Самый лучший враг Емец Дмитрий
– Эх, надо было мне почаще плакать, пока ты был моим пажом! Жаль, я не знала! – огорчилась Ирка.
– Ты не умеешь плакать, гадская хозяйка! Ты заглатываешь свое горе в себя! А горе как соль – его лучше выплакать! – нравоучительно заявил Антигон и, вытирая бакенбардами пыль, протиснулся в узкую щель за посудомоечной машиной.
Опасаясь, не задохнулась ли Даша, Ирка дернула дверцу. Выпавшая из холодильника валькирия-одиночка не плакала и убивать никого не порывалась. С ног до головы она была покрыта толстым слоем изморози. К наконечнику копья примерзла куриная тушка.
– Я… чуть не задохнулась… изнутри холодильник… не открывается… – простучала она зубами.
– А ты бы копьем, – предложила Ирка.
Даша закашлялась, как рыба заглатывая воздух:
– Я пыталась копьем. Пошел какой-то… газ.
– Фрион! Ты шланг пробила! – авторитетно сказал Багров.
– Я убью… кх-кх… Антигона! Где он?
– Тут он! Тут! – закричал кикимор, возникая из своего укрытия. Он был очень доволен, что хозяйка наконец взялась за ум, не плачет и, возможно, собирается драться.
Оставив Дашу разбираться с Антигоном, Ирка вернулась в зал. Эссиорх, прибывший раньше валькирий, занимался ранеными стражами. Шилов стоял у разбитого окна и, хмурясь, смотрел наружу.
– Титан ушел в свой же пролом, – сказал он Ирке. – Не советую сегодня ездить на метро… Если его, конечно, не закроют.
– Почему?
– А как, ты думаешь, он планирует перемещаться под городом? Раздирать граниты, конечно, занятие увлекательное, но я на его месте предпочел бы готовые тоннели.
В небе что-то мелькало, повисая и медленно растворяясь. Златокрылые флейтами вычерчивали в воздухе руны забвения. Ирка готова была поклясться, что в новости сегодняшнее событие не попадет. Максимум сообщат о крупной аварии на Дмитровском шоссе, вызванной прорывом подземных коммуникаций. Разумеется, отыщут и виновного, какого-нибудь инженера по технике безопасности. Это обычная тактика лопухоидов – выискать мальчика для битья и, списав на него все ошибки, примерно наказать.
Багров сидел на краю стола и извлекал из стаканчика фирменные зубочистки заведения, перекладывая их в нагрудный карман.
– А вот интересно, кто подослал этого титана? Мрак? – поинтересовался он.
– Титаны мраку не подчиняются. И свету тоже. Они сами по себе, – сказал Шилов.
– Допустим, ты прав и хаос действительно сам по себе, – согласился Багров. – В таком случае странно, что от мрака еще никто не прибыл. Всё же событие немалого масштаба. Хоть бы комиссионера какого прислали для порядка… Понаблюдать там и так далее.
Шилов усмехнулся:
– Прислали. Не волнуйся.
– Где?
– Ближе, чем ты думаешь…
Багров обернулся, и очередная горсть зубочисток, пронесенная мимо кармана, высыпалась ему на колени. Прямо на тротуаре притулилась крошечная двухместная машинка. Она стояла так близко и так хорошо была освещена фонарем, что Багров видел все детали. Пулевое отверстие в лобовом стекле было заткнуто жвачкой и потому казалось просто следом от камня. За рулем пучил глаза Мамай, а с ним рядом на огромной подушке, пристегнутый для безопасности ремнями с детским фиксатором, сидел красноглазый полумладенец с бородкой, присосавшейся к его подбородку как пиявка.
– Пуфс! – прошептал Багров.
Услышав это страшное имя, малютка Зигя, занятый пожиранием оставленных на столах гамбургеров, от ужаса подавился. Закашлялся. Пуфс услышал его кашель даже из машины. Вздрогнул. Повернул голову. Увидеть Зигю в такой близости глава русского отдела явно не ожидал, но не растерялся. Подался вперед и вскинул руки, точно кукольник, управляющий марионеткой. Зигя застыл. Спина окаменела. Глаза стали стеклянными. Багров с беспокойством вспомнил, что когда-то, будучи телом Пуфса, Зигя в одиночку мог биться с двумя-тремя стражами и опаснейшие из тартарианцев предпочитали с ним не связываться.
Зигя смотрел на Пуфса как кролик на удава. Тот же, кривляясь в машине и шевеля пальцами, манил его к себе. Шаг, еще шаг, еще. Зигя шел напролом, снося столики. Багров схватил его за руку и попытался оттащить от стекла. Тот, продолжая смотреть на Пуфса, дернул рукой. Матвей отлетел к стене.
– Помоги! У нас забирают Зигю! – пытаясь встать, крикнул он Шилову.
– Никита! Назад!
Тот метнулся было к Зиге, но отлетел точно так же, как и Багров. Причем досталось ему даже больше. Когда Виктор поднялся, из носа у него текла кровь.
Вскочив, Шилов опять кинулся, но уже не к Зиге, а к Прасковье. Отыскал ее в другом конце зала. Прасковья стояла у столика. Только что она прокусила маленькую мягкую пачку кетчупа, выдавила ее себе на руку и теперь внимательно смотрела на красные пятнышки.
