквозь этот бедлам, как к убитому, расталкивая зевак точно кегли, подлетела грозная туша мамаши Мантанк весом в двести сорок фунтов. Сия матрона (жена морского капитана, державшая трактир «Синяя пчела» рядом с Ганновер-Сквер) являла собой грозное зрелище даже в добром расположении духа, а нынче вечером вид ее был так ужасен – лохматая грива седых волос, огромный нос, своими размерами и формой подобный тесаку мясника, и глаза черные, как лондонские тайны, – что даже пьяные братья Мантанк заблеяли по-овечьи.
– Ма-а! Ма-а! Дейви жив, ма-а! – крикнул Дарвин, но шум вокруг стоял такой, что пальни под ухом мамаши Мантанк пушка, она и то не услышала бы.
– Я жив, ма! – вопил Дейви, все еще стоя на коленях.
– Ах ты, поганец, да я с тебя шкуру спущу! – Грозная матрона наклонилась, схватила Дейви одной громадной, покрытой струпьями рукой и рывком поставила его на ноги. – Буду пороть, покудова ты у меня ртом не запердишь, а задом не запросишь пощады! – Она взяла его за волосы и под крики боли поволокла из огня да в полымя.
– Да пустите же констебля, черт подери!
Констебль наконец продрался сквозь толпу, и Мэтью узнал в нем невысокого коренастого грубияна – Диппена Нэка. Он держал перед собой фонарь и помахивал черной дубинкой. Бросив один-единственный взгляд на труп, он выпятил грудь-бочку, вытаращил свиные глазки, побагровел испитой рожей и зайцем припустил прочь.
Мэтью понял: если сейчас же не найти управу на толпу, она сровняет место преступления с землей. Одни зеваки – как видно, те, кого оторвали от последней кружки эля в трактире, – набравшись храбрости, подходили поближе и ненароком наступали прямо на тело, когда их толкали напирающие сзади любопытные. Откуда ни возьмись за спиной Мэтью возник Ефрем Аулз в длинной белой ночной сорочке, с огромными выпученными глазами за стеклами очков.
– Все прочь! – предостерег он толпу. – Живо, все назад!
Уже собираясь отойти вместе с остальными, Мэтью увидел, как от толпы отделилась нога какого-то шатающегося гуляки и наступила прямо на голову убитого, а следом и сам гуляка рухнул прямо на труп.
– А ну прочь! – заорал Мэтью. Щеки его горели от ярости. – Все назад! Быстро! Цирк тут устроили!
Зазвонил колокольчик – решительный и ровный металлический звон насквозь пронзил хаос. Мэтью увидел, что кто-то движется сквозь толпу, раздвигая людские волны. От звона колокольчика люди немного приходили в себя и расступались. Наконец возник главный констебль Лиллехорн с небольшим медным колокольчиком в одной руке и фонарем в другой. Он упорно звонил, покуда оглушительный гвалт не превратился в тихое бормотание.
– Отойдите! – скомандовал он. – Все назад, не то будете ночевать за решеткой!
– Да мы просто хотели глянуть, кого убили! – возмутилась какая-то женщина из толпы, и остальные ее поддержали.
– В таком случае предлагаю самым любопытным отнести труп в покойницкую. Что, желающих нет?
Тут уж, конечно, все накрепко закрыли рты. Покойницкая помещалась в подвале городской ратуши; то были владения Эштона Маккаггерса, куда простые смертные старались без нужды не соваться (когда нужда все-таки возникала, им было уже все равно).
– Расходимся, расходимся! Займитесь своими делами! – вещал Лиллехорн. – Хватит валять дурака! – Он взглянул на труп, а потом – прямо на Мэтью. Увидев его окровавленную рубашку, он вытаращил глаза. – Ты что же натворил, Корбетт?!.
– Ничего! Филип Кови нашел тело, побежал, наткнулся на меня и… вот, перепачкал мне сорочку кровью.
– Может, труп тоже он ограбил – или все-таки ты сам потрудился?
Мэтью осознал, что до сих пор держит в руках часы и кошелек.
– Нет, сэр. Эти вещи мне вручил преподобный Уэйд.
– Преподобный Уэйд? Где же он?
– Да вот… – Мэтью принялся взглядом искать в толпе священника и врача, но они как сквозь землю провалились. – Только что был здесь. И еще доктор…
– Хватит болтать. Кто это?.. – Лиллехорн посветил фонарем на убитого. Надо отдать ему должное – выражение лица у него при этом осталось совершенно невозмутимым.
– Не знаю, сэр, но…
Мэтью большим пальцем приоткрыл часы, однако вопреки его ожиданиям монограммы внутри не оказалось. Стрелки замерли на семнадцати минутах одиннадцатого – в это время у них либо закончился завод либо механизм повредился от удара тела о землю. В любом случае часы были дорогие и говорили о состоятельности хозяина. Мэтью повернулся к Ефрему:
– Твой отец здесь?
– Да, вон он. Отец! – кликнул Ефрем, и старший Аулз, тоже в круглых очках и совершенно седой, каковым вскоре мог стать и его сын, вышел из толпы.
– Что это вы раскомандовались, Корбетт? – возмутился Лиллехорн. – Для вас у меня тоже найдется местечко за решеткой, не сомневайтесь.
Мэтью предпочел оставить его слова без внимания.
– Сэр, – обратился он к Бенджамину Аулзу. – Будьте так любезны, осмотрите сюртук жертвы и скажите, кто его пошил?
– Сюртук-то? – Аулз с отвращением покосился на труп, а затем, набравшись храбрости, кивнул. – Что ж, я осмотрю. А вот узнаю ли портного…
По тому, как сюртук скроен и сшит, можно определить его создателя, рассудил Мэтью. В Нью-Йорке всего три профессиональных портных и несколько любителей, занимающихся пошивом одежды; Аулзу наверняка не составит труда установить личность мастера – если только сюртук не приехал прямиком из Англии.
Аулз нагнулся, осмотрел подкладку и тут же заявил:
– Ну да, все понятно! Знаю эту легкую материю, ее в начале лета завезли. Я сам этот сюртук и сшил. Этот и еще один точно такой.
– Для кого вы их сшили?
– Для Пеннфорда и Роберта Девериков, вестимо. У этого сюртука есть карман для часов. – Он встал. – Стало быть, это сюртук мистера Деверика.
– Убили Пенна Деверика! – крикнул кто-то в темноту.
И вот уже весть о жестоком убийстве полетела по улице быстрее, чем ее разнесла бы даже «Газетт»:
– Пенн Деверик помер!
– Пенна Деверика убили!
– Старый Деверик там лежит, упокой Господь его душу!
– Господь-то упокоит, а заберет – дьявол! – прокричал какой-то бессердечный. Впрочем, с ним согласились бы многие.
Мэтью молчал. Пусть главный констебль сам обнаружит то, что он уже заметил, – порезы вокруг глаз Деверика.
Такие раны упоминал Мармадьюк Григсби в статье про убийство доктора Джулиуса Годвина.
У доктора Годвина также обнаружились вокруг глаз порезы, имевшие, по профессиональному мнению мистера Эштона Маккаггерса, форму маски.
Лиллехорн, стараясь не испачкать сапоги кровью, склонился над телом. Мэтью наблюдал. Констебль помахал рукой, отгоняя мух. Еще мгновенье – и он, конечно, сообразит…
Наконец голова Лиллехорна дернулась – будто ему ударили кулаком в грудь.
Он вслед за Мэтью догадался, что на счет Масочника пора записывать еще одно убийство.
Глава 7
Ночь вторника сменилась утром среды. Мэтью спустился на тринадцать ступеней под землю и попал в угрюмые владения Эштона Маккаггерса.
Покойницкая, дверь в которую притаилась под главной лестницей ратуши, имела стены, выложенные серым камнем, и коричневый глиняный пол. Мистер Маккаггерс рассудил, что в подвале, где по первоначальному замыслу должно было храниться продовольствие на черный день, температура воздуха вполне низкая, чтобы даже жарким летом замедлить порчу трупов. Однако никто покамест не подсчитал, сколько тело пролежит на деревянном столе, прежде чем обратится в первозданную грязь.
Стол, помещавшийся среди зала шириной в двадцать два фута, был подготовлен к приему трупа Пеннфорда Деверика: его покрыли рогожей, а сверху насыпали слой молотой каштановой скорлупы, смешанной с семенами льна и проса, – для впитывания жидкостей. Мэтью и остальные присутствующие, которым Лиллехорн приказал явиться в покойницкую (Ефрем и Бенджамин Аулзы, все еще хмельной Филип Кови, Феликс Садбери, а также констебль, первым явившийся на место преступления, – угрюмый Диппен Нэк), стояли под люстрой на восемь свечей и наблюдали, как тело спускают по железному желобу в дальнем конце помещения. Затем по тринадцати ступеням сошел и раб Маккаггерса, грозный, совершенно лысый и немой негр по прозвищу Зед. Именно он сперва прикатил сюда труп по Смит-стрит, затем перенес его на другую каталку, а оттуда уже водрузил на ложе из семян и скорлупы (Деверик по-прежнему был в полном облачении, дабы судебный медик мог осмотреть его в том виде, в каком его нашли). Зед работал усердно и на публику не глядел. Физическая его сила поражала воображение, а молчание было абсолютным ввиду отсутствия языка.
Нынешний облик Пеннфорда Деверика, мягко говоря, приводил собравшихся в трепет. Тело окоченело, и в желтом свете свечей он казался уже не человеком, но восковой фигурой, лицо которой сперва растопили, а затем выточили заново при помощи долота и киянки.
– Меня сейчас опять вывернет, Мэтью, – прохрипел Кови. – Клянусь, вывернет!
– Нет! – Мэтью схватил приятеля за руку. – Ты на него не гляди. Смотри лучше на пол.
Уши у Зеда были на месте, однако посетителей он как будто и не слышал. Все внимание его было направлено на труп. Он зажег четыре свечи с оловянными отражателями и расставил их по бокам от тела, у головы и у ног. Затем открыл крышку бочки, набрал оттуда два ведра обычной воды и поместил их на стол-каталку, туда же отправилось и третье ведро – пустое. Из шкафа Зед достал несколько отрезов белого льна и положил их рядом с ведрами, после чего пододвинул к секционному столу мольберт, стопку белых листов и глиняный горшок с черным и красным восковыми карандашами. Сделав все это, раб как будто погрузился в сон: минуту-другую он стоял неподвижно, вытянув руки по бокам и наполовину прикрыв веки. В свете свечей причудливые ритуальные шрамы на его эбеновом лице казались багровыми – в этих-то отметинах Маккаггерс и разглядел стилизованные буквы «З», «Е» и «Д», из которых затем составил имя.
Ждать собравшимся оставалось недолго. Лиллехорн уже спускался по ступеням, а с ним – бледный молодой человек среднего роста с залысинами на высоком лбу, светло-каштановыми волосами и в неприметном сюртуке почти такого же цвета. Маккаггерс, который был старше Мэтью всего на три года, держал в руке коричневый кожаный саквояж с черепаховыми застежками. Темные его глаза были глубоко посажены и прятались за очками; щеки и подбородок явно нуждались в бритье. Он спускался в покойницкую с самым деловым и собранным видом, однако Мэтью прекрасно знал (как, впрочем, и остальные), что случится, когда он одолеет последнюю ступеньку.
– Просто кошмар, – сказал Лиллехорн, имея в виду, конечно, труп, а не Маккаггерса, хотя эти слова вполне можно было отнести и к медику. – Ему едва не отрезали голову!
Маккаггерс не ответил, однако к тому времени он уже окончил спуск, нашел взглядом труп, покрылся испариной… и в считаные мгновения пропотел насквозь, будто на него вылили ведро воды. Все его тело задрожало и затряслось. С трудом опустив саквояж на пол, он начал возиться с застежками – хорошо, что на помощь тут же подоспел Зед. Одним ловким, отточенным движением негр расстегнул саквояж: внутри блестели и мерцали щипцы, штангенциркули, пилы, ножи различных форм и размеров, пинцеты, щупы и какой-то инструмент, похожий на вилку со множеством зубцов. Однако первым делом Маккаггерс извлек оттуда серебряную бутылочку, открутил крышку, хлебнул оттуда какой-то жидкости и помахал горлышком у себя под носом.
Затем он покосился на труп и тут же отвел взгляд.
– Мы совершенно уверены, что покойный… – На этом слове его голос дрогнул, пришлось повторить: – Что покойный – мистер Пеннфорд Деверик? Кто-нибудь может это подтвердить?
– Я подтверждаю, – сказал главный констебль.
– А кто-нибудь из свидетелей?
– Подтверждаю, – откликнулся Мэтью.
– В таком случае я констатирую его смерть. – Он откашлялся. – Мистер Пеннфорд Деверик мертв. Вы подтверждаете?
– Да, подтверждаю, – сказал Лиллехорн.
– Свидетели?
