Королева красоты Иерусалима Ишай-Леви Сарит

Поверь мне, Габриэль, я делаю это в память о нашей совместной работе на фабрике халвы, я делаю это из уважения к тебе. Я хочу, чтобы остаток дней ты прожил достойно, чтобы тебе хватило денег обеспечить жену и выдать замуж маленькую Бекки, чтоб она была здорова.

Было в словах курда что-то такое, что заставило страсти улечься. Габриэль начал свыкаться с мыслью, что в льстивых речах курда есть резон и что лавку действительно стоит продать. Рахелика и Моиз поняли это еще раньше. Давиду же было все равно. Он вообще не понимал, зачем его вмешивают в семейные дела, которые его совершенно не касаются. Лавка тестя на рынке Махане-Иегуда никогда его не интересовала.

А вот Луна не смогла сдержаться:

– Мы ничего не продадим! Эта лавка – наша семейная гордость, гордость нашего отца, она принадлежала еще дедушке и прадедушке. У нас вам искать нечего, ищите других торговцев на рынке!

Никто и рта не открыл, никто не осмелился ей возразить. Усвоенное дома правило – при чужих не спорят и не ссорятся – оказалось сильнее горячего желания Рахелики заткнуть Луне рот. Но когда Мордух встал, распрощался – предложив, правда, подумать над его словами, – и ушел, она уже не смогла сдержаться:

– С каких это пор ты стала такой крупной специалисткой по лавкам? – набросилась она на сестру. – Когда в последний раз твои прелестные ножки ступали на рынок? Это ведь ниже твоего достоинства – продавать лакерду. Так с чего это ты заговорила о семейной гордости?

Луна не осталась в долгу:

– То, что я не работаю в лавке, еще не значит, что мне нечего сказать. Я выросла в лавке! Уж если продавать, так лучше арабу, чем курду. Он уже давно глаз положил на нашу лавку, ты сама говорила, а теперь готова продать ее этому змею?

– А что, ты знаешь еще кого-то, кто готов купить нашу лавку? – хмыкнула Рахелика. – Кто в такое время ее купит, кроме этого идиота-курда, этого дерьмового торговца?!

– Знаешь, Рахелика, – вмешался наконец Габриэль, – он далеко не идиот и тем более не дерьмовый торговец. Прости меня, дорогая, но это твой отец – идиот, это твой отец – дерьмовый торговец.

– Да ну что ты такое говоришь, папа! Зачем ты винишь себя понапрасну? Это все из-за нынешней ситуации, сейчас скверные времена для всех. А ты сделал «Рафаэль Эрмоза и сыновья. Деликатесы» самой известной лавкой на рынке! – голос Рахелики прерывался от слез, а из глаз Луны они уже текли ручьем.

– Слушай меня внимательно, дочка, – голос Габриэля тоже дрожал, – все слушайте. Твой идиот-отец уступил фабрику халвы курду, не получив взамен ни гроша; твой отец, дерьмовый торговец, не проверил, куда уплыли деньги от фабрики. Я прислушался к советам курда, а тот убеждал меня не приходить на фабрику – незачем, мол, сбивать с толку рабочих, незачем забивать себе голову делами фабрики, когда у тебя хватает забот с лавкой, предлагал довериться ему… И что в конце концов получилось? Твой отец оказался обобран до нитки. Так уж оно ведется: кто ложится спать с собаками, пусть не удивляется, что утром встанет с блохами.

– Так ты тоже не хочешь продавать лавку? – спросила Рахелика.

– Что значит «ты тоже»? Именно я и не хочу! Луна правильно сказала: лучше продать арабу, чем курду. – Ладно, если так – решено. Не продаем, – нетерпеливо подытожил Давид и встал из-за стола.

– Минуточку, – остановил его Моиз. – Мы еще не закончили.

– Если это его не интересует, пусть идет, – сказала Луна. – Он и так шел сюда без охоты.

– Луна! – Давид вперил в нее тяжелый взгляд, не предвещавший ничего хорошего.

Рахелика встревожилась. Что означает этот взгляд? Еще и года не прошло со дня свадьбы сестры, а Давид уже так на нее смотрит. Что там у них происходит?

– Давид, – вновь заговорил Моиз, – ты можешь идти, конечно, но, может, послушаешь, что я хочу сказать?

Давид вернулся на свое место. Рахелика не могла не заметить, что Луна отодвинула свой стул от его стула. – Сеньор Эрмоза, – тихо заговорил Моиз, – каждое ваше слово о курде – правда. Я понимаю, почему вы не хотите продавать лавку.

– Он змея подколодная, – сказал Габриэль.

