Я слежу за тобой Дрисколл Тереза

Глава 1

Свидетельница

Я совершила ошибку. Теперь-то ясно.

И все только из-за услышанного тогда в поезде. Послушайте, по правде говоря – каково было бы вам?

До того случая я вовсе не считала себя ханжой. Или наивной. Ладно, ладно, я получила довольно обычное – можете сказать, безмятежное – воспитание, но… господи, посмотрите на меня. Я немало пожила, немало знаю. В плане морального поведения довольно средняя по шкале Рихтера, – поэтому меня так потрясло то, что я услышала.

А ведь казались славными девчушками!

Конечно, не стоило мне слушать чужие разговоры. Но как ничего не слышать в общественном транспорте, скажите на милость? Одни стрекочут в свои мобильники, другие начинают говорить громче, чтобы их расслышал сосед…

Наверное, я не влипла бы в эту историю, будь у меня книга поувлекательней. Увы, к моему величайшему сожалению, я купила книгу по той же причине, по которой купила журнал с ветрогенераторами на обложке.

Я где-то читала, что человека к сорока годам больше должно беспокоить то, что он думает о других, чем то, что думают о нем. Почему же у меня до сих пор все не так?

«Хочешь купить журнал “Хелло”, так покупай, Элла». Плевать, что подумает скучающая студентка за кассой.

Куда там!.. Я покупаю какой-то экологический журнал и поучительную биографию; и к тому моменту, как в Эксетере в вагон входят два молодых человека с черными пластиковыми пакетами, я уже маюсь от скуки.

И вот вопрос. Что придет вам в голову при виде входящих в вагон двух парней, каждый с черным пластиковым пакетом – с неизвестным содержимым? Я сама мать подростка, спальня которого подпадает под закон об охране труда и здоровья; и внутри себя просто скривилась: «Ну, конечно, даже сумок приличных не нашли».

Шумные и возбужденные, парни едва успели на поезд; напыщенный дежурный на платформе уже свистел в свисток с яростным неодобрением. Наигравшись с автоматической дверью – открылась, закрылась, открылась, закрылась; почему-то их это очень забавляло, – они уселись на места у багажных полок. Однако, заметив двух подруг из Корнуолла, многозначительно переглянулись и двинулись по вагону к местам у девушек за спиной.

Я улыбнулась про себя. Понимаем. Я же не зануда, сама была молодой.

Девушки притихли и потупились, потом одна многозначительно взглянула на подругу. Да, один из парней был необыкновенно хорош собой, похож на модель или солиста мальчиковой группы. Невольно вспомнилось особое щекотание в животе. Ну сами знаете.

И я нисколько не удивляюсь, когда парни встают и симпатяга перегибается через разделяющую их спинку сиденья. «Может, принести девушкам что-нибудь из буфета? Раз уж я иду?»

Обменялись именами, немножко похихикали… Спустя два кофе и четыре пива парни пересаживаются к девушкам – и они достаточно близко, чтобы мне все было слышно. Знаю, знаю, не следовало слушать. Но не забывайте, мне скучно. А они громогласные.

Так вот. Девушки повторяют то, что я уже уловила раньше из их болтовни. Поездка в Лондон – первая самостоятельная поездка в столицу, подарок от родителей в честь окончания средней школы. Им заказан номер в недорогом отеле, у них билеты на «Отверженных», и они никогда так не волновались.

– Шутите! Никогда не ездили одни в Лондон? – Карл, похожий на солиста мальчиковой группы, изумлен. – О, Лондон коварный город, девочки. Будьте внимательны. Только такси – никакого метро после театра. Слышите?

Карл мне нравится. Он советует магазины и лавочки – и клуб, где, как он утверждает, совершенно безопасно, можно послушать приличную музыку и потанцевать после спектакля. Он записывает на бумажке название. Там у него знакомый вышибала. «Скажете, что от меня, ясно?»

Анна, та, которая повыше, спрашивает про черные пластиковые пакеты; и я тайком радуюсь, что она поинтересовалась, – мне и самой любопытно.

Выясняется… Двое молодых людей только что вышли из тюрьмы. В черных пакетах их имущество.

Молчание длится недолго. Очень быстро девушки берут себя в руки.

– Прикалываетесь?

Нет. Парни не прикалываются. Они решили быть честными. За прошлые ошибки расплатились сполна, но ничего не стыдятся.

Хотите начистоту, девочки? Карл отбывал наказание в Эксетере за физическое насилие, Энтони – за воровство. Карл просто вступился за друга, понимаете, и – положа руку на сердце – теперь поступил бы так же. К его другу цеплялись в баре, а Карл ненавидит забияк.

Я думаю над парадоксом – забияки против физического насилия; и разве у нас сажают за мелкие потасовки? – но девушки, похоже, очарованы и с милой наивностью говорят, что верность другу – это хорошо и что к ним в школу однажды приезжал парень после тюрьмы и рассказывал, как полностью изменил свою жизнь, отсидев за наркотики. Весь в татуировках. Весь.

– Ух ты. Тюрьма. Каково там на самом деле?

В этот момент я задумываюсь о своей роли.

Представляю, как мама Анны надрывается на кухне у плиты и с беспокойством спрашивает у мужа, как там их маленькая девочка, а он просит ее не волноваться по пустякам. «Они быстро взрослеют. Разумные девочки. Все будет в порядке, милая».

А я думаю, что они совсем не в порядке. Потому что Карл говорит, что правильнее нашим подружкам найти кого-то, кто хорошо знает Лондон и может их сопровождать.

Карл и Энтони намерены остановиться у друзей в Воксхолле и предвкушают грандиозную вечеринку в честь выхода на свободу. Что, если они встретят девочек после спектакля и вместе отправятся в клуб?

И я решаю, что должна позвонить родителям девочек. Они упоминали название деревни. Анна живет на ферме. Не бог весть какая головоломка. Можно позвонить на почту или в местный паб; ну сколько там ферм?

Однако Анна отказывается. Нет. Они, пожалуй, лягут сегодня пораньше, чтобы с утра отправиться по магазинам. Они, видите ли, собираются первым делом пойти в «Либерти», потому что Сара хочет примерить кое-что от Стеллы Маккартни[1] и сфотографироваться на телефон.

Умница, думаю я, разумница. Можно не вмешиваться.

Увы, возникает осложнение, потому что Сара, похоже, запала на Энтони. Снаряжается вторая экспедиция в буфет, и по возвращении все меняются местами – теперь Анна сидит с Карлом, а Сара с Энтони, который жалуется, как загубил свою жизнь. Он пошел на преступление только от отчаяния, говорит он, – не мог найти работу. Не мог поддерживать сына.

Сына?

Я ошарашена. Меня накрывает тенью стыд за мою жизнь в шоколаде – я буквально съеживаюсь, пока Энтони объясняет, что судится с бывшей за право встреч с ребенком, пока жалуется Саре, как плохо, что он не сможет растить сына, а сын не будет знать отца. «Правда же, это ужасно, Сара? Вырасти, не зная отца?»

Сара меня поражает: сдавленным голосом она говорит, что Энтони действительно молодец, раз так переживает, ведь так много молодых людей не переживают, а просто бегут от ответственности. «Я чувствую себя ужасно. А мы-то про Стеллу Маккартни…»

Теперь я уже ничего не понимаю. Да и откуда мне понимать – мне, женщине, чьи баталии по поводу сына сводятся к запрету фильмов «детям до 18» в местном кинотеатре?

Дальше разговоры на целый час стихают до шепота, и я изо всех сил стараюсь читать – разобраться в преимуществах бесшумных ветрогенераторов. А потом Энтони и Сара снова идут в буфет. Опять пиво, думаю я. Большая ошибка, Сара. И я решаюсь.

Да. Я тоже пойду к буфету – якобы за кофе – и в очереди или в коридоре изображу, что у меня беда с телефоном. Попрошу Сару помочь – чтобы отцепить ее от Энтони для тихой беседы – и предупрежу: если она не прекратит ерунду, я позвоню ее родителям. «Сию же минуту, понимаешь, Сара? Их номер я найду».

Наш вагон – третий от буфета. Во втором вагоне я стукаюсь о сиденья – бьюсь, бьюсь, бьюсь бедрами и нащупываю телефон в кармане жакета, проходя через автоматические двери в тамбур.

И тут слышу их.

Никакого стыда. Даже не пытаются вести себя тихо. Занимаются этим громко и гордо, в туалете поезда. Как животные в брачный период.

Я поняла, что это они, по голосу Энтони. Как долго он ждал. Как он благодарен. Сара, о да, Сара…

Я потрясена до глубины души.

Горю от унижения. От ярости. Задыхаюсь и хочу только одного: ничего не слышать.

И стыжусь своей наивности. Своих нелепых рассуждений.

Бреду по коридору до следующих автоматических дверей, в следующий вагон, взволнованно и растерянно пытаясь уйти подальше от свидетельства моего просчета.

Славные девочки?

В очереди в буфете я снова слышу биение пульса в ушах и думаю: хоть кто-нибудь их услышал? Пожаловался на них?

И повторяю про себя: пожаловался? Кому жаловаться, Элла? Другие сделают в точности то, что тебе следовало сделать с самого начала: займутся своим делом.

Тут мои мысли путаются, и я начинаю размышлять, почему стала такой отсталой, такой замкнутой. Женщиной, которая не имеет ни малейшего понятия о современной молодежи. И вообще ни о чем.

В голове – калейдоскоп воспоминаний. Обрывки картинок. Журналы, найденные в комнате сына. Тот вечер, когда мы пришли из кино рано и обнаружили, что Люк пытается взломать код на телевизоре, чтобы посмотреть порно.

В том злосчастном поезде я поняла, что непременно нужно поговорить с мужем. С моим Тони. Проверить ориентиры. Нужно спросить его: неужели вся проблема не в них, а во мне? Я – сплошное недоразумение, Тони? Нет, серьезно, будь честен со мной. А как мы тогда спорили из-за каналов для взрослых и журналов Люка!

Я что, самая ужасная ханжа?

Я действительно пытаюсь дозвониться до него – из гостиницы, после конференции. Хочу рассказать, что поступила разумно, когда пересела в другой конец поезда. Занялась собой. Девушки вполне способны разобраться самостоятельно.

Но Тони нет дома, и мобильный он с собой не носит, считая его, как некоторые, причиной рака мозга. Так что я поговорила с Люком. Меня странным образом успокоил его рассказ об ужине: он приготовил рагу по скачанному через новое приложение рецепту. Мой Люк любит готовить, а я пошутила насчет состояния кухни: он наверняка использовал всю имеющуюся посуду.

И вот утро в гостинице.

Ненавижу это ощущение: тело словно чужое – из-за кондиционера, незнакомой кровати и неумеренности с мини-баром. Моя норма в гостиницах – стаканчик бренди после утомительного дня. Едва только половина седьмого, и я поспала бы еще… Увы, десять минут мучений, и я сдаюсь, глядя на печальные пакетики в пиале рядом с чайником. Уговариваю себя, что вот на этот раз выпью растворимого кофе, а в результате выливаю его в раковину.

Смотрю на ряд пустых мини-бутылочек, ежась от ужасной мысли. Бросаю взгляд на телефон у кровати и ощущаю укол страха, знакомую дрожь: я сделала что-то стыдное, о чем еще пожалею. Поворачиваюсь спиной к ряду бутылочек и вспоминаю, что вчера после второго бренди решила позвонить в справочную, чтобы разыскать родителей тех девушек. От этого воспоминания меня бросает в дрожь, но память словно в дымке. «Ты в самом деле звонила? Думай, Элла, думай».

Вновь смотрю на телефон и пытаюсь сосредоточиться. Ага. Вспомнила – и напряженные плечи наконец расслабляются. Я держала трубку в руке и, уже почти набрав номер, поняла, что плохо соображаю – и не только от бренди. Мой мир перевернулся. Я хотела позвонить не от беспокойства за девочек, а в качестве наказания – злилась на Сару, которая заставила меня переживать.

Я поступила разумно. Положила телефон, выключила свет и легла спать.

Хорошо. Очень хорошо. Я ощутила такое облегчение, что решила в качестве праздника все-таки отведать растворимого кофе.

Включаю чайник, потом телевизор. И тогда он наступает – тот единственный миг, который растягивается, растягивается за пределы комнаты, за пределы города. Миг, когда я понимаю, что моя жизнь никогда не станет прежней.

Никогда.

Звук в телевизоре выключен – поздно вечером я смотрела фильм с субтитрами, чтобы не беспокоить постояльцев в соседнем номере. Но картинку не узнать нельзя. Фото со странички в «Фейсбуке». Красотка. Зеленые глаза сияют, светлые волосы укрывают плечи. На заднем фоне остров Сент-Майклз-Маунт.

И тут я словно каким-то образом отъезжаю назад – сквозь подушки, спинку кровати, сквозь стену – и вижу экран из далекого далека. А по экрану ползут ужасные, отвратительные слова: «Пропала… Анна… пропала… Анна…»

Чайник пышет сердитым паром на зеркало, а у меня в голове роится громадная черная туча слов.

Для полиции. Для Тони.

«Ну поймите, я собиралась позвонить…»

Глава 2

Отец

Генри Баллард сидит в теплице, старательно не обращая внимания на шум из кухни.

Он знает, что нужно идти к жене – помочь, утешить, – но знает и то, что ничего не может изменить. И не трогается с места. А по-честному – хочет просто сидеть и сидеть, глядя на лужайку. В этом странном пространстве, пристройке к дому, который никогда ему не нравился – то слишком жарко, то слишком холодно, несмотря на жалюзи и на вентилятор с пылеуловителем, установленный за бешеные деньги, – только здесь Генри удавалось впадать в полусознательное состояние, здесь его мысли скитались вне тела, вне времени, уплывали в сад, где он прямо в эту рассветную минуту слушает разговор девочек в их убежище среди кустов. Анна и Дженни.

Тогда у них начался мерзкий розовый период. Розовые одеяльца. Розовые Барби. Розовая палатка, купленная по какому-то каталогу и набитая всякой девчачьей всячиной. Он даже близко подходить отказывался. А теперь ничего так не желал, как забыть про удои и сенокос, про налоги и банки, чтобы разжечь костерок и жарить сосиски дочкам на завтрак. Настоящий лагерь – он много раз обещал им, но так и не устроил…

Могучий грохот на кухне возвращает его к реальности. Упали на пол жестянки – формочки для выпечки всевозможных видов и размеров.

– Да что ты делаешь?

– Сливовый пирог.

– Бога ради, Барбара…

Любимые пироги Анны. Бисквитный корж с начинкой из пряных слив. Генри чует запах корицы: баночка на кухонном столе опрокинулась, и пряность образовала маленький холм.

Ох, Барбара…

Она собирает формочки дрожащими руками.

Генри не выдерживает и, вместо того чтобы помочь, хотя бы проявить сочувствие, отправляется в кабинет и садится у телефона; поэтому минут через пять или десять первый видит, как полицейская машина снова тормозит у них на дорожке.

Страшно скручивает желудок, и Генри даже всерьез подумывает забаррикадироваться. В голове возникает забавная картинка: вся мебель привалена к двери, чтобы не дать войти полицейским. На сей раз их двое. Мужчина и женщина. Мужчина в костюме, женщина в форме.

Когда Генри спускается в холл, жена стоит в проеме кухонной двери, вытирая руки о фартук. Он смотрит на Барбару только мгновение – ее взгляд молит Бога, молит о справедливости.

Он открывает дверь – Анна и Дженни вваливаются в дом со школьными портфелями и теннисными ракетками и бросают всё на пол. Радость. Радость. Радость.

И снова – в реальность.

Правда читается по их лицам.

– Вы нашли ее?

Мужчина в стильном отутюженном костюме только качает головой.

– Это офицер по связям с семьей, констебль Кэти Брайт. Помните, я говорил по телефону?

Генри не в силах выговорить ни слова. Онемел.

– Мы можем войти, мистер Баллард?

Он молча кивает.

В кабинете все усаживаются; раздается странное шуршание: жена потирает ладони. Он берет ее за руку, чтобы прекратить шум.

– Поверьте, лондонская полиция делает все возможное. И постоянно держит связь с нами.

– Я хочу поехать в Лондон. Помочь…

– Мистер Баллард, мы это уже обсуждали. Вы нужны жене здесь, и нам тоже может понадобиться ваша помощь. А сейчас, пожалуйста, давайте сосредоточимся на том, чтобы собрать всю необходимую информацию. Если узнаем что-то новое – что угодно, – обещаю: немедленно сообщим вам и предоставим транспорт.

– А Сара что-нибудь вспомнила? Она что-то рассказала? Мы хотим поговорить с ней. Нам бы только поговорить…

– Сара остается в состоянии шока. Это естественно. С ней работает команда специалистов, и родители рядом. Мы по-прежнему собираем информацию. Полиция в Лондоне просматривает записи камер наблюдения. Из клуба.

– Все равно не понимаю. Клуб? Что они делали в клубе? Не было в их планах никакого клуба. У них были билеты на «Отверженных». Мы об этом ясно сказали…

– Есть новые данные, которые помогут прояснить это, мистер Баллард. Появился свидетель. Из поезда.

В горле образуется ком.

– Свидетель… Что значит – свидетель? Свидетель чего? Не понимаю.

Двое полицейских переглядываются, и женщина отходит к креслу рядом с Барбарой.

Говорит детектив:

– После обращения полиции нам позвонила женщина, которая в поезде сидела недалеко от Анны и Сары. Она слышала, как девушки завязали знакомство с двумя мужчинами.

– Какое знакомство? Какие мужчины? О чем вообще речь? – Жена еще крепче вцепляется в руку Генри.

– Мистер и миссис Баллард, из того, что она слышала, получается, что Анна и Сара подружились с двумя мужчинами. Небезызвестными для нас.

– Мужчины? Что за мужчины?

– Только что вышедшие из тюрьмы, мистер Баллард.

– Нет. Нет. Она наверняка ошиблась… Невозможно. Совершенно невозможно.

– Лондонская полиция собирается еще раз поговорить об этом с Сарой. Незамедлительно. И со свидетельницей. Как я уже сказал, нам просто нужно собрать как можно больше подробностей – что происходило перед тем, как Анна пропала.

– Послушайте, они разумные девочки. Понимаете? Хорошие, разумные девочки. Правильно воспитанные. Мы ни за что – ни за что! – не отпустили бы их в эту поездку, не будь мы…

– Да. Да. Разумеется. И давайте надеяться на лучшее. Как я говорил, мы делаем все возможное, чтобы найти Анну, и будем сообщать вам о каждом шаге. Кэти останется с вами. Ответит на все вопросы, которые возникнут. И еще, если позволите, я хотел бы вновь осмотреть комнату Анны. Вдруг там есть дневник? На компьютер взглянуть. Вы не проводите меня, мистер Баллард? А Кэти пока сделает для вашей жены чашку чая. Хорошо?

Генри не слушает. Он думает, что жена была против поездки. Говорила, что они слишком юные. Слишком далеко. Слишком рано. Это он настаивал на поездке. «Ради всего святого, Барбара, нельзя нянчить их вечно».

А на самом деле? Он чувствовал, что Анне нужно хоть на чуть-чуть вырваться из-под маминой опеки. Уйти от сливового пирога.

Однако дело не только в этом. Господи боже…

А если они узнают, что дело не только в этом?

Глава 3

Подруга

В душном двухместном номере лондонского отеля, по недоразумению названного «Парадиз», Сара слышит, как мама шепчет ее имя, – и не собирается открывать глаза.

Комната другая. Такая же, но на другом этаже. В ту, где они с Анной распаковали вещи, до сих пор нет доступа, и Сара не может понять почему. Анна туда не вернулась. Они что, не верят?

А эта комната пахнет чем-то ужасным. Чем-то, что напоминает пыльную щель за буфетом. И прятки в детстве. Сара с закрытыми глазами мечтает сыграть прямо сейчас: забыть про запах и температуру, про мать и полицию – и сыграть в прятки. Да. В той версии времени Анна сушит голову – плойка для выпрямления волос уже нагрелась – и трещит о том, чем они займутся сегодня. С какого магазина начать? И неужели Сара всерьез хочет пойти к Стелле Маккартни – продавец по их одежде сразу поймет, что они не будут ничего покупать.

Анна. Милая, раздражающая Анна. Слишком худая. Слишком красивая. Слишком…

– Ты проснулась, детка? Ты слышишь меня, дорогая?

Сара, еще не поворачиваясь к матери, открывает глаза, щурясь на лучик света, который, пробившись через щель в шторах, образовал треугольник на стене. Она легла в постель не раздеваясь и не захотела накрываться, уверенная, что вот-вот будут новости. Вот-вот. Анну с минуты на минуту найдут.

– Хорошо, что ты поспала, милая. Хотя бы часок. Я приготовила чай.

– Я ничего не хочу.

– Глоточек. Два кусочка сахара. Нужно что-то проглотить.

– Я говорю, что не могу. Все нормально.

Мама в тех же брюках, что и вчера, но блузку переодела, и Сара думает, что это одновременно и типично, и неправильно – заботиться о свежей блузе.

– Папа приехал. Он внизу, почти все время с полицией. Они хотят еще поговорить с тобой. Когда тебе станет…

– Я уже рассказала все, что могла вспомнить. Целыми часами рассказывала. И я не хочу видеть отца. Не надо было его звать.

Сара с матерью смотрят друг другу в глаза.

– Послушай, я знаю, как тебе тяжело. С папой. Но он ведь беспокоится. А полиция получила звонок, и они хотят кое-что у тебя уточнить. После передачи по телевизору.

– Звонок?

– Да. От какой-то женщины с поезда.

– Женщины? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какая женщина?

Сара чувствует ту же ужасную пустоту в животе, как и в первые часы, когда она с полицейскими ждала мать. Мучаясь после выпивки. Ничего не понимая. «Где ты, Анна? Куда запропастилась?»

Она пыталась рассказать полицейским достаточно подробностей, чтобы они восприняли все всерьез, но недостаточно, чтобы…

Сара быстро поднимается, чувствуя, как морщится на талии льняная блузка, перебирает расчески, косметичку и прочую ерунду на туалетном столике.

– Пульт у тебя? Я хочу посмотреть новости. Что там говорят?

– Лучше не стоит, Сара. Пей чай. Я скажу папе, что ты проснулась. Что они могут заходить.

– Я не буду снова говорить с ними. Не сейчас.

– Послушай, милая. Я понимаю, как это ужасно. Для тебя. Для всех нас. – Мать ходит по комнате. – Но ее найдут, милая. Я уверена. Наверное, пошла на какую-нибудь вечеринку и боится, что ее ждут неприятности. – Мать кладет руку Саре на левое плечо. Сара отстраняется.

– Родители Анны приехали?

– Нет. Не знаю. Я не знаю, что там решили. Полиция собиралась проверить что-то у них в Корнуолле.

– Что проверить?

– Компьютеры или еще что-то. Не помню точно, Сара. Все как в тумане. Они просто хотят собрать всю полезную информацию. Для поисков.

– А я, думаешь, не хочу? Думаешь, я не в полном дерьме?

– Никто тебя не винит, милая.

– Не винит? Зачем тогда говорить о вине, если никто меня не винит?

– Сара, милая, не надо так. Ее найдут. Я знаю. Я позвоню вниз.

– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Все. Просто оставьте меня в покое.

Мать Сары достает мобильник из кармана и начинает искать в другом кармане очки. Тут раздается стук в дверь.

– Наверное, это они.

Входит тот же детектив, что и в первый раз, но женщина-полицейский другая, и с ними отец Сары.

– Что, есть новости? – встает мать Сары. И вновь садится, когда полицейские синхронно качают головами.

– Тебе удалось отдохнуть, Сара? В состоянии говорить? – спрашивает женщина-полицейский.

– Я была не пьяная. Когда мы разговаривали. Я была не пьяная.

– Да.

Взрослые переглядываются.

– Мы просмотрели записи с камер наблюдения, Сара. Из клуба. – Голос детектива звучит жестче. – К сожалению, не все камеры работали. Но там есть кое-что, чего мы не понимаем, Сара. И нам позвонила свидетельница.

– Свидетельница?

– Женщина с поезда.

Сару охватывает дрожь. Разоблачение. Мороз по коже.

Кровь отливает от ее лица.

Глава 4

Свидетельница

Я не обманывала себя.

Я отлично представляла, что за неделя меня ждет. С одной стороны, теплилась надежда, что телепередача по случаю годовщины даст новый толчок расследованию. С другой стороны – страх: на меня снова будут коситься. «Это та женщина. Помнишь? Женщина, которая промолчала. В поезде. Когда пропала девушка. Господи, уже год прошел?»

Но я все равно хочу этой реконструкции в «Криминальном часе» – для семьи. Для бедной матери. Я только не хочу там участвовать.

Понятно, да? То есть я не против, чтобы они спрашивали. Хотя Тони разъярился, поразившись, что у полиции хватает наглости звонить. «Вы раскрыли ее имя. Вы позволили всем осуждать ее и теперь ждете, что она придет на вашу телепрограмму…»

Он все еще убежден, что утечка была намеренной, что мое имя попало в прессу не случайно. Доказательств у меня нет, и я, честно говоря, сама не знаю, что думать; знаю только, что не хочу, чтобы принялись заново все ворошить. Снова копаться в грязном белье. Осуждать меня. Ненавидеть.

Даже постоянные покупатели в магазине бросают на меня странные взгляды. Хотя и не имеют в виду ничего плохого.

Пресс-служба полиции утверждает, что никакой утечки не было; они только сказали нескольким репортерам, что свидетельница в поезде ехала на конференцию. Но, видимо, еще и уточнили – на какую конференцию, иначе откуда у журналистов сведения, что я флорист? Так или иначе, кто-то из писак проверил конференции и семинары флористов, нашел участников из Девона и Корнуолла – и в итоге оказался у нас на пороге.

До сих пор вспоминаю это с содроганием.

Конечно, будь я тогда сообразительней, они ничего не смогли бы подтвердить. Додумайся я сказать «не понимаю, о чем вы», им пришлось бы убраться. Но я не додумалась. А ляпнула – понимаю, как сглупила, – совершенно растерявшись: «Откуда у вас мое имя?»

«Какого черта ты это сказала?! – укорял Тони. – Господи, Элла, ты поднесла им все на блюдечке».

Не совсем так. Я не впускала репортеров. Я ничего не рассказывала, клянусь, но они все же сфотографировали меня и звонили, звонили, звонили, так что пришлось поменять номер телефона.

Это преследование, сказал Тони. «По-вашему, она мало пережила?»

Господи, благослови его. Мой милый, милый муж.

А потом все стало совсем ужасно. Поднялась волна в социальных сетях. В конце концов пришлось даже закрыть на время магазин.

Впрочем… Не думаю, что на мою долю выпало слишком много. Ее еще не нашли – ту несчастную красавицу. И, возможно, она мертва – почти наверняка мертва, – хотя, как я слышала, ее бедная мать все еще цепляется за надежду.

И кто ее осудит? Я бы тоже цеплялась.

Полицейский по связям с общественностью из «Криминального часа» сообщил мне, что миссис Баллард дала душераздирающее интервью для вечернего выпуска. Я даже не уверена, что смогу смотреть его. Она весь год собирала информацию о пропавших девушках, которых все-таки нашли спустя годы. Знаете, несчастная попала в плен к какому-нибудь негодяю, долго страдала и наконец смогла сбежать. Все это, очевидно, пришлось вырезать из интервью, поскольку полиция сосредоточилась на другом. Они явно думают, что Анна мертва. Вопрос только в том, чтобы поймать убийцу, а не придурка с девушкой в подвале.

Для эмоционального воздействия они оставили все истории миссис Баллард о детстве Анны. О ее надеждах и мечтах. Именно после таких штук люди звонят с новой информацией. Но все это чтобы найти тех двух мужчин. И, полагаю, чтобы найти тело. Прямо мороз по коже…

Тони просто с ума сходит. Считает, что не промедли полиция с объявлением о розыске Карла и Энтони после моего звонка, возможно, им не дали бы удрать. Скорее всего, за границу. Насколько я понимаю, задержка была как-то связана с Сарой. Полиция не говорит всего, но легко сообразить, что сначала она, похоже, отрицала, что вообще знакома с теми ребятами. Говорила, что я фантазирую. Только когда проверили камеры наблюдения и нашлись кадры того, как они сходят с поезда вместе, полиция опубликовала фото парней. Слишком поздно.

И тут, конечно, все бумерангом возвращается ко мне.

Если б я сразу позвонила, предупредила. Если б приняла меры. Вмешалась.

– Не нужно так думать. Ты не можешь отвечать за весь мир. Ты не сделала ничего плохого. Ничего, Элла. Виноваты эти парни. А не ты. Не вини себя.

Не вини, Тони?