Лабиринт Химеры Чиж Антон

19. На сон грядущий

В полицейском доме города Павловска царило умиротворение, какое случается в любом казенном учреждении в провинции, когда высокое начальство убралось с глаз долой, пожурив и пригрозив, но, в сущности, сурово не наказав, а на грешки милостиво закрыв глаз. Теперь все пойдет, как прежде, неторопливо и по-семейному. Городовые, уморенные долгим днем, развалились на лавках в приемной части, оставив улицы под охраной наступившего вечера. Да и что может случиться. После такого в Павловске лет десять ничего не произойдет. Во что каждый из них искренне верил.

Сыровяткин, уставший куда больше подчиненных, что и должно быть, все-таки груз ответственности и прочее, окончательно выпустил вожжи, предоставив участку делать что вздумается, удалился в свой кабинет, расстегнул мундир и вынул из книжного шкафа графинчик с прозрачной жидкостью. Пить в горе и в радости в одиночку полицмейстер не умел. Компанию ему составил пристав Толстоногов. Закуска была скромная: соленые огурчики, холодная говядина, пирожки, оставшаяся с обеда половина пирога с кроликом, парочка паштетов и моченые яблоки. В такой час не до изысков.

Полицейские выпили без тоста по рюмке, затем по второй, а там и третья успела, после чего Сыровяткин окончательно убедился, что нервам его нанесен столь существенный удар, что водка не берет ни в какую. Эту неприятность он исправил еще двумя рюмками подряд, после чего ощутил некоторую легкость в голове и на сердце, а пристав совсем развалился на стуле.

– Вот скажи мне, Владимир Андреевич, что за напасть такая на нас? – спросил Сыровяткин с тяжким вздохом.

– Так ведь оно понятно, Константин Семенович, вольности во всем виноваты, брожение мозгов, народ страх потерял, дурят от скуки, забыли вот про это… – и пристав назидательно покачал кулаком.

– Да я не о том! – Сыровяткин скривился, как будто яблоко попалось кислое. – Как тебе гость столичный?

Толстоногов со значением покачал головой.

– Фрукт еще тот, – сказал он, разливая не так чтобы метко по рюмкам. – Справился у своего приятеля в столице, говорит: исключительного упрямства. И подхода к нему не найдешь. Хуже другое…

– Что такое? – насторожился Сыровяткин, поставив уже поднятую рюмку.

– Говорят, у него там… – Толстоногов осторожно указал пальцем в потолок, – высокие покровители имеются. Делай, что хочешь. Все грехи заранее отпущены. Так-то вот… Не сковырнешь.

Сыровяткин молча закинул рюмку в рот и отмахнулся от предложенного огурчика:

– Только этого не хватало.

– Опасный субъект, с ним ухо востро. А еще говорят, однажды такое сотворил, что…

О чем болтают полицейские сплетники, Сыровяткину узнать не довелось. В приемной части раздался грохот, будто десятки кованых сапог одновременно пришли в движение, роняя лавки и стулья, после чего возникла напряженная тишина, какая всегда бывает перед грозой или землетрясением. Сыровяткин только успел обменяться с приставом тревожным взглядом, как дверь в кабинет без стука открылась. И на пороге появился тот, о котором, как убедился Сыровяткин, только помянешь – а он тут как тут.

– Добрый вечер, господа, не помешал?

Полицмейстер резко встал, застегивая предательские пуговицы, которые не хотели попадать в прорези.

– Никак нет, господин Ванзаров, рад вас видеть…

Приставу повезло куда меньше. Толстоногов потерял равновесие и чуть не шлепнулся об пол. Хорошо гость успел поддержать его за локоть. Волна позора окатила Сыровяткина от макушки до пяток. Надо же, так не вовремя, и такой конфуз.

– Прошу простить, – пробормотал он.

– Какие пустяки, – сказал Ванзаров, все еще придерживая Толстоногова, который никак не мог обрести твердость ног. – При резком вставании кровь приливает к голове и наводит полный хаос в мозгах. Если они, конечно, имеются.

Сыровяткин подхватил Толстоногова, который порывался отдать честь, но никак не мог попасть ладонью к виску, а тыкал ею в лоб, и поспешно вывел вон. Он вернулся не то чтобы кристально трезвым, но готовым к любым ударам судьбы. Такое уж выпало ему испытание за все годы тихой и беспорочной службы.

– Пристав… Сегодня… Толстоногов… Весь на нервах… Целый день на ногах… – пытался объясниться Сыровяткин.

Его лепетание было остановлено резким жестом.

– Константин Семенович, это ваши подчиненные, и вам виднее, кто из них и сколько способен выпить, не закусывая, – сказал Ванзаров. – У каждого свой потолок.

– А у вас какой? – спросил Сыровяткин, с ужасом понимая, что с языка сорвалась непростительная грубость. По всему видать: конец его приблизился еще на шаг.

Страшный гость ничем не выразил возмущения. Только дернул роскошный ус и еле заметно улыбнулся.

– Это секрет Департамента полиции, – ответил он. – По знакомству вам скажу: до рекорда господина Лебедева мне чрезвычайно далеко.

– Благодарю вас, – только и мог ответить Сыровяткин, испытывая и облегчение, и признательность. За понимание сложностей полицейской жизни. – Не побрезгуйте, Родион Георгиевич?

Полицмейстер гостеприимно приглашал к столу.

Искушение было слишком сильным, чтобы с ним бороться. Ванзаров не побрезговал, а налил в рюмку пристава, отдал ею салют в честь хозяина кабинета, красивым и плавным движением отправил в рот, смахнул невидимые капельки с усов и вкусно закусил холодной говядиной, взяв нарезку пальцами, по-простому, без манер. Чем сильно и глубоко расположил к себе Сыровяткина.

– У меня к вам дело, как вы уже догадались, – сказал Ванзаров, жуя говядину, беря еще и прицеливаясь к пирогу.

– Дачи проверили, как вы указали… Все заперты, посторонних не было.

– Чудесно. Но это еще не все…

– Что угодно, Родион Георгиевич.

– Принесите дело барышни Агнии Вольцевой. Полагаю, она находится под полицейским надзором?

Вопрос был столь неожиданным, что Сыровяткин был сбит с толку.

– Кого? – переспросил он и, не дожидаясь ответа, исправил оплошность: – Я хотел спросить: откуда вам известно? Нет, простите, не то… Зачем она вам?

– Принесите надзорное дело, – мягко приказали ему.

Сыровяткин не стал интересоваться, есть ли у господина Ванзарова право видеть подобные секретные документы. И так все понятно. Как же не быть. Чем и доказал, что психологика не только наука теоретическая, но и практически приносящая пользу. На самом деле совать нос в дела политического надзора сыскная полиция и близко не имела права. Запрашивать его у Ратаева Ванзарову раньше времени не хотелось. По ряду соображений.

Полицмейстер отпер массивный немецкий сейф и вынул довольно тонкую папку. Ванзаров развязал тесемки и раскрыл ее. С фотографии, лежащей поверх бумаг, смотрела строгая барышня с правильными, чуть восточными чертами лица. Волосы ее были убраны в строгую прическу, взгляд открытый и сильный. Если так можно сказать о взгляде. Она не была красавицей, но в ней было нечто притягательное, что трудно объяснить в сухом полицейском описании, но которое ощущается сразу. На сестру-балерину она была похожа скорее общим выражением лица.

Ванзаров перевернул фотографию и занялся бумагами.

Справка о надзорном лице сообщала, что госпожа Вольцева, Агния Валерьяновна, 1875 года рождения, из семьи зажиточных купцов, находится под надзором полиции с 1899 года после участия в студенческих беспорядках. Вольцева примыкала к группе социал-революционеров, которая планировала убийства государственных чиновников и жандармов. В 1900 году была арестована, помещена в тюремное заключение, после чего осуждена на два года поселений. Под надзор павловской полиции Вольцева перешла в том же году. То есть вместо поселения в Сибирь ее отправили сюда. Мягкость приговора и его исполнения вызывала вопросы. Отчеты о надзираемой показывали, что госпожа Вольцева одумалась и больше не занималась играми в революцию. За два года не было зафиксировано ни одного подозрительного контакта в Павловске. Поведение ее было столь примерным, что последний отчет оказался датированным осенью прошлого года.

Ванзаров полистал скудные странички.

– Вольцева вообще из города не выезжала?

Сыровяткин издал кряхтящие звуки некоторого смущения.

– Это ж не домашний арест, обычный надзор…

Иными словами, Вольцева ездила в столицу. Только надзор за ней павловской полиции заканчивался на вокзале. А дальше, как полагал полицмейстер, ее должны были принимать филеры в столице. Все бы ничего, да только политическая полиция в Петербурге считала, что это как раз и есть долг павловской полиции. Если барышня отдана им под надзор. В результате Вольцева могла делать в столице, что ей вздумается. Если, конечно, случайно не попадала в поле зрения агентов Ратаева. Скорее всего, не попадала. Иначе с полицмейстера строго бы спросили.

Дело можно было возвращать. Ванзаров еще раз посмотрел на фотографию, чтобы заметить, быть может, что-то еще, что ускользнуло от первого взгляда.

– Мало информации о ее родственниках, – сказал он, протягивая папку.

– Почтенные родители, – ответил Сыровяткин, пряча дело в сейф. – Дочь их опозорила, что тут скажешь.

– Ее семья в Павловске не проживает.

– Так точно… Госпожа Вольцева поселилась два года назад в новеньком доме. Как сыр в масле живет.

– Иными словами, вы хотите сказать, Константин Семенович, что родители купили ей домик в вашем городе, предоставили скромный доход и пожелали забыть о ней навсегда?

Сыровяткин только развел руками: точнее не скажешь. Прав Толстоногов: умный и пронырливый господин.

– Почему они так поступили? – спросил Ванзаров.

– Кто же его знает, дело семейное, всякое бывает.

– Сестра ее часто навещала?

– Никогда не замечали.

– Балет любите?

– Какой балет? – не понял Сыровяткин.

– Императорский.

– Нет, увольте. Да и когда мне по балетам разъезжать…

– Это многое объясняет, – сказал Ванзаров, безжалостно приканчивая говядину.

Полицмейстеру аж язык жгло, как хотелось спросить: «Что же объясняет? Какую тайну ты раскрыл у меня на глазах, а я и не приметил?» Но не решился.

Ванзаров спросил, где проживает госпожа Вольцева. Сыровяткин подвел к карте городка, висевшей у него в кабинете, и пальцем провел по маршруту от полицейского участка до нужного адреса. Он еще предложил свои услуги или парочку городовых, но от любой помощи Ванзаров отказался. Зато приказал, хоть в вежливой форме, вернуть городовых на посты и следить в оба. Особенно за парком и больницей.

Полицмейстер обещал все исполнить в точности.

20. Нежданные встречи

Чудный теплый вечер, светлое небо подступающих белых ночей, покой и тишина. Не найти лучшего часа, чтобы пройтись по 4-й Оранской улице. По чести сказать, осматривать на ней было нечего. Дома одинаковые, как близнецы. Сразу виден современный подход: оборотистый господин купил у города участок и натыкал одинаковых домиков с верандами. Никакого изыска и воображения. Одна прибыль на уме. Никакой заботы о городской красоте.

Соображения эти мало беспокоили усатого господина непримечательного вида, который шел неторопливо и осматривал каждый дом. Так должен поступать неопытный дачник, опоздавший с выбором. Он еще надеется, что за несколько дней до сезона сможет найти что-нибудь путное по разумной цене.

Каждому жителю Павловска известен этот наивный тип отца семейства. Никак не мог собраться, а когда собрался, уже все разобрано. Так ведь еще, непутевый, забрел на улицу, где дачи не сдаются. Откуда ему знать такие тонкости. Вот пусть теперь помучается. Обитатели 4-й Оранской улицы, по причине чудесной погоды проводившие вечер на веранде и в саду, с сожалением провожали коренастую фигуру.

Господину и дела не было до чужих мнений. Он шел и знай себе посматривал. А его взгляду было что примечать.

Так, около одного дома худощавый господин в сорочке и жилетке жестким и визгливым голосом считал вслух, хлопая по голенищу сапога хлыстом. Под его счет совершала гимнастические упражнения девочка не старше двенадцати лет в легком трико с голыми руками. Она посинела от холода, но за каждое неправильное движение получала короткий удар хлыста. Девочка морщилась, но не смела остановиться, закусывала губу, продолжая взмахивать руками и приседать. Прохожий не вызвал у господина с хлыстом никакого интереса. Впрочем, как и у владельца соседнего дома, который большим ножом остругивал ветки и складывал их аккуратной стопкой. Зато дама цветущих лет с модной прической и платьем, сидевшая за чайным столиком, проводила его долгим взглядом. Пока ее не отвлек молодой человек, который принес на подносе рюмку коньяку.

Наконец прохожий остановился около дома в дальнем конце улицы. На веранде, закутавшись в шаль, сидела барышня. Дом чем-то глянулся ему. Он снял шляпу и, пользуясь отсутствием калитки, поднялся на ступеньку.

– Дача не сдается, – сказали ему громко.

Господин кивнул в знак согласия и вошел на веранду.

– Я же сказала вам…

– Прошу меня простить, госпожа Вольцева?

В полутьме веранды барышня казалась совершенно непохожей на свой снимок двухлетней давности. Женское лицо любит сумрак. Небольшие изъяны скрадываются, достоинства кажутся совершенными, а фантазия усиливает эффект. Быть может потому, что женщина и есть сумрак?

– Кто вы такой? – последовал резкий неласковый вопрос.

– Ванзаров, сыскная полиция, – господин постарался особо подчеркнуть слово «сыскная».

– Что вам надо?

– С вашего позволения, я бы хотел задать несколько вопросов о вашей сестре, Надире Валерьяновне. Это не допрос, протокола не будет. Считайте сугубо частным разговором.