– Знаю, дорогой тесть, все так. К сожалению, я успел с ним познакомиться. Но кто, кроме него, купит сейчас лавку? Кто в эти дни заводит новый бизнес? Если положение не изменится, лавка в ближайшие годы может простоять закрытой. В одном он прав: невозможно знать, что принесет новый день. А если и правда начнется война? А если нам, мужчинам, придется идти воевать? А если из-за войны рынок закроется? Столько этих «если»… Поэтому простите меня, ради бога, вы, конечно же, правы, но у нас нет выбора – мы должны продать лавку этому сукину сыну.

– А можно и мне вставить слово? – неожиданно раздался голос красавца Эли Коэна, который сидел на диване рядом с Бекки и не вмешивался в разговор.

Все обернулись к нему. За последний год Эли стал в доме своим человеком.

– Конечно. Что ты хочешь сказать? – спросил Габриэль.

Он уже научился симпатизировать другу Бекки.

– Я не мог не слышать, о чем вы говорили. И если вы мне позволите, хочу высказать свое мнение.

– Давай, говори! – подбодрил его Моиз.

– Курд кажется мне опытным дельцом. – Эли поднялся с дивана и встал у стола. – Он не просто так хочет купить лавку именно сейчас, у него наверняка есть план, он знает, что делает. Сейчас он купит лавку задешево, а когда ситуация улучшится, продаст ее втридорога. Держу пари, у него есть приличная заначка. Если уж продавать лавку, хорошо бы сначала выяснить, почему он хочет купить ее именно сейчас, и тогда уже решать, как действовать.

– Так что конкретно ты предлагаешь делать, юноша? – спросил Габриэль и жестом позвал его за стол.

– Если вы согласны, сеньор Эрмоза, я хочу сам проверить курда, и тогда уже вернусь к вам с ответом.

– О господи, каждый, кому не лень, вмешивается в это дело! – воскликнул Давид.

– Эли не каждый! – разозлилась Бекки. – Он мой парень. А когда ему исполнится семнадцать, он станет моим женихом.

– После того как сеньор Габриэль и сеньора Роза согласятся, разумеется, – поспешил добавить красавец Эли Коэн.

– Всему свое время, – сказал Габриэль. – Сначала Бекки должна окончить школу. Если до тех пор не передумаете жениться – тогда и будет о чем говорить.

Он был доволен реакцией Бекки на слова Давида, он был доволен хорошими манерами ее парня, но он был недоволен странным поведением мужа Луны: тот вел себя так, словно все происходящее для него – пустая трата времени. Нужно поговорить с Луной, решил Габриэль, выяснить, что происходит у них с Давидом. Ему, как и Рахелике, поведение молодого зятя казалось неподобающим.

– Ты мог бы, по крайней мере, в присутствии отца вести себя как человек, а не так, будто в заднице у тебя иголки и ты только и ждешь возможности улизнуть, – сказала Луна Давиду, когда они вернулись домой. – Тебе все равно? Тебя не интересует, что случится с лавкой моего отца?

– Луна, ну что я понимаю в лавках? Что я понимаю в купле-продаже? Да, это меня не интересует, мне это скучно.

– А что тебе не скучно? Ходить в гости к моей сестре с мужем тебе скучно. Ходить танцевать в кафе «Европа» – скучно. Пить кофе в «Атаре» – скучно. С тех пор как мы поженились, тебя ничего не интересует.

– Меня интересует то, что происходит в стране. А тебя – только тряпки в «Закс и сын» да журналы со светской хроникой Голливуда. Скажи спасибо, что я вообще разрешаю тебе работать.

– О да, большое тебе спасибо! Если б я не работала, откуда у нас были бы деньги?

– Откуда у нас были бы деньги? Я с ног сбился, бегая каждый день в поисках работы, берусь за все, что мне предлагают, будь то стройка, будь то лавка моего брата-мясника; возвращаюсь домой грязный, вонючий, часами моюсь, чтобы отскрести от себя этот запах, – и все это для того, чтобы у нас были деньги. А то, что ты зарабатываешь, – это на твои духи, на кофе в «Атаре» и на твои идиотские журналы. Так что лучше помолчи!

Луна онемела. Никогда еще он не разговаривал так грубо. Она очень страдала оттого, что поведение Давида изменилось после свадьбы, но раньше он никогда не обращался с ней так, точно она полное ничтожество. Слезы хлынули у нее из глаз. И это рыцарь, которого она ждала всю жизнь? Мужчина ее мечты, за которого она выходила замуж? Господи, что с ней стало? Ее, за чей взгляд боролись все парни в городе, красивейшую из иерусалимских девушек, так унижает ее собственный мужчина!

Она отвернулась и принялась готовиться ко сну. Давид вышел на балкон и закурил сигарету. Поженившись, они поселились в маленькой однокомнатной квартирке в Макор-Барух, где делили балкон с соседями; кухня была на балконе, и туалет тоже. Душа не было, они мылись в кухне с тазиком и ведром; Луна кипятила воду в чайнике и выливала ее в ведро, но пока ведро наполнялось, вода уже успевала остыть. Она любила мыться теплой водой, но Давид каждый раз сердился, словно она виновата в том, что они не живут в квартире с душем, что у них нет ванны с кранами для холодной и для горячей воды и дровяного котла, как в большом доме на Кинг-Джордж. Не так представляла она себе свое будущее. Она думала, что выходит замуж за мужчину, который обеспечит ей хорошую жизнь, а не будет сердиться на нее каждый раз, когда вода, которую она кипятит, недостаточно для него горяча.

Их отношения начали портиться еще в медовый месяц, который они провели в Тель-Авиве, в отеле «Савой», прямо на берегу моря. Они внесли вещи в номер, и Луна сразу же вышла на балкон – вдохнуть морской воздух. В Тель-Авиве тепло, совсем не то что в холодном Иерусалиме. Море было гладким, как мрамор, солнце вышло из-за облаков и ласкало ее сияющее лицо. Именно так она и представляла свой медовый месяц – вдали от Иерусалима, вдали от Охель-Моше и домов тесного квартала, вдали от семьи. Наконец-то вдвоем с любимым; не нужно никому давать отчета, куда она уходит, когда вернется, не приходится постоянно натыкаться на испепеляюще-гневный взгляд матери.

На пляже, у самого отеля, в шезлонгах лежали тель-авивцы, прохладная погода не отпугивала их от моря. Луна каждый раз заново поражалась, как отличаются друг от друга Иерусалим и Тель-Авив.

– Давид, – крикнула она, – давай спустимся на набережную!

Но он уже снял туфли, растянулся на кровати и читал газету.

Луна легла с ним рядом, стала покрывать быстрыми мелкими поцелуями его щеки, голову, нос, губы. Он отстранил ее.

– Не сейчас, Луна, я читаю.

– Но, Давид, у нас же сейчас медовый месяц. Давай хоть что-нибудь сделаем вместе. У тебя будет еще полно времени читать газету.

– Минутку, дай дочитать.

Она встала с кровати и снова вышла на балкон. Как ей хотелось выйти на улицу, надеть шляпу, купленную специально для медового месяца, черное платье с белым поясом, подчеркивающим талию, лаковые туфли на высоких каблуках, наложить еще один слой помады, накрутить на палец локон и закрепить его заколкой, смотреть в зеркало и знать, что она красивей всех. Выйти на улицу и наслаждаться взглядами прохожих. И, может, тогда Давид тоже увидит, как она хороша, и будет ревновать ее к мужским взглядам.

Но муж полностью погрузился в свою газету, и она начала терять терпение.

– Ну Давид, ну когда мы спустимся вниз? У нас же медовый месяц! Когда мы пойдем гулять?

– Ладно, пошли, – неохотно ответил он и встал с постели.

Обулся, надел куртку и только тогда посмотрел на Луну.

Она была ослепительна, конечно, его жена – красивейшая из женщин. Но почему же с той минуты, как она согласилась выйти за него замуж, его сердце закрылось? Почему его больше не тянет к ней, как тянуло вначале? А тянуло ли? Или он просто убедил себя, что тянет, из-за твердого решения, принятого в ту минуту, когда их корабль отчалил от Местре, – найти жену и завести семью в Эрец-Исраэль?

– Что? – она ожидала комплимента от пристально разглядывавшего ее Давида.

– Тебе не будет холодно без куртки? – спросил он и открыл перед ней дверь.

– Как я выгляжу? – остановила его Луна.

– Ты выглядишь красавицей, – неохотно ответил Давид.

– Если так, мне не будет холодно, – и Луна подала ему свитер из белой ангорской шерсти – накинуть ей на плечи.

Они вышли на улицу. Она обняла его за пояс, но он не обнял ее за плечи. Тогда она взяла его под руку. Не страшно, они не обязаны ходить обнявшись, как ходили до женитьбы, под руку ходить тоже можно, утешала она себя.

Как она и предвидела, прохожие не могли отвести глаз от красавицы, шествовавшей под руку с видным мужчиной. Они сели за столик в кафе и заказали молочный коктейль. В «Атаре» умели готовить молочный коктейль так, как она любила: с горкой взбитых сливок сверху, в Тель-Авиве же мороженое в стакане растаяло слишком быстро, и сливки стали водянистыми. Впрочем, это не испортило ей удовольствия. Синее море, ласковое солнце, люди, снующие взад-вперед или сидящие на верандах кафе, атмосфера отпуска – все это наполняло ее счастьем. Даже английские полицейские, сидевшие за столиком неподалеку от них, не омрачили ее настроения.

– Интересно, в Тель-Авиве, что ли, никто не работает? – пробурчал Давид.

Она засмеялась и накрыла рукой в белой перчатке его руку.

– Ты счастлив? Счастлив так, как я счастлива?

– Счастлив, – кивнул он, но звучало это неубедительно.

Луна решила не обращать внимания. Она никому не позволит испортить медовый месяц, даже свежеиспеченному мужу.

– Ваша супруга необыкновенна красива, – сказал Давиду вежливый официант.

– Спасибо, – Луна поспешила ответить вместо Давида. – У нас медовый месяц.

– Поздравляю!

Подойдя к столику в следующий раз, он принес пирожное «Сабрина» с воткнутым в него разноцветным зонтиком.

– Это в честь вашего медового месяца. За счет заведения.

Бедная Луна, она так радуется, думал Давид, и даже не представляет, как мне хочется, чтобы этот медовый месяц, который еще не начался, поскорей закончился.

Но как прожить ближайшие дни? Он должен быть счастлив, обнимать и целовать ее, водить в кафе, на прогулки по берегу, в кино, в рестораны, а по ночам заниматься с ней любовью. Как ему удастся пережить первую брачную ночь, когда его душа и тело принадлежат другой? Женщине, которую он оставил далеко отсюда, в Италии, женщине, которая завладела его сердцем, а он расстался с ней навсегда. Нет, он не даст воспоминаниям о Венеции погубить медовый месяц в Тель-Авиве. Он не позволит Изабелле встать между собой и Луной, он забудет ее, заставит себя забыть, он будет любить Луну, любить так, словно Изабеллы не существует на свете. Он подарит ей незабываемую первую ночь, он сделает все, что в его силах, чтобы эта сияющая нарядная женщина была счастлива.

И ночью, верный своему решению, он был с Луной очень нежен, а вот она была очень скованна.

Они долго целовались и ласкали друг дружку, пока не приступили к самому главному. Ей нравилось целовать его, запускать пальцы в его густые волосы, гладить его по спине. Поначалу он чувствовал, что она словно растворяется в его объятиях, но каждый раз, когда он пытался дотронуться до ее тела, она отстранялась. Он протянул руку к ее маленькой груди – и она отодвинулась. Попробовал погладить ее живот – и почувствовал, что она сжалась.

– Все в порядке, милая? – прошептал он.

– Да, – застенчиво ответила Луна.

– Так почему ты от меня убегаешь?

– Я не убегаю.

– Придвинься ко мне, я не кусаюсь.

Она глубоко вздохнула и придвинулась. Целоваться с ним она могла часами, но, когда он дотрагивался до укромных мест, застывала.

– Луна, я не сделаю тебе больно, обещаю.

Она молчала и кусала губы. Он снова попытался прильнуть к ней, осторожно снял с нее ночную сорочку, взглянул на ее тело, на ее маленькие литые груди, на ее плоский живот; подумал: было бы неплохо, если бы она весила на пару кило больше. Она лежала, свернувшись клубочком и прикрывая тело руками.

– Луна, дай мне посмотреть, как ты красива.

Давид был весьма опытен. Бессчетные женщины, которые были у него в Италии, и Изабелла сделали его хорошим любовником. Он знал, как вести себя в постели, и сейчас искал подход к Луне с бесконечным терпением и нежностью, удивлявшими его самого. Он ничего не чувствовал, ни о чем не думал, он знал, что должен переспать с ней, потому что так делают в первую брачную ночь, и даже если это не доставит ему такого наслаждения, какое он испытывал с Изабеллой, время сделает свое дело. Он любил секс, и, открыв его для себя однажды, уже не мог жить монахом. Однако с тех пор, как он встретил Изабеллу, в его жизни не было другой женщины. И вот теперь он должен переспать со своей женой, но лежит с ней рядом уже не один час, пытаясь лишить ее девственности, и призывает на помощь все свое терпение, поскольку эти усилия начинают его утомлять. – Красавица моя, – говорит он ей со всей нежностью, на какую способен, – радость моя, помоги мне, не сжимай ноги.

Но она не в состоянии это сделать.

– Луника, если ты не поможешь мне, у нас ничего не получится, – продолжает он очень нежно, хотя и чувствует: еще минута – и он потеряет терпение.

Луна не отвечает. Из глаз у нее текут слезы. Не так представляла она себе первую брачную ночь. Она была уверена, что они будут целоваться, целоваться – и внезапно это случится, внезапно он окажется внутри.

И она не ожидала, что ее тело станет так противиться и что она окажется такой боязливой.

Давид просунул руку ей под спину, расстегнул и бережно снял лифчик, и она закрыла глаза. Даже в темноте он заметил, что она покраснела как рак. Он ласкал ее маленькие груди, а в воображении всплывали груди Изабеллы – большие, тяжелые, спелые, не то что у его дорогой женушки – два бутона, как у девочки… Он сам поразился, что, лаская Луну, думает о другой.

Она же была безучастна. Тело словно окаменело, ей было стыдно и страшно.

Давиду надоело. Он отодвинулся, повернулся на другой бок и решил уснуть.

Луна пришла в ужас. О боже, что она натворила? Вот так и пройдет медовый месяц? Муж будет пытаться заняться с ней любовью, а она будет холодна как лед, и он будет от нее отворачиваться и засыпать? Она разразилась плачем, завывая, как раненая кошка под дождем. Давид растрогался, крепко обнял ее, стал укачивать, целовал, успокаивал. Ее рыдания разрывали ему сердце.

Что же он за мерзавец такой, как он поступает со своей красавицей-женой! Как, черт возьми, можно быть с ней таким жестоким? Быстро же он отступился!

Он продолжал ласкать ее, целовать в лоб, успокаивать нежными словами, и постепенно она вновь стала таять в его объятиях. На этот раз, когда он попытался в нее проникнуть, она не противилась. От боли она вскрикнула, но он был очень ласков, успокаивал, шептал слова любви: моя хорошая, моя красавица, моя девочка… И с каждым словом ее тело становилось все податливее, и наконец он оказался внутри, и его семя смешалось с потоком крови, хлынувшим из нее и заструившимся по бедрам.

Он встал, принес из ванной полотенце и осторожно вытер ее.

– Что мы скажем портье, – прошептала она. – Какой стыд!

И все же сильнее стыда было облегчение: они это сделали! Она лишилась девственности в первую брачную ночь, как любая нормальная невеста, теперь можно начинать жить.

Медовый месяц закончился через неделю, и они вернулись в Иерусалим. Они почти не занимались любовью в эту неделю: Давид не предлагал, а Луна была только рада. Они целовались и обнимались, гуляли по набережной, делали покупки в магазинах на улице Алленби, ходили в кафе и рестораны, даже в кино пошли, посмотрели «Касабланку» с Ингрид Бергман и Хамфри Богартом. Возвращаясь в номер, они ложились на кровать рядом, он читал газету, а она – «Мир кино». Потом они раздевались, он надевал пижаму, а она – ночную сорочку, они обнимались и засыпали. Она удивлялась, что он не просит ее быть с ним каждую ночь, но испытывала от этого облегчение.

Когда они вернулись в Иерусалим, их жизнь вошла в обычную колею, как бывает у семейных пар. Луна продолжала работать в «Закс и сын», Давид нашел работу в столярной мастерской возле кинотеатра «Рекс», в конце улицы Принцессы Мэри. Иногда после работы он ходил в «Рекс» на ковбойские фильмы. Публика в этом кинотеатре была смешанная – евреи и арабы, и Луна туда ходить не любила. Если Давид шел в «Рекс», она отправлялась к родителям, повидаться с сестрами, а потом он приходил и забирал ее домой, в их квартирку в Макор-Барух. Иногда они ходили в кино с Рахеликой и Моизом, а потом вчетвером сидели в кафе. По пятницам, после ужина у родителей, они иногда встречались с теми друзьями Давида из Еврейской бригады, что уже успели обзавестись женами. Компания Давида смешалась с большой компанией Луны и с ее двоюродными братьями и сестрами, так что пятничные вечера они проводили каждый раз в другом доме, обсуждая положение в стране и грызя семечки и орешки. Субботы они проводили с родными, и после обеденного хамина мужчины шли смотреть футбольный матч, а Луна, Рахелика и Бекки оставались в родительском доме и болтали.

Время от времени Давид вспоминал заповедь «Плодитесь и размножайтесь» и приходил к жене. Она лежала неподвижно, тихонько ждала, пока он окончит свое дело, потом покрывала его лицо быстрыми поцелуями, гладила разок-другой по спине и ждала, пока он уснет. Тогда она вставала с постели, шла в кухню и мылась водой с мылом, хорошенько терла себя мочалкой, чтобы ни капля его семени не пристала к коже. Она не выносила этого липкого прикосновения, когда его струя изливалась ей на бедра, у нее это вызывало ощущение грязи и мерзости.

Израильские женщины беременеют сразу же после первой брачной ночи, и то, что Луна и Давид женаты уже несколько месяцев, а она еще не зачала, вызывало понятное беспокойство.

– Дио санто, Габриэль, – говорила Роза мужу, – как такое может быть, что у нее до сих пор нет ребенка в животе?

– Не вмешивайся, – спешил защитить Луну Габриэль, – у каждого свой темп.

– Но ведь прошло уже семь месяцев со дня свадьбы!

– Роза, – осаживал он жену, – спешка от дьявола, всему свое время.

Рахелика тоже была озабочена тем, что сестра еще не беременна. Обнаружив месяц спустя после свадьбы, что, по всей видимости, ждет ребенка, она решила никому об этом не рассказывать, чтобы не ставить сестру в неловкое положение.

Но на третьем месяце живот стал заметен, и скрывать беременность стало невозможно.

Рахелика очень удивилась, когда Луна кинулась ее целовать и поздравлять; в поведении сестры не было ни тени ревности. Она поделилась своим недоумением с Моизом:

– Я не понимаю, как это Луна до сих пор не беременна.

Он вздохнул.

– Ты знаешь что-то такое, чего я не знаю? – спросила Рахелика. – Давид – твой друг; у него что, проблемы?

– Проблемы? – засмеялся Моиз. – Да он в Италии бог весть сколько детей оставил…

– Знаешь, я беспокоюсь, а если Луна, не дай бог, бесплодна, что будет?

– Узнал что-нибудь насчет курда? – спрашивает Габриэль красавца Эли Коэна.

– Нет, к сожалению, не нашел ничего. У него нет счета в банке; видно, держит все свои деньги дома. Но я по-прежнему уверен, что у этого хитреца есть причина купить лавку.

– Мы продадим ему лавку, – говорит Габриэль устало. – Сегодня, когда придут Рахелика и Моиз, решим насчет цены. И тебя, Эли, я тоже прошу быть – ты теперь как член семьи.

– Конечно, с удовольствием.

Обсуждение состоялось сразу после ужина. Бекки и Рахелика убирали посуду со стола, а Луна осталась сидеть; было видно, что у нее плохое настроение.

– Вставай, принцесса, – обратился к ней Габриэль. – Помоги сестрам и матери.

Она неохотно поднялась и стала убирать посуду.

Я должна поговорить с Луной, подумала Рахелика, что-то у нее неладно, я это сердцем чувствую.

Сестры убрали со стола и начали вместе с Розой мыть посуду.

– Идите сюда, дорогие мои, – окликнул их Габриэль, – оставьте посуду на потом. И ты тоже, Бекки.

Бекки не могла поверить, что отец приглашает ее сидеть со всеми за столом, когда решается судьба лавки. К ней, самой младшей в доме, всегда относились как к ребенку. Она понимала, что сейчас ее приглашают благодаря Эли, он помогает Габриэлю решать будущее лавки. Бекки почувствовала прилив гордости: какой у нее замечательный парень, как она его любит! Как ей вытерпеть три года, пока они смогут встать под хупу?

– И ты, Роза, иди сюда, садись с нами, – позвал Габриэль стоявшую у раковины жену.

Роза обернулась, держа в руках полотенце, и вопросительно на него поглядела.

– Иди сюда, керида, ты тоже должна участвовать в решении, что делать с лавкой.

Она почувствовала, что сердце готово выскочить из груди. Впервые муж оказывает ей такую честь, да еще при дочках и зятьях, впервые предлагает ей участвовать в обсуждении будущего семьи. Конец света настал! Бедный Габриэль, наверное, очень болен, если зовет ее принять участие в общем разговоре. Роза сняла передник и села рядом с Рахеликой.

– Иди сюда, сядь рядом со мной, – сказал Габриэль. – Ты хозяйка дома, и ты должна сидеть рядом с хозяином.

Моиз уступил ей место:

– Прошу вас, сеньора Роза.

Роза полюбила Моиза как сына, он занял в ее сердце то место, что принадлежало Эфраиму. Она уже почти не помнила, как тот выглядит. Тоска по нему и тревога за него уступили место гневу. Она сердилась, что брат совсем о ней не думает, не присылает о себе весточки; он ведь знает, как она волнуется, а ведет себя так, будто у него нет никого на свете. Ну и пошел он ко всем чертям! Хочет, чтоб у него не было семьи, – значит, так и будет.

И все же, когда Роза порой слышала об операциях подпольщиков и об их арестах, она впадала в панику. Она не отличала «Эцель» от «Лехи», для нее это было одно и то же. У нее чуть сердце не остановилось, когда она услышала, что двенадцать членов «Эцеля», переодетые арабскими заключенными и британскими полицейскими, ворвались в полицейский участок Рамат-Гана, подорвали дверь оружейного склада, похитили оружие и погрузили его в машину, припаркованную снаружи. Роза была уверена, что Эфраим был среди них, и только когда опубликовали имена погибших и арестованных, вздохнула облегченно. Она умудрилась в очередной раз поссориться с Габриэлем, когда он осудил их действия и процитировал слова Бен-Гуриона, что тот и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь Дову Грюнеру, который руководил операцией и был схвачен.

– Он забрал оружие не для себя, – упорствовала Роза, – а для того чтобы освободить нас от энгличан.

– Ну да, а между делом убил еще нескольких невинных людей, – буркнул Габриэль. – Если Бен-Гурион отказывается помочь еврею – видать, тот сильно перегнул палку.

– Дио санто, Габриэль, да этот Бен-Гурион совсем задурил тебе голову! Он тебя сделал слепым!

– Замолчи, пожалуйста! Я, в отличие от тебя, не одними эмоциями руководствуюсь. Я сначала читаю газеты, чтобы разобраться в ситуации, а потом уже говорю. А ты не читаешь, не понимаешь, не знаешь – просто мелешь ерунду. Думаешь, я не знаю, что все это из-за твоего брата-пьяницы, который с ними?

И на этом поставил точку.

А теперь – ну прямо конец света! – муж уважил ее перед всей семьей.

– Я тут много думал… – начал Габриэль. – Рахелика и Моиз правы, нет смысла держать лавку, которая, как верно сказал этот сукин сын Мордух, превратилась в бездонную бочку. Мы тратим деньги, которых у нас нет, чтобы заплатить налоги муниципалитету, который нас бессовестно грабит, и не зарабатываем ни гроша. Но я не хочу продавать курду. Я подумал, что, если мы вывесим на рынке объявление о продаже, то появятся и другие претенденты.

– Сеньор Эрмоза, – произнес Моиз, – не сердитесь, но я уже говорил с несколькими людьми о лавке, и, поверьте, в такие времена ни у кого нет денег, чтобы вкладывать в имущество. Все хотят только продать, а покупать никто не хочет.

– Так если все хотят продать, почему курду не купить какую-нибудь другую лавку, почему он хочет именно нашу? – вмешалась Луна.

– Хороший вопрос, – отозвался Габриэль. – Действительно, почему он так упорно добивается именно нашей лавки?

– Простите меня, сеньор Эрмоза, – заговорил Эли Коэн, – я не хотел бы спорить со своим будущим родственником, но даже в нынешней ситуации никто не продает своих лавок. Люди держатся за свое имущество так, будто от этого зависит их жизнь.

– А я говорил с торговцами, которые хотят продать, – настаивал Моиз.

– А где именно на рынке их лавки? – уточнил красавец Эли Коэн.

– Одна – на улице Агриппас, рядом с «Рахму», другая – в переулке, рядом с иракским рынком.

– А где лавка Эрмоза? – продолжал Эли Коэн. – Среди магазинов «Альянса», на Эц-Хаим – главной улице рынка, в самом лучшем месте, где проходит множество людей. Вот почему курд хочет именно эту лавку.

– В словах Эли есть логика, – признал Габриэль.

– Так что ты предлагаешь, папа? – спросила Рахелика.

– Я предлагаю послушать Эли. Что скажешь, дружок? – обратился он к Эли, и Бекки почувствовала, как ее распирает от гордости.

– Мне кажется, для начала нужно услышать, какую цену Мордух предлагает за лавку, и из этого исходить. Но цена, предложенная курдом, оказалась так низка, что они отвергли ее с порога.

– Сукин сын хочет получить ее задаром, – рассердился Габриэль, – и держать ее закрытой, пока положение не улучшится, а потом продать подороже.

– И притом намного, – заметил красавец Эли Коэн. – Лавка стоит в пять раз дороже того, что он предлагает.

– А может, и в сто раз, – фыркнула Луна. – Я же говорю, курду не продадим! Лучше умереть с голоду, но ему не продавать!

Грохот взрыва заставил Луну подскочить за прилавком в «Закс и сын». Покупателей в магазине не было. Сам Закс несколько минут назад пересек улицу Яффо, чтобы отнести в банк через дорогу выручку за полдня. Через пару минут завыли сирены, патрульные машины британской полиции промчались мимо магазина, проехали Кикар-Цион и двинулись в сторону улицы Принцессы Мэри. Густой дым заволок небо над Мамилой, и вокруг воцарился хаос. Вскоре вся улица опустела, одна лишь Луна оставалась в магазине. Ей было смертельно страшно, словно в предчувствии несчастья. Очень хотелось убраться отсюда как можно скорее, побежать к родителям, но как? Оставить магазин открытым нельзя, но ключи у Закса, а он еще не вернулся из банка.

Она не могла ни на что решиться, но тут вернулся Закс, запыхавшийся от бега.

– В отеле «Кинг-Дэвид» был взрыв, – сказал он. – Бегите домой, пока не начался комендантский час.

– Боже мой… Что с Давидом? Его столярная мастерская рядом с кино «Рекс», это в пяти минутах от «Кинг-Дэвида».

– Давид – мужчина, он позаботится о себе. Бегите, пока англичане не перекрыли весь город.

Луна бросилась бегом к улице Агриппас. Высокие каблуки цеплялись за камни мостовой, она то и дело спотыкалась. В конце концов она сняла туфли и побежала босиком.

Отец уже сидел возле радиоприемника, окруженный соседями, которые зашли послушать новости.

– Слава богу, что ты здесь, – сказал он дочери. – А где Давид?

– Ох, ему, наверное, не удалось добраться…

Через несколько минут после Луны вбежали, задыхаясь, Рахелика и Моиз.

– Мы закрыли лавку, – сообщил Моиз. – Весь рынок закрыт. Ходят слухи, что «Эцель» взорвал все конторы англичан в «Кинг-Дэвиде».

– А где Бекки? – спросила Рахелика.

Тревога за Бекки охватила всех. Роза беспокойно металась по комнатам, словно ужаленная змеей. Она не только беспокоилась из-за Бекки – она страшно испугалась, что с Эфраимом что-то могло случиться, ведь взрыв наверняка на совести «Эцеля» и «Лехи».

Габриэль увеличил громкость радио. Диктор «Голоса Израиля» сообщил, что в двенадцать часов тридцать семь минут в Иерусалиме прогремел взрыв, потрясший весь город. Целое крыло отеля «Кинг-Дэвид» взлетело в воздух и обрушилось на землю, оставив вокруг обломки камней и кучу пыли. «Число убитых пока неизвестно, неизвестно также, есть ли среди них евреи», – закончил диктор.

Габриэль выключил радио, и в доме разгорелся спор; аргументы за и против звучали на повышенных тонах. Луна заткнула уши, ушла в другую комнату, легла на свою детскую постель и зарылась лицом в подушку.

Дверь открылась, и в проеме показалась Рахелика. – Что случилось, Луна?

– Хватит уже, надоело! Я больше не могу! Не могу жить в таком напряжении. Каждый день стреляют, каждый день взрывы, каждый день убивают. И где Бекки и Давид? Где они застряли, когда на улице так опасно? – Давид, наверное, побежал искать тебя в «Закс и сын», – старалась успокоить сестру Рахелика. – Увидит, что магазин закрыт, и придет сюда. И Бекки тоже придет. Успокойся, Луника, сейчас не самое подходящее время для истерик.

– Ну что ты от меня хочешь? Я умираю от страха, что со мной что-то случится, что на меня обрушится какой-нибудь дом, когда я прохожу по улице, что кто-то застрелит меня по ошибке; я все время живу в страхе.

– Скажи мне, что на самом деле тебя гнетет? Общая ситуация или, может быть, личная?

– Ты о чем?

– Я все-таки твоя сестра. Я смотрю на тебя и вижу в твоих прекрасных глазах печаль. Что происходит, Луника?

– Ничего не происходит, не приставай.

– Луника, милая, ну пожалуйста, поговори со мной. Я не хочу лезть не в свое дело, но, если тебе есть о чем рассказать, если тебя что-то беспокоит, скажи мне.

– Меня ничего не беспокоит, это ты меня сейчас беспокоишь. Оставь меня в покое, пожалуйста!

– Ладно, как хочешь. Но я же вижу, у тебя что-то неладно, тебе не удастся это скрыть. Тебе, может, удается разыгрывать спектакли перед папой и мамой, но не передо мной.

– Мама? Да она даже не смотрит на меня, нет нужды что-то от нее скрывать.

– Значит, это правда? Ты таки что-то скрываешь?

– Ничего я не скрываю, отстань! – завопила Луна и швырнула в сестру подушкой. – Вали отсюда! Не будь ты беременной, я запустила бы в тебя туфлей!

Услышав крики, испуганный Моиз заглянул в комнату.

– Что случилось?

– Ничего не случилось, – ответила Рахелика. – Пойдем отсюда.

Луна осталась в комнате одна. Она уткнулась головой в подушку, и слезы сами полились из глаз. Она плакала долго, прерывисто всхлипывая, ей никак не удавалось выровнять дыхание, боль стискивала грудь; она плакала о своей жизни, утратившей смысл, о своей навсегда потерянной молодости. Сомнений больше не было: она здорово просчиталась, выйдя за Давида.

Как случилось, что она, для которой столько мужчин были готовы достать луну с неба, вышла замуж за мужчину, который ее не любит?

Внезапно она почувствовала, что не одна. Открыла глаза и увидела Рахелику, молча сидевшую рядом на кровати. Сестра погладила ее по голове и поцеловала слезы на ее глазах.

– Почему ты плачешь, Луника, ну почему?

И она почувствовала, что больше не может жить в той лжи, которой опутана ее жизнь, что хочет поделиться с сестрой.

– Я плачу о своей жизни, сестричка, о своей загубленной жизни. Я так долго ждала принца на белом коне, и вот он явился. Но только он оказался совсем не принц.

– Почему ты так говоришь? Что происходит у вас с Давидом?

– Скажи мне, Рахелика, сколько раз вы с Моизом делаете это?

– Делаем что?