– Да уж, мертв, как треска на сковородке, – ответил Феликс Садбери. – Погодите-ка, а разве не нужно сперва дождаться его жену и сына? Ну, прежде чем… делать все остальное?
– За ними уже послали, – сказал Лиллехорн. – Да и вряд ли кто-то захочет смотреть на мистера Деверика в его нынешнем виде, согласны? Я бы не захотел.
– А она, может, хочет.
– Пусть это решение примет Роберт, после того как… – Лиллехорн на секунду умолк, так как в этот миг Маккаггерса стошнило в пустое ведро, а затем продолжил: – Осмотрит тело.
– Кажется, я сейчас грохнусь в обморок, – вымолвил Кови. Колени его дрожали.
– Крепись! – Мэтью все еще держал его под руку.
Зед опустил льняную тряпку в ведро с водой и промокнул ею бледное, изнуренное лицо хозяина. Маккаггерс еще раз нюхнул бутылочку с неким стимулирующим средством.
Городу невероятно повезло – и в прямом, и в переносном смысле – иметь на службе человека с такой феноменальной памятью и такими обширными познаниями в анатомии и искусстве, как Эштон Маккаггерс. Вы могли побеседовать с ним в понедельник, а в субботу он без труда воспроизвел бы ваши слова – и вдобавок назвал бы точное время оного разговора. Юноша подавал большие надежды равно в искусстве и медицине, но лишь до того момента, когда приходилось иметь дело с кровью или мертвой плотью. Тогда он моментально разваливался на куски.
Впрочем, обширные его познания и прочие достоинства перевешивали означенные недостатки, по крайней мере на той службе, которую поручил ему город. И хотя врачом он не был (и никогда им не стал бы, покуда кровь не обратилась бы в ром, а плоть – в свежий коричный кекс), работу он выполнял исправно, сколько бы пустых ведер ему для этого ни требовалось.
Сегодня, прикинул Мэтью, потребуется ведра четыре.
Зед невозмутимо смотрел на хозяина в ожидании сигнала. Маккаггерс кивнул, и Зед принялся за дело: взял другую белую тряпку, окунул ее во второе ведро и начал стирать запекшуюся кровь с лица убитого. Мэтью наконец понял назначение ведерного трио: одно – для омовения покойника, второе для ободрения Маккаггерса, а третье… для иных нужд.
– Как я понимаю, причина смерти всем ясна? – спросил Маккаггерс главного констебля, вновь покрываясь испариной.
– Ему перерезали горло. Согласны? – Лиллехорн вопросительно посмотрел на свидетелей.
– Да, перерезали горло, – прохрипел Диппен Нэк, а остальные либо кивнули, либо выразили согласие вслух.
– Принято к сведению, – молвил Маккаггерс. Увидев, как тряпка Зеда темнеет от крови, он вздрогнул и вновь склонился над ведром для иных нужд.
– А вот этот хотел обчистить его карманы, сэр! – Нэк ткнул Мэтью дубинкой в шею. – Мы его застали прямо на месте преступления!
– Я же сказал, личные вещи убитого мне передал священник. Они с доктором Вандерброкеном осматривали тело, когда я подоспел.
– И где же в таком случае преподобный Уэйд и врач? – Лиллехорн поднял густые черные брови. – Кто-нибудь их видел?
– Я и впрямь кого-то видел возле тела, – заметил Садбери. – Вернее, двоих.
– Это были священник и врач?
– Я в темноте не разглядел. А потом сразу такая толпа набежала, что уже ничего было не разобрать.
– Корбетт! – Лиллехорн пробуравил Мэтью взглядом. – Почему они не остались на месте преступления? Вам не кажется это странным? Зачем столь почтенным господам… ну, скажем, растворяться в толпе?
– Это вы у них спросите. Возможно, они торопились по какому-то неотложному делу.
– Что может быть неотложнее, чем убитый Пеннфорд Деверик? Хотел бы я знать! – Лиллехорн взял из рук Мэтью кошелек и золотые часы.
– Позволите заметить, что это было не ограбление? – спросил Мэтью.
– Позволяю. Вполне вероятно, что это было прерванное ограбление. Кови!
Филип Кови едва не выскочил из башмаков:
– Да, сэр?
– Вы говорите, что были пьяны и едва не споткнулись о тело, верно?
– Верно, сэр.
– Из какого трактира вы шли?
– Из… э-э… как бишь… простите, сэр, нервы разыгрались. Я шел из… э-э… «Золотого компаса», да! Нет, постойте… из «Улыбчивого кота». Да, сэр, из «Кота».
– «Улыбчивый кот» находится на Бридж-стрит. Вы живете на Милл-стрит, не так ли? Почему же вы прошли мимо Милл-стрит и двигались по Смит-стрит в противоположном от дома направлении?
– Не знаю, сэр. Может, решил заскочить в другой трактир…
– Между Бридж-стрит и тем местом, где вы якобы наткнулись на тело, множество трактиров. Почему вы не зашли в один из них?
– А!.. ну…
– Как лежало тело? – вдруг спросил Маккаггерс.
– Как лежало, сэр? Ну… на спине, сэр. Я едва на него не наступил.
– Почему у вас руки перепачканы кровью?
– Я пытался его разбудить, сэр. – Дальше Кови забормотал торопливо, как в горячке: – Я ж решил, что это… ну, просто пьяный валяется… упал да заснул! Вот я и решил разбудить… подсобить человеку-то! Схватил его за рубашку… а потом увидел, что к чему.
Маккаггерс на минутку отвлекся от разговора: сунул руку в ведро с чистой водой и охладил лоб.
– Вы обыскали этого человека, Гарднер? Ножа при нем не было?
– Обыскал, ножа нет. Но он мог его и выбросить.
– Что-нибудь еще нашли?
– Пару мелких монет… – Лиллехорн нахмурился. – А что, собственно, я должен был найти?
Маккаггерс, видно, ощутил очередной позыв, спешно наклонился над ведром и содрогнулся всем телом, однако отведать свой ужин во второй раз ему больше не пришлось.
– К примеру, перчатки, которые помогали ему орудовать скользким от крови ножом, – наконец выдавил Маккаггерс. – Ножны. Какой-нибудь предмет, принадлежавший жертве. Мотив. Словом, этот юноша мистера Деверика не убивал. Равно как не убивал он и доктора Годвина.
– Доктора Годвина? При чем тут…
– Полно, к чему эти экивоки. Совершенно ясно, что Годвина убил тот же самый человек.
Последовало долгое молчание. Лиллехорн наблюдал за работой Зеда: тот отирал кровь, споласкивал тряпку в ведре, отжимал ее и вновь прикладывал к ранам. Таким образом он почти полностью очистил лицо мистера Деверика.
Наконец Лиллехорн глухо произнес:
– Все по домам.
Диппен Нэк первым рванул к лестнице, следом за ним – Кови. Мэтью двинулся было за мистером Садбери, Ефремом и мистером Аулзом, но Лиллехорн бросил им вслед:
– Все, кроме секретаришки.
Мэтью замер. Не к добру это…
– Простите? Простите, можно я спущусь?
Все сразу узнали голос. Главный констебль поморщился. В дверях на вершине лестницы появился Мармадьюк Григсби с деловито закатанными рукавами.
– Вас здесь не ждали, мистер Григсби. Ступайте домой.
– Прошу прощения, сэр, но на улице такие толпы бродят – я лишь вызвался проводить сюда миссис Деверик и Роберта! Им можно войти?
– Только юноше… Велите ему спускаться, а миссис Деверик пусть…
– Главный констебль желает сперва говорить с вашим сыном, мадам, – донесся голос Григсби.
Юный Роберт – бледный и ошарашенный, с заспанным лицом и растрепанными каштановыми кудрями – ужасающе медленно пошел вниз по лестнице. Григсби, как верный пес, держался рядом.
– Закройте дверь! – рявкнул на него Лиллехорн. – С той стороны!
– Да-да, сэр, простите, виноват! – Григсби громко хлопнул дверью – впрочем, сам при этом остался в покойницкой и с чрезвычайно решительным видом пошел вниз по лестнице.
Зед к тому времени взялся уже за рану на горле. Маккаггерс, которого до сих пор то и дело одолевала трясучка, сумел взять себя в руки и черным мелком набрасывал на бумаге очертания тела, лежащего на секционном столе.
Роберт Деверик в темно-синем плаще с золотыми пуговицами поверх голубой ночной сорочки остановился у подножия лестницы. Глаза его бегали между Лиллехорном и столом, губы двигались, однако с них не слетало ни звука.
– Вашего отца этой ночью убили на Смит-стрит, – тихо, но властно проговорил Лиллехорн. – Случилось это… – он открыл часы, так как пришел к тому же заключению, что и Мэтью, – где-то между десятью и половиной одиннадцатого. Известно ли вам, где он сегодня был?
– Отец… – Голос Роберта дрогнул. Глаза его блестели, но от слез или нет – сказать было трудно. – Отец… кто мог убить моего отца?!.
– Прошу вас, ответьте, где он был?
Молодой человек молча глазел на труп, не в силах, видимо, осознать, что такое изуверство вообще может быть совершено над человеческой плотью. Мэтью подивился переменам, постигшим Пенна Деверика в считаные часы: еще днем он был полон жизни, надменен и горделив, а теперь лежал на секционном столе, бесчувственный и холодный, что глина под ногами. Роберт из последних сил пытался совладать с собой: на горле у него вздувались вены, дергался желвак на подбородке, глаза сузились и наполнились слезами. Мэтью знал, что в Лондоне у него старший брат и две сестры. Деверик-старший и там имел маклерскую контору, дела которой перешли теперь в руки Робертова брата.
– Ходил по трактирам, – наконец выдавил юноша; Григсби проскользнул мимо, не обращая внимания на полный неприкрытого презрения взгляд Лиллехорна, и подобрался к трупу. – Он ушел еще до восьми… Хотел обойти трактиры.
– С какой целью?
– Слова лорда Корнбери… про то, что трактиры следует закрывать пораньше… вывели его из себя… он решил бороться с губернатором. Составить петицию, и чтобы все трактирщики ее подписали…
Роберт умолк: горло его отца – одна сплошная, ужасная рана – было теперь ярко освещено, и Маккаггерс, потный и трясущийся, поднес к порезу штангенциркуль. Мэтью заметил в его глазах безумный отсвет ужаса, каковой не должен испытывать ни один человек.
– Продолжайте, пожалуйста, – сказал Лиллехорн.
– Да, простите… Я… – Роберт поднес руку ко лбу, пытаясь, видимо, таким образом устоять на ногах. Он закрыл глаза. – Он пошел по трактирам, дабы найти сторонников… для борьбы с указом лорда Корнбери, когда тот будет издан.
– Было бы очень полезно узнать, – не подумав, вставил Мэтью, – какой трактир он посетил в последнюю очередь, в каком часу и с кем он…
– Естественно, мы это узнаем, – перебил его Лиллехорн. – Роберт, позвольте-ка спросить: нет ли у вас предположений – или догадок – касательно того, кто мог желать вашему отцу зла?
Молодой человек завороженно наблюдал за работой Маккаггерса. Тот изучил вскрытые ткани посредством щупа, затем внутри у него что-то булькнуло, и он согнулся над ведром – опять безрезультатно. С серым, как простыни потаскухи, лицом Маккаггерс вернулся к работе. Глаза его за стеклами очков напоминали два черных уголька.
– У моего отца… – сказал Роберт, – было своего рода кредо. Он говорил, что удел любого предпринимателя – война. И свято в это верил. Стало быть… да, враги у него, конечно, были. Но в Лондоне, не здесь.
– Почему вы так уверены?
– Здесь у него просто не было конкурентов.
– А если вы заблуждаетесь? Наверняка кто-то хотел занять его место, и…
– Это все домыслы, – сказал Маккаггерс, и Зед отер ему лоб чистой влажной тряпицей. – В таком случае, полагаю, кто-то хотел занять и место доктора Годвина? Говорю вам, эти преступленья совершил один человек.
– В самом деле? – Пускай у Григсби не было под рукой блокнота, ему явно не терпелось все зафиксировать. – Вы в этом уверены?
– Ни слова, Маккаггерс! – предостерег Лиллехорн и тут же обрушился на печатника: – Я ведь велел вам убираться! Вон отсюда – иначе неделю проведете в кутузке!
– А вы не имеете права, – живо ответил Григсби. – Я никаких законов не нарушал. Верно, Мэтью?
Тут внимание всех присутствующих привлекло яростное чирканье по закрепленной на мольберте бумаге. Когда Маккаггерс отошел, все увидели на шее нарисованного им человека красную черту – так была изображена смертельная рана на горле.
– Вот вам мой ответ, – сказал Маккаггерс и стремительно нарисовал обрамляющие глаза красные треугольники. Затем он с такой силой соединил их чертой через переносицу, что мелок разломился на две части.
Читать бесплатно другие книги:
