Последний Фронтир. Том 1. Путь Воина Мелан Вероника

– Мор.

– Что, Мор? Да пойду я, пойду. Но ведь еще через час?

Он приоткрыл веки лишь до щелок, чтобы убедиться, что Мира уже там – мысленно уже рядом с несчастной.

– Хочешь отговорить ее прыгать?

– Она не прыгнет.

– Тогда не пойдем?

– Пойдем.

Он вздохнул. Перед походом нужно будет снова поесть крендельков.

Любовь в очередной раз надеется победить. А тьма попробует не дать свету просочиться наружу – обычная битва, обычный спор. Обычный день.

Ринт-Крук.

Под штанами и ладонями отсыревшие доски моста; внизу река. Журчала, булькала на перекатах, несла вдаль прозрачные и холодные воды, облизывала укрытые туманом берега.

Белинда слепо смотрела вниз и мерзла. Она мерзла давно, все время, всю жизнь, вот только ощутила это только теперь – сидя на старом, забытом Создателем мосту, затерянном меж двух безымянных гор.

У реки нет ни прошлого, ни будущего – есть просто поток, который несется из ниоткуда в никуда, чтобы когда-то и где-то зайти на круг – однажды испариться, пролиться дождем, вернуться в землю и из подземного источника вновь стать ручьем, а после рекой. Безымянной рекой в безымянном месте. Бессмысленно. Бесконечно. Пусто, холодно.

У нее тоже нет ни прошлого, ни будущего. Есть просто Белинда – не разум, – неспособное мыслить тело. Два глаза, две руки, две ноги… Разбитый нос, куча синяков, саднящие ребра и кровоподтеки на лице.

Лин едва помнила, как добралась сюда. Сложнее всего было встать, чтобы попить воды, – ванная казалась далекой, как противоположный океанский берег, а разбитые ладони опухли так, что она едва ли могла на них опереться. Пришлось терпеть – дрожали колени, плавала перед глазами комната, болело горло.

Каким-то непостижимым образом Килли ничего не сломал ей – специально рассчитывал силу ударов? Вряд ли – просто повезло. А, может, сломал, но она пока из-за шокового состояния этого не ощутила. И не хотела ощущать, как не хотела больше думать. Зачем поднялась с залитого собственной кровью ковра, для чего? Почему не умерла? Куда теперь, куда? Белинде не хотелось более ни жить, ни существовать – даже злобный, как осенняя муха, мозг вдруг отключился и перестал задавать свои бесконечные изводящие вопросы. Так легче. Пусть так будет всегда – тишина в голове, тишина в сердце, отсутствие каких бы то ни было чувств.

Кажется, река потихоньку смывала боль, или же ее скрадывал холод.

Как быстро человек способен замерзнуть до смерти? А растерять последние силы от голода?

Вода под мостом журчала равномерно, даже ласково. Шумели вокруг сосны, поскрипывали стволы, и единственным сухим местом в округе оставались лишь ее глаза.

О чем плакать? Зачем?

Просто одна на мосту, просто избита, просто жизнь не удалась. Без денег, без дома, без тепла внутри. Плачут – это когда есть о чем. А если уже все потеряно, не плачут. Поздно.

Менее всего ей хотелось думать о том, что будет дальше, – вообще принимать какие-либо решения. Хорошо, когда пусто и когда не надо решать. Хорошо быть безымянным человеком, которому некуда идти.

Крохотная оставшаяся в живых часть Белинды страшилась собственного состояния – нужно как-то ожить, вновь почувствовать эмоции и прилив сил, хотя бы разозлиться на того же Килли, но эмоции не шли. Внутри нее молчал проржавевший и лишившийся бензина мотор – пытаешься завести его – чух-чух, а дальше полный штиль. Ни искры, ни дымка, ни скрипа шестерней. И плакать хотелось не глазами, а сердцем – Джордан исполнил высшее предназначение – не убил ее тело, но убил душу.

С тихим стоном Белинда накренилась вбок и обняла шершавую и влажную опору перил, прижалась к ней щекой, неверным движением стерла со щек дождевую морось. На секунду допустила слабовольную мысль – а если качнуться вперед? Хватит ли высоты?

Хмуро взирал на сидящую на мосту женщину дикий и хвойный Ринт-Крук; монотонно плескала внизу вода.

Она заснула. Или просто смежила веки?

Очнулась от того, что кто-то находился рядом – люди? Не услышала шагов… стыдно. Сейчас к ней пристанут с глупыми расспросами – девушка, вам плохо? Если вообще опознают в ней девушку. Белинда вновь прикрыла глаза – пусть все просто уйдут, оставят ее в покое, позволят мерзнуть здесь в безмыслии и далее. Пусть она станет для всех невидимкой, пусть…

– Это точно женщина?

Вопросил слева от нее мужской голос, и Лин вздрогнула, а после одеревенела – превратилась в продолжение моста.

Она женщина – да, – только избитая, стриженая и поломанная. Уходите, уходите все…

– Женщина, – подтвердил незнакомый мягкий голос. На этот раз справа от нее. Женский.

Уходите!

Не хотелось поворачиваться, не хотелось видеть вопросительных и сочувствующих взглядов и совсем не хотелось раскрывать рта. Уходите…

Почти минута тишины; шум сосен, бульканье реки, плеск волн у пологих берегов.

Ну, где он, вопрос – вам плохо? Ей плохо – разве не видно? И компания сейчас нужна меньше всего. Почему тихо? Все уже ушли? Или чужаки ей только померещились?

– Пять путей, – вновь произнес женский голос, и Лин едва не застонала – гости так и стояли рядом. Или сидели? Судя по звуку, они сидели рядом с ней, с разных сторон, и что-то обсуждали. – Пять возможных вариантов развития событий. И четыре из них заканчиваются ее смертью.

– Вижу.

– Хочешь уехать?

Сквозь полусонную дымку Белинда неожиданно поняла, что последний вопрос обращен именно к ней.

Уехать? Хочет ли она уехать? Куда?

Господи, ты беседуешь с незнакомцами из собственного воображения. Здесь никого нет. Тебе мерещится!

А ведь ей и правда лучше уехать. На первом же автобусе, как только доберется до вокзала. Интересно, отыскал ли Килли заначку, припрятанную за телевизором? Если нет, у нее хотя бы есть деньги на билет. Лин временно забыла о галлюцинациях и принялась нехотя размышлять о будущем. Но не успела толком начать, как чужой диалог спугнул первые связные мысли, словно стаю ворон выстрел.

– Ей нельзя уезжать.

– Путь катится.

– Если поедет в Доринг, там наткнется на завсегдатаев из бара «Трур», завяжется драка. В ответ на словесные оскорбления, они пырнут ее на улице ножом – фатальный исход.

– Это ее выбор.

– Но у нее есть еще несколько.

– Пусть делает любой – это ее жизнь, ее решения.

– Но мы здесь затем, чтобы помочь ей сделать правильный выбор.

– А какой он – правильный?

– Там, где она останется жива.

– А нужно ли?

– Нужно.

– Ну, тогда ты и наставляй. А я не против, если она помрет.

Белинда нервно сглотнула, не удержалась, открыла глаза и медленно, подспудно ожидая, что рядом окажется пусто, повернула голову вправо – она бредит, просто бредит. Свихнулась от наступившей на голову подошвы Килли…

Но рядом сидела женщина. Очень странного вида: не молодая и не старая, одетая в легкое белое платье, с узлом темных волос на затылке и будто бы чуть прозрачная. Лин проморгалась – в глаза словно засыпали песок, – присмотрелась к незнакомке внимательнее. Та созерцала речные перекаты.

– Не уезжай, – печально попросила одетая не по погоде дама, – иначе ты захочешь мстить. Убедишь себя, что это единственное, ради чего стоит жить, но это не так. Месть всегда ведет к смерти мстящего – ты лучше этого. Сильнее. Я вижу.

Лин сглотнула еще раз – на этот раз шумно. Она сходит с ума. Сидит здесь на мосту и слушает не то призраков, не то собственные бредовые галлюцинации. Рассматривает их, внимает, даже силится думать над их вопросами – все, крантец, крышка, она окончательно свихнулась после побоев.

А незнакомка, тем временем, повернулась, взглянула Белинде прямо в глаза, и той вдруг стало тепло, как никогда до того – робко, светло, удивительно ласково на душе. Будто и не было никогда расставания с Килли, дальнейшего побега, Ринт-Крука и страшной ночи. А мост – это просто сон, в котором к ней пришла… мама?

Белинда поморщилась – что за странное слово? Вхолостую щелкала память.

Кто такая ма…

– Найди своего козла, девка, и отомсти ему.

Бритая голова дернулась – Белинда, ощущая боль в шее, резко развернулась влево и наткнулась взглядом на не менее странного, нежели первый субъект из ее воображения, чужака – одетого в черный костюм мужчину. Почти лысый череп, чернее черного глаза, тонкие неприятные губы, неровная, изъеденная давней оспой кожа на лице. Лин сглотнула.

– Ты ведь хочешь отомстить?

Она не знала по поводу «отомстить». Она пока вообще ничего не знала – что это за люди? Кто они такие? Почему сидят рядом с ней и рассуждают о странных материях, которые, судя по всему, включают в себя элементы ее жизни?

– Оставьте… меня одну.

То была первая фраза, которую она сумела сипло выдохнуть вслух.

– Видишь? – мужик, кажется, обрадовался. – Пойдем, Мира, нам здесь нечего делать.

Мира. Какое красивое имя для красивой женщины. Интересно, ей не холодно?

– Лин, – незнакомка вдруг обратилась к Белинде по имени, и по позвоночнику последней пробежала волна холодка – откуда они знают, как ее зовут?

– Нам действительно пора. Время с каждым человеком у нас ограничено, но послушай меня и все запомни: уезжать из Ринт-Крука тебе нельзя – каждый из четырех путей закончится для тебя бедой. Где-то раньше, где-то позже. Не те места, не те люди, не те мысли приведут тебя к гибели, и месть приведет к ней быстрее всего. Позабудь о Килли, прости его.

Простить? Она знает и его имя?! Откуда…

Если бы у Белинды были хоть сколько-то длинные волосы, в этот момент они бы точно встали дыбом, но рта раскрыть она не успела – Мира вещала мягко и быстро.

– Доринг, Касл-Эдинг, Ротсборо или обратно в Пембертон – то все тропы в никуда. И есть лишь одна, которая выведет тебя к свету, – монастырь на холме Тин-До.

– Монастырь? – ужаснулась Белинда и на секунду позабыла о том, что беседует с призраками. – Я не хочу… в монастырь.

Ей моментально представились монахи, одетые в защипнутые на плече простыни, точки на их лбах, всюду смиренный дух, жесткий, почти тюремный уклад жизни, заведенный настоятелем, и полутемные пустые кельи. Остаток жизни в молитвах? Ну уж нет – лучше смерть.

– Там учат бою, дура, – раздался язвительный голос слева. – Научишься драться, отомстишь своему мудаку.

– Мор, – негромко упрекнула собеседника соседка и вновь повернулась к бритой девушке. – В Тин-До не попасть просто так, но ты покажешь руку…

Тыльной стороны ладони Белинды мягко коснулся чужой палец, и на коже Лин всего лишь на секунду высветился рисунок, похожий на сложную кудрявую звезду. Высветился на мгновенье и исчез.

– Тебя примут.

– Я не хочу…

– Мира, пора.

– Уже уходим. Помни: Доринг, Касл-Эдинг, Ротсборо, Пембертон – смерть. Тин-До – твоя жизнь. Долгая…

– И счастливая, – крякнул уродский мужик в костюме. – Бывай, девка. И не слушай Миру – реши, что мы тебе привиделись. Мотай в отель, собирай вещички и назад к своему козлу. Оторви ему яйца – мир сделается чище…

– Тин-До.

Эхом послышалось справа, и внезапно Белинда обнаружила, что сидит одна на мосту. Знакомо бормочет внизу река, гуляет в кронах сосен ветер, все так же цепляются за вершины гор рваные облака. Сырость, туман, влажные доски под ладонями, и… рядом никого.

Тин-До?

Какой еще Тин-До?

Да она екнулась мозгом. От голода, от холода и того, что слишком долго просидела околевшим задом на мокром. Черт, ей пора валить. Пока не стемнело, пока она окончательно не окочурилась от непогоды, пока ей не привиделся кто-нибудь еще – кто-нибудь похуже поганого мужика с тонким ртом и этой странной, одетой в белое платье Миры…

Поднимаясь на ноги, Белинда изрыгала проклятья.

– Вам нужна помощь? Позвать доктора?

Плещущееся в глазах администратора сочувствие не вызывало ничего, кроме гнева, – наверняка это он сообщил Джордану номер комнаты новой постоялицы.

– А у вас есть больница?

– Очень маленькая. И всего один доктор. Я могу ему позвонить.

– Не нужно.

– Но вы… – администратор неловко умолк. «Плохо выглядите», – читалось по его глазам.

Она и сама догадывалась, что выглядела ужасно. И чувствовала себя еще хуже, особенно, когда этот… хмырь после того, как сдал ее, демонстративно проявлял деланное сочувствие.

– Я сейчас занесу вам ключи. Я уезжаю.

– Как знаете.

«Я хотел помочь. Я всего лишь хотел помочь», – витало в темном, пропахшем старыми коврами холле.

«Уже помог, – мысленно процедила Белинда. – Сучок».

Пропитанная страшными воспоминаниями, каждая вещь в комнате вызывала отвращение. Вот угол кровати, о который она ударилась головой, вот подушка, которой она накрывалась до прихода Килли, пытаясь унять в голове страшные мысли, чуть дальше темная ванная, куда она так долго не могла добраться, чтобы попить. Кровь на ковре, если не присматриваться, можно было принять за пролитое вино – пусть ее оттирают другие.

Грудная клетка, когда Лин подтащила табурет к телевизору и забралась на него, болела так, будто ночью по ней проехался каток – стотонный такой каток, – увесистый и беспощадный.

«Наверное, ребро все-таки треснуло».

О себе теперь почему-то думалось бездушно, как об оболочке. Не хотелось ни смотреть в зеркало, ни вообще представлять, что когда-то Белинда нормально выглядела.

Еще вчера. Вчера утром, когда у нее болтались по плечам волосы, под глазами не синели фингалы, а вдыхать можно было, не корчась от боли.

Какая страшная ночь… Поганая. Самая жуткая ночь в ее жизни.

Но все уже позади – как-то, когда-то оно переживется.

Когда пальцы нащупали спрятанные за телевизором банкноты, настроение, как птица с перебитым крылом, чуть взлетело, но тут же рухнуло вниз – вчера в рюкзаке лежала пачка денег. А сегодня осталась лишь одна заначка. Жалкая, как сама Лин.

Дура ты. Нужно было ехать в другой город, мотать отсюда, как можно скорее. На что ты надеялась? На удачу? Какая, в жопу, удача может быть у идиота?

Подселенец «включился», продрал глаза и ожил.

Жаль, что он не умер, не получил носком ботинка Джордана по виску; внутренний монолог Белинда не слушала. Ей срочно требовалось уехать отсюда – из ненавистного места, от ночных кошмаров, оттуда, где не приключилось ничего, кроме очередного несчастья.

На вокзал. На первый автобус. И срать она хотела на жителей Ринт-Крука, на матерящегося при виде пятен на ковре администратора, на пропитанные так и не узнанной ей историей достопримечательности хмурых холмов.

Дождь продолжался почти сутки. То принимался стучать по вычищенному уже до блеска асфальту, по черным тротуарам, по утопленным в лужах хвойным иглам, то вдруг уставал и брал передышку, и тогда в воздухе висела похожая на распластавшееся у земли облако плотная морось, в которой от изобилия влаги становилось трудно дышать.

За последние двенадцать часов дождь достал Лин до колик. Сырая кофта, сырые штаны, сырой рюкзак – ей казалось, что она медленно превращается из человека в земноводное: еще чуть-чуть, и на шее раскроются жабры.

Здание вокзала пустовало как снаружи, так и внутри. Узкие и вытянутые окна, ряд белых металлических кресел с испещренными, как дуршлаг, сиденьями; пыльное табло-вертушка на дальней стене не работало – на нем застыло число трехнедельной давности. Исправно тикали, впрочем, круглые, подвешенные справа от табло часы – стрелки на них показывали немного за полдень.

Касс нашлось три, но работала только одна; Белинда, чавкая мокрыми носками в кроссовках, подошла к пластиковому оконцу, оканчивающемуся облупленным поддоном для денег, бросила рюкзак у ног и порылась в карманах. На нее из-за прозрачной перегородки взглянула коротающая время за чтением журнала кассирша.

– День добрый. Куда едем?

Спросила равнодушно, но как-то едко, отчего Лин вдруг ощутила себя жертвой городка, из которого еще никто и никогда не уезжал, – психоделическое ощущение дешевого триллера.

– Добрый. Во сколько и в каком направлении отходит ближайший автобус?

– Ближайший? В два, до Пембертона.

Нет, обратно к Килли однозначно не хотелось. Даже если они никогда не столкнуться вновь на знакомых улицах, Лин ежеминутно будет ждать взгляда в спину.

Вдруг она встретит общих знакомых, и ему доложат? Лучше не рисковать.

– А другие автобусы? Куда?

Тетка в сером жакете и дешевыми стекляшками в ушах продолжала смотреть в журнал – видимо, нехитрое расписание держала в голове. Отозвалась монотонно, как выдавший заложенную в мозговой процессор фразу робот:

– В пятнадцать тридцать автобус на Касл-Эдинг, в шестнадцать двадцать на Ротсборо, в семнадцать ноль пять на…

– Доринг?

Произнесли они одновременно, и невидимая шерсть Белинды вновь встала дыбом.

«Четыре пути, и каждый из них заканчивается твоей смертью», – всплыл в голове голос призрачной Миры – той самой Миры, которую, как Белинда убедила себя, направляясь обратно в отель, никогда не существовало.

«Если поедет в Доринг, там наткнется на завсегдатаев из бара «Трур»,… пырнут ножом… – фатальный исход».

Фатальный исход. Фатальный исход. Фатальный исход.

Мысль кружила, как черная ворона над будущей могилой, и Белинда хрипло спросила:

– А там есть бар «Трур»?

Кассирша оторвала взгляд от глянцевых страниц.

Скажи, что нету. Скажи, что не знаешь, скажи…

– Есть, – в прозрачных кубиках-сережках преломлялись, исторгая на поверхности разноцветные искры, лучи от боковой лампы-стержня. – Есть. И «Трур», и «У Эдди», и «Три оленя». Туда все наши ездят напиваться. Здесь-то алкоголь купить негде – закон местного управляющего.

Лин едва могла нормально дышать – сердце глухо хлопало пульсом, как калитка на сквозняке.

– А еще куда-нибудь есть автобусы? Чтобы не туда… куда вы уже сказали.

Не могла эта галлюцинация на мосту оказаться настолько… правой. Не могла знать, что Белинда захочет уехать и купит билет в один из этих незнакомых городков. Или снова Пембертон.

«Не выбирай месть. Мстящий всегда умирает сам… Ты лучше этого…»

– Должны быть направления еще…

– Я все вам перечислила, девушка. Все. Ринт-Крук маленький, сюда приходит всего четыре автобуса в сутки. Если куда еще, то только пешком или на такси.

Рябью на поверхности болота колыхнулась надежда.

– А куда-то можно дойти пешком? – ты не дойдешь. – Или на такси? Куда можно на такси? Есть ли где-то ближайшие деревеньки?

Только бы не сбылось пророчество. Если Лин направится не в Доринг, Касл-Эдинг, Ротсборо или Пембертон, а сначала в какой-нибудь сраный поселок «Гнилой угол», то сказанное Мирой не сбудется. Наверное. Не должно. Ведь не должно?

– На такси вы доедете туда же – ближайших населенных пунктов, кроме перечисленных, нет. А вам мало?

– А пешком?

Взметнувшаяся ввысь надежда медленно угасала среди зловонных газов все того же болота.

– Пешком только лес вокруг. И холмы. Так билет вы будете брать или нет?

Белинда невнятно промычала, мотнула головой и отошла от кассы.

Не должно быть так, не должно. Кто бы ни вел с ней диалог на мосту – призраки или собственные галлюцинации, – они знали обо всем наперед.

«Не в Пембертон… Не выбирай месть. Четыре пути – четыре беды…»

И вновь знакомый пейзаж – тот же самый, на который она смотрела вчера, сойдя с автобуса: поросшие буйной хвойной гривой холмы, мелкий городишко, единственная, ведущая за поворот от парковки улица…

Что за напасть?

Шагая к вокзалу, Белинда была уверена, что уже через час – максимум через два – она снова будет сидеть в автобусе, чтобы прочь, чтобы вновь дороги, чтобы неизвестность. Но стоило кассирше озвучить названия тех же самых населенных пунктов, что и женщина-призрак на мосту, как всякая уверенность в правильности принятого решения рухнула. Проклятье. Над Лин как будто нависло проклятье.

Нет, она все еще может уехать. Наплевать на предостережение странных существ, купить билет, зло хохотнуть в лицо качающей головой судьбе, перекреститься и сделать шаг в пропасть, но… Но, достигнув одного из этих городов, не начнет ли она опасливо оглядываться по сторонам. Откуда ждать подвоха? Когда?

«Неправильные мысли, ситуации, люди где-то раньше, а где-то позже приведут к твоей гибели…»

А что, если пророчество все-таки сбудется?

Черт бы подрал этих незнакомцев – как будто Лин не хватало собственных сомнений. Что же делать?

До тошноты надоела мокрая одежда; от сигаретного дыма першило горло. А дождь все лил и лил. Ей бы поесть, просохнуть, ей бы поспать. Отдохнуть, чтобы без мыслей, чтобы по-настоящему – в первый раз за долгое время без самоупреков, без ощущения, что она вновь одна-одинешенька в целом мире. Ей бы. Просто. Поспать.

Клубились над головой, наползая друг на друга, будто соревнуясь, кто сможет опуститься ниже, мрачные облака; терялись в белесых лоскутах верхушки холмов. Через минуту на парковку въехало такси – салон, кутаясь в плащ, покинул немолодой мужчина. Быстро вытащил из багажника сумку, привычным и уверенным движением, будто выудил саблю из ножен, выдвинул длинную ручку, кивнул водителю и зашлепал кожаными ботинками по лужам к вокзалу. Прошел мимо Лин, не взглянув, лишь поморщился от дыма.

Да, этот знал, куда ехал. Был уверен в том, что делает, спешил.

Глядя на него, ей вдруг тоже захотелось стать уверенной в себе – бодро кивнуть, подняться, куда-то зашагать. Зная, куда.

Но беда заключалась в том, что она не знала – не знала, куда шагать.

Скрылся в здании вокзала незнакомец, покинуло, шурша мокрыми шинами, парковку такси, и Лин вновь осталась на улице одна. Вытащила, было, из пачки последнюю сигарету, покрутила ее в пальцах, с трудом сглотнула – горло саднило – и трясущимися руками засунула ее обратно.

Ей нужны еще сигареты. Ей нужно поесть. И еще полежать – она прескверно себя чувствовала.

Куда можно ехать в таком состоянии? Только к себе на похороны.

Нет, она не уедет из Ринт-Крука. Не сегодня. Сегодня она ляжет в постель – это снова обойдется ей в сорок три доллара, – задернет в паршивом и неуютном номере плотные шторы, натянет одеяло до самого подбородка и будет спать. Спать долго – пока не отдохнет, пока не придумает, что делать дальше, пока не почувствует себя хоть сколько-то лучше.

– Вы?

Администратор ничего не сказал ей по поводу грязного ковра.

– Я.

– Вам… номер?

Лин кивнула.

– Может, чаю?

Его глаза смотрели по-доброму. Даже, если он и был предателем, который накануне сдал ее Джордану, сейчас она нуждалась даже в липовой заботе, и потому кивнула.

– Мне бы еще поесть.

Она не стала добавлять, что у нее мало денег, хоть сразу же подумала о том, что с этого момента нужно жестко экономить, но, кажется, администратор все прочел по ее глазам.

– Мне принесут ужин. В семь. Я попрошу Риану приготовить на двоих. Тут, в подсобке у меня столик, места нам хватит – я позову Вас, хорошо?

– Спасибо.

Высокий неуклюжий мужчина в очках и с раздутыми от артрита суставами пальцев не стал спрашивать, какую именно комнату желает посетительница – коротко взглянул на доску позади стойки, звякнул металлическим колечком о дерево и выдал ключ с номером «один».

– В эту можно пройти из холла. Не нужно выходить на улицу. И чай я занесу вам через минуту, ладно?

– Конечно. Я буду признательна.

Оставляя мокрые следы на старом вышарканном паласе, Белинда побрела в указанном направлении.

Тем же вечером.

– Я не хотел. Я ему ничего не говорил – Вы мне верите? Но он сам посмотрел на доску с ключами, увидел, какого не хватает и… вышел за дверь. Я не думал… понимаете? Вы ведь у нас были только одна. Одна постоялица в этот день. Ринт-Крук маленький, я говорил.

Руки администратора, пока тот заваривал чай, дрожали.

– Ничего, – выдохнула Лин хрипло – взгляд ее упирался в тарелку с супом. В бульоне плавала разварившаяся вермишель, крупные куски картошки, ломтики моркови и веточки укропа. Суп пах вкусно, но аппетит все не приходил. А Дэнни – так звали администратора – старался не смотреть ей в глаза, чувствовал себя виноватым.

– Если бы я знал…

– Вы не знали.

– Я бы…

– Вы бы ничего не сделали. Не смогли бы.

– Я позвал бы на помощь. Может быть… Хотя бы.

– Бесполезно. Не важно. Бессмысленно, Дэнни. Не корите себя.

Он и так был к ней добр – незнакомый мужчина из незнакомого города. Отказался брать деньги за номер, за еду, все предлагал и предлагал посильную помощь – позвать доктора, набрать деньги на обратный билет домой – попросту не знал о том, что у нее больше нет дома.

А больница… Белинда много думала об этом после того, как проснулась в полутемном номере, лежа в кровати и чувствуя ноющую боль в груди. Ей нужна хорошая больница, дорогая – полное обследование, лекарства, наверное, много лекарств, а денег так мало – ей не хватит. Тысяча долларов – это очень мало, а врачебная помощь нынче стоит дорого.

– Пусть он Вас осмотрит – наш доктор. Он – неплохой специалист.

– Не нужно.

– Но Вы ведь…

– Я в порядке.

– Да.