– Быстрее… Зигю уводят! – крикнул Шилов и потащил Прасковью за собой.
Прасковья отшвырнула кетчуп. Побежала. Зигя двигался неуклюже, как деревянный солдатик. Пальцы на его руках сжимались и разжимались. Когда перед ним возникла Прасковья, Зигя, повинуясь движению Пуфса, вскинул над головой похожий на молот кулак. Шилов понял, что еще мгновение – и кулак этот опустится Прасковье на голову.
– Осторожно! – крикнул он, отталкивая ее. Кулак Зиги ударил в плиты пола, раскрошив их. Зигя снова стал поднимать кулак. К счастью, медленно. Пуфс еще только восстанавливал контроль над его телом.
– …игя! – ломко крикнула Прасковья. – К…о…ут не…ается…мулю!
Ирка ничего не поняла из этого гортанного, почти птичьего крика, но, видимо, он как-то пробился через сознание Зиги. Громадная рука, уже вскинутая для удара, застыла. Не дожидаясь, пока Пуфс опомнится, Шилов сзади прыгнул Зиге на плечи и ладонями закрыл ему глаза, разорвав зрительный контакт.
– Это что еще такое! На мамулю руку поднимать?! Телефон не дам играть! Пластилин не куплю! – услышала Ирка чей-то голос и потом только поняла, что сама стала рупором Прасковьи. От негодования она подпрыгнула и попыталась заткнуть себе рот.
Зигя, послушно пыхтя, отошел от стекла. Огромное тело его расслабилось, мышцы обмякли. Походка сделалась косолапой, карапузистой. Теперь это была не боевая машина, а переросшее чадо, тащившееся за мамулей. Решив, что наступил момент разобраться с Пуфсом, Шилов бросился на улицу, но опоздал. Поняв, что проиграл, глава русского отдела мрака с досадой стукнул Мамая кулачком по коленке. Тот, сохраняя истуканную суровость лица, выжал газ. Маленькая машинка рванула, пронеслась по тротуару и резвым козликом спрыгнула на шоссе. Несколько секунд спустя она уже лавировала между опрокинутыми грузовиками, удаляясь по направлению к «Савеловской».
Перестав гнаться за Пуфсом, Шилов вернулся, перемахнул через стойку и занялся хрустящими окорочками. Понимая, что скоро придется уходить, он наваливал их на поднос, который собирался унести с собой.
– Ты мародер! – сказал ему Багров, забывший, что сам недавно стащил зубочистки.
– Мне Никиту кормить, – просто объяснил Шилов. – Мамуля – она больше по части воплей и поцелуев в клювик, а обеда от нее не дождешься.
Прасковья недовольно покосилась в их сторону, и над головой у Шилова лопнули две лампы дневного света.
– Молчу-молчу, – миролюбиво сказал бывший тартарианец.
– У нас едва не отняли Зигю. Мне это не нравится, – сказала Ирка и, поняв, что опять послужила Прасковье рупором, прижала ладонь к губам уже совсем надежно.
– Пуфс не обязан нравиться. Он на работе, – заметил Багров. – Лично меня напрягает другое. Зачем титан проламывался на поверхность? Что он искал? И еще: вы помните, что он хромал? Причем рана эта давняя… Не от маголодий.
Глава вторая. Всеобщий друг
«Понимаешь ли ты ужасное чувство быть недовольну самим собой? О, не знай его!.. Человек, в котором вселилось это ад-чувство, весь превращается в злость… Он ужасно издевается над собственным бессилием».
Н. В. Гоголь. Письмо к Погодину (28 сент. 1833 г.)
Дождь был так мелок, что, казалось, он висит в воздухе в виде мельчайших капель. Он шел и вчера, и ночью тоже шел, и завтра будет. А лес какой! Глухой, страшный. Земля дыбилась от огромных камней, то там, то здесь приподнимавших мох. Ночью, если лежать неподвижно, можно было ощутить дрожание почвы, услышать низкий каменный рокот, и звуки трения – это под землей, выступая наружу, ворочались огромные камни. Дробились, перекатывались с боку на бок, рвали корни дубов, вскрывали старые разбойничьи могилы. Опасное место. Страшное. Сгинешь – и не хватится никто.
Около полудня по узкой лесной тропинке ехали в ряд двое верховых в длинных страннических балахонах с капюшонами. Балахоны были грубейшей мешковины, с пятнами грязи, а у одного даже с пятнами крови. Не один даже самый жадный разбойник не позарился бы на такую одежду. Да только балахоны эти мало кого могли обмануть. Седло под первым всадником было обычное для этих мест – охотничье, легкое. Под вторым же, едущим следом, – дорогое, удобное, с костяными вставками на передней луке. Стремена изукрашенные, стременные ремни – с золочеными клепками. Да и сапоги, вдетые носками в стремена, – желтой драконьей кожи. Работа дорогущая, столичная. Такие сапоги меньше чем за десять золотых ни один мастер делать не возьмется.
У первого всадника в том месте, где грудь балахона была прожжена костром, тускло поблескивала сведенная тонкими ремешками чешуя доспеха. Кони под ними были хрипящие, с раздутыми боками, коротконогие, но очень мощные. Настоящие кони, обитающие на равнинах Верхнего Тартара. Дважды за эти дни, когда всадники вставали на ночь лагерем, из леса появлялись волки. Скалились. Сторожко припадали к земле. Глядели. Потом, тихо пятясь, возвращались в чащу. Волки были умные, битые. Добычу выбирали себе по силам. Чуяли, что эти кони, пахнущие остро и тревожно, с красными, углями горящими глазами, их не испугаются. Истопчут копытами, порвут зубами, а после еще и съедят. В Верхнем Тартаре мало пищи. Одной травой не прокормишься. Тамошние кони не брезгуют ничем. Ни улитками в толстых роговых панцирях, ни скорпионами с ядовитыми жалами, ни даже падалью.
Всадники ехали медленно. Вкрадчиво. Временами первый, служивший проводником, соскакивал с седла. Смотрел. Слушал. Порой прижимался щекой к земле и нюхал след. Положение его тела в эти мгновения очень напоминало тех ночных, сторожких волков, что издали наблюдали за конями. Лица было не разглядеть. Его скрывал капюшон.
Второй всадник обычно оставался в седле. Озирался. Правой рукой держал поводья. С кисти левой свисала боевая плеть с вшитой в ремень узкой свинцовой гирькой. Для бездоспешного противника удар такой плетью по голове – верная смерть, но смерть долгая, тяжелая. Если же по руке попадет – повиснет рука: кость перебивает на раз.
Всадники молчали, вслушиваясь в шорохи леса. Звуки эти были постоянны: скрипы, стоны ветра в кронах, крики птиц, далекий вой в буреломе.
Путь они начинали втроем, не вдвоем. Третий их спутник – суровый, во многих передрягах побывавший наемник, не боявшийся ни мертвяков, ни кикимор, ни подземельных хмар, сгинул две ночи назад. Причем сгинул, даже не обнажив напоследок меча. Ночью он просто встал, зачем-то разделся донага и отправился купаться в грязное озерцо, куда и свинью было добровольно не загнать. Его следы доходили до самой воды и из озерца уже не выводили. В черном озере из глубин поднимались какие-то пузыри. Вздувались. Лопались.
– Может, его позвала русалка? – нервно облизывая губы, спросил тот, что был в драконьих сапогах.
– За русалкой он бы не пошел, – отозвался проводник.
– А если сбежал? Передумал и сбежал? В озерцо, на тот берег и – фьють?
– Голышом, стал быть? И оставил тут свое копье? И свою плату?..
Проводник подбросил на ладони мешочек с монетами и вопросительно оглянулся на своего спутника. Тот равнодушно кивнул, и мешочек мгновенно скрылся в складках балахона.
– Ишь ты, незадача какая! Видать, чтой-то подкралось ночью прямо по деревьям. Он-то с краешку лежал… Вот оно его и прибрало, стал быть, по-тихому… Надо бы уйти отседова поскорее! – буркнул проводник и, тревожно задирая голову, отправился седлать коней.
И опять они ехали по сырому, враждебному лесу. Изредка он расступался, и заметны становились следы жилья. Живых деревень не попадалось, только заброшенные. Провалившиеся крыши, слепые окна. Улицы были широкие. Дома с резьбой, с черепичными крышами. Выходит, и здесь когда-то жили люди. И хорошо жили, без страха. Когда человек придавлен и всего боится, не станет он строить дома в два этажа с широкими окнами, с резными ставнями, с высокими хлипковатыми дверями. Напротив, закует себя в камень, прижмется к земле, попытается слиться с ней, спрятаться, показаться беднее соседей.
После обеда пришлось проезжать мимо старого кладбища. Проводник зачем-то спешился и шел точно посередине вымощенной камнями дороги. Осторожно шел, с оглядкой, и коня вел только по камням.
– Что случилось?
Проводник дернул головой. Поднес палец к губам, умоляя хранить тишину. Почва кладбища шевелилась. Жирно, неприятно вздрагивала, как трясина. Под землей на небольшой глубине возились гробовщики. Изредка мелькали их узкие зубчатые спины с выступавшими колючими позвонками. Слышно было, как чпокают подгнившие доски гробов и зубы гробовщиков разгрызают сухие кости. Изредка земля начинала кипеть, проваливаться. Бурля, выбрасывала на поверхность фонтанчики песка. Вылетали ржавые гвозди, доски гробов. Под землей угадывалась смертельная, не ждущая и не дарующая пощады битва. Это означало, что гробовщик наткнулся на живого мертвеца, который теперь душит его своими могучими руками. Гробовщик же бьет его хвостом и раздирает лапами. Потом все так же внезапно затихало, и там, снаружи, оставалось неясным, кто из двоих взял верх.
Всадник в желтых сапогах по примеру проводника спешился и повел коня по брусчатке. Ощущая под землей опасное шевеление, его конь шарахался, всхрапывал. Возле небольшого мосточка брусчатка исчезала. Да и сам мост выглядел так ненадежно, что кони не шли на него. Проводник замотал морду своему жеребцу плащом и уверенно перевел его на другую сторону. Собираясь последовать его примеру, всадник стал отстегивать притороченный к седлу плащ. Причем начал делать это на узкой полоске между брусчаткой и мостом, где камней под ногами уже не было. Он не ждал беды и потому, когда земля под ногами вздыбилась, выпустил повод.
Конь рванулся и, проламывая копытами настил моста, проскакал на другую сторону. Из-под земли выступило слепое узкое рыло с двойным рядом зубов и попыталось ухватить всадника за ногу. Тот вырвал из ножен меч и, перевернув его клинком вниз, двумя руками вогнал в спину гробовщику рядом с колючими позвонками. Вес опускающегося тела усилил резкое движение рук, что позволило всадить меч до гарды. В лицо ударила струйка холодной, жирной, как бульон, крови. В следующий миг костистая спина чудища рванулась и исчезла под землей, унося с собой меч, выдернуть который не было никакой возможности.
Всадник тяжело дышал и тупо смотрел на опустевшие ножны. Потом на ватных ногах приблизился к проводнику. Тот, только что поймавший коня хозяина, держал его под уздцы.
– Ты видел?! Видел?!
– Что ж тут не видеть? Чай, не слепой! – отозвался проводник. – Ловко вы его припечатали, сударь! Видать, опыт-то есть, да только, признайтесь, с нежитью-то редко дело иметь приходилось!
– С такой дрянью редко, – признал всадник.
– То-то и оно… На самую глыбь теперь пошел. Засядет под болотом и издохнет, заразище… А меч-то тю-тю! – с сожалением просопел проводник. – Хто ж их мечом-то бьеть? Их, будем говорить, колом осиновым надоть. И по хребту, по хребту!
– И что было бы? Он что, распался бы от кола? – с гневом спросил всадник. Заметно было, что ему жалко меча.
– Да ни шута бы он не распался! Да кола-то не так жалко!
Всадник заметил, что глаза проводника рыскают по берегу. Небось прикидывает, где чудище подохнет, чтобы потом вернуться и прибрать меч к рукам.
– Ищи его сейчас! – потребовал всадник, сгребая его крепкой рукой за ткань балахона.
Проводник замахал руками:
– Говорю же: в самую глыбь утащило! Да вы, сударь, сами за ним ныряйте! Земля-то рыхлая! Авось управитесь!
Всадник отошел, тая ярость. Он знал, что без проводника ему сейчас никак не управиться и тот это прекрасно понимает.
Ближе к вечеру им впервые попался верный след. Четкий отпечаток крупного мужского сапога, оттиснувшийся во мху и полный воды.
– Клянусь матерью рысью! Это он!.. – воскликнул проводник.
Он часто клялся матерью рысью, и всякий раз спутник посматривал на него с затаенной насмешкой. Рысью? Ну-ну.
– Далеко же он забрался! – сказал он.
– Это точно, сударь! Ни один, стало быть, с мозгами который, своей волей здеся не поселится! Это, конечно, ежели человек… Пограничные земли, – сразу отозвался проводник. – Здеся, будем говорить, всего один дневной переход до…
– Хватит… Знаю… Ошибки нет? Это точно его след? – раздраженно оборвал его спутник. Голос у него прозвучал торопливой тревогой. Об этом он предпочитал не говорить. Даже не думать. Главное – выполнить поручение и сразу вернуться.
Прежде чем ответить, проводник, все еще припавший к следу, выпрямился. Ветка ели, низко нависшая над тропой, сдернула с его головы капюшон. Лицо, до того скрытое под ним, было человеческое и одновременно звериное. Волчьи уши, вытянутый как у волка нос с чуткими, нервными, постоянно расширяющимися ноздрями, и густые серебристые бакенбарды. Тот, кто раньше не сталкивался с подобными существами, решил бы, что это оборотень. Но нет. Это был лишь отдаленный, во втором или третьем колене, потомок волкодлака. Идеальный следопыт. Идеальный проводник.
– Да, – ответил потомок волкодлака. – Он где-то близко. Я чую.
– Прячется? – спросил второй.
– Нет, не убегает. След уверенный, на самой дороге. Он, будем говорить, живет где-то здеся. Не то чтобы прячется, а, будем говорить, маленько скрывается. Не хочет, стал быть, чтобы нашли его… Как бы, сударь, он нас не покрошил. Всё ж таки дело лесное. Сами видели, сударь: концов здеся не отыщешь, – отозвался проводник, и зубы его тревожно блеснули в полуулыбке-полуоскале.
– Не бойся! – сказал всадник. – Я гонец. Гонцов не убивают.
– Так-то оно так. Да по гонцу-то не всегда скажешь, кто он такой, – проворчал проводник. – Едет себе и едет. А как замочишь, гля – а это, батюшки, гонец!
Всадник вперил в него пристальный взор:
– Тебе что, приходилось нападать на гонцов?
Проводник попятился:
– Ни-ни, сударь! На таких, как вы, никогда! Что ж я, глаз не имею?! Я, чай, силы свои знаю… – он подвинулся к всаднику поближе и вдруг зашептал: – А этот страж, которого мы ищем… много я о нем слышал разного… Говорят, он косил людей тысячами. И не только людей. Его даже называли богом войны.
– Он и был им. Но теперь он притих. Или постарел. Или наскучило. Или, возможно, всё вместе.
– А эйдосы как же? Или он без них? Вашим-то они, будем говорить, завсегда нужны!
– Эйдосы ему доставляют дуэли. Он опустошает дархи тех, кого зарубит. От крыльев и флейт светлых стражей тоже не отказывается. Но все же я не сказал бы, что он дерется часто. Не так часто, как мог бы. Чаще, когда вызывают его. А желающих с каждым годом все меньше.
Всадник замолчал, поправляя капюшон. Потом сам спросил проводника:
– Ты ведь тоже немного его знаешь. В лесу прожить непросто. Пища? Одежда? Магию в этих землях использовать опасно. Как он добывает все потребное для жизни?
Проводник провел рукой по бакенбардам. Пальцы у него были покрыты редким серебристым мехом до самых ногтей – ногтей, впрочем, вполне человеческих. Казалось, волк умывается лапой.
– А он это… нежить нам подчищает, которая особливо сильно надоедает! А мы ему за это, будем говорить, платим кой-чего… Вы, сударь, не подумайте, мы и сами могем… Жизня тут суровая, так что мы и сами сызмальства знаем, кого щелоком надо, кого кипятком, кого, стал быть, какой травой окурить. Да и кистенем можем, когда придется… Дело-то понятное. Земля тут такая, что мертвяки долго потом блуждают, особенно если разбойник какой или кто похуже. Но это ежели простая нежить, будем говорить, обычная… Вампиров, мозгоедов, домовых – этих мы и вовсе не боимся… Но в последние годы случается, забредает и с той стороны кой-кто… Вот они-то, сударь мой, нам уж не по зубам. Вот ребяты наши и смекнули, чтобы, значится, его для этих дел нанимать!
– Серьезно? Он вот так вот запросто выполняет человеческие поручения? Человеческие?! Убивает тех, что приходят с той стороны? – жадно спросил всадник, оглядываясь в черноту леса.
– Не знаю, сударь. А раз не слыхал, то врать не буду. Может, убивает, а может, и так… по головке трахнет да и отпустит. Наше дело темное, нам всего знать не положено. Нам лишь бы детишек все эти гульцы не хватали! – спохватился проводник, торопливо забираясь в седло. – Опять же, ребяты гутарят, отыскать его непросто… Не любит он, когда к нему вот так вот в гости суются.
Целый день они петляли по чаще. Здесь, в Пограничье, следов было множество. Вот прямо на тропинке жирная грязевая полоса, ведущая из заболоченного озера, а по центру полосы отпечатался узкий след босой ноги. Это лимнада – болотная нимфа. От своих сестер – наяд, нереид – она отличается длинными водорослевыми волосами и зеленоватой прозрачной кожей. Оскорбишь лимнаду – держись подальше от болот. Расступится трясина. Проглотит вместе с конем. И неважно, что конь из Верхнего Тартара. Болотом он не дышит. По воздуху тоже не летает.
Вот навстречу путникам вышла из зарослей гамадриада. Стоит смотрит с болью и непонятным укором. Оба всадника, остановившись, ждут, пока гамадриада пройдет. Стараются не смотреть на нее, чтобы не обидеть. Некогда прекрасное лицо ее покрыто корой. На коре – белые пятна мха. Из уха пророс гриб. Гамадриада идет спотыкаясь, когда же замирает, невозможно отличить ее от ствола рябины. Должно быть, дерево ее засохло, а вскоре, в суровые зимние морозы, и сама она погибнет. Жизнь гамадриады связана с жизнью ее дерева.
Она не опасна, но, если потревожить ее, гамадриада может накликать проклятие. Или, того хуже, издаст высокий, похожий на скрип крик – призыв о помощи. На этот крик соберутся громадные, похожие на дубовые колоды лешаки. Соберутся не сразу, но идти за тобой будут неотступно. Станут выживать из леса. Ни стрел, ни копий, ни мечей лешаки не страшатся. Боятся лишь огня, но здесь, в пропитанном влагой лесу, огонь опасен лишь магический. Однако магию – и лешаки это знают – здесь лишний раз стараются не применять. Слишком боятся пробудить магией то, для чего и создана ГРАНИЦА.
Граница же здесь особая. Не та условная, чаще всего по речкам проведенная, черта, за которой такие же рощи, такие же поля, такое же точно государство с наглым корольком, которого заботит только сбор налогов и таможенные пошлины. Те границы постоянно меняются. То один королек проглотил другого, то земли перешли по наследству, то дерзкий герцог, отпав, образовал собственное царство. Здесь граница иная. Неизменная вот уже тысячи лет. Никто на нее не посягает и посягать не будет.
На другое утро проводник взял безошибочный след. Если до этого он часто покидал седло, то теперь не слезал с коня и лишь взгляд его был цепко устремлен на неприметную тропинку, сбегавшую по пологому склону оврага. Всадники медленно ехали, напряженные, готовые схватиться за оружие. Все, что они видели, врезалось им в память. Вот еловый пень со старым спилом, похожий на идеально круглую чашу. В чаше стоит дождевая вода, а в центре на выступающем островке растет крошечный скосившийся грибок. Вот тонкие, тесно растущие березы, состоящие из высокой гибкой удочки и маленького, меньше веника, пучка листьев. Непонятно, как такая береза вообще может жить. Но она живет и гнется, и страшный ветер, ломающий неохватные тополя, не может повредить ей, хотя и пригибает к земле.
Тропинка привела к четырехугольной каменной башне. На первом этаже была лишь низкая глухая дверь, окованная железом. На втором окнами служили узкие бойницы. Не доезжая до башни полусотни шагов, проводник остановился и, спрыгнув с седла, укрылся за лошадью.
– Чую, видят нас! – прошептал он. – И вы, сударь, лучше не суйтесь!
– Откуда ты знаешь?
– Да уж я не ошибусь. Слезайте, слезайте с коня!
Однако всадник не послушался. Вместо этого он откинул капюшон и, высоко подняв голову, чтобы можно было разглядеть лицо, медленно поехал к башне. Он ехал и ощущал, как по телу ползет узкий опасный холодок – верный признак, что на него смотрят. Но откуда? Из какой бойницы? Вот взгляд скользит по лицу. Вот опускается ниже. Вот касается ноги. Вот пропадает. Должно быть, разглядывают уже не на его, а коня. Вот снова опасный холодок касается шеи и лица.
Сегодняшнее утро выдалось скупым на дождь. Солнечные лучи падали на тонкое лицо с длинным хрящеватым носом. Лицо на первый взгляд приятное, светлое и чистое, но с каким-то затаенным пороком. Точно разбитая и склеенная статуэтка. И еще лицу вредили небольшие темные усики. Усики такой формы любят ловеласы, некогда избалованные женской любовью, теперь же потасканные и уставшие.
По красноватым, боящимся света глазам можно было угадать тартарианца. На шее, на золотой цепи, хорошо видной и из башни, поскольку цепь выбилась из-под балахона, сияла сосулька дарха.
Сорок шагов до башни. Тишина. Тридцать шагов. Двадцать. Гонец постепенно обретал уверенность. Его губы, до того сжатые, растянулись в неуверенной полуулыбке. Он уже рисковал позыркивать по сторонам и про себя посмеивался, заметив у башни три или четыре неуклюже вскопанные грядки. Морковь, репа. Ну надо же! Если он выживет – тьфу-тьфу! – то обязательно расскажет об этом в Тартаре! Лучший мечник мрака, в прошлом античный бог – и вдруг какая-то, понимаешь, репа!
Мысль так и не была додумана до конца. Стрела с черным оперением вонзилась в землю у конских копыт. Конь захрипел, подался назад. Одновременно за спиной стража послышался вопль. Оказалось, проводник вздумал свернуть с тропинки, обходя башню по кругу, и теперь висел головой вниз на трехметровой высоте, захлестнутый за правую ступню туго врезавшейся веревкой. Левая нога, оставшаяся свободной, нелепо взбрыкивала.
– Арей! – крикнул страж. – Арей! Это же я, Эрлун! Мы с тобой вместе были в Эдеме!
– И вместе из него изгнаны, – послышался глухой голос.
Гонец тронул было коня, но новая стрела вонзилась рядом с первой. Расстояние между стрелами было не больше ладони.
– Сколько мы с тобой не виделись, Арей?.. Лет двести? Со дня Большой битвы, когда полегло столько наших? Я был ранен. Долго восстанавливал силы… – Эрлун говорил искательно, обращаясь ко всем поочередно бойницам башни.
– Рад, что ты их восстановил. А теперь уезжай!.. Если бы когда-то мы не были друзьями, я послал бы стрелу тебе точно в дарх. Это больно, поверь! Гораздо хуже, чем просто получить смертельную рану.
– Мы же друзья!
– Вот как? То есть ты приехал просто как друг, решивший навестить изгнанника? Без всякой задней мысли? Без единственного задания? Двести лет восстанавливал силы, а восстановив, сразу помчался навещать друга?
Эрлун замялся. Потом, решившись, крикнул:
– Ну да, поручение есть!.. Меня послали поговорить с тобой! Я искал тебя почти неделю… Искал без магии, сам знаешь почему! Все это время я не слезал с седла и спал на каких-то ветках под дождем! Ты меня знаешь: я привык к роскоши, для меня это мука! Из уважения к моим страданиям – поговори со мной!
Долгое молчание. Потом тот же глухой голос недовольно произнес:
– Ну валяй! Можешь сказать, зачем ты пришел!
– Могу я хотя бы зайти к тебе?
– Зачем?
– Уютнее говорить с собеседником, когда видишь его.
Опять молчание. Эрлун не рисковал приближаться, разглядывая грядки. Для некоторых Арей притащил земли и поднял их на досках, чтобы плодородный слой был выше и корни не боялись лишней влаги. А это что? Тыква! Невероятно! В этих лесах вызрела здоровенная тыква!
– Это очень хорошая тыква, – сказал Арей, заметив, куда повернута голова Эрлуна. – Она уже подарила мне трех кабанов! Они подходят к ней ночью и задевают веревку самострела… Один из них сделал это вчера.
– Так давай его зажарим! – предложил Эрлун.
– Уже.
– На вертеле?
– Только не на вертеле, – отозвался Арей. – Всякий раз, как я пытался провернуть затею с вертелом, я понимал, что это блажь. Внутри мясо никогда не пропекается, а снаружи обгорает. На вертеле можно зажарить в лучшем случае кролика или пару куропаток.
– А как тогда?
– Тонкими ломтиками на раскаленных камнях. Или запечь в углях, но осторожно… Большой огонь может привлечь ненужное внимание. Порой забредают всякие твари с той стороны. И знаешь, хотя я и неплохо владею мечом, лишний раз я к ним не выхожу.
Эрлун увидел на камнях башни следы когтей и зубов. Многие из них были почти у бойниц второго этажа.
– Может, ты меня все же впустишь? – попросил он.
– В башню – нет. И не жди слова «извини». При отказе оно всегда звучит как оскорбление.
– Почему? Я же твой друг!
– Ты всеобщий друг, Эрлун! А всеобщий друг – это как слишком любвеобильная женщина, только и ждущая, чтобы ее поманили пальцем. И еще ты болтун! Сейчас ты мой друг, охотно верю. Потом станешь другом любого другого: Вильгельма, Барбароссы, какого-нибудь африканского божка с головой леопарда. Оттого умный горбунок и послал тебя, что ты быстро втираешься в доверие. И, разумеется, немедленно выбалтываешь всякому новому другу секреты всех предыдущих. Причем не думаю, что по злобе. Я не стал бы тебя излишне демонизировать!
Арей расхохотался. Должно быть, последняя шутка показалась ему удачной.
Эрлун спешился и теперь стоял рядом с конем, держа его под уздцы:
– Ты меня обижаешь! После Эдема я всякий раз вступался за тебя, когда ты выводил из себя Кводнона и он собирался подсылать к тебе убийц.
– И Кводнон тебя слушал? – спросил Арей.
Эрлун смутился.
– Ну хотя бы задумывался, – сказал он нерешительно.
– Какая разница! Теперь Кводнон мертв, но есть Лигул… И знаешь, Кводнон устраивал меня больше. Он хоть и подсылал убийц, но, как я подозреваю, лишь тех, которые ему надоели. Так что я был убийцей убийц, провинившихся перед хозяином. Любопытная роль, я тебе скажу!.. Но это мелочи! У Двуликого были и плюсы! Канцелярия при нем занимала крошечную комнатку, где сидели два полуслепых писца, у которых вечно не было ни одного чистого пергамента. Они кропали на каких-то клочках, соскребая с них ножичком предыдущий текст. Теперь же все буквально было завалено бумагами. Прекрасные пергаменты из человеческой кожи! Кровь четырех групп! Восьми резусов! И упаси Тартар перепутать, каким резусом писать какое прошение! Молодые стражи радостно перековывают мечи… ха-ха… на чернильницы, потому что кляузами можно добыть больше эйдосов.
– Да-да-да! – горячо закивал Эрлун. Он прямо дрожал он негодования. Даже усики у него прыгали, а нос так и вовсе побелел. – Ты совершенно прав, Арей! К этим гадам-чинушам без эйдосов и не суйся! А ведь эйдосы не просто так достаются!
Десять дней назад Эрлун преспокойно сидел в кабачке при канцелярии и вместе с канцеляристами пил хорошее вино. Разумеется, с теми, кто его угощал, он прекрасно ладил. Более того, искренно поругивал рубак, которым все достается даром. Удачный укол мечом – и вот тебе награда: полный эйдосов дарх или золотые крылья! Разве эти грубияны понимают, что такое кропотливый, ежедневный труд в душной канцелярии? Не протирают до блеска рукавов! Не искривляют позвоночник. Не портят зрение, вглядываясь в полные лжи цидульки комиссионеров, с претензией на слезы, закапанные из пипетки соленой водой.
Ох уж эти гадики! Нет числа их уловкам в отчетах! К примеру, напишут: «1Отличн. эйд». И поди разбери: сколько эйдосов должно быть. Вроде 10. А вроде совсем и не десять. И если десять, то почему к отчету приложен один, если из текста следует совсем другое?! Э?
А если и прилипнет кое-что к рукам, так что ж из того? Тут вам не Эдем, а зона свободного предпринимательства! Их первых не уважали бы, начни они отказываться от подношений. Опять же, даром, что ли, работать? В те минуты за чашей вина Эрлуну казалось, что он тоже канцелярист! Да-с, канцелярист! Он завтра же пойдет к Лигулу проситься на работу! У него, между прочим, прекрасный почерк! Уж он выведет этих комиссионеров на чистую воду! Узнают они у него, как обманывать стражей! Ох, узнают!
Теперь же, оказавшись в обществе мечника Арея, он так же искренно ругал и канцеляристов. Да здравствуют рубаки! Он тоже, между прочим, рубака! Как-то незаметно для себя, ибо язык у него всегда работал параллельно с мышлением, Эрлун рассказал о битве с гробовщиком, которая стоила ему меча, и о третьем своем спутнике, исчезнувшем ночью. Над потерей меча Арей посмеялся, на что Эрлун и надеялся, а про наемника сказал:
– Что, прямо так одежду оставил и ушел?
– Да. В болото.
– Хм… Самый любопытный вопрос: почему он погиб, а вы двое уцелели? Но в этом-то и ключ.
– Ты знаешь, кто его убил?
– Догадываюсь. Видимо, красавка. Причем плюнула она в него, скорее всего, днем и незаметно ползла за вами, дожидаясь, пока слюна подействует. А когда отключила сознание, то загнала его в болото, чтобы он утонул.
– Зачем?
– Красавка сама не убивает. Ей нужны только сердце и печень. Там огромные запасы энергии. Ест же она мало. Желудок маленький.
Эрлун невольно схватился рукой за грудь:
– А наши сердца?
– Ты страж. Твое сердце красавке не подходит. Твой проводник – волкодлак, хотя и не чистый. В общем, считайте, что вам повезло.
Эрлун вздохнул и опять продолжил болтать. Из башни некоторое время благосклонно слушали, а затем Арей ворчливо сказал:
– Ладно уж. Подожди!
Послышался звук отодвигаемого засова. Вышедший Арей был в белой льняной рубахе. Босой. Сверху рубахи – куртка с железными, без зазоров подогнанными пластинами и безрукавка из медвежьей шкуры. Когтистые медвежьи лапы зачем-то оставлены и болтаются на плечах. Меч висит за спиной. В руках – лук и пара стрел.
Эрлун жадно уставился на Арея. За то время, что они не виделись, барон мрака сильно изменился. Некогда худое лицо расширилось, обросло бородой. Кое-где в ней поблескивали белые волоски. Пока мало, но оттого, что борода была очень черна, они бросались в глаза.
Арей погрузнел. Трудно было узнать в нем легкого, стремительного в полете стража, носящегося в воздухе быстрее молнии. А крылья! Как ослепительны и прекрасны они были! Когда их заливал солнечный свет, на них было больно смотреть. Эрлун невольно попытался заглянуть Арею за спину. Нет, крыльев там, разумеется, не оказалось. Но не было и горба, как у Лигула.
– Что-то не так? – спросил мечник.
– Да нет. Смотрю на тебя… – торопливо сказал Эрлун. – Просто ты…
– …Изменился? – подсказал Арей.
– Есть немного, – признал Эрлун.
– Ты тоже другой, – успокоил его Арей. – Когда-то в тебя влюблялись все нимфы и дриады, а ты смущался и не смотрел на них, так был чист и застенчив. Мы шли по лесу, а с деревьев звучал нежный смех. А теперь что?
Эрлун невольно вспомнил тех нимф и дриад, которых видел в последние дни. Ни одна из них даже не подошла к нему.
– Да, – сказал он. – Теперь мной интересуются только ведьмочки, в меру молодые и не в меру корыстные. Просыпаешься утром и видишь, что они вытрясли все золотые монеты, а чтобы не изменился вес кошелька, подсыпали туда мелких камней. Одна позарилась даже на дарх, но он прожег ей ладонь до кости. Визгу было!
Арей ухмыльнулся. Любовные интрижки у стражей мрака скорее поощрялись, особенно среди рубак, но что-то серьезное и постоянное сурово каралось. Что-то серьезное – это уже любовь. А где любовь – там измена мраку.
– Идем, Эрлун! – сказал барон мрака. – С той стороны башни есть неплохое бревно. На нем удобно сидеть… Коня привяжи здесь. Ступай за мной осторожно! След в след!
Прежде чем последовать за Ареем, Эрлун вопросительно оглянулся на болтавшегося на веревке проводника. Тот силился перерезать веревку, но всякий раз немного не дотягивался. Его лицо было багровым от притока крови.
– Отпустишь его? – спросил Эрлун.
– Хочешь, чтобы отпустил?
– Да.
– Твой выбор!
Арей вскинул лук и выстрелил. Стрела перебила веревку. Проводник, не готовый к тому, что сейчас произойдет, головой воткнулся в землю и затих.
– Заметь: про «отпустить» была твоя идея, – сказал Арей. – Не волнуйся, он скоро очнется. Я знаю эту породу. Живучая.
Эрлун вздохнул:
– Ничего. Я пока заплатил ему только половину. Так что, если он сломал шею, это будет не так уж и плохо.
Они пошли к башне. Эрлун с интересом разглядывал ее вблизи.
– Сам построил? – спросил он.
– Нет, – отозвался Арей. – Жил тут до меня один невольный отшельник. Говорят, крепкий был детина. Убил в городе четверых и бежал с виселицы, забыв в глазу у палача острую щепку… Возвращаться в город ему ой как не хотелось, и он поселился в этой башенке. И долго ведь жил! Примерно лет шесть. Я сужу по зарубкам внутри.
– Почему «примерно»? Ты не говорил с ним?
– Не успел, – отозвался Арей. – Когда я сюда пришел, от него мало что осталось. Кто-то вытащил беднягу через вон ту верхнюю бойницу. Протащил здоровенного мужика в щель, куда и руку-то едва просунешь, и слопал его на огороде. На память о нем мне остался лишь правый сапог и эта башня.
– Кто мог пролезть в закрытую башню? – спросил Эрлун.
– Разные есть версии, – охотно объяснил Арей. – Например, туманный змей. Милый узкий червячок пяти метров длиной. Просачивается вместе с утренним туманом. Вместе с туманом уходит, оставляя такие вот подарочки. Двигается… ну, в общем, разглядеть иногда можно, но если он ползет по делам, а не атакует тебя… Или другой вариант: ховала. Ты когда-нибудь видел ховалу?
– Нет.
– Напрасно. Существо с двенадцатью глазами. Все расположены на невидимом обруче вокруг головы. Когда оно идет по лесу, кажется, что ты видишь зарево пожара. Причем такое, что ты уверен, что там и земля уже спеклась. На самом же деле лес почти не страдает. Ну, может, молодые листочки где свернутся.
– Ты не пытался с ним сражаться? – жадно спросил Эрлун, покосившись на меч Арея.
– Сражаюсь помаленьку… И знаешь как? Тактика здесь простая. Когда видишь ховалу, надо поворачиваться к ней лопатками и бежать со всех ног. Очень быстро бежать. Если тебе повезет, ни один из двенадцати ее глаз тебя не заметит.
Читать бесплатно другие книги:
